Башни Латераны 2

Глава 3

Глава 3

Лео проснулся от скрипа половиц — мать уже встала и осторожно ходила по дому, стараясь не разбудить домашних. Серый рассветный свет пробивался сквозь щели в ставнях, расчерчивая стены тонкими полосами. Холодно. Лео натянул одеяло выше — старое, залатанное в нескольких местах, когда-то тёплое, а теперь продавленное и тонкое.

Лео сел на кровати, потирая лицо. Тело ныло — не от усталости, а от того странного холода, что пронзил его в склепе. Словно что-то ледяное коснулось души и не отпускало. Как будто что-то надорвалось у него в животе, сразу под грудиной. Пальцы не слушались, будто онемели.

Он встал, ступив босыми ногами на холодный пол — доски были гладкими от ежедневного натирания, кое-где треснувшими, но гладкими и холодными. Накинул рубаху — грубую, домотканую, пахнущую мылом и дымом очага. Штаны. Штаны были новыми, купленными для того, чтобы «оруженосец Безымянной Дейны» не выглядел голодранцем. Башмаки — стоптанные, с новыми подмётками (отец чинил недавно, старался).

За стеной слышался храп отца — ровный, с хрипотцой. Мильна сопела во сне, бормоча что-то невнятное.

Лео спустился вниз по узкой лестнице. Ступени скрипели под ногами — третья снизу особенно громко, он наступил на край, чтобы не разбудить сестру.

Внизу, на кухне, мать сидела у окна, склонившись над шитьём. Свеча на столе догорала, оплывая воском, — экономили масло для лампы. Тусклый свет падал на её руки, красные от уколов иглой, с узловатыми суставами. Она шила мужскую рубаху, видимо заказ, старая ткань, уже не раз чинённая.

На столе — никакого хлеба. Обычно к утру мать выкладывала вчерашний каравай, масло, может быть, кусочек сыра. Сейчас стол был пуст, только кувшин с водой и две деревянные миски.

Лео оглядел кухню.

Очаг холодный — угли едва тлели. Поленница у стены заметно поредела — осталось на неделю, от силы две. Раньше к зиме дрова складывали до потолка.

На крючке у двери висел старый плащ отца — серый, потёртый. Мамина зелёная накидка, та самая, с вышитыми по краю листьями, которую она надевала по праздникам — исчезла. Лео помнил её — мягкая шерсть, яркий цвет, мать так её берегла.

Продали.

Сердце сжалось.

Лео подошёл к очагу, присел на корточки. Подбросил пару тонких поленьев — совсем тонких, чтобы хватило надолго. Подал магию в пальцы, сплёл жест — привычный, как дыхание — и пламя послушно вспыхнуло. Огонь лизнул дрова, начал разгораться. Лео удерживал магию, заставляя его гореть медленнее, жарче, экономнее. Маленькое удобство, на которое его сил хватало. Тепло начало наполнять кухню, прогоняя ночной холод. Встав — он щелкнул пальцами, добавив света в огонек светильника, сразу же стало намного ярче.

Мать подняла голову, ее лицо осветилось усталой улыбкой.

— Сыночек. Ты рано.

— Не спалось, — Лео сел на скамью у стола, потянулся к кувшину. Вода холодная, с привкусом железа — из колодца на площади, их собственный высох ещё летом.

Мать отложила шитьё — рубаху с заплаткой на локте, грубую, рабочую.

— Заказ от мельника, — пояснила она, заметив его взгляд. — Обещал заплатить к концу недели.

— Сколько? — спросил Лео.

— Два медяка.

