Араб с острова Банда

Глава 7

Меня сначала удивило почтительное отношение португальцев к английскому «Джеку»[15], но потом я подумал, что не помню, чтобы Португалия и Англия когда-либо воевали в известный мне исторический период. А история международных отношений был моим любимым предметом в академии. Из теоритических.

На своей джонке я, вместо бело-зелёного гюйса тюдоров, вывесил свой родовой герб, пришитый к длинному белому полотнищу. Гобелен с вышитым на нём белым щитом с красным крестом и рыцарским шлемом, нашёлся в одном из моих сундуков.

Из тридцати человек моего экипажа я по «морально-волевым» выделял пятнадцать. Военные моряки и в наши века были теми ещё «моралистами», а уж в эти века, все они были «исчадиями ада» в той, или иной степени. С высокими моральными качествами, в этих коллективах делать было не чего.

Однако, из всего отребья, что я освободил от китайского плена, я выбрал не особо подлых и алчных. Выбирал по нескольким критериям: стабильное поведение во время изрядного подпития, отрицательное отношение к азартным играм, положительное отношение к труду, качество выполненной работы и исполнительность.

Эти критерии оценки личности я вложил моим пяти соглядатаям и к концу стоянки на острове Бутунг уже имел возможность выбора. В Малакке я лучше отфильтровал экипаж, заменив не подходящих мне, на тех, кого раньше перевёл в экипажи других кораблей.

Бытие, определяет сознание, помнил я. А также помнил, что «рыба гниёт с головы», поэтому своим примером демонстрировал «обликоморале», а так же загружал экипаж разумной работой, а именно, шитьём и изготовлением тканевых парусов по образу и подобию нынешних пальмовых и плетением из пальмовых волокон швартовых кранцев.

Надо сказать, что через месяц мы имели прямые, сшитые из двух перекрёстных слоёв хлопчатой ткани, паруса. Однако ставить их не торопились.

Под предлогом восстановления у членов экипажа боевых навыков, в частности абордажного боя, я стал проводить три раза в день занятия по физподготовке, куда включил упражнения на разработку суставов и связок. Годичное сидение на скамье за вёслами привели у некоторых к необратимым изменениям опорно-двигательного аппарата в худшую сторону.

Имея опыт восстановления собственного тела в разные возрастные периоды, я к каждому «ученику» подходил индивидуально и с пониманием, сильно не давил. В основном ходили на полусогнутых и прыгали на скакалках. Благо, верёвок у нас было много. Особо понравились командам коллективные прыгания через длинный канат. Свободного времени было хоть отбавляй и довольно быстро бывшие «сидельцы» довольно сносно передвигались по палубе и вантам.

На восьмые сутки путешествия через Индийский океан мы чуть не налетели на какой-то остров. Хорошо, что он был довольно крут и не имел отмелей. Окружающую Мадагаскар акваторию я в той своей жизни знал плохо. Помнил только, что севернее и восточнее него имеются группы островов помельче. Это указывали и карты, полученные мной от моего дяди Диогу Диаша, открывшим Мадагаскар в тысяча пятисотом году и назвавшем его Сан Лоренсу[16]. В том путешествии при возвращении и погиб «мой» отец. А Диогу Диаш умер в нашем фамильном замке в одна тысяча пятьсот десятом году, накануне моего отплытия к островам Пряностей.

Этот каменистый отшельник оказался первым из группы «северных» Мадагаскарских островов. Замерив долготу и взяв чуть южнее, мы через двое суток входили в чудесную бухту с обилием впадающих в неё рек и берегами, покрытыми богатой растительностью.

Мыс Доброй Надежды встретил нас крепким ветром. Волны кипели. Однако ветер был почти попутным, и мы пролетели вдоль южной оконечности Африки за двое суток. Море вокруг нас бурлило и пенилось, ветер истрепал пальмовые паруса, но джонка выдерживала и эту бурю.

Ходовая рубка то и дело наполнялась водой, которая с громким журчанием скатывалась в шпигаты, но это, братцы мои, была настоящая ходовая рубка, только без стеклянных иллюминаторов, но рычаг румпеля был здесь, а не на открытой палубе. При постоянном направлении ветра палубная команда не требовалась, поэтому палуба была пуста, и только волны, пытавшиеся найти в ней брешь, недовольно рыча, перекатывались через корабль.

Такого безумия двух стихий я лично в своей жизни ещё не видел. Опыт Педро присутствовал, но всё же не воспринимался мной, как собственный. А вот я теперь уверенно мог сказать, что видел в жизни почти всё.

— «Как же они проходили ЭТО в ту сторону?! Против ветра?» — Всё время думал я, глядя на бушующий океан.

