23

Глава 8 РАЗГОВОРЫ

12 апреля. Среда

День начался паршиво. На работу, как обычно, пришел к одиннадцати, и тут же в кабинете зазвонил телефон. Я с порога успел снять трубку:

– Да.

– Витя? – говорила секретарша шефа.

– Да.

– Ты один? Александр Иванович есть рядом? Понятно, что Сущенко еще не было.

– Нет, он в библиотеке, работает с документами. Скоро должен быть.

– Понятно. Тут вас двоих Алексей Иосифович к себе вызывает. Сначала ты сходи, а потом передашь Сущенко, когда он придет (ага, если он придет), чтобы тоже подошел.

– Мне прямо сейчас идти или дождаться Сущенко?

– Прямо сейчас иди, – и секретарша положила трубку. Алексей Иосифович Мартовский – второй секретарь нашей Конторы, де-юре он решает все кадровые вопросы, но без моего шефа С. самостоятельно ничего предпринять не может. Если Мартовский меня вызывает, а раньше я лишь раз был в его кабинете, когда получал премию, то значит, что «мои перспективы» с С. уже были обговорены и сейчас меня проинформируют о принятом решении. Я позвонил Сущенко, сказал, чтобы тот собирался побыстрее на работу, и не спеша побрел по коридорам к Мартовскому. На 99 % я был уверен, что меня будут увольнять.

Продержав меня минут десять для проформы в приемной (хотя никого у Мартовского в кабинете не было), секретарша дала знак, что можно войти. В просторном кабинете стоял здоровенный стол буквой Т, во главе которого сидел маленький и пухленький Мартовский. Сейчас он мне показался еще меньше и толще обычного. Я подавил в себе желание улыбнуться.

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, присаживайтесь, – Мартовский наконец решил выйти из-за стола и протянул мне руку.

– Здравствуйте, – я уселся не на крайний стул у стола, куда мне указал Мартовский, а придвинулся поближе к нему. Еще не хватало тут миниатюру из чеховских рассказов изображать.

Мартовский уселся во главе стола, выждал паузу и начал:

– Тяжелые времена настают, Виктор Николаевич, выборы мы проиграли, будем затягивать пояса. Вынуждены сокращать штат наполовину, оставляем только самых необходимых людей. Вот такие дела, Виктор Николаевич, – и Мартовский выжидающе посмотрел на меня.

А я тем временем вновь подавил в себе желание рассмеяться, но уже с большим трудом. Не дождавшись от меня ни слова, Мартовский спросил теперь прямо:

– Вы что-то себе уже подыскивали?

– Да нет, – тут уже я соврал, увольнением пахло последние полгода, и я все же не полный идиот, чтобы этого не замечать. Другое дело, что пока ничего конкретно я так и не решил со своим будущим трудоустройством.

– Ну ничего, до пятнадцатого мая у вас еще есть время, если ничего не найдете, мы вам поможем.

Да тут бы дожить до 15мая. При этой мысли мне сразу расхотелось смеяться. Я вспомнил свои приключения за последние три дня. Тут я заметил, что Мартовский что-то произнес и смотрит на меня.

– Извините, что вы сказали?

– Кто вы, по диплому?

– Магистр политологии. (Вот он куда клонит.)

– Так-так-так… – Мартовский скрестил перед собой пальцы и задумчиво уставился в потолок. – Магистр политологии, по-ли-то-ло-ги-и. Ну ладно, я разузнаю, куда бы вас можно пристроить. Хорошо?

Последнюю фразу можно было расценивать как «до свидания». Понятно, что ничего «разузнавать» Мартовский не собирался, но лоха надо лелеять, что-то оптимистичное он должен же был на прощанье сказать. Я поднялся и стал выкарабкиваться из-за длинного стола к двери. Мартовский тоже встал, подождал, пока я вылезу окончательно, и еще раз протянул мне руку.

– Всего хорошего, Виктор Николаевич.

– Всего хорошего.

Итак, я фактически безработный. Похоже, в скором времени стану еще и безжилищным, общага хоть и убогая, но ведомственная, и никто держать меня там просто так не будет. Зато появилось время разобраться со всей этой чертовщиной из моего сна, правда, работой я и раньше обременен не был. С такими мыслями я спустился с третьего этажа на первый и проследовал в пока еще свой кабинет. Кабинет представляет собой полужилую комнату, вещей моих здесь не меньше, чем в самой общаге. Поэтому в самое ближайшее время предстояло решить вопрос, куда все это добро девать, особенно если учитывать, что и с общагой перспективы неясны.