Два медяка. За несколько дней работы. Лео промолчал, сжав кулаки под столом. Будучи «оруженосцем Безымянной» он получал пять серебряных в неделю, это же пятьсот медных монет с изображением всадника с копьем на одной стороне и профилем старого короля на другой. В день получается почти сотня. А тут… два медных. Алисия же должна была получать один золотой за неделю, но этих денег он так и не увидел, справедливо решив, что это деньги Алисии а не его. И скорее всего Курт не собирался их выплачивать, зная кто такая Безымянная Дейна на самом деле. Мертвым деньги не нужны, не так ли? Пять серебрённых монет в неделю — неплохой заработок для молодого человека по меркам Вардосы, но была же осада, цены на продукты взлетели до небес и всего третий день… нет, уже четвертый как осаду сняли. Продукты появились, уже можно было найти на рынке и свежие овощи и мясо, муку, крупу и соль, круглые, гладкие головки сахара и закатанные в красный воск круги сыра… но цены все еще были высокими. Уже не запредельными как в дни осады, но все еще высокими. А деньги… все деньги что он зарабатывал — он отдавал маме, чтобы та купила продуктов.

Осаду сняли, Алисии больше нет… надо полагать что и контракт с «Черными Пиками» подошел к концу… прав Мессер, кому он нужен без нее? Что он умеет? Сэкономить дров, подав магическую энергию и зажечь огонек, освещающий путь?

Мать отложила шитье в сторону, встала, подошла к печи, открыла крышку (вверх поднялся клуб пара), взяла деревянную миску и половник. Наложила кашу, поставила миску на стол.

— Поешь, — сказала она: — если с утра не поел — весь день насмарку.

— А ты?

— Я уже наелась, пока готовила. — откликнулась мать: — да ты кушай, не беспокойся. Все у нас нормально будет. Отец вон скоро научится левой рукой работать… говорят на следующей недели верфи снова заработают, мастер обещал его нанять. Да и я по мелочи шью.

Лео посмотрел на неё — на впавшие щёки, на тёмные круги под глазами, на руки, дрожащие от усталости.

— Мам. — вздохнул Лео: — кушай нормально. Хватит на себе экономить. Я сегодня же работу найду. Вон в «Три Башни» снова устроюсь, старый Клаус уже сказал, что возьмет.

— Ты же оруженосец? — вскидывается мама и тут же — опускает плечи: — ах, да. Безымянная…

— Да. — твердо говорит он: — Безымянная Дейна… мертва. А значит и оруженосец ей не нужен больше. Но… ничего. Я найду деньги. Лучше… лучше скажи куда делась твоя накидка, мам. Зеленая. Твоя любимая.

— Продала. — мама отвела взгляд в сторону: — еще на прошлой неделе. Вдова Шинтер, мама твоей однокурсницы из Академии купила, ей на дочкино… — она осеклась. — На поминки.

— Мама Марты… — «ей срубили голову! Как капусту!» — вдруг всплыло в голове. Он сглотнул. Чертов Арнульф, и чего ему не сиделось у себя на юге? Там тепло, виноградники, улыбчивые девушки, море… но нет, подавай ему Вардосу. Ненавижу.

— Сколько нам нужно? На зиму? — спросил Лео. Раньше он никогда не задавался этим вопросом, раньше у отца было две руки, и он был на хорошем счету у себя на работе, настоящим мастером, пятнадцать серебрённых в неделю зарабатывал. Хватало даже на оплату половины счета из Академии, а ведь в Академии обычно дети плотников не учились.

Но теперь он посмотрел на все совсем другими глазами. Дрова, думал он, даже если я буду их экономить, очень сильно помогать с очагом — это пять серебряных за телегу, а то и больше. Еда — крупа, мука, соль. Из овощей — обязательно лук и чеснок, может быть, квашенных овощей, маринад в горшочках — если будут деньги. Для матери — тканей, чтобы могла заказы шить. Если своя ткань есть, то на круг гораздо больше выходит. Для Мильны — новую одежду… так-то она зимой все больше дома сидит, но все же. Одежду и на ноги теплые чуни. Для отца — лекарства. Теплую одежду. Если удастся меховой тулуп справить — будет просто прекрасно. Да и ему самому новая куртка нужна, старая совсем прохудилась…

Мать подняла глаза к потолку. Задумалась

— Наверное пятнадцать серебряных. Пятнадцать-двадцать. — сказала она после короткого раздумья: — на дрова, на ткани для заказов.

