Волчица и пряности. Том I

Действие 1

— Это ведь последняя?

— Да, ровно семьдесят... Спасибо.

— По́лно, это вы нас всё время выручаете. Кто ещё, господин Лоуренс, ради нас так далеко в горы заберётся? Что бы мы без вас делали!

— Просто шкурки у вас отменные. Я потом опять приеду.

Вот так, слово за слово, ещё одно дело сделано, и далёкая горная деревушка осталась позади. Лоуренс выехал с рассветом, часов пять назад, а когда спустился с гор на равнину, солнце уже стояло в зените. Погода хорошая, ветра нет — чего ещё желать страннику на телеге? И не верится, что совсем недавно было так холодно, будто зима уже на носу.

Лоуренс, странствующий торговец двадцати пяти лет от роду (торговцем он, впрочем, назывался всего седьмой год), зевнул на козлах.

Поблизости не росли ни деревья, ни высокая трава, и вдалеке, у самого горизонта, можно было даже разглядеть монастырь. Построили его несколько лет назад — оставалось только гадать, чьих знатных отпрысков держат тут в послушниках. А иначе откуда бы в захолустье взяться стенам из превосходного камня и — подумать только! — железным воротам? Жило здесь монахов двадцать, не меньше, и примерно столько же слуг.

Когда ещё не было этих высоких стен, а лишь заложили первый камень, Лоуренс думал попытать тут счастья в будущем: чем монахи не покупатели? Но, похоже, всё необходимое затворникам привозили свои люди, так что для торговцев со стороны не нашлось дела и оставалось лишь махнуть рукой. В конце концов, он и не питал больших надежд.

Впрочем, в обители вели скромную жизнь, к тому же жильцы сами работали на земле (много ли прибыли от такого покупателя?); да ещё пожертвования плати, да и долгов они не отдают. Невольно призадумаешься: нужно ли тебе такое счастье? С мошенником свяжешься — и то меньше горя хлебнёшь, чем с ними... Хотя кое-какая выгода всё же была.

«Жаль, не вышло», — подумал Лоуренс, глядя на монастырь. Вдруг он прищурился: кто-то махал ему рукой. «Это ещё что?»

Язык бы не повернулся назвать незнакомца слугой: они носят грязные рабочие робы коричневых оттенков, а этот мужчина был облачён в серое. Сворачивать с пути не хотелось, но и мимо не проехать: потом хлопот не оберёшься.

Делать нечего — телега покатила к обители. Подзывавший его мужчина, похоже, заметил, что путник направился в его сторону, — опустил руку, но сам не двинулся навстречу. Видимо, решил дождаться, пока Лоуренс подъедет. Не стоило на это злиться, даже дети знают, что люди церкви издавна смотрят на всех свысока.

Лошадь неспешно брела вперёд, шаг за шагом приближаясь к монастырю, а с ним и к незнакомцу. Разглядев его получше, Лоуренс невольно воскликнул:

— Рыцарь?

Сначала он глазам своим не поверил, но стоило подкатить поближе, и торговец понял, что не ошибся: перед ним стоял самый настоящий рыцарь. За серое одеяние Лоуренс издали принял серебристые доспехи.

— Ты кто такой? — крикнул рыцарь издалека, когда телега была ещё довольно далеко. Он не удосужился представиться: видимо, считал, что его и так должны знать.

— Я странствующий торговец Лоуренс. У вас ко мне дело?

До монастыря оставалось совсем немного, Лоуренс уже мог пересчитать работников на поле к югу от монастырских стен.

Вдобавок ко всему рыцарь, видимо, был тут не один: вдали Лоуренс приметил ещё одну облачённую в доспехи фигуру. Похоже, эти двое несли караул.

— Торговец? Не припомню города в той стороне, откуда ты едешь, — напыщенно произнёс латник, подавшись вперёд, чтобы выставить напоказ серебристый нагрудник с выгравированным красным крестом.

Однако серый плащ на плечах выдавал в нём рыцаря низшего звания. Светлые волосы были острижены совсем недавно, да и по внешнему виду мужчины не скажешь, что это закалённый в боях воин. Не иначе как выбился в рыцари и теперь спешит выслужиться. Теряться перед такими нельзя: их наглость вырастет как на дрожжах.

Поэтому торговец молча достал из кармана кожаный мешочек и развязал шнурок. Внутри лежали сладости из засахаренного мёда. Лоуренс вытащил одну конфету, положил в рот и протянул мешочек рыцарю:

— Хотите попробовать?

Тот промычал что-то нечленораздельное, будто задумался, как поступить, и всё же устоять перед сладостями не сумел. Правда, рыцарская гордыня не позволила ему протянуть руку сразу после кивка — торговцу пришлось подождать, пока рыцарь подставит ладонь.

— Я ездил продавать соль в одну горную деревушку на востоке, здесь недалеко, за полдня добраться можно. Теперь возвращаюсь.

— Надо же. Но телега-то у тебя с поклажей. Что, тоже соль?

— Нет, тут у меня пушнина. Вот, взгляните, — повернувшись к телеге, Лоуренс сдёрнул покрывало, обнажив шкурки куниц — и какие шкурки! Этому рыцарю, наверное, и годового жалования не хватило бы, чтобы их купить.

— Гм. А это?

— Ах, это... Зерно из той деревни.

Отдельно от шкурок лежал сноп — эту пшеницу выращивали в деревушке, куда Лоуренс ездил продавать соль. Сорт морозоустойчивый, да и насекомые его не любят. В прошлом году в северо-западных краях свирепствовал холод — там Лоуренс и собирался продать зерно.

— М-м-м... Ну ладно. Поезжай.

Хоть рыцарь и подозвал его под пустым предлогом, но какой из Лоуренса торговец, если он послушно уйдёт? Поигрывая на весу кожаным мешочком, Лоуренс обернулся к латнику:

— Что-нибудь случилось? Господа рыцари здесь редкие гости.

