2134: Элемент

Глава 9 Февраль

Из отеля выезжали торопливо, без завтрака, на бегу похватав вещи. Дальше было полчаса езды по вполне приличной дороге, столько же по заметенной лесной — на которой джи-ваген чудом не остался в ожидании трактора, и наконец подъехали к воротам небольшого форта «Сапеница». Никлас посигналил, ворота — с некоторой задержкой, начали открываться. За отъехавшей в сторону створкой — не автоматически отъехавшей, боец милиции откатил, прибывших сразу встречал невысокий плотный мужчина с пушными усами, в серо-синей форме.

— Участковый инспектор Сергей Анатольевич Хорев, — представился он, осматривая выходящих из машины визитеров.

Причем смотрел инспектор совершенно не пытаясь скрыть удивление — если мягко называть спектр читаемых в его глазах эмоций. Поглядывал Хорев и на черный как ночь джи-ваген, и на мундиры вольноопределяющихся — в основном на девушек, оценивая их возраст.

Никлас прекрасно понимал, что в глазах участкового инспектора — как и в глазах ротмистра Бойцова недавно, смотрятся они сейчас компанией юных городских мажоров, которые словно на пикник приехали. Из всей группы более-менее возрастным и опытным только Горчаков выглядит, и то из-за трости и увечий — но он только-только подошел, обходя машину, так что на общий фон первого впечатления не повлиял.

Участковый инспектор между тем заметно покраснел, губы оказались поджаты в гримасе сдерживаемой злости. Не на прибывшую команду, а вообще на ситуацию, похоже; и еще похоже, что сейчас его эмоции с каждой секундой прибавляли градус. Никлас решил, что ситуацию нужно как можно скорее поворачивать в свою пользу, поэтому сходу взял быка за рога, представляясь и представляя остальных:

— Корнет граф Николай Бергер, командир опричной группы Бергера. Моя сестра леди Катрин, ведьма-ворожея петербургского Ковена. Леди Александра, баронесса фон Губер, ратник опричной группы. Андрей Горчаков, инспектор опричной группы, специальный агент Особой Экспедиции.

Имена, титулы и должности произвели на участкового инспектора должное впечатление. В его взгляде Никлас больше не видел злости от безнадежности, но смотрел Хорев на прибывших по-прежнему с самыми разными эмоциями. Никлас же продолжал.

— Основная часть группы еще в Петербурге, мы же прибыли сюда изначально не намереваясь афишировать истинные должности, а с целью рассмотреть назревающий конфликт американеров и язычников изнутри. И скажу так, что сегодня утром мы оказались несколько застигнуты врасплох случившимся, из гостиницы бегом выезжали, поэтому наш вид, сами понимаете…

Никлас сделал паузу, просто не став объяснять дальше. Видя реакцию Хорева, замолчал он с внутренним удовлетворением — от того, как получилось играя словами превратить чужой просчет в кажущийся почти идеальным тактический замысел. Главное теперь, чтобы все остальное так же хорошо получилось.

— Понимаю, — протянул Хорев. — Прошу простить, вашвысблагородия, сразу не понял, но вы уж…

— Понимаю, — в тон ему ответил Никлас. — Пойдемте, введете в курс дела.

Вошли в главное здание — двухэтажный бревенчатый сруб с узкими окнами-бойницами, поднялись на второй этаж, зашли в кабинет к инспектору. Здесь было ощутимо жарко — в высокой цилиндрической печи до потолка, встроенной в стену и отапливающей сразу несколько комнат, потрескивал живой огонь.

Никлас осмотрелся, удивляясь контрасту обстановки: дровяная печь, узкие окна-бойницы, бревенчатые не обшитые стены, два телефонных аппарата с кнопочным набором, при этом современная оргтехника с монитором, высвеченная белым светом светодиодной настольной лампы.

К столу инспектор Хорев и направился, первым делом включив видеотрансляцию из камеры временного содержания, как гласила подпись в углу картинки. На черно-белом изображении было видно, что в углу помещения — сгорбившись и закрыв морду лапами, сидит массивный ведмедь. Не такой массивный, впрочем, как взрослый — оценил Никлас размеры зверя относительно стола и койки в камере. Ведмедь молодой, но при этом уже принятый в боевой клан — судя по трем косым белым полосам на лобастой голове.

— Вот он. Михаил Потапов, собственной персоной, — кивнул на монитор Хорев.

— Это его настоящее имя?

— Нет конечно. Так всегда в протоколах ведмедей записывают, — покачал головой Хорев, после чего раскрыл папку и принялся выкладывать на стол фотографии. — А вот она, Мэри Смит. До, ну и после того, как…

Никлас всмотрелся в первую, прижизненную фотографию девушки. Лет двадцати, широкая белозубая улыбка, пышные светлые кудряшки. На других фотографиях волосы были забрызганы кровью, но кудрявые локоны пышность сохраняли.

