Анналы хичи

2. НА КОЛЕСЕ

Сейчас нам придется вернуться немного назад. Не очень намного. По крайней мере во времени плотских людей. Боюсь, что позже нужно будет отходить назад гораздо дольше. А сейчас всего на несколько месяцев.

Я должен рассказать вам о Снизи.

Снизи восемь лет – по его личному счету времени, но это не одно и то же, что другое время, о котором мы говорим. Его настоящее имя Стернутейтор [sternutation – чихание, sternutator – вещество, вызывающее чихание (англ)]. Это имя хичи, что, впрочем, неудивительно, так как он ребенок хичи. Ему не повезло (а может, повезло) быть сыном двух специалистов в очень необходимом деле, и эти специалисты были на дежурстве, когда хичи поняли, что больше прятаться от Вселенной они не могут. Именно такого чрезвычайного положения всегда ждали наготове многие специалисты хичи. Объединенный разум Древних Предков хичи установил необходимость, и дежурные экипажи были немедленно отправлены во внешнюю Галактику. Маленький Стернутейтор полетел с ними.

«Стернутейтор» не очень подходящее имя для ребенка в школе, по крайней мере в такой, где большинство учеников – дети людей. На языке хичи это слово означает особый тип ускорителя частиц, отдаленно напоминающий лазер; в нем частицы подвергаются «щекотке» (точнее, стимулируются), пока не вырываются единым мощным импульсом. Мальчик допустил ошибку, буквально переведя свое имя одноклассникам, и они естественно прозвали его Снизи [Sneeze – «чихать» (англ.); так зовут одного из гномов в сказке «Белоснежка и семь гномов»].

Большинство так его звали. Гарольд, умный девятилетний нахал, который сидит сразу за Снизи на уроках «концептоалогии», сказал, что Снизи – один из семи гномов, только родители неправильно выбрали для него имя.

– Ты слишком глуп, чтобы быть Снизи, – сказал Гарольд в перерыве конкурса по распознаванию образов и понятий; Снизи его совершенно разбил в этом конкурсе. – Тебя следовало назвать Допи. – Он толкнул Снизи и отбросил его на робота-инструктора в игре тай-чи, что было хорошо для них обоих. Робот поймал Снизи в воздухе своими мягкими, в прокладках, руками, Снизи ничего себе не повредил, а Гарольд не лишился времени отдыха.

Машина-учитель в дальнем конце помещения даже не видела, что произошло. Робот тай-чи отряхнул Снизи, вежливо поправил капсулу, свисавшую между его ног, а потом прошептал на ухо – на языке хичи:

– Он всего лишь ребенок, Стернутейтор. Когда вырастет, ему станет стыдно.

– Но я не хочу, чтобы меня называли Допи, – всхлипнул Снизи.

– Не будут. Никто не будет. Кроме Гарольда, да и он когда-нибудь извинится за это. – Кстати, то, что сказала машина-инструктор, было правдой. Или почти правдой. В классе было одиннадцать детей, и никто из них не любил Гарольда. И никто не последовал его примеру, кроме пятилетней Мягкой Палочки, да и она делала так недолго. Мягкая Палочка тоже хичи, и очень маленькая. Она обычно пытается поступать так же, как человеческие дети. И когда увидела, что остальные дети не следуют примеру Гарольда, тоже изменила свое поведение.

Так что никакого вреда юному Снизи не было причинено; только когда он рассказал об этом происшествии вечером родителям, они были – соответственно – рассержены и довольны.

Рассержен был его отец Бремсстралунг. Он посадил своего похожего на скелет сына на костлявое колено и просвистел:

– Это отвратительно! Я потребую наказания машины-учителя, которая позволила этому толстому хулигану обидеть нашего сына!

Довольна была мать Снизи.

– Со мной в школе бывало и похуже, Бремми, – сказала она, – а ведь это было Дома. Пусть мальчик сам ведет свои сражения.

– Хичи не сражаются, Фемтовейв.

– Но люди сражаются, Бремми, и я думаю, что нам стоит у них этому поучиться – о, конечно, так, чтобы не повредить другим, разумеется. – Она опустила блестящий испускающий свет инструмент, который изучала, потому что прихватила с собой работу на дом. Прошла – движение, подобное катанию на лыжах из-за низкого тяготения на Колесе, – по комнате и взяла Снизи с колен отца. – Покорми мальчика, мой дорогой, – добродушно сказала она, – и он забудет об этом. Ты воспринимаешь это серьезнее, чем он.

Так что Фемтовейв наполовину победила в этом споре. Она была совершенно права: ее супруг был расстроен гораздо больше сына (На следующий день на своем месте на кушетке для снов Бремсстралунг получил выговор, потому что по-прежнему испытывал раздражение. Это заставило его думать о нахальном человеческом ребенке, тогда как мозг его должен был опустеть. А это табу. Это означало, что Бремсстралунг излучает гораздо больше остаточного раздражения, чем допустимо, – ведь цель специалистов по кушеткам для сновидений, подобных ему самому, ничего не чувствовать, только воспринимать любые эмоции и ощущения, которые уловит кушетка).

Но в своем другом предположении Фемтовейв ошиблась. Снизи ничего не забыл.

Может, и запомнил он не совсем так, как нужно. Ему запомнилось не только то, что люди дерутся, но и то, что при этом не обязательно пользоваться огромными разбухшими кулаками или гигантскими толстыми ногами. Можно причинить боль, просто придумав прозвище.

Я опять не с того начал? Следовало сначала объяснить, какова цель Сторожевого Колеса?

Ну, что ж, лучше поздно, чем никогда. Вернемся еще немного назад и попробуем объяснить непонятное.

Когда первый хичи, уже не контролировавший свою судьбу (его звали Капитан), встреться с первым человеком, который уже мог контролировать (его звали Робинетт Броадхед, потому что это был я), ребенок хичи по имени Стернутейтор находился вместе с родителями на дежурном корабле в центре. Ему хотелось домой. Его «дом» – уютный маленький городок с населением в восемь или десять миллионов на планете оранжево-желтого солнца в середине большой черной дыры в центре Галактики. Даже в три года Снизи знал, что это значит. Он знал, почему его семья живет на корабле. Причина в том, что может настать время, когда им придется все бросить и нырнуть через барьер Шварцшильда в район наружных звезд.

Конечно, он не думал, что это случится именно с ним. Никто так не думал. А вот когда он вместе со своей семьей оказался на Сторожевом Колесе, Снизи понял, что такое настоящая тоска по дому.

Цель Колеса очень проста.

Это место установки кушеток для сновидений.

Кушетки для сновидений – изобретение хичи, с которым мы познакомились еще до встречи с первым живым хичи. Помимо всего прочего, хичи использовали их для того, чтобы следить за планетами, на которых когда-нибудь может возникнуть разумная жизнь, но еще не возникла – как наша планета несколько сотен тысяч лет назад, когда хичи в последний раз посещали Землю.

«Сны», которые улавливала кушетка, не были снами. В основном это эмоции. Хичи (или человек), закутавшись в блестящую металлическую паутину кушетки для сновидений, ощущал эмоции других существ, даже находящихся очень далеко. «Далеко» в планетарных масштабах. Это происходило потому, что, к несчастью, сигналы кушетки доносятся простой электродвижущей силой. Они ограничены скоростью света и подчиняются закону обратных квадратов, так что эффективная дальность кушетки не превышает нескольких миллиардов километров, а звезду от звезды отлепляют триллионы и триллионы.

Задача Бремсстралунга и других операторов, людей и хичи, заключалась в том, чтобы быть глазами и ушами Колеса. Они должны были наблюдать за самым важным объектом космологии людей и хичи – за кугельблитцем, висящим снаружи галактического ореола. В самой Галактике не нашлось достаточно близкого объекта для этой цели. Так что пришлось построить Колесо и поместить его на расстояние всего в шесть астрономических единиц от кугельблитца, в почти абсолютную пустоту внегалактического пространства.

Все согласились, что это самое разумное. Конечно, если все-таки что-то произойдет в кугельблитце и наблюдатели получат сигналы, которых опасаются, это случится через сорок с лишним минут после самого происшествия, потому что именно столько времени потребуется сигналам, чтобы со скоростью света преодолеть расстояние, в шесть раз большее, чем отдаление Земли от Солнца (как известно, расстояние между Землей и Солнцем и есть астрономическая единица).

Была также некоторая неуверенность, что в случае такого события Сторожевое Колесо вообще будет в состоянии что-нибудь уловить.

В конце концов, утверждали некоторые, кушетки для сновидений сооружены хичи первоначально не для того, чтобы улавливать эмоции записанных машиной разумов, как мой Альберт Эйнштейн; только после того как с ними повозились люди, эти устройства стали способны и на такое. Можно ли надеяться, что они смогут уловить совершенно неизвестные подписи теоретически существующих Убийц?

По поводу этой второй проблемы никто не мог предложить ничего иного.

А по поводу первой – если уже несколько миллионов лет вокруг кугельблитца ничего не происходило, имеют ли значение три четверти часа в ту или другую сторону?

На следующее утро Снизи разбудил голос домашней машины из стены. Она говорила:

– День учения, Стернутейтор. День учения. Проснись. Пора на День учения!

Она продолжала повторять это, пока Снизи не выбрался из мягкого и теплого объятия своего гамака-кокона, и только тогда машина смягчилась:

– День учения, Стернутейтор, но Учение только второго класса. Уроков не будет.

Так дурная новость для Снизи обернулась хорошей! Он подвесил свою капсулу между тощими бедрами, оделся и связался с Гарольдом – они на самом деле не всегда дрались, – смазывая маслом зубы.

