Башня. Новый Ковчег-3

Глава 23. Кир

На ногах Кир не удержался, упал и, если бы не выставил вперёд руки, пробороздил бы грязный пол прямо физиономией. В ладони вонзились тысячи мелких иголок, но он не обратил на это никакого внимания, даже боли не почувствовал, было не до этого — в голове лихорадочно метались обрывки мыслей. За спиной раздался смех, короткая ругань, дверь с шумом захлопнулась, и мир вокруг Кирилла погрузился во тьму.

Какое-то время он ничего не видел, но всё же приподнялся, встал на колени, потом сел, проведя рукой вокруг себя и неизвестно что пытаясь нашарить. Тут же почувствовал, как засаднили ладони, заныло ушибленное колено. Кир негромко выругался, часто заморгал глазами, и тьма, окружившая его, потихоньку стала отползать. Глаза постепенно привыкали к темноте, да и в помещение, куда его затолкали с размаху пинком под зад, откуда-то просачивались слабые лучи света. Кир задрал голову и заметил два небольших узких оконца у самого потолка, почти что щели — одно было заделано стеклом, закрашенным болотно-зелёной краской, а второе разбито, и из оконной рамы зубьями торчали острые осколки со следами облупившейся краски. Через эти окна в комнатку и проникали две узкие полоски света от бледных аварийных ламп. Кир медленно огляделся, и страх, который на какое-то время отступил, вернулся снова.

Всё случилось так быстро, что Кир толком ничего и не понял. Странный допрос в цехе у отца закончился внезапно. Кир только-только приготовился познакомиться с теми, кого Величко, глава производственного сектора, назвал «людьми, умеющими убеждать таких упрямых остолопов», а иными словами, приготовился к тому, что его опять будут бить, как вдруг — какой-то звонок, и всё сразу же прекратилось. Величко поднялся и, раздав всем указания, направился вон из кабинета, и только тут до Кира, который всё это время бестолково глядел вслед удаляющейся грузной фигуре, дошло, куда тот идет. В больницу. Где прячутся Савельев с Литвиновым. Но… как?

Пока Кир хлопал глазами, пытаясь найти ответ на этот вопрос, его отец, быстро и тихо переговорив о чём-то со своим начальником, подошёл к нему, положил руку на плечо.

— Дуй домой, Кирилл. И без глупостей. Мама там, наверно, с ума сходит. На КПП назовёшь свою фамилию, хотя они тебя и так, скорее всего, запомнили. Всё. Иди.

Кир увидел лицо отца — близко-близко, отметил, как стали заметны морщины на лбу и возле губ, словно он разом постарел лет на десять. Кивнул.

Отец подтолкнул его к выходу и подошёл к Афанасьеву, который что-то искал в груде документов на столе. Кир уже был у самой двери, как отец снова его окликнул.

— Пожалуйста, Кирилл. Только не влезай больше ни во что, очень тебя прошу.

Кир снова кивнул и вышел. Наверно, впервые в жизни он собрался послушаться отца, хотя обычно Кир примерным поведением не отличался. Напротив, он всегда, как будто в пику отцу, старался всё сделать наоборот, по-своему, даже когда понимал, что отец в общем-то прав. Но сейчас Кирилл чувствовал жуткую усталость.

Ноги сами понесли его привычной дорогой, сначала к выходу из цеха, где его пропустили, даже не спросив фамилию, потом по лестнице наверх — лифт Кирилл ждать не стал: долго, да и толкаться здесь под носом охраны не было желания. Мучительно хотелось пить, горло словно растрескалось, и не к месту одолевал кашель, голова гудела, пытаясь переварить прыгающие бессвязные мысли. Кирилл то думал про больницу и про то, что там может происходить (при этом он даже не мог понять, что чувствует — тревогу или облегчение от того, что всё наконец-то закончилось или вскоре закончится), то о Нике, которую надо бы предупредить, но как? Пропуска у Кира нет, Сашка на учёбе, да и где сама Ника, кто знает. Может тоже учится. Времени-то почти уже обед…

Кир вспомнил, что с утра не успел позавтракать, и решил у себя на этаже сначала заскочить в столовку — может, ему повезёт, и там на раздаче стоит кто-то из знакомых, тогда, возможно, не станут придираться, что он зашёл в неурочное время и нальют ему тарелку каши или супа — почему-то женщины из столовой Кира любили, норовили положить порцию побольше, кусок пожирнее, подкармливали его.

