Анналы хичи

22. КОНЦА НЕТ

Когда я был трехлетним ребенком в Вайоминге, меня не отучали от веры в Санта-Клауса. Мама мне не говорила, что Санта-Клаус реален, но не говорила и обратного.

Во всей последующей жизни не было вопроса, на который я хотел бы так ответить, как тогда на этот вопрос. Я очень серьезно размышлял над ним, особенно во второй половине декабря. Я сгорал от желания узнать. Не мог дождаться, когда вырасту – скажем, до десяти лет, потому что тогда, рассуждал я, я буду достаточно умен, чтобы знать ответ на этот вопрос.

Когда я был подростком в психиатрической лечебнице пищевой шахты, врачи говорили, что со временем я вырасту. Смогу справиться со своими страхами и смятениями, буду уверен в себе – настолько, пообещали мне, что смогу работать и даже самостоятельно переходить улицу. И этого я не мог дождаться.

Когда я был испуганным старателем на Вратах... Когда я был доведенным до ужаса единственным выжившим После полета к черной дыре... Когда я был слезливой массой желе на кушетке Зигфрида фон Психоаналитика... Когда я был всем этим, я пообещал себе, что рано или поздно стану мудрее и уверенней. Когда мне было тридцать, я думал, что это произойдет в пятьдесят. Когда стукнуло пятьдесят, я был уверен, что это случится в шестьдесят пять. Когда мне исполнилось семьдесят, я подумал, что уж когда умру, тогда-то избавлюсь от всех тревог, неуверенностей и сомнений.

А потом я стал старше, чем считал возможным (не говоря уже о том, что стал мертвым), и все базы данных мира доступны мне... но у меня сохранились тревоги и сомнения.

А потом вернулся от Врага Альберт со всем знанием, которое получил, и предложил поделиться со мной; и теперь мне хочется узнать, сколько еще лет мне стареть, прежде чем я стану окончательно взрослым. И много ли еще мне предстоит узнать, прежде чем стану мудрым?

Но теперь я по крайней мере знаю, чем вызваны мои затруднения с окончаниями: у бесконечности не может быть конца. У таких, как я, конца нет. Нам он не нужен.

Галактика – наша Сморщенная Скала, и прием по случаю встречи продолжается вечно. Бывают и у нас перемены. Бывают промежутки, иногда очень длительные, когда мы занимаемся чем-то другим. Бывают окончания разговоров, но каждый конец – это начало нового, и эти начала никогда не кончаются, потому что именно это и означает «вечность».

Могу вам кое-что рассказать об этих окончаниях (которые одновременно есть начала), например, о разговоре Альберта с Эсси.

– Прошу прощения, миссис Броадхед, – сказал Альберт, – потому что я знаю: вас очень расстроило, что ваша собственная программа вам не отвечает.

– Чертовски верно, – возмущенно сказала она.

– Но, видите ли, я больше не ваша программа. Часть меня создана другими.

– Другими?

– Теми, кого вы называете Врагом, – объяснил он. – Теми, кого хичи называют убийцами. Они определенно не убийцы, во всяком случае...

– Да? – прервала Эсси. – Ты можешь убедить в этом лежебок? Не говоря уже о других цивилизациях. Разве не убийцы уничтожили их?

– Миссис Броадхед, – мягко сказал он, – я хочу сказать, что они не сознательные убийцы. Лежебоки состоят из материи. Мы – или эти Другие – не в состоянии оказались понять, что связанные протоны и электроны могут обладать разумом. Подумайте, пожалуйста. Предположим, ваш дедушка обнаружил, что один из его примитивных компьютеров совершает нечто, что может со временем помешать планам самого дедушки. Как бы он поступил?

– Расколотил бы его, – согласилась Эсси. – У дедушки был горячий характер.

– Он не стал бы, я уверен, – улыбнулся Альберт, – думать о том, что у машины возможно существование... как бы это назвать? Души? Во всяком случае, что машина обладает разумом. Так что эти Другие... «расколотили», как вы выразились, то, что могло им помешать. Это не составило для них проблемы: они видели, что материальные создания больше всего любят уничтожать друг друга, и потому просто помогли им это делать.

Я вмешался.

– Ты хочешь сказать, что теперь Убийцы нас любят?

– У них нет такого термина, – вежливо ответил Альберт. – И вообще все мы – включая меня, к сожалению – сравнительно с ними исключительно примитивные создания. Но когда в порядке обычной проверки было установлено, что на Сторожевом Колесе есть машинный разум, была назначена более основательная проверка. – Он снова улыбнулся. – Вы прошли испытание. И поэтому они не хотят быть вашим Врагом, хотят только, чтобы никто не вмешивался в их планы, и, – серьезно добавил он, – я настоятельно советую, Робин, чтобы вы сделали для этого все возможное.

– В их планы вернуть вселенную к началу?

– Планы создать лучшую вселенную, – поправил Альберт.

– Ха, – сказала Эсси, качая головой. – Лучшую для них, хочешь ты сказать.

– Я хочу сказать – лучшую для нас всех. – Альберт улыбнулся. – Потому что к тому времени как прекратится расширение и начнется сжатие, мы будем подобны им. Мы уже похожи на них – те, кто записан машиной. Именно поэтому они смогли общаться со мной.

– Святой дым небесный! – прошептала моя дорогая жена Эсси.

Могу рассказать вам о разговоре Альберта с Хулио Кассатой.

– Вы, конечно, знаете, – разговорным тоном сказал ему Альберт, – что оружие не может повредить Другим.

– Врагу! И это мы еще посмотрим, Эйнштейн!

Альберт серьезно попыхтел трубкой. Покачал головой.