– Посмотрим, как садится корабль? – предложил Снизи, и Гарольд, растирая глаза и зевая, ответил:

– Клянусь твоим тощим задом, Допи, конечно. Встретимся через десять минут на углу у школы.

Так как сегодня День учения, пусть даже второго класса, родители Снизи уже находились на своих постах, но их обоих заменила домашняя машина. Она умоляла Снизи позавтракать (не в такое утро! но ему пришлось разрешить ей сделать для него сэндвич), уговаривала принять воздушную ванну (но он уже принимал ее накануне вечером, а даже его отец не так строг насчет гигиены). Снизи захлопнул дверь квартиры под уговоры домашней машины и побежал по опустевшим по случаю Дня учения коридорам Колеса к школьному залу.

Когда Гарольд не давил на него, а Снизи не возмущался, они становились друзьями.

Но сейчас этого не произошло. Гарольд был почти первым человеком, увиденным Снизи, а сам Снизи – несомненно первый хичи, встреченный Гарольдом. И внешний вид обоих приводил их в ужас. Для Снизи Гарольд выглядел толстым, раздутым, распухшим – как труп, пролежавший неделю в воде. А Снизи для Гарольда выглядел еще хуже.

Хичи выглядит как человек, который умер в пустыне, превратившись в обтянутую кожей веревку. У Снизи есть руки и ноги, но нет никакой плоти, о которой можно было бы говорить. И, конечно, у него эта забавная капсула. Не говоря о слабом запахе аммиака, который все время сопровождает любого хичи.

Так что дружба их не была инстинктивной сначала. С другой стороны, у них не было особого выбора. На Колесе всего около пятидесяти детей, и две трети их учатся в других школах, размещенных по окружности обода. Так что выбор сверстников ограничен. Дети – шести лет и меньше, – конечно, не в счет. Подростки, разумеется, совсем другое дело: и Снизи, и Гарольд с восторгом дружили бы с ними, но те, конечно, тоже не хотели возиться с малышами.

Можно было отправиться в другой сектор. Даже восьмилетний Снизи делал это много раз, один и с одноклассниками. Но в других секторах не было ничего такого, чего не было бы и у них, а дети там незнакомые.

Вообще не существовало правила, запрещающего Снизи идти куда угодно – одному или с товарищами. Если не считать запретных помещений на внешнем периметре, где постоянно дежурят наблюдатели на кушетках для снов. Снизи не запрещалось играть в опасных районах. Никаких опасных районов не было. В огромном Сторожевом Колесе, конечно, были места, где без предупреждения высвобождались огромные количества энергии – для сигнальных вспышек, для регулировки вращения, для перемещения массы, но всегда за этим с неослабным вниманием наблюдал безошибочный машинный разум, а часто и записанные разумы мертвых людей и хичи. И, конечно, никакой опасности от разумных (людей и хичи) на Колесе не было. Здесь не было похитителей или насильников. Не было незакрытых колодцев в лесу, куда можно было бы упасть. Конечно, местами растут рощицы, но даже восьмилетний ребенок не может в них заблудиться и не найти дорогу из самой их середины. Если ребенок заблудится все же, хоть на минуту, ему достаточно обратиться к любой ближайшей машине, и та покажет ему направление. Конечно, речь идет о человеческом ребенке. Ребенку хичи не нужно даже искать машину; ему достаточно обратиться к Древним Предкам в своей капсуле.

Сторожевое Колесо настолько безопасно, что дети и даже многие, взрослые забывали о той страшной опасности, за которой оно должно наблюдать.

И поэтому им приходилось о ней напоминать. Даже для детей проводились постоянные Учения – особенно для детей, потому что в тот день, когда (и если) наблюдатели Сторожевого Колеса найдут то, что ищут (а такой день обязательно наступит), детям придется самим заботиться о себе. Никто из взрослых не сможет ими заниматься. Даже машины будут заняты, их программы немедленно переключатся на анализ, коммуникацию и запись данных. Детям придется самостоятельно отыскивать подходящее убежище – на самом деле не путаться под ногами и оставаться там, пока им не разрешат выйти.

Прецеденты подобного рода были. В середине двадцатого столетия дети в Америке и Советском Союзе учились заползать под парты, лежать неподвижно, зажав руками шею, и потеть от страха – если они не научатся это делать, говорили им учителя, ядерная бомба поджарит их. Для детей со Сторожевого Колеса ставки были гораздо выше. Утрачена будет не только их собственная жизнь. Если они будут мешать, может быть утрачено вообще все.

Так что когда начинались Учения, дети потели от страха.

Обычно. Но иногда случались Учения второго класса.

«Второй класс» означает, что принимаются обычные предосторожности в связи с приходом корабля. Учения второго класса совсем не страшные – особенно если не задумываться. (А если задумаешься, то все равно становится страшно: Сторожевое Колесо прекращает всякую обычную деятельность, все наблюдатели, даже свободные от дежурств, занимают дополнительные кушетки для снов и проверяют, чтобы никто нежелательный не прокрался под обличьем самого желанного на Колесе – доставочного корабля).

Когда приходит доставочный корабль, уроков не бывает. На Колесе никто не работает (за обязательным исключением кушеток), потому что все слишком заняты в посадочных доках. Семьи, отслужившие свою смену и готовые к замене, упаковываются и собираются в доке, чтобы пораньше увидеть корабль, который перенесет их к уютным теплым звездам Галактики. А остальные готовятся принять грузы и новый персонал.

К тому времени как Снизи добрался до угла школьного коридора, он уже съел свой сэндвич и Гарольд ждал его.

– Ты опоздал, Допи! – выпалил мальчик.

– Сигнал о том, что корабль увидели, еще не давали, – ответил Снизи, – так что еще не поздно.

– Не спорь! Это детское поведение. Пошли.

Гарольд пошел впереди. Он считал это своим правом. Он не только старше Снизи (по личному времени, потому что по времени больших непрерывно расширяющихся часов Вселенной Снизи родился на несколько недель раньше прапрапрадеда Гарольда), но и был массивнее Снизи втрое – сорок килограммов Гарольда и пятнадцать тощего обтянутого кожей мальчишки хичи. Гарольд Врочек – высокий мальчик со светлыми волосами и глазами цвета черники. Но он не намного выше Снизи: хичи по человеческим стандартам высоки и худы.

К раздражению Гарольда, он и не сильнее Снизи. Под сухой тонкой кожей хичи скрываются мощные мышцы и сухожилия. Хотя Гарольд пытался подняться по скобам на уровень доков быстрее Снизи, тот легко держался с ним наравне. И оказался на верху лестницы раньше, так что Гарольд, отдуваясь, крикнул ему:

– Осторожней, Допи! Не попадайся рабочим машинам!

Снизи не побеспокоился ответить. Даже двухлетний ребенок на Колесе не станет этого делать. Корабли приходят всего четыре-пять раз в стандартном году. Они не задерживаются. Не смеют, и никто не смеет им мешать.

Оказавшись в огромном веретенообразном помещении второго причала, мальчики постарались прижаться к стене, чтобы быть подальше от машин-грузчиков и взрослых, пришедших посмотреть на прибытие корабля.

Все причалы, включая и второй, расположены внутри Колеса. Внешняя оболочка в этом месте прозрачна, но сквозь нее ничего не видно, кроме кривизны самого Колеса и еще двух посадочных доков, точно таких же, как второй, но пустых.

– Я не вижу корабль, – пожаловался Гарольд.

Снизи не ответил. Можно было ответить только, что Гарольд и не может его увидеть, потому что корабль по-прежнему приближается со скоростью быстрее света, но Гарольд слишком часто сообщал Снизи, что не любит тупой привычки хичи буквально отвечать на любой вопрос, на который никто и не ждет ответа.

Движение к Колесу почти одностороннее, если не считать персонал. Люди и хичи улетали, когда заканчивался срок их службы; обычно этот срок составлял примерно три стандартных земных гола. Они возвращались в Галактику, в свои дома, где бы эти дома ни находились. Большинство возвращалось на Землю, немногие на планету Пегги, остальные в другие поселения. (Даже хичи обычно отправлялись на человеческую планету, а не в свои истинные дома в центре – из-за растяжения времени и потому, что хичи нужны были и снаружи). А припасы никогда не возвращались. Механизмы, инструменты, запчасти, приспособления для отдыха и развлечений, медицинское оборудование, пища – все это оставалось. Когда эти предметы тратились, портились или выходили из употребления (или когда продукты проходили через тела обитателей Колеса и превращались в экскременты), они рециклировались или просто добавляли массу к общей массе Колеса. Дополнительная масса – это очень хорошо. Чем больше масса Колеса, тем меньше на него воздействует перемещение внутри и тем меньше энергии нужно, чтобы Колесо вращалось устойчиво и правильно.

Так что у машин-грузчиков было мало работы до появления корабля, они только переносили имущество улетающего персонала. А его немного: улетают только восемь семейств.

Прозвучал мелодичный сигнал: корабль вышел в нормальное пространство.

Причальный мастер взглянул на свои экраны и щиты, проверил данные и крикнул:

– Огни!

Это не был приказ. Просто вежливость по отношению к аудитории, чтобы все понимали происходящее: включение света, как и все остальные процедуры, проходит под руководством сенсоров и посадочных программ.

Огни на втором причале погасли. В тот же момент погасли все остальные огни на Колесе, видимые сквозь оболочку.

И Снизи смог увидеть небо.

