Редко путешественник не обманывается в своих ожиданиях, увидев впервые места, которые он рисовал себе в воображении. Но на этот раз действительность превзошла все, что я мог себе представить.
Проснувшись, я захотел познакомиться с горным кряжем, закрывшим горизонт, и сейчас же вскарабкался в сопровождении Абу-Гуруна на нижние уступы горы, состоявшей из наслоений красноватого песчаника. Перед нами, как на ладони, открывалась прерывающаяся горная цепь с ущельями и скалами. Пейзаж был весьма красноречив; местность, очевидно, была совершенно дикая.
Вершины гор имели цвет пережженного кирпича; можно было подумать, что подземный огонь, которому они были обязаны своим происхождением, продолжал их накаливать. Но склоны были испещрены серыми пятнами с вкрапленной в них желтой охрой или перемешаны с красной глиной.
Картина свидетельствовала о величии явлений, совершившихся некогда в этой уединенной местности.
Я был очарован до глубины души. Абу-Гурун, внезапно прервавший мои размышления, заставил меня вздрогнуть.
— За этими горами, — сказал он, устремив на меня свои пронизывающие глаза, — находятся великие озера и бассейн Нила. Золото и слоновая кость чрезвычайно дороги в этих странах, из которых уже с давних пор вывозили ценную добычу. Но склоны гор, на которых мы сейчас стоим, еще не исследованы. Ты первый после меня пройдешь по ним.
Но я одним словом вернул Абу-Гуруна к интересующему меня вопросу:
— Все это для меня совершенно не важно! — сказал я ему. — Я пришел сюда ради Агуглу. Где они?
— Ты их увидишь, — ответил нубиец. — Да поможет нам Бог, когда этот час наступит!..
Его взгляд встретился с моим, и в глазах нубийца я прочел отблеск беспокойства.
Каково было прошлое этого человека? Что делал он в этих горах? Каких опасностей избегнул? Сколько я ни расспрашивал его об этом таинственном периоде его жизни, он не раскрывал рта; если я продолжал настаивать, он переводил разговор на другое и я видел, как кровь начинала у него сильнее биться в жилах на висках. Кому известна его смелость и количество приключений, тот поймет, что, вероятно, он пережил исключительные опасности, если сохранил о них такое яркое воспоминание.
Мы молча присоединились к остальным товарищам. Абу-Гурун с озабоченным видом свертывал пальцами свою вечную папиросу.
Он созвал рассыпавшихся по кустарникам носильщиков, и мы гуськом двинулись вперед.
Наш отряд поднимался медленно; напрягая руки и тонкие ноги, негры карабкались по неровному песчанику, как черные муравьи, нагруженные слишком тяжелой ношей.
По мере того, как мы подвигались, безжалостные горы нагромождали перед нами все новые и новые преграды. Наконец, совершенно измучившись, мы выбрались из ущелья и очутились перед плоскогорьем, покрытым рахитичным кустарником; его оживляли только немногочисленные пучки болотника. Редкие птицы, перелетавшие с камня на камень, имели такой же печальный и несчастный вид, как и сама природа.
Прошло много часов, пока мы добрались до конца плоскогорья. Чернокожие пели хором, чтобы забыть свою усталость. Порой кто-нибудь из них останавливался, срывал сочное растение и покусывал его, чтобы освежить рот.
В конце плоскогорья скала обрывалась широкой трещиной.
Вдали на небе резкими контурами вырисовывались сухие и суровые вершины, с которых осыпались все песчаные слои.
Смотря на гребни, изрезанные в виде зубцов и башенок, я вспомнил рассказ Абу-Гуруна о сказочных дворцах и городах; и в самом деле, под отблеском заходящего солнца зазубренные острые вершины, как бы вырезанные резцом, создавали до обманчивости полное впечатление развалин разрушенного города. Их острия, впиваясь в розовое небо, как бы возвышались над обрушившимися стенами, развалившимися лачугами, сломанными портиками и опрокинутыми оградами — следами какого-то страшного бедствия.
