Все, о чем вы мечтали

Глава 8

Сидим мы, значит, в ресторанчике с Кугелем, кофе пьем. Заняли столик - у окошка, через один от входа, и спокойно так разговариваем. Вот чем хорош Париж? Столица демократии, мать ее! И так, и так правильно. Где еще можно увидеть, чтобы слуга и граф за одним столом, попивая кофе, мирно беседовали? Судя по выражению лица Хуана, приземлившегося за столик в соседнем ряду - нигде, в Мадриде точно не увидишь. Морда - словно лягушку съел. Заказать ему, что ли?

Читал когда-то, что испанцы - религиозные фанатики, инквизиция кучу людей пожгла.

"Пепел Клааса стучит в мое сердце!"

Но, здесь - явно не то. Повода не давал, разговоров на религиозные темы не веду. Когда вижу, что крестятся - добросовестно подражаю.

Наши фанатеют от титулов. Как бы это назвать? Аристократов почитают на грани обожествления, преданность своему сеньору - в крови. Увидели, что я жил как поц в доме у бюргеров - и мир рухнул, вместе с моим неродившимся авторитетом. А я еще добавил. И добавляю, компрометирую титул, довожу до озверения. Не перебрать бы, а то горячие испанские парни отыграются на Кугеле. Зарежут, потом извинятся. Могут.

Так как насчет лягушки Хуану? Граф платит, могу себе позволить - ресторанчик на первом этаже гостиницы, в которой пока проживаем. Вторую неделю маюсь. Ресторанчик поднадоел, но без денег - куда пойдешь? Зато кофе здесь обалденный, я такого не пил никогда. Сравнить не с чем, очень нравится. Три чашечки, потом сердце пытается выскочить из груди. Но - вкус!!! Я теперь кофеман.

Пепе, не выгружая из кареты, сразу куда-то увезли. К доктору - у них и доктор свой. Жив, говорят, поправляется. Вряд ли с нами дальше поедет, но, если еще здесь просидим, то все может быть. Граф каждый день куда-то исчезает, ко мне приставил двоих. Ежедневно меняются, у одного из троицы выходной, может валить по своим делам. Сейчас Гонсало в комнатах, а Хуан работает сторожевым псом. Запретить мне выходить в город Монтихо не может, не ком иль фо, но финансирование на нуле и информации никакой.

Просил дать сопровождающих до Гревской площади. Посмотреть площадь Бастилии, Нотр дам де Пари. Хрен тебе! У меня переводчик есть, срочно осваиваю с Кугелем французский. Ноль реакции, осваивай что хочешь. А погулять? Гуляй без документов и денег по незнакомому городу, графеныш переодетый в немецкого баронишку, флаг тебе в руки.

Сходил до конца улицы, плюнул и вернулся. Улица Горшечников. Ну и что? Ничего не говорит.

Местных дворян разогнали, да перерезали. Захочет на улице кто-нибудь нож под лопатку сунуть - нет проблем. Да ну его нафиг.

- О политике знаю мало, Алекс. Года три назад, в девяносто девятом, у французов была смена правительства, новости до нас доходили. Слышал, называется директорией, а здешний повар Ребо говорит, что директорию-то и меняли. Видите, как. Теперь правят три консула. Что такое консул? В нашем княжестве - кого интересует? Главное - чтобы не было войны. Франция далеко, соседи близко. Париж красивый город, сходим еще, посмотрим. Вы подождите, разберемся. Люди... Перемирие у нас. Я встречался с ними в бою. Отличные солдаты, храбрые... Разные они, люди, есть и хорошие. Везде есть. Познакомимся еще...

- А что говорили о Бонапарте?

- Там не слышал о нем, не говорили. Повар сказал, что он первый консул. Что значит первый? Может быть, он король? Во времена службы под знаменами эрцгерцога Карла генерала считали одним из лучших. Еще молод...

- Что думаешь про испанцев?

- Ничего. Я пью кофе. Вы правы, слишком мало мы знаем. Не понимаю, почему ваши родственники так поступают с вами. Другого выхода нет - только ждать, когда все прояснится. Даже после самой длинной ночи всегда наступает рассвет. Для чего-то вас привезли в Париж.

Сделав еще глоток, я поставил чашку на стол, и, прикрыв глаза, откинулся на стуле. Разговор сам затих. Не повторяться же... Что толку...

- Кто-то этого не хотел. Алекс, надо быть осторожным.

- Захотят - и здесь достанут.

- Захотят, достанут. Пейте кофе, Алекс. Вам надо больше заниматься французским. Все наладится. Ваш английский... Надо больше работать, не думайте о плохом. Работать, Алекс, мужчина должен работать.

- Мне казалось, здесь по-прежнему казнят знать...

Из-за соседнего столика донеслось:

- И почему все иностранцы, маркиз, считают, что, приехав в наш город, они непременно увидят толпы парижан с косами на палках, волокущие избитых и истерзанных аристократов на эшафот. И это не смотря на все победы французского оружия, на все успехи нашей дипломатии. Стереотип мышления, любезный маркиз, вот что самое прочное в нашем мире. Стандарты восприятия. И ведь потом скажут, что все это видели, поверьте.

Поскольку, во-первых, произнесено было по-немецки, во-вторых - мы с Кугелем говорили по-немецки, то фраза, прозвучавшая с небольшим, но заметным акцентом, была сказана о нас и для нас. Волей-неволей вынужден был полуобернуться. Хотя...

За соседним столиком сидели два средних лет благообразных господина. Один пил кофе, перед другим стоял нетронутый бокал вина.

Я не разбираюсь, но не неприметные. Вполне можно запомнить, если захотеть.

Вытянутые физиономии. Ничего там хорошего: высокомерные, брезгливые, но такие, что на дуэль за одно выражение лица не вызовешь. На грани. Типа - плевали мы на все! Автоматом и на вас плевали, а нех...й подворачиваться. Перетерпите.

Потратили время, чтобы сделать из лиц непроницаемые маски, как на старинных заказных портретах, и преуспели в этом. Я бы сказал, что они - англичане, но раз говорят, что французы, то и х... с ними, пусть будут французы. И вас на х... в обратку.

Обычные господа, вполне себе прилично одетые, возрастом за сорок. В этом времени все они - и принцы, и нищие - мне пока в диковинку. Экзотика. Были б мы в Германии, сказал бы, что тоже графы.

Надо бы им ввернуть, что подслушивать, а тем более лезть в чужой разговор - нехорошо. Бл...дство. А еще и комментировать. Так можно и в рыльник схлопотать. Но, наверняка потом последует вызов на дуэль, а шпага у меня только для форса, чтобы не обливали презрением. Задрало отряхиваться.