Добравшись до своего этажа, Кир так и поступил — свернул в коридор, ведущий к столовой, но не успел сделать и пары шагов, как сзади на него накинулись, зажали рукой рот и прижали в угол. Испугаться Кир не успел — его резко крутанули, разворачивая, и прямо перед ним возникло плоское лицо Татарина. Блеснули узкие глаза под низким лбом, жирные масляные губы растянулись в широкой неприятной ухмылке.

— Тихо, Шорох! Рыпнешься, и ты — труп, — Киру под ребро ткнулось что-то твёрдое. Через ткань рубашки он почувствовал холод металла, и тут же понял, что это. Пистолет.

Дальше всё произошло так быстро, что Кир даже сейчас, сидя в тёмной маленькой комнатке, с трудом припоминал ход событий. Откуда-то из-за спины появился Костыль, подпёр его, Кира, сбоку, прошипел в ухо: «давай хиляй, петушок», и они так втроём и пошли быстрым шагом, углубляясь в лабиринт коридоров, пустынных в это время суток. Кир настолько ошалел от внезапного появления этих двоих, что и не думал сопротивляться. А когда мысли стали к нему возвращаться, то первое, о чём он подумал — это о пистолете, упирающемся ему в рёбра.

— Вы чего? Охренели? — прошептал он. — Какого чёрта вам от меня…

— Засохни, падла, — Татарин надавил пистолетом ему в бок, и охота вести беседу у Кира как-то сама собой пропала. И он, подгоняемый страхом, не посмел вырваться.

Если бы им на пути кто-то попался, то, наверно, решил бы, что это троица приятелей, которая перебрала с самогоном и теперь, слегка пошатываясь и поддерживая друг друга бредёт куда-то — то ли на поиски дальнейших приключений, то ли домой, плюхнуться на койку и отключиться. Татарин вёл его уверенно, плутал по коридорам, но Кир вырос тут, ему был знаком каждый уголок, и потому он достаточно быстро сообразил, куда его ведут, а, сообразив, почувствовал, как на него наваливается ужас — безысходный и удушающий. Северная лестница — вот конечная точка маршрута, или Северная станция, где стреляли в Савельева, и где теперь прикончат и его, Кира, как нежелательного свидетеля. Просто откуда-то этим двум отморозкам стало известно, что он всё видел, и…

На площадке лестницы, едва они миновали пустую будку КПП на пятьдесят четвёртом (она всё ещё пустовала, власти по какой-то причине даже после всего, что произошло, так и не озаботились поставить здесь охрану), и прошли через незапертые двери, Татарин с Костылём расслабились, выпустили Кира из своих цепких объятий и подтолкнули вперёд.

— Давай, Шорох, шевели копытами, — проговорил Татарин, и в спину снова упёрлось дуло пистолета.

Этот кусок металла, направленный на него, сковывал все мысли. Кир понимал, что в любую минуту Татарин может спустить курок, и тогда всё. Интересно, это больно? Или он ничего не успеет почувствовать? А потом… что потом?

Он думал про это «потом», которое представлялось чем-то вроде чёрной дыры, где нет ничего и никого, а ноги послушно бежали вниз, и в голове кто-то отстранённо и методично отсчитывал ступеньки и пролёты.