Не посчитала ни еду, ни одежду, подумал Лео, склонившись наш миской с кашей. Каша была водянистая, мама явно экономила на крупе.

Отец спустился, когда Лео собирался уходить. Он шёл медленно, придерживаясь левой рукой за перила — правой руки не было, пустой рукав был заткнут за пояс. Ступени скрипели под его весом — он всё ещё был грузным, но не сильным. Мышцы обвисли, плечи сгорбились. Лицо серое, небритое, осунувшееся.

— Лео, — отец кивнул, опускаясь на скамью. Движение тяжёлое, осторожное, будто он боялся потерять равновесие. — Рано встал.

— Дела, — коротко ответил Лео: — как твой протез? Привыкаешь?

— Толку от него. — помрачнел отец: — никчемная деревяшка.

— Все же лучше, чем ничего. — Лео попытался приободрить отца, но тот только щекой дернул раздраженно. Плотник на верфи, всю жизнь с топором — он был мастером… но конечно же всегда работал правой рукой, той самой которой у него больше нет. Раньше он шутил что и однорукий плотник сможет на жизнь заработать… но у него не было как раз правой, рабочей руки. И сейчас он вынужден был обучаться своему же ремеслу с нуля — левая рука не слушалась, очевидные и простые движения не давались. Все равно как попробовать писать левой рукой — вроде пустяк, но не получается. Сколько времени уйдет чтобы научится красиво писать другой рукой? Столько же сколько учился писать основной в детстве. И сейчас отец был в положении начинающего подмастерья, да еще и с одной рукой.

— Ладно, — буркнул отец: — что там поесть?

— Сейчас. — засуетилась мать: — погоди…

На кухню ворвалась Мильна, маленький ураган в ночной рубашке — растрёпанная, босая, с расплетенными волосами. Щёки розовые от сна, глаза сонные, но уже любопытные.

— Лео! — она тут же повисла на его руке. — Ты куда?

— На рынок. Потом по делам.

— Возьми меня!

— Нет.

— Лео! — она надула губы, и Лео почти улыбнулся — Мильна все ещё умела дуться по-детски, непосредственно и живо, она не теряла энергии и веселья даже в дни осады: — Я хочу пирожков! С яблоками! Ты же купишь?

— Если останутся деньги.

— Лео, ну пожалуйста! — она потянула его за рукав. — Мы уже сто лет пирожков не ели!

Это была правда. Последний раз они покупали пирожки… до осады. Месяца три назад.

Лео вздохнул.

— Хорошо. Но только если ты пообещаешь помочь маме сегодня.

Мильна скривилась.

— Шить? Фууу, это так скучно!

— Мильна, — мать строго посмотрела на неё.

— Ладно, ладно, буду помогать, — Мильна закатила глаза, но тут же просияла. — А пирожков хочу два!

— Посмотрим, — Лео высвободил руку, потрепал её по голове.

Мильна побежала к матери, заглянула в миску с кашей.

— А что это? — она наморщила нос. — Такая жидкая…

— Ешь, — коротко сказала мать.

Мильна неуверенно взяла ложку, зачерпнула. Попробовала. Поморщилась, но промолчала.

Лео отвернулся, чтобы не видеть её лица.

Он накинул плащ — свой старый, ещё студенческий, потёртый на локтях, с рваным краем, который мать обещала зашить, но всё не доходили руки. Подпоясался — кошель с монетами тяжело оттягивал пояс. Восемь серебряных. Надо растянуть их надолго.

— Я вернусь к обеду, — сказал он, открывая дверь.

Холодный воздух ворвался в дом, и пламя в очаге дрогнуло.

— Лео, — окликнула мать.

Он обернулся.

Она смотрела на него с порога кухни — маленькая, сутулая, в старом платье, которое когда-то было синим, а теперь выцвело до блеклого серого. Руки, красные от работы, сжимали край фартука.