Видеть было особенно нечего. Никаких звезд. Единственные достаточно яркие звезды, которые видны с Колеса, это звезды их собственной Галактики, а она в другом направлении. Конечно, в поле зрения сотни миллионов других галактик, но только несколько десятков их видны невооруженным взглядом, да и то лишь как неяркие туманные пятнышки, похожие на светлячков.

Потом, по мере того как Колесо продолжало совершать свое вечное вращение, самое западное из этих пятнышек скрылось из виду и зрители загомонили.

Бледный бесцветный блеск, его трудно разглядеть, от него болят глаза... и вдруг, словно без всякого предупреждения на экране вспыхнул слайд, показался корабль.

Доставочный корабль огромен, он представлял собой веретено длиной в восемьсот метров. Такая форма означает, что это корабль постройки хичи, а не новый человеческий. Снизи почувствовал внутреннее тепло. Он ничего не имеет против человеческих кораблей, которые по форме либо торпедообразные, либо просто цилиндрические. Как всем известно, форма корабля не имеет особого значения в межзвездных полетах. Корабли можно делать в форме шаров, кубов или даже хризантем: форма всего лишь решение конструкторов и дизайнеров. Большинство доставочных кораблей, которые прилетают на Колесо, построены людьми и снабжены человеческими экипажами. И привозят почти всегда людей, так что хичи на Колесе постоянно в меньшинстве.

Но корабль хичи может изменить это положение! Так думал Снизи...

Но не на этот раз.

Огромное веретено опускалось в объятия Колеса. Оно приближалось по спирали, уравнивая собственную скорость с медленным вращением Колеса, так что ко времени совмещения его посадочного выступа с углублением в Колесе скорость их синхронизировалась. Кольца слились. Соединения загерметизировались. Из области носа корабля кабели протянулись к лебедкам причалов один и три, прикрепив корабль, сделав его неотъемлемой частью Колеса. Компенсаторы массы задрожали и запыхтели, регулируя движение Колеса в соответствии с прибавкой массы. Пол дернулся, Гарольд споткнулся и едва не упал. Снизи подхватил его, но Гарольд оттолкнул хичи.

– Заботься о себе, Допи, – сказал он.

Корабль был уже закреплен и начал выбрасывать свои чудеса.

Первыми принялись за работу машины-грузчики, они торопливо устремились в грузовые трюмы и появлялись оттуда с тюками, ящиками и предметами мебели и механизмами. Большинство невозможно было распознать по внешности, но на причале распространились соблазнительные ароматы. Выгружали корзины со свежими фруктами, апельсинами, грушами и ягодами.

– Ух ты! Здорово! Ты только посмотри на эти бананы! – закричал Гарольд, когда на трапе появился грузчик, неся в своих четырех поднятых конечностях по огромной грозди недозрелых бананов. – Я хочу их прямо сейчас!

– Их нельзя есть, пока они не станут желтыми, – указал Снизи, гордясь своими знаниями странной человеческой пищи. И получил испепеляющий взгляд о стороны Гарольда.

– Сам знаю. Я хочу прямо сейчас спелый. Или эти вот ягоды.

Снизи, наклонившись, пошептался со своей капсулой, потом распрямился.

– Это клубника, – заявил он. – Я бы тоже хотел попробовать.

– Клубника, – прошептал Гарольд. Давно он не видел клубнику. Колесо само производит большую часть необходимого продовольствия, но никто еще не позаботился посадить клубничную грядку. Легко изготовить пищу со вкусом клубники – или вообще с любым другим вкусом: CHON-пища бесконечно разнообразна. Но ощущение, текстура, запах – нет, между CHON-пищей и настоящей едой всегда есть разница, и разница в том, что настоящая еда удивительна. Мальчики поближе Подобрались к корзинам с фруктами, глубоко Вдыхая воздух. Между грудой корзин и стеной причала оказалось пространство; туда не доберется никакая машина-грузчик, и мальчики втиснулись в промежуток, в который не пролезет взрослый.

– Мне кажется, это малина, – сказал Гарольд, указывая за груды салата-латука, моркови и алых помидоров. – Смотри: вишня!

– Я бы лучше поел клубники, – печально сказал Снизи, и машина-грузчик осторожно опустила ящик с надписью «Инструменты. Хрупко» и прислушалась. Затем протянула две длинные руки к корзинам, раскрыла одну из них, достала ведерко с ягодами и протянула его Снизи.

– Спасибо, – сказал Снизи, удивленно, но вежливо.

– Пожалуйста, Стернутейтор, – ответила манила на хичи. Снизи подпрыгнул.

– О! Я тебя знаю?

– Я учил тебя тай-чи, – сказала машина-грузчик. – Поделись с Гарольдом. – Потом повернулась и устремилась за следующим грузом.

Гарольд выглядел возмущенным, потом отказался от возмущения, решив, что дело того не стоит. Кто будет ревновать из-за внимания машины с ее низкоразвитым интеллектом? Мальчики поделили ягоды и принялись есть, держа каждую ягоду за зеленый стебелек. Клубника оказалась великолепной. Спелая, сладкая, как сахар, вкус ее нисколько не противоречил виду и запаху.

– Сейчас будут выходить, – объявил Гарольд, с удовольствием жуя, но удивился, заметив, что Снизи перестал есть. Мальчик хичи смотрел на корабль.

Гарольд тоже посмотрел туда и увидел первых вышедших пассажиров. Их было пятнадцать-двадцать, взрослых и детей.

Конечно, это всегда интересно. В этом главная причина пребывания здесь мальчиков: увидеть новых товарищей по играм или соперников. Но на лице Снизи было не просто выражение любопытства. Гнев или страх – или по крайней мере изумление, решил Гарольд, как всегда, сердясь из-за того, что человеку трудно истолковать выражение лица хичи. Прибывшие казались Гарольду обычными людьми, только шли как-то странно. На расстоянии неясно было, в чем странность.

Гарольд посмотрел снова и увидел кое-что еще.

Колесо повернулось еще немного.

За кораблем показалось в пустоте межгалактического пространства грязно-желтое пятно, за которым и должно наблюдать Колесо.

Начнем с того, что цвет его, конечно, не желтый. Спектроскопия показывает, что девяносто процентов излучения кугельблитца приходится на фиолетовый конец видимого спектра и на то, что за ним: но эти волны вредны для глаза человека и хичи. Прозрачная поверхность Колеса их поглощает. И проходит только желтая часть.

Гарольд довольно улыбнулся.

– В чем дело, Допи? – покровительственно спросил он. – Испугался кугельблитца?

Снизи мигнул своими огромными розовыми странными глазами хичи.

– Испугался кугельблитца? Нет. О чем ты говоришь?

– Ты странно выглядишь, – объяснил Гарольд.

– Не странно. Я сердит. Ты только посмотри! – Снизи тощей рукой указал на корабль. – Это корабль хичи! И все, кто из него вышел, несут с собой капсулы с Предками. Но все это люди!

Если бы Гарольд был мальчиком хичи, а не человеческим, он не стал бы смеяться над кугельблитцем.

Кугельблитц – это совсем не смешно. В кугельблитце живет Враг – существа, которых хичи называют Убийцами. А хичи дали им такое название не в шутку. Хичи не смеются над опасными вещами. Они убегают от них.

В этом еще одно существенное различие между Гарольдом и Снизи. А тут еще появилась Онико, которая совсем иная.

Онико Бакин была одной из прилетевших на корабле. Всего на корабле прилетело двадцать два человека и ни одного хичи. Четверо детей. В школу Снизи определили Онико. Когда она впервые появилась в классе, остальные дети собрались вокруг нее.

– Ты ведь человек, – сказал один из них. – Почему ты носишь капсулу хичи?

– Мы всегда их носили, – объяснила она. И вежливо попросила их замолчать, чтобы слышать слова машины-учителя.

Онико действительно человек. К тому же девочка и одного со Снизи возраста. Кожа у нее светло-оливковая. Глаза черные, раскосые и прикрыты монгольской складкой. Волосы прямые и черные, и Снизи гордился тем, что сумел по этим признакам распознать подвид человеческих существ, который называется «восточным». Но говорила она на разговорном английском. К удивлению Снизи, и на разговорном хичи тоже. Многие люди слегка говорят на хичи, но Снизи впервые встретил человека, который одинаково легко оперировал и языком Дела, и языком Чувства.

Это не уменьшило его изумления от вида человеческого ребенка с капсулой хичи.

В первый день в школе на эуритмике Онико была партнером Снизи по движениям наклона и сгиба. Снизи присмотрелся к ней поближе. Хоть ему по-прежнему ее плоть казалась отвисшей, а масса огромной, ему понравился сладкий запах ее дыхания и мягкость, с которой она называла его по имени: не Допи, даже не Снизи, а Стернутейтор – на языке хичи. Он был разочарован, когда появилась ее домашняя машина, чтобы увести на какую-то формальность с родителями, потому что ему хотелось узнать ее получше.

Вечером дома он спросил отца, зачем человеку носить капсулу.

– Очень просто, Стерни, – устало сказал Бремсстралунг. – Они из тех, кто потерялся.

Бремсстралунг устал, потому что ему приходилось дежурить в две смены. Всем наблюдателям приходилось делать это. Считалось, что время, когда корабль находится в Колесе, особенно опасно и уязвима, потому что неизбежно возникает сумятица. В такое время действуют все кушетки и все наблюдатели дежурят, пока корабль не отчалит и Колесо снова не будет в безопасности. Бремсстралунгу пришлось провести очень длинную смену.

– Потерявшиеся, – объяснил он, – это люди, которые улетали на кораблях хичи и не возвращались. А что касается этих, спроси у мамы: она разговаривала с экипажем.

