Алракцитовое сердце. Том II

Глава пятая Гроссмейстер

Следующие два дня пути оказались намного хуже дня первого. Дорога поднималась в гору и не становилась лучше, но Голем, худо-бедно восстановивший силы, торопил — потому они ехали с рассвета едва ли не до полуночи: он остановился только тогда, когда измученная вьючная кобыла провалилась копытом в глубокую яму и поломала ногу. Альбут выстрелом избавил животное от мучений и объявил, что дальше рисковать людьми и лошадьми отказывается. Голем, скрипя зубами, признал его правоту.

Было не до разговоров; вообще ни до чего.

С трудом заставив себя встать после короткого и тревожного сна, Деян подумал, что в первые дни после выхода из Орыжи чародей, верно, щадил его — иначе они далеко бы не ушли. Усиливающаяся с каждым часом боль в лодыжке делала изматывающую дорогу совсем невыносимой. Промучавшись до полудня, Деян вспомнил о лекарстве Харраны и без долгих колебаний воспользовался им сам; сразу стало легче, но навалилось какое-то сонное отупение. Потому от последних часов пути в памяти остались только разрозненные обрывки; даже невероятно огромная река, которая стала видна, когда они выехали на открытое пространство, с высоты показалась ему похожей на грязную ленту и совершенно не произвела впечатления…

Однако к вечеру действие лекарства ослабело ровно настолько, чтобы он все еще мог наступать на ногу — но уже мог соображать. Произошло это весьма своевременно, потому как цель изнурительного пути показалась впереди. Она рассеивала сумерки огнями сотен костров, у которых отогревалась и кашеварила оборонявшая высоты армия; встречный ветер издалека доносил густой, тяжелый запах и стук топоров: солдаты восстанавливали подмытые ливнями укрепления.

К границе огромного лагеря подъехали в открытую, не таясь. Отряд, охранявший дорогу, позволил им приблизиться, но, когда до освещенного круга оставалось полсотни шагов, взял их на прицел; офицер приказал остановиться и назвать себя.

Деян ожидал от Голема какого-нибудь впечатляющего колдовского представления, вроде того, что тот устроил в Нелове с завязыванием штыка в узел — однако на этот раз все произошло обыденно. Капитан Альбут переговорил с офицером, который оказался его знакомым, после чего ушел с ним в лагерь один. А спустя четверть часа появились четверо мужчин, носивших черные нарукавные повязки и теплые плащи поверх обычных мундиров, и пригласили — скорее, потребовали — проследовать за собой.

Капитан не вернулся: после женитьбы он со всей очевидностью потерял к своей «темной лошадке» интерес, а его люди вовсе никакого интереса к чародейским делам не имели; потому, едва оказавшись в лагере, увели лошадей и смешались с другими солдатами, подошедшими поглазеть на странную процессию.

Оглянувшись, Деян понял, что они с Големом остались вдвоем.

Конвоиры безмолвно вели их между костров и палаток, взяв в квадрат.

В Орыжи каждый год — кроме последнего — отмечали приход Старого Солнца, когда день становился равен ночи. С утра молодежь кланялась старшим и поминала предков, к полудню накрывали праздничный обед, часть которого оставляли в лесу или отдавали огню в благодарность за урожай, а на закате зажигали костры под деревьями духов на убранных полях… Глядя на развернувшийся вокруг лагерь, Деян невольно вспомнил гуляния на Старосвет: присутствовало очевидное сходство, хотя здесь все было чудовищно извращенным и преувеличенным, нездоровым, злым. Старосвет был днем, когда люди осмысляли прожитую жизнь, праздником старости и смерти — а смерть была самой сутью, предназначением и судьбой зажатой на высотах армии.

Спустя недолгое время, пройдя через плотное кольцо солдат, конвоиры вывели их на утопающие в грязи деревянные мостки, проложенные к четырем высоким и солидным с виду походным шатрам. Из одного из них вышел рослый старик в украшенном золотыми и красными нитями черном плаще и прищурился на яркий свет факелов, пытаясь лучше рассмотреть пришедших.

Еще не было сказано ни единого слова, однако Деян ни на мгновение не усомнился, кто перед ним.

Мундира гроссмейстер Венжар ен’Гарбдад не носил. Он совсем не выглядел дряхлым стариком, как можно было ожидать, учитывая его возраст: морщины не превратили лицо гроссмейстера в печеное яблоко, не согнули спины, не проредили волос и белоснежной окладистой бороды, придававшей правильным чертам его лица суровость. Он был высок ростом, широк в плечах и даже в старости оставался очень хорош собой; его, в отличие от Голема, никак невозможно было принять за простого пастуха или солдата — вся его фигура источала силу и властность. Тогда как глубокое изумление, отразившееся на его лице, показалось Деяну неискренним: Венжар ен’Гарбдад ожидал увидеть именно того, кого увидел — иначе их бы не приняли с такой поспешностью.

— Не верю глазам своим, но они не лгут мне, — велеречиво начал он, шагнув Голему навстречу. — Рибен! Когда я молил Небеса о помощи, то не смел предположить, что надежда явится в твоем обличье…

Гроссмейстер подошел ближе — и улыбка на его лице погасла, а сам он в одно мгновенье стал как будто ниже ростом, сгорбился и постарел; словно все прожитые столетия разом навалились ему на плечи.

