Архивы Конгрегации

По делам его

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: поджигателя, бросившего факел в окно его дома, Дитрих Ланц допрашивал лично.

В допросной камере было жарко и душно, как всегда, когда оная использовалась по прямому назначению. В последние годы подобное случалось все реже, однако сегодня дальняя комната в подвале кёльнского Друденхауса не пустовала.

В глазах человека, стоявшего напротив двоих следователей третьего ранга, читалась бессильная злость, к которой все больше примешивалась обреченность, и все яснее проступал неприкрытый страх - страх перед ближайшим будущим, даже не перед тем, что неизбежно произойдет через день или два, а перед тем, что случится через минуту, в следующий миг; и страх перед дознавателями, сидящими за столом. Особенно перед одним из них.

В последнем, надо признать, допрашиваемый был не вполне одинок. Похоже, в эти дни Дитриха Ланца побаивались даже сослуживцы, во всяком случае те, кто был ниже по рангу - стражи Друденхауса приветствовали его строго по уставу, попадавшиеся время от времени в коридорах агенты торопливо кивали и проскальзывали мимо, не встречаясь с ним взглядом, и спешили найти Райзе. Да и сам Густав предпочитал лишний раз не смотреть сослуживцу в глаза, делясь полученными от агентов сведениями, сделанными выводами и не стремясь поддерживать разговор на сторонние темы.

В данный момент Райзе сидел рядом, склонившись над листом бумаги, и подчеркнуто скрупулезно вел протокол допроса обвиняемого.

Говард Шварц, двадцать семь лет, четыре ночи назад бросивший факел в распахнутое по случаю жаркого лета окно дома, занимаемого следователем Ланцем и его семьей. Покушение на инквизитора успехом не увенчалось - Дитрих всегда спал чутко, это и спасло его и Марту, - но избежать жертв не удалось. Третьего дня состоялись похороны - земля городского кладбища навсегда скрыла обоих сыновей Дитриха и Марты. Хайнриху было восемь, Герберту к зиме исполнилось бы десять...

- Итак, ты знал, чей дом поджигаешь, - голос дознавателя был спокойным и ровным до звона.

- Знал.

Вопрос был формальным, ответ - тоже. Накануне арестованный пытался было отпираться, еще на обычном допросе, но быстро сдался: инквизиторов в Кёльне было всего трое, и весь город знал их в лицо и где они живут.

- По какой причине ты поджег дом инквизитора?

Шварц повел затекающими от стояния в неудобной позе плечами и буркнул:

- Заплатили.

И этот вопрос и ответ на него уже тоже звучали, но дознаватели старательно блюли протокол.

- Заплативший тебе обозначил конкретную жертву, или ты сам выбрал, чей дом жечь? - удерживать бесстрастность тона становилось все сложнее.

- Он назвал имя и указал дом.

- Кто это был? - Дитрих резко подался вперед. Подследственный невольно дернулся, но тут же принял нарочито независимый вид.

- Не знаю, мне было все равно, - бросил он сквозь зубы.

- По-моему, этот молодчик врет, - чуть растягивая слова, произнес Дитрих, обращаясь к Райзе. Он был рад любому поводу перейти к более жесткому допросу. - Приподними-ка его. Может, мозги заработают.

Exsecutor молча исполнил указание, и поджигатель завис в ладони над полом, подвешенный к крюку в потолке за связанные руки. Плечи его напряглись, мышцы натянулись. Шварц зашипел, пока больше от неожиданности, чем от боли, но дознаватель по опыту знал, что настоящая боль придет позже, и был готов подождать.

Следующие несколько минут Дитрих внимательно и неотрывно смотрел подследственному в лицо, выискивая на нем признаки страдания.

Наконец, спустя минуту после того, как Шварц дернулся, безуспешно пытаясь поудобнее извернуться в своем подвешенном состоянии, и скривился от боли, когда ему это не удалось, дознаватель повторил вопрос. Вкрадчиво, обманчиво-доброжелательно.

- Кто заказал тебе поджог?

Шварц молчал.

- Ты зря упираешься, - произнес Дитрих спустя минуту. - Ты уже попался, и твоя вина доказана. Значит, у нас развязаны руки. И, поверь моему опыту, это страшная ситуация. Отмолчаться не выйдет, можешь забыть об этом сразу же. Все, чего ты добьешься, это продления собственных мучений. Лично меня это более чем устраивает, - он криво усмехнулся, - а вот зачем ты себя истязаешь, я не понимаю.