– Очень недолго, – возразила Фемтовейв. – Я надеялась получить какие-нибудь новости из Дома.

Бремсстралунг ласково потрепал ее.

– Какие могут быть новости, если они вылетели всего... сейчас посмотрим... всего через три-четыре часа после нас?

Фемтовейв, изогнув горло, признала правильность его замечания. И сказала с улыбкой:

– Бедный экипаж все еще в шоке. Все это хичи. Они вылетели из центра со специалистами и материалами, полетели на Землю, остановились там, нагрузили припасы для нас, остановились на пути сюда, чтобы принять партию потерявшихся... о, как это все для них странно!

– Совершенно верно, – согласился Бремсстралунг. – Когда люди добирались до наших артефактов, они не могли улетать. И застревали там навсегда.

– Если бы навсегда, – улыбнулась Фемтовейв, – их бы сейчас здесь не было, Бремми. – Конечно, она улыбается не по-человечески, потому что у нее другая мускулатура. У нее под щеками узлом собираются мышцы. Сама плотно натянутая кожа не движется.

– Ты понимаешь, что я имею в виду, – сказал ее муж.

– Во всяком случае, Стернутейтор, среди этой сотни людей оказалось очень много высокочувствительных. – Он сказал это скромно. Быть высокочувствительным означает уметь особенно хорошо пользоваться кушеткой для сновидений, чтобы «слушать» сигналы внешнего разума, а сам Бремсстралунг относился к самым высокочувствительным наблюдателям. Именно поэтому он и оказался на Колесе.

– Онико будет работать на кушетке? – спросил Снизи.

– Конечно, нет! По крайней мере, пока не вырастет. Ты знаешь, что важно не только уметь воспринимать сигналы. Особо одаренный ребенок способен на это. Но не менее важно не распространять собственные чувства.

– Это гораздо важнее, – поправила Фемтовейв. Теперь на ее щеках не было улыбчатых узлов мышц. Тут не о чем улыбаться.

– Согласен, это важнее, – сказал ее муж. – А что касается того, чувствителен ли этот ребенок, я не знаю. Ее проверят. Наверно, уже проверили, как и тебя, потому что один из ее родителей явно чувствительный, а это обычно передается по наследству.

– Значит ли это, что я буду работать на кушетке, когда вырасту? – оживленно спросил Снизи.

– Мы этого еще не знаем, – ответил отец. Он немного подумал и добавил серьезно: – Кстати, я не уверен, что Колесо тогда будет здесь...

– Бремсстралунг! – воскликнула его жена. – Тут не над чем шутить!

Бремсстралунг кивнул, но ничего не ответил. Он на самом деле очень устал. Может быть, сказал он себе, это и не шутка.

Конечно, самые точные данные о девочке Снизи получил от самой Онико. Она была направлена в его класс, и, конечно, машина-учитель представила ее остальным детям.

– Онико родилась на Пищевой фабрике, – сказала машина, – и у нее не было возможности узнать мир. Поэтому, пожалуйста, помогайте ей, когда можете.

Снизи готов был помочь. Но получалось это у него не слишком часто. Он не единственный интересовался новичком, а большинство остальных детей, будучи людьми, успевали быстрее него.

Школа Снизи очень напоминала одноэтажные красные кирпичные школы с одним помещением – школы из американской истории. В ней действительно было только одно помещение. Впрочем, от старинной школы она отличалась тем, что в ней не было учителя. Или почти не было. Каждый ученик получал индивидуальные инструкции, у каждого были свои полагающиеся по обычаям обучающие программы. Машина-учитель подвижна. Она передвигается по помещению, главным образом поддерживая дисциплину и следя, чтобы ученик не ел сэндвичи, когда ему нужно заниматься грамматическим разбором. Но она не учила. Для этого у каждого ученика собственная кабинка.

Пересчитав головы и проверив причины неявки, машина занялась проверкой чистоты рук и отсутствия симптомов болезней, а у младших детей еще и закрепляла ремни, которые удерживают их в кабинках. Не говоря уже о сопровождении их в туалет и о прочих потребностях детей, среди которых были и совсем малыши.

Для всех этих дел машина была вполне подготовлена. Она даже выглядела убедительно. У нее есть лицо. Выполняя свои обычные школьные обязанности, она выглядит как пожилая женщина маленького роста в бесформенном платье. Платье – видимость, конечно. Улыбающееся лицо тоже. И остальные физические характеристики тоже. Когда школа не действует, машина-учитель выполняет совсем другие функции и принимает другие обличья. И, конечно, ни в какой помощи она не нуждается. Когда необходимо больше присмотра во время уроков или возникают какие-то особые проблемы, машина-учитель привлекает столько искусственных разумов, сколько ей нужно, из запасов Колеса.

Снизи подсознательно заметил, что машина-учитель большую часть времени находится возле Онико, но ему слишком трудно давалось доказательство из программы теории чисел – доказательство того, что 53 конгруэнтно 1421 на базе шести, чтобы обращать внимание на что-то другое. Не теория чисел оказалась трудна для Снизи. Вовсе нет. Подобно большинству детей хичи, основные ее принципы он усвоил одновременно с умением читать. Снизи затрудняла нелепая математическая система счисления людей – только подумать, на основе десяти! С позиционным расположением, так что если поставишь одни и те же цифры, но не в том порядке, результат получится абсолютно неверным!

– Время упражнений! – весело провозгласила машина-учитель, и Снизи снова обратил внимание на то, что она уделяет особое внимание Онико Бакин.

Все индивидуальные обучающие программы отключились. Расстегнулись удерживающие ремни малышей. Дети встали, потянулись и со смехом и толчками выбежали на безопасную площадку за пределами школьного зала. Все, кроме Онико. Она осталась на месте.

Снизи сначала не заметил этого, потому что был слишком занят. Все дети были заняты разнообразными потягиваниями, толчками, разминаниями, давлениями, которые обязаны были проделывать двадцать раз на день. И не только дети, но все в Колесе. Слабое тяготение Сторожевого Колеса действовало на всех. У детей не вырастали сильные мышцы, у взрослых они не сохранялись. Конечно, пока они остаются на Колесе, мышцы им и не нужны.

Но ведь на Колесе не остаются вечно, приходится возвращаться к нормальному тяготению, и тогда слабость, накопленная на Колесе, сказывается.

Снизи, как хичи, был более методичным и целеустремленным, чем большинство человеческих детей. Закончив, он огляделся. Заметив, что Онико в игровой яме нет, он отправился в школьный зал. Она оказалась там. Девочка была заключена в металлический корсет, повторявший очертания ее тела. Это сооружение дергалось, изгибалось, склонялось вместе с находившейся в нем девочкой.

– О, – сказал Снизи, сразу поняв, – ты привыкаешь к тяготению.

Онико открыла глаза и, не отвечая, посмотрела на него. Она тяжело дышала. Хичи не лучше понимают выражение человеческих лиц, чем люди – выражение хичи, но Снизи видел ее напряжение и пот на лбу.

– Хорошо, что ты это делаешь, – сказал он. Потом ему пришло в голову, что нужно быть тактичным. – Ты не возражаешь, если я здесь останусь? – спросил он, потому что девочку согнуло в необычную позу.

– Нет, – выдохнула она.

Снизи медлил в нерешительности. Присмотревшись внимательней, он заметил, что дело не только в упражнениях. В вену руки девочки вставлена игла шприца, ей в кровь вливают какую-то жидкость. Она увидела, куда он смотрит, и сказала:

– Это кальций. Чтобы кости стали крепче.

– Да, конечно, – ободряюще сказал Снизи. – Я думаю, в вашем небесном жилище была слабая поверхностная гравитация. Но это поможет, я уверен. – Он немного подумал и милосердно сказал: – Ты ведь не можешь делать настоящие упражнения, Онико.

Она перевела дыхание.

– Пока нет. Но смогу!

В следующие полуканикулы Снизи и Гарольд решили сходить в кокосовую рощу. Когда они выходили, им встретилась Онико, и Снизи неожиданно для себя сказал:

– Мы хотим нарвать кокосов. Пойдешь с нами?

Гарольд раздраженно хмыкнул, но Снизи не обратил на это внимание. Онико поджала губы и задумалась. Поза и манеры у нее были взрослые. Она ответила:

– Да, большое спасибо. С удовольствием.

– Конечно, – вмешался Гарольд, – но как же ленч? Я прихватил только для себя.

– У меня ленч с собой, – сказала девочка, похлопав по ранцу. – Я все равно хотела посмотреть сегодня Колесо. Я думаю, это очень интересно.

Гарольд был возмущен.

– Интересно! Слушай, малышка, не просто интересно! Это самое важное дело во всей вселенной! Единственное, что обеспечивает безопасность всего человечества! И хичи тоже, – добавил он, спохватившись. – Я хочу сказать, если мы не будем постоянно настороже, никто не знает, что случится.

– Конечно, – вежливо согласилась Онико. – Я знаю, что наша задача – наблюдать за кугельблитцем. Поэтому мы все здесь. – И она бросила на Гарольда почти материнский взгляд. – Мои родители оба наблюдатели, – сказала она гордо, – а также мой дядя Тащи. Почти все там, откуда я, оказались хороши в этом. Вероятно, я, когда вырасту, тоже стану наблюдателем.

Гарольд совершенно не выносил, когда с ним обращались снисходительно. Он вспыхнул.

– Собираемся мы рвать кокосы или будем стоять тут и болтать целый день? Пошли!

Он повернулся и пошел впереди. Выражение его свидетельствовало, что он не имеет никакого отношения к приглашению этой странной девочки с капсулой и не ждет от этого ничего хорошего.