Острова Кабо Верде экипаж джонки встретил громким и протяжным «Ура!». Всё-таки это уже были владения Португалии. Мы вошли в залив острова Сантьяго под гордо поднятым флагом короля Мануэла Первого, вышитого на белом холсте одним из наших корабельных умельцев. Жители городка собрались на пристани, наблюдая, как парусник с незнакомым парусным оснащением, но под знакомой короной входит в бухту и без шлюпок движется к пирсу.

— Баковые на бак, ютовые на ют, — скомандовал я. — Кранцы правого борта за борт. Отдать кормовой продольный.

Матросы с помощью длинных абордажных багров накинули толстый канат на столб, вбитый у пирса и наш парусник прижался к причалу кранцами.

— Отдать носовой продольный. Набить концы на кабестанах[17].

Команды я намеренно выкрикивал громко и чётко. Экипаж, отработанно действовал. Лишних на палубе не было.

— Швартовка — это зрелище, — внушал я экипажу, — и по тому, как швартуется корабль, будут относиться к каждому из нас. И ко мне, и к вам. Если вы отшвартуетесь, как обезьяны, то и обращаться к вам станут, как к обезьянам. Только портовые шлюхи будут вам в награду. А если вы отшвартуетесь красиво, то, может быть, кому-нибудь достанется и дочь губернатора. В случае грамотной швартовки палубная команда в полном составе уходит в увольнение до утра.

Наша палубная команда в специально выбеленной парусиновой робе выглядела достойно. Сразу после швартовки весь экипаж выстроился под развернутыми вдоль оси судна парусами.

— Экипаж, смирно! — Крикнул помощник и строевым шагом двинулся ко мне.

— Господин капитан! Корабль прибыл на территорию Королевства Португалия — остров Сантьяго!

— Товарищи моряки! Поздравляю вас с прибытием на Родину!

— Ура! Ура! Ура-а-а! — Ответила команда.

Некоторые «морские волки» тихо плакали.

На причале стояла оглушительная тишина. Вряд ли местные жители видели что-либо подобное. Слышались только крики чаек и шум прибоя. Время остановилось. А потом всё вдруг ожило и зрители радостно закричали.

— Вахтенные на вахту. Остальные в увольнение. Разойдись! — Крикнул помощник.

Капитан Себастиу Алвареш ди Ландим, правитель острова Сантьяго смотрел на меня с подозрением.

— Вы сильно изменились, дон Педро за это время. Вам сейчас, если мне не изменяет память, двадцать семь лет?

— У вас хорошая память, дон Себастиу.

— Вы выглядите значительно старше.

Я подошёл к стоящему в комнате большому «стоячему» зеркалу и посмотрел на себя. На меня из-под прямых, чуть нахмуренных бровей, смотрел суровый взгляд почти зелёных глаз. Плотно сжатые, слегка искривлённые губы, прикрытые усами и бородой, были едва видны. Коричневые, с сединой, длинные волосы спадали на плечи. Мне казалось, что лицо моё должно быть добрым и ласковым, потому, что у меня было хорошее настроение, однако у меня был суровый вид. Я удивился.

— «То-то от меня шарахаются мои моряки», — подумал я.

Я вспомнил, что почти год назад тоже стоял у этого зеркала, но сейчас на меня смотрел немного другой человек. Тот же самый, в этом сомнений не было, но и другой.

— У вас точно были зелёные глаза? — Спросил губернатор.

— Вообще-то, они были карими, но с зелёными крапинками, — сказал я удивлённо.

— Вот и я о том… Такое я видел у хамелеонов. Это такие древесные ящерицы. Их привозят со Святого Лаврентия. Они меняют цвет кожи.

— Я тоже видел таких, но в глаза им не заглядывал, — рассмеялся я. — Хоть бы жена меня узнала, а то домой не пустит.

Капитан порта снова удивился, потом понял, что я так шучу, и тоже рассмеялся.

Мы пробыли на Сантьяго четверо суток. Экипаж отрывался по полной. Я дождался изготовления одежды, заказанной у местного портного, потому что выглядел в своей, уже не по моде. Очень пригодился тот разноцветный шёлк, который я отобрал у китайцев и спрятал от Альбукерка.

На третьи сутки я вернулся на корабль в сине-красном с жёлтым подкладом камзоле, синих, до колен, панталонах, в высоких красных сапогах и красной атласной короткополой шляпе украшенной пером райской птицы.

— Вы шикарно выглядите, капитан! — Не смог удержаться от реплики мой помощник, когда я поднялся на палубу.

Я посмотрел на него своим «нежным» взглядом.

— Извините, капитан, — поперхнулся он.

— Всё нормально, Санчес. Завтра снимаемся. В полночь общая поверка. Опоздавших с увольнения на хозработы. Кроме швартовой команды. Те гуляют до утра.

— Будет исполнено, капитан!

— Принимаю вахту, помощник.

— Вахту сдал, кэп. Могу сойти на берег?

