Апотекарий

Глава 10

Мне трудно описать словами, с каким блаженством я пил горячий сытный бульон, наслаждаясь и вкусом, и ароматом вприкуску с хлебом. Точно я знал одно — такой ужин у меня впервые.

Гия протянула мне бурдюк с вином, я с благодарностью его принял и, сделав несколько больших глотков, вернул обратно. Алкоголь помогал телу и голове, но — напомнил я сам себе — даже его уже хватит. Излишки крепкого напитка мне могут помешать, а на ночь у меня начинали обозначаться некоторые мысли. И я собирался заняться их воплощением сразу после еды.

Девушка продолжала молчать, макая краюшку хлеба в бульон и задумчиво глядя в пляшущее пламя. Я наблюдал за ней и видел, насколько глубоко она погрузилась в себя. Морель по другую сторону костра, напротив, стала активнее: она расхаживала лёгким шагом вокруг полянки, перемещаясь с одного корня на другой и, замирая на мгновения, медленно крутила головой по сторонам, постоянно шевеля ушами.

Внутри у меня всё успокаивалось от этого — у нас есть бдительный и зоркий ночной часовой.

Я вернулся к еде, вылавливая из чаши птичье ребро. Мясо оказалось сочным и вкусным, но с сильным грибным привкусом. Это меня удивило — в бульоне сами грибы отсутствовали. Возможно, девушка добавила специи?

Я отставил посуду в сторону, поднимаясь за чемоданом — мне стоит воспользоваться наступившим спокойствием и жаром пламени, чтобы приготовить алхимический запас. Хотя бы для первой необходимости. О чём говорила Гия? Точно помню о храбрости, но и что-то ещё, связанное с движением. Может быть настои для скорости? Или увеличения рефлекторной реакции? Или для маскировки? Оно было связано со звуком, это я тоже вспомнил. Тогда, возможно, ей подойдёт снадобье мягкого шага? Полноценное зелье тишины у меня не из чего делать, для него требуются свои определённые ингредиенты.

Я перебирал варианты, отказываясь отвлекать зáмершую уточнениями. То, что я плохо запомнил — моя оплошность и недостаток внимательности. Значит, решил я, буду это исправлять своей головой.

Собрал чемодан, закрепив всё на своих местах, и вернулся к костру, усаживаясь боком: чтобы и мне хватало света, и я мог с лёгкостью на вытянутой руке варить нужное.

Тщательно проверил содержимое своей сокровищницы и облегчённо выдохнул — всё уцелело, только некоторые кристаллы с металлами перемешались. Их я перебрал, укладывая по местам, и взялся доставать и проверять на целостность ёмкости. По-хорошему, в каждую бы набрать воды, чтобы понимать есть ли незаметные трещины, которые могут плачевно сказаться в приготовлениях, но этим ресурсом я был ограничен. Однако есть костёр под рукой и его жаром можно воспользоваться.

Я шепнул «храни пламя» и стал прокаливать пустые стеклянные сосуды, внимательно прислушиваясь, чтобы уловить малейший треск.

Через некоторое время Гия встрепенулась, тряхнула головой и яростно растёрла лицо ладонями, закончив звонким хлопком по своим щекам. Крутя очередную колбу и наблюдая за девушкой, я подумал, что она сама себя разбудила. Зáмершая схватила чашу с бульоном, опустошая остатки в один присест и отставляя в сторону. После чего вскочила, зарываясь в свои рюкзаки с какой-то необъяснимой резкостью. Словно она злится и не может (или не знает), что предпринять.

— Может, тебе приготовить что-нибудь успокаивающее? — предложил я, наблюдая, как Гия садится обратно, принеся с собой книгу, в которой писала, и карандаш. Она посмотрела на меня с таким удивлением, словно впервые увидела. Мне стало не по себе, я насторожился. Но скоро её взгляд наполнился узнаванием и осмысленностью.

— А давай, — её голос звенел нервозностью, — это будет очень кстати. Иначе меня просто разорвёт.

— От чего? — я взял уже прокалённый флакон и стал доставать нужные травы, собирая целые соцветия для отвара.

Девушка долго молчала и, отложив записи, морщась, стала растирать, почёсывая, свою раненную ногу. Я хотел сказать ей про притирку, но она сама про неё вспомнила, выуживая из кармана куртки, и начала степенно втирать в кожу.

Наполнил флакон водой из фляги и поставил на краю кострища, чтобы его содержимое хорошенько прогрело, но без кипения.

