Бахир Сурайя

Глава 6.1. Выгодное приобретение

Раб взывает к рабыне.

арабская пословица

Идти с караваном оказалось куда легче, чем вдвоем.

Бесед со мной, правда, так никто и вел: воспитанные в столичных порядках торговцы и мысли не могли допустить, что можно заговорить с женщиной в отсутствие ее отца или мужа. Да и что с ней обсуждать? Традиции настаивали на строгом разделении обязанностей на домашние и важные, и не всякую девочку брались учить читать, не то что посвящать в тонкости какого-нибудь ремесла.

К тому же я сильно подозревала, что обсуждать со мной политику тайфы или магические свитки все равно никто не рискнул бы. Караваном шли торговцы и их подмастерья, и они не разбирались ни в хитросплетениях столичных интриг, ни в хитросплетениях волшебных.

Зато теперь взгляду было за что зацепиться, и меня перестало постоянно преследовать ощущение, что я бесцельно сижу на неподвижном ящере в самом сердце раскаленных песков. Да и человеческая речь под ухом успокаивала: как ни крути, я слишком привыкла к городской жизни, чтобы затяжная тишина не действовала на нервы.

А вот Камаля собравшиеся вокруг люди только раздражали, и он все время норовил вырваться вперед. Его верблюд, не сумевший толком выспаться, хозяйского рвения не одобрял и пытался устроить бойкот — безуспешно, но в конце концов кочевник все-таки позволил ему плестись со скоростью каравана. Я смиренно пристроилась в арьергарде у Камаля и развесила уши.

Торговцы предсказуемо обсуждали цены. Их несказанно радовало и огорчало одновременно, что рабы подорожали, а выбор стал куда более скудным. Подмастерья заговорщически переглядывались, не рискуя встревать: то ли радовались, что их в случае излишней нерадивости не заменят невольниками, то ли их самих успели купить до повышения цен и им казалось, что из-за этого будет проще заработать на вольную грамоту.

Сами рабы плелись в хвосте каравана, скованные за ошейники общей цепью. Их по-своему берегли: надсмотрщик не жалел воды и бдительно следил за состоянием товара, не стесняясь требовать сделать привал, когда кто-то в нестройной цепочке людей начинал спотыкаться от усталости.

Но и долго разлеживаться не позволял, видимо, опасаясь отпора. Из десяти рабов откровенно плох был только один, как ни странно, молодой темноволосый мужчина с большой родинкой на щеке: он дольше всех лежал в лёжку на ночном отдыхе в оазисе, но все равно первым начинал изнывать от монотонной ходьбы по жаре.

Надсмотрщик, тем не менее, не спешил усаживать невольника на одного из верблюдов, предпочитая раз за разом задерживать весь караван; да и Камаль то и дело с подозрением оглядывался назад и неизменно отыскивал глазами проблемного раба. В конце концов я не выдержала и подстегнула молоха, чтобы догнать проводника.

- Что-то не так?

- Бунтарь, — тихо отозвался Камаль и снова оглянулся.

Из любопытства я тоже обернулась, но не заметила ничего нового или подозрительного. Мужчина плелся нога за ногу, бессмысленно уставившись перед собой. На его воспаленную кожу под ошейником было больно смотреть.

- Вот это-то — бунтарь? — я бессознательно коснулась пальцами ткани, обмотанной вокруг шеи.

Следов от ошейника там не было давно, но кожу все равно опалило фантомным жжением.

- Бережёт силы, — прокомментировал Камаль, повернувшись ко мне. — Выжидает. Надеется поднять всех на бунт. Но если не получится, попытается бежать один, когда подойдёт буря.

- Помрет же, — недоверчиво заметила я. — И это будет страшная смерть.

Кочевник небрежно пожал плечами.

- Иным смерть предпочтительнее рабства.

Я озадаченно умолкла, и Камаль отвернулся, видимо, посчитав просветительскую миссию успешно завершенной, — разумеется, рановато.

- Как ты определил? — спросила я и неимоверным усилием воли загнала поглубже насмешливый голос Рашеда, будто наяву шепчущий что-то привычно-мудрое про хороших правителей, которым надлежит знать, что движет его людьми. А то задвижет их куда-нибудь не туда, а правитель потом разбирайся, трать время и силы…

Увы, на сей раз жизненного урока не получилось: звериная проницательность кочевника объяснялась не зоркими наблюдениями и не тренированным чутьем.

- Я его знаю, — рассеянно отозвался Камаль. — Он принадлежал моей матери, но убежал. Недостаточно далеко.

На этот раз я почти развернулась в седле. Раб по-прежнему еле переставлял ноги, но я все же взглянула на него уже иначе.

Мускулистый, высокий, загорелый до черноты. Пожалуй, окажись он в столице, его наверняка прикупил бы чей-нибудь гаремный смотритель: мужчина был староват для евнуха, но ради этакой красоты кто-то мог и рискнуть провести опасную операцию, невзирая на возраст, — просто ради коллекции. Или, в случае сказочного везения, парень мог приглянуться какой-нибудь молодой вдове и даже прожить несколько лет у новой хозяйки, пока семья ее покойного мужа не устанет терпеть этакое приобретение под своей крышей.

Но теперь ему светит горбатиться в поле под Маабом, выманивая у пустыни скудный урожай, или слиться с пустыней воедино.

- Ты не хочешь его выкупить и вернуть матери? — спросила я в приступе внезапной и совершенно неуместной жалости.

Камаль даже оборачиваться не стал.

- Нет. Бесполезная трата. Скорее умрет, чем будет служить верой и правдой. Раб с духом свободного человека — никчёмный раб.

Судя по подозрительному прищуру надсмотрщика, он с Камалем был всецело согласен, но ещё на что-то надеялся — то ли на силу доброго слова и хорошего отношения, то ли на длинный кнут, то ли на чрезвычайно убедительное сочетание того и другого.

Я уязвленно поджала губы. Видеть этого Камаль не мог, но каким-то образом уловил перемену настроения и хмыкнул:

- Ну, выкупи его сама, если не веришь, что он будет мертв к закату. Преподнесёшь в подарок своему господину и повелителю, если я не прав.

- А если прав? — мрачно уточнила я, представив реакцию Рашеда на этакий подарок: всех денег у меня — только те, что я утащила из казны его собственных молоховен, готовясь к побегу!

- "Если"? — переспросил Камаль и насмешливо приподнял брови.

Я оскорбленно фыркнула и придержала поводья, вынуждая молоха поотстать от проводника.