— Мэри отмечала праздник дня рождения с тремя подругами. После полуночи компания поехала кататься на подаренной родителями машине, предварительно употребив немало алкоголя. В районе двух часов ночи девицам пришла мысль заехать посмотреть на ведмедей — машина была остановлена на КПП границы племенной территории. Девицы — числом три, были задержаны и вскоре доставлены в вытрезвитель при каталажке в Медвежьегорске. Вот только Мэри перед самым КПП вышла из машины и отправилась в лес присесть под куст. Ее задержанные подруги сообщать о том, что их было четверо, не стали — думали, что она вернется к машине и уедет домой. А Мэри, пока непонятно каким образом, проникла на закрытую племенную территорию. Прошла по лесу несколько километров, минуя датчики движения, забрела в одно из зданий мужской половины, где в это время не было ни одного ведмедя. В доме, находясь явно в неадекватном состоянии после выпитого, некоторое время чинила некоторые непотребства, после чего забралась в медвежье ложе и заснула.

С этими словами Хорев выложил на стол еще несколько фотографий, глядя на которые Никлас только головой покачал.

— Потапов, — кивнул участковый на изображение задержанного зверя, — прибыл домой рано утром после патрульного рейда, прошел в свою комнату-берлогу. При попытке лечь в кровать разбудил Мэри. Она испугалась, он испугался. Она вскочила, с криком врезала ему ногтями по морде, он испугался, врезал ей когтями в ответ. У ведмедя нос поцарапан, у девицы сами видите, убил он ее нах… простите, вашблагородия, с одного удара уконтрапунктил, — вздохнул Хорев.

— Это, п-простите, про совместный испуг, вам сам ведмедь рассказал? — поинтересовался Горчаков.

— Нет, не сам. Мы вещего варга от язычников вызывали, он с ведмедем на своем разговаривал.

— Варг от язычников?

— Так точно.

— Варг мог лукавить? Ну, как-то в п-попытке выгородить ведмедя…

— Вы что, вашбродь, это ж варг! — эмоционально прервал Горчакова Хорев.

Никлас коротко глянул на Катрин, она кивнула, подтверждая сказанное. Видимо, у язычников свои правила, так что Никлас версию о ложных показаниях от варга пока отставил.

— Самое главное, вашвысбродь, что американеры узнали, что-девку-то их медведь задрал. Причем как узнали — неведомо, непонятно. Но это предмет разбирательства, а сейчас главное, что если быстро не отреагировать, кровь будет, много крови. Пастор у американеров человек вполне адекватный, он сейчас их на проповедь собирает, и есть вариант что уговорит не пороть горячку, особенно если Михаила казнить. Но если Михаила казнить, язычники красного петуха американерам пустят, а у них там ведь у каждого оружие в доме, тут бойня будет. Если же Михаила помиловать, тогда американеры попытаются ведмедям отомстить, зуб даю. В общем, что так, что так — вилы.

— А за что ведмедя казнить? — не понял Никлас.

— Так это ж… человека убил!

— Подождите-подождите. То есть, если ко мне в дом вломится пьяная девка, навалит мне кучу на обеденный стол и ляжет в мою кровать, а потом, когда я усталый приду домой и она в темноте на меня набросится… Получается, что если я ее застрелю, меня тоже казнят?

— Вы из военной аристократии, вашвысбродь, у вас проблем не будет. А вот у обычного человека, да, возникнут проблемы.

— Какие-такие проблемы?

— Превышение необходимой самообороны. Если она в вас стрелять начнет, а вы в ответ — это допустимо. Если она на вас с ножом, а вы с ножом в ответ — это тоже допустимо. Но если она на вас с голыми руками в темноте, а вы ей в голову из дробовика, то по закону это неправильно, и неважно наложила кучу она вам на стол, или нет.

— Так у меня же дома!

— Это тоже не важно, — негромко произнес Горчаков.

— Дикость какая, — ошалело покачал головой Никлас.

— Закон суров, но это закон, — пожал плечами участковый инспектор. — Так что делать будем, вашблагородия? Если ведмедя сейчас этапировать отсюда под стражей, американеры могут войну начать — подумают, что от наказания увозят. И далеко не факт, что преподобный их в границах разума удержит. Если Мишку казнить, уже язычники могут дел натворить, не говоря уже о ведмедях, что у них на уме будет — я не знаю. Мы, если вмешаемся, сами здесь в лесу и останемся — нас или язычники пеплом по ветру пустят, или американеры закопают так, что не найдет никто и никогда.

Никлас молчал, постепенно понимая, что ситуация действительно находится в стадии «Большая беда», как ее посыльный прапорщик милиции охарактеризовал.