— От двух сторон, — наконец произнесла Гия, тяжело вздохнув. — Я здесь с поручением от Кетуна, которое мне очень нужно выполнить.

Я внимательно слушал, продолжая проверять целостность склянок, следя за отваром.

— Просьбы Хранителей всегда приоритетны, но… — она клацнула зубами в своих эмоциях, — твои слова и это нападение… С ним нужно как можно скорее разобраться. Хотя бы точно понять, кто напал и почему. Потому что если целью был именно Скиталец, то дело принимает серьёзный оборот. Но, — она виновато вздохнула, — я и не знала, что эти змеи — Искатели. А ты откуда об этом знаешь? — в её голосе я услышал сильное сомнение с настороженностью.

— От наставницы. Бабка мне о многом рассказывала, только не всё вспоминается сразу.

Девушка задумчиво покивала, продолжая говорить:

— После Ахирского прорыва мы начали сталкиваться с тем, что… — она запнулась, явно сопротивляясь поднятию этого вопроса, — на Искателей охотятся. Даже материалы с них не берут, лишь убивают. Как будто, — она сжала кулаки, — мстят или бросают вызов. Всему нашему миру. Всем Богам. Особенно Белому Богу. Латунь говорил, что эти убийства как плевки. Или как безжалостное вспарывание глубоких ран. Ты, наверное, даже знаешь предназначение Чёрной Души? — она посмотрела на меня.

Я, хмурясь, медленно кивнул.

Каша мне рассказывала об этом лишь однажды, многократно повторяя, что эта тема — табу. Сакраментальная тайна нашего мира, которая откроется только, когда Боги сочтут нас готовыми её принять. Известно только то, что по миру бродят определённые звери — Искатели Чёрной Души. Скитальцы — одни из них. Но многочисленные вопросы, возникающие, как прежде, так и сейчас, всегда безответны. Бабуля говорила, чтобы я просто научился принимать это всё как постоянную данность: как ту, при которой каждое утро восходят солнца.

И я научился. Слушая её и наблюдая за окружающим, я где-то глубоко в своём сердце понимал, насколько это важно и должно оставаться нерушимым.

От этого всё произошедшее, слова Гии и её предположения, выглядело мрачно и очень тревожно.

Я снял с костра густо парящий напиток, продолжая размышлять, процеживая его через чистый лоскут в свежий флакон. Если она верна в своих рассуждениях, то ей действительно нужно уделить этому особое внимание. Хотя бы тем, чтобы передать о случившемся остальным зáмершим, кто бережёт жизни Искателей. Но есть ещё и просьба хранителя…

Я добавил к очищенному отвару несколько подвяленных сладких ягод смородины и, перемешав покачиванием содержимое, протянул девушке.

Она с благодарностью приняла ёмкость, делая осторожный глоток. Я с лёгким сердцем закончил прокаливать сосуды — все целые. И припомнил слова торговца, когда выбирал чемодан, что он покрыт защитными чарами. Тогда я в это слабо верил, думая, что сказанное было лишь для увеличенной цены. Но сейчас понимал, что торговец сказал мне правду.

— А что… — начал я, но осёк себя тем, что нельзя вмешиваться в чужие договорённости с хранителем, без привлечения с любой из сторон. Я мотнул головой, спрашивая иначе: — Могу я ещё тебе чем-то помочь?

Гия выпила уже половину отвара и с удовольствием потянулась: весь её вид и плавность движений показывали, что средство ей помогает. Но задумчивость на её лице так и осталась, хоть и стала чуть легче, чем прежде.

Я составил наверх чемодана балансовые весы, последнюю чистую ступку, бутыль с маслом и четыре пустых флакона в три пальца толщиной. Свёрток с инструментами развернул, укладывая себе на скрещенные ноги и, выудив из глубины рецептурник, раскрыл сухие страницы, собираясь подобрать подходящие снадобья.

— Станешь моим повéрой? — спросила Гия, возвращая мне пустой флакон. Я онемел от неожиданности, хлопая глазами. Предлагая ей помощь, я совсем другое имел в виду — что-нибудь простое и посильное: что-то, что можно сварить, приготовить или собрать… Но уж точно не быть её доверенным человеком в отношениях с хранителем.

— Я думаю, Кетун одобрит, — продолжила она, подсаживаясь ближе и заглядывая мне через глаза прямо в душу. Я слегка отпрянул, теряясь в сомнениях — что у них за договорённость? Какие стоят задачи? Смогу ли я ей в этом помочь? Тонкостей очень много, но и сам этот вопрос имеет смысл — согласившись, я частично освобожу её от просьбы хранителя, что позволит заняться поисками напавших.