Итак, я почти у цели: еще несколько часов и я буду там… Всю ночь возбуждение не давало мне заснуть.
Мы зажгли костры, чтобы отогнать диких зверей. Время от времени я вставал и подбрасывал сучья. Иногда в кустарниках слышался вой гиены или эхо повторяло рыканье льва, преследующего в овраге свою добычу.
Мне часто приходилось слышать этот голос, раздававшийся в тишине африканских ночей, но в данный вечер, когда расшатавшиеся нервы лишили меня должной энергии, я не был в силах слышать его без содрогания.
Неожиданная находка, сделанная мной после полудня, дала мне, наконец, возможность преодолеть этот упадок духа.
Узкий проход, пробитый в горном склоне, привел нас к широкой площадке, покрытый, как ковром, низкой и жесткой растительностью. В нескольких местах торчали над землей острые камни, как кости плохо зарытого скелета.
Их вид поразил меня; приглядевшись внимательно, я уловил в расположении камней известную симметрию. Они были разложены то правильными треугольниками, то кругами, то прямыми линиями в определенном порядке.
В этом расположении проявлялась грубая, но очевидная гармония.
— Разве ты пришел сюда за камнями? — спросил Абу-Гурун, наблюдавший за моими исследованиями.
— Какое тебя дело? Позови нубийцев и прикажи им копать здесь, под этими камнями.
Я указал ему на странную кучку монолитов, нагроможденных на одном из концов площадки.
— Ты с ума сошел! — запротестовал Абу-Гурун. — Мы только напрасно потеряем время, поднимая эти глыбы.
— Делай то, что тебе говорят! Я хочу знать, что находится под ними.
Черные принялись за работу. Пока они работали, я сидел в отдалении и, опустив голову на руки, раздумывал.
Был ли это надгробный памятник? Или груда камней, наваленная в память какого-нибудь важного события?
Мною завладели воспоминания о прочитанном. Все древние описания говорят о памятниках этого рода; их следы находятся в Британии, Перу, Австралии и даже в глубине ледяных пустынь, населенных самоедами. Обычаи сохраняются; история — это вечное повторение.
Раскопки, однако, не дали никакого результата и я уже готовился приняться за исследования в другом месте, как вдруг с последним ударом заступа показался человеческий скелет. Запыхавшиеся негры бросили кирки и мотыги и улеглись под кустами.
Я остался один под палящим солнцем и, мучимый любопытством, отделял один за другим куски земли, прилипшие к костям.
Труп находился в сидячем положении, с согнутыми коленями и наклоненной головой. Он принадлежал взрослому и был хорошо развит, выше среднего роста, с продолговатым черепом, выдающимися скулами и низким лбом. Лицо было широкое, большое, с глубокими впадинами глаз. Построение ребер указывало на исключительно могучее развитие грудной клетки.
Несколько слов, вполголоса произнесенных позади меня, прервали мой осмотр. Приложив палец к губам, меня тихонько звал Серур. Я пошел за ним, заглушая шум своих шагов. Дойдя до конца площадки, он лег на живот и сделал мне знак последовать его примеру; толстые растения, впустившие свои корни в расщелины скал, скрывали нас от чьих бы то ни было взглядов.
Абу-Гурун находился там; он едва повернул голову при нашем появлении: склонившись над бездной, открывавшейся перед нами, он, казалось, был поглощен созерцанием зрелища, от которого не мог оторвать глаз. Встав на колени, я тоже наклонился над краем площадки.
Длинная расщелина делила гору надвое. Разрез был глубокий, почти вертикальный; вниз катился поток, шум которого едва долетал до нас. На другой стороне крутой откос образовал несколько уступов, загроможденных каменными глыбами, оторвавшимися от общей массы и задерживавшимися в своем падении. Медленное разложение горной породы, остатки мхов и лишаев, пыль, наносимая ветром, с течением времени сплошь заполнили трещины тощим черноземом, на котором принялись молочайники и кактусы. Их серые стебли с бурыми пятнами вытягивались, как уродливые руки. Мой взгляд, тщетно бродивший в глубине пропасти, постепенно поднимался вдоль этих уступов. И тогда я понял, на что Серур и Абу-Гурун глядели с таким любопытством, смешанным с ужасом.