И скоро начало казаться, что он прав.

В дугообразной геометрии Колеса кокосовая роща находилась недалеко от школы. В сущности она была непосредственно «над» школой. Совсем рядом, на пересечении двух коридоров, располагался цепной лифт, но в слабом тяготении Колеса дети редко им пользовались. Гарольд распахнул дверь, выходящую в вертикальную шахту со скобками, ведущими на следующий уровень. И принялся подниматься. Снизи одобрительно кивнул девочке, но она остановилась.

– Не думаю, чтобы я смогла, – сказала она.

– Естественно, – насмешливо откликнулся сверху Гарольд.

– Ничего, – сразу сказал Снизи, смущенный собственной недогадливостью. – Мы поднимемся на лифте, – крикнул он в шахту и не стал дожидаться ответа Гарольда.

Выйдя из лифта, они увидели дожидающегося Гарольда.

– О Боже, – сказал он, – если она не может подняться по лестнице, как же тогда взберется на дерево?

– Я залезу за нее, – ответил Снизи. – Ты иди.

Гарольд невежливо отвернулся и выбрал себе лучшее дерево.

И стал взбираться, цепляясь руками и ногами, как обезьяна. Кокосовые пальмы высокие, и чтобы добраться до орехов, нужно подняться до самой кроны. Но для проворных детей при слабом тяготении Колеса это не проблема. Гарольд, гордясь своей мускулатурой, которую он старательно развивал, естественно, выбрал самое высокое и богатое плодами дерево. Онико с некоторым страхом смотрела на него.

– Ты только держись подальше, – предупредил ее Слизи. – Вдруг он уронит орех.

– Ничего я не уроню! – выпалил Гарольд сверху, перепиливая стебель.

– Даже если орех упадет на тебя, наверно, никакого вреда не будет, – продолжал Снизи, – но все-таки...

– Но все-таки ты думаешь, что я сломаюсь, – с достоинством сказала Онико. – Не волнуйся обо мне. Взбирайся. Я посмотрю.

Снизи осмотрелся и выбрал дерево пониже, с меньшим количеством плодов. Но плоды ему показались крупнее.

– Нам позволяют срывать только по два ореха, – объяснил он, – иначе машины-охранники доложат. Я сейчас вернусь.

И он быстрее Гарольда взлетел на дерево и выбрал треугольные зеленые плоды. Осторожно бросил три самых хороших в нескольких метрах от Онико, а когда спустился, она удивленно разглядывала орехи.

– Это вовсе не кокосы! – воскликнула она. – Я видела их на картинках. Они коричневые, волосатые и твердые.

– Они под зеленым слоем, – объяснил Снизи. – Возьми вот этот большой. Постучи костяшками, чтобы проверить, зрелый ли он...

Но девочка и этого не умела. Снизи проделал это за нее и протянул ей орех назад. Онико взяла его в руки и задумчиво взвесила.

Хотя на Колесе орех почти ничего не весит, масса у него такая же, как везде, и он казался чрезвычайно твердым.

– А как мы снимем этот зеленый слой? – спросила Онико.

– Скажи, пусть отдаст мне, Допи, – приказал сзади Гарольд. Его орехи уже лежали на земле. Он выхватил орех, двумя взмахами ножа разрубил его и протянул назад. – Пей, – сказал он. – Вкусно.

Девочка подозрительно взглянула на орех, потом на Снизи. Тот ободряюще кивнул. Она осторожно поднесла плод к губам. Попробовала. Сморщилась. Повертела языком во рту, проверяя вкус. Сделала еще один глоток – и удивленно воскликнула:

– Вкусно!

– Давайте откроем их и поедим, – сказал Снизи, раскрывая свой орех. – Можно поесть ленч: соком хорошо запивать сэндвичи.

Но хотя семейство Снизи заимствовало человеческий обычай есть сэндвичи. Онико этому не научилась. Она достала из ранца несколько угловатых маленьких предметов в разноцветной яркой бумажной обертке. В красной обертке оказались маринованные сливы. В золотой – какой-то твердый коричневый кусок. Онико сказала, что это рыба, но ни Гарольд, ни Снизи не захотели его пробовать. А Онико не заинтересовалась яйцами с острой приправой – едой Гарольда и сэндвичами с ветчиной. Снизи уговорил отца разрешить ему взять их с собой. Ветчина – вообще нечто совершенно новое для Снизи: он только в прошлом году перешел на человеческую еду, вернее, то из нее, что может усвоить хичи.

– Но вы должны попробовать, – сказала Онико.

– Спасибо, нет, – ответил Снизи. Гарольд оказался худшим дипломатом: он сделал вид, что его рвет.

– Но ведь я пробую вашу пищу, – заметила Онико. – Например, эти кокосы очень вкусные. – Она сделала еще один глоток и обнаружила, что кокос опустел. Снизи молча раскрыл другой и протянул ей. – Я думаю, – сказала она рассудительно, – что когда вырасту и вернусь на Землю, куплю себе остров, где растут кокосы, и тогда смогу подниматься на деревья.

Мальчики уставились на нее. Они удивились почти одинаково, но по разным причинам. Гарольд – потому что его поразило небрежное упоминание о таком богатстве. Купить целый остров? Вернуться на Землю? Чтобы сделать то и другое, нужно быть очень богатым! А Снизи привела в замешательство сама концепция обладания землей.

– Мне рассказывали о таких островах, – продолжала Онико. – Один называется Таити. Говорят, он очень красивый. Или один из островов ближе к Японии, чтобы я могла навещать своих родственников, которых никогда не видела.

– У тебя есть родственники в Японии, на Земле? – с неожиданным уважением спросил Гарольд. Его собственная семья происходила от первых переселенцев на планету Пегги. Земля для него была мифом. – Но мне казалось, ты родилась на артефакте хичи.

– Да, конечно, и мои родители до меня, – сказала Оникс, прихлебывая кокосовое молоками собираясь рассказывать то, что уже приходилось делать много раз. – Но отец моего отца Арисуне Бакин женился в большом храме в Царе. Потом увез жену на Врата и попытался поискать лучшее будущее. Отец его отца сам был старателем на Вратах, но его тяжело ранило, и он вынужден был оставаться на астероиде. У него были деньги. Когда он умер, его деньгами был оплачен перелет моего деда с женой. Они приняли участие только в одном полете. И сразу обнаружили артефакт. Там оказалось восемнадцать больших кораблей хичи, все они бездействовали, и их собственный корабль тоже не отвечал на приборы.

– Это сделали, чтобы информация об артефакте не распространялась до нужного времени, – с некоторым замешательством объяснил Снизи. Он уже наслушался немало критики по поводу обычая хичи оставлять бездействующие корабли и станции.

– Да, конечно, – снисходительно ответила Онико. – Еще шесть кораблей с Врат прилетели туда и там остались. Четыре трехместных, один одноместный и еще один пятиместный, как у моего деда, так что всего собралось двадцать три старателя. К счастью, среди них оказалось восемь женщин детородного возраста, так что колония выжила. Когда нас наконец... – Впервые она заколебалась.

– Когда вас спасли? – подсказал Гарольд.

– Нас не спасли. Мы не были потеряны, просто задержались. Когда нас посетили, четыре года назад, население артефакта достигло восьмидесяти пяти человек. Я тогда, конечно, была маленьким ребенком. Некоторые полетели прямо на Землю, но моим родителям посоветовали подготовить меня к этим ужасно тяжелым местам.

– Думаешь, они тяжелые! – засмеялся Гарольд. – Подожди, пока попадешь на планету Пегги или на Землю!

– Попаду, – твердо ответила Онико.

– Конечно, попадешь, – скептически заметил Гарольд.

– А как же деньги?

– Применяются первоначальные правила Врат, – объяснила Онико. – Премия для старателей и их потомков и доходы с открытий. В соответствии с правилами, ценность артефакта и его содержимого была оценена в два миллиарда восемьсот с лишним миллионов долларов. Эту сумму разделили на число старателей, добравшихся до артефакта, – на двадцать три.

– Ух ты! – сказал Гарольд, выпучив глаза и пытаясь сделать про себя подсчет.

– Мои родители, – виноватым тоном признала Онико, – единственные потомки четверых первоначальных старателей, так что я унаследую все четыре доли, примерно одну шестую общей суммы. Если у них не будет других детей. Надеюсь, не будет, – кончила она.

– Ух ты! – Гарольд лишился дара речи. Даже на Снизи это произвело впечатление, хоть и не деньги девочки: алчность не относится к числу пороков хичи. Но он восхищался ясным логичным изложением истории.

– На самом деле стало совсем хорошо, когда появились новые люди, – продолжала девочка. – Так много нового! Было о чем поговорить! Но и до того было неплохо... о, что случилось? – закончила она в замешательстве, оглядываясь.

Темнело. Свет над головой быстро тускнел, его сменяло более слабое красное свечение. И скоро стало совсем темно. Пальмы, привыкшие к суточному ритму Земли тропического климата, получали передышку, прежде чем снова вспыхнет свет и возобновится фотосинтез.

– Так делают, чтобы деревья не заболели, – объяснил Снизи. – А красный свет оставляют, чтобы мы могли видеть: деревьям он не мешает.

Снизи это тоже не мешало, что хорошо знал Гарольд.

Старший мальчик фыркнул.

– Знаешь, Допи боится темноты.

Снизи отвернулся. Это неправда, но в то же время и не вполне ложь. В тесно заполненном звездами центре Галактики на поверхности планеты почти всегда светит солнце. Темнота не пугает, но сбивает с толку. Снизи сказал:

– Ты расскажешь нам, откуда прилетела?