— Это поможет нам разобраться сразу с обеими задачами. Что скажешь? — поддавливала она, подтверждая мои рассуждения.

Дольше молчать и сомневаться оказалось бессмысленно, и я спросил:

— Что за просьба?

— Найти источник болезни.

Я в изумлении вскинул брови, хмыкнув:

— И чем я в этом могу тебе помочь? Я ведь ни самого леса, ни его своеобразности, ни обитателей, ни растительности — ничего не знаю. Что за болезнь? У кого она проявляется? И как? Что конкретно нужно предпринять? Просто найти?

Я засыпал зáмершую вопросами даже не от того, чтобы напомнить ей, что я здесь случайно попавший гость; но больше для того, чтобы самому разобраться — смогу ли я взять на себя эту её ответственность. Пусть даже и частично, в качестве повéры.

Я вздохнул, разведя руками:

— Как видишь, я пока мало могу тебе тут помочь.

— Вот именно! Пока, — она выделила голосом это слово, назидательно поднимая указующий палец. — Я дам тебе столько информации, сколько потребуется. И любую помощь, какая только будет нужна. Да и лисы помогут, — она сделала паузу, засомневавшись. — Может, и Грибники тоже, но за них точно не скажу. У них с Кетуном не самые крепкие отношения. Но это ты и сам сможешь выяснить и понять. Ты же как раз к ним собрался, — с хитрецой закончила она, улыбаясь и глядя на меня.

«Ну лиса!» — подумал я, понимая, что с такой постановкой условий я соглашусь.

— Хорошо. Будь по-твоему. Я стану твоим повéрой. И сделаю, что смогу.

Я хмыкнул в ответ, чувствуя, что взваливаю на себя тяжёлую ношу. Но, слова сказаны, и их слышали Морель, Скиталец и сам лес. Значит, таков мой путь.

Я посмотрел на Гию и в бессчётный раз за сегодня удивился — её взгляд полнился непередаваемой благодарностью. Словно я уже сделал какое-то великое дело. Я вспомнил, что она говорила об отношениях к ним после Ахира. И подумал, что, возможно, для этой зáмершей моё согласие — оно таковое и есть. Но просто принять на себя её просьбу — это одно; и совсем иное — выполнить и найти решения.

«Пусть время покажет», — рассудил я, стряхивая с себя усталость резким мотанием головы — ещё есть дела, что меня ждут.

Я вернулся к рецептам и приготовлениям, замечая при этом, как Гия старалась незаметно смахнуть слёзы, пересаживаясь на своё предыдущее место. Она взялась за свои странные записи — в свете костра на мелькнувших уже исписанных страницах, я увидел ровные короткие строки в два, иногда в три столбца. На мгновение мне стало любопытно, но я отмёл это от себя необходимостью концентрации на алхимии — снадобье храбрости требовало точности.

Однако мысли противились, постоянно утекая в сторону того, на что я согласился. Вытаскивая мешочки с травами, я всё же поддался их порывам:

— Расскажи, что за болезнь.

Гия кивнула, отвлекаясь:

— Мы назвали её вязкой дýшкой: она проявляется в дыхании, забивая густой слизью носоглотку и, в итоге, удушает, закупоривая всю дыхательную систему. Страшная смерть. Когда она наступает, ты даже сделать ничего не можешь, чтобы хоть как-то помочь. Кетун обеспокоен тем, что эта зараза сильно поражает маленьких лисят и других мелких зверей. Из этого мы поняли, что источник где-то на земле, но сколько ни прочёсывали лес, так ничего и не нашли. Крайний раз я уже полезла наверх, думала, может оттуда что-нибудь откроется, но, — она усмехнулась, — очень неудачно свалилась.

Я кивал её словам, погружаясь в размышления.

— Разве то, что поражает дыхание, не должно находиться в воздухе? Почему вы искали на земле?

— Потому что ни одна птица дýшкой не поражена. А если бы причина крылась в воздухе — крылатые бы гибли в первую очередь.

— Угу, — я мял один из мешочков, глядя перед собой и перебирая свои знания. Добавилась память о том, что когда мы вскрыли птицу, её внутренности были чисты. Будь причина в воздухе — у джимпа просматривалось бы поражение лёгких и, возможно, других органов.