Вопрос пришёлся тому не по душе — он нахмурился. Но, взглянув на знакомый мешочек, призадумался. Хорошую приманку нашёл Лоуренс: шнурок развязан вновь, и ещё одна конфета перекочевала из мешочка в руку рыцаря.

— М-м... Вкусно как. За такое угощение надо бы чем-нибудь отплатить.

В логике ему не откажешь. Лоуренс улыбнулся рыцарю, как всегда улыбался покупателям, и кивнул в знак благодарности.

— Поговаривают, что местные язычники затевают праздник, вот мы и стоим на страже. А ты как сам, ничего не знаешь?

«Ах вот оно что, — приуныл Лоуренс, — стоило ли ради этого стараться».

Изобразив на своём лице глубокую задумчивость, он ответил:

— Ума не приложу.

Конечно, это была неправда, но разубеждать рыцаря Лоуренс не собирался.

— Видать, выбрали тихое место, чтобы втайне всё устроить. Трусливые же душонки у этих язычников.

Лоуренса позабавил тон невежды, но, ясное дело, он не подал виду и, притворившись, что придерживается того же мнения, наконец попрощался.

Новый знакомый кивнул и ещё раз поблагодарил его за конфеты. Видно, они пришлись ему по вкусу. Рыцари низшего звания почти всё жалование тратят на походы и снаряжение, так что даже у подмастерья сапожника денег больше, чем у них. Едва ли у этого воина дела шли лучше; давно, поди, сладкого не ел.

И всё же больше Лоуренс не хотел его угощать: медовые конфеты стоили недёшево.

— Язычники затевают праздник, надо же, — пробормотал торговец с усмешкой, когда монастырь остался далеко позади.

Лоуренс догадывался, о чём говорил его случайный знакомый. Впрочем, эту «тайну» знал каждый в округе. Однако язычники тут были ни при чём; если уж на то пошло, искать их нужно куда севернее или далеко на востоке.

А караулить на самом деле нечего: торжества в честь конца жатвы устраивали повсюду, молясь богине урожая. Правда, здесь праздник урожая отмечался особо. Он проходил пышнее и ярче, чем в других краях, так что, возможно, в монастыре посмотрели на это и доложили в епархию. Видно, священникам языческий обычай давно уже не давал покоя: всё хотелось подчинить его своим порядкам, но не выходило.

С недавних пор церковь с особым рвением занялась еретиками и обращением язычников. Однако прошли времена беспрекословного подчинения церкви, споры учёных и богословов в городах уже никого не удивляют. Её былое величие пошатнулось.

Судя по всему, горожане осознавали это, пусть и помалкивали. В действительности папе пришлось просить средства на реставрацию собора у короля: податей удалось собрать меньше, чем ожидалось (лет десять назад о таком и подумать было нельзя). Вот церковь и старается изо всех сил, чтобы вернуть прежнее почтение.

«Любая торговля — дело нелёгкое», — усмехнувшись, Лоуренс положил в рот конфету.

К тому времени, как Лоуренс добрался до огромного поля, небо окрасилось золотом. Колосья — и те казались тусклее. Вдалеке мелькали тени птиц, спешивших к своим гнёздам; расквакались лягушки, будто оповещая всех вокруг, что пора спать.

Хлеб, похоже, почти убрали, а значит, праздника в честь жатвы нужно ждать через несколько дней, а то и послезавтра.

Перед Лоуренсом раскинулись поля деревни Пасроэ. Они славятся богатыми урожаями, так что крестьяне не бедствуют.

Здешние угодья принадлежат графу Эрендотту, известному на всю округу чудаку: где ещё найти аристократа, который любит возиться с землёй? Так что праздники не обходятся без его поддержки и каждый год проходят с размахом. Вот только Лоуренсу ни разу не довелось поучаствовать в празднике; жаль, конечно, но для посторонних дорога туда закрыта.

— Вечер добрый!

У края плодородного поля крестьянин складывал снопы в копну, его и поприветствовал Лоуренс. Славно уродился хлеб, ничего не скажешь; похоже, у торговцев (тех, что договорились с крестьянами Пасроэ) одной заботой стало меньше.

— Не скажешь, где господин Ярэй?

— Ага, Ярэй... Он там вон, видишь, где толпа собралась? На том поле. Нынче под его началом всё сплошь юнцы, не умеют ничего, так что Холо выйдет с того поля, не иначе.

Крестьянин с чёрным от загара лицом говорил весело, улыбаясь во весь рот. Так могут только люди честные и прямые, на лице дельца такой улыбки не увидишь.

Лоуренс любезно поблагодарил его и повернул телегу в указанную сторону. На указанном участке в самом деле собралась толпа. Повернувшись к полю, люди кричали изо всех сил. Распекали тех, кто ещё не закончил работу, но бранили не за задержку: ругань была частью праздника.

Подкатив поближе, Лоуренс смог наконец разобрать слова:

— Здесь волчица, волчица, волчица!

— Вот она, волчица, вон там лежит!

— Кто волчицу поймает? Кто? Кто? Кто?

Кричали все в один голос, кричали весело, будто во хмелю. Лоуренс остановил телегу прямо у них за спиной, но этого никто не заметил.

Однако речь шла не о настоящей волчице. Иначе тут уж было бы не до смеха.

Волчица — воплощение богини урожая, и от жителей деревни Лоуренс слышал поверье, будто спрятавшаяся в последний, ещё не срезанный сноп волчица вселится в того, кто пройдётся по нему серпом.

— Последний сноп!

— Смотрите, чтоб лишку не срезать!

— Скряге волчица не дастся!

— Кто поймал волчицу? Кто? Кто? Кто?..

— Ярэй поймал! Ярэй! Ярэй!..