— Береги себя, — сказала она тихо.

Лео кивнул.

— Всегда, мам.

Он вышел, притворив за собой дверь. Постоял на пороге, глядя на серое небо. Потом вздохнул и вернулся.

— Ма! — позвал он с порога: — меня к себе магистр Элеонора Шварц пригласила. Обещала, что оплатит учебу в Академии.

— Что⁈ Но… это же прекрасные новости, сынок! — всплеснула руками матушка, ее лицо будто осветилось изнутри: — это же такие прекрасные новости! Что же… как же… ты спроси у нее ее мерки, я ей капор сошью! Или… юбку с оборками! Богатые такое любят, оборок побольше и кружев! Ты спроси, что ей нравится… радость-то какая! — она прижала руки к груди: — сыночка!

— Так что не надо переживать, мам! — улыбнулся он: — видишь, все наладится.

— Теперь-то точно наладится, слава Пресвятой Триаде, а то я уж думала совсем нас бог покинул… — матушку поспешно осенила себя тройным касанием: — снова учиться будешь, в люди выйдешь… глядишь и получится… радость-то какая! — она поспешила обнять Лео и измазала его слезами радости: — как я благодарна дейне Шварц! Может ей платок вышить? Я и по шелку могу вышить!

— Ну мам! Все, я пошел… — Лео отстраняется, бросает взгляд на отца. На лице у него написано легкое удивление. Он потирает подбородок левой рукой, раздумывает мгновение, затем кивает.

— Ну, ежели сама магистр… — говорит отец: — ежели сама дейна Элеонора… это же она лед на реке взломала, когда Арнульфовские прихвостни пытались реку форсировать. Уважаемая дейна, чего сказать… да и магикус она отменный. Оплата за Академию… подумать только. Я вот только поправлюсь и ей могу шкап собрать. Или там стол сделать… стулья. Да хоть шкатулку… — лицо отца мрачнеет: — если смогу конечно…

— Да ты не переживай, дорогой, я ей капор сошью. Теплый. Как раз зима на дворе… — мама еще говорит, но Лео уже не слушает. Он еще раз кивает и уходит, пообещав что скоро будет и обязательно спросит магистра Элеонору какие платки она любит и нужен ли ей теплый капор на зиму. И хотя он сделал недовольное лицо, внутри у него было тепло. Хоть матушка порадовалась, подумал он, шагая по улице.

Было уже холодно. Серое небо нависало низко, грозя снегом. Ветер гулял меж домов, поднимая пыль и прошлогодние листья. Лео поднял воротник плаща, сунул руки в карманы. Улица просыпалась медленно. Кое-где в окнах теплился свет свечей — люди готовились к новому дню. Из соседнего дома вышел старик-сапожник, кряхтя и ругаясь на холод. Дальше, у колодца, две женщины набирали воду, перекидываясь новостями.

Лео свернул с главной улицы в переулок, ведущий к рыночной площади. Здесь было тише — лишь изредка проходили торговцы с тележками, скрипели колёса по мокрым камням мостовой.

«Три Башни» стояли на углу, там, где переулок выходил на небольшую площадь перед старым складом. Здание было массивным, двухэтажным, из потемневшего от времени дерева и камня. Нижний этаж — каменный, крепкий, с узкими окнами, забранными железными решётками. Верхний — деревянный, с широкими ставнями, сейчас закрытыми. Крыша — черепичная, кое-где залатанная новыми кусками после осады, когда ядро пробило угол и едва не развалило половину чердака.

Вывеска над дверью — кованая, тяжёлая, с изображением трёх башен (отсюда и название). Краска облупилась, железо почернело от дождей, но вывеска всё ещё держалась крепко. Под ней — ещё одна табличка, деревянная, с выжженными словами: 'Еда. Постой. Эль с утра до полуночи.

