Алракцитовое сердце. Том II

Глава девятая Дом ​

Потом они сидели все вместе у костра.

— Да я услыхал, шо чужаков выследили, ну и побег глянуть, — оправдывался мальчишка перед сержантом. — Шо тебе не так?

— А нечего под ружья суваться! — ворчал «дядь Жолыч», прикладываясь к бурдюку с сидром, который ему отдал Деян. — Вот все мамке расскажу — пущай выдерет.

— Не выдерет, — нахально заулыбался мальчишка. — Не догонит.

— А я ей подмогну! — рявкнул сержант.

Деян молча сидел на прежнем месте у ели и разглядывал мальчишку, думая о том, который же это из детей Солши. Весть о том, что и смертоубийства, и мор обошли Спокоище стороной и, кроме самых хворых, почти все орыжцы — даже бабка Шалфана — пережили зиму, совершенно оглушила его и повергла в какое-то странное оцепенение. Он хотел обрадоваться до конца, всем сердцем — но почему-то не мог. Услышанное было слишком хорошо, чтобы быть правдой; слишком невероятно. Слишком глубока и широка была черная пропасть у него внутри, чтобы заполниться вот так, разом.

Петер недоверчиво улыбался, жал солдатам руки.

— Но нам говорили, Орыжь сожгли, — обратился он к мальчишке. — Выходит, неправда?

— Отчего же: чистая правда, — закивал тот. — Сожгли по осени. Тепереча заново строимся.

— Кто строится, а кто по лесам носится, — ворчливо сказал сержант. — Ишь, бездельник!

Он попытался отвесить мальчишке затрещину, но тот ловко увернулся.

— Кто сжег? И как же вы тогда выжили? — расспрашивал Петер. — Зима лютая была.

Мальчишка ухмыльнулся с гордостью:

— Запасы мы все загодя припрятали, чай, не дураки. Потом скотину в Волковку перегнали; стариков и малых тоже тама у добрых людей разместили. А когда вороги у поворота появились — сами дома пожгли, как деда Бона колдун научил. И в подземельях спрятались: темно там — но тепло, жить можно… Так и выжили.

— В каких еще подземельях? — вытаращился Петер.

— Знамо в каких: в волшебных! — Мальчишка рассмеялся. — Да не сердись, дядь Петер: чистую правду говорю. Там еще картинки есть в рамах вот такущие, — он широко развел руками. — И ящики каменные с костями. А на полу в зале с костями камнем узоры выложены…

Замешательство слушателей явно радовало его. Но выражение лица Петера делалось все более сердитым, так что мальчишка наконец смилостивился:

— Да под развалинами же подземелья!. Колдун Беону и сеструхе твоей рассказал, как проход вниз отыскать и как сделать так, чтоб никто другой его не нашел: он сам там вродь как прятался до того, как к нам вышел. Это он научил дома пожечь, чтоб чужаки решили, что тут до них все разграбили и людей в полон угнали; и хорошую дорогу в Волковку он разломал, чтоб они не догадались дальше искать идти… Дядь Деян, а что с ним сталось?

— Умер, — заставил себя произнести Деян. — Хотя сам я не видел — незадолго мы разошлись с ним. Господин Жолыч, — обратился он к сержанту, не желая давать шевельнувшейся вдруг надежде разрастаться слишком сильно. — Вы слышали что-нибудь о том, что Старожский Голем мог выжить после битвы на высотах?

— Кто-кто? — переспросил сержант с гримасой тупого непонимания; если оно и было наигранным — то притворялся он превосходно.

— Чародей Круга, остановивший реку и обрушивший ее потом на бергичевцев, принудивший их к перемирию, — коротко объяснил Деян. — Очень давно он жил в этих местах; это в усыпальнице его замка укрывались наши люди.

— Господ чародеев много: всех не упомнишь. — Сержант пожал плечами и приложился к бурдюку.

— Так ты знал, Деян? — зло спросил Петер. — Про подземелья… что так может быть. Что есть надежда. Знал и молчал!

Деян покачал головой:

— Нет, Петер. Я слышал, что они существуют, но и только. Он мне ничего не сказал.

— Но почему? — Выражение злости на лице Петера сменилось недоумением. — Вы же вроде как с ним приятельствовали…

В лесу не было тихо: перекликивались ночные птицы и трещали сучья в костре, всхрапывала чья-то лошадь, со смаком расправлялись с припасами люди сержанта, и булькал сидр у него в глотке: бурдюк почти уже опустел; все эти мелкие шумы складывались в единый гомон — гомон незатухающей жизни. Впервые за долгое время Деян вновь слышал его — не только ушами, но всем своим существом.

