Все, о чем вы мечтали

Глава 11

В течении дня никто из нас не заметил наблюдения, хотя Пепе уверял, что чувствует - рядом! Вечером, поужинав в мрачном молчании, поднялись к себе в комнаты, ожидая наступления полной темноты. Все было готово: перед тем, как подняться наверх, рассчитался с хозяином гостиницы, сказав, что ранним утром выезжаем. Чтобы не беспокоился. А дальше пошло по плану, разработанному моим мрачным немецким гением.

Выбрались на дорогу, ведущую в Орлеан, и шагом, не торопясь, ведя лошадей в поводу, отправились в путь. Через час глаза настолько привыкли к темноте, что мы смогли позволить себе ехать верхом. Черт его знает, как устроены глаза у лошадей, но проблем с ними не было, не спотыкались. Никого навстречу. Никто не преследовал - ночью, в тишине, слышно далеко, несколько раз останавливались, слушали. Никаких мерцающих вдалеке огоньков, нарастаюшего грохота копыт настигающей нас погони. Все-таки, поддавшись атмосфере всеобщего мрачного ожидания, как главный идеолог побега, решил подстраховаться и, проехав километров пятнадцать (на вскидку) из семидесяти, отделявших нас от Орлеана, на перекрестке приказал свернуть. Где-то через час показались темные силуэты крестьянских домишек. Сворачивал от балды, не уверен, что селение нанесено на карту. Въезжать не стали, решили подождать до утра. Кугель раздал всем ломти окорока, через пару часов посветлело.

Холодно, мерзко. Настроение поганое. Черт знает, почему.

Деревенька всего из трех десятков домов, в один нас пустили погреться. Что-то вроде корчмы для самых нищих вилланов, главное достоинство - большой очаг, который нам раскочегарили за два су. За эти же (сумасшедшие здесь) деньги угрюмый хозяин, недовольно сверкавший на нас из-под загнутых вверх брежневских бровей, предложил заезжим иностранцам сварить чечевичной похлебки. Так мерзко улыбнулся, что я отказался. Наверняка, плюнуть туда хотел. Или - мышиного помета... Грязища такая! Слякоть на полу. Столов - три, немытые, в рыбьей шелухе. Воняет портками хозяина и тухлой рыбой. И еще чем-то воняет. Еще и жрать здесь у него?! Бросил на стол су, спросив, есть ли в деревне кузнец.

- Есть, молодой господин. Что желаете? Бонасье может подковать вашего коня.

Надо же, здесь еще и Бонасье есть. Раздражение не унималось. До чего же противная рожа у корчмаря! Небритый, зарос как разбойник. Людоедская рожа.

- От тебя ничего. Приведи Бонасье, получишь еще монету.

Произношение ни к черту, но, надеюсь, он меня понял.

- Еще два су, молодой господин. Два су, и я вам представлю Бонасье.

Да он надо мной издевается, пес! Вон, Гильермо и Хуан слаженно дернулись, остановленные Гонсало и Пепе. Голова - есть? Испанцы вообще плохо переносят холод и сырость. И так настроение ни к черту, все не выспались, устали, продрогли. Не в этой же дыре ночевать? Тьфу, дневать! Вши загрызут, потом не избавишься. Сиди на лавке столбом, на стол опереться противно.

Не пугать же проглота шпагой? Спокойнее. Со злости, швырнув на стол медяки, перешел на английский.

- Держи! Живо за Бонасье!

Корчмарь неторопливо сгреб со стола монеты, опять ухмыльнулся. Не любят здесь иностранцев, ох, не любят.

- Сейчас, добрый господин. Бонасье перед вами. Могу поправить подкову кобыле доброго господина. На правой передней доброго господина. За пять су, другого кузнеца здесь нет. Добрый господин.

Проклятый вонючий дикарь, разбойная морда! Он еще и отвечает по-английски. Никак не могу привыкнуть, что здесь, даже в деревнях, такое можно ожидать от любой образины. Ладно еще - на дорогах, но мы же совсем в глубинку забрались, где годами никто не появляется. Откуда же эта, почти не скрываемая, пещерная ненависть к чужакам? Да еще помноженная на природную жадность содержателя корчмы! Ничего нельзя брать в рот, даже воду. Отравит нахрен!

- Могу купить металл. Покажи.

- Кеске сэ - миталь?

Сука, убью! Сразу забыл английский! Металла он не знает, кузнец, мать твою! Просто достает, издевается.

Спокойнее. До вечера все равно здесь сидеть. Греться.

- Железо. Пойдем, покажешь, что есть. Гильермо, Кугель - за мной.

Глазами показал Гильермо на Бонасье - присмотри. Гильермо с удовольствием, втирая в пол взглядом, вытер ноги об корчмаря. Провоцируя на неповиновение - скажи что-нибудь, порадуй.

- Маленькая кузня, в ней ничего нет, добрый господин.