Вскоре пришел Сущенко. Я ему пересказал свой разговор с Мартовским и тем самым дал понять, на что ему стоит настраиваться.

– Виктор, ну я пошел. Вы только меня дождитесь, хорошо?

– Конечно, я сегодня весь день на работе. Сущенко пошел к Мартовскому, а я стал думать, чем заняться. Позвонить маме? Или позвонить дяде, спросить как там дела с «Лукойлом» продвигаются? Или… Или позвонить Игорю? С этим увольнением я совсем забыл о вчерашнем вечере. Хотя, стоп, я решил вчера, что не буду у него ничего спрашивать по телефону. Послезавтра едем на дачу, там все и выясню. Я вспомнил про вчерашнюю фотографию 1123. Вошел в папку «Пленум» (там у меня порно хранится), открыл раздел фото и… не обнаружил фотографии! Последняя сохраненная фотография была под номером 512, никакой 1123 не было! Может, кто-то залез в компьютер и стер ее? Ага, Сущенко, которого сутки на работе не было. Или уборщица, которая даже не умеет включать компьютер.

В это время запищал телефон. Звонила мама.

– Сынок, привет! Как твои дела?

– Привет, ма. Да так, пятнадцатого меня рассчитают.

– Как рассчитают?! На каком основании?! Ты с С. говорил?! – мама быстро переходила на крик.

– Мам, я тебе сто раз говорил, что у нас намечалось сокращение и что я под него скорее всего попадаю. Вот и попал.

– Что значит «попал»?! Ты думаешь, что говоришь?! Ты вообще где работать теперь собираешься?! – мама уже откровенно кричала, и это меня страшно выводило из колеи.

Я тоже стал повышать голос:

– Ма, не надо орать! Вместо того чтобы меня как-то подбодрить, ты капаешь мне на мозги!

– «Орать»! Ты как с матерью разговариваешь?! – мама уже точно орала, ее голос из телефонной трубки разносился по всему кабинету. – Ты безалаберный оболтус, лентяй! Для чего я тебя пять лет проучила, чтобы тебя тут же уволили с первой работы?!

– Ма, меня не уволили, а сократили, и не «тут же», а через три года. Сокращение тотальное, половину сотрудников сокращают.

– Но почему-то ты попал именно в ту половину, которую сокращают! И что теперь? Мама должна приехать в Столицу и найти тебе новую работу?! Тебе уже двадцать пять лет!

– Мама, я сам себе найду работу! И нечего звонить мне и панику поднимать!

– Пока что ты сам себе высраться не можешь!

Мы оба были на взводе. Бросить в любой момент трубку готовы были и мама, и я.

Но неожиданно мама ровным голосом спросила:

– Ты в церковь ходил?

Я тут же забыл про все свои неприятности на работе. В голове мигом промелькнули события с упавшей в церкви свечкой, чуть не наехавшей на меня «Волгой», женщиной в красном платье и человеком, так похожем на Игоря Шеста.

– Да, ходил. Ма, а как Димка умер?

– Ты уже спрашивал. От пневмонии.

– Летом от пневмонии?

– Пневмонией можно заболеть в любое время года.

– И Димка, значит, умер от пневмонии?

– Ты не слышишь, что я тебе говорю? Дима Обухов умер от пневмонии, – последнюю фразу мама произнесла, четко выговаривая каждое слово, как будто убеждала не только меня, но и себя. – Еще какие-то вопросы ко мне есть?

– А может, Димку убили?

– Ты что, совсем идиот?! – Мама опять вспылила, но это была уже другая злость, не та, что еще несколько минут назад лилась на меня по поводу работы. Мама чего-то испугалась. – Ты бы лучше работу новую искал, а не ерунду всякую спрашивал!

В это время дверь в кабинет открылась и появился Сущенко. Я не хотел, чтобы он слышал мою перебранку с мамой.

– Ма, ну ладно. Мне надо работать.

– Ага, «работать». Где, на бирже труда? Ну ладно, я позвоню сегодня Юре в Москву, спрошу, какие у нас перспективы с «Лукойлом». Все, пока!

– Пока, ма!

– И не бери себе в голову всякую ерунду, – мама положила трубку.

Последняя ее фраза явно относилась не к теме работы. А Сущенко тем временем не спешил садиться за свой стол. Он дождался, когда я закончу разговор, а затем начал разгуливать по кабинету взад и вперед, пересказывая мне историю своего увольнения. В целом она была схожа с моей, разнились детали, но я его почти не слушал. Мне его монолог стал совершенно неинтересен, для проформы я задавал какие-то вопросы, поддакивал, но все больше думал о своем. Что мне сегодня делать? Съездить к Игорю. Он сейчас занят с машинами, буду его только отвлекать. Да и ерунда это все. А может, съездить в Васильков? Найти там маму Обухова, поговорить с ней о Димке. В молодости наши матери дружили, это я точно знаю. Но как я ее найду?

