Ассистентка для похитителя мыслей

ГЛАВА 11. Спасательная операция

Я в растерянности смотрела на своих спутников. Андреас был спокоен и задумчив. Казалось, он меня вообще не замечает. Юджин же выглядел взволнованным, приплясывал на месте, сжимал и разжимал кулаки.

Я ему даже благодарна за это была. Ненормально это, если человек в такой непонятной обстановке ведет себя, будто бы в баре напиток потягивает. Спокойно и расслабленно. Хотя и понимала, что паникой да суматохой проблему не решить.

— Какой здесь разгром! — взвыл Филин. — Бедняжка сопротивлялась!

— Нет, Юджин, у мамы это обычный порядок, — помотала я головой, — она творческая личность.

Свернутые холсты вперемешку небрежно лежали на обеденном столе. И под столом тоже. А еще за диваном.

Несколько мольбертов свалено в кучу, и два стоят на своих ногах, с натянутыми холстами. На каждом — начатая работа. Одна из них как раз изображает Эмрона Русто в виде древнего воина. Волевой полупрофиль, лавровый венок на челе. Тога спускается с левого плеча изысканными складками, на мускулах рисуют затейливый узор лучи дневного светила. Правая рука вытянута вперед, указывая путь куда-то в светлое будущее острым клинком. И он сияет так, что глазам больно. У мамы удивительно реалистичные полотна, даже те, что с фантастическими сюжетами.

Откуда вот она взяла этот образ мужчины в полотнище? Да еще с венком из листьев пряности.

— Ваша мама очень талантливая, — заметил Угрюмош, — я бы ей с удовольствием позировал.

— О, вас бы она с радостью в модели взяла, — вздохнула я, — и думаю сама вам такое предложит, когда мы ее спасем.

— А где жил Русто? — Андреас вертел головой. — Тут всего один диван и не очень-то широкий, неужели…

— Ну нет конечно! — возмутилась я. — Вон там, на кухне.

Мы втроем еле протолкнулись в тесное помещение. На кухне было холодно. Окна раскрыты настежь, диванчик Эмрона разобран, так что подушки повсюду разбросаны, как мамины холсты. Одна думка даже в центре стола лежит, разодранная по шву. Из нее перья высыпались и летают по воздуху, их сквозняком разносит. Стоило нам дверь в кухню открыть, как и в нас этот перьевой заряд ударил, будто снежные хлопья.

— А это вот — тоже дело обычное? — на всякий случай поинтересовался Юджин.

— Нет, — помотала я головой, — Эмрон мне показался вполне аккуратным молодым человеком.

— Его папа был бы рад это услышать, — хмыкнул Андреас, — Мери, у твоей мамы есть какое-то средство передвижения? Экипаж?

— Нет. Она бедный художник.

— Значит он ее своим ходом утащил? Но куда, зачем? — удивился Филин. — Он своих жертв на месте обычно всех сил лишает. Высасывает, оставляя оболочку, как шкурку банана. Человек вроде и жив, и уже нет. Без чувств, без желаний. Без энергии.

— О, нет! — я заломила руки.

Невозможно, просто невозможно представить себе мою полнокровную, такую живую маму. Взбалмошную, отзывчивую на любое безумие.

Слезы полились по моим щекам. Обильно, безудержно.

А бестолковый Юджин продолжал лишать меня надежд увидеть маму вновь той же, какую я знаю.

— Я почему об этом так уверенно рассказываю. Нам в Корпорацию отправляли нескольких пострадавших от младшего Русто.

— И как они, пришли в себя? — я впилась в него взглядом.

— Да кто их знает, — пожал плечами Юджин, — они у нас на седьмом и восьмом этаже лежат. Первый месяц вообще не поймешь, дышат ли. А потом даже глазами водить начинают. Когда Андреас вас на работу принял, мы предполагали, что вы и для них зелье восстановления варить будете. Но не хотели сразу вас пугать.

— Юдж, хорош языком молоть! — на протяжении всего рассказа своего заместителя, Андреас бродил по кухне, заглянул под стол, даже в выпотрошенную подушку нос сунул.

Потом он подошел ко мне, положил руки на плечи.

— Мери, без паники. Приходи в себя.

Я чувствовала тепло его ладоней. И еще теплые волны, которые пошли по моему телу от этих прикосновений. Стало спокойнее, сердце прекратило биться так, словно я карабкаюсь на скалистую вершину.

К щеке Андреаса прилипло перышко, мне очень захотелось снять его. Губы менталиста сложились в ободряющую, такую теплую улыбку. А из его глаз шло свечение.

И тут же передо мной лентой побежали воспоминания.

Вот я у мамы на коленях сижу, она пытается мне ленту в волосы заплести. Я ерзаю, пытаюсь убежать, потому что это продолжается уже довольно долго, а вместо косы получается какое-то птичье гнездо.

Тут мама меня крепко прижимает к себе и смеется. И я чувствую ее запах. Свежий, приятный. Лаванда и кажется еще нотка цитруса.

Следующая картинка — я позирую, сидя на столе.

— Из тебя получится чудесная нимфа, — обещает мама.

И я не понимаю, как из девицы, обернутой в старую лимонную штору, с дуршлагом на голове и половником в руке может выйти нимфа, да еще чудесная.

— На самом деле, прекрасная картина, — шепотом сказал Андреас, — я оценил.

Значит, он видит сейчас то же, что и я. Залез в мою голову. Мои воспоминания. Но меня это не обижает.

И да, тот портрет украшает стену маминой комнаты. Она постоянно заменяет картины, снимает старые и уносит в кладовку, вешает новые. Но эту не трогает никогда. Даже пыль на ней протирает, что для мамы моей вообще немыслимый подвиг.

От этих мыслей я перестала плакать и теперь улыбалась. Грустно, но с теплотой.

— Мы спасем ее, Мери, — пообещал мне Андреас, — сущность Эмрона была долгое время подавлена, он вряд ли бы смог выпить Бернадетт так сразу. Поэтому куда-то ее увел. Сейчас я вызвал в тебе ее образ, и это поможет найти твою матушку через тебя. Пойдемте в машину.