Семенивший рядом кузнец-корчмарь сдулся в объеме, вспомнил английский, но от этого отнюдь не стал менее вонючим и грязным. Начав в корчме, всю дорогу ныл, шаря по пути взглядом в поисках возможности удрать.

- Удерешь - сожгу дом. Ничего нет - куплю наковальню, инструменты. Пока - куплю, ты понял, скотина? Шевелись.

Не знаю, как должна выглядеть деревенская кузня, здесь - это просто сарай. Бонасье оттолкнул ногой прижимающее дверь полено и, кряхтя, распахнул, пропахав дверью борозду в грязи. Пахнуло гарью. Сырость, темнота. Ничерта не видно, хоть разваливай хлипкую стену, чтобы взглянуть на содержимое.

- Ну?!

- Сейчас, сейчас, добрый господин.

Нырнул, завозился, через минуту вспыхнул огонек, им Бонасье запалил чадящий факел. Давай, посмотрим.

Небольшую наковальню и здоровенные клещи присмотрел сразу. Всякая мелочевка.... Что еще? В углу свалена куча мокрого, ржавого железа. Неправильно сказал, не железа - гнили, ржавчины. В грязи, прямо под тонкой струйкой стекающей с крыши воды. Крыша прогнила, стены прогнили, плесень. Что за уеб...ще! Здесь огонь не разводили сто лет. Брошено и забыто. Осторожно, будто жеманясь, (но и на самом деле противно, словно в куче говна роюсь), двумя пальцами потянул за осклизлый конец заросшую ржавчиной палку, брошенную сверху. То ли сабля какая-то, толи ось от чего-то? Не поймешь.

- Откуда?

- Наши в поле собирают, в пахоту из земли выворачивают, добрый господин. Хорошее железо, старое! Задорого отдают...

- Сколько?

- Для вас - два франка. Один! Добрый господин.

- Плачу. Что еще есть?

На самом деле - собрался забрать наковальню и клещи за песо, предложенное дерьмо на хрен не надо, перебор. Но - пусть за меня жадность поработает. Глазки-то как загорелись - целый франк, как с куста! И от говна избавится.

- Пойдемте во двор, добрый господин. Я покажу.

У стены сарая, под гнилыми жердями, прямо на земле лежал небольшой орудийный ствол. По-видимому - медь или латунь, вся в белых разводах, наростах, но без следа ржавчины. Да и откуда ей быть?

- Сколько?

- Это медь, добрый господин. Десять франков, тяжелая, двое поднимали.

- Беру.

Как глаза сверкнули! За десятку всю деревню можно скупить, королем станет. Спасибо, господи, послал лоха, сволочь иностранную! Увидев тяжелые песо, которые демонстративно достал из кошеля, аж судорожно сглотнул. Вот оно, счастье. Я знал! Я знал!

Убил бы богатеньких, но не выйдет, кишка тонка. Ничего, обойдешься.

- Двадцать за две, если вторую найдешь сейчас. Плачу, к вечеру уеду.

- Вторая побольше будет, добрый господин. Двадцать пять за две. Двадцать четыре!

- Беру, показывай.

Вторая и впрямь побольше. Но, кажется, подойдет... впритык.

- Кугель, позови всех. Пусть карету подгонят, грузиться будем. Пепе не трогай, оставь греться.

Была у меня мысль грохнуть хозяина, замести следы. Да что там, была - раза три появлялась, пока до вечера сидели в корчме, ожидая прихода темноты. Не одного меня она посещала, ловил вопросительные взгляды - может, помочь, если есть сложности по молодости и немецкому милосердию? Только мигни и отвернись. Не стал, даже когда из под связанного потекла струйка, разливаясь в вонючую лужу. Отвернулся. Долго объяснять. Деревня зашуганная, никто за день так и не зашел, как вымерли.

Подумал, как в нашу затерянную псковскую деревню, вроде - и от трассы недалеко, припрутся такие заезжие цыгане, даги, чечены, пугать последних оставшихся старух, беспомощных от ветхости стариков, дрожащих за детвору молодух. Скрипящих зубами мужиков, которые, хоть и в силе, а что они могут? Только погибнуть под ножом, оставив семью без кормильца. Так же поставят всех на колени, захотят - скупят землю, захотят - отберут, осядут всем табором, захватят, поставят свои порядки. База для разбойных наездов на соседние районы. Кто им указ? От начальства далеко, да и плевать начальству на затерянную деревнуху, только если себе под поместье ее не присмотрели. Вот и будут доживать последние коренные старожилы посреди бескрайних просторов родной земли, боясь поднять потупленный взгляд на новых хозяев. Полурабы или рабы? Чтобы понять, надо вникнуть, но - кому это надо.

Гансу при встрече пытался объяснить, как сам это понимаю. Тогда Фарид сказал, что скины уже три раза его взять пытались: в начале - вроде не серьезно, побегать заставили, а в последний - еле от них дворами ушел. Больше с рынка ни ногой.