— Всё, пришли, стоять! — скомандовал Татарин и тут же, поймав Кира за шиворот, прижал лицом к шершавой и влажной стене. Кир зажмурился, приготовился к выстрелу, но выстрела не последовало. Вместо этого он услышал медленный скрип тяжёлой железной двери, в нос шибанул запах запустения. Примерно такой же он почувствовал однажды, когда его и ещё сотню с лишним человек привезли на заброшенный этаж, на тот карантин. Только там была школа, а здесь…

Его грубо проволокли по длинному, полутёмному коридору, до лифта, сразу за которым торчала пустая будка охраны с разбитыми окнами и ряд неработающих турникетов. За один из турникетов Кир зацепился рукавом, Костыль, шедший сзади, пнул его под зад, и Кир упал бы, если бы Татарин всё ещё не держал его за шиворот. Костыль заржал, и его тонкий, бабий смех покатился по огромному, пустому помещению, петляя между несущих колонн, превращаясь в гулкое эхо, которое, рассыпавшись на разные голоса, тут же принялось гулять под высоким потолком, среди металлических стропил и ржавых, явно уже неработающих труб. Это был заброшенный цех, Кир вспомнил, как отец рассказывал, что после Закона или даже до него некоторые производственные этажи закрывались. Наверно, это был один из них. На полу валялся мусор, куски пластика и металла, полусгнившие тряпки. Станков не было, лишь кое-где торчали остатки фундамента и остовы металлических рабочих столов.

Как следует оглядеться ему не дали, поволокли куда-то вглубь, используя в качестве помощи и ускорения тычки и пистолет, который по-прежнему упирался между лопатками, и спустя каких-то пару минут Кир очутился в тёмной, затхлой комнатушке, куда его затолкали пинком под зад, сопроводив нецензурной бранью и гоготом.

Ужас немного отступил, и Кир попытался сосредоточиться и подумать. Почему-то первое, что вспомнилось — это лицо отца. Усталые глаза. «Только не влезай больше ни во что, очень тебя прошу». Что ж… Не прошло и часа, как он опять влип. И, пожалуй, на это раз по-серьёзному, да так, что выбраться живым отсюда ему, похоже, вообще не светит.

В общем-то, всё было понятно. Откуда-то Татарину с Костылем стало известно, что Кир в курсе про покушение, и теперь его просто замочат. Интересно, а чего сразу не грохнули? Могли же прямо там, на этаже. Понятно, что стрелять на жилом уровне не с руки, но у них наверняка и ножи имеются — Кир отлично помнил, как ловко орудует финкой тот же Костыль. Ну ладно, положим, там они посчитали, что это опасно. Тогда что им мешало пристрелить его прямо на Северной лестнице? По ней же никто не ходит, так что вряд ли кто-то бы услышал.

«Значит, я им зачем-то нужен», — сделал единственно возможный вывод Кир.

Он поднялся и прошёлся, осторожно ступая и вглядываясь в темноту. Комната, в которой его заперли, была узкой и вытянутой, под ногами хрустел мусор, битый пластик — это об него Кир изранил себе руки, когда упал. Никакой мебели здесь не стояло, то ли так было изначально, то ли мебель предусмотрительно вынесли перед тем, как бросить его сюда. Узкие окна находились почти под потолком, а потолки здесь были высокими, метра три, не меньше. Впрочем, даже если бы Киру каким-то образом удалось добраться до этих окон, он вряд ли бы в них пролез. Кирилл вздохнул и сел к стене, упёрся рукой во что-то мягкое, брезгливо одёрнул руку, посмотрел. Просто куча грязной ветоши. Кир разворошил её, нащупал какой-то продолговатый предмет, вынул. Так, кусок пластика, то ли часть ножки от стула, то ли ещё чего, правда, заострённый на конце — не больно-то хорошее оружие, если придётся защищаться, но хоть что-то. Кир откинул голову к стене и прикрыл глаза.

Удивительно, но паники не было. Была какая-то тупая усталость и обида что ли. Почему именно сейчас? Именно тогда, когда до него вдруг стало что-то доходить, когда жизнь повернулась, показав ему и другую свою сторону — ту самую, в которой есть мечты, и надежда, и Ника. Рыжая девочка, пахнущая цветами и янтарно-солнечным мёдом, которая однажды, подтолкнув его к дивану и усевшись рядом, положила ему на колени тяжёлую потрёпанную книгу, на обложке которой погибала затёртая льдами шхуна, и сказала:

— Вот. Моя любимая!