Поджигатель дернулся, пытаясь дотянуться пальцами ног до пола, но исполнитель хорошо знал свою работу; так он лишь раскачал веревку, чем сам же сделал себе еще больнее.

- Понял, - зло усмехнулся Дитрих, наблюдая за потугами подследственного. - Тебе просто нравится. Так бы сразу и сказал. Всыпь-ка ему пару горячих для вящего удовольствия, - обратился он к exsecutor'у.

Свистнул кнут, с характерным звуком хлестнул по плечам, обдирая кожу. Шварц рванулся, инстинктивно стремясь уйти от нового удара - разумеется, безуспешно, - мышцы рук напряглись еще больше; на сей раз он не смог сдержать болезненного вскрика. Дитрих удовлетворенно кивнул и продолжил увещевать:

- Ты мне другое скажи, приятель, - последнее слово он, вопреки всем правилам, выплюнул с явным отвращением. - Ты что, хочешь тут страдать в одиночку? Ты думаешь, что тот, кто тебя послал, меньше виновен? Полагаешь, он заплатит тебе, если ты станешь отдуваться за него и за себя? Я тебя уверяю, на твою казнь он будет смотреть абсолютно равнодушно. Не хочешь обеспечить ему место рядом с собой? Или возомнил себя героем, страдающим за убеждения? Поверь, умрешь ты совершенно бесславно. Толпа запомнит твои вопли, а не твое имя и стойкость. Отвратительные, отчаянные вопли. То, что ты чувствуешь сейчас, мелочь по сравнению с тем, что тебе предстоит. Там, над углями, когда твои собственные потроха закипят в твоем брюхе, ты будешь вспоминать эту боль, как мгновения счастья. А ведь ты кто? Всего лишь исполнитель, ты ведь не сам это придумал. Тебе заплатили - ты сделал. А наказан будешь по всей строгости. Так что, не надумал разделить кару с истинным виновником?

- Чтоб ты сдох, - выплюнул Шварц и тут же подавился криком: по знаку следователя exsecutor снова хлестнул кнутом по напряженным плечам. В свете углей в жаровне выступившая на месте удара кровь казалась почти черной.

- Свой шанс отправить меня на тот свет ты профукал, мразь! - Дитрих вскочил и рванулся к обвиняемому, и Райзе с трудом удалось удержать его на месте. - Кто. Этот. Ублюдок? - делая ударение на каждом слове, процедил он, тяжело дыша и опираясь кулаками на стол.

Шварц молчал, зло зыркая исподлобья на следователей. Исполнитель за его спиной задумчиво позвякивал инструментами.

- Снимай оттуда этого плясуна и готовь прут погорячее, - с трудом беря себя в руки, велел Ланц. - Кажется, по-хорошему этот молодчик понимать не хочет.

Допрашиваемый мимовольно облегченно выдохнул, ощутив под ногами холодный камень пола, но лишь затем, чтобы в следующий миг взвыть в голос и выгнуться всем телом, когда раскаленное докрасна железо прижалось к его спине чуть ниже вспухших, покрытых тяжелыми вязкими каплями крови следов от кнута. По молчаливому знаку следователя сия процедура была повторена еще дважды, и с каждым разом вопли пытуемого становились все отчаяннее.

- Просто ответь на мой вопрос, - как можно спокойнее проговорил Дитрих, когда исполнитель отступил на шаг назад, вернув свое орудие на жаровню, - и все это прекратится. Кто тебе заплатил за поджог?

- Я не знаю! - в голосе Шварца смешались боль, отчаяние и ненависть к допросчику.

Дитрих вздохнул, ощущая разлитый в застоявшемся прогретом воздухе запах гари. Сегодня он чувствовался особенно отчетливо, перебивая все прочие запахи - крови, пота, раскаленного металла. Все они, безусловно, присутствовали и ощущались, как и всегда, но отчего-то сейчас явственнее всего чувствовались гарь и удушливая вонь обожженной человеческой плоти. Как в ту ночь, когда Дитрих проснулся со слезящимися глазами и, задыхаясь в едком дыму, вытащил на улицу еле дышащую Марту, а потом, кое-как прикрыв лицо куском собственной ночной сорочки, наспех смоченным в ближайшей луже, и по-прежнему заходясь рвущим легкие кашлем, кинулся назад в дом, мимоходом отметив подбегающих соседей с ведрами, запрещая себе думать о том, что может не успеть...