— Думаю, сейчас я знаю, почему, — сказал Деян, помолчав. — Он не хотел давать надежду, которая могла не сбыться; и, кроме того, желал, чтобы я лучше понял его… понял, каково оказаться на его месте: потерявшим все, всю прежнюю жизнь, ничего не знающим о судьбе близких, одному во всем мире. Жестокое желание; но Голем и был человеком жестокой эпохи. Чуть позже он, я уверен, рассказал бы мне обо всем: но я сбежал и не дал ему такого шанса… Все дальнейшее мне поделом. Нужно было быть умнее.

Петер слушал его монолог с таким же тупым недоумением на лице, как сержант, но Деяну было все равно.

— Наверное, он был прав, пытаясь преподать мне урок, — закончил Деян. — Поздно же я это понял…

— А как дозоры выставлять, чтоб чужих солдат загодя обнаружить, нас Кен-Предатель научил, — встрял мальчишка, недовольный тем, что про него забыли. — И как от лихих людей отбиться, если тех мало; сам, когда надобность вышла, с одною рукой дрался за двоих. Правильно преподобный все время за него вступался: без него бы пропали.

— Так Кенек здесь?! — Петер стал приподниматься, сжав кулаки. Но сержант толкнул его на место:

— Здесь; а ты сиди! Он сам сознался, что дезертир. А командир приказал не трогать. Командиру оно завсегда виднее.

— Ты же слышал, Петер: он, может, и негодяй, но людей выручил. И твою семью тоже, — сказал Деян, про себя благодаря Небеса за то, что ни разу не рассказывал, как именно и зачем Кенек вернулся в Орыжь и чем обернулось его возвращение. Рано или поздно Петеру все равно предстояло обо всем узнать, но чем позже, тем лучше.

— Ладно, Господь с ним. — Петер шумно выдохнул и снова вытянул ноги к огню. — Пусть живет со своей совестью, как может.

— Как холода на убыль пошли, так нас сюда и отправили. — Сержант перешел почему-то на шепот. — Припасов два фургона и еще один с инструментом всяким в нагрузку дали. Командиры меж собой говорили — мол, личное распоряжение Его Превосходительства ен’Гарбдада. Мы тут за порядком следим и со строительством помогаем; а о приказах раздумывать да языком трепать, что и почему, — не наше дело. Вот и вы делайте, что говорят, а куда не надо без спросу не лезьте.

Петер угрюмо кивнул.

— А преподобный как, в порядке? — спросил Деян у мальчишки.

— Он всю зиму с нами под землею провел, помогал по-всякому. Только проповеди его… — Мальчишка скорчил такую кислую мину, что все засмеялись.

— Да уж, священник ваш даже покойника разговорами до смерти замучает, — проворчал сержант. — А все ж господень человек: почтение надобно иметь! — Он вновь попытался дать мальчишке подзатыльник, и опять не преуспел.

— А я слыхал, как ты сам на молениях храпел! — выкрикнул маленький наглец.

Деян, опершись спиной на ель, закрыл глаза, но тут же снова открыл их: детский страх, что все вокруг вдруг исчезнет, прошил грудь ледяной иглой.

Но ничего не исчезло, конечно.

Спать было совершенно невозможно; потому, едва начало светать, они отправились дальше: сержант выделил им, окромя мальчишки, двоих провожатых; или, вернее сказать, стражников: все же он не доверял «возвращенцам», и сложно было винить его за это.

Лес Медвежьего Спокоища, полный запахов и звуков поздней весны, казался и похожим, и не похожим на все другие места, через которые прежде пролегал их путь; был знакомым и чужим одновременно. Дубовые ветви с едва проклюнувшейся листвой низко нависали над тропой, норовя ухватить неосторожного всадника за ворот, выпирающие из земли могучие корни тянулись к копытам; потревоженные ели сердито качали иссиня-зелеными лапами. Из суеверного страха Деян запретил себе думать том, что ждет впереди; к его радости, скверная — но проезжая! — дорога оставляла мало времени для праздных раздумий.

Ехали почти весь день. Когда до Орыжи оставалось не больше версты, мальчишка Солши с веселым криком бегом рванул вперед; Петер было пустил лошадь в галоп, но один из солдат окриком остановил его:

— Нельзя, убьешься!

— Хочет малец первым новость принесть — а тебе жалко, что ль? — с добродушной ухмылкой спросил второй.

Петер, выругавшись, поехал шагом; потом и вовсе пришлось спешиться, чтобы пробраться между замаскированных ветками ловчих ям.

Вскоре слышно стало стук топоров. Деян вздрогнул: вспоминания о дороге к лагерю Венжара ен’Гарбдада ожили перед глазами. Он остановился, пытаясь унять дрожь в коленях, пропустил остальной отряд вперед и применил чары, сделавшись для всех невидимым: так он чувствовал себя немного более уверенно. С костылем по лесу идти было непросто; сперва приходилось прикладывать усилия, чтобы не отстать, — однако чем громче становился стук, тем медленнее шел Петер: его тоже одолевал страх.