— Но ты пришел не затем, чтобы помочь, — заключил он упавшим голосом.

Голем молчал. Деян мог видеть только его напряженную спину.

— Все же, что бы ни привело тебя сюда, я рад тебя видеть, Бен. Не думал, что доведется. — К гроссмейстеру ен’Гарбдаду вернулось самообладание и царственная осанка; во взгляде промелькнуло что-то теплое.

Он протянул к Голему руки — но тот не шелохнулся.

— Я тем паче не думал, что придет день, когда я буду пробираться к твоему шатру под дулами ружей, Венжар, и обнаружу тебя разряженным, точно павлин, стариком, — негромко сказал Голем. Это были его первые слова с того мгновения, как впереди показались огни солдатских костров; Деян почувствовал озноб — столь непривычно зло, угрожающе и властно прозвучал голос чародея. — Продолжим здесь, на виду у всех, или все же пригласишь войти?

Деян огляделся. Не считая сопровождавших их по лагерю четырех офицеров, рядом, таясь в тени от шатров, собралось не менее полутора десятков человек. В темноте невозможно оказалось разглядеть их одежду и лица, но Деян предположил, что это все офицеры-чародеи разных рангов и их помощники.

— Как тебе будет угодно, Рибен. — Если гроссмейстер ен’Гарбдад и чувствовал перед Големом страх, то сумел его не показать перед своими людьми. — Алнарон!

— Слушаю, Ваше Превосходительство. — От толпы наблюдателей отделилась темная фигура, на свету оказавшаяся худощавым плешивым мужчиной в черном мундире, не намного уступавшим в роскоши гроссмейстерской мантии.

— Слушайте внимательно, генерал. И вы все! — гроссмейстер Венжар ен’Гарбдад обвел взглядом собравшихся в тени шатров людей, которых становилось все больше: первые ряды не отпрянули только потому, что на них напирали сзади. — Четверть часа назад в наше расположение прибыл неожиданный гость. — Гроссмейстер поворотом головы указал на Голема. — Рад вам представить: князь Рибен Ригич. Старожский Голем.

По толпе пронесся изумленный возглас; названный Алнароном мужчина вздрогнул, но через мгновение вновь овладел собой и нацепил маску равнодушия.

— Как и вы, до нынешнего часа я полагал подобное невозможным, однако правда перед вашими глазами, — продолжил гроссмейстер, возвысив голос. — Князь Ригич мой гость. Он в своем праве находиться, где пожелает, — и не сомневайтесь: он в силах доказать это право любому из вас. Не пытайтесь ему перечить, если вам дорога голова.

— Мое почтение, милорд, — все с тем же невозмутимым выражением лица Алнарон опустился перед Големом на одно колено прямо на заляпанные грязью мостки. — Мой отец имел честь сражаться под вашими знаменами.

Лишь после этого Голем удостоил его взглядом и коротким кивком.

— Предлагаю продолжить разговор под крышей. — Венжар ен’Гарбдад отступил чуть в сторону и обвел широким жестом вход в шатер. — Если, конечно, милорд Ригич не возражает.

Голем скривился:

— Чем ломать комедию, прикажи лучше подать вина. Идем! — Голем чуть повернул голову — и Деян со смешанными чувствами понял, что последние слова обращены к нему. Ему хотелось знать, чем все закончится, однако совсем не улыбалось оказаться между молотом и наковальней. Но выбора все равно не было; после устроенного гроссмейстером представления возражать при всех Голему было бы неразумно.

Генерал Алнарон попытался проследовать за гроссмейстером — но тот повелительным жестом запретил ему входить.

Снаружи при неверном свете фонарей и факелов шатер выглядел богато и красочно, словно сошел с одной из тех разноцветных картинок, которые иногда попадали в Орыжь, потому и внутри Деян ожидал увидеть что-нибудь удивительное. Однако действительность, скрытая за вторым, внутренним пологом, оказалась обыденна и даже неказиста. Пол был укрыт очень толстой ворсистой тканью, витой орнамент на которой едва удавалось различить за грязными разводами; подвешенный к удерживавшей потолок треноге масляный фонарь давал тусклый желтый свет. Из мебели внутри было три составленных вместе стола, несколько табуретов и пара сундуков. Заднюю часть шатра отгораживала еще одна занавесь, неплотно задернутая, так что можно было различить скрывавшуюся за ней кровать и умывальник.

Самым необычным предметом в походном шатре Венжара ен’Гарбдада оказался большой стеклянный графин с налитой в нем до середины золотистой жидкостью и тонкие, на высоких ножках, очень прозрачные стаканы, стоящие на столе рядом с разложенной картой, какими-то бумагами и книгами.

Присмотревшись лучше к гроссмейстеру и к его чуть нетвердой походке, Деян с недоумением подумал, что тот, похоже, пьян.

Впрочем, вряд ли стоило удивляться: если Голем мог в неподходящий момент напиться вдрызг, то почему не мог поступить так же Венжар ен’Гарбдад? Причин искать забытья у него наверняка было не меньше, чем у Голема, и ответственность за целую армию вряд ли могла его остановить: если судить по Голему — чародеи вовсе не привыкли останавливаться и отказывать себе в исполнении желаний…

Деян украдкой вздохнул: от разговора двух великих колдунов прошлого определенно не стоило ждать в настоящем ничего хорошего.

Но беда пришла раньше и совсем не с той стороны.