Не успел. Больше ему спешить было некуда. Даже к жене, ждущей его в безнадежно опустевшем доме, он не мог заставить себя торопиться, хотя прекрасно осознавал, что ему следует быть рядом и поддерживать ее в их общем горе. Дитрих даже самому себе не мог ответить на вопрос, в чем причина: в том ли, что боялся вновь услышать злые слова и обвинения, или же в том, что и сам винил в случившемся себя и не желал ранить Марту своим присутствием, лишний раз напоминающим о его бессилии. "Лучше бы ты сам умер!" - в сердцах крикнула ему вчера жена - и он не нашелся, что возразить. А где-то в глубине души был даже с ней согласен. Конечно же, она потом извинялась. Плакала, просила прощения, клялась, что на самом деле так не думает, что слова вырвались сами собой... Он простил. По крайней мере, зла на жену не держал. Но забыть не мог. "Лучше бы ты сам умер!" звенело в ушах раз за разом, сплетаясь с криками обвиняемого, не приносившими облегчения.

Стремясь занять себя делом, Дитрих долго и обстоятельно торчал в допросной, вытрясая из изловленного накануне поджигателя все, что тот знал, мог знать, подозревал, мог подозревать, предполагал, мог предполагать, думал, мог думать и даже подумать не мог, что знает, подозревает или предполагает. С куда большим удовольствием он вытряс бы из мерзавца душу. Вытряс, рассмотрел, медленно-медленно разорвал на мелкие кусочки, сжег их и развеял пепел по ветру. К несчастью, скромный служитель Конгрегации не был одарен столь ценным талантом, а потому рвать на мелкие кусочки приходилось лишь тело мерзавца. Дитрих был знаком с работами Альберта Майнца и помнил, как следует относиться к подследственному, однако в этот раз, впервые за многие годы беспорочной службы, радовался тому, что обвиняемый отказался сотрудничать со следствием, что дало возможность перейти к жесткому допросу. Было бы просто несправедливо, если бы виновник гибели его детей отделался слишком дешево. За покушение на инквизитора карали жестоко: медленное поджаривание над углями не назовешь легкой смертью, но Ланцу любая кара в этом случае казалась недостаточной.

Дитрих понимал, что в нынешнем состоянии к обвиняемому его на пушечный выстрел подпускать не должны, не то что дозволять вести допрос. Понимал это, без сомнения, и Вальтер Керн, обер-инквизитор Кёльна и начальник Ланца. Просто не мог не понимать, но отчего-то не вмешивался и не отстранял подчиненного от дела. "Ты не обязан заниматься этим лично", - мягко сказал ему обер-инквизитор. "Я должен расследовать это сам", - ответил ему Дитрих, упрямо закусив губу. "Хорошо, - Вальтер согласился легко и без колебаний. - Но если почувствуешь, что не справляешься, скажи. И если я увижу, что ты не справляешься, я тебя отстраню. Ясна моя мысль?".

Дитрих кивнул. Это было справедливо. "Справляться", как понимали оба, ему предстояло в основном с собой, и сейчас следователь с прискорбием констатировал, что удается это ему отвратительно. Ни хладнокровия, ни предписываемого прославленным Майнцем сострадания к допрашиваемому он не мог заставить себя проявить.

- Иглы! - рыкнул Ланц, не дав подследственному даже минуты, чтобы подумать, не хочет ли он ответить.

Вышло настолько яростно, что даже ко всему привыкший exsecutor поморщился, покачал головой и равнодушно вогнал под истерзанный ноготь большого пальца Шварца зазубренное острие. Под потолок взвился крик боли. Стойкостью любитель факелов не отличался, чем неизменно радовал Дитриха. Сильный человек был бы достоин уважения, на проявление коего он сейчас способен не был.

Густав положил ладонь на плечо сослуживца, не то сочувственно, не то предостерегающе. Ланц скривился и сбросил руку приятеля.

- Держи себя в руках, - одними губами произнес Райзе - лица его подследственный видеть не мог, сам при этом оставаясь на виду, - и добавил почти сочувственно, обращаясь к Шварцу: - Что ж ты, парень, к инквизитору-то полез с эдакой паршивой выдержкой?

Шварц только зашипел в ответ и дернулся, когда еще одна игла вонзилась глубоко под ноготь. Крик ему на этот раз удалось сдержать.

- Кто тебя нанял? Отвечай, ты же сам понимаешь, что долго не выдержишь. Никто не выдерживает. Рано или поздно говорить начинают все, и для тебя же будет лучше, если ты сделаешь это как можно раньше.