— П-почему вы не доложили о п-происходящем так, как есть, а не так, как…

— Я доложил, господин инспектор, — чуть сощурясь и агрессивно встопорщив усы, посмотрел Хорев на Горчакова. — И, если честно, ожидал прибытия гораздо более представительной группы для усиления.

Никласу сразу все стало понятно. Что бы сейчас, сегодня, с ведмедем не случилось, с американерами здесь определенно попрощаются. На это похоже и есть расчет — тем более крайний, исполняющий обязанности командира отряд-заставы, очень вовремя приехал, а ведмедь очень вовремя забравшуюся к нему в дом девицу задрал.

— Вилы, значит, — повторил недавно услышанное Никлас. — Предложения есть, господин инспектор? Мы ведь вроде как в одной лодке пока.

— Американеры у себя в церкви как раз сейчас собираются. Вам желательно бы туда прибыть и успокоить их на время расследования.

«А кто будет проводить расследование?» — хотел было спросить Никлас, как вдруг сам себе и ответил: он сам и будет. Есть, конечно, вариант поднять панику, связаться с Сергей Сергеевичем, но этот вариант означает расписаться в своей недееспособности.

Он — командир опричной группы, облеченный властью волей самого Бога-и-Императора, кого сюда еще для расследования присылать? Никлас вздохнул, посмотрел прямо перед собой, прокачивая в голове самые разные варианты событий.

Мысли, на удивление, были свежими и чистыми от эмоций; в момент серьезного напряжения у Никласа помимо легкости в теле неожиданная ясность сознания проступила, отодвигая чувства на дальний план, не препятствуя холодному анализу ситуации. Обдумав еще раз пришедший на ум и кажущийся самым лучшим вариант, Никлас кивнул своим мыслям.

— Так, нас здесь пятеро. Сергей Анатольевич, — посмотрел Никлас на Хорева. — Довожу до вашего сведения, что вы выступаете свидетелем со стороны обвинения. Катрин, Александра, Андрей, назначаю вас членами суда, сам беру на себя обязанности председателя. Леди Александра, — снял перстень Никлас, запустив его по столешнице в сторону юной баронессы. — Выслушав стороны и рассмотрев все обстоятельства дела, суд приговаривает ведмедя Михаила Потапова к смертной казни. Оформите обвинительный акт, мелким шрифтом укажите, что казнь будет проводиться путем зачисления в штрафной отряд, в них все равно все рано или поздно умирают. Мы с товарищем Горчаковым сейчас поедем к американерам, попробуем их успокоить хотя бы на время информацией о том, что ведмедя я приговорил к казни. Вы, Сергей Анатольевич, — посмотрел Никлас на Хорева, — если будут проблемы с язычниками, объясните их старшим, что ведмедя я по факту помиловал.

— Отправка ведмедя в штрафной отряд невозможна, такой практики в Империи просто нет, а американеры могут это воспринять как попытку уйти от наказания.

— Вот первую часть своей фразы — решение есть, а практики нет, вы и объясните язычникам, если у них возникнут вопросы. Упирая на то, что ведмедя мы, пока, избавили от наказания. Хронологический размер временного «пока» будет зависеть от их поведения. Это ясно?

— Так точно.

— Отлично. Сам я сейчас поеду к американерам, только направление покажите. Там я расскажу всем, что приговорил ведмедя к смертной казни, и в ближайшее время сделаю все, чтобы он пал смертью храбрых. Господин Хорев, вы лично сейчас выделяете машину, нужно отправить леди Катрин и леди Александру обратно в Салмагубу.

— Нам туда зачем? — вкрадчиво спросила Катрин.

— Не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности, если здесь все же начнется война или с американерами, или с язычниками.

— С язычниками не начнется. Я — ведьма, если ты вдруг забыл.

Хорев в этот момент покивал мелко. Никлас, глядя на это, поморщился. Да, этот момент он упустил — язычники к ведьмам относились с особым уважением, и присутствие Катрин здесь для переговоров наоборот в плюс.

— Хорошо, оставайся здесь. Андрей, поехали.

Прощаться Никлас не стал, просто кивнул всем. Причем отметил что Катрин — судя по взгляду, и хотела бы сейчас поехать вместе с ним, но сдержала порыв. Действительно, ведьме заходить в церковь, тем более к американерам из религиозной общины, дело мягко говоря непредсказуемое.

Поэтому Катрин даже слова не сказала, хотя было заметно, что очень хочет. Горчаков, судя по взгляду — когда они сели вдвоем в джи-ваген, тоже многое бы хотел сказать Никласу. Но ограничился лишь одним вопросом.

— Никлас, у вас есть план?

— Конечно, как не быть. План есть, и я его придерживаюсь.