Но вот уже между деревьями появился просвет, и послышались в отдалении голоса; еще два десятка шагов — и дорога вывела их на прогалину перед незасеяным полем, за которым прежде начиналась Орыжь. Сейчас на том месте виднелось только несколько срубов, половина из которых была не окончена, и горы бревен, между которыми суетились люди, пока другие, завидев процессию, выходили навстречу. Рядом с мальчишкой Солши стоял состарившийся за зиму на дюжину лет, но не утративший суровости во взгляде Беон Сторгич; из-за его спины, таща за руки мать, вынырнули дочери Петера. Солша Свирка, все такая же тучная и розовощекая, охнула и выронила корыто.

— Да что здесь происходит? Ну-ка, дайте пройти! — откуда-то издалека донесся сердитый голос Эльмы. Деян остановился: у него перехватило дыхание.

— Брат!!! — Наконец-то пробравшись вперед, Эльма застыла на миг — но в следующее мгновение бросилась Петеру навстречу. Дочери жались к нему с боков, пока он по очереди обнимал жену и сестру, тряс руку Беону.

— Петер, живой и здоровый, благодаренье Господу! — бочком протиснулся вперед Терош Хадем, за зиму порядком похудевший, что было ему только на пользу.

— Господа не видал! — со смехом отмахнулся Петер. — Если кого хотите благодарить, так лучше Деяна: не объявись он вдруг, я б до сих пор могилы Мяснику копал.

— Что?.. — Терош Хадем уставился на него, смешно приоткрыв рот. — Деяна?..

— Сам его расспрашивай, что да как, если охота. — Петер хлопнул священника по плечу. — Тебе, может, скажет.

Священник, обернувшись, растерянно зашарил взглядом по полю.

Эльма, до того поправлявшая старшей дочке Петера сбившийся шерстяной платок, обернулась и резко выпрямилась, сделала несколько шагов к лесу; ее взгляд тоже заметался по сторонам. Она совсем не изменилась за год; или только так казалось?

Деян, опомнившись, рассеял чары и пошел вперед. Он видел, как недоверие на ее лице сменяется изумлением и робкой, пока еще неуверенной радостью; как наполняются прозрачными слезами усталые серые глаза. Заторможенно, словно во сне, она шагнула ему навстречу — а через мгновение, выпустив костыль, он уже сжимал ее в объятьях; до боли, до судорог в кистях, и она отвечала ему тем же. Все сомнения и страхи, которые он носил в себе, больше не имели значения.

— Не верю, — прошептала она; слезы бежали по ее щекам. — Глазам своим не верю. Докажи. Что это ты…

Он поцеловал ее в солоноватые губы со всей нежностью, на какую только был способен. Половина Орыжи смотрела в их сторону — но сейчас его это устраивало. Беон изумленно приподнял бровь; преподобный Терош Хадем скорчил лукаво-многозначительную гримасу. Кенек Пабал, сидевший неподалеку на бревне, отвернулся. Петер потемнел лицом и шагнул было вперед — но, напоровшись на взгляд Деяна, остановился, будто наткнулся на невидимую стену.

«Только посмей: убью, — мысленно пообещал ему Деян. — Будь ты ей хоть трижды брат: убью. Только посмей».

Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга; затем Петер опустил взгляд и отступил назад. Со слабой усмешкой он обратился к Беону:

— Такие дела, дед: чего только не случается.

Деян пригрозил скалящемуся Терошу Хадему кулаком и крепче сжал объятия, зарывшись лицом в пахнущие хвоей волосы; за зиму в них появились первые белые нити.

— Я вернулся. И больше я тебя не оставлю, — прошептал он. — Теперь ты мне веришь, Серая?

— Нет, Цапля. Все равно не верю, — смеясь сквозь слезы, ответила она, — и он поцеловал ее снова.

Людей вокруг собиралось все больше.

— Только не уходи надолго, Серая, — прошептал Деян и неохотно выпустил ее: дальше стоять так было бы неприлично; к тому же как-никак брата она не видела на полгода дольше, чем его. Не говоря уже о том, что, несмотря на поздний час, их возвращение наверняка оторвало ее от каких-то дел…

Эльма в последний раз мимолетно коснулась губами его щеки и с улыбкой ускользнула. Ее место тотчас заняла Солша Свирка, чья радость могла поспорить по неукротимости и разрушительности с ураганом.

— Ну, хватит, хватит, тетя Со! — бормотал Деян, пытаясь устоять на ногах. — Живой я, и буду живой, если не задушите…

Подбежали дочери Петера: это испытание было немногим легче.

— С возвращением, парень! — Беон, благодушно ухмыляясь, подал ему оброненый костыль. — Расскажешь, где был, что видел? Я бы послушал.