– О, да, Стернутейтор. Там было так хорошо! Даже самые первые старатели полюбили это место, я думаю, хотя, конечно, они хотели бы вернуться к своим семьям. Но там много еды и воды и есть много занятий. У нас оказалось множество книг хичи и свыше ста Древних Предков хичи, с которыми можно поговорить. Они научили нас пользоваться капсулами, – гордо сказала девочка.

Снизи коснулся пальцем ее капсулы и почувствовал теплое присутствие в нем.

– Твои Предки очень хорошие, – сказал он.

– Спасибо, – серьезно ответила она.

– Но твоя капсула гораздо меньше моей, – добавил он.

– О, да. Нам ведь не нужны микроволны. У нас капсулы только для Предков. Мой отец говорит, что мы многому должны научиться у хичи – конечно, сначала изучаешь язык.

– Спасибо, – в свою очередь сказал Снизи. Он не очень понимал, за что благодарит, но так ему показалось вежливо.

Но Гарольду было не до вежливости.

– Мы можем научиться у хичи только быть трусами, – сказал он. – А этому мы учиться не будем!

Снизи почувствовал, как напряглись мышцы у него на плечах. Эмоции хичи совсем не такие, как у людей, но даже хичи может ощущать раздражение. Снизи неуверенно сказал:

– Я не хочу, чтобы ты называл меня трусом, Гарольд.

Гарольд упрямо ответил:

– О, я говорю не о тебе лично, Допи, но ты ведь, как и я, хорошо знаешь, что сделали хичи. Они убежали и спрятались.

– Я не хочу, чтобы ты звал меня Допи.

Гарольд вскочил на ноги.

– И что ты для этого сделаешь? – насмешливо спросил он.

Снизи встал медленнее, удивляясь самому себе. В этой мрачной пальмовой роще ему стало неспокойно, и он начинал дрожать и по другой причине.

– Скажу тебе, что меня неправильно называть так. Больше никто этого не делает.

– Но никто и не знает тебя, как я, – упрямо ответил Гарольд. Снизи догадался, что чувства мальчика каким-то образом задеты. Слово «ревность» не приходило ему в голову. Гарольд поднял руки, сжал кулаки. Снизи удивился. Он как будто собирается драться!

Наверно, он будет драться. И, наверно, Снизи придется отвечать. Хичи обычно не применяют насилие друг к другу, но Снизи очень юный хичи и не такой цивилизованный, каким будет через десять-двадцать лет.

То, что их остановило, не имело никакого отношения к цивилизации. Остановила их Онико. Она испустила сдавленный звук, с отвращением посмотрела на орех в руке и отбросила его в сторону.

– О, Боже, – сдавленно сказала она, и ее начало обильно рвать.

Когда мальчики доставили ее в школу, машина-учитель, обладавшая, помимо прочего, и медицинскими познаниями, упрекнула их за то, что они позволили девочки выпить так много непривычного сока. В наказание им пришлось отвести ее домой и оставаться с ней до возвращения родителей.

Поэтому и Гарольд и Снизи опоздали на ужин.

– Не можешь быстрее? – жаловался Гарольд, спускаясь вслед за Снизи по шахте. – Меня нашлепают!

Снизи и так торопился, как мог, перехватывая руками уходящий вниз кабель. Он не боялся, что его нашлепают. Его родители не в состоянии ударить ребенка, но ему не терпелось увидеться с ними. Хотелось задать вопросы. И идя торопливо по коридору к перекрестку, за которым находились их квартиры: Снизи направо, Гарольда налево, Снизи формулировал в голове эти вопросы.

И тут же они застыли. Снизи зашипел от удивления. Гарольд простонал:

– О, дерьмо!

Оба услышали пронзительный электронный вопль, который, казалось, проникает в самый мозг. И тут же трижды погасли и вспыхнули огни на потолке. Сразу проснулись все машины-рабочие:

– Учение! – крикнула ближайшая из Них мальчикам. – Немедленно займите положение для отдыха! Опустошите сознание! Лежите неподвижно! Это Учение!

Хотел бы я уметь лучше разговаривать с плотскими людьми.

Мне бы хотелось рассказать о Снизи, и Онико, и о Колесе, как я сам все это испытываю. Не хочу сказать, что я все это испытал непосредственно. Это не так. Меня там не было. Но все равно что я там был, потому что все происходящее на Колесе, как и все происходящее в Галактике, записывается где-то в гигабитном пространстве и всегда доступно для тех, кто расширился. Подобно мне.

Итак, в определенном смысле я был там. (Или «был» там). Но получая доступ именно к этому банку данных, я одновременно занимался сорока восемью другими делами, некоторые из них интересные, другие важные, а некоторые – просто копошение вокруг печалей и сожалений у меня в голове, чем я занимаюсь постоянно. Не знаю, как передать все это.

Не хочу сказать, что я не обращал внимания на историю детей. Наоборот, обращал. Она меня тронула. В детской храбрости есть что-то бесконечно трогательное, во всяком случае для меня.

Я не имею в виду физическую храбрость, когда обзываются и дерутся кулаками. Как в тот раз, когда Снизи стоял перед Гарольдом, хотя это очень храбро для мальчика хичи. Я имею в виду то, как ребенок встречает подлинную опасность, иногда непреодолимую и непобедимую опасность. Это так же тщетно, безнадежно и трогательно, как вызывающее мяуканье двухнедельного котенка перед сорвавшимся с привязи быком. На меня это очень действует.

Альберт не всегда терпим к моему отношению к детям. Он часто говорит, что нам с Эсси следовало завести своих, и тогда я бы не стал идеализировать детей, как делаю это сейчас. Может, и так. Но независимо от того, что я делал, и не делал, у меня всегда что-то разжижается в области сердца (ну, по крайней мере аналога физического сердца, которое когда-то у меня было и которого больше нет), когда я вижу, как поступают дети перед лицом сильного страха.

В сущности вначале ни Гарольд, ни Снизи не испугались по-настоящему. Учение есть Учение. Их много было и раньше. Мальчики упали на месте. Закрыли глаза. И ждали.

Это не Учение старого класса, как при посадке корабля. Всеобщая тревога, какую проводят в самые неожиданные моменты и которую следует воспринимать совершенно серьезно. Как только стих предупреждающий свист, стихло и все Колесо. Рабочие машины, у которых не было обязанностей, перешли в состояние готовности и застыли неподвижно. Свет померк, так что едва видно окружающее. Внутренние компенсаторы массы, которые сопровождают все движения Колеса, сделали последний толчок и отключились; застыли лифты; замерли все неорганические (или больше не органические) машины и сознания на Колесе.

Гарольд и Снизи тоже постарались замереть, как только могут активные дети. Одним из обязательных курсов в школах Колеса было то, что некоторые называют «сатори» [в философии дзен-буддизма – «внезапная озаренность», (японск.)], закрытие сознания. Мальчики хорошо им овладели. Снизи, лежа в зародышевой позе рядом с Гарольдом, чувствовал, как мозг его опустошается, в нем остается только серо-золотистый, не-теплый-и-не-холодный, не-яркий-и-не-темный туман отказа от самого себя.

Почти полного отказа.

Конечно, достигнуть абсолютного совершенства в сатори невозможно. Сама попытка достичь совершенства есть несовершенство. В тумане Снизи шевелились мысли. Вопросы. Вопросы об Онико, которые Снизи по-прежнему очень хотел задать родителям. Вопрос о том, может ли Учение – по какой-то ужасающей случайности – быть совсем не Учением, а самой настоящей реальностью.

Палуба Колеса под его щекой казалась мертвой. Никакого гудения воздушных насосов или гула кабельных моторов. Никаких голосов. Ни шороха шагов. Ни нерегулярных, но привычных звуков смещения компенсаторов массы, которые поддерживают постоянное ровное вращение Колеса.

Снизи ждал. Из всех вопросов, которые формировались в его сознании, он выбрал один, а остальные отодвинул полусформулированными. А этот вопрос становился все настойчивее.

Почему именно это Учение продолжается так долго?

На самом деле прошло больше часа, прежде чем ближайшая очистительная машина распрямилась. Направила свои сенсоры в сторону мальчиков и сказала:

– Учение окончено. Можете встать.

Конечно, им не нужно было это говорить. Не успела очистительная машина произнести свою фразу, как Колесо начало оживать. Загорелись огни. Отдаленные звяканья, громыхания и скрип говорили о том, что включились все механизмы. Гарольд, улыбаясь, вскочил.

– Наверно, папа ушел на работу, – счастливо воскликнул он; перевод этого замечания таков: «Он не вспомнит, что я опоздал».

Снизи сказал:

– Мой тоже... – И тут его поразила мысль, что оба родителя Онико, вероятно, тоже ушли, так что...

– Так что им пришлось оставить ее одну, – кивнул Гарольд. – И какой смысл нам был задерживаться? Тупица!

– Он пнул, проходя мимо, очистительную машину. – До завтра.

– Конечно, – вежливо ответил Снизи и заторопился домой.

Как он и ожидал, родителей не было. Домашняя машина сказала, что его отец вызван к кушеткам для сна, а мать Учение застало далеко в третьем секторе Колеса. Оба сейчас направляются домой.

Первым пришел отец, выглядел он снова усталым.

– Где мама? – спросил он. За Снизи ответила домашняя машина:

– Фемтовейв задержала небольшая проблема: после Учения реакция одной из обслуживающих цепей замедлилась. Готовить обед?

– Конечно, – проворчал Бремсстралунг устало и раздраженно. – В чем дело, Стернутейтор? Почему ты не сказал машине, что нужно начинать? К тому же, – добавил он, неожиданно вспомнив, – где ты был два часа назад?