Да, как вспомню... Гулька ревет, да...

Через день подстерег я их главного, поговорить. За главного Ганса посчитал - большой, бритый, страшный. Ребята серьезные, несколько уже белыми шнурками щеголяли. Слышал про них всякое... А я то - сопля соплей, чего со мной говорить? Да пошел ты... Дали раза, я ответил. Еще дали, по-взрослому. Все равно на разговор нарываюсь. Месить не стали, упрямые многим нравятся. Ганс мне пять минут отвел: на часы демонстративно смотрит, меня - опять же - не слушает, секунды считает.

- Я вам, как русский русским, говорю - глупость это. Их здесь уже несколько миллионов, а будет еще больше. Ну - штук двадцать положите, пока вас не возьмут, ну сорок, ну сотню. И кого? Самых беспомощных, беззащитных, безобидных, кому и в голову не придет от вас прятаться. Не смогут, не умеют, не убегут. Зачем вам ваши мускулы? С теми, кого заловили - и я справлюсь, а вы? Тоже слепы, как менты, не видите черных, что на дорогих тачках золотом поблескивают? По рынкам, по подворотням шаритесь? Главное - не желаете думать, кто виноват в этом потоке. Сотню убей - меньше их не станет. Три сотни только за ночь - из Ташкента, с одного поезда, на одном вокзале. Те доходяги, которых мочите - жизнью побитые сюда приползли. Пригнало их наше правительство, чтобы нажиться на людском горе, надыбать денежку, еще себе что-то нужное и вкусное купить. Слышишь, Ганс, это я, сопля, тебе говорю! Не трогай Фарида, сначала за мной приходи. А невмоготу - то давай сейчас! Давай, защитник белой расы, может, за меня тебе медаль дадут. Правительственную.

Ну - и прочую х...ню нес. Страшно, все-таки. Потом, через недельку, спокойно поговорили. Вроде, ребята переключились на тех, кто женщин, детишек по подворотням, по паркам насилует. Здесь же одни проститутки, с них не убудет, старшие внушили. Оттуда же вся нечисть, не только богатая, к нам сливается. Годы пройдут, пока по телевизору покажут, как заловили и депортируют. А то и не покажут, не заловят. Менты же не вникают, чем там урюк у себя отметился. Еще гепатит, вникая, подхватишь - какой только заразы желтоглазой не везут. С букетами приезжают. Оптом домой, если у нас ни в чем не засветился. Свои не донесут, гуляй, отрывайся на белых суках. Красота.

Я еще мал, глуп, куда мне. Одно скажу - не Фарид виноват, что с сестрой у нас на рынке мыкается. В парке стало поспокойней. Давно не слышал, чтобы какую-то там... А где, добиваясь этого, ребята Ганса свои шнурки перекрашивали, так и не понял. Точно, что не в парке. Куда-то вывозят отловленную гниль. Проблем-то нет - затолкнул в фургон (да кого угодно) и в лес. Ни свидетелей - никогда!, ни дела, раз нет трупа. Иногда и неплохо.

Но богатеньких - нет! Сложности, табу? Все-таки, инстинкт самосохранения работает. Тихо живут: и нашим, и вашим.

Когда возвращались в корчму, Кугель не дал мне зайти, отозвал в сторонку.

- Алекс, ты купил фальконеты. Очень старые, им больше ста лет.

- И что?

- Я видел такие на кораблях. Даже стрелять приходилось, учился у канонира.

- Сможешь привести их в порядок?

- Надо попробовать.

- До вечера кузня в твоем распоряжении. Можешь взять Хуана, но - не надолго, не простуди, а то заболеет в дороге. Часа через два замени на Гонсало. Гильермо не трогай, может потребоваться, мало ли что. Будет у меня под рукой.

Уже в темноте, покидая деревушку, оставил корчмарю на столе шесть песо в оплату пушек и одну серебруху за беспокойство. Рассек кинжалом веревку, притягивающую руки к горлу, дальше сам распутается. Только еще больше разжег ненависть. Он что, всерьез рассчитывал как-то нас грохнуть? Теперь, видя, как вожделенная добыча, позвякивая так и не опустевшим кошельком, уходит из-под удара, явно угрожал нам инсультом. Судя по красной роже с выпученными глазами и приоткрытым ртом (выдрал таки кляп) - именно так.

Фу, вот откуда мерзко воняло. Пасть закрой, рыло!

Подумал о наших трактористах - в ватниках, пьяных, нечесаных, с опухшими лицами, вздохнул и вывалился во тьму. Был бы чистеньким - точно бы кончил, а так... Что я, фашист?!

В этот раз двигались по опустевшей ночной дороге уже побыстрее и, к середине утра, часа через три после рассвета, прибыли в Фей-Окс-Лож - тоже дыру, но с более-менее пристойной гостиницей. Даже пушки не помешали, такое у коней было настроение. Назначив дежурства через каждые два часа, все завалились отсыпаться. Меня по малолетству и графству освободили, проснулся к вечеру, чтобы только пожрать. Ну и прочее... Привели себя в порядок, нормально переночевали, за следующий день, наконец, достигли Орлеана. Вот и все. А ты боялась!