— Невероятно, это и вправду ты, Бен! — сказал гроссмейстер, остановившись у стола. — В тот самый день, когда я окончательно разуверился в такой возможности…

— Почему же сейчас, а не на полтора столетия раньше? — спросил Голем насмешливо.

— Утром доставили донесение: Старожье разрушено, — буднично сказал гроссмейстер. — Мои рекрутеры надеялись добрать там бойцов, но баронские псы успели первыми. От села, в какое превратился Старож, остались одни угли.

Долгие мгновения до сознания Деяна доходило значение тех слов, что он услышал; охваченный паникой, он по привычке взглянул на Голема — и встретил ответный взгляд: растерянный, почти испуганный.

— Ты уверен, Венж? — переспросил у гроссмейстера Голем. — Тут нет ошибки?

— Вполне. — Гроссмейстер вытащил из горы бумаг на столе какой-то документ и протянул ему. Голем стал читать, все больше и больше хмурясь.

Деян подошел и заглянул чародею через плечо, но буквы расплывались перед глазами.

— Что такое, Бен? — обеспокоенно спросил гроссмейстер. — Только не говори мне, что Джеб остался там.

— Что такое?! — Голем швырнул бумагу на стол — Это моя земля, Венжар! И ты спрашиваешь, «что такое»?! Деян, мой проводник и помощник, оттуда родом…

— Не имею чести быть с вами знакомым, молодой человек, но сожалею, что Братство не сумело защитить ваш дом, — сухо, но без издевки сказал гроссмейстер ен’Гардбдад и снова повернулся к Голему. — Это была твоя земля, Рибен. Была — до тех пор, пока ты ее не бросил.

— Венжар, проклятый ты идиот, — прорычал Голем, не глядя на гроссмейстера: разложенная на столе карта захватила все его внимание. — Да как это вообще стало возможно?!

— Вот так, надо полагать. — Гроссмейстер передвинул вперед по карте какие-то фигурки. — Точно неизвестно. Информация всегда запаздывает, сам понимаешь… А поскольку Святейший Патриарх королевства Дарвенского намерен меня здесь похоронить, запаздывает сильнее обычного.

— Круг должен был давно остановить это безумие!

— Политика! — Гроссмейстер развел руками. — Любой, кто поддержит одну сторону, потеряет поддержку второй: чем вмешиваться, намного выгоднее дождаться, кто выйдет победителем. Если ты скажешь, что мы измельчали, Бен, то будешь прав… Даже наша сила — и та измельчала; ты заметил? Или тебя это не коснулась?

— Я заметил, что ты потерял разум, Венжар, раз позволил загнать себя в такую дурацкую ловушку! — Голем хлопнул ладонью по карте. — И не ты один!

— А ты, я смотрю, по-прежнему ничуть не сомневаешься в собственном здравомыслии, — насмешливо сказал гроссмейстер ен’Гарбдад. — Точь-в-точь как нынешняя Председатель Круга: она приходится старине Марфусу двоюродной внучкой, но имеет со стариком прискорбно мало общего.

Голем, не спрашивая позволения, взял ближайший стакан и плеснул в него выпивки из графина. Пригубил, поморщился, но наполнил до краев.

— Твои речи так же слащавы и приторны, как твое вино, Венжар, — сказал он. — Ты знал, что я еще жив. Так почему же поспешил объявить меня мертвым, а затем вычеркнуть отовсюду мое имя?

— Твоего имени я не трогал, — возразил гроссмейстер ен’Гарбдад. — Но после того как один эгоистичный и самоуверенный чародей сделался для мира все равно что мертвым, Кругу для решения внутренних разногласий стал нужен еще один голос. Поэтому…

— Не Кругу, но тебе, чтобы сохранить власть — ведь так, Венжар? — перебил Голем.

Чародеи продолжали обмен оскорблениями, называли какие-то имена, обвиняли друг друга в глупости. Затерянная в Медвежьем Спокоище Орыжь была для них точкой на карте, ее гибель — мимолетным мгновением в их вековом споре; событием досадным, но незначительным и уже свершившимся, а потому более не заслуживающим внимания.

Кем были они, великие чародеи прошлого, герои исторических хроник и легенд — и кем была кучка небогатых простолюдинов: землепашцев, охотников, шорников?

— Ты должен был отступить раньше, — доказывал Голем гроссмейстеру ен’Гарбдаду, двигая фигурки по карте. — Но ты…

— Рибен, я свободен? — потеряв терпение, перебил его Деян. — Ты здесь, и наш с тобой уговор закончен. Я могу уйти?

— Куда?.. — Голем взглянул с растерянностью и досадой. — Подожди. Нужно поговорить.

— Я достаточно слышал твоих разговоров, — сказал Деян, — и мне ничего от тебя не нужно: хватит и епископской грамоты. — Он хлопнул себя по карману, где лежала записка преподобного Андрия. — Так я могу идти?

Чародей молчал, глядя на него расширившимися глазами. Не дождавшись ответа, Деян пошел к выходу из шатра.

— Деян!.. — Голем удержал его за локоть и заставил обернуться.

— Что?.. — с фальшивым спокойствием спросил Деян. Никогда прежде он не испытывал такого желания ударить чародея, как сейчас; тот почувствовал его злость — и вздрогнул, убрал руку.