На маленькой площадке, по другую сторону пропасти, ниже нас, между камнями сидели на корточках существа с собачьими мордами, покрытые шерстью.
Цвет их шерсти настолько сливался с цветом скал, что с первого взгляда я не был в состоянии их различить.
Повернувшись лицом к западу, где заходило уже солнце, они сидели неподвижно и молча. Но когда солнце скользнуло за горизонт, длительный вопль потряс их груди и сорвался с губ. Это был ужасающий концерт рыданий и продолжительных завываний. Этот унылый и яростный вопль, в котором отчаяние смешивалось с гневом, катился по всему ущелью и повторялся бесчисленным эхо; иногда печальный и заглушенный, как отдаленный шум, он внезапно доходил до самых высоких тонов. Никогда ни один другой крик не производил на меня такого сильного впечатления, как эти раздирающие душу вопли, поразившие в первый раз мой слух.
Не я один переживал подобное волнение. Глаза Серура, лежавшего рядом со мной, лихорадочно вздрагивали; Абу-Гурун побелел, как будто вся кровь его, капля по капле, отлила к сердцу. Но едва только солнце скрылось за вершинами, в один миг все смолкло, как в оркестре, мгновенно перестающем играть по властному взмаху дирижерской палочки.
Через расщелины сверкали еще несколько запоздалых солнечных лучей. Стоя на ногах, раскачиваясь всем туловищем и оттопырив руки, Агуглу смотрели, как лучи солнца желтели… бледнели… потухали. И когда погас последний луч, они с беспокойством закачались во все стороны, как бы движимые одной общей пружиной; их было там около тридцати особей, все взрослые с длинными рыжими гривами, обрамлявшими их лица. Они исследовали малейшие складки земли и нюхали воздух по всем направлениям. Но ветер дул на нас и они не могли нас почуять.
Задерживая дыхание, я не терял из виду ни одного их движения. Они бродили вдоль и поперек уступа группами по пяти или шести, согнув немного ноги и опустив длинные, доходившие до колен руки, видимо стеснявшие их: эта неловкая походка придавала им вид изувеченных людей.
Сборище в сумерки начало рассеиваться. Одни спускались по отвесному откосу к нижним площадкам, другие поднимались до края карниза, карабкаясь по скользким склонам. Иногда они останавливались, прислушиваясь; и при виде того, как они цеплялись за камни, невольно рождался вопрос, какое чудо равновесия удерживало их в таком положении? Когда ночь засияла звездами, они исчезли за неровностями скал.
Это была первая из пережитых нами ночей ужаса и уныния.
Полная луна освещала нашу стоянку и мы не зажигали огней. Не было слышно никакого подозрительного шума.
Один из нубийцев, Несиб, встал и отошел в сторону. Мы видели, как он исчез в кустарнике.
Мы не слышали ни шума борьбы, ни тревожного крика, словом, ничего, что могло бы вызвать тревогу, но минуты шли, а Несиб не возвращался.
Я сидел рядом с Абу-Гуруном; его тоскливый взгляд встретился с моим. Под усами, выцветшими от табака, губы его задрожали, как будто он хотел что-то сказать, но ни одного слова не вылетело из его горла и он, согнувшись вдвое, опустился среди носильщиков и уткнул нос в колени.
Луна скользнула по нубийцу, опускаясь за вершины; я велел зажечь факелы, и черные рассыпались по окрестности, чтобы набрать топливо.
Когда они вернулись, нагруженные сучьями, Абу-Гурун поднял бледное лицо и пересчитал их: двоих не хватало.
Острое беспокойство овладело мной.