– Вы разве не поняли, что обязательно потерпите поражение? Единственная ваша надежда – каким-то образом уничтожить кугельблитц, который охраняет Сторожевое Колесо сразу за нашей Галактикой. Скажите мне, генерал Кассата, у вас есть причины считать нашу Галактику какой-то особенной?

– В ней живем мы! – рявкнул Кассата.

– Да, – согласился Альберт, – для нас она уникальна. Но что заставляет вас считать, что она уникальная для Врага? Вы считаете нашу Галактику какой-то особой?

– О, Боже, Альберт, – начал Кассата, – если вы пытаетесь сказать мне то, что, как я думаю, вы пытаетесь сказать...

– Именно это я и говорю вам, генерал Кассата. Других не интересует отдельная Галактика. Они намерены перестроить всю вселенную. Вселенную с сотнями миллиардов галактик, о большинстве из которых мы ничего не знаем.

– Да, конечно, – в отчаянии сказал Кассата, – но мы знаем, что Враг здесь, потому что он вмешался в дела нашей Галактики.

– Но вы не можете быть уверены, – серьезно сказал Альберт, – что в других местах его нет. Вы не можете считать, что только наша Галактика в состоянии создать разумную жизнь. Любая галактика может! Вероятно, могут даже газовые облака в межгалактическом пространстве! И если Другие не хотят, чтобы органический разум вмешивался в их проект, они организуют свои базы повсюду.

– Так что даже если мы сумеем уничтожить кугельблитц...

– Вы не сможете. Но если бы смогли, – сказал Альберт, – это все равно что раздавить одну муху цеце и считать, что с энцефалитом покончено.

Он молча какое-то время курил, гладя на Хулио Кассату. Потом улыбнулся.

– Это плохая новость, – сказал он. – А хорошая в том, что вы лишились работы.

– Лишился чего?

– Вы безработный, да. – Альберт кивнул. – Нет больше никакой надобности в Звездном Управлении Быстрого реагирования. А это означает, что оно больше не может отдавать приказы. Следовательно, вам не нужно возвращаться, чтобы быть уничтоженным. Следовательно, вы можете, как и все мы, оставаться бесконечно в своем нынешнем состоянии.

Глаза Кассаты широко распахнулись.

– О, – сказал он, глядя на Алисию Ло.

Могу рассказать о разговоре Альберта с Алисией Ло.

– Простите, если выразился не совсем ясно, мисс Ло, – начал Альберт, – но когда Другие изучали вас на Сторожевом Колесе...

– Доктор Эйнштейн! Я не знала, что Вра... что Другие были с нами в полете!

Он улыбнулся.

– Я тоже тогда не знал, хотя, конечно, сейчас понимаю, что должен был догадаться. Они были здесь. Они и сейчас здесь, в моей программе; они повсюду, где хотят быть, мисс Ло, и полагаю, они будут с нами всегда, потому что мы их очень интересуем. И вы больше всех остальных.

– Я? Почему я?

– Потому что вы доброволец, – объяснил Альберт. – У меня не было выбора; я был создан как компьютерная программа и таким всегда был. Робинетт умер. Его единственной возможностью была машинная запись. И генерал Кассата, и миссис Броадхед – двойники живых личностей, но вы – вы сами выбрали машинную запись! Вы сознательно отказались от своего материального тела.

– Только потому что мое материальное тело болело и было отвратительно внешне, и...

– Потому что вы решили, что в машинном виде вам будет лучше, – сказал Альберт, кивая. – И Другие находят это очень обнадеживающим, потому что не сомневаются: задолго до того, как положение станет критическим, все люди и хичи последуют вашему примеру.

Алисия Ло посмотрела на Хулио Кассату. И повторила то, что он сказал только что:

– О!

И могу рассказать вам о разговоре Альберта со мной – по крайней мере о его последней части. Это окончание, которое стало началом, потому что в нем было кое-что для меня.

– Мне жаль, что я не мог ответить на ваш вопрос, когда вы меня просили, Робин, – сказал Альберт, – но это было невозможно, пока я учился.

Я снисходительно ответил:

– Тебе, наверно, потребовалось много времени, чтобы научиться всему, что они знают.

– Всему? О, Робин! Да я почти ничего не узнал. Вы представляете себе, каков их возраст? И как много они узнали? Нет, – сказал он, качая головой, – я не узнал всю историю их расы, не узнал, как именно они собираются заставить вселенную сжиматься. В сущности, я получил только некоторые практически нужные сведения.

– Дьявольщина! – сказал я. – А почему не больше?

– Я не спрашивал, – просто ответил он.

Я обдумал его слова. И сказал:

– Ну, я думаю, когда настанет время, они многое смогут рассказать нам...

– Очень в этом сомневаюсь, – ответил Альберт. – Зачем им это? Будете ли вы учить космической навигации кошку? Может, когда-нибудь, когда все перейдут на следующую ступень эволюции...

– Станут, как ты?

– Станут, как мы, Робин, – мягко сказал он. – Когда все живые люди и живые хичи решат стать более живыми, стать вечно живыми... как мы... тогда, может быть, у нас появится шанс на настоящий диалог... Но я считаю, что на следующие несколько миллионов лет они оставят нас одних. Если мы оставим их в покое.

Я вздрогнул.

– Я с удовольствием это сделаю.

– Я рад, – сказал Альберт.

Что-то в его голосе заставило меня повернуться и посмотреть на него. Голос был другой, я уже слышал его раньше. И говорил со мной не Альберт.

Кто-то совсем другой.

– В конце концов, – улыбаясь, сказал Он, – Другие тоже Мои дети.

Так что, вероятно, я никогда не достигну удивительного возраста зрелости, когда известны ответы на все вопросы, которые продолжают тревожить меня.

Но, может быть, достаточно просто задать их.