В другой ситуации Никлас, скорее всего и рассказал бы Горчакову о своей задумке. Но стоило выехать за ворота, как он оказался всецело прикован вниманием к дороге. Ведущий к американерам проселок был не слишком накатанным, в колеях лежал рыхлый и местами глубокий снег, и существовал совершенно неиллюзорный вариант того, что джи-ваген до места не доедет, а останется среди зимнего леса. И с американерами придется разговаривать на дороге, когда они сами поедут на отряд-заставу в поисках ответов на вопросы.

Несмотря на опасения Никласа, до общины американеров доехали, причем довольно быстро. Миновали распахнутые и неохраняемые ворота, покатили по расчищенной дороге среди аккуратных одноэтажных домиков. На улицах поселка было совершенно пусто — похоже вся община собралась на проповеди.

Длинное здание миссионерской церкви было — единственное на всю общину, покрашено в белый цвет. Единственное покрашенное и самое большое — высотой в два этажа, оно возвышалось над всеми остальными домами. Неподалеку от церкви на площади аккуратным рядом стояло больше десятка машин.

Когда Никлас припарковался, на улице по-прежнему не наблюдалось ни одного человека. Вышли из джи-вагена, направились ко входу в церковь. Горчаков со своей тростью на вытоптанном до плотного и скользкого состояния снегу запаздывал. Никлас остановился его подождать, взялся за ручку. Выдохнул, зажмурился, собираясь с духом.

«Иудина правда погибельна, а ложь иногда необходима», — прошептал он, готовясь к поединку смыслов.

— Никлас, вы что собираетесь делать? — поинтересовался заметно напряженный Горчаков, который наконец подошел.

— Поговорим немного, — одними губами улыбнулся Никлас.

Открыв глаза, он резко толкнул дверь, заходя внутрь. В момент их появления пастор — в белой с красным мантии, что-то говорил собравшимся. Но сразу осекся, едва увидев гостей. Никлас уловил только, что пастор говорил на русском — и только сейчас понял, что в его плане был некоторый изъян: если бы американеры русского языка не знали, сейчас было бы непросто.

Обстучав ноги от снега, Никлас с Горчаковым двинулись по центральному проходу между рядов скамей с прихожанами, приближаясь к алтарю. Слева от него стояла деревянная стойка с закрепленными портретом улыбающейся Мэри Смит — та же фотография, только увеличенная, которую Никлас уже видел; справа — небольшая стойка-кафедра для выступлений, за которой расположился пастор. Высокий, худощавый, с длинным крючковатым носом.

Преподобный молча смотрел на визитеров — причем в его взоре не было неприязни. Скорее, как определил Никлас, во взгляде пастора теплилась надежда. Подойдя ближе и кивнув ему, Никлас вопросительно показал на кафедру. Стараясь не допускать при этом внешне ни малейшей тени неуверенности. Сработало — пастор, не задавая вопросов, отступил, освобождая место.

Никлас оперся руками на стойку, осмотрел присутствующих. Самые разные лица, самые разные взгляды — от сдержанного интереса до откровенной злобы, с которой смотрел, например, вон тот мужчина с залысинами и в клетчатой рубашке.

— Меня зовут Никлас Бергер. Граф Никлас Бергер. Московский Государь-Император счел нужным выдать мне патент офицерского звания и вверить мне командование группой ратников. Я прибыл сюда за справедливостью, и я, как и вы, верю в Бога.

Ложь далась Никласу легко. Может быть потому, что это и не ложь — вдруг подумал он. Сделав небольшую паузу, Никлас выдохнул — как перед прыжком с десятиметровой вышки. Продлевая паузу — последний раз собираясь с мыслями, открыл лежащий на кафедре псалтырь. Он не видел расплывающиеся буквы — взгляд его был сейчас направлен вглубь воспоминаний, в очередной раз прокручивая сцены в памяти. Но сквозь эту картинку перед внутренним взором вдруг проступили строки, и Никлас неожиданно для себя прочитал:

— Тогда одно утешит нас, что мы все вместе в трудный час, взываем к Богу…

Сделав долгую паузу, Никлас резко захлопнул псалтырь. Подняв глаза от книги, он еще раз осмотрел сидящих перед ним людей. Самые разные люди, самые разные взгляды.

— Часто ли мы говорим Господу: «Мы любим тебя?» — громко и звонко в наступившей тишине прозвучали слова Никласа. — Каждое воскресение. Эти слова даются нам легко и свободно. А знаете, о чем люди не любят говорить? О ненависти. Мне хорошо знакомо чувство ненависти. Оно зарождается здесь, глубоко внутри, — похлопал по левой стороне груди Никлас. — Здесь оно зреет, наливается силой, а потом выплескивается наружу вместе с дыханием. Зубы скрипят так, что кажется будто они раскрошатся. Я ненавижу тебя, Господи! Я ненавижу тебя! — громко закричал Никлас, с силой хлопнув ладонью по стойке кафедры.

