Анархист

1. КРАСНЫЙ УГАР

(село Кытманово, Сорокинского уезда, Алтайской губернии)

Грохот близкого взрыва резко выдернул Григория из сна, в котором они с Сашенькой разлюбезной плещутся в тёплой воде Жуланихи. Мирную картину сменила страшная правда жизни. По мирному Алтайскому селу лупит трёхдюймовка. Пушкари садят не густо. Скорее всего, пушка у них всего одна. Григорий уже забыл про сон. Мозг его просчитывает варианты, а руки автоматически натягивают старые галифе, гимнастёрку, сапоги. Не успел он затянуть ремень, как долетел звук следующего выстрела. На этот раз разрыв донёсся со стороны базарной площади.

– Следующий может и сюда… – мелькнула мысль в голове. Григорий сунул в карман наган. Патроны россыпью там болтались всегда.

– Эх, прости господи, пресвятая анархия и Михаил Бакунин пророк ея – пробормотал Григорий и, плечом с размаху высадив окно, вывалился из избы. Не теряя ни минуты, он переворотом ушёл за поленницу и залёг, укрыв голову руками. В ту же минуту третий снаряд попал прямо в крышу, которая потеряв опору, завалилась внутрь. Из стойла донеслось беспокойное ржание. По двору с громким кудахтаньем носились куры, на цепи заходился от истошного лая местный кабыздох, а ошалевшая от ужаса кошка сиганула через забор и скрылась за кустами шиповника.

– Добрый канонир сегодня, ловко садит, сука… – Григорий начал потихоньку рассуждать сам с собой. Мы живы… а значит, ещё повоюем.

Не обращая больше внимания на вой снарядов, Григорий бросился к хлеву. Снаряд, к счастью, разорвался на улице, скосив осколками плетень.

– Эх, нам бы Серко оседлать, а тогда…

Он не успел ни добежать, ни додумать. Четвертый смертельный гостинец вонзился в покосившийся старый хлев. Серко жалобно заржал, а мгновение спустя издал прерывистый предсмертный крик. Скорее всего, коню переломило хребет рухнувшей стрехой.

– С-с-суки… – в бессильной ярости сжимал кулаки Григорий Рогов. Его сердце стиснула дикая злость. В этот миг все обиды последних лет слились в один ком, застрявший у него в горле. От горького чувства утрат, которые преследовали его в этом году, до скрежета стиснул зубы.

– Я вас… я вам, суки… вы у меня умоетесь, падлы… кровью… до последнего резать вас буду… всех, детей ваших, баб ваших, всех… – он мог бы стоять и дальше, проклиная большевиков, но свист пуль вернул его к действительности.

Одним прыжком Григорий перелетел через забор и ринулся в сторону Чумыша. Если пойти по реке, то можно уйти далеко и никакая погоня сквозь заросли тальника не пробьётся, и следов не останется. Двигать надо в сторону Сорокино[2], оттуда пришли каратели, а значит меньше вероятность, что искать будут в той стороне.

Так, раздумывая на бегу, он миновал огород, и уже начал было продираться сквозь густой кустарник. Хорошо, что его чуткий слух успел уловить какие-то голоса. Не раздумывая, Григорий повалился на землю.

– Стой! Кто идёт? – тут же раздался окрик из-за ближайшего куста.

– Да, пёс бродячий это! – пытается урезонить первого напарник, – Ты, Петруха, уже собаку от человека отличить не можешь.

– Какà ещё, Ерофеич, собака! – сердито ворчит первый, – кусты трещат, будто медведь ворочатся! Как бы энтот Рогов не сбёг бы мимо нас.

Григорий вытянул из кармана наган, дождался очередного выстрела пушки и, упёршись локтями в прелую прошлогоднюю листву, ужом скользнул к дозорным.

Молодой, которого старший назвал Петрухой, уже успокоился, и продолжил прерванный разговор:

– А что, дядя Митяй, Кытманово-то справна деревня?

– Окстись, какà там… Была бы справна, Рогов в ней бы не прятался. Он же не дурней тебя, чтобы в богатой деревне хорониться. Говорят, что если бы не лазутчик, то нипочём бы чекисты про Кытманово не допёрли.

– Повезло зна… – молодой внезапно замер на полуслове. Он выпучил глаза и побледнел лицом.