Дверь — массивная, дубовая, потёртая от тысяч рук. Железная ручка холодная, влажная от утреннего тумана. Рядом с дверью, на каменной стене, прибита ещё одна доска — расписание цен:

Перед входом — два широких окна, сквозь мутные стёкла видны силуэты людей внутри, тёплый свет свечей и очага. Под окнами — каменные скамьи, где в тёплую погоду сидят посетители. Сейчас скамьи пусты, мокрые от ночного дождя.

Рядом с дверью, у стены, сложены дрова под навесом — аккуратная поленница, пахнущая сыростью и смолой. Чуть дальше — бочки с водой, прикрытые крышками. У угла здания — желоб для стока, оттуда тянет кислым и пивом.

Лео толкнул дверь. Она поддалась с тихим скрипом петель.

Тепло ударило в лицо — густое, влажное, пропитанное запахами жареного мяса, пива, дыма и пота. Лео прикрыл дверь за собой, стряхнул влагу с плаща.

Зал был большой — потолки высокие, с почерневшими от копоти балками. Вдоль балок висели связки лука, чеснока, сушёных трав — запас на зиму. В углу, под потолком, — старый щит с гербом Вардосы — три черные башни на красном фоне.

Справа от входа — длинная стойка из тёмного дерева, потёртого до блеска. За стойкой — полки с кружками, бутылками, бочонками. Выше — ещё одна полка с глиняными кувшинами, мисками, ложками. За стойкой стоял старый Клаус — грузный, с седой бородой, в кожаном фартуке, вытирал кружку белой тряпкой.

Слева — очаг. Огромный, каменный, с железной решёткой, на которой висел котёл. Пламя гудело, облизывая закопчённые стенки котла. Рядом с очагом — стопка дров, кочерга, совок для золы. Над очагом, на каменной полке, — медные кастрюли, сковороды, половники.

В центре зала — столы. Тяжёлые, дубовые, потемневшие от времени, со следами ножей, пятнами от пролитого вина. Скамьи вдоль столов, широкие, без спинок. Всего столов — восемь. Ещё два стола поменьше — у окон, для тех, кто хочет посидеть отдельно.

Пол — каменный, неровный, кое-где застеленный соломой (меняют раз в неделю). Сейчас солома примята, местами влажная от разлитого пива.

На стенах — факелы в железных держателях, но сейчас не зажжённые. Вместо них — свечи на столах, в простых подсвечниках. Свет тусклый, тёплый, мерцающий.

У дальней стены — лестница на второй этаж. Деревянная, узкая, скрипучая. Наверху — комнаты для постояльцев. Оттуда иногда слышен храп, скрип кровати, приглушённые голоса.

В зале было полупусто — слишком рано для обеденной толпы. У стойки сидели двое ремесленников в кожаных фартуках — один, судя по мозолям на руках, кузнец, второй — сапожник. Неспешно потягивали эль из глиняных кружек, переговаривались вполголоса. У окна — старик в потёртом плаще, уронил голову на стол, тихо похрапывал. Рядом с ним — недопитая кружка, уже тёплая.

Воздух был тяжёлым — пахло жареным луком, мясом, пивом, дымом из очага, мокрой шерстью (кто-то пришёл под дождём), старым деревом. Ещё — чуть сладковато, от сушёных яблок, что висели связками у окна.

Лео прошёл к стойке.

Клаус поднял голову, кивнул. — Малыш Лео! Рановато ты сегодня…

— Дела, — Лео опёрся о стойку. Дерево было тёплым, липким от пролитого эля. — Клаус, я пришёл насчёт работы. Ты говорил, что если что…

Клаус отложил кружку, прищурился.

— Думал, ты с наёмниками теперь. Бринк Кожан говорил, что тебя на площадке гоняет деревянным мечом.

— Это… сложно. Но зимой наемники не нужны. Весной — быть может.

Клаус кивнул, понимающе. Он вытер руки о фартук, оглядел Лео с головы до ног.

— Ладно. Пока ты работал тут — мы здорово на дровах экономили. Так что — добро пожаловать, помощь нам пригодится. Вильгельм с утра один работает, я вечером, как всегда. Оплата обычная — пять серебра в неделю, как магикусу.

