Ах ты... дракон!

Глава 2

— Веррни ррррубли, воррюга!

— Шарромыжник!

— Хмыррь!

— Украл у старрррушек, уголовный элемент! Укррррал!

М-м-м… карканье доставало невыносимо, и я попытался отвернуться, не смотреть, не слушать. А вот и пролет — с другой стороны тоже сидели точно такие же бабки. Откуда они здесь взялись, в таком-то количестве? Штук двести, не меньше. Старухи пестрой стаей облепили скалы у дороги, махали рукавами самовязаных вытертых кофт по моде прошлого столетия, сверкали стеклами дешевых очков и глаз с меня не сводили. И орали, орали, орали — так что уши закладывало и раскалывалась голова.

— Сррок тебе светит, фарррмазон! — вопила одна, особо активная. — Срроок! Срррок! Тррри года! Кто мне банки рррразбил?

— Статья сто пятьдесят девятая! — тут же поддакнула вторая.

Третья, видно, самая продвинутая в уголовном кодексе, выдала подруженькам справку:

— Два года полагается! И штрррраф!

— И дррракон! Дррракон! — дополнила четвертая.

— Какой дракон? — не выдерживаю я. Это невыносимо… — Кыш…

Стая загалдела еще громче.

— Штрррраф! И в арррмию!

— Загребут тебя! И сррок! Неудачник!

— Неудачник! — злорадно клохчет стая. — Неудачник!

— Кыш… — я снова пытаюсь отвернуться, голова уже не раскалывается, а отваливается, и перед глазами все плывет, как будто снова словил солнечный удар. Жарко. Больно. — Кыш…

— Максим, успокойся, — что-то прохладное касается моей руки. — Тише. Тише…

Знакомый голос заставляет крикливую стаю отодвинуться и потускнеть, но ненадолго. В следующую секунду морщинистое лицо оказывается совсем близко:

— Жар у него, похоже.

— Жар — это температура? — в старушечьей стае, кажется, завелся птенец — новый голосок звонкий и тонкий. — Мы будем его лекарством кормить, да? А можно я ему компресс на голову положу?

Нет. Не надо! Мне страшно представить, что к моей голове кто-то прикоснется.

— Кыш… — как их отогнать? Голоса совсем не слышно. — Кыш…

— Кого он гоняет?

— Неважно. Голову ему приподнимите…

Что-то льется в рот, прохладное, чуть горьковатое, и птичья стая наконец пропадает. Вместе с птенцами, компрессами и драконами. И злобными выкриками…

Остается только прохлада на лбу.

Все.

Сначала это была просто серость — такая, полосочку. Я тупо таращился на нее, не понимая, почему над моим лицом завис пешеходный переход. Если меня сбили, значит, я должен на нем лежать… или стоять? Нет, лежать. Слабость, и ноги болят… сбили? Тогда почему я вишу в полутора метрах над землей? И где скорая?

Но скорая все не торопилась, а «зебра» на второй взгляд смотрелась довольно странно. Не белая с серыми, а серая с тоненькими черными полочками… Может, это не переход, а решетка? Обезьянник? А тогда что сверху? Видно плохо… только слышно. Какое-то журчание.

Медленно-медленно в мою больную голову вползло понимание, что я просто лежу на спине на чем-то жестком. Серое в полоску — это потолок. Просто он из бревен, как деревенской хате, я такое только в телевизоре и видел, вот и не узнал. Пахнет какой-то травой и супом. И рядом не журчат, а разговаривают…

— …А это была Шемаханская царица, и эта царица всех девушек переловила и посадила, — оживленно излагал детский голос.

— Куда? — заинтересованно переспросил второй. Я скривился: голос был «пенсионерский». Не люблю старух. И еще слышалось тихое, еле слышное постукивание… странное такое…

— В подвал, на переработку, — тут же отозвался первый. — Там еще эти сидели, которые из «Шрека»: Белоснежка, Красавица-в-коме…

— Кто-кто? Ты уверена, что правильно запомнила?

— А че? Ну… ну, может, ее как-то по-другому звали, но это неважно, она все равно второстепенная, только в обмороки и падает, ничего больше не делает. Вот. Значит, сидят они, сидят, плачут, и вдруг буммм! Это Змей Горыныч все начал взрывать, и подвал тоже… А потом прилетел на ослике Губка Боб и как закричит: «О боже, они убили Кенни!»

— Кого?