– Как вы считаете? – Сущенко все не унимался и совершенно не замечал, что я его совсем не слушаю.

– Я считаю, Александр Иванович, что это полное безобразие.

Сущенко перестал двигаться по кабинету и с недоумением уставился на меня. Я явно ляпнул мимо. Но уже через мгновение Сущенко чему-то улыбнулся, сказал о моем «загадочном юморе» и продолжил наш «диалог» о своем увольнении. А я вернулся к своим размышлениям.

Через телефонный справочник? Но они переехали в Васильков года полтора-два назад, ее фамилии там может просто не быть. Спросить прямо у мамы? Во-первых, она не скажет, а во-вторых, скорее всего сама не знает. Они последние лет пятнадцать почти не общались. Так как же?

Сущенко надоело ходить по кабинету, и он уселся за стол. Говорить при этом, понятное дело, не перестал. А я вдруг вспомнил, что мама говорила, будто Димка Обухов вроде бы успел жениться на Соне. Соня училась со мной и Димой в параллельном классе, и из ее класса я после школы поддерживал связь только с одним человеком – Саней Харламовым. Но Саня уже несколько лет работает в Москве и приезжает в Г. только летом. Как его, черт подери, найти?

– Такие вот дела. Ладно, Виктор, я уже пойду, вы еще здесь будете? – Сущенко стал надевать куртку, и я понял, что он, слава богу, решил идти домой.

– Да, еще посижу немного.

– Вы завтра будете?

– Да, скорее всего.

– Ну, до завтра.

– До завтра.

Как только дверь за ним закрылась, я тут же взялся за телефон и набрал маму. Ограничивать себя в междугородных переговорах теперь не было никакого смысла, все равно увольняют.

– Что еще случилось? – по длинному звонку мама поняла, что это межгород, а именно – я.

– Да ничего нового. Слушай, ма, мне нужен телефон Сани Харламова, если я вдруг к дяде в Москву поеду, мне нужны ведь будут дополнительные связи. (Тут я откровенно соврал. К дяде в Москву я точно не собирался ехать, а уж если бы и поехал, то не стал бы там искать Харламова, не настолько уж мы были близки.)

– Не знаю я телефона. И чего это ты вдруг о нем вспомнил? Как он в Г. приезжает, что-то не припоминаю, чтобы ты с ним особо отношения поддерживал.

– Ну так то в Г., а это Москва.

– Не знаю, говорю тебе, я его телефона.

– Ну ты ведь можешь позвонить его матери и узнать?

– А потом тебе перезванивать? Ты знаешь, сколько я уже в этом месяце за переговоры должна заплатить!?

– Ма, я сам тебе перезвоню. Через двадцать минут, хорошо? Может, он мне что-то с работой подскажет. (Это было в точку.)

– Ну хорошо, – мама сдалась, – перезвони минут через пятнадцать.

Но уже через десять минут мама позвонила сама. Это ее натура такая. Никогда не будет чего-то ждать, если это можно сделать самой.

– Алло, дозвонилась я до Ольги Савельевны, дала она мне телефон, где он живет на квартире. Записывай: 8 107 495 – это код Москвы. И сам номер: 1661223. Записал?

– Да, – мое «да» вышло сиплым.

– Что у тебя с голосом?

– Да ничего, першит немного. Все, спасибо. Пока, – и я положил трубку.

Я тут же вспомнил сонник Миллера. «Видеть во сне умершего – неблагоприятный знак. После такого сна следует ждать получения печальных известий от тех, кто сейчас далеко от тебя». Саня был явно далеко от меня. Последние четыре цифры 1223 были уже понятны – сегодняшнее число и неумолимо приближающееся 23-е.

Нужно было еще выяснить, на что указывают первые три цифры – 166.

Я вновь придвинул телефон, набрал код Москвы, а затем и сам номер квартиры. В разгар рабочего дня он вряд ли будет дома, но попробовать стоит. Я насчитал пять гудков и уже собрался положить трубку, как вдруг услышал гулкое: Да.

Вместо того чтобы поздороваться, я спросил:

– А ты чего не на работе среди бела дня?

На том конце провода я уловил явное замешательство.

– Э-э-э… Это кто?

– Сань, это я – Витя Лесков. Помнишь?