Он заметил, как расширились глаза слушателей, как многие из них вздрогнули; злобно смотревший на него мужчина с залысинами даже отшатнулся, с громким звуком ударившись спиной в спинку скамьи.

— Вы наверняка произносили эти слова раньше, я в этом уверен. Мы все их произносили…

Никлас продолжал говорить. Американеры продолжали слушать.

Сразу после того, как опричная группа Бергера приступила к тренировкам, Никлас получил на свой командирский планшет большой архив информации с грифом «Для служебного доступа», где содержались закрытые к свободному ознакомлению знания цивилизации прошлых веков. Самая разная подборка, от учебников до произведений массовой культуры, в числе которой был сериал «Карточный домик», созданный в США — могущественном государстве погибшего мира. Сериал был рекомендован для просмотра опричникам как исторический, и его обсуждению полагалось сразу несколько лекций с комиссарами; а сцену, когда американский политик выступает в церкви перед общиной американеров — еще той, старой Америки, Никлас смотрел с десяток раз и произнесенный героем текст накрепко запомнил. Несознательно, просто так получилось — слова остались в памяти словно не желая уходить.

Сейчас Никлас этот текст, прошедший через конец света и более чем сто лет, повторял практически дословно. Была лишь одна разница — главный герой сериала врал и лицемерил для получения собственной выгоды, а Никлас сейчас говорил искренне. И цели он преследовал не сугубо личные — он просто хотел избежать резни.

Легко вспоминая слова, Никлас видел, что завладел вниманием слушателей. Краем глаза видел взгляд пастора — периодически кивающего после некоторых его фраз. Задача сейчас стояла простая — имея решение о смертном приговоре ведмедю, успокоить этим фактом общину и не допустить перерастания ситуации в открытый конфликт. Никлас уже, с чужой помощью неизвестных авторов нажав на нужные струны души слушателей, рассказывал, что простая казнь хищного зверя не принесет пользы, а отсроченная — путем отправки в штрафные отряды, послужит на благо собравшихся, ибо так угодно Господу.

Длинная речь уже подходила к концу, и Никлас видел, что у него все получается — постепенно чувствуя, как нарастает внутреннее удовлетворение. Он смог, у него все получилось. Причем это оказалось неожиданно легко — все же играть словами это не тяжести таскать, определенно…

— В конце концов, для чего нам нужна вера, если она не выдерживает испытаний, которыми мы подвергаемся? Мы никогда не поймем, зачем Господь забрал Мэри, или зачем забирает других дорогих для нас людей. И хотя Господь не дает нам никаких ответов, он наделил нас способностью любить…

— П-пар лю флян гуш, — услышал вдруг Никлас, как шипит из-за спины Горчаков.

Осекшись на полуслове, Никлас замолчал. Огляделся, понимая, что последние пару десятков секунд смотрел не на окружающих, а только на себя. Но стоило прекратить самолюбование, как стало понятно: ситуация странно изменилась. Вокруг по-прежнему сидели самые разные люди, но у большинства были теперь одинаковые взгляды. Никлас отчетливо понял, что внимание аудитории полностью утеряно — на него почти никто больше не смотрел.

На скамейке первого ряда сидела небольшая и хрупкая бабушка-одуванчик с пышной прической седых волос. Она, до этого момента внимательно глядящая на Никласа и периодически кивающая, теперь глядела в пространство безжизненным взглядом. Женщина слева от бабушки-одуванчика, по лицу которой недавно текли слезы, уже сидела с широко раскрытыми глазами, замерев и так же глядя в пространство. Вдруг послышался глухой звук падения — кто-то свалился со скамьи в центре зала.

— Что происходит? — прозвучал из-за спины тихий и заметно обеспокоенный голос пастора.

Одновременно с этим раздался чпокающий звук открываемого флакончика. Сразу — практически одновременно, второй. Даже не оборачиваясь, легко было догадался по характерным звукам, что это Горчаков влил в себя две дозы стимулятора.

Никлас отвел руку назад, отщелкнул клапан кобуры. Сидящая напротив него бабушка в этот момент конвульсивно дернулась, открытые глаза ее закатились. Она начала было клониться в сторону, но ее еще раз дернуло словно в конвульсиях, а потом бабушка-одуванчик замерла в неестественной и неудобной полупозиции. Не упала — через пару мгновений начала вставать со скамьи.

Постепенно — дергано, как болванчики в руках кукловода, поднимались на ноги и остальные. Но Никлас внимательно смотрел на бабушку, которая сейчас уже стояла и — глядя белесыми глазами, прислушивалась словно хищник. Вернее, как будто принюхивалась: склонив голову, недавний божий одуванчик медленно вела носом, пока невидящий взгляд ее белых глаз не остановился на Никласе.

— Преподобный, что происходит? — раздался обеспокоенный голос из центра зала.