Я почесал затылок, промяв кожу на голове — чувствую, что эта задача мне надолго. Как и Ахирская проказа, которая ждёт своего места и часа.

И браться за них нужно на свежую голову, тщательно — с информацией и подготовкой.

Я закрыл глаза, делая несколько долгих и глубоких вдохов-выдохов. Мысли начали отступать от принятой задачи, свыкаясь с тем, что я стал повéрой зáмершей. Скажи мне кто день назад, что такое случится — я бы хохотал до икоты.

Девушка вернулась к своему занятию, и я смог направить своё внимание в ремесло.

Итак, снадобья.

Основой для храбрости будут крепкие корни роталии и листья крапивы. Их поддержит ореховое масло и, для увеличения продолжительности эффекта, соцветия острокорня. Также мне нужно помнить, что сгладить излишнюю бодрость поможет успокаивающее — подойдут ромашковые цветы или горная мята.

Руки сами следовали за этими мыслями, я только подглядывал в рецептурнике правильные пропорции. Трудность этого снадобья всегда заключалась именно в них — если пренебречь отвеской основ, результат может получиться обратным — мы с бабкой называли его «заячьим сердцем»; если же ошибиться в успокаивающих, можно получить снадобье буйства. В городе такое называли «зельем берсерка» или «кипящей крови».

Но чтобы получить именно то, что нужно, необходима точность до крупинки. И хорошо, что дезийские ветра на ночь поутихли — весы стоят ровно.

Я, пока отмерял травы, даже дыхание задерживал, чтобы случайно не качнуть чаши. Понимание того, что снадобье удалось, у меня появилось только, когда я стал по стенке флакона добавлять воду и подкапывать масло — внутри всё стало мутно-зелёным, с тёмными вкраплениями от острокорня и белыми от роталии. Плотно заткнул пробкой и поставил флакон на краю костра, но так, чтобы языки пламени доставали только до одной его половины.

Следя за растворением и поворачивая ёмкость, я мысленно перебирал сегодняшний день, уже намного спокойней реагируя на всё пережитое. Интересно было думать о том, что раньше, даже во снах, такого со мной не приключалось. Но больше прочего привлекали размышления о лéкарстве.

Сейчас, оглядываясь на своё обучение, я отчётливо понимал, что Каша-то была именно лекарем для охотников и других приходящих, кому нужна была помощь. Да, у неё свои методы, для меня порой довольно жестокие — однажды, я помню, она и глазом не моргнув, отсекла обмороженную кисть лесорубу. И даже без обезболивания, велела мне втиснуть ему толстую палку в зубы и накрепко прикрутить конечности к дубовому столу, а после выгнала на улицу. Но я нашёл, как подсмотреть и долго ещё отходил от увиденного и услышанного.

Я снял закипающий флакон с огня, ставя на землю рядом и бесшумно дуя на укушенную пламенем руку — действие заговора завершилось.

Быть лекарем очень тяжело — это я понял давно, наблюдая за бабкой. Сегодня я прочувствовал это на себе, когда понял, что мог погубить человека.

Это ремесло — тонкая грань, как весенний лёд на озере: один неверный шаг, и хрупкая корка треснет, провалится, утопив неосторожного в ледяной воде.

Мы просим подмоги у Зелёной Богини ещё и для того, чтобы она удержала нас от непоправимых ошибок и позволила использовать наши навыки и умения для спасения и поддержания самой жизни. Самим её воплощениям.

«Важнό любое бьющееся сердце».

Я задумчиво повздыхал, понимая, что, чтобы совершенствоваться, мне предстоит принять ещё и себя как лекаря.

Приготовить яд, дурман, поддерживающее или слабящее снадобье крайне просто. Подсунуть его в качестве «лучшего средства» — ещё проще. Но взять на себя ответственность за целую жизнь, за последствия — вот где трудность. От этого боязно двигаться дальше, даже с осознанием необходимости этого.

Я поднял на уровень глаз готовое снадобье храбрости, просматривая его в пляшущем свете — равномерно зелёное с тёмно-белым осадком соцветий, корней и трав. Я закрепил флакон в держателе, для дальнейшего отстоя и насыщения. Ближе к утру из этой заготовки получится хорошее и крепкое зелье храбрости на восемь глотков — больше нельзя, потому как может развиться пагубное привыкание.

Оставшись довольным результатом, взялся за приготовление следующего снадобья, усиливающее чувствительность и телесные реакции, слушая спящий лес, костровой тихий гул и шуршание карандаша по бумаге.