— Что было хорошего — расскажу, — обещал Деян.

К нему по очереди подходили соседи и знакомые: обнимали, хлопали по спине, жали руку, спрашивали кто о чем; с отстраненным удивлением он подумал, что многие в самом деле рады — невзирая даже на ту настороженность, какую не могли не испытывать по его поводу.

Не для всех встреча проходило счастливо: чуть в стороне женщины окружили Петера, расспрашивая того о судьбе сыновей, мужей и братьев. Иногда он качал головой — «не знаю», — но куда чаще, склонив голову, отвечал коротко; тогда кто-то плакал, бранился, кто-то молча уходил.

И сам Деян — вопреки голосу рассудка, твердившему о том, что лучшего нельзя было и желать — не чувствовал себя по-настоящему счастливым: он будто ухватил чужой кусок пирога на чужом празднике, куда явился без спросу, воспользовавшись чужим именем и лицом. Суета вокруг оглушала.

Со всей возможной вежливостью увильнув от Солшиных расспросов, Деян протолкался через толпу и подошел к бревну, на котором сидел Кенек; позади тотчас словно бы выросла преграда. Люди остались за ней, не желая подходить ближе.

Бревно было кривое, негодящее, точно как изувеченные каблуком Големова сапога скрюченные пальцы на правой руке Кенека. Сам он со спокойным ожиданием смотрел на подошедшего Деяна снизу вверх; его худое небритое лицо, утратив лоск, приобрело какую-то благородную суровость — тем паче странную для лица предателя. Густая седина в некогда черных волосах и изрезавшие кожу тонкие морщины придавали ему печальный и усталый вид.

«Альбут тоже был негодяй: но с ним ты не гнушался хлебать из одного котла, — напомнил себе Деян. — А скольких ты сам убил за одно лишь то, что на них были надеты другого цвета тряпки?»

— Здравствуй, Кен. — Он подал Кенеку левую руку.

— Деян. — Тот крепко сжал ее; в глазах мелькнули на миг — или только показалось? — изумление и благодарность. — Не думал, что снова тебя увижу. Но рад.

— В самом деле? — спросил Деян, садясь.

— Отчего бы мне не радоваться? — Кенек кривовато усмехнулся. — Наша старая подруга не позволила меня добить: но знать она меня не желает. А твой друг-священник доводит меня нравоучениями до горячки; но теперь есть надежда, что он снова займется тобой и оставит меня в покое.

— Господь смотрит за всеми, — сурово сказал подошедший Терош Хадем. — А в этой глуши я — глаза его.

— Хорошо, что только глаза! — Деян встал, чтобы обнять священника. — Как ты? Как семья?

— С Господней помощью, не жалуемся. Жена не дура: все понимает. — Терош пригладил поредевшую бороду. — А сам чего? По-волчьи смотришь, по лисьи лыбишься: никак, выучился шутить да любезничать?

— Не без того, друг. — Деян снова сел, отложив костыль и с наслаждением вытянув ноги. — Не без того.

— Большой мир всех меняет, — заметил Кенек.

Деян не нашелся что возразить.

С четверть часа он просидел так, глядя вокруг, слушая и наблюдая, узнавая и не узнавая родные места. Все было знакомо — но все было по-другому, иначе, чем прежде; другим стал и он сам — и вряд ли преподобный Терош находил хорошими эти перемены: но ему хватало такта помалкивать.

Затем вернулась Эльма и, остановившись чуть в стороне, жестом поманила к себе.

— Ну, показывай: куда мне теперь податься, Серая? — спросил Деян, подойдя. — Слышал, будто вы теперь внизу живете: Голем оставил наследство.

— Так и есть. — Она взяла его под свободную руку; вдвоем они медленно пошли по тропе, ведущей через поле к Сердце-горе. — Такое дело, Деян… — вновь заговорила она, когда они дошли до опушки леса. — Малой обмолвился, будто ты сказал, что Голем погиб.

Деян кивнул.

— Я никогда не говорила об этом с остальными, — буднично продолжила она, — но мне кажется, ты не прав: он жив и он здесь, Деян. Или послал кого-то вместо себя.

— Почему ты так считаешь? — после долгого молчания спросил Деян. Они по-прежнему неторопливо, с чинным спокойствием брели по тропе, но его ладонь на перекладине костыля вся взмокла. Чародей не смог бы сделать то, что сделал, без «вдовьих слез», а после зелья не имел ни единого шанса выжить; он и без того умирал. Смерть его была объявлена: своими ушами Деян слышал похоронный залп. И все же еще ночью ему тоже приходило в голову, что для Венжара ен’Гарбдада было бы слишком щедро отправить в глушь в память о бывшем друге целый отряд; как ни старался, он не мог отделаться от этой мысли…

Впереди между деревьями показалась Сердце-гора.