— А, это один такой… его все время убивают, так прикольней. И тут богатыри — у них такие дубины тяжеленные, знаешь, папа говорит, что они палицы называются. Ну это ж смешно. Палец — он же маленький, а дубины во какие! Он ошибается, да?

— Не совсем. И что было дальше?

— А дальше богатыри каааааак дали! Эта Шемаханская аж облысела, когда их увидела! Она волшебную силу потеряла, и ее выгнали. Вот. Хорошо, что не убили.

— Тебе ее жалко?

— Да нет. Просто когда злодея не убивают, значит, он еще вернется. И будет новый мультик. Она сейчас пластическую операцию сделает, и… бабушка Ира, а ты почему смеешься?

— Да так, — фыркнула «бабушка». — Представила просто. А откуда там взялся летающий ослик?

— Как откуда? Это ослик со Шреком пошел освобождать принцессу, а там такая дракониха их зажарить хотела. И он, чтобы ее отвлечь, сказал, что он типа в нее влюблен. Вот. И у них родились такие ослики, как он, только летающие и с огнем, как их мама. Там еще так смешно было, как принцесса Шреку завтрак готовила! Она запела, и птица лопнула, а Фиона ее яйца из гнезда зажарила!

— Мда… А ты «Ну погоди» не смотрела?

— Нет, его же запретили. Он вредный для детей, там Волк курит.

— А «Шрек», значит, полезный… Слушай, дитя нового века, проверь-ка лучше, как там наш больной.

— Щас!

Я даже не успеваю сообразить, кто именно тут «больной». Соображаю только тогда, когда в поле зрения вплывает круглощекая мордочка чилдрена лет пяти-шести, и звонкий голосок недавней «шрекообожательницы» вопит во всю мощь легких:

— Проснулся! Ба, он проснулся! — и не успел я слова сказать, как зеленые глазки сощурились, и малолетняя любительница мультиков выдала диагноз. — И хочет супчик.

Ага, значит, больной — это я. Поэтому и лежу? А где я лежу? Что вообще происходит?

— Правда? — старушечья физиономия немедленно возникла рядом с детской мордочкой и обе дамы уставились на меня с одинаковым любопытством. Мне в момент стало не по себе, хотя взгляды были не злые, наоборот, даже радостные. Пристальные такие взгляды, внимательные… прямо как детсадовцы любуются на хомячка или котенка. А потом цап, и привет, котик, какой ты хорошенький, а что у тебя там внутри, а?

Хотя бабуся на полноценного вивисектора не тянула — худенькая старушка метр шестьдесят роста, чем-то смутно знакомая. Где-то я уже видел эту прическу — седые косы вокруг головы…

— Ну? — сбила меня с воспоминаний бабка.

— Что — ну? — ощетинился я. Попробовал ощетиниться. Похоже, в ближайшее время мне это не светит.

— Самочувствие как? — пояснила старушка. — Что болит? Голова, горло, легкие? Кашель есть? Тяжесть в груди, хрипы?

— Н-нет… — я прислушался к себе. — Только руки и ноги… и слабость…

Ох у меня и голос. Мне только волка в «Ну погоди» озвучивать — сиплый голос, чужой.

— Это нестрашно, легкое обморожение, — отмахнулась бабка. — У тебя почки-то в порядке? Такие температурные «свечки» часто бывают?

Но я уже пришел в себя.

— Вы чего, врач, что ли? — еще не хватало, про свои болячки посторонним выкладывать. Глупо. Кого на самом деле волнуют твои проблемы? Да никого. В это только наивняк поверит. Такая невинная ромашка, как моя мать, к примеру. Та тоже верила, что врачи думают о своих больных, а не о своих зарплатах и статистике…

Бабка, кажись, просекла, что ничего я выкладывать не собираюсь. Нахмурилась… но начать скандал и тем поддержать священную старушечью традицию на тему «Куда катится современная молодежь» ей помешали. Девчонка за руку дернула:

— Бабушка, — страшным шепотом сказала она. — А почему у него почки? Он что, дерево? А листочки будут?

Пока бабуля ей втолковывала, что почки бывают разные и листочков от меня в любом случае не дождешься, я попробовал осмотреться. Надо же понять, куда меня занесло. И как. Правда, фигуры почковедов заслоняли почти всю комнату, но печку удалось рассмотреть. И свою одежду на крючках — прямо в ногах висит, не спутаешь, тут такое освещение… кстати, а какое? Это не лампочка, спиральки нет, целиком светится… Необычный свет… Мелкие светильнички по всей комнате давали ровный золотистый свет, неяркий, но красивый. Странно…

— Ой, он на печку смотрит! — отвлеклась от обсуждения почек малявка. — Все-таки супчика хочешь, да?