Лоуренс слез с телеги и заглянул за спины работников. Ярэй как раз схватился за последний сноп. Его почерневшее от пыли и пота лицо оскалилось в усмешке. Разом срезав колосья, он высоко поднял пшеницу и, запрокинув голову, завыл:

— У-у-у!..

— Это Холо, Холо, Холо!

— У-у-у!..

— Вот она, волчица! Вот она, волчица!

— Лови её, лови!

— Убежит! Все за ней!..

Толпа погналась за сорвавшимся с места Ярэем.

Поверье гласит, что взятая в окружение богиня урожая попытается сбежать и для этого завладеет телом жнеца. Если её поймают, она останется в поле ещё на год.

Никто не знал, существует ли богиня на самом деле. Просто так сложилось — для местных это уже давний обычай.

Лоуренс был странствующим торговцем, кочующим из одного места в другое, и разумом не принимал учения Церкви. Однако в душе он был даже более суеверным и набожным человеком, чем эти крестьяне. Нередко случалось, что, пока торговец шёл через горы, преодолевая трудности и лишения, товар терял в цене. Тут поневоле начнёшь и в приметы верить, и надеяться на высшую силу.

Вот почему Лоуренсу ничуть не мешали всякие языческие обряды, тогда как служители Церкви и ревностные последователи поносили их с пеной у рта.

Жаль только, что Холо «вселилась» именно в Ярэя: теперь его на неделю запрут в амбаре с угощением для волчицы, поговорить не удастся.

— Ну, делать нечего... — вздохнув, Лоуренс забрался на телегу и поехал к дому деревенского старосты.

В деревню он заглянул, чтобы поделиться разговором у монастыря, заодно думал пропустить кружечку вместе с Ярэем. Однако время поджимало: нужно было поскорей выручить деньги за шкурки, иначе придётся платить пошлину за товар из другой местности. Да и зерно лучше продать не откладывая, так что ждать до окончания праздника Лоуренс не мог.

Старосту он застал за приготовлениями к торжеству, поэтому в двух словах рассказал о встрече с рыцарем, решительно помотал головой на приглашение переночевать в деревне и двинулся в путь.

Давно, ещё до того, как здешними краями начал управлять нынешний граф, зерно здесь облагалось высокой пошлиной, стоило довольно дорого, да и спросом не пользовалось. В ту пору Лоуренс перепродавал хлеб из деревни без особой выгоды для себя, но и не ради благодарности и расположения местных жителей. Просто тягаться с прочими торговцами, дёшево закупавшими товар, ему было не по силам — деловой хватки недоставало. Впрочем, жители Пасроэ и по сей день платили ему добром за те годы. К слову, переговоры от лица деревни вёл тогда именно Ярэй.

Жаль, конечно, что не получилось выпить с Ярэем, но Холо уже вышла из снопа, а значит, ждать осталось совсем ничего: посторонних вот-вот выпроводят из деревни, и тут-то и начнётся настоящий праздник. Остался бы он на ночь, а так или иначе скоро попросят уйти. Чужаку, верно, будет также одиноко, как путнику на телеге.

Лоуренс жевал овощи, угощение местных жителей, и ехал на запад. По дороге ему встретилась толпа крестьян. Закончив работу, те возвращались домой, светясь от радости.

Торговцу же предстояло вновь странствовать в одиночку, и на миг он пожелал оказаться на их месте, на месте тех, кому в трудную минуту кто-нибудь всегда подставит плечо.

Лоуренсу в этом году исполнится двадцать пять лет. В двенадцать он занялся торговлей под началом знакомого, с восемнадцати уже сам пробивал себе дорогу. В торговле он ещё многого не знал, а потому казалось, что и трудности, и свершения только впереди.

Лоуренс мечтал скопить денег и открыть собственную лавку в каком-нибудь городе — желание, понятное любому странствующему торговцу. Но сбыться его мечте, видно, суждено ещё не скоро. Конечно, можно надеяться на удачу, но обычно она благоволит лишь тем, кто богаче и успешнее.

К тому же, разъезжая в трещавшей от груза телеге, думать он мог лишь о долгах: едва рассчитался с одним, а уже время отдавать другой. Где здесь поймать удачу, когда руки заняты?..

Лоуренс поднял глаза к небу и вздохнул, переведя взгляд на красивый лик полной луны. Вздыхал он в последнее время часто, это уже почти стало привычкой. Раньше торговец трудился не жалея сил, чтобы заработать хотя бы на пропитание. Теперь столь острой нужды надрываться не было, но по-другому он, наверное, уже не мог, так что заботы о будущем не давали покоя.

А кроме того, если прежде Лоуренс нигде не задерживался, гнал лошадь из одного города в другой и волновался лишь о сроках выплат, то теперь его занимали мысли, которые раньше даже не приходили в голову.

Он думал о людях, с которыми сблизился во время своих странствий. Вспоминал, как подружился с торговцами из города, где довелось побывать по делу не раз и не два; как сошёлся с жителями деревни, куда ездил закупать товар; как однажды из-за снегопада надолго застрял на постоялом дворе, влюбился там в одну служанку и всё никак не мог её позабыть.

Иными словами, Лоуренс соскучился по человеческому теплу.

Говорят, торговцем, что круглый год не слезает с телеги и почти ни с кем не видится, однажды овладевает тоска по людям. Лишь недавно Лоуренс испытал это на себе — раньше казалось, что уж ему-то такое не грозит.

Однако, если вот уже сколько дней твой единственный спутник — лошадь, поневоле задумаешься: вот бы она заговорила! Поэтому если прежде он лишь смеялся, слушая рассказы торговцев о том, как чья-то лошадь превратилась в человека, то теперь почти поверил.

Бывает, что торговец, совсем ещё новичок, выбирает себе вьючную лошадь, а кое-какие продавцы всерьёз посоветуют купить кобылку, пояснив, что тут он не прогадает, ведь лошадка однажды обратится человеком.