— Вокруг иногда что-то такое происходит… Сложно вот так просто объяснить. — Эльма досадливо поморщилась. — Иногда я будто слышу шаги, когда рядом никого нет. Или как тень какая мелькнет…Нет, Деян, я уверена: мне не кажется. Случались и страньше вещи: то яма за ночь нужного размера станет — будто земля сама собой просела; то гора щебня вдвое вырастет, то инструмент потерянный сам собой найдется. А на днях двоих наших неумех едва бревном не зашибло, когда веревка лопнула: прямо на них летело, но наземь хлопнулось рядышком, как будто оттолкнул кто.

— Повезло, — неуверенно возразил Деян.

— Может, повезло. А только офицер, который над солдатами самый старший, — когда приказы отдает, по сторонам все поглядывает. — Эльма оглянулась и сама. — Хочешь — верь, не хочешь — не верь, Деян. Но странно все это. Я однажды пыталась заговорить с ним, когда была одна: никто не ответил, но мне казалось, меня слышат… И бабушка кого-то видит иногда: но ее, правда, не поймешь.

Они вышли к развалинам; громадина Сердце-горы загораживала оранжевое закатное солнце и отбрасывала огромную тень, погружая лес в полумрак.

Деян внимательно оглядел невысокие, по колено, остатки стен — именно там, по словам мальчишек Солши, они впервые увидели «большого» и «маленького» дядьку; но сейчас на развалинах никого не было.

— Я очень хочу поверить, Серая. Но не могу, — с горечью сказал Деян. — Потому как этого не может…

И тут мленький камушек чувствительно ударил его в спину повыше лопатки.

— …быть, — произнес сзади знакомый голос. — Да, Деян?

Деян резко обернулся. Чародей сидел на большом, в два человеческих роста, булыжнике, отколовшемся когда-то от Сердце-горы.

— Я когда-то уже рассказывал тебе о разнице между несбыточным и несбывшимся, — сказал Голем. — И о том, как порой несбывшееся становится былью.

Он выглядел намного лучше, чем в последний раз, когда Деян его видел: лицо больше не имело нездорового оттенка, седая бородка была аккуратно острижена. Одет он был в черный мундир наподобие тех, что носили старшие офицеры при штабе Венжара ен’Гарбдада — но без нелепых украшений: только от плеча к груди шли три тонких золотых шнура.

— Мне сказали, ты погиб, — сказал Деян, совершенно растерявшийся.

— Слышал то же самое о тебе: даже видел имя в госпитальных списках, — сухо сказал чародей и обратился к Эльме:

— А ты молодец, девушка: раскусила меня.

— Здравствуйте, милорд. — Эльма улыбнулась чуть натянуто, как-то настороженно. — Но зачем вы прятались?

— Трусил посмотреть тебе в глаза, — с болезненно-кривой усмешкой произнес Голем. — И сказать, что твой друг, которого я обещал вернуть живым и здоровым, лежит где-то в общей могиле, которую я даже отыскать не смог. Надо думать, ему пришлось немало постараться, чтобы все это устроить… И он не стал утруждать себя тем, чтобы оставить мне хоть какое указание на то, что ему удалось уцелеть: не затем прятался. Потому до вчерашнего вечера я ни мгновения сомневался в его гибели; должен признаться, это обстоятельство скрасило мою жизнь чрезвычайно. Так что я приехал проследить здесь за всем и лично извиниться перед тобой, Эльма. Мне казалось, это будет правильно; но я никак не мог решиться.

— Я был не в себе. И не желал иметь дело с твоим приятелем ен’Гарбдадом, — пробормотал Деян; ему было неловко — но не хотелось ни сознаваться, ни извиняться.

— А со мной еще меньше: не увиливай, — отрезал Голем. — Признаться, вчера я был на тебя очень зол, Деян. Но потом поразмыслил и понял, что у тебя тоже есть веская причина на меня сердиться; и не одна.

Он наконец спрыгнул с камня и подошел; ступал он бесшумно и пружинисто, как кот.

— Так что давай забудем. Здравствуй, Деян. — Голем протянул ему руку. — С возвращением домой.

— Рад, что и ты выжил. — Деян, все еще не вполне опомнившийся, пожал ее. — Но как тебе удалось уцелеть? И кого тогда хоронили с таким шумом? А тебя объявили мертвым…

— Старожский Голем мертв, — сказал чародей. — А я жив. Так лучше всем. Кроме меня; но я был не в том состоянии, чтобы возражать.

Деян поймал его взгляд, как-то нехорошо остекленевший, — и сердце ухнуло в пятки.

— Неужели Джеб?..

— Да. Он сделал вместо меня большую часть того, что должен был сделать я, — нарочито-буднично сказал чародей. — Даже умер.