— Вставайте же, — крикнул я, — надо обыскать окрестности. Несиб и чернокожие, несомненно, заблудились. Мы найдем их в чаще!
Я вскочил на ноги, не зная, что предпринять, проникнутый уже смутным предчувствием, пронизавшим все мое существо.
— Зачем бежать навстречу смерти? — спросил тихо Абу-Гурун; он съежился, опустил бороду на руки и всем своим видом выражал полное убеждение в бесцельности всяких мероприятий.
Как все мусульмане, он быстро склонялся перед судьбой: «Так предопределено!». Тем не менее, он быстро поднялся и последовал за нами, стараясь соразмерить свой неровный шаг с моим. Позади меня под его ногами шуршали сухие листья. Я скоро освоился с этим шумом, сопровождавшим каждый мой шаг.
Судите же о моем ужасе, когда я перестал его слышать!
— Ты здесь? — спросил я, оборачиваясь и упорно вглядываясь в темноту.
Я снова заговорил с возраставшей тревогой:
— Абу-Гурун, отвечай, где ты?
Я возвысил голос; прибежали черные в сопровождении последнего нубийца. Их призывы присоединились к моим; но мы уже знали, что они были напрасны.
Началась паника. Тесной группой, прижавшись локтями друг к другу, вернулись мы на стоянку.
Рассвет застал нас у костров застывшими от лихорадки и бессонницы.
— Я думаю, — сказал мне Серур, — что ты откажешься идти дальше. Что касается нас, то мы все твердо решили бежать от предательской смерти, которая похищает нас здесь без всякого предупреждения.
Что мог я ответить? Мы остались без руководителя. Лучше было подчиниться обстоятельствам и возобновить попытку позже, при более благоприятных условиях. Я дал сигнал к возвращению.
Но многих из нас пугала мысль о необходимости пробираться через заросли, где наши несчастные товарищи исчезли таким необъяснимым образом. Я предчувствовал момент, когда наш упавший духом отряд распадется.
— Остановимся здесь, — вскричал Серур, — зачем напрасно истощать силы!
Он заставил вернуться к отряду некоторых окончательно обезумевших от страха чернокожих. Усы его грозно топорщились. Он покрутил их резким жестом, после чего схватил за волосы одного из чернокожих и повернул его на пятках.
— Дурак! Что делают буйволы, когда им угрожают львы?
Чернокожий поднял на него свои тупые глаза.
— Когда буйволы, — начал Серур, — чувствуют за собой погоню львов, они собираются вместе, а не разделяются. Наиболее сильные образуют цепь и окружают слабых. Выставив вперед рога, опираясь на передние ноги, они останавливаются неподвижно, чтобы грудью встретить врага. И не было случая, чтобы львы прорвали цепь. Но пусть только хоть один из буйволов отделится, и лев тотчас же вспрыгнет ему на спину и задушит его.
Резким ударом кулака по затылку Серур выбросил чернокожего из группы.
— Убирайся один, глупец!
Негр вернулся, опустив голову.
Накануне я заметил, что плоскогорье имело с левой стороны выход. Воды проложили крутую тропинку, которая ползла вдоль уступов, потом внезапно падала вниз, как бы увлеченная в пропасть. Я предложил эту дорогу, и мое предложение было принято без возражений.
Я шел во главе отряда, Серур замыкал шествие. Открытая местность не была удобна для засады, и мы вышли к долине, не испытав ни малейшего злоключения.
Здесь пенистой лентой протекала река. Красивые ласточки с пепельной спинкой пролетали над водой, задевая ее клювом и концами своих крыльев.
Этот очаровательный вид, казалось, был создан нарочно для того, чтобы успокоить кашу тревогу. Но вечером тени становятся непроницаемее и мы ясно поняли, какие западни он нам расставил. Особенно удобными для засады были прибрежные кусты: шаг замедлился, в то время как глаза зорко всматривались в темноту, где малейший шорох казался подозрительным.