– Заболела Онико, – объяснил Снизи.

Бремсстралунг остановился на полпути к воздушной ванне.

– И ты должен об этом беспокоиться? Ты что, медицинская машина?

Снизи рассказал о кокосовом соке.

– Мы должны были отвести ее домой. Я хотел уйти, отец, – возразил он, – но ее домашняя машина сказала, чтобы мы оставались с ней, и ее Предок согласился с этим.

Бремсстралунг иронично повторил:

– Ее предок?

– Нет, конечно, я не ее реальных предков имею в виду, отец. Она носит Предка в своей капсуле. Его имя Офиолит. Предка, я хочу сказать.

– Для человека Онико поразительно разумна, – одобрительно сказал Бремсстралунг. – Я часто думаю, почему люди не носят сумки с памятью. Конечно, им не нужна радиация, как нам, но капсулы очень удобны и в других отношениях.

– Да, но у нее в капсуле Предок.

Как он ни устал, Бремсстралунг оставался хорошим отцом. Он присел на вилы отдыха, поместив капсулу между ног, и принялся объяснять сыну:

– Ты должен помнить, Стернутейтор, что если группа Предков была по небрежности оставлена после Ухода, им стало очень одиноко. Конечно, они связались бы с первыми же разумными существами, которые появились там. Пусть даже с людьми.

– Да, но у меня в капсуле еще нет Предка, – сказал Снизи.

– У детей не бывает в капсулах Предков, – объяснил Бремсстралунг. – Даже у многих взрослых их нет, потому что Предки очень заняты на важных работах, но когда ты вырастешь...

– Да, но у нее Предок есть, – настаивал Снизи.

Бремсстралунг застонал и встал. Аккуратно повесив капсулу рядом с дверью ванной, он попросил:

– Позже, сын! Я на самом деле очень устал.

Дело не в интеллектуальном любопытстве Снизи. И не в ревности одного ребенка к другому, с лучшей игрушкой. Возникает вопрос морали, чуть ли не религии.

И хичи, и люди научились себе в помощь подключать записанный машинами разум, но пошли они разными путями. Люди пошли путем калькуляторов, компьютеров и сервомеханизмов, создав огромную гигабитную сеть, в которой содержатся такие искусственные сознания, как Альберт Эйнштейн (кстати, и я тоже). Хичи никогда не дошли до обнаружения искусственного разума. Им это не нужно было. Они рано научились записывать сознание своих умерших в машинной форме. Мало кто из хичи умирает на самом деле и навсегда. Они превращаются в Древних Предков.

Астроном-человек, желая рассчитать элементы орбиты планет двойной звезды, конечно, передал бы эту проблему вычислительным устройствам. А хичи – группе мертвых Предков. И, кстати, обе системы работали одинаково хорошо.

Вопрос не только практический. Люди не почитают свои компьютеры. С другой стороны. Древние Предки хичи заслуживают – и требуют – уважения.

Мать Снизи пришла, когда его отец еще был в ванной. Она выслушала вопросы сына и сказала, потирая шею:

– После обеда, Стерни, ладно? Лишняя смена на кушетках очень утомляет отца. И, конечно, он встревожен.

Снизи ахнул. Встревожен? Устал – да: этого Снизи ожидал. Это естественно для наблюдателя, который часами пытается обнаружить чье-то чуждое присутствие, всегда опасаясь того дня, когда это ему удастся. И как говорят некоторые, когда-нибудь это произойдет. А последствия непредсказуемы.

Но встревожен?

Когда наконец кухонная машина поставила обед на стол и родители успокоились и почти расслабились, Бремсстралунг тяжело сказал:

– Это не было запланированное Учение, Стернутейтор. Двум наблюдателям в смене показалось, что они что-то обнаружили, так что было объявлено чрезвычайное положение. – Его предплечье изогнулось, словно он пожимал плечами. – Они не очень уверены в своем ощущении. Что-то неясное и несильное, но они хорошие наблюдатели. Конечно, пришлось все закрыть.

Снизи перестал есть, нож застыл у него на полпути ко рту. Отец его быстро сказал:

– Но сам я ничего не почувствовал. Я в этом уверен. И никто больше не почувствовал.

– Были ложные тревоги и раньше, – с надеждой сказала Фемтовейв.

– Конечно. Поэтому нас так много: чтобы быть уверенными, что тревоги ложные. Вы знаете, могут пройти миллионы лет, прежде чем Убийцы выйдут. Кто может сказать?

– Бремсстралунг быстро покончил с едой и откинулся на свою капсулу. – А теперь, Стернутейтор, давай твой вопрос об этой человеческой девочке Онико.

Снизи медленно закатил глаза. О, да, у него миллион вопросов, но мысль о том, что здесь мог побывать настоящий Убийца, все их изгнала из мозга. Ложная тревога, хорошо, но откуда наблюдателям знать, что тревога была ложной?

Но эти вопросы его отец явно не хочет обсуждать. Снизи подумал и спросил о том, что его волновало:

– Папа, дело не только в капсуле. У Онико есть «деньги». Почему она такая «богатая»? – Он использовал английские слова, хотя они говорили на хичи, так как в этом языке нет подобных концепций.

Бремсстралунг пожал своими широкими жесткими плечами – нахмурился, по-человечески.

– Люди, – сказал он, как будто это и есть объяснение.

Но, конечно, это не объяснение.

– Да, отец, – сказал Снизи, – но не у всех людей есть «богатство».

– Конечно, – ответил отец. – Некоторые люди находят устройства хичи. Кое-что из нашей «собственности», Стерни. Они их даже не ищут. Находят случайно, а по человеческим обычаям это дает им права «владения», которые они отдают в обмен на «деньги».

Фемтовейв успокаивающе заметила:

– Конечно, они считают эти предметы брошенными. – Она сделала знак кухонной машине, которая убирала посулу и ставила на стол «десерт». На десерт пошел не пирог и не морожение: некие стебли, которые смазывают зубы хичи после еды и служат антисептическим средством. – Концепция «денег» имеет определенный смысл, – добавила Фемтовейв, – они служат своеобразным грубым сервомеханизмом, обеспечивая приоритеты в обществе.

Бремсстралунг вытащил застрявшую в зубах ткань и возмущенно спросил:

– Ты предлагаешь, чтобы хичи заимствовали эту систему?

– Нет, нет, Бремми! Но все равно это интересно.

– Интересно! – простонал он. – Я бы сказал глупо. Какая польза от «денег»? Разве у нас и без них нет всего необходимого?

– Не столько, как у Онико, – задумчиво сказал Снизи.

Бремсстралунг положил обеденный нож и в отчаянии посмотрел на мальчика. Но когда заговорил, то обратился не к сыну, а к жене.

– Видишь? – спросил он. – Видишь, что происходит здесь с нашим сыном? В следующий раз он попросит «денежного пособия». Хочется плакать от стыда, – он неосознанно использовал английское выражение, потому что хичи не плачут, – потому что мы старше и мудрее их! Как же так получилось, что мы меняем свои обычаи на их?

Фемтовейв перевела взгляд с мужа на сына. Оба расстроены – но мальчик, она в этом уверена, главным образом потому, что расстроен Бремсстралунг. А вот в случае ее мужа причины серьезней.

– Бремми, дорогой, – терпеливо сказала она, – какой смысл об этом беспокоиться? Мы знаем, что означает знакомство нашего сына с человеческими ценностями; мы говорили об этом раньше.

– Да, целых пять минут, – мрачно согласился ее муж.

– Но больше времени у нас не было. – Фемтовейв наклонилась и пошепталась со своей капсулой. Та послушно приказала домашней машине сменить обстановку. Приятные монохроматические узоры поблекли, и теперь их окружили ностальгические картины Дома, с его павильонами и террасами, выходящими на заливы и величественные холмы. – Снизи этого не забудет, – уверенно сказала Фемтовейв.

– Конечно, нет, папа, – дрожащим голосом подтвердил мальчик.

– Нет, конечно, нет, – тяжело согласился Бремсстралунг.

Они молча закончили десерт. Потом, когда домашняя машина убрала со стола, посовещались с Предками, позволив усталым старым мертвецам говорить, жаловаться, советовать. Очень типичный для хичи поступок. Бремсстралунг постепенно успокаивался. К тому времени, как Снизи пора было ложиться, отец совсем пришел в себя.

– Спи спокойно, сын мой, – с любовью сказал он.

– Да, папа, – ответил Снизи. Потом: – Папа?

– В чем дело?

– Мне обязательно спать в коконе? Нельзя ли мне получить настоящую кровать, с одеялом и подушкой?

Отец посмотрел на него вначале удивленно, потом гневно.

– "Кровать"? – начал он, и Фемтовейв придвинулась, чтобы предотвратить взрыв, пока он не начался.

– Пожалуйста, Стернутейтор, – сказала она, – больше ни одного слова. Иди!

Снизи обиженно пошел в свою комнату и посмотрел на кокон с его мягким плотным содержимым. Унизительно спать в чем-то таком, когда у всех остальных мальчиков есть кровати. Он взобрался в кокон, закрыл за собой его, десять-двенадцать раз повернулся, чтобы содержимое приняло нужную форму, и уснул.

Его родители развешивали гамаки во внешней комнате, тоже готовясь ко сну. Бремсстралунг молчал, сухожилия его живота недовольно дергались. Видя это, Фемтовейв снова сменила изображение. Милые пастели исчезли. На стене теперь была чернота с несколькими видимыми объектами. С одной стороны большая блестящая спираль Галактики. По другую – группа туманных, меняющих цвета объектов, из-за которых они здесь находятся.

