Аниара

Брожу по залам. Наступает ночь.

Брожу и замерзаю в залах Мимы.

О долах Дорис вспоминать невмочь.

Их зовы стали еле различимы.

Клыком достало время все углы,

где кое-что мечты еще хранили,

и засыпало время все полы,

и все столы — песком ли, слоем пыли.

Двадцать четвертый год голдондер шел

к изображенью Лиры тем же ходом,

и солнце Дорис не найдешь теперь

средь сонма солнц, роящихся, как будто

они не прочь сдружиться, но de facto

разбросаны так редко, что любое

из этих солнц есть жертва пустоты.

Все тише, все мертвей корабль день ото дня.

Гордец-голдондер встарь, а ныне саркофаг,

он падал в пустоте, но, и лишившись сил,

свой локсодромный ход

голдондер сохранил.

Безлюден много лет отсек, где прежде наш

в святилище штукарств работал экипаж.

При Дейзи экипаж расположился в ряд:

царица йурга спит,

и подданные спят.

И в залах тихо. Шум еще звучит

лишь в тайниках огромной скорлупы.

Идя на шум, порядком поблуждав,

идущий в залы Мимы забредал,

где домерзали группки эмигрантов.

Мусолили они проблему смерти

и в шашки смерти с вечностью играли.

А тот, кто потихоньку впал в безумье,

витийствовал о жажде дальних странствий,

присущей человеческому роду.

Мелькали Тир[17], Да Гама[18], Винланд[19], Пунт[20].

Но вдруг оратор, замерев от страха,

витийственные речи прекращал,

оглядывал заледеневший зал.

Тому, кто рвался вдаль от долов Тахо,

никто не предвещал такой финал.

Лишь смерть порой откликнется впопад

на это обращенье к полумертвым,

а те, застыв, никак не отведут

от Лиры свой стеклянно-ясный взгляд.