- Слышала про пожар в Шайи?

- Да сгори они все там огнем, я даже не пошевелюсь! А что за пожар?

- У сволочи Бонасье, чтобы его, черта, совсем вши сожрали, сгорела кузня. Старая Бланш ходила в Шайи к племяннице. Рассказывает, что к нему приезжали колдуны и творили в кузне свою мерзость! Господь не стерпел, была гроза, и молнией...

- Бланш - выжившая из ума шлюха и всегда ей была! Гроза зимой?! Дерьмо! Господь не стерпел пьянства этой жадной свиньи Бонасье и покарал его за грехи! Сукин сын! Господи, почему ты терпишь такое! И ведь не сдохнет, так и продолжает отравлять всем жизнь! Мразь! Мало ему кузни, надо, чтобы и корчма его сгорела, и... Чтобы сам сгорел!

- Господи Боже Иисусе Христе, Пресвятая Дева Мария, защити, помилуй! Инесс, говорят, что когда-то ты зналась с Бонасье, с этим колдуном...

- Чтобы язык твой отсох, Полин! Чтобы дети твои, чтобы внуки твои!..

За три дня пути из Монтаржи в Орлеан наш Пепе сполна хлебнул всех прелестей жизни звезды экстасенсорики местного масштаба.

Ну как, чувствуешь что-нибудь? Как там погоня, близко? Не чувствуешь? А когда почувствуешь? Ты постарайся! Как почувствуешь, сразу скажи.

И так каждые пять минут. Хорошо, вру, каждый час. Даже ночью - все равно две ночи на ногах. Пепе уже на стенку лез. Ладно бы - я и Кугель, нам в новинку, и то - потом, сообразив, постарался сдерживаться, спрашивать не чаще двух раз в сутки. Получалось четыре-пять. Но остальные-то? Они же привычные, должны понимать! Вот и довели человека. Вообще ничего не чувствут, волком смотрит. Еще ведь и рана на плече не зажила, учитывать надо. Совсем парня затравили!

Даже спрашивать боюсь. Присел осторожно рядом, смотрю себе в окно. А чего? Имею право, там интересно. Ну, допустим.

- Ничего не чувствую...

- Так есть погоня?

- Нет.

Так и ладушки! Чего тогда переться в Блуа? Мы еще петлю сделаем, двинем опять на юг. Денек в Орлеане передохнем, Кугель отстреляется по хозяйству и - двинем! Сейчас к Гонсало сбегаю, карту посмотрим.

Все хорошо, утром встали, спустились позавтракать, впереди переход на Вьерзон, девяносто километров. Пепе?! Пепе, ты чего?

- Они здесь.

- Кто?

- Другие. Я их чувствую.

- Еще одна погоня?

- Да.

Нет, ну вы слышите? Экстрасенс на мою голову! Сейчас сам завою! Все, настроение в жопу, народ опять потух. Нет, ребята, Вьерзон - значит Вьерзон, поздняк метаться. Зае...ало уже. Выступаем!

В городе шел снег, крупные, огрузлые водой снежины тяжело валились на дорогу, тут же растекаясь в лужи на середине улиц, слипаясь в полужидкую слякоть по их краям, у троттуара. Ветер, когда проезжали перекрестки, бешенными порывом вырывался из открывающегося с боку пространства, облепляя карету, лошадей, поникшие под сырообвисшими тряпками плащей фигуры наших всадников полужидкой, стекающей ледянистой коркой. Уже на выезде из Орлеана все, кроме Пепе, были мокры насквозь, продрогли, как тут говорят, до костного мозга, на фиолетовых испанцев было просто жалко смотреть. Да и плохо получалось, на ресницах висели капли, сколько не промаргивайся.

Хороший хозяин в такую погоду собаку из дома не выгонит. Хоть возвращайся. За городом, на равнине, в полях, по традиции окружающих любой крупный город, ветер совсем разбушевался. Казалось, сейчас карету сдует с дороги, не смотря на всю грязь и снег, плотно облепившие колеса. Километра два ползли, лежа на холках коней, с трудом умудряющихся как-то продвигаться в снежной каше, в которую, почти по самые бабки, погружались ноги. Слезать туда и вести лошадей в поводу никто не стал, здоровье дороже. Наконец, доползли до места, где дорога ныряла в лес. Ну как - лес? Что-то повыше кустов из негодных в дело сорных деревьев. По белым стволам смог отличить только молодые березки. Остальное - возможно осина, ива, ольха и тому подобное, я не спец. Голое, низкое, редкое, самые крупные высотой метра три-четыре. Ни сосен, ни елей, ни могучих кленов-дубов, чего-то, что капитально защитило бы от ветра. Но полегче стало. Может, снег уже не так валил, может мы с лошадьми попривыкли, уже не ложились на ветер. Заледенели и, словно зомби, переставляли ноги в единственно возможном направлении. Дорога пустая, падающий снег скрыл все следы проезжавших до нас, навстречу никто не попадается. Это не трасса Париж-Монтаржи. Орлеан-Вьерзон - совсем другая песня. Глубинка. Людей, деревень, огоньков не видать, хотя, может снежные порывы (после последнего поворота дороги, слава богу, толкающие в спину), скрыли их от наших невнимательных, залепленных тем же снегом глаз. Промерзших. Еще и сопли.