На несколько секунд повисло молчание. Не дождавшись ответа, дознаватель кивнул исполнителю, и тот потянул за одну из игл. Медленно, слегка покачивая. Зазубрины на стальном острие цеплялись за плоть, превращая пространство под ногтями подследственного в багровую кашу. Поджигатель закричал, почти срываясь на визг:

- Да не знаю я! Не знаю! Богом клянусь, всеми святыми! Что он, дурак совсем мне представляться?! Нечего мне вам сказать!

- О-о, в ход пошли святые и Самое Высокое Начальство, - хохотнул Райзе. - Еще б те, кто ими клянутся, правду говорили...

- Ну, отчего же нечего? - прервал зубоскальство напарника Дитрих. - Имени ты, допустим, в самом деле не знаешь. Предположим на время, что я тебе поверил. Но ты знаешь, как он выглядел, какой у него голос, когда и где вы встретились, как он на тебя вышел. Будешь рассказывать сам и по порядку, или мне продолжить задавать вопросы по одному, подкрепляя каждый убедительными аргументами, располагающими к откровенности?

- Это правда! Господь свидетель! Святыми угодниками клянусь, не знаю я, кто он такой! В самом деле не знаю! - на этот раз обвиняемый не стал дожидаться физических понуканий, заговорил сам, охотно и торопливо, выплескивая на своих мучителей вперемешку клятвы, заверения, негодование и крупицы ценной информации. Последних, к сожалению, было меньше всего. - Ну, сами посудите, господа дознаватели, чего ему мне представляться? Ну, кто он и кто я? Я хочу сказать, раз он кого-то нанять смог, значит, у него денег много и человек он влиятельный, большой человек. А такие люди, они случайным наймитам не представляются, нет... Уж я не знаю, насколько вы в таких делах сведущи, господа дознаватели, простите Христа ради, ежели оскорбил чем, а только если такой человек кого наймет, так зачем ему, чтоб о нем знали и имя трепали попусту? А уж тем более в таком деле. Он же, паскуда, знал, что меня рано или поздно изловят. Это я, наивный, надеялся отсидеться пару дней и удрать из города, ищи потом ветра в поле. А он знал! Потому и обещал золотые горы. Это ведь он на самом деле злоумышлял! А я...

Похоже, теперь Шварц впал в другую крайность. Личная нелюбовь к Инквизиции была забыта, и виноват во всем, разумеется, был треклятый неведомый заказчик, который все знал, все предвидел и облапошил бедного наивного Говарда, заставив сперва сделать за себя всю опасную работу, а теперь еще и отвечать за чужие злодеяния. По всей видимости, ушлый поджигатель почуял призрачную возможность для себя оправдаться, свалив вину на неизвестного злопыхателя, отправить псов Господних по простывшему следу искать неуловимого неведомо кого, которого, понятное дело, не найдут, и облегчить свою участь за счет сотрудничества со следствием. Но Дитрих не намерен был позволять гаденышу уйти от ответственности, к тому же, все еще сильно подозревал, что мерзавец врет и недоговаривает, а теперь и вовсе в этом уверился.

- А ты взял этот проклятый факел и швырнул его в окно! - рявкнул свирепеющий дознаватель. Шварц от неожиданности дернулся, зашипел от боли в свежих ожогах и выругался сквозь зубы, на миг выпав из образа кающегося облапошенного бедолаги. - Ты прекрасно знал, куда идешь, что и зачем делаешь. Дурость не является оправданием преступлению и не избавляет от кары, - припечатал следователь.

- Но может несколько ее облегчить, если истинный, как ты утверждаешь, виновник окажется в руках следствия, - вмешался Райзе. - Так что давай, парень, меньше сетований и больше полезных сведений. Напоминаю, у тебя спрашивалось, как выглядел наниматель, какой у него голос, где и когда вы встречались и как он тебя, такого наивного и незлобивого, нашел и уломал на преступление?

- Он... он меня околдовал! - осененный свежей идеей и завидевший призрачную надежду на избавление поджигатель завопил так, что каменные своды допросной, казалось, вздрогнули и поморщились. - Он подсел ко мне в трактире в прошлый четверг. Ничем не примечательный господин в плаще с капюшоном, и говорит таким тягучим голосом, гулким, как из могилы: "Силам справедливости и добра нужна твоя помощь". Я подумал, сумасшедший какой-то или пьяный, сейчас возьму его за воротник и выкину куда подальше. Только взялся встать - а ноги-то к полу и приросли! Ни встать не могу, ни пошевелиться, ни крикнуть. А он мне: "Выслушай меня до конца, смертный, а потом суди. Пока же не выслушаешь, сидеть тебе на этом месте истуканом! Вот тебе мое слово".