- Я еще понимаю, когда рассказывают, что в невежественной России по улицам их деревянных городов бродят дикие медведи. Что их пьяный царь играет на варварском струнном инструменте баляляйка, чтобы повеселить своих рабов и вместе с ними пляшет национальный танец комариски. Я видел медведей, когда там был. Варварская страна! А их водка? Эти невозможные русские хотели меня убить! Попробовав ее, я почти умер. Но - о русских говорят правду. Почему же о нас до сих пор врут по всей Европе?!

Зря я обернулся... Только что меня обозвали лжецом.

Там же, ресторанная кухня, через день.

- По-оль! Поль!!! Да где же ты, негодный мальчишка! По-оль! Лень вперед тебя родилась. По-оль! Поль!!! Ну ладно, не хочешь по-хорошему...

Кусочек колбасы без промедления оказался на краешке разделочного стола. Лежит себе, никого вокруг не замечает. Небольшой, но такой соблазнительный. А пахнет! Пахнет-то как! Закачаешься. Вкусны-ый!!!

Теперь чуть-чуть подождем. Серая тень молнией шмыгнула к столу. Вот только что был кусочек - и нет его. Эх, растяпа... Смотреть надо, оглядываться. Не уберегся. Теперь все.

Все? Нет, шалишь! Рука поварихи метнулась, как спящая на солнце гюрза. Разнеженная, толстая. Миг! И вот, уже прямо из воздуха за шиворот вытащен мальчишка с оттопыренной колбасой щекой. Успел таки в рот засунуть! Висит, ногами дрыгает, а сказать ничего не может, рот колбасой набит. Попался!

- Ах ты, мелкий жрун! Долго мне еще тебя ждать?! Где ты болтался?! Зову, зову...

- Ай, мамочка! Нигже! Чав-чав. Ждешь вше вжемя. Чав-чав.

- Здесь? А кто должен мастеру Паскалю письмо отнести?! Кто, с рынка вернувшись, не отчитался? Кто будет Жану помогать? Кто постояльцам в комнаты заказы относит? Кто, я тебя спрашиваю, паршивец?!

Паршивец еще и ноги поджал вместо того чтобы вырываться. И энергично жует. Оп! Проглотил.

- Мадлен отчиталась - деньги у нее, я только корзину нес! Жан меня отпустил, сказал, что справится, пока я к мастеру с письмом сбегаю.

Материнская длань разжалась. Приземлившийся Поль не стал дожидаться очевидного вопроса - сбегал ли? Ясно, что нет.

- Почему Роже сегодня с утра такой хмурый, даже не здоровается? Что я ему сделал?!

- Ты? Да ничего, мой мальчик. Вчера в зале был министр республики, а ему не сказали, вот и расстроился. Он всегда для таких гостей старается приготовить что-то особенное, выносит в зал сам, дарит...

- А кто такой министр? Очень важный, да?

- Министр? Как тебе сказать. Конечно, очень важный. Вчера был гражданин Талейран, министр иностранных дел, он всеми заграничными делами нашей страны управляет. Дипломатом называется. Жил здесь неподалеку, на улице Тебу, дом... Знаешь особняк, что в глубине, с флигелем на улицу? Раньше часто бывал, теперь реже заходит, на нем столько дел... Лучше меня в Париже никто кофе не сварит, бывало, так и говорил.

- А сейчас?

- А сейчас редко. Редко заходит.

- Ты ему делаешь особенный кофе, как Роже?

- Ну что ты, нет, конечно, как всем. Особенный, скажешь тоже. Я и не умею по-другому, особенный.

- А как он выглядит, этот министр?

- Обыкновенно. Обычный человек, только важный.

- А как его заметить, я тоже хочу!

- Да никак. Он один приходит. Кофе попьет и уйдет. Бывает, что Роже ему что-то сготовит - попробует, похвалит. Ты же знаешь, у Роже всегда очень вкусно. Обычно садится за дальний столик - в углу, спиной к стене. Раньше так сидел. Теперь по-разному, за любой столик, если его место занято.

- А-а, так он там сидел, когда англичане над немцем насмехались!

- Над каким это немцем?

- Ну, над нашим, над постояльцем, над молодым. Тот, что - граф. Который с испанцами. А кто такой граф? Это больше барона? А почему у нас графов нет?

- Потому что, сынок, у нас была революция и мы теперь все граждане республики. Граф или не граф - все равно гражданин. У нас основной закон страны - конституция, запрещает сословные разграничения. У нас правит народ. И мы с тобой граждане, у нас есть права.

- А раньше?

- А раньше прав не было. Если бы не революция, была бы я нищей бесправной прачкой, а ты и вовсе бы не родился. А без тебя бы и я умерла. Зачем мне жить без тебя, солнышко?

- Ну мама! Ну не надо, отпусти. Я уже большой... Ну мама же!

Фух, еле отбился. Вечно эти женщины со своими нежностями.

- А потом? После революции?

- После революции приняли конституцию и все стали равны, а закон защищал граждан страны. Но многим из дворян это не понравилось и они потихоньку стали готовить заговор. Хотели по-старому угнетать народ, чтобы были войны и голод. Тогда все права были у короля и у духовенства. Их было совсем мало, а народа много. Даже богатые встали с народом.

- А кюре Трентиньян - духовенство? У нас не было прав, а у него - были, и мы их отобрали?

- Нет, дурачок. У него тоже не было прав, совсем чуть-чуть. Права были у старших отцов церкви и у родственников короля. А наш кюре добрый, он тоже служит всему народу. Так сделал генерал Наполеон. Знаешь, гражданин Талейран был епископом в Отене. Он до сих пор духовное лицо.

- А что значит - духовное?

- Значит, в своих поступках должен советоваться с папой. Видишь, какие люди служат нашей революции?

- А потом?

- А потом на нас напали пруссаки. Они хотели захватить наш город и сделать, чтобы все было по-старому. Но генерал Дюмурье вместе с твоим отцом их разбил и прогнал. Твой отец погиб в сражении в Бельгии. А короля Людовика за это казнили.

- Он изменил революции?

- Нет, малыш. Он никогда не хотел революции, он же король. Казнили за измену родине. Потом были разные времена - хорошие и плохие. Было голодно, были войны, роялисты опять готовили мятеж, но генерал Наполеон их всех победил и наша республика жива, это главное. У нас есть будущее.

- Мама, а ты знаешь генерала Наполеона?