Советовали так и Лоуренсу, однако он, разумеется, не стал слушать и взял выносливого жеребца. Тот жеребец и по сей день служит верой и правдой, но порой одолеет Лоуренса тоска — и он жалеет, что когда-то ушёл от продавца не с кобылой.

Впрочем, лошади каждый день приходится тянуть гружёный воз. Даже если она обернётся человеком, то вряд ли воспылает любовью к хозяину и подарит ему удачу в делах. Скорее, потребует отдыха и платы за труд, если не большего.

Стоило только вообразить, чем для него обернётся чудесное превращение, и всё представилось в ином свете. Блажь это, пусть уж лошадь остаётся лошадью! Из уст Лоуренса вырвался смешок, и он вздохнул, будто удивляясь самому себе.

От раздумий торговец очнулся, лишь когда выехал к реке; здесь же, у берега, решил устроиться на ночлег. Полная луна заливала светом всё вокруг, но поведёшь телегу дальше — того и гляди сорвёшься в воду себе на погибель. Лучше поберечься: так и шею свернуть недолго.

Лоуренс натянул поводья. Уловив приказ остановиться, животное, похоже, почуяло, что наконец-то удастся передохнуть. Два-три шага — и шум колёс затих, а по крупному телу от копыт до кончиков ушей прошла дрожь, как от вздоха.

Лоуренс отдал лошади остатки овощей, вытащил из телеги кадку, зачерпнул ею воды в реке и поставил на землю, прямо под копыта. Хлебал жеребец шумно, причмокивая: вкусно, наверное. Торговец тоже промочил горло питьевой водой, которой запасся в деревне.

Если уж начистоту, то хорошо бы сюда бутылочку чего-нибудь крепкого; однако поблизости никого не было, а распивать в одиночестве — тоска вконец одолеет. И всё же вдруг захочется залить душевную пустоту вином... Лучше поскорее лечь спать, от греха подальше.

Лоуренс недавно перекусил овощами, обманув голод, поэтому сунул в рот ломтик вяленого мяса и забрался в телегу. Спать он привык, накрывшись полотном, устилавшим дно повозки в несколько слоёв, однако сегодня шкурки куниц пришлись весьма кстати. Торговец не любил звериный запах, но холод — беда пострашнее.

Оставалось лишь куда-нибудь убрать сноп пшеницы, чтобы не передавить во сне колосья. Лоуренс стянул полотно с телеги и... Не вскрикнул он только потому, что от увиденного потерял голос. Оказалось, что в телеге уже кто-то устроился.

— Эй... — начал Лоуренс, хотя и сам не понял, произнёс он это вслух или про себя.

К удивлению примешалась мысль: уж не тронулся ли он умом от одиночества — мерещится всякое. Но торговец помотал головой, потёр глаза, а незваный гость так и не исчез.

Под полотном спала девушка с хорошеньким личиком. Сладко спала, даже будить жаль.

— Эй, ну-ка... — попытался Лоуренс ещё раз.

Надо расспросить её, зачем она облюбовала чужую повозку. Если девушка сбежала из деревни, то можно, не ведая того, вляпаться в неприятности, а лишних забот он не хотел.

— Мм? — отозвалась она, не открывая глаз.

У Лоуренса голова пошла кругом, ведь с женщинами он бывал разве что в увеселительных заведениях. И этот беззащитный, бестолковый возглас показался торговцу удивительно нежным.

Кроме того, девушка была очень молода и пугающе красива. Лунный свет очерчивал контуры юного тела, закутанного в меха, и Лоуренс невольно сглотнул слюну, однако тут же пришёл в себя.

Окажись такая красавица продажной, её только тронь — неизвестно, сколько потом заплатить придётся. Подсчёт убытков помогал унять сумбур в душе даже лучше, чем молитва в церкви.

Лоуренс быстро успокоился и повысил голос:

— Эй, ну-ка вставай. Что тебе в чужой телеге понадобилось?

Однако девушка и не думала просыпаться.

«Да что же это такое!» — Лоуренс схватился за шкурку, которая служила спящей гостье подушкой, и выдернул её из-под хорошенькой головки. И только тут торговец наконец-то услышал недовольный возглас. Лоуренс уже набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить вновь, но так и застыл на месте.

Голову девушки украшали уши, похожие на собачьи.

— Мм...

И всё же не время теряться, раз уж удалось её разбудить, потому Лоуренс собрался и произнёс:

— Эй, ты чего удумала? Забралась без спроса в чужую повозку...

Торговцу не раз выпадало ездить в одиночку через равнину, где гуляет один лишь ветер. К встречам с бродягами, разбойниками и прочим лихим народом ему не привыкать. Отваге Лоуренса и умению расположить к себе можно было позавидовать — так он думал, притом не без гордости. Поэтому робеть перед какой-то девушкой из-за её ушей, пусть и нечеловечьих, — это уж совсем никуда не годится.

Но хотя он не дождался ответа, повторить вопрос не вышло: слова застряли в горле.

Обнажённая незнакомка медленно приподнялась, и Лоуренс застыл, не в силах издать и звука: до того она была хороша собой. Волосы — под лунным светом они казались гладкими, как шёлк, — прикрывали спину подобно роскошной накидке. Шея, ключицы и плечи прямо как у статуи Святой Девы: столь плавные прекрасные линии мог высечь лишь настоящий мастер, скульптор, каких поискать; изящные же, гибкие руки будто вырезаны из водяных струй.

Из-за точёной красоты тела казалось почти невероятным, что оно принадлежит живому существу; однако две девичьи округлости пониже ключиц — груди, не слишком большие и не слишком маленькие, — словно вселили жизнь в эту очаровательную статую, и казалось, что от них веет человеческим теплом.