Врал парень отвратительно. История была кроена на ходу и шита белыми нитками. Впрочем, в его положении не так уж просто выдумывать правдоподобно, тем более что в представлении большинства обывателей малефиция примерно так и выглядела: таинственная фигура в плаще (непременно черном), с капюшоном, надвинутым по самый подбородок (видит малефик, очевидно, руками или глазами пролетающих мух), в руках - крысиные хвосты и скелеты летучих мышей. Производит замысловатые пассы и вещает замогильным голосом, от которого всякий христианин цепенеет, каменеет и теряет остатки благочестия (не по своей воле, разумеется, а по врага рода человеческого злому наущению). Конечно же, малефиция могла принимать различные формы, и подобные exemplar"ы тоже попадались в истории Конгрегации, однако случаи такие были весьма редки, и вели себя люди после них несколько иначе.

Откровенная ложь окончательно взбесила и без того закипающего Дитриха.

- Сдается мне, - прошипел он, поднимаясь из-за стола и в очередной раз сбрасывая с плеча руку Райзе, - что стояние ногами на земле дало тебе ошибочное ощущение, что твое положение небезнадежно. Так вот, напоминаю для скудоумных: земля под твоими ногами горит. Полыхает земля под твоими гадскими ногами! Как мой дом! Как костер, над которым тебе, тварь поганая, жариться, как паршивому борову!!! Правду отвечай!!! И вздерни ты его, наконец, обратно! - обрушился гнев дознавателя на ни в чем не повинного exsecutor'а.

Тот передернул плечами и исполнил указание, не пожелав или не решившись попенять следователю за срывание злости на непричастных.

Дитрих мимоходом отметил это и пообещал себе извиниться перед сослуживцем, впрочем, тут же забыв об этом.

- Повторяю вопрос: как выглядел тот, кто послал тебя на это дело? - Дитриху с трудом удалось взять себя в руки, заставить сесть на место и вновь вернуться к относительно спокойному, рабочему тону.

- Говорю же, в плаще он был, капюшон с лица так и не откинул... Клянусь, это правда! - выкрикнул Шварц, предваряя очередную вспышку инквизиторской злости. - Он в самом деле подошел и сел рядом со мной в трактире.

- Когда это было и в каком трактире? - вмешался Густав. Дитрих метнул на сослуживца быстрый взгляд - он и сам собирался задать этот же вопрос, - но препираться при подследственном не стал.

- "Добрая ляжка" трактир называется. Небольшой такой, в тупичке вблизи улицы, где красильщики живут. Туда богатый люд обычно не захаживает, не по нутру им тамошние ароматы, но и совсем уж сброд не ошивается. Дело в прошлый четверг было, совсем вечером, когда в "Ляжке" не продохнуть делается, половина народу веселые и шумные, другая мрачные и злые, но в общем всем недосуг в чужие дела нос совать.

Райзе мерно скрипел пером. Шварц продолжал извергать потоки слов.

- Я как раз из мрачных был, настроение в тот день было препоганейшее, сидел себе в углу, пиво цедил, и тут этот тип подошел. Сел спиной к свету, капюшон не приподнял даже. Спросил хриплым голосом, я ли Говард Шварц. Я сказал, что да, я, а он кто таков, что спрашивает. А он мне отвечает, что это, дескать, неважно, кто он, а то важно, что говорят, будто я парень отчаянный и Инквизицию шибко недолюбливаю... - поджигатель осекся, понимая, что сболтнул лишнего. Не стоило напоминать следователям, что он не несчастная жертва жадности, а очень даже злоумышленник.

- Ты продолжай, продолжай, - подбодрил его Дитрих. - Все твои словесные выверты в протоколе подробно записаны, так что ни художества твои, ни отношение к Конгрегации, что, разумеется, не является само по себе наказуемым, пока не переходит в открытое противодействие, без внимания не останутся.

На этот раз обвиняемый говорил правду. Слишком подробным и четким был рассказ, да и вырвавшееся помимо воли признание в неблагонадежности говорило само за себя. Но, с другой стороны, "говорил правду" не значит "говорил всю правду". Наверняка ведь недоговаривает, выгораживая себя. Не слишком умело, отчего и случаются порой досадные промашки, но вполне намеренно и осознанно. И Дитрих с трудом удержался, чтобы не велеть исполнителю всыпать мерзавцу горячих, чтоб охоту хитрить и юлить повышибить напрочь. Трещит без понуканий - вот и ладно. Уточнить детали потом всегда можно будет.

Подследственный торопливо закивал и продолжил:

- Так вот, он мне это все говорит, а я ему не слишком-то верю. Мало ли засыл какой? Вот так согласишься с невесть кем, а потом пропадай душа ни за грош...