- Его все знают, Поль. Его фамилия Бонапарт. Но я горжусь тем, что генерал знает меня. Это он устроил меня в наш ресторан, когда ты только родился. Меня взяли посудомойкой, а он посоветовал хозяину посмотреть, как я варю кофе. Теперь я готовлю кофе для всех.

- А он приходит сюда? Как гражданин Талейран?

- Нет, деточка. Он не любит кофе. И он долго командовал нашими армиями, редко бывал в Париже.

- А откуда ты знаешь генерала? Ты знаешь всех генералов?

- Не говори глупостей. Тогда он еще был капитаном. Твой отец служил под его началом в Оксонне.

- А почему тебя называют Маленькая Жанна? Ты же большая и взрослая.

- Ну и хитрец ты, Поль. Ты же уже спрашивал, я тебе говорила.

- А еще - Красная Жанна.

- Кто тебе сказал?!

- Ну мамочка, ну скажи!

- До твоего рождения я была очень худенькой, маленькой. Тогда я не была поварихой. Совсем еще молодая. Маленькой Жанной меня прозвали во времена штурма Бастилии. Когда свергали короля, я носила красную шапочку, как многие из нас - это был отличительный знак для своих. Кое-кто называл меня Красной Жанной, но это было давно. Была в повстанческой коммуне, когда пруссаки стояли на подступах к городу. Там я встретилась с твоим отцом. Твоя мама командовала баррикадой, Поль. Кто-то из защитников меня узнал и с тех пор иногда меня зовут Маленькой Жанной. Защитники... Мои солдаты меня так прозвали. Гвардейцы твоего отца. Мы все боролись за наше будущее, и я горжусь!.. Я гражданка своей страны, я боролась вместе со всеми! За нашу свободу, за равенство, братство, за лучшую судьбу для наших детей! Потом я познакомилась с генералом, это было еще до Тулона. А когда родился ты, мне нужно было молоко для тебя, и генерал Наполеон устроил меня сюда. И Жан был с нами...

- Хромой Жан?

- Он не всегда был хромым. Он сражался на батарее капитана Бонапарта в Тулоне.

- А потом, мамочка, потом?

- Что потом, Поль? Суп с котом! Не считай свою мать дурочкой, тебе давно пора быть у мастера Паскаля.

- Ну, мама, ну пожалуйста, расскажи! Ты же так редко мне рассказываешь. Расскажи - и я сразу побегу к мастеру Паскалю.

- Потом у нас была директория, Поль. Богатые оттеснили народ от власти, мы много воевали, а народ голодал. Генерал Наполеон всегда побеждает, его подолгу не было в Париже. Но три года назад он приехал и узнал, как богатые притесняют народ. И он изменил правительство. Теперь нашей республикой правят три консула: Бонапарт, Комбасерас и Лебрен, избранные на десять лет, а их имена записаны в конституции. Гражданин Бонапарт - первый консул, всеми победами наша страна обязана ему. За эти три года он разгромил всех врагов и принудил их к заключению мира. Сейчас представители всех стран обсуждают его условия с нашим генералом. А гражданин Талейран ему помогает. Голода нет, и больше не будет, скоро ты пойдешь в школу, генерал издал закон о всеобщем образовании для всех. Выучишься, и, может быть, станешь офицером, будешь защищать нашу родину. В нашей республике ты можешь им стать. Вот подумай, могло быть такое при короле?

Жанна спохватилась, хитрый мальчишка ее совсем заговорил. Посетители же идут, пора опять варить кофе.

- Ну, хватит, Поль! Твои хитрости больше не пройдут.

- Уже бегу, мамочка.

- Погоди. Расскажи, что было между графом и англичанами? Почему ты решил, что это англичане?

- Они недавно к нам заходили, разговаривали между собой. Могут и по-нашему, но с акцентом. Слова тянут. Ну, как все англичане. А к графу - по-немецки, как будто они французы. Граф по-нашему плохо, только понимает. Стали издеваться, обзывать, что он нашу страну ругает.

- Он ругал?

- Нет, мамочка, не ругал. Он ничего не знает, расстраивался, со своим швейцарцем говорил.

- А почему ты решил, что старик - швейцарец?

- Так у него акцент швейцарский, ты же сама показывала.

- И что англичане?

- Англичане стали нас хвалить, как будто они сами французы. Один про другого сказал, что тот - маркиз. Я бы на месте графа разозлился на французов, если бы они все были такими. Потом они русских ругали. У нас же мир с русскими?

- Да, генерал хочет мира со всеми. Помнишь того русского, который на день останавливался у нас на прошлой неделе? Он приехал забирать по стране всех русских пленных, гражданин Бонапарт отдает их без выкупа.

- Ну вот, мамочка. А англичане сделали так, что мы русских не любим. Ругали их короля.

- И что было потом?

- Ничего, мамочка. Граф отвернулся и сидел, как будто их не слышит. Он трус, мамочка! Они его еще недолго поругали, посмеялись и ушли. Испанец, который вместе с графом в зале сидел, хотел пойти за ними, но граф его остановил.

- Как остановил?

- Что-то ему сказал. Подозвал и тихо на ухо, я не слышал. И испанец сел к себе на место.

- Поль, если ты еще раз увидишь, что обижают наших постояльцев, то обязательно сразу позови Жана. Или скажи мне. Эти дворяне могли устроить дуэль и убить друг друга. В нашем городе такое недопустимо, гражданин Фуше следит за порядком. Тем более - в нашей гостинице. Будь умницей, если опять их увидишь - скажи мне.

- Но, мама, ведь гражданин Талейран все видел! Он сам мог позвать гвардейцев.

- Ну, хорошо. Беги к мастеру Паскалю. Стой! А испанцы что вечером говорили?

- Ничего, мамочка. Они редко говорят с графом.

- Ладно, беги. И не задерживайся там! Я знаю, что мастер тебе предложит кружку молока с плюшкой. Здесь поешь, скоро обед. Не перебивай аппетит.

- Хорошо, мамочка.

Вот такой сорванец. Метеор, ишь как рванул!