Но миг, другой — и Лоуренс уже не глотал слюну. Вместо этого он нахмурился: девушка открыла рот, запрокинула голову к небу, а затем завыла, прикрыв глаза:

— У-у-у!

Страх налетел, как порыв ветра, сбивающий с ног.

Вой — сигнал к сбору у собак и волков, предвестие беды для человека. Лоуренс услышал самый настоящий вой. Ломтик мяса выпал у него изо рта, а лошадь рядом дёрнулась от испуга.

Тут торговец словно прозрел: фигурка девушки, освещённая луной, звериные уши...

Но последний отзвук воя стих, и девушка опустила голову.

— Как прекрасна сегодня луна, — сказала она, посмеиваясь. — Не найдётся ли чего выпить?

Наваждение как рукой сняло: какая же это волчица?! Да и на собаку не похожа, разве что ушами. В остальном же обычная девушка, только очень красивая.

— Нет здесь выпивки. Да и кто ты такая? Чего в моей повозке спишь? Боялась, что в город продадут, и сбежала, что ли? — Он насел на неё, желая напугать, но хорошенькое личико оставалось безмятежным.

— Как, не найдётся выпить? Тогда поесть... Ох, смотри-ка, что пропадает, — невозмутимо ответила девушка, принюхалась и, отыскав в телеге обронённый торговцем ломтик мяса, подобрала его и сунула в рот.

Расправляясь с едой, девушка блеснула двумя острыми клыками.

— Ты что, из этих, одержимых дьяволом? — Лоуренс положил руку на пристёгнутый к поясу кинжал.

Деньги постоянно скачут в цене, так что странствующие торговцы сбережений не делают, взамен покупают добро и носят его с собой. Были такие вещицы и у Лоуренса, серебряный кинжал из их числа. К тому же серебро — священный металл, оружие против нечисти.

Стоило ему коснуться рукой ножен, как во взгляде девушки отразилось недоумение. Однако через секунду красавица так и прыснула:

— Я? Одержимая?

Она смеялась, широко открыв рот, так, что даже выронила мясо. Вышло до того очаровательно, что Лоуренс чуть не смутился. Теперь казалось, клыки придают девушке ещё больше очарования. Однако, похоже, она потешалась именно над ним, и мысль эта Лоренсу совсем не понравилась.

— Че... Чего смеёшься?

— Да как же не смеяться? Раньше ни от кого таких слов слышать не приходилось.

Не переставая хихикать, девушка подобрала ломтик и вновь вцепилась зубами в мясо.

Всё-таки клыки Лоуренсу не почудились, а обладательницу таких зубов, да и ушей, обычным человеком он бы не назвал.

— Кто ты такая?

— Я?

— А кто ещё тут есть?

— Лошадь, вон там.

Лоуренс обнажил клинок — и ухмылки на красивом лице как не бывало, а янтарные с красным отливом глаза в тот же миг сузились.

— Отвечай, кто ты такая.

— Хорошенькое дело — ножом пугать.

— Что?

— Ах да, я ведь вроде бы беглянка. Прости, совсем забыла.

Тут незнакомка мило, искренне улыбнулась. Но не обаяние её улыбки заставило Лоуренса вернуть оружие в ножны, просто самому показалось, что размахивать кинжалом перед девушкой недостойно мужчины.

— Имя мне Холо. Давно я не принимала этот облик. Видать, оно и к лучшему, — сказала красавица, оглядывая себя.

Речь её большей частью была для Лоуренса загадкой, лишь первые слова показались ему знакомыми.

— Холо?

— Угу, Холо. Хорошенькое имя, да?

Много мест объездил Лоуренс, а имя это слыхал лишь в одном. Так звали богиню урожая в деревне Пасроэ.

— Вот так совпадение. Я ведь тоже знаю кое-кого по имени Холо.

Хватило же ей дерзости присвоить себе имя богини! Зато стало ясно, что девушка родом из той деревни. Быть может, из-за ушей с клыками её с рождения держали дома, не выпуская на свет божий. Пожалуй, тогда ей и правда повезло, что сбежала.

Лоуренс слышал о детях, которые рождаются совершенно непохожими на людей. Называли их одержимыми: считалось, что в младенца с первым глотком воздуха вселялся бес или эльф. Узнай о таком ребёнке Церковь, семью его, всех до единого, ждал костёр — неизбежное наказание за поклонение дьяволу.

Поэтому родные либо уводили одержимых в горы и бросали там, либо всю жизнь прятали от глаз людских. Однако настоящего одержимого Лоуренс увидел впервые. Он-то представлял себе безобразное чудовище, однако эту девушку иначе как богиней не назовёшь.

— Чудно́. Я не знала, что кто-то ещё носит имя Холо. Откуда же моя тёзка?

Непринуждённая болтовня с набитым ртом у Лоуренса никак не вязалась с обманом. Всё-таки эта «Холо» вряд ли морочила ему голову. Но подержи человека под замком долгое время — и он возомнит себя богом.

— Так зовут местную богиню урожая. Ты что, богиня?

Девушка озадаченно посмотрела на него, но чуть погодя улыбнулась:

— Долгое время меня держали на этой земле, называя богиней, только уж больно громко сказано. Я Холо, просто Холо.

«Иными словами, её с рождения ни разу из дома не выпускали. Вот бедняжка», — подумал Лоуренс.

— Долго — это, выходит, с рождения?

Последовавший ответ немного сбил его с толку:

— Да нет. Родилась я далеко отсюда, на севере.

— На севере?

— Да. Где лето пролетает незаметно, а конца зимы заждаться можно. И мир весь будто из серебра.

Холо задумчиво уставилась вдаль. Язык бы не повернулся назвать это притворством: не верилось, что можно так правдоподобно разыграть тоску по далёкой северной родине.

— Не знаком ли тебе мой край?