Дитрих нахмурился и начал медленно подниматься из-за стола. Шварц поспешно закивал и зачастил:

- Да-да, ну вот я ему говорю, дескать, может так, а может и не так, сказал бы господин хороший, что ему от меня надобно, а я бы уж покумекал, чем помочь смогу да стоит ли овчинка выделки. Он тогда головой покачал, вздохнул тяжко, подозвал разносчика и пива принести велел. И пока пиво ждал, молча сидел. Только взглядом меня из-под капюшона своего буравил. Я его глаз, понятное дело, не видел, только взгляд ощущал. Тяжелый такой взгляд, мрачный, оценивающий.

- Околдовывал, никак? - скептически поинтересовался Густав.

- Да почем я знаю, может, и околдовывал! - окрысился подследственный. - Может, потому я ему в рыло-то и не двинул, а сидел и ждал, пока он свое пиво пить станет. А он не стал. Посмотрел на кружку, повертел, понюхал и в сторону отодвинул. Лучше б мне отдал, чем вот так носом вертеть. У меня-то последние гроши в кармане, сижу весь вечер с одной кружкой, как нищий какой, а этот нос воротит. А ведь ему не то, что мне налили. И кружка полная, и запах другой. Пиво настоящее, не помои какие.

- К делу, - резко напомнил Дитрих.

- Ну, вот когда он все это с пивом-то проделал, он мне и говорит, дескать, есть у него дело одно для бедного, но смелого парня, который хотел бы из помойной ямы выбраться, жизнь свою переменить и зажить заново припеваючи. Я послушал это и говорю: "Давайте-ка, господин хороший, толком. Что надобно, чем отплатите, а там и решим, хочу я чего, или мне и так неплохо". Только вы б, господа дознаватели, меня бы на пол опустили, а? Я ведь вам всю правду рассказываю, а плечи болят - сил нет. Эдак я что-нибудь важное упущу...

- А мы напомним, - угрожающе пообещал Дитрих. - В твоих ногах, приятель, правды точно нет, так что повиси-ка пока. Чем быстрее расскажешь, тем скорее на грешную землю вернешься. А всю ли ты правду сказал, это я еще потом проверю.

Угроза прозвучала настолько многообещающе, что поджигатель тут же перестал ныть и затараторил с удвоенным усердием:

- Ну, тут он мне и выложил все. Надо, говорит, инквизитора одного проучить. Очень уж он мне насолил в одном деле. Имя ваше назвал, описал дом. Сказал, ежели все выйдет, как он велит, заплатит мне полтыщи талеров. Я аж рот разинул. Такие деньжищи и всего-то за факел в окошко...

- Недешево нынче инквизиторы ценятся, - протянул Райзе, видя, что Дитрих опять готов взорваться. - Мне столько за полгода не платят.

- Вот я и удивился, - поспешил продолжить поджигатель. - А он говорит: "за смелость". Дескать, инквизиторов боятся, вот и не берется никто. На одного меня, храброго парня, вся надежда. А он, значит, человек честный, понимает, что смелость - товар недешевый, вот и платит по справедливости. Потом, правда, он меня пугать стал. Говорит, дело непростое и очень тайное, и я, значит, сам понимать должен, что если не возьмусь, то он мне "болтать не позволит", и что коли он меня сейчас нашел, так и потом найдет. Прямо он ничем не грозил, но я понял, что убьет он меня, ежели не соглашусь. Ну, я что? Я и согласился. Лучше же пятьсот талеров, чем червей кормить... Он сказал, что я не только храбрый, но еще и умный, и дал мне двадцать талеров. Сказал, что задаток, и раз я его взял, то теперь повязан, и если пойду болтать, то все равно не выйду сухим из воды, потому что причастный. А потом он ушел. А я выпил его пиво. Вкусное было. Лучше, чем то, что мне наливали. И тоже ушел. А по пути домой ко мне подбежал какой-то малец... я не помню, как он выглядел, всеми святыми клянусь! Мелкий такой, грязный весь... и отдал сверток. Сказал, это мне. В том свертке был факел, и от него чем-то разило. Вот, я все рассказал. Отпустите меня! И дайте воды, Христом Богом молю...