Вопрос был задан на английском, со странным акцентом — слова словно проглочены до того, как сказаны, но смысл возгласа Никлас понял. И сразу же после вопроса послышался крик ужаса — на подавшего голос испуганного американера, которого не затронула странная трансформация, неожиданно набросилось сразу несколько человек. На него одномоментно прыгнули трое или четверо, послышался глухой рык, визжание, а после истошный крик.

Бабушка-одуванчик вдруг прыжком оказалась у самой кафедры, совсем рядом с Никласом. Он уже достал вальтер — раздался выстрел. Пуля прилетела прямо в лоб, сухонькое тело откинуло — голова назад, ноги вперед.

Бабушка была лишь первой — обезумевшие американеры уже превратились в безумную толпу. К счастью, не все они поперли сторону алтаря, к стоящим на возвышении Никласу, Горчакову и спрятавшемуся за ними пастору. В церкви осталось некоторое количество оставшихся нормальными людей — четверть, может быть даже треть, и сейчас именно на них нападали обезумевшие до состояния звериной ярости остальные члены общины.

Гремели выстрелы — каждый уважающий себя американер носит с собой оружие; но те, кто стрелял, делал это совсем не так, как Никлас — чтобы сразу наглухо, без раздумий. Ведь перед ними сейчас были друзья, родственники, соседи; кто-то стрелял в воздух, кто-то пытался только ранить нападавших. Исход был один — каждого, кто оказался зажат в толпе проходов между скамьями, погребали под собой обезумевшие прихожане. Слишком много людей, слишком мало места для маневра.

Но и замерших у алтаря Никласа, Горчакова и пастора вниманием не обделили. Их уже атаковали — не массой, иначе смели бы, но довольно приличной толпой. Никлас почти сразу выпустил весь магазин, ни разу не промахнувшись — головы безумцев откидывались одна за другой, как мишени в тире. Удивительная точность, которой было объяснение — Никлас сейчас отчетливо чувствовал, что время для него словно бы замедлилось. Исчезла неотвратимая стремительность, а движения окружающих приобрели необычную медленную плавность.

Очень странное чувство — о природе которого он пока даже не задумывался. Некогда было — даже несмотря на замедлившийся бег времени, события развивались стремительно.

Патроны кончились, Никлас перекинул вальтер в левую руку — медленно; движения давались с трудом — не так, как в воде на глубине, но ощущения схожие. Держа пистолет в левой руке, правой он уже доставал из кармашка кобуры запасной магазин. Получилось сделать это быстро, но время было потеряно — на Никласа уже прыгнул дородный мужчина с бородой лопатой, в типичной для местных клетчатой рубашке и белой майкой под ней.

Никлас толкнул ногой стойку кафедры вперед, но она, врезавшись в бородача, лишь замедлила его, не остановила. Выгаданное мгновение даром не прошло — Никлас успел перезарядить пистолет, выстрелил два раза. В грудь — белая майка окрасилась кровью. Но даже так нападавший не остановился — он пронесся мимо, врезавшись в ограждение скамей хора, сейчас пустого. Никлас прикончил бородача выстрелом в затылок, снова развернулся к напирающей массе американеров.

Преподобный им что-то кричал — на английском, Никлас не разбирал. Кричал совершенно зря, делая только хуже — его крики как приманка действовали. Был бы рядом, Никлас бы вырубил пастора, но тот стоял далеко, за спиной Горчакова.

Спасало пока собравшихся у алтаря то, что в зале еще оставались обычные, не обратившиеся люди. Некоторые из них все же начали стрелять по своим. Но не у всех было достаточно пространства, и не было никакой возможности перезарядиться. У одного из сохранивших разум Никлас увидел револьвер, только что щелкнувший звучно бойком вхолостую, после чего его владелец тут же исчез, погребенный под массой тел.

Патроны в вальтере снова кончились.

Рядом со свистом мелькнуло размытое движение — Горчаков, в отличие от Никласа, даже еще не достал оружие, отбиваясь своей тростью, перевернув ее так, что тяжелое навершие работало как ударный элемент. Как раз сейчас Горчаков размозжил голову прыгнувшей на них — со скамьи, как лягушка, недавно такой милой женщине. Когда она — изгибаясь с кровавой пеной из перекошенного рта, упала к ногам Горчакова, он сделал шаг назад, вырвал из кобуры пистолет и вдруг бросил его Никласу.

У Горчакова был служебный «Грач» с магазином на восемнадцать патронов. Вновь загремели выстрелы — Никлас, в приостановившемся тягучем времени, стрелял метко, головы прущих вперед безумцев откидывались одна за другой. Мелькала трость Горчакова, кричали в центре зала умирающие под массой обезумевших тел.