— Я же даже Первый Круг не открыл…

— Плевать. Нам тут архимаг на кухне и не нужен. Нам бы дрова экономить да свет поярче… как ты это делаешь, а? — Клаус оперся локтем о стойку, вытирая руки полотенцем.

— Ну… так это… если просто дрова жечь, то кривая выделения тепла пик дает. — машинально отвечает Лео: — то есть жар попусту расходуется, в трубу выходит. А если жар придержать, то на одном и том же объеме топлива можно в пять раз больше еды приготовить. Или там помещение отопить. Так что это популярное заблуждение что Маги Огня свою ману добавляют, чтобы огонь жарче сделать, на самом деле мы наоборот — уменьшаем жар, выпрямляя пик и сглаживая параболу в плато.

— Сразу видно что ты в Академии учился. — кивает Клаус: — ни черта не понял. Да и ладно, лишь бы экономия была. Выходи завтра с утра, помоги Вильгельму с готовкой и прочим. Вон, иди на кухню, поздоровайся.

Лео кивнул и прошёл мимо стойки. Дверь в кухню была приоткрыта — оттуда валил пар, жар, запахи тушёного мяса, лука, чеснока.

Он толкнул дверь шире. Кухня была небольшой, но жаркой, как кузница. Справа — очаг, ещё больше, чем в зале. В очаге гудело пламя, на железных крючках висели котлы — два больших, один поменьше. В одном кипела вода, во втором — тушилось мясо с луком, в третьем — варилась похлёбка. Пар клубился, поднимаясь к почерневшему потолку, где висели связки колбас, окороков, сушёного мяса.

Слева — длинный стол, весь в муке, жире, остатках овощей. На столе — разделочные доски, ножи (большие, с зазубринами), деревянные ложки, половники. Рядом — корзина с луком, мешок с мукой, глиняный горшок с солью.

На полках вдоль стены — глиняные кувшины, миски, горшки с крупами, мешочки с травами. Пахло сушёным тимьяном, розмарином, чем-то острым — перцем, может быть.

На полу — бочка с водой, вторая — с пивом (для готовки). Рядом — корзина с углём, ещё одна — с дровами.

Под потолком — крюк с окороком, обмотанным тканью. Жир медленно капал в подставленную миску.

Вильгельм стоял у очага, помешивая котёл. Грузный, с засученными рукавами, в фартуке, заляпанном жиром и кровью (резал мясо утром). Лицо красное от жара, руки толстые как окорока. Он напевал что-то себе под нос, мешая котёл длинным половником.

Запах тушёного мяса был таким густым, что Лео почувствовал, как живот предательски заурчал.

— Малыш Лео! — расплылся в улыбке повар: — какие люди! Как ты там? Уже стал прожжённым наемником?

— Леонард вернулся! — откуда-то из кладовки выскочил вихрь и закружил его: — Леонард! Ты как? — вихрь остановился и Лео опознал Маришку, которая, как всегда, блистала широкой улыбкой и полными, белыми плечами, выкипая из тесного ей платья в декольте.

— Маришка! Вильгельм… — Лео кивнул, не зная куда девать руки: — это… здравствуйте. Я снова работать с вами буду. Клаус разрешил.

— Вот и отлично. — кивает Вильгельм: — а то вечером темновато в зале стало. И Маришке подмога. Завтра с утра приходи, как всегда. Как твой отец? Поправился?

— Поправился. — кивает Лео: — но вот управляться левой рукой все никак не привыкнет.

— Лео! А ты себе девушку уже завел? — спрашивает его Маришка: — это же та, смугленькая, которая тебя тут второй вечер подряд спрашивает? Симпатичная! А ты оказывается дамский угодник!

— Что? — удивляется Лео.

— Ах, да. — кивает Вильгельм: — точно. Спрашивала тебя девчушка одна. Не местная точно.

— Чего⁈ Какая еще девушка?

— Симпатичная, я же говорю!