- Все рассказал?! - Дитрих вскочил так стремительно, что рванувшийся следом Райзе не успел его остановить, опрокинул табурет, подлетел к Шварцу и со всего маху залепил кулаком под дых. Тот поджал под себя ноги и тонко завыл. - Врешь, гаденыш! В глаза мне врешь! Вы с этим мерзавцем давно в сговоре! В каком деле я ему помешал?! Кто это был?! Говори, мразь, а то я тебя сейчас здесь на ломти нарежу своими руками!!! Ты понимаешь, тварь поганая, что твои пятьсот талеров стоили жизни двоим детям?! Ты хоть что-нибудь хорошее в жизни своей сделал?! Или только разрушать способен?!

- Дитрих! - Райзе явно окликал сослуживца не в первый раз, но только сейчас, когда он замолк на секунду, чтобы набрать в грудь воздуха и замахнуться для очередного удара, до затуманенного яростью сознания донесся вразумляющий глас Густава. - Дитрих, охолони. Если ты его пришибешь, до костра он не дотянет и уж точно ничего полезного больше не скажет.

Ланц вдохнул, выдохнул, опуская руки и отступая назад. Сел на поднятый Густавом табурет, оперся локтями о низкий стол.

- Перерыв, - бросил он отрывисто, не глядя на исполнителя. - Увести в камеру. Воды не давать!

Когда тяжелая дверь захлопнулась за двумя стражниками и охающим обвиняемым, Дитрих уронил голову на руки и шумно выдохнул.

- Тебе надо успокоиться, - участливо проговорил Райзе.

- Знаю, - отозвался Ланц, не меняя позы.

- Послушай, Дитрих... Может, не стоит тебе все же самому это дело вести? Я понимаю, тебе сейчас немудрено сорваться. Может, лучше я?

- Ты не понимаешь, Густав, - глухо выговорил Ланц, поднимая голову и переводя на сослуживца тяжелый взгляд. - Я должен расследовать это дело сам. Сам, понимаешь? Это все произошло из-за меня, из-за моей службы, возможно, из-за какой-то допущенной мной ошибки...

- Не пускайся в самоуничижение, - Густав предостерегающе поднял руку. - Это могло случиться с любым из нас. И сомневаюсь, что, окажись я на твоем месте, вел бы себя спокойнее, но сейчас - прости, Дитрих, - ты неработоспособен.

- Я успокоюсь, - упрямо ответил Ланц, беря стоявший на столе кувшин и наливая себе воды. - Возьму себя в руки и продолжу допрос ad imperatum[42]. Если я еще раз сорвусь, - добавил он, поймав скептический взгляд Райзе, - иди к старику, пусть отстраняет меня от дела. Но попробовать еще раз я должен.

- Ну, попробуй, - с ноткой сомнения произнес Райзе, поднимаясь. - А я пойду пока, отправлю кого-нибудь в эту "Ляжку", может, удастся что проверить.

Когда через полчаса Говард Шварц снова переступил порог допросной, следователь третьего ранга Дитрих Ланц был холоден и спокоен, во всяком случае внешне. В душе его продолжала бушевать буря, но он упорно загонял ее в дальние закоулки рассудка, не позволяя захлестнуть себя целиком.

- Итак, - проговорил он сухо, когда подследственный был водворен на прежнее место напротив допросчиков, - повтори еще раз, только кратко, кто, где и как тебя нанял.

- Я ж уже все рассказал, господин следователь, - заныл обвиняемый. - В "Доброй ляжке" в прошлый четверг подсел ко мне этот тип, в плаще, не назвался, денег обещал...

- Как он выглядел? - оборвал его Ланц. - Рост, фигура? Худой, толстый, широкоплечий, щуплый? Оружие при себе было? Голос молодой или старый?

- Толстый! - поспешно выдал Шварц, старательно закатив глаза к потолку. - И низенький. Он когда подходил, я еще подумал, дескать, вот же колобок катится...

- Ты вспоминай, а не ври, - с явной угрозой в голосе произнес Дитрих. В том, что парень сочинял на ходу, сомнений не было ни малейших.

- Да не вру я! - показательно обиделся Шварц. - Говорю, как на духу!

- Все же мало я тебе всыпал, - проговорил Дитрих, ощущая неожиданную усталость, погребавшую под собой даже злость и ненависть к убийце его детей. - Добавь-ка ему для вразумления, - велел он, обращаясь к исполнителю.

Тяжелая плеть хлестнула поджигателя по спине, вспарывая кожу. Шварц взвыл и изогнулся всем телом. Второй удар, похоже, зацепил место ожога, и последовавший за ним истошный вопль эхом отразился под каменными сводами.

Дитрих коротким жестом остановил exsecutor"а, уже занесшего руку для третьего удара, и вперил тяжелый взгляд в допрашиваемого:

- Теперь будешь говорить правду?