Деян забористо выругался. Язык не поворачивался попросить обо всем рассказать по порядку, но Голем угадал его желание и продолжил сам:

— Пока я пил и крушил мебель на постоялом дворе, Джеб через своего нового приятеля-барда связался с тремя небесталанными чародеями от моего имени и склонил их на свою сторону: среди молодых давно назревало недовольство бездействием Круга. Один бы я вряд ли смог надолго задержать речной поток, несмотря на «вдовьи слезы»; но Джеб и его союзники нашли меня, когда я прикидывал место для плотины, — и мы объединили усилия. Большие дела в одиночку не делаются: мудрость старинная — скверная, но верная.

— Сумасшедшая Вильма говорила так же, — сказал Деян.

— Последнее, что я помню ясно, — как выпустил тварей повертухи, — продолжил Голем. — Потом меня скрутило; дальше мрак. Я — и все остальные — были уверены, что смерть найдет меня в положенный срок: никто еще не переживал полной порции «вдовьих слез». Но юный потомок старого приятеля и его командир оказали мне услугу.

— Ян Бервен и полковник Ритшоф?

— Они, — кивнул Голем. — Ян боялся моего гнева, но настолько не желал оказаться причастным к моей смерти, что решился вылить часть зелья и разбавил водой; Ритшоф его хитрость заметил — но не стал мешать, опасаясь за жизнь своего гроссмейстера ен’Гарбдада. А я был уже слишком плох, чтобы обнаружить подмену… Джеб вместе с союзниками довел чары до конца и провел под моим именем переговоры: в нынешнее время мало кто знает, как я выглядел, а те, кто знают, помнят и то, что прежде я свободно мог говорить его устами. В обман поначалу поверили все, кроме Венжара, который меньше всего желал раскрытия. Дальше Джебу следовало бы занять мое место: однако он отказался. Я все еще дышал, и он отдал свою жизнь — вернул на место ту искру силы, которую я столетья назад вложил в него, — чтобы продлить мою… Просто рассыпался прахом. Помешать ему никто не мог. Да и не хотел: смерть Старожского Голема позволяла избежать смуты и некоторых неприятных вопросов насчет земельного наследования и места в Круге. Венжар сказал — он просил передать тебе благодарность, Деян. И пожелание жить дальше не стесняясь того, кто ты есть.

— Я буду помнить, — сказал Деян, сглотнув ком в горле.

— После объявления о моей якобы кончине все, кто был в курсе подоплеки событий, ожидали окончательного разрешения проблемы путем уже настоящей моей смерти, — сказал Голем. — Но, представь себе, Венжар не врал, когда говорил, что ждал моего возвращения и надеялся на него. Экая шутка! Понимая, что самому мне не пережить последствий продолжительного смертного сна, он когда-то поручил нескольким чародеям-медикам из числа приближенных к Кругу заняться поиском пути восстановления тела. Они кое-чего добились. Благодаря их усилиям — и щедрому дару Джеба — я жив. Даже не могу пожаловаться здоровье. Все же Венж удивительный человек: умеет преподносить сюрпризы, это у него не отнимешь.

Деян кивнул, хотя гроссмейстер ен’Гарбдад не казался ему таким уж удивительным.

— А что война? — спросил он.

— Статус Медвежьего Спокоища и прилегающих территорий пока остается спорным: пока они находятся под прямым контролем Круга, но в соответствии с намеченным договором, вероятно, вновь отойдут королевству Дарвенскому взамен на право свободного использования речных вод… Но, так или иначе, я заставлю короля Вимила довести восстановление обескровленных земель до конца: за это можешь не беспокоиться.

— Спасибо.

— Пожалуйста. — Голем криво усмехнулся. — И вот я очнулся. И что же? — Он развел руками. — Старый миропорядок триста лет назад разрушен из-за моей прихоти. Кругом лютует зима, бессмысленная бойня остановлена — но слишком поздно: на тысячу верст вокруг землю опустошила «трясучка», продолжают опустошать голод и холода; и к следующему году после вывертов с погодой хорошего урожая ждать не приходится. Джеб умер за меня, ты погиб по моему недосмотру. На счастье Венжара, я узнал про то, как он тебя отпустил и к чему это привело, еще когда был слишком слаб… Никогда я еще так сильно не жалел о том, что выжил, как в те дни. От мысли, что пора закончить это все, меня отвращало лишь то, что я не смел пустить дар Джеба по ветру вместе с его прахом. И еще одно. — Он вытащил из-за пазухи мундира сложенный лист бумаги и протянул Деяну. — Насчет письма Венжар тоже не соврал.

— Думаешь, мне стоит?.. — Деян растерянно взглянул на Голема.