Патроны снова кончились. Безумцы нет. Еще пара мгновений, и отбивался Никлас уже двумя пистолетами, перехватив их за стволы — пытаясь при этом избежать объятий толпы. Время по-прежнему текло чуть медленнее, чем привычное восприятие, при этом краски мира теряли яркость — на периферии зрения у Никласа уже все было серым, а перед глазами мелькали багряные размытые пятна.

Казалось, что происходящее не закончится никогда — потерявшие разум американеры все лезли и лезли толпой. Которая — когда под ноги Никласу упал убитый Горчаковым невысокий рябой мужик в свернутой набок кепке, вдруг закончилась.

Вокруг остались только лежащие грудами десятки тел, нагроможденные на лесенке к алтарю, а также хриплый звук запаленного дыхания. Сквозь который пробивался голос пастора — обернувшись, Никлас увидел, что тот стоит на коленях и молится.

В схватке пастор участия не принимал. В принципе, Никлас мог его понять — когда обезумевшие прихожане поперли вперед, многие из сохранивших разум американеров тоже не принимали участия в схватке. Одно дело убивать незнакомых людей, которые явно хотят убить тебя, а другое…

Время вдруг стремительно ускорилось — Никлас чуть не упал при этом. Вроде просто стоял, но от осознания вновь вернувшейся быстроты привычного течения времени даже покачнулся, едва удержавшись на ногах.

Около минуты ничего не происходило — пастор продолжал молиться, Никлас с Горчаковым просто переводили дух. Инспектор стоял согнувшись, опираясь на трость обеими руками как дровосек на топор; Никлас подошел к ограждению для хора, прислонился плечом к перилам.

Вздохнув сквозь зубы, Никлас поднял взгляд к потолку. Он не хотел смотреть вниз — чувствовал, что у него руки по локоть в крови. Буквально. Ему срочно нужно было на свежий воздух — с трудом сдерживаясь чтобы не побежать, Никлас — перешагивая через тела, направился на улицу.

Следом двинулся Горчаков, придерживая пастора. На свежем воздухе Никлас чуть расслабился. Был бы завтрак в нем, вышел бы, а так — просто глубоко дыша, Никлас присел на ступеньки церкви. Наконец набрался сил посмотреть вниз, на руки. Он вдруг понял, что никак не может отпустить пистолеты, которые до сих пор с силой сжимает.

Никлас смотрел на свои окровавленные руки, но видел мелькание искаженных лиц, пустые глаза нападавших. Сквозь мутную пелену истощения — вызванного, определенно, ускорением во времени, постепенно проступала неожиданная догадка. Он неожиданно понял, что уже видел нечто похожее.

Атака ксеносов в поезде.

— Я полагаю, надо срочно сообщить о случившемся, — произнес в этот момент Горчаков. — Кто из нас будет отправлять…

— Они действовали тупо и бесхитростно. Как низшие твари смартмассы, — перебивая Горчакова, Никлас поднял взгляд. — Напишите сами Сергей Сергеевичу, сделайте одолжение, — попросил Никлас, не глядя на Горчакова показав ему свои руки. Потом поднялся с крыльца, прошел в сторону, отпустил все же пистолеты — усилием разжав пальцы, сел на колени в сугроб и принялся оттирать ладони снегом.

— Сообщение я напишу, но здесь нет покрытия сети, — вдруг произнес Горчаков, глядя в свой планшет.

Так. Неприятно, но неудивительно — подумал Никлас. Никто ради небольшой заставы и нескольких общин вышки закрытой связи ставить не будет. Жизнь в Петербурге — когда из любого угла можно написать служебное сообщение в любом месте, его в этом плане расслабила. Как и Горчакова, кстати, который тоже не подумал о таком изначально.

— Нам нужен телефон, — повернулся между тем инспектор к преподобному.

Пастор выглядел ошарашенным, похоже потеряв дар речи, но восприятие все же сохранил. Кивнул, повел их за собой. Привел в административное здание — в котором не было никого. Похоже вообще вся община находилась в церкви на службе. Что-то в этом предположении — «вся община», Никласу казалось неправильным, но он пока не мог понять, что. Не хотелось думать, тяжело уже было — как на Горчакова по его рассказам откат после стимулятора догонял, его похоже сейчас нечто подобное накрывало после ускорения времени.

Телефон в администрации общины оказался необычный, с дисковым набором. Никлас такие раньше только на картинке видел. Горчаков накрутил диск два раза, набирая номер «07», недолго подождал ответа телефонистки.

— Сударыня, здравствуйте. Внимательно пожалуйста. Телефон: сто один три нуля, код семьдесят восемь, разговор первостепенной важности, — произнес Горчаков в трубку. Ответа пришлось ждать не так долго, с Москвой соединили быстро. Взгляд напряженно ожидающего Горчакова изменился — видимо, услышал голос статского советника.