Серур бормотал молитвы; черные усиленно целовали свои амулеты. Какую подозрительность, доходящую до бреда, порождает страх! Можно подумать, что какой-то насмешливый бог издевается над вами. Ствол дерева, оторвавшийся камень, шелестящий лист, — всех этих ничтожных средств ему совершенно достаточно, чтобы привести в трепет сердца даже наименее трусливых. И в ту минуту, когда вы начинаете смеяться над страхами, посеянными им на вашем пути, его рука снова опускается и хватает вас за горло.
Мы шли, уже несколько освоившись с ночными страхами, как вдруг Серур, замыкавший цепь, исчез на одном из поворотов дороги.
Раздался хриплый крик… захрустел песок… сомкнулись кусты… впрочем, во всем этом я отдавал себе смутный отчет. Я остановился на середине тропинки, не будучи в состоянии произнести ни слова; вдруг окутавшую нас темноту прорезал второй крик, но уже гораздо слабее и отдаленнее. Это был такой душераздирающий крик отчаяния и тоски, что сердце во мне защемило, словно тисками. Обезумевшие черные бросили на землю свои тюки и, как испуганные птицы, шарахнулись во все стороны.
Последовать за ними? К чему? Какую поддержку могли мне оказать эти малодушные существа, покинувшие меня при первой тревоге?
Допустим даже, что мне удалось бы собрать их и сделать им надлежащее внушение, — все равно! Как существовали бы мы среди этих неведомых долин, без пищи, почти без оружия, отданные на жертву каждой случайности, с вечным страхом попасть или в ловушку, или в разбойничье гнездо, в постоянной борьбе с голодом, лихорадкой, истощением и притом, ни на одну минуту не переставая чувствовать, что над нашими головами реет таинственная опасность, о которой никто из нас не осмеливается заговорить громко, и которая рано или поздно, когда настанет срок, поочередно подстережет каждого из нас на пути? Лучше покончить с этим сейчас же и быстрой смертью положить конец всем этим тревогам.
Козодой, задевший крылом мой лоб, заставил меня вздрогнуть. Ночь спускалась над оврагом, но несколько светлых обликов ползли еще по откосам. Не ошибаюсь ли я? На конце скалы, наполовину погрузившейся в тьму, неясно вырисовывается черный силуэт.
Не смерть ли это, дарующая забвение?
Я со стоном протянул к ней руки.
Но как раз в это время в расщелине показалась луна. Ее бледный свет, скользнув по склонам, осветил скалу. И я увидел уродливое существо, бесшумно двигавшееся ко мне, раскачиваясь на ногах. Зеленые глаза его светились в темноте. Очутившись близ меня, это существо вздуло грудь, и я почувствовал на себе его хриплое дыхание.
Страшная усталость внезапно овладела мною, когда страшное существо, закрыв глаза, раскрыло руки, я упал в его объятия, как ребенок.
И это существо понесло меня.
Его левая рука обвивалась вокруг моего тела и поддерживала его над землей. Мои обессиленные ноги болтались в воздухе: для его крепких мускулов я весил не более птички.
Движения его были так размеренны, что не чувствовалось ни одного толчка.
Я отдался неизъяснимому наслаждению, охватывающему нас, когда во сне мы проносимся в эфире высоко над мирами.
Я открыл глаза и увидел, что несший меня взбирался по отвесным скалам. Все его движения были уверены, мягки и ритмичны, как ход машины. Мы поднимались все выше и выше.
А подо мной все бездонней раскрывалась глубокая пропасть. Голос потока едва долетел до меня, и освещенные лунным светом большие деревья в долине казались мне ничтожными кустами. Мы уже добрались до вершины, когда мой взгляд, устремленный прямо в глубину пропасти, был поражен открывшимся видом.
Голова моя закружилась, и я сделал невольное движение назад. Агуглу, без сомнения, подумал, что я хочу вырваться, и крепко сжал свои объятия; я почувствовал, как его ногти впились в мое тело.
Я потерял представление о действительности и погрузился в обморок, похожий на смерть.