Сижу как оплёванный. В душе словно кошки насрали. Именно - в душе. Говно эти французы. Умом понимаю, что в каждой нации встречаются разные люди, есть и хорошие. Но мне постоянно попадаются... За всю дорогу двух слов с французами не сказал и - надо ж, чтобы именно эти прицепились. Видят же, что - иностранец, гость, чужой на их празднике жизни. Никого не знаю, никого за мной нет. Так надо еще - в спину! Харкнуть! Именно - харкнуть, физически ощущал их плевки! При всем сбежавшемся народе, даже прислуга в дверях скопилась. Горящими ушами, вспотевшей спиной ощущал! В полнейшей, в мертвенной тишине, эти даже говорить стали потише - чего кричать? Каждое слово разносится по всем углам. Иронично, элегантно, словно танцуя в фехтовальном поединке - порезали меня на ленточки. И так! И сяк! Если перевести с их вежливо-издевательского на наш посконный, то я - невежественный болван, врун, пустомеля, трус и полнейшее ничтожество. Хам, не достойный носить звание дворянина! Без единого прямого ругательства.

Сволочь французская! Мало их якобинцы резали! Мало!!! И они якобинцев мало! Все они, гады, одним миром мазаны: одни издеваются, другие с удовольствием слушают этот спектакль.

А что?! Что было делать?!!! Я свою шпажонку толком и достать не могу. Действительно, только как кочергой по ним ею врезать. Дуэльного кодекса не знаю, вызвать не умею. А дал бы просто по морде - ну, вызвали бы меня, кутенка с прутиком. Тут бы уже не на словах - прострогали бы в лапшу, протыкая любое место, по выбору. С поленом - и то бы лучше управился. А получить сантиметров двадцать в кишки и сдохнуть после недельных мучений от перитонита? О! Это по-нашему? Это бы я их здорово расстроил, испереживались бы, как наказал!

Сиди, сжав зубы, и молчи. Терпи!

Позор! Позор-то какой!!! Все, больше вниз я не выйду! Не могу, взгляды жгут! Трус! Трус!!!

Даже Хуан не стерпел. Какой-никакой, а все-таки я - граф. Испанский! Кинулся за ними. До последнего ждал, когда же, ничтожная размазня, я хоть на что-то решусь! Ну, остановил я его. Почти на выходе остановил, но - послушался, подошел. Сделал жест пальцами, чтобы нагнулся и - в самое ухо, одними губами, прошептал, задыхаясь от ярости:

- Я сам! Они мои. Не сейчас...

Поверил. Я и сам тогда верил, когда ему говорил. Не сейчас! Все обдумаю, подготовлюсь, и совершу свою месть. А в реальности? Что? Ушли и, может быть, никогда не вернутся. Где в городе искать? Ни имени, ни звания. Один маркиз, второй - неизвестно кто. По приметам? Бегает сумасшедший немчик и лезет ко всем с дурацкими вопросами. А и вернутся они в ресторан - кофейку попить, меня еще раз попинать: вдруг я, дурак такой, еще не сбежал от позора? Я же не узнаю про это - сижу на верхнем этаже, скрываюсь от людских глаз. А от своих не скроешься!

Испанцы молчат. А что говорить? Я бы тоже молчал. Наверно, в их глазах - презрение, не смотрел. Не могу.

Вот посидел, подумал, что теперь? Есть план? Выклянчить у Монтихо тесак для Кугеля и пойти на задний двор гостиницы, потренироваться со стариком. Ага, он меня в два счета научит, как брать судно на абордаж. За неделю! Ага. Вариант второй: зарядить пистолет Кугеля и сидеть в комнате у окна, чтобы вход в ресторан был виден. Не отрываясь. Как появятся - спуститься и одному сразу пулю в лоб, без объяснений. А со вторым - как получится. Убъют? Ну, убъют. Что поделаешь...

Казалось бы - чего завелся? Мало об меня в России ноги вытирали? А здесь назвали графом и сразу - Оскорбление! Только кровью!

Так, как вчера - мало. Один раз. Били, калечили, но я сопротивлялся, просто они были сильнее. Уроды. Сколько не били, а до души не добирались. А сила - она что? Только физическую боль причиняет, внутрь не суется. Внутри я сам по себе. И при чем здесь то, что я граф? Не выпендриваюсь, веду себя... Как всегда себя вел.

Второй раз в жизни ломал себя, когда мог ответить. Ломал, чтобы промолчать. А первый...

У нас в классе евреев нет. Школа такая, непрестижная... Черных много, золотых маловато. Вообще-то, они существуют, но где-то там, далеко и высоко, ближе к городской администрации и всяким холдингам. На рынке, среди хозяев - фамилии попадались, но владельцев не видел. Это Кавказ и Азия любят приезжать, контролировать, ценят это дело, обожают торговлю - отсюда поднялись. Любимая помойка. Воспоминания! Ловят кайф.

Но один таки еврей у нас был. С первого до четвертого класса этот поц был моим лучшим другом. Как-то сложилось. Леха потом его место занял. Мечтали вместе, играли вместе, хулиганили вместе. Со второго класса к нашей паре добавился Леха.

Вадик Бляхман был отличным парнем! Все время был, без перерыва. Никогда и нигде он не дал сбоя, не позволил в чем-то себя заподозрить. Ни в каком сволочизме. А то, что - еврей? В первом, примерно пятого сентября, я у него спросил:

- Чего такой загорелый? С родителями ездил? Куда?

Пауза.

- Секрет, что ли?

- Я еврей.

Ну и что?

- Да ничего, я всегда такой смуглый.

Ну и хрен с тобой. Я тоже смуглый, когда загорю. Еврей - и еврей, не западло. Пох. Прибегаю как-то в школу, а Вадика нет. И мне кто-то, уж не помню кто, говорит:

- Больше Вадька Бля у нас учиться не будет!

Я еще ему в торец сразу дал - за эту кликуху свежепридуманную. Вадьку Фуфелом звали, у него присказка была:

- Вот такой фуфел.

По любому поводу, не только про синяки. Все, что угодно, так называл. От родителей набрался, дома так говорили.

В общем - хрена се?! Я после уроков к Вадьке, домой. Че за дела? Куда? Почему не сказал?

А тетя Валя, мать его, зашла к нам в вадькину комнату и говорит:

- Вадика берут в еврейскую школу, а когда он ее закончит - бесплатно примут в Иерусалимский университет.

Что за школа такая? Но от души отхлынуло - никуда не переезжают. Только школу поменяет - и все.

А тетя Валя продолжает:

- Мы с Вадиком решили, что он больше не будет с тобой дружить. И ты, Сережа, к нам больше не ходи. Я хотела тебя попросить: верни, пожалуйста, Вадику все, что ты у него брал.

Чего?! Чего я у него брал? Ничего не брал, не помню такого. Так и говорю.

- Так я и думала! Слышишь, Вадик! Так я и думала! Он не отдаст тебе твои коньки!