— Можешь. Удачи. Наши в «Красном быке».

Санчес, бывший орудийный подмастерье, бывшая трюмная крыса, а ныне мой помощник и штурман, быстро переоделся в штатское платье и, бряцая палашом, сбежал по трапу.

Он шёл высоко вскинув подбородок, а местные девицы бросали в его сторону томные взгляды и маленькие букетики цветов. Однако Санчеса ждала дочь губернатора.

Я ему мысленно аплодировал.

В Лиссабон входили не так красиво, но тоже при большом скоплении зевак. Нам пришлось ночь пережидать на рейде, пока портовые власти определялись с нашей государственной принадлежностью и портом приписки.

Альбукерк выписал судовые документы на «Ларису» и приписал нашу джонку к порту Малакка. Увидев печать губернатора Индии и островов «Пряностей», как на ней было написано, оба офицера вытянулись по стойке смирно, вернули мне с поклоном бумаги и удалились.

На следующее утро к джонке подгребли шесть парусно-вёсельных ботов и аккуратнейшим образом сняли нас с рейда и приставили к причалу. Наша команда и сейчас не ударила, как говориться, лицом по грязи, и продемонстрировала собравшимся зрителям тот же самый спектакль. С той же театральной паузой в финале, и с тем же самым зрительским эффектом.

Мои моряки, я чувствовал это, получали наслаждение и удовлетворение, как настоящие артисты. Кроме оваций и криков восторга на палубу полетели цветы и крики: «С освобождением!».

Просто я вчера не забыл сообщить портовым властям, что весь мой экипаж состоит из освобождённых португальских моряков, которые несколько лет находились в рабстве у китайцев и этот парусник нами захвачен в бою.

Ещё с борта среди восторженной толпы я увидел человека в монашеском облачении — длинном серо-коричневом шерстяном плаще с капюшоном, спущенном на плечи и каппой[18] на голове, того же неприятного цвета. Настроение почему-то сразу ухудшилось. Монах во сне — к проблемам, а наяву…

— «К тому же», — подумал я и, как оказалось впоследствии, угадал.

Монах отвёл взгляд в сторону и положил крест-накрест два пальца правой руки на два пальца левой, а потом наоборот. Увидев, что я обратил внимание на эти знаки, он исчез в толпе. Я пожал плечами. Для меня его манипуляции ничего не значили, как я не напрягал память Педро.

— Стояночная вахта занимается штатными работами! — Крикнул помощник. — Остальные свободны!

Моряки повалили на причал.

Когда толпа любопытных и мои моряки, сопровождаемые желавшими их угостить, исчезли, я увидел ещё одно, явно выделявшееся лицо, богато одетого господина лет тридцати, аристократического вида, стоявшего в окружении ещё троих таких же лиц. У всей четвёрки вид не соответствовал праздничному настроению убывших граждан.

Несколько раз бросив на меня взгляд, вся четвёрка подошла к борту «Чайки», а отмеченный мной, как лидер, господин обратился ко мне несколько хамовато.

— Дон Педро, если не ошибаюсь? — Спросил он. — Вы несколько изменились.

— Да. Чем обязан? И главное, — кому?

— Вы не узнаёте меня? — Удивился говоривший. — Я — Дуарте де Менезеш, губернатор Танжера.

— И чем я могу вам быть обязан?

— Как? — Возмущённо воскликнул тот. — Вы оскорбили меня!

— Когда? — Удивился я. — Каким образом?

В моей памяти не было ни намёка на конфликт с этим дворянином.

— Накануне вашего отплытия в Индию вы в присутствии моих друзей, — он показал рукой на стоящих чуть поодаль молодых господ, — высказались обо мне, как о недостойном правителе Танжера. Вы сказали, что должность мне перешла по наследству от моего отца, а не за мои заслуги.

— А это разве не так? — Спросил я, что-то вспоминая. — Но, честно говоря, я в этом путешествии был немного контужен ударом ядра, и слегка потерял память. Я не помню ничего подобного.

Мне совсем не хотелось омрачать дуэлью день прибытия.

— Вы оскорбили меня, и я требую удовлетворения.

— Уважаемый дон Дуарте, если я не помню, как я вас оскорбил, как же я могу дать вам удовлетворение? — Грустным голосом сказал я.

— Но это слышали мои друзья! Они могут подтвердить!

— Ну… — Скривившись сказал я. — Мало ли кто что может сказать…

— Вы… Вы называете нас лжецами?! — Возмутился один из «друзей».

Тут я понял, что «попал» ещё на три дуэли, и решил, что дальше нет смысла разводить «дипломатию» и пошёл на откровенную подлость.

— Господа! — Рассмеялся я. — Ведь если я скажу, что вы называли дона Дуарте «папиным сынком», он вынужден будет вызвать на дуэль и вас. Я ведь не наговариваю на вас, господа, и всё это правда?