От неожиданного вопроса он чуть растерялся, однако тут же решил поддержать разговор, ведь тогда сразу удастся вывести Холо на чистую воду. В конце концов, за восемь лет Лоуренс успел поторговать даже в самых северных уголках земли и знал о тех местах довольно много.

— Севернее Алохитостока вроде бы и нет ничего. Там ещё круглый год метели.

В ответ девушка склонила голову набок:

— Надо же. Не приходилось слышать.

А он-то думал, что Холо притворится, будто знает.

— Тогда где же твоя родина?

— Йойс. Что не так?

— Да нет, ничего, — выдавил Лоуренс.

На его лице отразилось смятение, но он тут же взял себя в руки. О Йойсе он слышал не впервые, одна загвоздка: название это торговец узнал из легенды, которую ему рассказали в северных краях, в ночлежке.

— Так ты оттуда родом?

— Да. Услышать бы, что там теперь делается, как живётся тем, кого я знала, — Холо поникла.

Вышло у неё очень печально, не похоже на ложь.

И всё-таки Лоуренс не мог принять услышанное за правду: если верить легенде, от города, про который говорила Холо, камня на камне не осталось — шестьсот лет назад его разрушил демон-медведь.

— Не припомнишь ли ещё каких мест?

— Мм... Сотни лет назад... Был город такой, звался, помню, Нёххира. Чудо-город, где горячие ключи били из земли. Я часто туда наведывалась в воде понежиться.

Нёххиру Лоуренс знал — этот город в северной стороне славился горячими источниками. Он стоял на своём месте и по сей день, а среди его гостей порой встречались особы королевской крови.

Впрочем, скорее всего, если спросить про Нёххиру в здешних краях, кто-нибудь да расскажет, что это такое.

Холо вдруг чихнула, оторвав Лоуренса от размышлений, а ведь мгновение назад голос её звучал расслабленно и мягко, как будто девушка сомлела от купания в источнике. Тут торговец вспомнил, что на ней совсем нет одежды.

— Всем хорош человеческий облик, только холодно. Шерсти бы побольше, — рассмеялась Холо и нырнула в ворох шкурок.

Не удержавшись, Лоуренс тоже хмыкнул. Правда, кое-что ему оставалось непонятно, потому он спросил:

— Ты вот про облик говорила. Что за облик-то такой?

В ответ Холо высунула голову из-под горки меха:

— Как что? Облик и есть. В человеческом давно не была. Хороша я в нём, а? — отозвалась она с улыбкой, и Лоуренс подумал: «Да, хороша». Однако никак не выдал лицом того, что было на душе. Всё-таки от этой девушки у него голова шла кругом.

— У людей, может, и нет ушей с клыками, но чем ты не человек в остальном-то? Или же... Говорят ведь, что и лошадь в человека превратиться может. Так и с тобой, только не лошадь, а собака? — спросил Лоуренс.

«Такое трудно будет оставить без ответа», — посчитал он и, видимо, не ошибся: похоже, слова угодили куда нужно. Холо медленно поднялась на ноги, картинно повернулась спиной к нему, оглянулась через плечо и горделиво вымолвила:

— Любой признает во мне волчицу высшей породы, признает сразу — по этим ушам, по хвосту. Мои друзья-волки, зверьё лесное, люди — все передо мной благоговели. На хвост налюбоваться не могли. Вот он, белый на кончике, моя гордость. А уши, острые уши? Много раз они спасали моих друзей от беды, ведь ни ложь, ни другое лихо от них не укроется. Мудрая Волчица из Йойса — вот кто я, больше таких нет.

Холо презрительно фыркнула, но тут, видимо, холод дал о себе знать, и, поёжившись, она юркнула обратно под меха.

Лоуренс же обомлел: до того хороша была обнажённая Холо, до того росший из поясницы хвост (не почудилось же, шевельнулся пару раз?) походил на настоящий.

Ладно бы уши, а тут ещё хвост... И вой тот ожил в памяти. Да разве такой подделаешь? Так что же, неужели эта Холо и вправду богиня урожая — волчица Холо?

— Нет, быть не может... — пробормотал торговец и вновь взглянул на девушку. Напрочь забыв о нём, та нежилась в тепле и жмурилась от удовольствия.

«Кошачьи у неё повадки, — подумал Лоуренс, но тут же себя осадил: — Нашёл заботу! Другое надо выяснить: человек Холо или нет».

Одержимых, если уж на то пошло, людьми не назовёшь, так что оно и к лучшему, если попадутся церкви. В их тела вселился дьявол, потому эти несчастные часто приносят беду, а священники призывают сжигать таких на костре.

Другое дело — звери-оборотни; в сказках и преданиях они даруют людям удачу и творят чудеса. Окажись Холо таким зверем, окажись той самой Холо, её чудесная помощь в торговле пшеницей была бы бесценна.

Но зачем гадать, и Лоуренс обратился к девушке:

— Ты сказала, тебя зовут Холо?

— Да.

— Назвалась Волчицей.

— Угу.

— Разве твои уши с хвостом, пусть и волчьи, могут что-то доказать? Настоящая Волчица в человеческой шкуре без труда примет свой истинный облик.

Холо недоумённо посмотрела в ответ, миг-другой — и лицо её прояснилось:

— Ах вот оно что, волчицей перед тобой обернуться?

Лоуренс кивнул, хотя слегка опешил: он думал, выйдет иначе — ожидал растерянной гримаски или отговорки. Однако Холо лишь недовольно скривилась, и верилось этому гораздо больше, чем какой-нибудь придуманной на ходу дешёвой увёртке. Откликнулась девушка почти мгновенно — сказала как отрезала:

— Нет уж.

— По... Почему?

— Сам лучше скажи, на что оно тебе?