— Ничего. Ты свободен… Ты всегда был свободен. — Голем отступил назад; растерянность и отчаяние на его лице сменились гневом и обидой. — И можешь идти куда пожелаешь, конечно. Венжар, твои люди ведь не будут препятствовать?

— Не будут, — лаконично подтвердил гроссмейстер ен’Гарбдад.

— Тогда прощайте, милорды; рад был знакомству!

Деян отвесил короткий поклон и вышел вон.

Ступив в темную прихожую между внутренним и внешним пологом шатра, Деян подумал, что не желает служить мишенью для чьего-либо любопытства и по науке Голема попытался «прикинуться камнем», чтобы сделаться невидимым для чужих глаз. Получилось или нет — но, когда он вышел наружу, Алнарон не обратил на него ровным счетом никакого внимания: неподвижный, как статуя, генерал с застывшей на лице мрачной гримасой стоял у входа, а с ним еще четверо мужчин, тех самых, что сопровождали Голема к гроссмейстеру. Кроме них рядом никого не было; очевидно, Алнарон приказал всем разойтись.

Деян глубоко вдохнул смрадный воздух лагеря. Ничего, ровным счетом ничего не переменилось: так же воняло лошадьми, испражнениями и отсыревшим деревом, так же стучали в отдалении топоры, так же накрапывал дождь, — только Орыжи больше не было на свете. Давно уже не было; и пока он развлекался на постоялом дворе в Нелове, вороны и волки объедали кости…

Ему хотелось упасть в грязь и завыть; вот только он знал, что от этого не будет никакого толка. Когда поочередно умерли Вильма, отец и мать, у него оставались братья и друзья; когда Кенек Пабал походя упомянул о гибели Мажела и Нареха, оставались Эльма и Терош Хадем, и все другие люди, не близкие ему, но которыми он так или иначе дорожил. А теперь никого не осталось. И от него самого ничего не осталось: только слабая, бесполезная плоть.

Деян заскрипел зубами.

Он распрощался с чародеем в намерении немедля потребовать свежую лошадь и уехать — но лишь теперь до конца осознал, что ему некуда идти. Разве что пуститься галопом куда глаза глядят — в надежде в темноте слететь с дороги и свернуть шею. Но это был не слишком надежный способ быстро со всем покончить; а другого вовсе не было: ружье осталось притороченным к седлу.

Должно быть, из его груди все-таки вырвался стон, потому как Алнарон резко повернулся в его сторону:

— Милорд?..

Деян едва не расхохотался.

«Милорд!»

Он потерял все, зато сам — пусть и не взаправду — сделался одним из тех, кого презирал за высокомерие и близорукость: Господин Великий Судия плевал на справедливость, но знал толк в жестоких шутках.

— Милорд?.. — вновь обратился к нему Алнарон. — Что вам угодно?

Голос генерала выдавал неприязнь: в отсутствии Венжара ен’Гарбдада он не слишком старался приворяться.

— Ничего не нужно. — Деян покачал головой и утер выступившие на глазах — от горя или от смеха? — слезы. — Простите за беспокойство: я просто вышел подышать.

Пытаться сотворить чары на виду у настоящих чародеев ему не хотелось, стоять под настороженным генеральским взглядом хотелось еще меньше, поэтому, кивнув Алнарону, Деян зашел обратно в темную прихожую шатра; но дальше проходить не стал.

Он бы предпочел исчезнуть по-настоящему — но за неимением такой возможности снова «обернулся камнем» и замер в темноте; тут он мог хотя бы побыть один…

На него навалилась вдруг чудовищная усталость.

Но из-за внутреннего полога доносились громкие голоса, и вскоре он невольно стал прислушиваться.

— Хватит ходить вокруг да около! «Торговые» войны должны вестись на бумаге, а не на полях, иначе проигрывают все, кроме банкиров и торговцев оружием. — Голос Голема от злости и постоянного крика сделался сиплым. — Пусть Марфус умер, но ты сам признал, что посадил на мое место марионетку, чтобы сохранить в Круге большинство, — и что же?! Как ты мог все это допустить?!

— Я?! — воскликнул гроссмейстер ен’Гарбдад. — По-твоему, я это допустил?

— Ты; и, клянусь Небесами, ты за это ответишь.

— Перед Небесами — отвечу, но уж точно не перед тобой, Бен, — сказал гроссмейстер ен’Гарбдад. — На самом деле ты мало что знаешь, да? С этого надо было начинать…

— Твои оправдания не изменят случившегося. — Голем сбавил тон.

— Да уж точно! Как, по-твоему, на самом деле умер Марфус Дваржич, Рибен?

— Это я собирался спросить у тебя.

— Так что ж не спросил?

— Говори, хватит вилять!

— После того, как ты не вернулся из-за края ни через десять дней, ни через тридцать, обстановка стала накаляться, — сказал гроссмейстер ен’Гарбдад. — Императору Радиславу доложили правду о том, что случилось, однако Его Величество усомнился в правдивости наших слов: он никак не хотел верить, что ты мог повести себя столь безответственно… Партия войны распространяла слухи о твоей гибели от рук хавбагов и быстро набирала силу, в Круге тоже нарастали разногласия. Самым лучшим решением казалось вернуть все на свои места. Так что Председатель Марфус, а с ним вместе Ахор и Виндал, попытались воссоздать по твоим записям нужные чары и отправились за тобой за край. Все они погибли, пытаясь тебя вызволить.