— Да, Сергей Сергеевич. Горчаков. Мое… наше сообщение вчера получили? Да, именно так. Но все оказалось гораздо хуже, чем можно было предположить. Нет-нет, проблему с язычниками решили, но здесь, по первичному выводу, скрытый очаг Сверхразума. Ясно. Понял, ждем. Американеры? Нет, их больше нет. Да, совсем нет. Так получилось.

Положив трубку, Горчаков увидел взгляд пастора, извиняющееся пожал плечами.

Слов ни у кого больше не было, и чуть погодя не сговариваясь вышли из здания на свежий воздух. Здесь Никлас сел, даже почти свалился на крыльцо. Сил не было никаких, внутри полное опустошение.

Вдруг через площадь Никлас заметил движение, напрягся, насторожился. Сощурился, пытаясь сфокусировать взгляд слезящихся на легком морозце глаз. Присмотрелся: к ним шла девушка. Нет, не девушка, а девочка-подросток.

Кутаясь в накинутую поверх куртки шаль, девочка прошла через площадь и подошла к крыльцу здания. Расширенными глазами посмотрела на забрызганных кровью Никласа, Горчакова; долго всматривалась на кровавые кляксы на белой мантии пастора. Тот молчал, явно не зная, что сказать ребенку.

Точно — Никлас только теперь понял, что показалось ему странным. Община американеров — они ведь без детей не бывают. А ни одного ребенка в церкви Никлас не видел. Значит, что на время общего собрания детей собрали в другом месте, и где-то сейчас они все ждут, пока вернутся взрослые.

Общины американеров больше нет, а вот их дети здесь остались.

— Преподобный, что случилось? — полушепотом, заметно дрожащим голосом между тем спросила девочка-подросток. Никлас при этом внутренне — если так можно назвать это чувство, обрадовался. Потому что спросили не его.

— Н-на на… — пастор не сразу справился с голосом. — На нас напал сам дьявол, — произнес он с усилием.

— Вы… победили?

Несколько раз преподобный пытался ответить, и каждый раз ему не хватало сил что-то сказать.

— Он не победил. Но мы проиграли, — наконец произнес пастор.

Никлас набрал пригоршню снега, растер, закрыл лицо руками. Начинала болеть голова, во всем теле разливалась неприятная слабость. Холод ладоней приятно ощущался на горячем лбу, придав немного бодрости.

— Я, если честно, п-просто не верил, что мы выживем, — присел вдруг рядом с Никласом Горчаков, вытягивая ногу. Судя по болезненной гримасе, к инспектору начала возвращаться привычная немощь.

Помолчали, глядя как пастор обнимает девочку-подростка и что-то тихо ей говорит.

— Вы п-прекрасно справились, Никлас. Ваша речь была беспроигрышна, мое п-почтение, — негромко произнес Горчаков после недолгой паузы.

— Смысл? — пожав плечами, глухо произнес Никлас, понимая, что все зря.

— Смысл в том, что американеры оказались лишены разума как раз в тот самый момент, когда стало п-понятно, что вы их убедили.

Горчаков уже протянул Никласу свой подобранный из сугроба «Грач», а также запасной магазин.

— Это значит, что… — начал понимать Никлас, быстро перезаряжая оружие.

— Это значит, что тот, кто это сделал или инициировал, скорее всего наблюдал за нами. Преподобный! — окликнул Горчаков уходящего с ребенком пастора. — Отправьте ребенка обратно, а вас я попрошу остаться.

— Что-то случилось? — подошел обеспокоенный пастор.

— Чтобы еще чего-то не случилось непоправимого, держите пожалуйста руки на виду, и не делайте никаких резких движений.

Через полтора часа на месте было почти все командование Северо-Западного округа. Мелькнул и ротмистр Бойцов — в сопровождающей обер-прокурора Бюллера группе офицеров. Еще через пару часов прибыл Сергей Сергеевич вместе с обер-прокурором князем Салтыковым и ворожеей Марией Островской. Прибыл и генерал-губернатор — дедушка действительно был старый, но похоже ему уже было далеко не все равно, если вспоминать хлесткие слова-характеристику Бойцова.

Пастора-американера увезли в неизвестном направлении, детей вывезли в Медвежьегорск — на попечении освобожденных из каталажки трех девиц, которые вдруг внезапно для себя стали старшими в общине; Горчакова после обеда увели в неизвестном направлении.

Никласа никто всерьез не допрашивал и почти никто ни о чем не спрашивал — учитывая его опустошенное состояние, смысла в этом особого не было. Отвезли его в техноград Саламгуба — Катрин в этот раз за рулем джи-вагена ехала. Ночевали они в том же самом номере, из которого утром выбегали в спешке. Вот только этой ночью уже не Никлас успокаивал Катрин после мучавших ее кошмаров, а наоборот.