Супчика я не хотел, но кого это волновало!

Совместными усилиями тощая старушка с белой шали и малявка в джинсовом костюмчике помогли мне приподняться на низкой постели (точней, на нарах), подсунули под спину свернутую куртку и впихнули в руки миску и ложку. Что-то с ними тоже было не так, но я не сразу сообразил, что — потому что осматривался.

Комната была та еще. Небольшая, метров восемь в длину, стены из бревен, причем на них даже кора сохранилась, потолок из бревен, пол из досок. Да, дизайнер с местной планировкой явно не напрягался — с одного конца в стене два квадратных окошка и дверь посередине, с другого — почти так же, только посередке к стене примыкала печка, а справа и слева — двухъярусные нары. И все. Ни стола, ни стульев, ни чего другого, только крючки на стенках и какие-то веники по углам развешаны.

Ничего себе домик… И как меня сюда занесло? И где Славка? И где тут…

Долго раздумывать мне не дали — бабка в шали и не думала уходить. Внаглую уселась на край нар и расправила в руках какой-то шерстяной комок. Спицы! Вот что постукивало, пока она с девчонкой болтала!

— Ты есть-то будешь? Остынет.

Спицы неторопливо заработали, вывязывая тонкую цветную дорожку. С другой стороны примостилась любопытная мелочь и вовсю таращила глаза.

— Может, я его покормлю? С ложечки? Как в мультике про…

— Нет! Э-э…

— Ирина Архиповна, — понимающе кивнула старуха.

— Ага. Так мне бы сначала… стоп. Ирина Архиповна?!

Бабуся поправила на плечах белую шаль и прищурилась:

— А что, не похожа?

Можно подумать, я помню!

— Это вас Славка искал? — на всякий случай уточнил я. Ну не разбираюсь я в старухах, все они на одно лицо. Морщинистое, с седыми клочкастыми бровями. Глаза у них вечно тусклые, подслеповатые, походка эта шаркающая, как у зомби каких-то, голоса визгливые… Бррр… Лучше молодым помереть, чем в такое превратиться! Ишь, смотрит! Будто мысли читает. — Что?!

— Не узнал, — констатировала бабка. — Эх, ты. А мы с тобой, между прочим, в одном доме живем.

И чего? Каждого в этом доме знать — никакой памяти не хватит! Да и толку помнить бесперспективных?

— Не в квартире же… — буркнул я. Всякое ископаемое меня еще учить будет.

— Ясное дело. Жил бы ты, Максим, у меня в квартире… ладно, с этим потом. Почему не ешь? Не хочешь?

Да тьфу на вас! Хочу я, хочу… только я сначала не поесть хочу, а совсем другое. Только выговорить это при старухе и малявке — проще застрелиться.

— А Славка где?

Спицы замерли. Стало тихо-тихо. Даже мелочь перестала болтать ногами и переводила взгляд с меня на бабку и обратно. Затрещало в печке какое-то особо несговорчивое полено… Почему они молчат?

— Он… — почему-то «Он дошел?» не выговорилось, просто язык не повернулся. Вместо этого я спросил: — Он… здесь вообще?

Ну чего ты молчишь, вешалка старая?! Нервы мотаешь.

Бабка вдруг улыбнулась. Морщинки разбежались по лицу уютными складочками, глаза просветлели, и вся она как-то смягчилась.

— Думала, уже и не спросишь. Придет он сейчас. Рыбу потрошит. В проруби с Яночкой набрали. Надо же хозяину хоть что-то оставить взамен его запасов.

Вы что-то понимаете? Вот и у меня мозги в отказ пошли. Ничего не соображаю. Бабка эта, которую никак не вспомнить… девчонка откуда-то… дом какой-то левый. Миска с ложкой деревянные. «Ограниченный», который, видите ли, решил податься в рыболовы!

— Запасов… каких запасов? Объясните толком! Где мы? И что вообще происходит?!

Бабке повезло больше, чем нам. Ее толянова хрень выбросила ближе к речке, а не к горам. Хотя девчонке, наверное, повезло еще больше. Она после прикосновения к «игрушке» старшего брата обнаружила себя на дереве, подвешенной за куртку и ранец.