Кислый вид Холо обескуражил его, но нужно было узнать, человек ли она. Узнать во что бы то ни стало! Лоуренс расправил плечи, набрал в грудь воздуха — чтобы по его властному голосу было ясно, кто хозяин положения, — и произнёс:

— Если ты одержимая, я отдам тебя Церкви — от них одни беды. А вот с Холо — богиней урожая и воплощением волчицы — другой разговор.

По слухам, человеческие воплощения животных — посланцы небес. Привлекать удачу — их призвание. Если рассказ девушки правдив, какая уж тут Церковь — впору хлеб с вином божеству поднести. А вот если нет...

Однако у Холо от его речи будто зубы разболелись — такое у неё было выражение лица.

— Я слышал, воплощения зверей могут менять облик по своему желанию. Так что если твой рассказ — правда, тогда ты без труда обернёшься волчицей, — подытожил торговец.

Она дослушала его молча, с той же гримасой отвращения. Наконец еле слышно вздохнула и медленно приподнялась со своего ложа из шкурок.

— Натерпелась я от Церкви. Не хочу к ним в руки. Только вот... — Холо запнулась. Она вздохнула ещё раз, а потом заговорила вновь, поглаживая хвост: — Просто так не превратишься, нужно уплатить цену. Вы, люди, пользуете краски для лица или толстеете от еды — так наружность и меняется.

— Тебе для превращения тоже что-то нужно?

— Без хлеба не получится, нужно немного зёрен...

«Почему бы и нет? Всё-таки богиня урожая», — решил было Лоуренс, но в следующий миг у него ёкнуло в груди.

— Или свежей крови, — добавила Холо.

— Свежей... крови?

— Совсем немного.

Казалось, для неё это был пустяк. Лоуренс похолодел: разве такое с ходу придумаешь? Словно спохватившись, уставился на губы Холо — живо вспомнилось, как она показала клыки, когда ела мясо.

— Неужели струсил? — усмехнулась девушка, заметив его смятение.

— Вот ещё, — вырвалось у Лоуренса.

«Волчицу» его ответ явно позабавил, однако улыбалась она недолго — вскоре посерьёзнела, отвела взгляд в сторону и выдала:

— Нет уж, теперь точно не хочу.

— Да... Да почему?! — Лоуренс, не сдержавшись, повысил голос: издевается она, что ли?

Холо же, по-прежнему пряча глаза, с грустью ответила:

— До смерти ведь испугаешься. На мой истинный облик все смотрели со страхом — и звери, и люди. Уступали мне путь, почитали, будто какого-то небожителя. Не хочу больше такого обращения. Ни от кого не хочу.

— Да... Да что я, по-твоему, облика твоего испугаюсь?

— Силой духа хвастаешь, так хоть руки спрячь — трясутся ведь.

«Ну и ну...» — так и слышалось в её словах. Лоуренс покосился на свои руки и чуть не крякнул с досады.

Холо прыснула:

— Не умеешь ты притворяться, как я погляжу.

Он на это и сказать ничего не успел: в тот же миг девушка продолжила, уже без улыбки, слова посыпались как градины:

— Но раз притворство тебе чуждо, раз человек ты прямой и честный, отчего же не обратиться, почему бы не явить тебе волчий облик. Поручишься за то, что говорил?

— Что говорил?

— Что если я Холо, то ты не отдашь меня Церкви.

Он слышал, что некоторые одержимые умеют наводить морок, и теперь осмотрительно промолчал — только промычал что-то невразумительное, на другой ответ его не хватило. Казалось, этого Холо и ожидала:

— Что же, чутьё меня вряд ли подведёт. Едва ли великодушие позволит тебе нарушить слово.

Речь её была преисполнена лукавства, и Лоуренс, как прежде, смог лишь выдавить из себя что-то нечленораздельное — после такого от своих слов не откажешься. Что и говорить, ловко она его провела! Оставалось только смириться.

— Немногое увидишь, не весь облик: очень уж трудно обернуться целиком. Руки тебе будет достаточно. — Холо потянулась к краю повозки.

Лоуренс решил было, что для превращения нужно принять какую-то позу, однако в тот же миг загадка прояснилась: в самом углу телеги лежал сноп хлеба, и Холо выдернула из него пару колосьев.

— Это ещё зачем? — машинально спросил он, но не успел договорить, как она закинула зёрна в рот, а затем проглотила их словно пилюли — с закрытыми глазами.

Нешелушённые зёрна есть можно разве что через силу. Он поморщился, живо вспомнив горький, неприятный вкус, но тут же и позабыл об этом.

— У... У-у-у! — взвыла вдруг Холо.

Левую руку она прижала к груди. Секунда-другая — и уронила её на меха.

Не верилось, что можно так притвориться, а потому Лоуренс встревожился не на шутку и собрался уже окликнуть Холо, но тут раздался странный звук, лишивший его дара речи. Казалось, стая мышей вдруг пронеслась через лес, а чуть погодя гулко ухнуло, словно кто-то с силой ступил на землю.

Лоуренс стоял как громом поражённый, а в следующий миг прямо на его глазах тонкая девичья рука, от плеча до кисти, превратилась в непомерно большую лапу.

— Да уж, неудобно, — пропыхтела Холо.

Такую громадину, наверное, трудно было удержать на весу — девушка устроила лапу на шкурках, прилегла на бок и посмотрела на Лоуренса:

— Как, веришь теперь?

Он несколько раз потёр глаза, тряхнул головой, не в силах вымолвить и слова. Картина не менялась: перед ним лежала самая настоящая звериная лапа, покрытая бурой шерстью. Туловище не меньше лошадиного подошло бы такой «руке», а оканчивалась она когтями, каждый из которых был с небольшой серп.

Разве можно смириться с мыслью, что эта громадина и худенькое девичье плечо — одно целое? В наваждение поверить проще. Лоуренс не выдержал и плеснул себе в лицо водой из фляги, надеясь очнуться.