А он как дурак спросил что-то про пиратов.

Кир мучительно застонал.

Он не строил иллюзий, понимал, что с куском пластика против ножа и пистолета, да ещё в умелых руках, шансов у него не то что мало — считай, вообще никаких. Его короткая бестолковая жизнь походила к концу. А он, понимая это, горевал по девчонке, которую знал каких-то несколько месяцев, думал к книге, дожидавшейся его на тумбочке в спальне, которую он так никогда теперь и не дочитает, и не узнает, что там дальше, а, значит, и не сможет понять что-то очень важное. И вот от этого почему-то было горше всего.

Мысли о Нике были настолько мучительны, что Кир сердито тряхнул головой, пытаясь прогнать прочь из своей головы эту девчонку. Снова постарался переключиться на Татарина и Костыля. Понять хотя бы, почему он здесь, откуда этим гадам известно про него, и что конкретно известно. Только… Внезапно, в голове как перещёлкнуло. Лёха Веселов. Ну конечно. Лёха его им и сдал — больше некому. А теперь эти отморозки попытаются у него что-то вызнать, какие-то сведения, информацию.

Кир не знал, что из него будут выбивать, зато знал — как. Бить его будут. Сильно.

Рукой он опять нащупал лежащий рядом кусок пластика. Сжал в кулаке своё единственное оружие.

«Вот и представилась возможность совершить подвиг», — вдруг с горечью подумал Кир и вспомнил Литвинова. Что там тот говорил про подвиг? Что его надо совершать ради кого-то, а не ради себя.

Да какой тут, к чёрту, подвиг? Он сидит в вонючей комнате, сейчас придут два отморозка, у которых пистолет и ещё наверняка что-то вроде ножей или кастетов. Изобьют его так, что Кир будет харкать кровью, а потом тут и прикончат. И в чём подвиг? В том, что он, возможно, выдержит побои и никого не выдаст? А какой в этом смысл? Скорее всего, сейчас этот Величко уже добрался до Савельева, тайна раскрыта, а значит, и молчание Кира будет глупым и ненужным. Да и ради кого ему сейчас всё это терпеть? Ради Савельева? Ради Ники? Да она и не узнает ничего. Никто ничего не узнает. Никогда. А его просто изобьют и пристрелят. И даже труп не будут никуда прятать — кто его здесь найдёт. Глупее подвига вряд ли можно придумать.

Так думал Кир и одновременно с этим он уже знал, может быть, не осознавая до конца, не понимая ни нужности, ни значимости всего этого, но, тем не менее, он уже знал, что, если нужно, он его совершит. Свой совершенно нелепый и бестолковый подвиг.

Дверь открылась. Тусклый свет от аварийных ламп бросился в лицо, Кир зажмурился, но тут же открыл глаза и сделал шаг вперёд, сжимая в кулаке кусок пластика. Он отдавал себе отчёт, что чем отчаяннее он будет сопротивляться, тем быстрее его прикончат. Глаза слезились от света, но две знакомых фигуры было ни с кем не спутать. Татарин небрежно поигрывал пистолетом, и почему-то именно этот металлический предмет притягивал взгляд, затуманивал все мысли. Выстрелит или нет? Выстрелит или…

Словно угадав его мысли, Татарин ухмыльнулся, медленно убрал пистолет в задний карман, сказал:

— Чо, Шорох, совсем двинулся? — и, повернувшись к Костылю, коротко скомандовал. — Гасим фраерочка.

Костыль ударил первым. Кир сглупил, повёлся на обманный манёвр, решил, что его хотят обезоружить, отвёл руку со сжатым в кулаке пластиком в сторону и раскрылся. Удар тяжёлого ботинка с толстым рифлёным каблуком и металлическим мыском пришёлся прямо в живот. Кир охнул, согнулся, но тут же распрямился и ринулся вперёд, но этой доли секундного замешательства хватило, чтобы Татарин, в два прыжка оказавшийся рядом, выбил единственное оружие Кира из его рук коротким и резким движением.