С ума посходили. Какие коньки? Никаких коньков, я и кататься на них не умею. Не брал. Зимой Вадька на катке катался, а я за ним за бортиком бегал. Все.

- Я, конечно, Сергей, обращусь к твоей маме, но думаю, что напрасно. Вы не хотите отдавать наши коньки. Напрасно. Я думаю, твоя мама об этом пожалеет. Так и передай ей. А сейчас - уходи, пожалуйста, и больше к нам не приходи. И на улице к Вадику не подходи! Я в милицию обращусь, там найдут на тебя управу! И на маму твою найдут!

Я конкретно разозлился - и на бесстрастно - равнодушно пялящегося на меня Вадика, моего бывшего лучшего друга, и на его еврейскую маму, и сказал слова, которые вообще говорить не собирался:

- Тогда отдавайте наши книги.

У нас в квартире от деда осталось много книг. Всякие, какие-то - дорогие. Понятно, Вадик приходил, брал, иногда - отдавал, иногда - нет. Я еще удивлялся, зачем ему разные старинные. Там же скукота и картинок нет. Ладно, хочет - берет. По мне - так лучше читать собрания сочинений Майн-Рида, Фенимора Купера, Конан-Дойла. Те, конечно, он тоже брал, но - отдавал, а всякие старинные - нет. Они у них в большой комнате на стеллаже стоят. Когда-нибудь соберется - вернет. Там много, тяжело, надо вдвоем, да и то - не за раз. Вообще-то, я стеснялся спросить.

- Какие книги! Какие тебе книги, бандит! Нет у нас ничего! Пошел вон!!!

Я повернулся к Вадику.

- Вадик, ты чего?

- Ничего я у тебя не брал. Отдавай мои коньки и выметайся. Слышал, что мама сказала? Пошел вон! Тебе помочь?!

От помощи я отказался. И в морду Вадику не дал. И его маме в морду не плюнул.

И это ощущение - предательства, беспомощности, издевательства...

И в школе про все это узнали, Вадик во дворе рассказал. В школе у меня тоже есть враги, информация им пригодилась. Тоже - насрали в душу. Как сейчас. Похоже.

А Вадик стал учиться в еврейской школе, выучил иврит и уехал в Израиль - учиться дальше, чтобы потом забесплатно в Иерусалимский университет. Они все, наконец, уехали. Мне, конечно, в школе сказали. Я-то даже рядом с их домом старался близко не проходить. Ни Вадика, ни его папы-мамы, больше не видел. И наших книг, и вадиковых коньков - тоже.

У кошки девять жизней, а у этих по два гражданства. Не выйдет здесь - мы все подохнем, а они уедут, прихватив, что увезут. Друзья? Где хорошо, там и родина. А тем, кто этого не понимает, остается болеть за Челси, купленный на крохи из переправленного в Англию умельцем. За их крохи. Не люблю русских. Сам? Сам уже не такой. Вадик с мамой объяснили.

Я понимаю, что они - уроды, отдельные представители. Что каждая еврейская семья аппеллирует к дедушке-сапожнику, который всю жизнь шил людям сапоги. Так и у Вадика был дедушка-сапожник. Результат? Что мне, хороших евреев в администрациях искать? В холдингах? Нах.

Пошли они туда, где их в любой момент принимают и никому ни за что не выдают.

В дверь, после короткого предупреждающего стука, зашел Кугель. Я отвернулся к окну. Не хочу... Мне нечего ему сказать.

- Вы не спускались позавтракать. Вы заболели? Что вам принести?

- Спасибо, Кугель. Ничего не надо. Я не хочу есть.

- Вы...

- Нет, не заболел!

Резковато получилось.

- Извини, Кугель. Нормально себя чувствую. Есть не хочу, нет аппетита. Не голодный.

Все-таки, пришлось повернуться. Но смотрю не на него - правее, в угол.

- Что-то нет настроения. Извини, после вчерашнего я излишне резок. Извини сразу и за будущее. Не со зла.

- Кофе?

- Спасибо, не надо.

Хоть умылся, оделся, постель за собой прибрал, в кресло перебрался. Мог ведь и валяться, не вставая. Сильно меня накрыло. Тяжело. Но держусь. Пока.

- Вы не совершили ошибок, Алекс. Это хорошо. Вам не надо так расстраиваться.

- Я не хочу это обсуждать.

- Не стоит, Алекс. Англичане именно этого хотели - вывести вас из себя. Умные люди не станут тратить время на пустяки, устраивая спектакль. Они выглядели умными. Вчера вы удержались. Не каждый молодой человек в вашем возрасте способен на это. Хладнокровие приходит с возрастом. Спокойствие признак мудрости.

- Да какое там хладнокровие! Мне не хочется это обсуждать. Постой, ты сказал - англичане?

- Мне так показалось. Возможно, я ошибаюсь, но... Я думаю, это были англичане.

- Почему?

- Я много лет служил у них, ходил вместе с ними по морям. Видел всяких. В Мадрасе я встречал офицеров. Я был со многими знаком. Эти были похожи.

- Не серьезно.

- Они говорили по-французски с акцентом. Представились французами, а говорили с акцентом. Это и мой родной язык. Парижане говорят не так, я не могу объяснить. А их акцент в немецком - выдуманный. Они специально коверкали слова. Возможно, и там акцент, его маскировали еще более сильным.

- Что же тогда сразу не сказал?

- Кому?

- Мне. Им.

- Зачем? Вы не делали глупостей. Все было правильно, у них ничего не получилось.

Ободряюще улыбнулся, подмигнул.

- А им? Они не разговаривали со мной. Они, как бы, и с вами не разговаривали. Как бы выглядело, если бы я вдруг обратился к господам, занятым своей беседой? Нам надо много заниматься, Алекс. Знать языки необходимо, очень пригодится в жизни. Ваш английский пока не хорош. Мы потеряли много времени в путешествии. Англичане? Пусть думают, что у них все получилось, и мы не разгадали их секрет. Их маленький секрет! Так будет хорошо. Теперь у нас преимущество. Завтракать, Алекс! Вам надо хорошо питаться. Что вы закажете на завтрак? Не надо, я знаю, я все принесу сам.

Эвон, как повернул! Умеет.

Что бы я без него делал?

И настроение...

Совсем не то настроение, пошло вверх.

Минут через пятнадцать дверь без стука открылась (я думал - зашел Кугель, толкнув ее подносом) и в комнату шагнул граф.