— Небеса, но зачем… Почему ты их не отговорил?! — Голем снова сорвался на крик. — Уж ты должен был понимать, что недопустимо так рисковать!

— Может быть, потому, что ты был моим другом, дорогой Бен? — насмешливо поинтересовался гроссмейстер ен’Гарбдад. Он понимал, какое действие его рассказ оказывает на Голема — и, похоже, это явно доставляло ему определенное удовольствие. — Но и возьмись я возражать — все равно бы ничего не вышло, потому как наш Председатель считал тебя едва ли не сыном. Как и дядя Нирим, как и Первый Король Островов Мирг Бон Керрер… Господь милосердный, да спускаясь за край, Марфус хотел спасти не Круг и не Империю, а тебя! Но потерпел неудачу. Я — представь себе! — просил Марфуса позволить мне отправиться вместе с ним; но что ты думаешь? Старик прямо сказал мне, что мое дело — нашептывать на ухо Императору, а как мастер я недостаточно хорош, чтобы помочь им добиться успеха! Поэтому я остался слушать, как по коридорам твоего замка разгуливает ветер, и ждать… После того как на четвертый день сердце Марфуса остановилось, общим решением было объявлено, что ты тоже умер. Необходимо было заполнить место в Круге и предотвратить новые самоубийственные попытки тебя вернуть. Я, как и планировал Марфус на случай неудачи, стал первым кандидатом на место Председателя. Однако некоторые посчитали, что все устроилось для меня подозрительно удачно: им, как и Радиславу, не верилось, что ты просто-напросто бросил их ради погони за химерой; что Марфус мог просто не преуспеть… Они не знали тебя так хорошо, как я! Зато знали мои уязвимые места. Я не получил поддержки, а вскоре вовсе был изгнан из Круга. Император зашел еще дальше и прямо обвинил в твоем и Марфуса убийстве… Мне пришлось бежать. Почти два столетия я вынужден был скрываться за морем, на Дарбате, под чужим именем. Так что Торговые Войны начались и закончились без меня, Рибен: и все по твоей милости.

— Ты лжешь, — сказал Голем.

— Даже не думал! — воскликнул гроссмейстер ен’Гарбдад. — Но какая тебе разница? Ничего не изменилось: из всей Империи по-настоящему тебя волнует судьба лишь одного человека. Но ты трусишь задать вопрос, потому как боишься услышать, что это Радмила приказала разрушить Старожье, чтобы стереть память о тебе. Видел бы ты сейчас свое лицо!

Несколько мгновений гроссмейстер любовался результатом своих слов, затем добавил:

— Но можешь выдохнуть: это не она. И не я, откуда бы ни пришла в твою дурную голову эта мысль.

Грубости из уст царственного старика, каким являлся гроссмейстер, звучали нелепо — но сам он, очевидно, не придавал этому значения.

— Если не ты, тогда кто? — спросил Голем.

— Радислав, — сказал гроссмейстер. — Наш друг-Император был колоссом своего времени: падение его оказалось невероятно разрушительным… Он любил тебя как брата — но и завидовал жестоко, как брату: твоей славе, твоей свободе, тому, как тебя принимали люди. Как уважали и боялись, как почитали и любили. Ему казалось, Нарьяжский трон стоит в тени отца и твоей тени; и это бросает тень на него самого, выставляет перед историей как ведомого, нерешительного правителя. Все было, конечно, не так: но Радислав так думал… Я предупреждал тебя об этом, но ты не слушал! А потом ты ушел. И все посыпалось… Император начал привечать всяких проходимцев, которые умело играли на его честолюбии. Они убедили его развязать войну — а признать поражение и отступиться, пока еще не стало поздно, он оказался не в силах. Стремительный рост налогов одновременно с падением прибылей и военными неудачами привел к внутренним беспорядкам, но чем хуже становилось положение, тем крепче Радислав цеплялся за надежду отыграться и отбить потери. Я мог лишь наблюдать со стороны, а его поступки делались все безумнее… Если поначалу он винил в неудачах дурное стечение обстоятельств и твое отсутствие, то затем назначил виновным тебя самого. Ты, говорил он, не позволил обострить конфликт с Великими Домами Дарбанта и республиканцами из Бадэя в более благоприятное время, ты позволил Островному Содружеству окрепнуть и накопить мощь, и теперь из-за тебя армия Империи раз за разом теряет корабли и солдат.

— Какое еще, к Владыке, благоприятное время?! — прорычал Голем.

— Прежде Радислав понимал, что Империя не может себе позволить большой и долгой войны, — но уязвленное самолюбие затупило его разум, — сказал гроссмейстер ен’Гарбдад. — Я много раз говорил с тобой о том, что необходимо позволить Императору хотя бы отчасти удовлетворить амбиции в конфликтах с Дарбантом и Бадэем! Но ты был слишком горд званием Миротворца и слишком погружен в личные заботы, чтобы прислушаться. А Радислав сделался слишком уязвим к лести, когда после твоей «смерти» и моего «предательства» утратил к партии мира доверие. Империя уже трещала по швам, но вместо того, чтобы спасать то, что еще можно было спасти, охваченный яростью Радислав воевал с твоей тенью; он вознамерился стереть твое имя из истории и не пожалел для этого сил. По его приказу были переправлены книги, разрушены дороги и наложены отводящие чары на все Старожье, а замок разрушен. На твое счастье, Император так не узнал о том, что ты жив. После объявления о твоей смерти мы с Ниримом надежно запечатали казематы и усыпальницу, где стоял твой саркофаг, и скрыли от чужих глаз; люди Радислава так и не нашли входа в подземелье, но побоялись доложить об этом, что было с их стороны весьма благоразумно… В борьбе с твоей тенью Радислав преуспел намного больше, чем в Торговых Войнах. Империя развалилась, и Бадэй занял часть наших территорий: чтобы сохранить остатки чести, Радиславу не осталось ничего иного кроме как покончить с собой. Говорят, даже перед кончиной он не уставал проклинать тебя. Это был жалкий конец великого человека. — В голосе гроссмейстера эн’Гарбдада послышалась грусть.