Впрочем, шансов у Кира всё равно не было — он понимал это. Разве что хотелось потрепыхаться подольше. Не сдаваться вот так, почти без боя.

Татарин резко вывернул ему левую руку, в глазах Кира потемнело, следующий удар обрушился прямо в лицо, рот заполнился кровью, хотелось сплюнуть, но не получилось — не хватило дыханья. Серия быстрых и болезненных ударов, в грудь, под рёбра словно выпустила из Кира воздух, он сдулся как мячик, захрипел, дёрнулся, но его уже повалили наземь, вдавив щекой в мелкую крошку, которой был усыпан пол.

— Верёвку давай, — услышал Кир, попытался вырваться в последней, отчаянной попытке, но тут же тупой носок ботинка ударил прямо в ухо. Мир качнулся и пропал.

— Я же, кажется, просил, чтобы вы его не убивали. Так трудно выполнить элементарный приказ? — тусклый голос доносился как сквозь несколько слоёв ваты. Самого говорившего Кир не видел. Мир вокруг него был по-прежнему чёрным, словно Кира накрыли плотным саваном, и лишь изредка эту черноту разрывали красные полосы — как будто кто-то водил адским прожектором по тёмному, неживому небу.

— Да сейчас очухается, Антон Сергеевич. Видите, уже шевелится. Чего ему будет. Вон шары выкатил.

Кто-то подошёл к Киру, присел на корточки. Он не видел кто, просто чувствовал человека рядом и исходившую от него опасность. Кир постарался сдвинуться, но не смог, руки, заломленные сзади, не слушались. Он напрягся и тут же понял, в чём дело: в кожу врезалась верёвка, тонкая, скрученная, несколько раз для верности обмотанная вокруг запястий. Вернулась боль, тьма стала медленно рассеиваться, и сквозь красный туман, который пришёл ей на смену, перед Киром встало лицо, почему-то знакомое, хотя вряд ли — человека, который смотрел сейчас на него и улыбался, Кир точно не знал.

Внезапно память, с ловкостью заправского фокусника, сунула Киру под нос нужный эпизод. Он с Савельевым и Никой на этаже, где их продержали на карантине, вокруг люди в странных костюмах химзащиты, и к ним подходит тусклый, невзрачный мужчина. Точнее, не к ним, а к Павлу Григорьевичу. Даже как-то представляется. Кир не помнил, как. А Савельев, брезгливо спрятав руки за спину, делает шаг назад. От этого человека. Чтобы не замараться. Точно, тусклый…

— Ну, здравствуй, Кирилл Шорохов, — по лицу наклонившегося к нему мужчины медленно поползла улыбка, ласковая и участливая, так не вязавшаяся с остановившимися стеклянными глазами. — Живой?

Кир отвечать не стал — много чести. Хотел плюнуть, выхаркать скопившуюся во рту кровь в фальшивую тусклую физиономию, но не смог.

— Ну-ну, мальчик, не ерепенься. Давай по-хорошему. Ты сразу всё говоришь, мы тебя отпускаем. К маме и папе.

За спиной тусклого загоготал то ли Костыль, то ли Татарин, но тусклый чуть повернул голову, и гогот сразу смолк.

— Где Савельев?

— Да пошёл ты! — выпалил Кир. — Так я тебе и сказал!

И тут же его как обожгло — откуда? Откуда он знает, что Савельев жив? Веселов этого не знал. Не мог знать. И Татарин с Костылем… да никто, никто не знает…и как будто в ответ на эти неявные мысли мужчина рассмеялся, сухим, дробным смешком, подтверждая его догадку. И Кирилл понял, что он налажал. Его взяли на понт и обвели вокруг пальца, как последнего лоха. И он сдал, сдал Савельева. То есть почти сдал, потому что дальше выбить из него всё — это лишь дело техники.

— Ну что ж ты за глупый щенок, Кирилл Шорохов? — тусклый изучающе посмотрел на него, поднялся и бросил, кажется, Костылю. — Давай, только аккуратно.