– Разве ты не понимаешь, мой дорогой? – спросила Фемтовейв. – Все это не имеет значения в сравнении с той великой целью, которой мы служим. Мы никогда не должны забывать, почему наш народ ушел в центр – и почему мы вышли снова.

Бремсстралунг с несчастным видом смотрел на дымную кипящую массу.

– Кое-что имеет значение, – упрямо ответил он. – Честность всегда имеет значение!

Его жена мягко сказала:

– Да. Бремми, честность всегда имеет значение. Но не очень большое в сравнении с Убийцами.

Пока нечего больше сказать о детях. Они ведут интересную и счастливую жизнь на Колесе – до поры до времени.

Будучи примерно ровесниками, они много времени проводят вместе. Их многое интересует. Они исследовали легкие Колеса, где на отходах от еды и туалетов расцветают растения с мясистой листвой. Растения питаются двуокисью углерода, который выделяют тела людей и хичи. Дети бродили по мастерским, где можно починить что угодно: от игрушки до небольших космических кораблей (у Колеса есть свой космический флот); здесь работала Фемтовейв и ласково принимала детей, показывала им все вокруг. Они заглядывали в сами космические корабли, висящие на своих причальных выступах, как кормящиеся щенята. Они заглядывали в библиотеку с ее десятками миллионов информационных вееров, каждый пронумерован и лежит в своей ячейке. Здесь, на стойках, все вымыслы человечества, все воспоминания Предков хичи, все словари, компиляции и тексты обеих рас – ну, не все, конечно, но достаточно, чтобы потрясти Снизи, Гарольда и Онико. Они навещали зоопарк, где кошки, коровы, обезьяны и животные хичи паслись или свисали с решеток, отдыхали, положив подбородок на лапу, и смотрели на детей в ответ. Тут представлено несколько десятков организмов, но для детей это были единственные виденные ими неразумные живые существа.

Они даже приходили к кушеткам для сновидений.

Детей редко допускали сюда, но отец Снизи поручился за их поведение. И однажды, когда Бремсстралунг не был на дежурстве, им позволили посмотреть с безопасного расстояния.

Это было волнующее происшествие. Кушетки расположены группами по четыре на расстоянии трехсот метров вдоль всего внешнего периметра Колеса. Каждая группа кушеток заключена в прозрачный пузырь; его вещество пропускает не только свет, но и все другие электромагнитные излучения. Необходимо ли это? Никто не мог ответить уверенно, но, возможно, это полезно: все, что делает работу наблюдателей более надежной, следовало применить, даже если речь идет о ничтожных шансах.

Обычно, когда нет Учения, занята только одна кушетка в группе из четырех.

– Спрячьте руки, – сказал Бремсстралунг, – и сможете подойти немного поближе.

Дети осторожно приблизились на метр к наблюдателю на дежурстве – женщине из другого сектора, лежавшей с закрытыми глазами и ушами. Она казалась спящей. Дети смотрели на нее сквозь сверкающую сложную паутину антенн. Сквозь прозрачную оболочку они видели под собой – «под собой» из-за геометрии медленно вращающегося Колеса – космос, включая отдаленное туманное пятно кугельблитца. Снизи сжал руку Онико. Прикосновение к человеческому телу больше не вызывало у него отвращения – такому жирному, такому упругому и толстому. Ему даже нравилось держать девочку за руку. Но его удивляло, что и ей как будто нравится держать его за руку, потому что Гарольд не упустил уже давно объяснить ему, что человеку так же противно прикасаться к горячей, сухой, дергающейся коже хичи. Но, может. Онико не считает так. А может, она слишком вежлива, чтобы показать это.

Когда они нагляделись вдоволь, Бремсстралунг отвел их назад, в общественную часть Колеса. Потом вернулся, чтобы подготовиться к собственной смене. На пути домой дети возбужденно обсуждали увиденное, задержавшись ненадолго, чтобы пойти за малышами, которых впервые вели к аквариуму.

Аквариум – это не просто музей. Большая часть еды хичи морского происхождения, у людей тоже. Многие животные из бассейнов и цистерн рано или поздно кончат на столе. Снизи, Гарольд и Онико шли за малышами, слушали их щебет, смеялись их реакции на странных, с широкими пастями водяных змей, которых любят хичи, или На осьминогов, предназначавшихся для стола людей. Один из осьминогов висел рядом со стеной аквариума. Когда к нему подошел трехлетний ребенок, он сменил окраску с белой на пятнистую, выпустил облако краски и отплыл. Ребенок подпрыгнул от удивления. Гарольд рассмеялся. Онико тоже. А спустя несколько мгновений рассмеялся и Снизи, хотя, конечно, смех хичи не совсем то же, что человеческий.

– Глупый малыш, – сказала с материнской добротой Онико. – Я помню, как я в первый раз...

Она не кончила.

Со всех сторон послышались предупреждающие гудки, огни замигали.

– Учение! Учение! – закричали машины-учителя.

Все упали на пол, Гарольд успел задать вопрос:

– Почему у нас сейчас Учение? – спросил он у ближайшей школьной машины.

– Лежите неподвижно! Опустошите сознание! – приказала она, но потом на мгновение смягчилась. – Это всего Учение старого класса. Приближается корабль вне расписания. А теперь займите положение!

Все послушались, даже самые маленькие. Но Снизи не торопился опустошать сознание, у него оставался вопрос. Да, конечно, когда приближается корабль, всегда бывает Учение второго класса, оно не очень страшное... но он не помнил раньше, чтобы приходил корабль вне расписания.

А корабль этот принадлежал ЗУБам.

К тому времени как Учение окончилось и Снизи вернулся домой, корабль вне расписания неподвижно стоял на причале. А слухи всюду распространялись как огонь.

Бремсстралунг подтвердил их.

– Да, Стернутейтор, – беспокойно сказал он, – тебе придется улететь. Всем детям придется. С Колеса эвакуируют всех, кроме взрослых. Слишком большой риск, что ребенок может излучить эмоцию в неположенное время.

– Но я второй в своем классе в сатори, папа!

– Конечно. Но Звездное Управление Быстрого реагирования приказало, чтобы ты был эвакуирован вместе со всеми. Пожалуйста, сын. Мы ничего не можем сделать.

– О тебе будут хорошо заботиться, – вмешалась Фемтовейв, но голос ее от тревоги звучал хрипло.

– Но куда я пойду? – взмолился Снизи.

Родители переглянулись.

– В хорошее место, – сказала наконец мать. – Мы сами еще не знаем. Вы, дети, все из разных мест, и я думаю, вас и разместят в разных местах. Но правда, Стерни, о тебе позаботятся. И это ненадолго, пока тревога не рассеется. Скоро ты снова будешь с нами.

– Надеюсь, это правда, – сказал отец.

И не было времени на посещение зоопарка или кокосовой рощи, ни на что, только короткое собрание в школе, чтобы взять вещи и попрощаться со школьной машиной.

В этот день машина-учитель не следила за порядком. Даже не пыталась. Она только поговорила с каждым учеником отдельно, попрощалась, проверила, все ли ящики опустошены, а в это время дети возбужденно болтали в предвкушении и страхе. Гарольд, конечно, хотел вернуться домой.

Снизи слушал печально. Он думал, не завидует ли Гарольду. Неужели планета Лести действительно такая, как рассказывает Гарольд? Лето все время? Никаких школ? Миллионы гектаров диких плодов и ягод, и можно их рвать свободно каждый день?

– Но туда далеко, – говорил Гарольд. – Мне придется пересаживаться. Не меньше месяца пройдет, пока я доберусь домой.

– А мне потребуется почти три месяца, – задумчиво сказал Снизи.

– О, но это из-за вашего глупого барьера Шварцшильда, – объяснил без всякой необходимости Гарольд мальчику, который уже один раз преодолевал барьер. – Ты ведь не думаешь, что отправишься туда, Допи? Доброе небо, никто не собирается гонять целый корабль из-за пары детей хичи. Это было бы неэффективно. Этого не сделают!

В этом Гарольд был прав. На Колесе оказалось не так много детей, и посадивший их большой построенный на Земле корабль отправлялся только в одно место. На Землю.

Гарольд был сокрушен. Онико испугана. Снизи... Снизи не понимал, что испытывает, потому что в его голове смешались возбуждение и печаль из-за того, что приходится покидать родителей, и тревога из-за такого внезапного и беспрецедентного решения. В результате получилось полное смятение.

У них было всего двадцать часов до посадки. И это хорошо. Чем меньше времени на тревогу и слезы, тем лучше.

Как только сотня новых наблюдателей высадилась вместе со своим оборудованием, дети один за другим поднялись на борт большого межзвездного корабля. Родители Онико без слов прижимали к себе дочь. Так же вели себя миссис и мистер Врочеки. Снизи вежливо отвернулся, когда Гарольд заплакал.

– До свидания, папа. До свидания, мама, – сказал Снизи.

– До свидания, дорогой Стернутейтор, – ответил отец, стараясь не говорить взволнованно. А мама Снизи даже не пыталась.

– Это будет хорошее место, Стерни, дорогой, – пообещала она, обнимая его. – Мы не сможем нормально связываться с тобой, потому что всякую связь с Колесом прекратили, но... о, Стерни! – Она еще сильнее обняла его. Хичи не плачут, но ничто в их физиологии и разуме не мешает им испытывать такое же ощущение потери, как и людям.

Снизи отвернулся.

Не в обычае хичи целоваться на прощание, но, входя в корабль, Снизи пожалел, что это так. Ему хотелось бы сделать исключение.