Серая декабрьская вода медленно несет мимо какие-то обрывки бумаги, стайку почерневших листьев, обломок палки, темные пучки водорослей. Там, подальше, плывет что-то вроде комка тряпок. Не хватает лишь качающихся у берега полузатопленных бутылок или серебристой сигаретной обертки, окурков, чтобы дополнить вид замусоренной водной глади до более привычной, современной мне картины. А еще мне не хватает знаменитых на весь мир художников, по книжкам и рассказам счастливых очевидцев - оккупировавших все парижские набережные, жадно торопящихся, используя погожий денек, зарисовать открывающийся с Нового моста чудесный вид на Сену у Лувра, на великолепные дворцы. На пару барж, сплавляющихся по течению, на многочисленные романтические лодочки, снующие - конечно - по делам, но...

Но - Париж! Солнце! И, кажется, что все они везут любовные парочки, нежно прижавшиеся друг другу. Ладно, возможно, это кажется только мне, спермотоксикоз задолбал.

Но - весь этот чудесный городской пейзаж! Чистое голубое небо, дома!

Господа, столбите тему. Жаль, никто из них пока не видит этого чуда острым взглядом художника, или не смог оценить всей прелести и красоты старого Парижа... Еще не родились.

Вчера, под серым, натянутым словно холст, небом, вода в реке смотрелась бурой, мутной, будто скатившийся с гор сель снес в нее всю глину с ближайших отрогов.

Нет здесь гор.

Холодно. Зябко. Промозгло.

Такое вчера было настроение, подстать воде. От прошедшего три дня назад Рождества остались только воспоминания о паштете из гусиной печенки, поданном на ужин. На Рождество надо было в Нотр Дам де Пари сходить, но тогда еще не отпускали. Забыл про него, столько с лета навалилось. Если бы не Кугель - и не вспомнил, такой вот я испанец. Он с утра поздравил, подарил фигурку святого Матфея. Весь день искал, чем бы отдариться. Нет у меня ничего, а шпагу не подаришь. Спросил у кухонного мальчишки и заказал нам рождественский полдник, еще Гильермо с Хуаном пригласил. Нормально, с часок посидели, только от вина они отказались, мне - рано, а Кугель не стал выделяться. И - ничего. Что граф с простыми за одним столом, со слугой - не возмущались. Рождество!

Хороший был день, да... Вечером рождественский ужин - вдвоем с графом - уже было не то. Хотя - паштет, конечно... А на другой день эти суки привязались! И я поплыл...

Ночью почти не спал. Старался забыться, думать о чем-то другом, но... все равно... Кугель два раза вставал со своей кушетки и, подкравшись, прислушивался к моему дыханию, укоризненно кряхтел, но молчал. Утром не стал спускаться в общий зал к завтраку. На людей смотреть не хотелось. Стыдно. Потом - Кугель. Полегче стало, но... Все же понятно, не маленький, в утешениях не нуждаюсь.

Потом появился граф.

- Доброе утро, граф де Теба.

На графа Монтихо приходится смотреть. Это не Кугель, с которым можно позволить себе быть собой, покапризничать отвернувшись. Родной, добрый Кугель. С графом нельзя расслабляться.

- Доброе утро, граф.

Вот так. И голос потверже. Соберись!

- Я помню, вы изъявляли желание осмотреть город?

- Благодарю. Но, вряд ли получится сегодня...

- Именно сегодня, граф. С сегодняшнего дня я намерен проследить, чтобы вы не скучали. Я сам буду вас сопровождать в поездках по городу, внизу нас ждет карета. Подумайте, что бы вы хотели посетить. Поторопитесь, скоро начнется служба в Нотр Дам. Надеюсь, вы не откажетесь от такого начала этого чудесного дня. Жду вас в карете.

Кивнул, не дожидаясь моего отказа, просто лишив меня такой возможности, вышел - резкий, подтянутый, уверенный, настоящий испанский аристократ: видно издалека, даже сюртук с небольшими буфами на плечах какой-то испановидный, не как у всех. Ни одной лишней складочки. Черные с серебром тона. Только глаза - как за тремя стеклами. И вот оттуда он на тебя смотрит. Первое стекло, за ним - взгляд. Потом второе, дымчатое. И еще третье, уже окончательно скрывающее все мысли графа от посторонних. Что-то решил и действует. А что решил - можно только догадываться...

Решил? Решил взять под контроль мою развивающуюся на глазах депрессию. Запустишь - еще застрелится графин от позора, повесится, утопится в ночном горшке. Есть-то уже перестал. Внимание! Перевозимый товар готовится самовольно придти в негодность. Еще не хватало, чтобы вооружился и пошел вниз стрелять посетителей. С него станется. Кто знает, что может затесаться в раненую голову, и без того - молодую и глупую.

Посмотрел я на себя... Пока никого в комнате не было, сидел с ногами в кресле, штаны измялись, наверняка и сзади, на спине сюртука, появились мятые складки. Только что разглаженный надел и - вот. Другого нет. Бедный немецкий барон. Унылый. Неопрятный. Длинный, почти до пят, уже потертый дорожный плащ скроет все, но...

Опять же - но! Надо учиться у графа. Даже свою короткую щегольскую накидку Монтихо носит так, что в голову сразу приходит слово - мантилья. Именно - мантилья! Испанец! Гранд! Надо как-то бороться со своими немецкими привычками.

Пока все бедно, но чисто.

Чисто! Не мять! Слышишь, Снег?

За окном начинался дождь, по стеклу окна и подоконнику ударили первые крупные капли, я еще раз осмотрел себя, вздохнул и отправился вниз. Сдаваться. Отстаивать свое право, поджидая обидчиков, сидеть и смотреть на пузырящиеся под ливнем лужи у входа в ресторан - воли не хватило.

Съезжу в город. Потом поглядим.

В отличии от Невы, Сена пока почти не знает тисков гранита. Чаще всего ухоженные плавные склоны берегов до самой воды покрыты короткой слежавшейся травой. И лишь кое-где, по-верху, у нависающего над рекой обрывистого берега, вдоль тротуара, идет металлическая решетка ограждений, на которой не посидишь. Разве что - иногда, вот так, спиной опереться, постоять, рассматривая дома вдоль набережной. Рассеянно скользя взглядом в ожидании - вдруг что-то в них меня заинтересует, привлечет. Но... Поскользил, поскользил, и - опять переводишь взгляд на Сену. Зима. Сырость. Слякоть. Лучшее время для туризма.

Граф определил в ежедневные поездки с нами Кугеля и одного из испанцев по его выбору. Наверно, чтобы самому не бегать за мной, если неожиданно сорвусь с катушек. Как бы там ни было, но смотреть на меня все они избегают. Видимо, неприятно. Стараются, делают свое дело, но общение идет по необходимости. Не смытое пятно труса сияет нимбом над моей пока еще ценной головой.