- Да не помню я, как он выглядел, - чуть не плача, простонал тот. Парня била крупная дрожь, дыхание сбилось, по иссеченной спине стекали струйки крови. - Не помню... Не приглядывался я, когда он подходил, а потом он сидел. Когда встал, тоже не рассматривал... обычный такой. Невысокий, а фигуру под плащом не разобрать было. Не запомнил я.

- Теперь верю, - кивнул Ланц хмуро, с сожалением понимая, что наемник, скорее всего, действительно не запомнил, как выглядел его наниматель. - Где и когда вы условились встретиться для получения денег?

- Он сказал, сам найдет, как узнает, что дело сделано, - буркнул Шварц. - Только ему надо было, чтоб вы, майстер инквизитор, того... А вы это, выжили, и весь город про то знает. Так что заказ я, выходит, не выполнил, и искать меня он не станет. Это правда! - горячо добавил подследственный, глядя на дознавателя с неприкрытым страхом.

- Ясно.

Дитрих потер виски, скользнул взглядом по разложенному перед Райзе протоколу и коротко бросил, обернувшись к исполнителю:

- Увести. Довольно на сегодня.

- Пока это все, что удалось из него вытрясти, - подытожил Дитрих свой краткий отчет и положил перед обер-инквизитором протокол допроса. - Завтра продолжу, когда появятся сведения от агентов Густава.

Керн одарил подчиненного хмурым взглядом и углубился в изучение протокола. По мере чтения брови начальствующего сходились все ближе, в какой-то момент он резко вскинул голову и даже открыл рот, явно намереваясь разразиться длинной тирадой, но затем передумал и вернулся к записям Густава. Дочитав, обер-инквизитор шумно вздохнул и махнул рукой на табурет у стены:

- Сядь.

Ланц подчинился, не говоря ни слова.

- Что еще ты хочешь из него вытрясти, Дитрих? - спросил Керн, сворачивая листы протокола. - Он сказал все, что знал и помнил.

- Может, посидит до завтра в камере, вспомнит еще что-нибудь полезное, - пробормотал Ланц, сам не слишком-то веря собственным словам.

- Не вспомнит, - качнул головой Керн. - Разве что придумает, чтобы ты отвязался. Ты, разумеется, поймешь, что он врет, опять сорвешься... Толку не будет, не хватало еще, чтобы он околел у тебя на допросе. Кого мы тогда будем прилюдно казнить за покушение на жизнь служителя Конгрегации? Пойми, Дитрих, - продолжил Керн, не дождавшись от подчиненного ничего, кроме угрюмого молчания, - как ни прискорбно, мы не всесильны. Естественно, этот кабак мы перевернем вверх дном и встряхнем каждого, кто был там в тот вечер, но ты и сам должен понимать, что шансов найти нанимателя почти нет. Да ты это и без меня знаешь, потому и срываешься на этом подонке. Не беспокойся, он свое получит.

- А тот, кто его нанял? - глухо выговорил Дитрих. - Он заслужил не меньше этого недоноска.

- Заслужил, - тяжело проронил Керн. - И рано или поздно и ему воздастся, не в этой жизни, так в следующей.

- Только Марте от этого мало радости, - понуро проворчал Дитрих. - Да и мне тоже... Дорого бы я дал, чтобы этой мрази так же тошно было, как сейчас Марте.

- А вот это, - мягко заметил обер-инквизитор, - уже в твоих руках. Ты для того на своем месте служишь, чтобы таким, как он, воли не давать, чтобы как можно больше из них платили за свои грехи в этой жизни, а что еще важнее - успевали причинить как можно меньше зла людям. И лучшее, что ты можешь сделать - это исполнять свой долг честно и старательно. За своих детей ты, может, и не отомстишь, а чьих-то еще спасешь. Ясна моя мысль?

Дитрих молча кивнул. Он всегда работал не за страх, а за совесть, но сейчас был готов удвоить усилия, лишь бы только они приносили плоды. Вальтер прав, сыновей не вернуть, даже если бы удалось отомстить за их смерть. Пусть покарать виновника не удастся, и устрашением на будущее послужит лишь казнь Шварца, уберечь других людей от подобного горя вполне в его силах.

- А теперь ступай домой, - после недолгого молчания проговорил Керн. - С отчетом вполне справится Густав, а ты нужен Марте, что бы она тебе ни говорила сгоряча.

Дитрих поднялся, попрощался и вышел из рабочей комнаты. Вальтер был прав и здесь. Он не мог знать о его вчерашнем разговоре с женой, но бывший аббат отлично умел читать в людских душах.