К середине дня снег и ветер потихоньку утихли. И слава богу - дорога потянулась промеж полей, перемежающихся редкими перелесками. Стал подумывать об остановке в первой же встреченной деревне. Денек обойдемся без комфорта, главное - согреть людей. Скрюченные испанцы на лошадях давно не подают признаков жизни, уже с тревогой поглядываю, вдруг кто-то из них заваливаться начнет. Упадет, разобъется вдребезги. Пополам. На мелкие осколки. Не слышно ни шуток, ни привычных подковырок. Что мы скажем, если на нас сейчас нападут? Промолчим, меланхолично покачиваясь в седле? Ни одной заготовленной остроты в ответ, ни дружного, громкого, жизнерадостного хохота. Гонсало дозорит уже метрах в тридцати впереди, Гильермо сзади совсем прижался к карете. Едем озябшей кучкой.

Уже понял - золото моих ребят доконало. Не было у них раньше в жизни такого. Никогда, ни у кого из знакомых. Миллион! Этот лям - как у нас с десяток ярдов баксов, если сравнивать цены. Деньги, ставящие в ряд с королями. Ошеломлены, не готовы совершенно. Отсюда все их ляпы, растерянность, мрачная реакция на предсказания Пепе. Слишком наши ребята боятся его потерять, за жизнь - раньше - уверенней сражались, не киксовали. А я чего? Ничего. Не чувствую я этих денег, не пробивают. Ненавижу жадных, вороватых, властолюбивых сволочей, столько горя от них.

Наконец, гнетущие своей пустотой и открытостью поля закончились, дорога стала петлять, как пьяный велосипедист, меж низеньких пологих холмов, покрытых кустарником и пучками поникшей травы, навевавшей мысль о прическе из серии "три волоса и все пышные". Третий, четвертый поворот, и - я полностью утратил представление о направлении, в котором мы теперь движемся. Может, вообще на север, удаляясь от нужного города. Какой-то серпантин, а не дорога. Не будь кареты, залез бы на верхушку холма и оттуда спрямил путь по целине.

Муторно. Поворот, опять поворот. Ну кто так строит?! Похоже, устроителям дороги тоже надоело кружить путешествующим мозги, и последний холм дорога не огибала по дуге, а рассекла посередине. Немного вверх, но зато потом карета легко пошла под уклон, к низинке, за которой виднелся лес. Нормальный, густой лес, дорога ныряла туда и больше с холма не просматривалась. Высокие, хоть и безлистные кроны скрывали дальнейший путь. Выпавший снег укутал деревья в белоснежные одежды, лег округлыми шапками, и все это волнами, рябью безбрежного моря простиралось вдаль под низким серым небом. Солнышко бы сюда, какая бы была картина! А на дороге снег не держится, под копытами банальная грязь. Наш след просто кричаще тянется до ближнего холма, который мы миновали, и скрывается за поворотом.

Не дай бог...

Дверь кареты приоткрылась, высунулась расстроенная физиономия Пепе.

- Граф! За нами гонятся! Уже близко.

Так и тянет за язык ляпнуть в ответ - а может, не за нами?! Покривляться. А может это страус злой? А может и не злой? Пропеть, что вспомню, из мультфильма про пластилиновую ворону, здоровым жизнерадостным голосом. Только, боюсь, не получится - он у меня сейчас хриплый, писклявый и простуженный. Кажется, ломается.

Б...ь!!! Вот же, черт!

- Стой! Ко мне!

Остановились на полуспуске в низину. До въезда в лес еще с полкилометра. Все съехались, сгрудились вокруг. Посмотрел в глаза моему воинству. Вот скачущий в арьергарде Гонсало, оборачивась, делает выстрел, пытается вновь, дав коню шенкеля, рвануться вперед и, не успевая, заваливается на круп, раскинув руки, получив пулю между лопаток. Вот несколько раз раненый Хуан, скачущий у дверцы бешено несущейся кареты, поймав еще одну пулю, резко свешивается с седла влево, падает, и колеса, хрустнув, проскакивают через него. Карета кренится, заваливаясь, пару секунд - чудом, на двух колесах удерживаясь от падения, но рвущие постромки кони... Кугель кубарем летит с облучка, бьется о смерзшуюся землю и застывает, распластанный, в десятке метров после удара о дерево. Изломанное тело Хуана, оставшееся лежать посреди дороги, грохот выстрелов, крики настигающей погони все ближе и - первые, вырвавшиеся из-за поворота, не задерживаясь, проносятся, копытами вбивая в красную грязь того, кто еще недавно... Вернувшийся к лежащей на боку карете Гильермо, спрыгнув с коня, пытается вытащить оглушенного, потерявшего сознания Пепе, рвет дверь, но дружный залп преследователей сгибает его пополам, отбрасывает, кровь быстро напитывает край белой рубахи, торчащий у ворота.