– Витя? Лесков? – Саня не на шутку удивился. (Последний раз я его видел пять лет назад, когда учился на третьем курсе Университета и ездил к нему в общагу, где он мне помогал с заданием по экономике, что-то о мультипликаторе рассказывал. С тех пор я ему даже бутылки пива за помощь не выставил и ни разу не позвонил. Но Харламов в школьные времена дружил с Обуховым, и это сейчас было важнее, чем какие-то угрызения совести по поводу своей неблагодарности.) – Не ожидал твоего звонка. А ты сейчас где?

– Да все по-прежнему, в Столице.

– Мать говоила, что ты все еще в Контоле аботаешь? – он с детства на выговаривал букву «р».

Тут уже моя очередь была запнуться. Формально, конечно, еще работаю, но рассказывать сейчас, что только до 15-го, а после ничего не ясно, как-то не хотелось. Поэтому решил отделаться общим:

– Да, все там же.

– А что ж вы так на выбоах неудачно выступили? А какое твое нахрен дело?

– Да были определенные трудности, сам понимаешь. Слушай, ты знаешь, что Димка Обухов умер?

На том конце повисла пауза.

– Да, а что? – голос у Харламова стал строже, хотя он и до этого особо приветливым не был. Я понял, что напрямую он ничего мне говорить не будет. В детстве я часто жаловался маме на Димку, иногда перепадало за дружбу с ним и Харламову. И хотя Саня меня никогда не обижал, но в детстве недолюбливал точно. А потому я не видел ни малейшего повода, чтобы вывести его на откровенный разговор, к тому же еще и по телефону. Пришлось в который раз за сегодняшний день откровенно врать:

– Мама передала мне какие-то справки на имя Димки. Мне нужно их передать его матери, она сможет по ним получить материальную помощь. А я адреса ее в Василькове не знаю, вот решил у тебя спросить. – И, зная, что Харламов – экономист и банковский служащий – сейчас начнет расспрашивать что за справки, тут же добавил: – Горе все-таки в семье, единственный ребенок. Сейчас ей любая помощь не помешает.

Это сработало. По крайней мере, тон его голоса стал мягче, появились нотки сострадания.

– Я до сих пол не могу повеить, что он. – тут Харламов хотел сказать «умер», но, вспомнив, что у него получится «умел», изменил концовку, – .что его больше нет.

– Знаешь, Саня, я ведь его особо в детстве не любил, но как это узнал, у меня внутри как что-то оборвалось. Все-таки толковый парень был, жаль, что так все получилось.

– Нельзя так говоить, но он сам виноват. Виноват? В чем? Что умер от пневмонии? Может, его точно убили?

– Ну, по крайней мере, в Г. мы чужим говорим, что он умер от пневмонии, – употребив слово «чужие», я автоматически вписал себя в круг своих, посвященных, и Харламов, похоже, это скушал. – Убийство – это всегда страшно.

– Какое убийство?

Тут я промахнулся. Так его что, все-таки не убили? Уже ничего не пойму. Может, самоубийство?

– Я, Саня, такую смерть называю убийством. На том конце опять повисла пауза.

– Ты плав, Витя. (Боже ты мой, Харламов в кои-то веки назвал меня «Витя»!) Налкота – это настоящее убийство.

Наркота?! Обухов был наркоманом? Ничего себе! Харламова, что называется, прорвало:

– Я сколько ему лаз говоил – бъасай эту дъянь. Мать мне его сколько плакалась. Специально они в Васильков из Г. уехали, чтобы вылвать его из компании налкоманов. Не спасли.

Я его перебил:

– Так что, Сань, адрес знаешь?

– Сейчас, подожди. Блокнот надо найти, – он начал шуршать какими-то бумажками. – У тебя вообще со вле-менем как, не много наговоил?

– Да не волнуйся, Контора платит.

– А… вот… Нашел. Записывай. Улица Гагаина, 23. Ну понятно, как же без двадцати трех.

– А дальше?

– Это все.

– Подожди, а номер квартиры какой?

– Это частный дом.

– А телефон?

– Нет там телефона, нужно ехать туда ближе к вечелу, чтобы застать Татьяну Александловну или Соню.

– Угу, понятно. Значит, Гагарина, 23?

– Да, Гагаина, 23.

– Ну ладно, Саня, рад был тебя слышать.

– Давай, пока.

Непонятно только одно. Если мама знает что-то об Обухове, зачем от меня скрывать, что он умер от наркоты, и выдумывать вместо этого какую-то пневмонию? А может, мама сама не в курсе? Не знаю, не похоже, надо будет выяснить.

Я откинулся в кресле. Гагарина, 23. Поеду завтра.