— Да читай, читай вслух, — раздраженно сказал тот. — Ничего там секретного нет. Это последнее письмо моей жены ко мне, — пояснил он Эльме. — Друг сохранил его для меня.

Деян вгляделся в выведенные мелким красивым почерком строки. Вначале шли слова сожаления и благодарности, которые он все же не посчитал возможным зачитывать. Письмо было коротким.

— Радмила была уверена, что я не оставлю без внимания ее просьбу, — сказал Голем, забирая письмо и пряча за пазуху. — Она не ошиблась: я не смею… Венжар замечательно справляется с политикой без меня, так что я воспользовался возможностью и сделал крюк, чтобы попасть сюда. Но раз дела здесь завершены — по счастью, иным путем, чем я предполагал, — мне пора возвращаться.

— Куда ты теперь? — нерешительно спросил Деян. Ему не хотелось, чтобы все заканчивалось вот так, однако он не знал, что сказать еще. — И что собираешься делать?

— Сначала к барону: буду убеждать его взглянуть на вещи здраво и удовлетвориться теми привилегиями и льготами, что король готов предложить. После будет собрание сначала Малого, а затем Большого Круга, на котором объявят о моем очередном «воскрешении» и утвердят мирный договор. А как покончим со всем этим — видно будет.

— Ясно, — сказал Деян. — Ясно…

— Не знаю, выйдет ли из этого хоть для кого какой-нибудь прок: может, и нет. — Голем пожал плечами. — Но в мире на всех хватит работы: тут Радмила права. Ну, прощай! Береги себя, Деян; и ты, Эльма. Рад был свидеться. Может, не в последний раз.

Он развернулся, чтобы уйти.

— Удачи тебе, — сказал Деян ему в спину.

Чародей пружинистой походкой уходил прочь по тропе; его одинокая фигура в черном мундире среди густых лесных теней уже была едва видна.

— Милорд! — Эльма вдруг сорвалась с места и поспешила его догнать. — Постойте.

— Да? — Он взглянул на нее с удивлением.

— Спасибо вам. За все. — Она обняла его и коснулась губами небритой щеки. — Будьте осторожны, милорд Ригич. Хорошо?

— Ну, девушка, не вгоняй меня в краску! — Голем бережно сжал ее плечи. — И запомни: для тебя я никакой не «милорд».

— Но…

— Эльма, из небезразличных мне людей только жена никогда не обращалась ко мне по имени, — мягко перебил он, — и тем огорчала меня. Не надо следовать ее примеру.

— Как скажете, мил… Рибен, — с запинкой выговорила Эльма.

Деян подошел и, повинуясь порыву, крепко обнял их обоих.

В груди разливалась щемяще-теплая радость — или, может быть, даже счастье; от нее перехватывало дыхание. Теперь, в это мгновение, он наконец-то почувствовал, что все хорошо. Намного лучше, чем можно было представить; лучше, чем раньше.

— Бен! Сейчас у меня нет дома, в который можно было бы тебя пригласить и усадить за стол, — сказал Деян, когда снова смог говорить. — Но когда-нибудь он будет построен, а мой дом — твой дом: всегда.

— Наш дом, — поправила Эльма, заставив теперь уже Деяна покраснеть.

Голем рассмеялся:

— Спасибо, девушка! Деян, я твой должник, — а я не люблю быть должным. Внизу, в камере-кабинете у галереи, есть сундук. Ты сможешь его открыть: в нем — мои старые книги, по которым я когда-то учился. Можешь продать их: они по нынешним временам стоят целое состояние.

— Спасибо, но… — начал Деян.

— Мне они не нужны, — перебил Голем. — Можешь продать — или можешь прочесть их сам, — с лукавой улыбкой добавил он. — А если когда-нибудь надумаете отправиться в «большой мир» — найдите меня: я буду рад. И охотно отыщу какое-нибудь занятие, которое придется тебе по вкусу, Деян. Ну, мне пора. Бывай!

Он отступил назад и исчез — как будто его и не было.

— Эй… — растерянно окликнула Эльма, оглядываясь.

— Кажется, ты почти заставила его прослезиться. — Деян обнял ее за плечо. Лес вокруг казался необычно уютным. — А он не любит долгих прощаний.

— Понятно. — Эльма улыбнулась. — Что за книги?

— Что-то про чародейство, наверное.

— Будешь смотреть?

— Буду, — с неожиданной для себя уверенностью сказал Деян. — Но не прямо сейчас.

Ему не хотелось спускаться из живого, дышащего леса в темное и душное подземелье: чудеса могли подождать до ночи.

— Есть еще одно дело, — сказал он, глядя на растущие между камней веснянки — хрупкого, даже робкого вида, но невероятно стойкие бело-голубые цветы — Сходишь со мной, Серая?