Пальцы, скребущие смерзшиеся листья, покрытые льдом. Мертвые глаза, застывшие, навечно запечатлевшие холодное зимнее небо. Участники погони, подскакав, быстро спешиваются, ныряют в открытую дверь. Мелькают кинжалы. Кто-то неторопливо идет к безжизненно лежащему Кугелю. Кто-то рассматривает след, четкой, ясной тропкой уводящий в чащу, в кусты, и, призывая товарищей, показывает рукой туда, где видно движение, что-то мелькает. Слышны радостные крики - нашли сундук. Открыли! Нашедший, не сдерживая восторга, стреляет в воздух. Остальные подхватывают. Выстрел, второй, третий...

Хреново у ребят с глазами. Надо это ломать.

Спрятаться? Карету увидят, как не прячь. Следы по целине читаются на раз, здоровенные борозды, никто не спрячется.

Да пошли вы...

- Засада, господа.

Кажется, они догадались, рожи кислые. Согласны. На всякий случай, поясняю свою мысль.

- Будем делать засаду.

Только что проезжали - дорога на вершине холма как будто в лысину врезана, узкая, в одну колею, почти утоплена вглубь. Метра на два. Обочины высокие, нависают, летом там грязь по колено, сейчас промерзло. Как между стенами едешь, совсем не оплыли. По краям ивнячок, травки немного - люди лягут на землю, окажутся на уровне голов проезжающих всадников. Если аккуратно с тыла заползать, а не с дороги на обочину карабкаться, то следов не будет. Совсем не будет, если метров на сто от дороги в тыл холма зайти, по низу, вдоль кустов и уже оттуда лезть. Реально метра на три к краю подобраться и бить погоню почти в упор, на начале спуска. Единственное, что придется лежать не шевелясь, пока не подъедут. На движение точно среагируют, вершина как на ладони, пока кони идут на подъем. Заметят - всем хана, с горки не уйдем, покоцают.

На Пепе все лошади и карета. Отгонит за низину по дороге в лес, метров на сто, так, чтобы от края не просматривались и из низины было не видно, там всех привяжет, а сам, с четырьмя пистолетами, вернется, подыщет себе местечко понезаметнее за каким-нибудь стволом. Если будет дозорная группа - мы ее пропустим, начнем стрелять только по основной. Дозор хоть частично назад дернется, тогда пусть Пепе вступает в дело. Одна рука, четыре пистолета. Одного завалит - уже хорошо. Последняя пара пистолей ему для самозащиты, рыпаться не надо. Основных побъем - и с дозором потом разберемся, с остатками. В общем - как получится, трудно мне предсказывать для Пепе. Как пойдет...

...Может и не будет дозора...

На правую от дороги сторону холма двинулись испанцы, на левую - мы с Кугелем. Как-то так получилось, я специально никого не делил, все сами пошли. Кугель со мной, понятно. Поднялись на холм, залегли, поползли к краю, жестами стараясь помочь друг другу сделать лежки понезаметней. Видно! Видно ребят напротив, метров пятнадцать между нами. Как не крути - с коня видно. Правда, если знать, куда смотреть. Говорить, перекрикиваться - нельзя. Все, конец шевелениям, замерли. Ждем.

Двадцать заряженных пистолетов, у каждого по четыре, все, что выгребли из сундука, вместе с трофейным и парой кугелевских. Мои заряжены Кугелем, так и не освоил это дело, некогда. Пробовал один раз в Монтаржи, но и разрядить выстрелом негде, внимание к нам привлечет. Кугель надежнее.

Ребята на крайняк перезарядятся, а у меня только кинжал. Ленивая я корова, если честно. Троечная натура.

Прямо перед моим лицом, между двумя пучками пожухлой травы, ветром намело листьев, их схватило ледком и, чтобы лечь щекой, послушать ухом землю, нужно топить этот лед. Да и будет ли толк, мы же на вершине, хрен что сюда передается из-за тех холмов, с невидимых отсюда петель дороги. Просматривается поворот от ближайшего и, через пару вершин, вдали, вроде что-то блеснуло? Пролежим этак час - больше не встанем, померзнем все поголовно. Только к лету оттаем.

Ждать и догонять - хуже нет. Сейчас проверим. Пока похоже на правду.