Григорий тихо поднёс к губам ствол нагана, давая понять, что шуметь опасно. После подал знак левой рукой, чтобы Петруха не останавливался, а правой направил ствол прямо в лоб парня, прикрытый только суконным картузом.

Со стороны деревни доносился дробный перестук выстрелов. Как будто трясли коробку с сушёным горохом. Григорий ждал, когда в очередной раз выстрелит пушка.

– Ты чой-то, Петрух, заикаться вдруг начал? – усмехнулся в пшеничные усы старший, по всему видно, бывалый вояка. – Никак и в самом деле, медведя почуял? Чой-то ты побелел весь…

В тот же миг раздался короткий хлопок, нервы Петрухи не выдержали, он схватил «Арисаку», хотел уже передёрнуть затвор, но пуля оказалась проворней. Хоть и попала не в лоб, а в макушку, тем не менее, вынесла парню мозги.

Митяй услышал выстрел нагана у себя за спиной. Он на рефлексах повалился в траву и, не поднимаясь, попытался перекатиться к реке, но Григорий оказался ловчее. Он мгновенно придавил вояку собственным весом, ткнув лицом в землю так, что тот не мог вздохнуть. Резким движением оторвал у гимнастёрки ворот, доставив Митяю крайне неприятные ощущения.

– Молчать будешь? – спросил шёпотом пленённого бойца. – Если «да», то ладошкой пошлёпай, с-с-сука большевистская.

Митяй судорожно задёргал рукой по прелой прошлогодней листве.

– Это хорошо, что будешь, – продолжал шептать Григорий, переворачивая пленника на спину. – Теперь рот открой. Митяй медлил. – Рот открыл! Быстро! – Он тут же сунул вороненый ствол нагана прямо в зубы бойцу, раздирая дёсна и щёку. Только пикни, сволочь, тут же кончу.

Григорий собрал оторванный воротник в неопрятный комок и сунул Митяю в рот вместо кляпа.

– Мы с тобой поговорим, но позже. Поднимайся, сучий потрох, через Чумыш пойдём. Мне с твоими товарищами встречаться не с руки.

Поясным ремнем, он изо всех сил затянул петлю на запястьях. – Сейчас, ещё чуть и пойдём с тобой сволочь коммуняцкая. – Приговаривал бывший красный партизан.

Митяй, с выпученными от пережитого страха глазами, молча наблюдал, как Григорий дёрнув шнурок, смотал с ноги Петрухи одну онучу, потом вторую, оторвал от полосу с аршин, остальное сунул в Петрухин же мешок. С винтовки снял затвор и забросил его в Чумыш. После чего вернул себе пояс, заменив его онучей.

– Вот и всё, вставай, проклятьем заклеймённый, и пошли на тот берег. Прогуляемся с тобой с полчаса, а потом и потолкуем. Да, давай, пошевеливайся, тебе тоже в руки чекистам попадать не резон. Пристрелят ведь именем революции в силу сложившихся обстоятельств.

Верстой ниже по течению они перебрались на островок, заросший сплошь тальником. Островок совсем небольшой аршин двадцать, и просматривался даже через кусты, поэтому засиживаться там опасно. Пришлось пересекать еще одну протоку и уходить к лесу. Там, на топком берегу речки Гремихи, Григорий решил, что достаточно оторвался.

Больше всего досаждал гнус, но деваться от него некуда. Целые полчища кровопийц кружили над мокрыми телами двух мужиков. Отмахиваться с устатку им невмоготу, но и терпеть нет сил. Минут через пять, когда выровнялось дыхание и прояснилось в голове, Григорий решил, что пора приступать к допросу.

– Митяй, давай, дружок, побалакаем, – спокойно начал он. – Какие силы бросила губернская коммуна на мою поимку?

Митяй даже не пошевелился. Всем видом показывая, что отвечать ни на какие вопросы он не собирается.

– Значит, в молчанку будем играть, – пробурчал себе под нос Григорий. Тут же без замаха, кулаком влепил в нос пленнику. Затем добавил в глаз, от чего тот тут же распух. Секунды подумал и третьим ударом разбил в кровь губы.

– Что, сука, теперь будешь говорить? Или еще хочешь? Я могу тебя и зрения лишить, могу и яйца отрезать. Ты про меня, наверное, много страшных баек слышал? Слышал? Не слышу ответа!