Ирина Архиповна улыбнулась:

— Рев стоял такой, что я моментально раздумала терять сознание и поковыляла смотреть, кто так надрывается.

Как она снимала ревущую мелочь с дерева, как успокаивала, как, кутаясь в одну дырявую шаль на двоих, они топали к замеченному на берегу домику, бабка рассказывала скупо. Зато с юмором описала, как сражалась с растопкой печки — а попробуй растопи ее в незнакомом доме, в котором непонятно что где лежит. Да еще без спичек…

Печка то молчала, «как пленный индеец племени сиу», то «фыркала, как кит на нересте», то дымила, будто вулкан с Камчатки. И ни в какую не желала сотрудничать, пока ее не пнули как следует. Только тогда из трубы выпала какая-то дохлая тушка и покатилась по полу, засыпая доски сажей.

— И тяга наладилась…

— И огонечки зажглись, — тут же вставила мелочь. — Только она не дохлая была… просто неживая.

Не дохлая, но неживая. Ну замечательно. Теперь еще и мелкая с левой резьбой.

— А скоро и вы пришли, — вздохнула старушка. — Мы как раз запасы нашли в сенях — мясо вяленое, зелень сушеная, лепешки. Видно, хозяин избушки для гостей оставил. Ты ешь-ешь. Здорово вы нас с Яночкой напугали, когда ввалились. Замерзшие, синие, ты сразу упал, а Славушка еще нам помогал, расспрашивал. Как узнал, что Яночка сюда через другой аппарат перенеслась, хотел тут же идти искать — еле уговорили подождать до утра. — Он прямо в своем кресле уснул.

— Другой аппарат? — я затаил дыхание… — Нашли?

Дверь предупреждающе заскрипела и приоткрылась, и на пороге забуксовало инвалидное кресло… Хозяин стряхнул снег и захлопнул дверь, отсекая клубы белого морозного пара… и ответил вместо бабки:

— Нет.

Короче, попали здесь мы все. Второй штукофиговины так и не нашли, хотя искали старательно — и я, и Славка с Яной… Видно, она осталась там, не перенеслась, а на нашей то ли батарейки сели, то ли просто сломалась.

И мы застряли здесь. Третий день уже…

Мы уже малость подуспокоились — отревелась Янка, отругался я, отмыла дом бабка. Она такая, как переживает, тут же хватается за тряпку. Мы обмыслили ситуацию, облазили все вокруг… но так и не придумали, как быть дальше.

Набор для выживания хуже не придумаешь: крохотная избушка с минимумом запасов, а в приложении древняя старуха, инвалид в кресле и впридачу шестилетняя мелочь. На всех одни ножницы, три куртки, один плед, одна торбочка с вязанием, одна зажигалка, две расчески, всякая мелочь, которую обычно таскают в сумках и славкины костыли в качестве оружия…

И полная непонятка, что делать…

Особенно в свете пролетающих драконов. Драконов, вы вдумайтесь! Куда нас занесло… Что это вообще за мир, где в небе летают драконы, а в избушке без всякого электричества сами собой загораются и гаснут красивые камушки? Есть тут вообще люди? Есть ли хоть какая-то надежда выбраться? Если б занесло еще кого-то, можно было бы взять его «аппарат». Но пока в окрестностях тихо. И я до сих пор не знаю, что там надо нажимать…

Как я влип во все это, а? Как?!

И Славка этот еще. Немочь бледная, глянуть не на что, на год меня младше, а пацан-пацаном, бритва и та не нужна — а ведет себя, как… мелочь, к примеру, бабку и меня через раз слушается, а этому «ограниченному» в рот смотрит и несется выполнять даже раньше, чем он договорит. Попытался с ним отношения наладить — для пользы дела чего не сделаешь? — а он… нет, морду не воротит, но слушает как-то… будто я ему акции «МММ» предлагаю — те, из девяностых. Морщится, смотрит недоверчиво. Не может забыть, как я ему руку выкрутил, что ли? Так в неадеквате я был, в неадеквате! Можно и забыть, кажется? Нет, злопамятный…

— Ты что делаешь? — ахают над ухом. — Кто ж так стирает?

Я обреченно закрываю глаза. Когда бабка заводится (это редко бывает, но уж когда бывает!) с нотациями, остановить ее не пытается даже Славка. Почему он — не знаю. Почему я? Так бесполезно. Бабка наша даже среди вымирающих уникум. Видал я амерские фильмы про армию, так наша Ирина Архиповна — старшая сестра тем сержантам, которые раскатывают в блин новобранцев. Да куда там новобранцам! Если рядом нет Яны, бабуся может выдать такое, что покраснеют даже танки. Потом, как остынет, может и извиниться… но это потом.