— А что же Радмила? — глухо спросил Голем.

— К тому дню, когда Радислав приказал разрушить Старожье, она уже давно жила за его пределами. — Гроссмейстер прокашлялся; Деян слышал, как звякнуло стекло. — Твой поступок обескуражил ее и огорчил, как и всех нас: она хорошо — уж получше тебя! — представляла возможные последствия… Как и мы, она надеялась на твое скорое возвращение и продолжала ждать тебя еще два года после того, как погиб Марфус и стало ясно, что надежда несбыточна… Немалый срок для той, что боялась тебя как огня и не могла ужиться с тобой под одной крышей! Отчасти твой безумный поступок примирил ее с тобой и с самой собой. Ты стал в ее глазах не своевольным и взбалмошным полубогом, а простым, уязвимым человеком, который терпит неудачи и совершает ошибки, а иногда бывает над собой не властен… Она поверила, что все последние годы ты был серьезен. Когда я говорил с Радмилой после того, как мы с Ниримом запечатали подземелье, она сказала, что, вспоминая прошлое и думая о будущем, чувствует сожаление и вину; уверен, так оно и было. Но Нирим — которого, между прочим, ты едва не убил! — сумел убедить ее, что нет нужды до смерти соблюдать вдовий траур и заживо хоронить себя в Старожье. За телом Марфуса в числе прочих приезжал младший из его внуков, Корбан, совершенно лишенный колдовского таланта, но относившийся к деду с огромным почтением… Помнишь его?

— Конечно.

— Потом Корбан приехал снова, уже один. Их с Радмилой многое связывало: оба они проживали жизнь бессильными рядом с великими, оба потеряли близких. Когда Корбан предложил ей руку и сердце, она не отказалась и уехала в его поместье под Лацигом; там они скрепили союз. Я в то время уже находился в изгнании, но, говорят, церемония вышла весьма впечатляющей.

— Я рад, — сказал Голем. — что Нирим достучался до ее разума. Корбан был хорошим человеком.

— Но ревнивым мужем, что не удивительно в его положении. — Гроссмейстер ен’Гарбдад помолчал некоторое время — прежде чем продолжить. — О дальнейших событиях я могу судить лишь по слухам, которые доходили до меня через Нирима, пока он не скончался от старости двадцатью годами позже. Но то, что мне известно, заставляет предположить, что твой самоубийственный план отчасти увенчался успехом. Увы! Несвоевременно и не к добру.

— Что значит «несвоевременно»?.. — растерянно спросил Голем. — Почему?

— То, что ты стоишь сейчас здесь — таким, каким я тебя помню, — ясно указывает на то, что время глубоко за краем течет невероятно медленно: чем глубже — тем медленнее, — сказал гроссмейстер. — Замедление нарастает геометрически, а не алгебраически, как мы прежде думали. Я прав?

— Да, — напряженным тоном подтвердил Голем. — Но на что ты намекаешь, Венж?

— Пока ты приближался к цели, здесь прошли годы; и спустя все эти годы ты все-таки сумел изменить, усилить ток хинры Радмилы — и хинры ребенка в ее чреве.

— Небо!

— Отнюдь, Бен: тут дело приземленное, — с насмешкой в голосе сказал гроссмейстер. — Ты, сколько я тебя помню, думать боялся о наследнике, но Радмила смотрела на это иначе. Она была уже совсем не молода, но забота лучших лекарей Империи позволила ей зачать и выносить ребенка. У них с Корбаном родилась дочь; и, как стало ясно, когда девочка подросла, — вопреки известным закономерностям наследования она родилась сильной чародейкой. Поэтому Корбан заподозрил жену в измене.

Голем застонал.

— Увы! — с наигранным сожалением воскликнул гроссмейстер. — Но, право, сложно его винить: что еще ему оставалось думать? Корбан не давал жене и дочери житья, и Радмила, забрав ребенка, ушла… Куда? Этого я не знаю; и никто не знает. Возможно, укрылась от мужа и войны в проклятом Радиславом и ненавистном ей самой Старожье… Хотя Нирим в то время уже скончался, но там у нее еще оставались друзья. Однако уязвленный Корбан и не искал ее; он женился второй раз и до смерти успел настрогать еще полдюжины детей. Бергичи — прямые его потомки. — Гроссмейстер выдержал паузу. — Возможно, это изменит твое намерение отказать мне в помощи?

— С чего бы мне тебе помогать? Ты интриган и лжец, хитроумный, властолюбивый и жадный подлец, гроссмейстер Венжар ен’Гарбдад, а твоего глупого короля следовало бы четвертовать еще до того, как вы все это начали, — сказал Голем. Голос его как будто треснул. — Барон Бергич, приведший бурбоабов на Алракьер, не лучше, но за ревность своего прапрадеда он не в ответе.