К кладбищу они подошли с двумя букетами: большим — сразу и отцу с матерью, и братьям, чьи могилы остались где-то за сотни верст, — и чуть поменьше: к неприметному надгробью старой знахарки.

Последние лучи закатного солнца освещали могилы.

— Я дал зарок: сразу, как вернусь, выбью на камне имя, — объяснил Деян, кладя букет. — Голем сказал, «Вильма» — это что-то вроде присловья: «Пусть боги смотрят в другую сторону». Или как-то так. Ничего, в общем, плохого. Сейчас по темноте каменотеса из меня не выйдет: так хоть цветы…

— Тебе и не нужно ничего делать: присмотрись-ка получше, — странным голосом сказала Эльма.

Деян прищурился, пытаясь разглядеть надгробие лучше: время, проведенное в ханрумской мэрии за письменным столом, порядком подпортило его зрение, поэтому он совсем не сразу рассмотрел две длинных ровных надписи, идущие наискось через камень.

— Похоже, Рибен хотел закончить твои дела, — сказала Эльма. — Но откуда ему знать имя?

— Она дочь его жены, Радмилы, от второго мужа. — Деян выпрямился. С надписью камень смотрелся куда лучше. — Мне тоже об этом подумалось, еще в госпитале… Иначе колдовство бы не сработало.

— Колдовство? — непонимающе нахмурилась Эльма.

— Мы с Големом родня, совсем дальняя, но, если судить по лицу, я много от его деда, моего пра-пращура, перенял, — объяснил Деян. — А в прошлом сам Голем передал жене часть своей духовной крови, когда та была ужа беременна… Таким образом, мы с Вильмой тоже получаемся как будто родственники: потому она и смогла спасти мне жизнь, когда меня искалечило, а иначе бы ничего не вышло, поскольку по обычной-то крови мы с ней чужие… Дед Големов тут ни причем, поскольку Вильма в Орыжи пришлая. И, значит, кем-то, кроме как дочерью Радмилы, она вряд ли могла быть… Хотя наверняка теперь уже не узнать. Наверное, Голем рассуждал похожим образом. Или, может быть, ему просто нравится так думать?

— Внизу, в кабинете, есть семейный портрет, — задумчиво сказала Эльма. — Его жена была очень красивой женщиной. Наверное, он сильно любил ее.

— Да, — согласился Деян. — Очень любил.

Уже в темноте они вернулись к Сердце-горе и по неприметной зачарованной лестнице, начинавшейся прямо среди развалин, спустились вниз. Обжитая орыжцами часть подземелий больше напоминала богатые волковские погреба, чем казематы древнего замка; но другая половина пахла каменной пылью и сказкой, и черные тени прошлого, таясь в неосвещенных углах, тянули к нежданным гостям свои бесплотные руки. Угрожающе и просительно, выжидающе и приветственно, приглашая услышать, увидеть, объять, стать частью сбывшейся — но законченой ли? — старой легенды…

В галерее рядом с усыпальницей оказалось больше десятка портретов; наверняка Деян смог узнать лишь Джеба с непривычно ироничным выражением лица и Венжара ен’Гарбдада — почему-то верхом на лошади. Но легко было предположить, что щуплый старик с проницательными глазами — председатель Марфус Дваржич, лысый толстяк в мундире — Влад Бервен; немного обрюзгший человек с мечом в руках у фамильного герба — отец Голема. А рядом, в простой раме, до странного похожий лицом на самого Деяна офицер в зеленом с золотом мундире — дед, князь Микел Ригич. И красивый мужчина в роскошных одеждах на фоне высоких башен далекого города — император Радислав, великий правитель и великий преступник, чье честолюбие стало причиной стольких несчастий.

— Деян, ты уверен, что хочешь остаться в Орыжи? — спросила Эльма, пока они ходили около картин.

Джибанд — Джеб Ригич — с портрета как будто следил за ними лукавым взглядом.

«Вот каковы настоящие Герои, — подумал Деян. — О них не слагают легенд; но в нужный момент они берут судьбу под узцы — и делают то, что нужно. А сами остаются в тени истории: такова их воля. Но не серчай, Джеб: тебе Рибен не даст кануть в забвение. Потому как Голем — вы, двое; так правильно, и против этого не попишешь…»

— Подумай еще, — сказала Эльма. — Все же большой мир…

Говорила она с нарочитым спокойствием; в глазах притаилась тревога.

— Я долго ехал сюда, и наконец я здесь. — Деян поцеловал ее. — Да: сейчас я уверен. А потом… Потом будет потом. Как ты сказала когда-то, мы свободные люди; так что захотим или надо будет — уедем. Вместе.

Теперь — он ясно вдруг почувствовал — у него был выбор. И сознавать это было замечательно.

Конец.

Екатерина Годвер aka Ink Visitor.

2015–2017 г.г.

Ред. июнь 2018 г.