Остается гордо шагать с высоко задранным подбородком, не обращая внимания на декабрьские лужи. Следить за малейшими признаками виноватого заискивания, уныния, попыток как-либо оправдаться в глазах испанского сообщества, проявляющиеся с моей стороны, и - пресекать! Мгновенно и жестко! Учет и контроль. Дождь и слякоть только способствуют испытаниям.

Приехав в гостиницу, поднимаюсь к себе в комнату - еду мне теперь приносят. Протираю штаны у окна. Ночью сплю плохо, во сне проигрываю день позора, пытаюсь найти выход, не нахожу - и так продолжается по сей день. Видимо, прогулки не так уж и помогают.

Но сегодня - солнце. Париж! Волей-неволей хочется улыбаться.

Время лечит?

Что здесь, на набережной д"Орсэ, что на прочих улицах и площадях - людей почти нет. Вчера и позавчера - нисколько не удивляло: редкие прохожие, попадавшиеся нам навстречу, старались не задерживаться под косыми струями дождя, стремясь как можно быстрее нырнуть под крышу. Это мы с графом - гуляли. Вот и не удалось толком рассмотреть парижан в их природной естественной среде. Спокойно, не морщась под плетями дождя, передвигались только офицеры. А может, и не офицеры? Уверенно, хотя и быстро, шагали люди в мундирах: воинская гордость не позволяла им, высоко подкидывая зад, причудливо подпрыгивая, выписывать кренделя на лужах, пытаясь не поскользнуться. Прочих ничто не сдерживало.

А сегодня - солнце, небо, радость. Но народа на улицах все равно почти нет. Мало людей. Где все? Ведь - Париж!!!

Королева Марго, Д’Артаньян! Ведь с этих улочек, с этих дворцов Дюма написал то, чем я буквально зачитывался в детстве. Даже - нет! Еще не написал. Возможно, даже не родился, его папа был генералом у Наполеона. Я первый, я раньше все это вижу!

Пытаюсь осторожно, сохраняя выражение вежливой скуки на лице, рассматривать прохожих. Есть даже хорошенькие!

Пристальный взгляд сразу привлекает внимание, тут же вопросительно заглядывают в глаза, на лице появляется недовольное выражение. Понимаю их. И взгляд отвожу. Чего петушиться, я уже себя достаточно проявил, со мной все понятно. Новая дуэль ни к чему, старые долги не погашены. То есть - извините, случайно в вашу сторону засмотрелся, что-то там подальше заинтересовало, ничего другого в виду не имел. Бонжур, экскюзе муа, пардон, оревуар и мерси. И еще раз - мерси, что расходимся без скандала. А краем глаза - что можно заметить? Могу сказать, что парижане в своих одеждах смотрятся более яркими, праздничными, радостными, чем мы, немцы. Монтихо черный, я, естессственно, во всем коричневом. Все яркие, многоцветные - и офицеры, и лавочники, и штатские непонятно кто. Единственное, что мне не нравится - у дам: их шляпки или платки, стилизованные под полотенце, завязанное на голове, как у прачки. Ассоциации у меня такие возникают от общего смысла дамских головных уборов, от течения моды, царствующей на улицах вне зависимости от ведомственной принадлежности и богатства хозяек. Простит их такой головной убор. Упрощает. Пусть простят меня дамы. Экскюзе муа, миль пардон.

По-нашему - на улицах и нет никого. Но считается, (все наши считают), что жизнь в городе бурлит и то, что я вижу - это те самые толпы парижан, праздно и непраздно шатающихся по переполненным народом улицам. Примерно по одному человеку через каждые десять метров. Изредка - парочки. И уж совсем редко - собравшиеся в партию больше трех горожане. Сегодня - веселые, поддатые, шумные. Мрачных, целеустремленно движущихся вперед колонной или россыпью, до десятка и более - нет вовсе. Мы с графом проходим по линии фланирующих бездельников. Я пялюсь во все стороны. Иногда. Граф рассматривает носки своих сапог, стараясь не наступать в грязь и на конские яблоки, если пересекаем улицу. Мне почти нормально. Ему муторно.

Сзади, метрах в пятидесяти, ползет наша карета. На козлах Кугель с Гонсало. Когда в голову приходит очередной парижский адрес и я, покатав его за щекой языком, называю, решив, что к этому времени он вполне уже может быть, наша пешая прогулка завершается, мы лезем в карету и едем туда. А там опять вылезаем, смотрим, маемся и бредем куда-то в сторону. До следующей достопримечательности, название которой взбредет мне в голову черт знает из каких глубин памяти. Париж маленький город, почти все рядом.

И так до двенадцати часов. Утренняя прогулка заканчивается. Скоро меня повезут в гостиницу, а граф отправится по делам. Хотя, мне по жизни казалось, что всех чиновников можно застать только с утра, потом они разбегаются. Но - граф принял решение и тратит на меня все свое отпущенное для этих целей драгоценное утреннее время: с момента завершения завтрака и до полудня. Чтобы, судя по всему, потом убить оставшуюся часть дня и весь вечер на поиск нужной графу местной шишки, застать которую на работе можно только в течение получаса, с утра, а потом - ищи-свищи до завтра. Но граф упорен. Лицо у него такое.

Выдержка (пока!) замечательная. Когда я вчера от Люксембургского дворца попросил его съездить к Сакре-Кер - глазом не моргнул. Съездили. Походил, посмотрел. Откуда же я знал, что так далеко? А теперь, говорю, к дворцу Бурбонов. Только веко дернулось. Я же не специально. Все равно вчера время заканчивалось, сегодня посмотрели. Я еще хочу в Булонский лес. В Венсенский лес. Хотя зима. Не сегодня, потом как-нибудь. Еще в Версаль.

- Не скажете ли, граф, как, потеряв память, вы смогли сохранить в ней столь много названий парижских достопримечательностей?

- По моему указанию слуга поинтересовался у прислуги. Я постарался запомнить.

- Странно, что сам он смог запомнить столь много...

Я пожал плечами, но Монтихо не видел жеста, он рассматривал что-то глубоко заинтересовавшее его вдалеке. В глубине улицы, по которой мы ездили к Сорбонне. Пришлось ответить.

- Не так уж и много, граф, не более десяти. Нотр дам де Пари, Лувр, Тюильри - известны всему миру. У Кугеля было время запомнить. Ему почти шестьдесят, французский ему родной - он наполовину швейцарец.