…Судя по всему, Костыль бил кастетом, тяжелым, с заостренными шипами, какой-то умелец сделал — Кир даже когда-то сам держал его в руках, разглядывал. Бил методично, уверенно, с оттяжкой, получая удовольствие. Боль, которая сначала накатывала волнами, превратилась в единое целое, даже не вцепилась, а прошла сквозь него, угнездилась где-то внутри, слилась с его телом.

— Ну хватит.

Удары прекратились. Кир лежал на полу, свернув голову на бок, и видел только ноги, стоявшие перед ним. В аккуратных тёмно-серых брюках. С тошнотворно ровной стрелочкой.

— Поумнел? — поинтересовался мужчина.

— Пошёл ты, — опять прохрипел Кир.

— Просто скажи, где Савельев и всё.

— Можете сразу убить.

Кирилл сам удивился равнодушию в своём голосе. Ему было как-то… всё равно что ли. Он уже понял, что не скажет, где прячется Павел Григорьевич. Побои он выдержал, а больнее… больнее вряд ли будет. Так что пусть…

— Конечно, убьём, Кирилл, можешь не сомневаться, — мужчина присел перед ним на корточки и стал разглядывать его. С интересом. Как забавную зверушку в клетке. — Но не сразу. Сразу не так занятно, и потом… смерть же по сути — это избавление. От боли, от страданий. Смерть — это конец. Но ведь и конец, милый Кирилл, может быть разным. Может быть быстрым и безболезненным, а может быть длинным и мучительным, ты даже себе не представляешь, насколько. Впрочем, это дело вкуса, конечно.

Мужчина протянул к нему руку, и Кирилл почувствовал на своей щеке холодные пальцы.

— А ещё есть кое-что похуже собственной смерти, — пальцы медленно заскользили вниз, остановились на горле, там, где трепетно билась — пульсировала жилка. — В жизни, милый мальчик, есть кое-что намного страшней смерти и сильней боли. Намного страшнее и намного сильней. Например, когда опасность грозит тому, кто тебе дорог. Так что это только начало, мальчик. Отдыхай пока. Впереди у нас много всего интересного.

Мужчина встал и отошёл от Кира к двери. Кир не очень понял, что хотел сказать ему этот тусклый, боль мешала думать, а может и помогала не думать — кто знает.

— Кляп ему вставьте, чтобы не орал.

И опять Кир ничего не успел сообразить, его рывком приподняли, и сильные руки Татарина, пахнущие чем-то жирным и прогорклым, засунули ему в рот вонючую тряпку. Потом его опять, как куклу, бросили на пол, ударили ногой в живот, ещё раз, ещё.

— Ну хватит, Игорь, хватит, — лениво сказал тусклый. — Мальчик должен быть в сознании, иначе как он сможет по достоинству оценить весь драматизм момента. А теперь идите оба сюда.

Тусклый поманил пальцем, и Татарин с Костылем, словно ведомые волшебной дудочкой крысолова, приблизились к нему. Кир, обездвиженный, с вонючей тряпкой во рту, следил за ними. Теперь резкая вонь от тряпки и постоянно накатывающая тошнота отгоняли боль, и Кир отчётливо слышал и понимал всё, о чём говорят эти двое отморозков и тусклый, которого Татарин уважительно именовал Антоном Сергеевичем.

— А теперь у вас задача номер два, посложнее, чем мальчишку взять. Нужно разыграть всё, как по нотам. Сейчас сюда приведут Савельевскую девчонку, и, если вы лоханетесь, остаток я вам не заплачу. И так я за вас всю черновую работу, считай, сделал.

До Кира дошло не сразу, а когда дошло, он дёрнулся, замычал. Ника! Эта мразь говорит про Нику.

Тусклый или как там его, Антон Сергеевич, заметил это. Удовлетворённо хмыкнул.

— В смысле приведут? — подозрительно спросил Костыль. — Тут кто-то ещё будет? Мы так не договаривались…

— Тихо, тихо, всё под контролем. Баба одна приведёт. И если я не ошибаюсь, хорошо вам знакомая. Игорь так точно её знает.

— Кто такая?