– Свыфав, – разбитыми губами просипел Митяй и кривясь от боли. По его подбородку сбегала красная струйка и капала на выгоревшую гимнастёрку.

– Сразу бы так! Не пришлось бы мне тебя бить. А раз мы с тобой договорились, то слушай внимательно, отвечай кратко, быстро и по делу. Какая сука донесла, что я в Кытманово живу?

– Фот, хофь убей мея – сипел Митяй, – ни фном, ни дуфом, не фнаю. Наф фчефа в Сорокине подняли по трефофе, ночь мы фли до Ефдокимофо. Это вфё фто я фнаю.

– Ну, да, кто ж вам, вшам тыловым, рассказывать будет. Тут я тебе поверю. – Проворчал недовольно Григорий. – Тогда, мил друг, расскажи, сколько вас за мной послали, сколько пушек, кто верховодит. Это ты должён знать.

Та не так фтобы мнофо, наша рота с тъёхтюймофкой. Дереффю окруфили ефё нофью, палить начали на рассвете со стороны Сорокина.

– А в кого из винтарей-то долбили? Хату вы же мне третьим снарядом расхерачили.

– Дык, я откедофа фнаю? – Хмуро огрызнулся Митяй. – Я в дофоре с Петфуфой сидеф.

– А командовал вами кто? Не Ефимка Мамонтов случайно? – усмехнувшись в усы, продолжил допрос Григорий.

– Не-е-е, о Мамонтофе фечи не фыфо. – Замахал башкой пленник. – Какой-то Бурыкин, не слышал как по-батюшке.

– Никишка его зовут, Никифор Тимофеевич если по бумагам, – Григорий опять усмехнулся чему-то. – Знавал я его. Был ротным в моей… Эх!

Внезапно со стороны села Ларионово раздался выстрел. Рогов машинально обернулся на звук. В ту же секунду Митяй вскочил рывком на ноги, сложил кулаки в замок и со всех сил саданул Григория по затылку и навалился на него всем телом. Руки у него были связаны, поэтому удар получился смазанным и не отправил противника в нокаут, а только повалил его на землю. Тот попытался вскочить, но скинуть пятипудовое тело не успел.

Тем временем Митяй изловчился и ткнул лбом прямо в переносицу противника, от чего тот на миг потерял ориентацию и ослабил хватку. Этого мига хватило Митяю, чтобы вырвать винтовку из рук противника. Связанными руками держать винтарь трудно. Он уже размахнулся для удара прикладом по голове, но связанные руки помешали нанести удар достаточной силы. Он как-то умудрился спустить курок, выстрелив, практически, в упор. После чего стремглав кинулся бежать в сторону села.

– Куда-нибудь я точно попал, а значит, эта бандюга никуда теперь не денется. А я местных мужиков соберу, мы его живого или мёртвого в село приволочём. – Прикидывал на бегу Митяй. – Глядишь, меня ещё и наградят за особо опасного злодея.

Но когда через час он привёл на то самое место пятерых мужиков, там никого уже не было. Следы, доказывавшие, что люди здесь сидели, следы борьбы, кровь на траве, – всё доказывало правдивость рассказа Митяя или как его называли теперь Димитрий Ефимов, а вот самого Рогова не было, и куда он уполз совершенно непонятно. Непонятно Ефимову, как человеку городскому, а мужики просто поддержали его мысль. Преследовать известного жестокостью атамана не хотелось никому.

– Да, ты не боись, Димитрий Иванович, если ты правду сказал о том, что в упор в него стрелял, то далеко он уйтить не могёт, крови много потеряет и преставится сам собой. – Один их мужиков ободряюще хлопнул по спине Митяя. – И…никто-о не узна-ает где могилка твоя. Ну, тоись не твоя конешно, а его, – тут же смутился шутник.

…

(Барнаул, штаб губЧК)

– Как упустили? – орал в трубку Матвей Ворожцов командир батальона губЧК Алтая. – Бурыкин, твою мать! Тебе же всё складно рассказали! В какой деревне, в какой избе… Артиллеристы криворукие… Чтоб нашёл Рогова живым, но лучше мёртвым. Всю округу прочесать! Не мог он уйти далеко. Не найдёшь, пеняй на себя, под трибунал и к стенке.[3]

Матюгнувшись последний раз, Ворожцов бросил трубку.