- У нас осталось не так уж много времени. Хотите, я покажу вам места, о существовании которых знают не многие? Это в Латинском квартале.

- С удовольствием, граф.

Садясь в карету, Монтихо бросил Гонсало.

- Латинский квартал, улица Арбалетов. Граф желает выйти в самом ее начале.

И оглянулся на меня. Я кивнул. Я уже понял, что здешние улицы часто называются по вывескам расположенных на них лавок. Похоже, граф решил познакомить меня с продукцией местных оружейников. Пара кинжалов мне бы ох как пригодилась. Может, решил мне купить?

Улочка оказалась действительно чудесной - узкая, кривая, замечательный уголок старого Парижа, буквально пропитанный его духом. Граф без объяснений, не отвлекаясь на описания окружающей нас старины, шел на пол шага впереди. Я тоже помалкивал, боясь спугнуть удачу, выглядывая нужную вывеску. Она обнаружилась сразу, как только мы завернули за угол. Обвитая плющом стена дома, на фронтоне которого висел кованый арбалет, примыкала к небольшому скверу. Всего десяток деревьев, но летом здесь так хорошо. Несомненно... Будем надеяться, тут уж никакому беженцу с Кавказа не удастся воткнуть свой "Французский двор", спилив всю красоту, разрушив очарование места. Солнце освещает голые, причудливо изогнутые ветви, могучие стволы... Хорошо...

- Будьте любезны, граф, пройти мимо вон тех деревьев и подойти к стене...

Захожу. Делаю несколько шагов, вглядываюсь, но ничего не вижу. Стена как стена. Что-то скрытое за плетьми плюща?

- Все, молодой человек.

Я повернулся - метрах в трех от меня стоял граф Монтихо. Пистолет в его руке был направлен мне в грудь.

- Не приближайтесь, я знаю ваши возможности. Если желаете, можете прочесть молитву, я подожду. Не долго, и - так, чтобы я слышал...

- Граф, что это значит!

- Вы теряете время.

- Граф Монтихо! Убийство днем, в центре Парижа! На что вы рассчитываете?..

- Рассчитываю остаться в живых. Отбиться от шоферов, пытавшихся столь безуспешно вас захватить.

- Каких шоферов?!!

- Долго объяснять. Проще было выстрелить вам в спину, но - принципы. У меня есть принципы, я их придерживаюсь. Всегда.

- Граф, я не тот, за кого вы меня принимаете! Я не граф де Теба!

- Я знаю.

- Опустите пистолет, я уйду. Клянусь, вы обо мне больше не услышите.

- Прощайте...

Раздался выстрел

Все это время я лихорадочно пытался найти выход. Напасть на графа? Не реально. Не успею выхватить шпагу, выстрел прогремит сразу. Попытаться рвануть в сторону, качнуть ему прицел и выйти в ноги? Граф сильнее меня в два раза, исход тот же. Попытаться убежать? От пули? В конце улочки меня ждет Гонсало. С двоими нам с Кугелем не справиться, не хочу его подставлять. Так - пройдет свидетелем, останется жив. Только сейчас до меня дошло, что, идя по улице, мы не встретили ни одного человека. Им нужен граф де Теба, убив меня, они ничего не выигрывают, я не он! Граф де Теба мертв, я могу объяснить. Мне бы только подойти к нему поближе, а там... Может быть, что-то получится. Попытаюсь выбить глаз...

Граф сделал шаг ко мне, выгнулся, будто ему под лопатку вогнали лом. Рука с пистолетом пошла вниз. Попыталась подняться... Пистолет выпал, Монтихо секунду держался рукой за грудь, потом - словно из него разом выдернули скелет - весь смялся и рухнул. Уже на земле сжался, подтягивая колени к груди, замер...

Я уже стоял рядом на коленях, подхватив с земли упавший пистолет.

Со стороны сквера, противоположной улице, ко мне подходили двое. Еще один пролезал в пролом забора, ограничивающего сквер с торца. Щель довольно узкая, лезть только боком, голова и плечи уже прошли, и мужик, зацепившись за стену руками, подтягивал ноги, чтобы, перекинув, опустить их уже на нашей стороне. Такой затейник, такой гимнаст... Довольно высокий кирпичный забор, протянувшийся от дома к дому, делал бы сквер ловушкой, если бы не этот пролом. Я его сразу и не заметил. Судя по всему, с другой стороны - двор, там есть еще люди, которым совсем не обязательно пролезать сюда и накапливаться. Троих хватит за глаза. У каждого по два пистолета, шпаг не видно. Гражданские, тот, что ближе, одет как дворянин - вполне приличный сюртук, надраенные до блеска сапоги. Естественно, без головного убора, его в таком деле только терять. Двое отставших - попроще, с уклоном в деревенщину, явные подручные. Странно, что он не пустил их вперед. Всем заметно больше тридцати, шеф помоложе, быки постарше.

Шедший первым, не останавливаясь, навел на меня второй пистолет, левой рукой засовывая за кушак использованный.

- Бросьте оружие, молодой человек, мне не хотелось бы вам причинять вреда.

Я не реагировал.

Хмыкнув, говоривший повторил то же по-немецки.

- Бросьте! Неужели вам не достаточно примера этого господина. Мне кажется, он вполне убедителен.

Не реагирую. Наоборот - навожу пистолет на него.

- Последний раз говорю - бросьте, и пойдемте с нами!

Реагирую.

- Кто вы такие?

- Не важно. Позже вы все узнаете, здесь не место...

Со стороны улицы раздался грохот подков и колес по мостовой. Наша карета!

- Ваше сиятельство!!!

Кугель!

- Ну же!..

Я подхватил левой кистью низ пистолета для лучшего упора, целясь вежливому прямо в грудь. Метров пять - шесть.

Клац!

Это уже смешно. Все повторяется. Снова у бандитов осечка. Дежа вю, сейчас начнем опять перещелкиваться.

Господи, помоги!

Руки тряхнуло, раздался выстрел. Моего собеседника отбросило.

Второй, даже не сделав попытки рубануть по мне из двух своих заряженных стволов, развернулся и бросился к пролому. Полузастрявший в нем акробат уже выкатился назад. Со стороны улицы грохнул выстрел. Потом еще. Не добежавший метра до щели бандит прислонился к стене. Потом, сползая, присел и... так и остался сидеть, уронив голову. Длинный чуб распушился, закрывая лицо.

- Ваше сиятельство!!!

Ко мне, размахивая пистолем, бежал Гонсало.

Ну, стреляй, гнида, стреляй!