— Я ведь, внучок, дочь полка в войну была… в первую разведку в семь лет сходила, — виновато объясняла она в прошлый раз, после бури из-за пропавшего вязанья. — А разведчики — люди на язык скорые. Ты уж не обижайся.

Да я и не обижаюсь. Я радуюсь, что у нашей разведчицы гранаты под руками нет. Или пулемета. И кой черт меня тогда дернул ей фиговину продать? Столько рядом пенсионерок неохваченных ходило, и правило у меня было в своем гнезде не пакостить… и вот угораздило же!

— Ты меня вообще слушаешь? — несло пенсионерку. — Это какие же мозги надо иметь, чтобы вместе стирать шерстяное и хлопок? Да ты!…

Что? Стирать? Ну да, можете поржать, если охота — крутой чел Макс работает стиральной машиной. А заодно водопроводом и теплостанцией — потому что воду эту надо сначала приволочь, потом нагреть, набрать золы вместо порошка, а потом уж… стоп. Какая шерсть? Я в воду ничего шерстяного не… а тогда что это за клок рядом с Янкиной майкой? Темный…

Пока я припоминал, что такого могло попасть в допотопное корыто, бабка уже страстно призывала меня подумать о том, что новых вещей взять негде, а знаю ли я, что будет с ними после такой стирки?

Ответить я не успел. И к лучшему, наверное. Мое терпение и так быстро подкатывало к точке кипения. Да, я обещал себе пока не нарываться — до выяснения ситуации. Да, только дурак ввязывается в скандал, если это невыгодно… но сколько можно?! Что я им, на елке достался?! И я с размаху плюхнул в корыто недостиранные джинсы, выпрямился, собираясь огрызнуться сразу и за все. И неизвестно, что бы случилось дальше, но в этот момент в нашу жизнь вошло новое лицо. Точнее, не лицо…

Я почувствовал, что под руками что-то зашевелилось — бабка резко замолчала — и в этот момент шерсть, видно, заинтересованная лекцией о своей вредоносности, чихнула и резво полезла из корыта…

От неожиданности мы с бабкой выразились совершенно одинаково. Комок слипшейся шерсти выполз на ручку корыта, фыркнул и затоптался на краешке, словно соображая, куда идти…

— Это кто?! — шепотом поинтересовалась обалдевшая бабушка.

— Я почем знаю!

— Максим!

— Че сразу Максим?! Я это туда не пихал!

Внезапно ожившая шерсть повернула голову (или что у нее там?) на голоса, и мы резво заткнулись. Бабкина сухонькая ручка зашарила по подоконнику, нащупывая ложку или скалку, я молча соображал, можно ли тыкать шокером в мокрое и стоит ли тратить заряд на такую мелочь? Комок был ну никак не крупней щенка…

А он тем временем продолжал действовать. Старательно обнюхал деревянные выступы, фыркнул, а потом покрепче утвердился на ручке… и встряхнулся. Дождь из брызг со вкусом золы окатил обоих зрителей, заставив отпрянуть и начать отплевываться. Ну да, нечего с раскрытым ртом сидеть.

— Вот пакость!

— Урррр? — вполне различимое существо, напоминавшее карликового (очень карликового!) медвежонка разлепило золотистые глазки и с интересом присмотрелось к нам…

Хлопнула дверь.

— Бабушка, Максим, у нас тут… ой, Штуша!!! Он живой! Ииииииии! — и забыв про все, Яна вмиг пролетела через комнатку и вцепилась в свое мокрое сокровище. — Штушенька, лапочка…

Мы остались сидеть на полу.

— Штуша, значит… — буркнула бабка.

— Он тогда из трубы выпал, — объяснила совершенно счастливая малявка. — Когда мы топили. Я думала, он неживой, постирать хотела. Думала — он игрушка…

«Игрушка» сосредоточенно обнюхивала ей руки и тыкалась носом в нагрудный кармашек. Рассмеявшись, Янка полезла в карман и вытащила оттуда кусочек сушеного фрукта, и существо энергично зачавкало.

— Штушенька…

Идиллия.

— Весело тут у вас, — произнес с порога незнакомый мужской голос. — Познакомимся, старейшая?