Дон Дуарте оглянулся на понурившихся господ.

— Чёрт! — Выругался он. — Я вызываю вас господа! Всех троих! — Он качнул головой в сторону ошеломлённых интриганов. — Но это ничего не меняет!

Он вздёрнул подбородок вверх и его короткая, но широкая бородёнка уставилась мне прямо в лицо, а тонкие усики встопорщились от сморщенного в гримасе крупного носа.

— Меняет, дон Дуарте. То, что я о вас говорил, я не помню. И этим господам не верю. Они наговаривают на меня. Поэтому, если вы желаете со мной драться, вы должны оскорбить меня, и я приму ваш вызов.

— Вы подлец, Дон Педро!

— Прелестно. Я не согласен с этим утверждением и считаю его ложным. Поэтому я вызываю вас на дуэль для удовлетворения своей чести.

— Где и когда?! — Воскликнул мой будущий оппонент.

— Ну… Не торопитесь так. Сейчас вы сначала должны получить удовлетворение от этих господ, так как вызвали их раньше меня. Кодекс чести, дон Дуарте.

— Чёрт! Чёрт! И чёрт! — Выругался он. — Тысяча чертей! Проклятый хитрый Тамплиер!

— За оскорбление ордена я мог бы убить вас прямо здесь, без церемоний, — сказал я, доставая из оружейного ящика и кладя на фальшборт пищаль. — Лучше вам уйти, господа. Жду вас завтра здесь же на пирсе в течении дня. Полагаю, за это время вы, господа, решите ваши спорные вопросы. Честь имею!

Я приложил пальцы правой руки к полям шляпы.

Они ушли, постоянно озираясь на меня. Мне было неприятно, за моё поведение, но я успокаивал себя тем, что формально я не сделал ничего недостойного и предосудительного. Просто ответил подлостью на подлость. Да и дуэли, как я узнал за время пребывания в этом мире, не отличались, оказывается, благородством вообще.

Дуэли были судебные и военные. Чаще для выяснения отношений пользовались вторым способом убийства, который предполагал любые действия, что приводят к летальному исходу. Хоть удар в спину, хоть выдавливание глаз. Допускались самые подлые приёмы.

Плюс, надо понимать, что я не дуэлянт. Я убийца. И чаще всего тайный. Одно дело ворваться с ножами в толпу не ожидающих нападения и такой, как у меня, шустрости, воинов, а другое дело, когда один на один против шпаги, или длинного меча, орудовать которыми я ещё толком не научился. На палашах господа не дрались.

Общие принципы и приемы владения длинным оружием, типа «палка», для меня были понятны и известны, но особенности и специфика безусловно были.

И ещё… Шансов остаться в живых после поединков с четырьмя опытными дуэлянтами по очереди у меня не было, а умирать так рано в мои планы не входило.

— «Не для того всю жизнь учился выживать, однако», — подумал я, и совесть моя успокоилась. Она привыкла мне подчиняться, хоть иногда и вздыхала, тихо плача в уголке.

Весть о том, что мне предстоит сразу четыре дуэли разлетелась по экипажу быстро. Сначала по вахтенной службе, а потом и по остальным морякам, гулявшим здесь рядом в портовом кабаке.

Уже через полчаса пришёл встревоженный помощник, а следом за ним боцман.

— Что случилось, кэп?

Они были пьяны, хотя не прошло и часа их увольнительной. Я нежно и ласково, как могу только я, объяснил им, что, то что случилось, это не их моряцкое дело, а моё — дворянское. Они сразу всё поняли и очень быстро ретировались, схватившись под руки и бурча, что за капитана всем дворянам Лиссабона перережут глотки.

Пока я стоял, облокотившись на борт и раздумывал о «завтра», появился давешний монах. Он подошёл ближе, глядя больше в брёвна причала, чем на меня, и, не поднимая глаз, сказал:

— Вас что-то задержало, командор?

— Дворянский этикет, брат.

— Следует поспешить, командор. Нас ждут. Следуйте в отдалении, — сказал он и, по-военному развернувшись, маленькими шагами побрёл через торговую площадь.

Я едва успел сбежать по трапу и найти глазами его в рыночной толпе, и пошёл следом, пытаясь не потерять фигуру в коричневом плаще с накинутым на голову капюшоне.

Мы прошли весь Лиссабон от порта на северо-восток. Высокие дома буквально мелькали мимо, с такой скоростью шёл монах, а я почти бежал, периодически оступаясь, на качавшейся под ногами мостовой. Вероятно, бежал и он, но под длинными полам плаща это было не заметно. Наконец, свернув в узкую улочку и нырнув в предупредительно распахнувшуюся перед монахом дверь входа в какое-то здание, я остановился, переводя дыхание.