Киру со своего места было плохо видно, но то, что Татарин напрягся, это он уловил.

— С тобой, Игорь, вчера девушка одна была.

— Где была? У Васи на хазе что ли?

— Там, да. Вот она Савельеву сюда и приведёт.

— Ленка что ли? — Татарин явно тупил. А вот Костыль, который был поумнее и похитрей приятеля, сообразил сразу.

— А зачем нам тут, Антон Сергеевич, лишние свидетели. Чтоб Самойлова потом пошла языком трепать. У баб нигде ж не держится. Слягавит она нас.

— Зришь в корень, Андрей.

Мозги Кира, затуманенные болью, вонью от тряпки и главное страхом за Нику, не успевали ничему удивляться, ни тому, что Костыля, оказывается, зовут Андреем, ни тому, что здесь каким-то боком замешана его бывшая, Ленка Самойлова.

— Я чего-то не понял, о чём базар? Вы чего, мою бабу мочить собрались?

— Успокойся, Игорь, — иезуитская ласковость в голосе тусклого не предвещала ничего хорошего. — Твоя баба, тебе и решать. Только, когда будешь решать, помни, что она ноги не только перед тобой охотно раздвигает.

— Хорош семёрки плести.

— Да не мельтеши, — прервал его Костыль. — Сам говорил, что она финтит чего-то и постоянно стрелки переводит. Говорил же?

— Ну говорил.

— Вот видишь, — тут же встрял тусклый. — Дыма без огня не бывает. Ты подозревал, а я знаю наверняка. Она ж не только тебе дает, она вон и герою нашему дает.

— Шороху? Да она ему раньше давала.

— И раньше давала, и сейчас не брезгует. Старая любовь не ржавеет. У себя его и принимает, в смысле на той квартире, где она горничной работает. Не далее, как пару дней назад он к ней приходил. О, вон, видишь, как пацан-то дёрнулся.

Кир, видимо, действительно дёрнулся или зашевелился, потому что и Татарин, и Костыль разом повернулись к нему.

— Вот, сука! Да я…

— Погоди, Игорь, — тусклый перехватил Татарина. — С ним ты потом разберёшься, я тебе обещаю. У тебя будет такая возможность. И ограничивать тебя в выборе средств для наказания я не буду.

Тусклый хохотнул.

— А с Леной надо что-то решать. Андрей прав, зачем вам в вашем деле лишние глаза и уши? Так ведь?

— Да чего там решать? Завалим начисто шмару и дело с концом. Эта сука у меня ещё кровавыми слезами умоется.

— Спокойнее, Игорь, спокойнее. Завалишь, но не здесь и не сейчас. А теперь пойдёмте, я всё объясню.

Они вышли за дверь и пошли куда-то, видно, по направлению к воротам в цех. Кир их уже не видел, хотя дверь в каморку они даже не удосужились закрыть, но громкие голоса, отражаемые эхом большого и пустого помещения, хорошо были слышны.

— Когда обе девки войдут, надо брать обеих сразу. Вы встанете с двух сторон, у дверей так, чтобы они вас не увидели. Как только они заходят, ты, Игорь, хватаешь свою, а ты, Андрей — рыжую. С рыжей поаккуратней, рот ей заткни, чтоб не верещала, но не повреди пока ничего, она нам ещё пригодится.

— А Ленку что?

— А Лену надо потом на шестьдесят девятый. Там у тебя есть где её?

— Найду.

— Только по-тихому чтоб.

— Не беспокойтесь, сделаем всё по-культурному.

Голоса наконец стихли. Но они не ушли. Кир теперь знал, что они здесь. И они ждут. А он… он ничего не может сделать — избитый, связанный, с вонючей тряпкой в глотке. Кир попытался встать, но не смог, ноги не слушались, всё тело болело, даже не болело, он сам был одним сплошным комком боли. Он пополз, пытаясь подтягивать себя руками, сделал какое-то резкое движение — внутри что-то разорвалось и Кир опять провалился в темноту.

Кажется, последнее, что он слышал, был крик. Крик Ники.