Только успел подумать, сожалея о своей промерзающей судьбе, как из-за ближайшего поворота вылетели двое. Скачут. Рысью. Не галопом, специально потише, внимательно смотрят на дорогу. Да ну, наш след и через день читаться будет, разве что - еще несколько карет здесь прогнать или тонну снега насыпать, да приморозить. Застыл, даже сморгнуть боюсь, вдруг блеск глаз заметят? Говорят, люди чувствует чужой взгляд. Отвел глаза, начал рассматривать листву перед собой. Напряжение давит. Наконец, раздался стук копыт - приблизился, грохотнул и стал удаляться. Только тогда перевел дух.

Парочка. Дозор, несерьезно. Пропустили. Пусть найдут карету и возвращаются. Нет, не так. Пусть роются там, пока основная группа не влетит в нашу западню. Потом все это не будет играть роли. Или - или. Господи, помоги!

Вот теперь грохот стал нарастать издалека, еще не вынеслись из-за поворота, а уже слышно. Скачут! Плотная группа галопом выметнулась из-за холма, быстро прошла видимой мною участок дороги. Торопятся, догоняют. Часа на три позже выехали, но смотрятся свежими, мы, по сравнению с ними, еле плелись. Сейчас будут здесь. Неожиданно я засуетился - дальше-то что делать? Не продумал! Осторожно зацепил лежащий передо мной пистолет, стал наводить ствол. Куда? Вон в тот просвет. Как только первый мелькнет - жму на курок, кого-нибудь из скачущих за ним точно срежу. Пониже, чтобы попасть в грудь. Зажав рукоять в одной руке, как все здесь стреляют, навел примерно, опер рукояткой в землю. Опыта никакого. Тяжелый, долго не продержать, дуло клюет. Через секунды просвет меж пучками травы заслонила тень, мелькнула, и я даванул курок. Промах! Там, куда я направил ствол, уже никого не было. Через дорогу и со стороны Кугеля грянул почти слитный залп. Передо мной облачко дыма, из дула разряженного пистолета тянется струйка. Дым от сгоревшего пороха - мы все как на ладони! Привстал на четвереньки. Четверо скакавших рухнули на дорогу правее, уже почти на выезде из образовавшейся ложбинки. Кони троих, не задерживаясь, унеслись вперед, последний - боком перегораживает дорогу: хозяин, уцепившись за узду, так и не разжал пальцы. Еще четыре всадника вертелись на пляшущих лошадях, почти врезавшись в образованную упавшими телами и конем свалку. Крутят головами, высматривая нас. Узко, вперед никак, лошадь, потерявшая седока, мешает, назад вчетвером не развернуться. Поскорее выбрал еще одного, но теперь целил как из обреза, поддерживая низ пистолета левой кистью, (как в Париже, в прошлый раз). Второй залп, не ровный. Жиденько, пять выстрелов вразнобой. Мой был третьим-четвертым, но я попал! Попал! Всадник, в которого направлял дуло почти от живота, свалился словно подкошенный, пуля ударила куда-то в щеку. Метров с десяти, здесь не больше.

Последний уцелевший, удилами разрывая конские губы, в панике, под жалобное ржание, выкручивая голову коню, наконец развернулся и, с места бросаясь в намет, кинулся наутек. Хлопающие вразнобой выстрелы только подстегивали, сжался в комок, сливаясь с конем. Дважды стрелял, пока не кончились пистолеты, но - мимо.

Он почти ушел, я уже не надеялся, бессильно закусив губу, глядя на согнувшуюся спину, когда кто-то из испанцев его достал. К этому моменту стреляли только с той стороны, мы с Кугелем были пустые.

Бросив поводья, раскинув руки, еще несколько прыжков удерживался на коне, потом кубарем скатился назад и остался лежать на дороге. Лошадь ускакала.

Напряжение, азарт - схлынули. Боже мой! Все так быстро произошло. С их стороны ни одного выстрела. Понятно, что для меня - долго, но сколько секунд потребовалось, чтобы выстрелить из четырех стволов, лежащих передо мной? Еще дымятся... Даже прицеливаясь? Секунд двадцать? Они просто не успели среагировать.

Начал вставать, но через дорогу замахали, чтобы не выпендривался, лег не место. Кугель шикнул. Перезаряжается. Ждут, что еще кто-нибудь появится? Посмотрел на дорогу. Тихо. Вон тот шевелится, пробует отползти. И еще один, явно - раненый. Со стороны испанцев хлопнули выстрелы. Видно было, как ползущего пулей стегнуло по спине. Еще выстрел, еще. Кони последней троицы, понуро стоявшие между трупов, встрепенулись и галопом унеслись назад по дороге, с хрипом обогнув лежащее почти в пятидесяти метрах от нас тело последнего из преследователей. Четвертая лошадка, повод которой запутался в руке хозяина, дернулась за ними, проволокла немного труп и остановилась. Не отцепляется. На дорогу осторожно сполз Гильермо - пригнувшись, начал обход. Стволом настороженно шарит впереди, в другой руке шпага. Опять выстрел из травы, напротив. Кто-то что-то заметил. Мне показалось или из леса тоже донеслись выстрелы? Кажется, два? Там же Пепе - с одной рукой против двоих из дозора! Они что, забыли? К оставшейся лошади кинулись втроем, она испугано заржала. Повисший на освобожденной узде Кугель охнул, отскочил. На коня забрался Гильермо: протянув руку, забросил за спину Хуана и потрусил в сторону леса. Упрямая, одуревшая от страха скотина мотала головой, не желая слушаться и переходить в галоп. Метров через сто Гильермо ее переупрямил. Я бросился к Кугелю, скрючившемуся на земле.