— У меня есть то, что тебе нужно. — Гроссмейстер который раз сделал вид, что не услышал оскорблений. — Уезжая из Старожья вместе с Корбаном, Радмила оставила для тебя письмо; где оно было — там его, верно, уже нет после того, как люди Радислава развалили замок. Но копию она отдала Нириму; он посчитал необходимым упомянуть об этом в одной из тех коротких весточек, что мне передавали от него. Ты был неуязвим и все одно что мертв, а я, его племянник, скрывался на чужбине от наемных убийц Императора: и все же твои дела интересовали его куда более моих! А Радмила настолько убеждена была в твоем всемогуществе, что крепче всех нас верила: однажды ты вернешься. Не через десять лет, так через сто, через тысячу, но вернешься. И оказалась права! Благодаря заботам Кжера Бервена сундук с бумагами дяди Нирима уцелел. Когда я вернулся из ссылки, то нашел внутри то письмо. Я сохранил его из уважения к ее памяти, но — не смотри так! — не читал: зачем мне секреты мертвецов? Сейчас оно хранится в секретере в моем кабинете в столичных палатах Братства; тебе будет непросто забрать его, если я погибну и Дарвенское королевство падет.

— Не пытайся купить меня, Венжар, — с угрозой в голосе сказал Голем. — Да еще такой нелепой ложью! Нельзя получить то, чего не существует; хотя не сомневаюсь: уж ты-то сообразишь наскоро какую-нибудь подделку; это ты здорово умеешь. Не то что воевать! Ты сам, со своим жадным до чужих денег и падким на баб корольком вырыл себе яму, и у меня — да ни у кого в здравом уме! — нет причин помогать тебе.

— И это говорит тот, из-за кого весь караван пошел под откос! — Гроссмейстер возвысил голос: теперь в нем звучала неподдельная ярость. — Ты рискнул всем, на все наплевал — даже на то, что женщина, ради которой ты пошел ва-банк, совсем не желала твоей жертвы и прожила жизнь, терзаясь виной за случившееся. И все это не из-за любви, нет! Из-за твоей непомерной гордости: ты не мог примириться с тем, что Мила не любит тебя и ты бессилен это изменить. Как бессилен и отсрочить ее старость… Пала Империя. Тысячи, десятки тысяч — и я среди них! — потеряли все по твоей милости; но виноват кто угодно, только не ты; и ты никому ничего теперь не должен. Конечно, Рибен, конечно!

— Вы что же — малые дети, а я — нянька, чтоб вас сторожить? — спросил Голем. Слова его смешивались со странным звуком, похожим на шипение рассерженной кошки. Деян заглянул в щель между пологом и стенкой шатра: чародей стоял в четырех шагах, и стекло бокала в его руке плавилось и блестящими каплями падало на ковер. Венжар ен'Гарбдад говорил очевидные вещи, которые Голем сам прекрасно сознавал сам, — но выслушивать ни от кого другого не желал.

— Ты — был! — князь Старожский, полномочный посол Империи в Островном Содружестве, второй человек в Малом Круге после Марфуса; не так уж мало, а? — Гроссмейстер издевательски оскалился. — Ты без дозволения оставил службу, пошел против общего решения. Небеса свидетели, Радислав был прав, называя тебя предателем!

— Заткнись! — рявкнул Голем.

— Я благодарен Небесам: они отказали мне в помощи, но дали то, о чем я и просить не смел — возможность напоследок показать тебе дело рук твоих и высказать в лицо, кто ты есть! — Венжар ен’ Гарбдад возвышался над Големом, уперев кулаки в стол. — Более моего это заслужила только Радмила. В конечном счете ты лишил ее всего, даже доброго имени!

Лицо Голема, как когда-то в Орыжи, исказила гримаса безудержного гнева — только в стократ более жуткая; он замахнулся.

Деян ожидал, что в следующее мгновение он убьет гроссмейстера. Но в последний миг Голем чуть отвел руку в сторону и швырнул сверкающий кусок стекла, в который превратился бокал, мимо Венжара ен’Гарбдада в поддерживавший шатер треножник.

Деян отшатнулся, но тут земля содрогнулась с ужасающим грохотом; что-то ударило под колени и сбило его с ног. Шатер рухнул. Больше не было верха и низа — только темнота, навалившаяся тяжелой тканью, хватавшая за лицо и за руки холодными влажными лапами, связывающая и душащая.

Кто-то криком отдавал команды; с сырым стуком сыпались вокруг комья вывороченной земли и обломки мебели. Деян — на бесконечно долгое мгновение оказавшийся в далеком прошлом, когда такой же толчок сбросил его с Сердце-горы под летящие сверху камни, — опомнился и начал барахтаться, но только еще больше запутывался. Прошла вечность, прежде чем ткань перед лицом с треском разошлась и в легкие вновь хлынул холодный воздух.

— Шевельнешься — убью, — лаконично предупредил генерал Алнарон, немедля приставив нож, которым вспорол ткань, к его горлу.

