2112

Дневник Виктора. Часть 2: День 1

Председатель мог убеждать. Да и слава, расскажи он кому о нем, была бы так себе. А так — он вроде шанс дал ему. Печатник нашел укромное место в бункере, хорошо его пока не гнали отсюда и открыл тетрадь. Она была исписана простым карандашом, обладателем аккуратного, убористого подчерка. Принялся читать:

Новый город не встретил меня как-то по-другому, иначе, чем прежние города — все они были вымочены одним кислотным киселем, заваренным еще сорок лет назад, дрянной эпохой 2112. Поднимаю забрало маски противогаза, с отвращением сплевываю то, что нажевал кровоточащими деснами.

— Сука! Как же отвратителен мне этот мир! — С ненавистью осматриваю рваное полотно городских кварталов, которые теперь как мой рот — наполнен осколками зубов. Этими кварталами — обломанными зубами больше не пожевать человеческих судеб. Этот город, Мегатонна, превратилась из прежней хищной пасти в дряблую щербатую глотку вампира, способную лишь сосать кровь мертвецов. Поэтому я этой мрази не по зубам. Я жив. — Ты слышишь, сучье вымя! Я жив!

Под ногами перекатываются пустые консервные банки — их легко носит здешним ветром, подкидывая на неровностях утрамбованного мусора. Кстати, последний, в былые времена, когда коммунальный рай гордо шествовал наравне с человеком по планете, не заявлял о себе, напоминая лишь в тех случаях, когда неаккуратная домохозяйка выбрасывала драный пакет мимо мусорного контейнера. Теперь, во времена исполнения откровения маяканских календарей, мусор стал повелителем городов. Это он жирными бляшками закупорил кровеносные сосуды мегаполисов, утопил в ядовитом брюхе остатки человеческих цивилизаций. А взамен выдавил из себя гнилостные нарывы неперевариваемого — стекла, пластика, экокожи. Всего того, что не гнетет творение полураспада.

А еще этот вечный дождь. Дождь или мокрый снег, или другая жижа, бывало что зеленого цвета, от которой после еще долго светилась одежда в темноте.

— Блядская жизнь! Кому она теперь такая нужна? Для кого это все? — Я осмотрелся по сторонам, осознавая, что продравшись сквозь Арбековский лес и утопив нескольких болотных монахов Святой Церкви, не намного стал ближе к тому злосчастному бункеру. — Как его там? — Снова сплюнул кровь. Стянул рюкзак с плеч, сунул в его нутро ладонь, обтянутую черной кожей перчатки. Эти перчатки я снял с одного из трупов тех мракобесных монахов. Один из них, особенно отвратительный, с пузырящейся экземой на лице и похабной усмешкой на пухлых кривых губах, утверждал, что эти перчатки особенно дороги ему. А все потому, что она тонкой выделки, снятая им самим с нежных девичьих рук. Буквально это была человеческая кожа. Я не поверил ему, но голову, на всякий случай, проломил о ближнюю купель, украшенную черными черепами с демоническими рожками. Красная густая жидкость внутри емкости, смешалась черной кровью из пробитой головы монаха. Помню — потянулся рукой, осенить себя крестным знамением, но что-то передумал, увидев хвостатых чертей злобно пялившихся из-под лобья разбитой чаши. Они не готовы были меня прощать — а я не нуждался в их прощении. На том и расстались. Помню по дороге пару раз доставал пистолет с глушителем, и тот зло, приглушенно тявкнув, рассчитывал итоги жизней других монахов. Мне было не жалко — мы с ними не сошлись идеологически, хотя в теории эти монахи знатно поднаторели. Хотя и в практике пыток тоже. Потом был этот херосраный Арбековский лес, но об этом я вспомню позже. Как нибудь.

Развернул карту, она врала мне. Хотя. Я присмотрелся. Хотя, нет, не врала. Бункер был совсем рядом, где-то тут, под залежами мусора.