- Что?

- Конь на ногу наступил...

Сцепив руки у него за подмышками, доволок к обочине, усадил, прислонив спиной к земляной стенке. Осторожно, глядя в глаза, потянул сапог.

За моей спиной Гонсало, завершая обход, отправлялся к последнему, дальнему. Когда прощупывал кости на ступне, опять прогремел выстрел. Видимо, здесь не принято рисковать, а лишней пули не жалко. Кажется, там тоже был труп. Как эхо - из леса донесся еще один выстрел. Черт, ведь Гильермо и Хуан ускакали с разряженными стволами?

- Пальцами пошевели. По-моему, кости целы. Такое называют сдавленным ушибом, сейчас приложу лед. Больно, но пройдет без последствий. Пока придется попрыгать на одной ноге. Карету подгонят - сделаю тебе твердую повязку.

- Спасибо, Алекс, сэр. Подавайте мне пистолеты, собирайте, надо их зарядить.

Слазал на нашу сторону, собрал все разряженные стволы. Потом сползал на испанскую. Гонсало шерстил трупы, горкой складывая рядом с каждым то, что намеревался забрать.

Минут через пятнадцать прискакал Хуан - уже на своем коне. Уже полегче. Ну, что там?

- Жив. Живой Пепе. Не успел убежать, долго искал место, куда спрятать. Только отошел от кареты - скачет дозор. Упал там за куст. Один соскочил с коня, сразу полез в карету. Неопытный, мог пулю в живот поймать. Второй осторожный, осматривался не слезая. Когда послышались наши выстрелы, Пепе ему в спину пулю вогнал, со вторым перестреливался. У того было два заряда, не выдержал с одним пистолетом стал уходить. Пепе за ним, догонял, не давал перезаряжать. В лесу еще раз обменялись выстрелами. У Пепе последний, заряженный, в здоровой руке, а мальчишка на него со шпагой, из-за ствола. Гильермо остался, все там соберут и подъедут. У вас что? Кугель, что с ногой?

Сумбурно, но понятно. Пепе герой! С одной рукой двух бандитов положил. Мы впятером восьмерых, я - вообще одного. Выдержка у ребят замечательная, а я на последнем этапе спасовал, засуетился. Стыдно, что делать. Мазал безбожно, три промаха из четырех.

Уже отъезжали, загрузив все отобранное Гонсало в карету, когда он, задержав коня рядом со мной, оглянулся на оставленных на дороге и произнес.

- Это были опытные люди. Никогда бы не подумал, что их можно вот так...

Правда, что ли? Или решил, что это добавит значимости нашему общему подвигу? Мне не с чем сравнивать. Просто повезло. Сегодня - нам.

Если его интересовало мое мнение, то я вообще ничего не думал. В голове было пусто и ясно, и единственное, чего мне хотелось - это побыстрее добраться до любого жилья, залезть в тепло и отогреваться кипятком. А потом заняться ногой Кугеля.

Да, еще хотелось, чтобы мы случайно, вот прямо сейчас, не встретили других, настоящих разбойников, из числа местных, вылезших на опустевшую по причине ненастья дорогу, подразмяться. Вот был бы фокус!

И вечером, когда мы верхом на той же удаче достигли вполне приличного городка с прекрасной, чудесной, замечательной гостиницей, где мне прямо внизу налилили кружку обжигающего кипятка, уже после ужина, пока занимался рукой Пепе, сидя на шикарной мягкой кровати в тепле, сытости и уюте, Гильермо, внимательно наблюдавший за сложной медицинской процедурой смены повязки, вдруг сообщил.

- На наши поиски брошены очень серьезные силы, ваше сиятельство. Не зная дороги, по который мы двинулись, они направили небольшие отряды во все возможные стороны. От одного нам удалось увернуться, второй мы перебили. Кто знает, сколько их еще? Это был сильный отряд. Нам очень повезло. Молитесь, граф, нам всем надо молиться.

На редкость неуклюже, не правда ли? Я что - молюсь мало? Пришлось перекреститься. Отвечать не стал, промолчал.

Ну вот, пожалуй, и все о том дне.

Чьи-то мертвые глаза остались там, смотреть в холодное серое небо. Но не наши. Не наши.

Потом я уснул.