Прозвучало убедительно; впрочем, Деян, жадно глотая смрадный воздух лагеря, вовсе и не думал дергаться. В ушах звенело, в груди драло, а радость от того, что он все еще жив, была какой-то неуместной, маленькой и ненастоящей. Лишь пульсирующая боль в лодыжке каждое мгновение напоминала — все это происходит с ним, происходит на самом деле.

— Не надо, — властно сказала темнота за спиной генерала голосом гроссмейстера ен’Гарбдада. — Из-за того, что этот юноша стоял поблизости, мы с тобой все еще живы. Прояви же немного благодарности!

— Смею надеяться, вы проявите благоразумие и не будете приближаться к этому… существу. — Генерал с видимой неохотой убрал нож. — Он как будто обычный человек, но я чувствую что-то неправильное в нем. Позвольте мне допросить его. И прикажите начать розыски…

— Нет, — перебил его гроссмейстер. — Не пытайтесь задержать Голема, даже если он объявится: это вам не по зубам. И помните: он не враг нам. Хотя — увы! — пока не друг.

Деян сел и огляделся. Стража взяла остатки шатра в плотное кольцо. Сильно и резко пахло горелым: гроссмейстер чарами сжег ткань вокруг себя и теперь стоял, весь засыпанный пеплом, спокойно взирая на освещенный десятком факелов разгром. Голем исчез, как сквозь землю провалился, — а может, провалился в буквальном смысле. Ни следа недавней ярости или опьянения не было на лице Венжара ен’Гарбдада — ни испуга, ни досады; напротив, гроссмейстер даже казался довольным.

— Так вы специально его злили, — сказал Деян, сплюнув набившуюся в рот землю. — Но чего ради? По-моему, он и так был достаточно взбешен, чтобы убить вас.

— Вот именно! Иногда из кипящего котла нужно выпустить пар — иначе не миновать взрыва. — Гроссмейстер ен’Гарбдад, игнорируя протестующий жест Алнарона, подошел и с любопытством уставился на сидящего Деяна сверху вниз. Глаза старика азартно блестели; в это мгновение возможным казалось поверить, что когда-то будущий гроссмейстер Братства Раскаявшихся мог быть кому-то другом.

— Должно быть, в сравнении с Беном я кажусь тебе подлецом и злодеем, — весело сказал он, — который вдобавок вместо почетной встречи устроил благородному герою душ из кипящей смолы.

— Вы оба мне отвратительны, — с чувством сказал Деян. Ему не хотелось вставать; ничего не хотелось. Однако он был все еще жив — и оставшимся ему временем следовало как-то распорядиться.

— Кто ты? — спросил гроссмейстер ен’Гарбдад, пристально глядя на него.

— Никто, — сказал Деян. — Голем выбрал взять с собой меня, чтобы толковых людей от дома не отрывать: хотел как лучше. А они теперь погибли все; зато я — жив.

Взгляд Венжара ен’Гарбдада будто царапал изнутри череп, но, хотя Деян говорил чистую правду, в глазах гроссмейстера читалось недоверие.

«Венжар умный человек: он всегда найдет причину, по которой ему нужно сделать то, что он хочет сделать, — вспомнились Деяну слова Голема. — Дай ему повод — и он обхитрит сам себя».

— Джеб Ригич действительно потерял память? — наконец спросил гроссмейстер ен’Гарбдад.

— Да, — подтвердил Деян. — И ушел… искать память. Или лучшую долю, не знаю. Или просто ушел: быть может, ему надоело в этом всем участвовать.

— Досадно: он единственный, кого Рибен хоть как-то слушает, — сказал гроссмейстер со вздохом. — Но я рад, что Джеб тоже более-менее в порядке. Ну а ты что теперь собираешься делать?

Деян понял, что ни к какому определенному выводу на его счет тот так и не пришел; а причинять неудобства тому, кто мог оказаться глазами и ушами Голема, в планы Венжара ен’Гарбдада пока не входило.

— Припишите меня к армии и отправьте к Альбуту, — сказал Деян, с трудом поднявшись на ноги. — Если возможно.

— К кому? — удивился гроссмейстер.

— К капитану Ранко Альбуту, офицеру из епископской охраны, который привез нас сюда, — объяснил Деян.

Гроссмейстер вопросительно взглянул на Алнарона, и тот кивнул, подтверждая, что понял, о ком речь.

— Это возможно, — сказал гроссмейстер. — Но зачем?

— Оба моих брата и все молодые мужчины с моей родины погибли на вашей войне или погибнут в ближайшие дни, — сказал Деян. — До встречи с Големом я был калекой и потому не мог уйти с ними. Но теперь хочу разделить их судьбу. Я плохой солдат, но Альбут — хороший командир: он сумеет пристроить меня к делу.

Сперва Деян думал попросить приписать его к отряду, в котором воевали земляки; вдруг кто-нибудь еще жив? Но, вспомнив, что тогда придется сообщить о случившемся дома, отказался от этой мысли.

— Хочешь отомстить за своих? — спросил гроссмейстер.

Деян пожал плечами. Он не чувствовал к бергичевцам, которых никогда не видел, ненависти; просто так было правильно — вот и все.

Гроссмейстер ен’Гарбдад долго и пристально разглядывал его, словно пытаясь разгадать некую тайну, отыскать иные, истинные мотивы его просьбы. Затем покачал головой.

— Должен признать, тут Рибен поставил меня в тупик… Но будь по-твоему. — Он повернулся к Алнарону. — Прикажи зачислить его в полк.