— Всё подвоха ищешь. Думаешь, морок? В глазах правды нет? Так потрогай.

Холо со смехом шевельнула мохнатой «ладонью», будто подзывая его. Любой бы тут разозлился, однако Лоуренсу всё-таки не хватало решимости: лапа пугала не только размером, — казалось, некая сила исходила от неё, отчего поближе было не подойти — не пускало.

Но вот Холо вновь шевельнула рукой, и тогда Лоуренс, собравшись с духом, наклонился к девушке с козел и потянулся ладонью к её плечу, уговаривая себя, что волчьей лапой его не удивишь. В конце концов, и с драконьей приходилось возиться, так ничего, продал же.

Однако дотронуться до Холо он не успел.

— Ой, — вдруг встрепенулась она, будто вспомнив что-то важное.

Лоуренс поспешно отдёрнул руку.

— Ох! Ты... Ты чего?

— Я? Лучше скажи, с тобой-то что. Ты бы ещё за сердце схватился.

Нарочитое удивление в голосе Холо словно подлило масла в огонь, и внутри всё закипело от стыда и злости. Однако мужская гордость обязывала держать себя в руках. Лоуренс кое-как успокоился и, решив, что больше не позволит сбить себя с толку, вновь потянулся к лапе.

— Ты не договорила. Что случилось? — напомнил Лоуренс.

Кивнув, Холо вдруг посмотрела на него сквозь ресницы и проговорила вкрадчиво:

— Ты уж трогай понежнее, ладно?

Лоуренс застыл на месте, ошарашенный этой просьбой; затем перевёл взгляд на девушку — та беззвучно смеялась:

— Гляжу я на тебя и умиляюсь!

Он резко протянул руку вперёд, не показывая, что её слова его задели.

— Теперь веришь?

Лоуренс лишь молча щупал. Насмешки Холо и вправду разозлили его, но не ответил он скорее по другой причине.

Всё дело было в лапе: под бурой шерстью, длинной и густой, обнаружились сильные мускулы, кость же была мощной и твёрдой, словно дерево. Ладонь тоже была исполинской: её розовые подушечки походили на небольшие круглые булочки и были мягкими на ощупь. Посмотришь на них и сложно поверить в реальность красовавшихся рядом когтей, твёрдых и острых, как серп.

Забыть о собственных ощущениях и назвать лапу видением Лоуренсу было бы трудно, а повторить то же про когти и того труднее. Они не были ни тёплыми, ни холодными — совсем как звериные когти на ощупь. Лоуренсу стало не по себе: казалось, он прикоснулся к чему-то запретному.

От волнения у него вырвалось:

— Ты всё-таки богиня?

— Какая из меня богиня!.. Разве что тело моё выглядит внушительно — в этом ты только что убедился. А ещё, пожалуй, едва ли кто-то сможет тягаться со мной в мудрости. Я Холо. Холо, Мудрая Волчица.

Мудрой она себя назвала без тени скромности, гордо глядя на Лоуренса.

Посмотреть на неё — обычная девушка, у которой одни шалости на уме. И пусть от лапы будто веяло неведомой силой, но сила эта вовсе не казалась звериной. Разве что лапа была непомерно большой, но величина не подтверждение.

— Ну что же? — вновь спросила Холо.

Лоуренс, который так ничего для себя и не решил, неопределённо кивнул.

— Однако... Холо — настоящая Холо — сейчас должна быть в Ярэе. Я слышал, она прячется в теле того, кто срежет последний сноп...

— Хе-хе. Мне ли не знать своего бремени, своих оков? Мне, Мудрой Волчице Холо? Пшеница — лучше и не скажешь, где меня найти; в хлебе я живу и без него погибну. А в урожайную пору последний сноп — моя обитель и темница, из неё не убежать: людям нельзя показываться на глаза. И всё же есть тут одна тонкость. — Речь Холо была живой и яркой, слушать одно удовольствие: — Срезан-связан последний сноп... но представь-ка, что рядом в этот миг нашёлся сноп побольше. Тогда я сумею перенестись из одного в другой незаметно для людей. Отсюда и пошла поговорка, что жнецу скупиться нельзя, иначе богиня в руки не дастся — сбежит.

Лоуренс изумлённо уставился на сноп хлеба из горной деревни, лежащий в повозке.

— Видишь, как всё обстоит на самом деле. Для меня ты самый что ни на есть благодетель. Без тебя бы я не выбралась.

Нелегко сразу в такое поверить, но вот Холо вновь проглотила пригоршню зёрен, и рука приняла прежний вид. Это зрелище убеждало куда лучше слов.

Впрочем, от Лоуренса не укрылось, что о благодетельстве девушка говорила с неохотой, и он тотчас сообразил, как поквитаться за недавние колкости.

— Вот что. Поеду-ка я обратно в деревню и этот сноп с собой прихвачу. Трудно ведь им придётся без богини урожая. Ярэя и жителей Пасроэ я знаю давно. Надо бы помочь им, раз это в моих силах.

Эта мысль только сейчас пришла ему в голову, но, если задуматься, всё верно. Если девушка — та самая волчица из поверья, то с её уходом деревню ждёт неурожай.

Однако Лоуренс тут же позабыл обо всех бедах, ожидающих Пасроэ: Холо смотрела на него, как будто была потрясена вероломством.

— Как же это? Ты ведь не всерьёз?

И девушка выглядела до того беззащитной, что не привыкший к такому Лоуренс совсем растерялся.

— Посмотрим, — с трудом выдавил он.

Надо было потянуть время, чтобы успокоиться, но ничего лучше на ум не пришло. К тому же одолели непрошеные мысли, и где уж там успокоиться, — напротив, он разволновался ещё больше.

Как быть? Если девушка — та самая волчица, надо отвезти сноп хлеба в деревню. Он давно знал жителей Пасроэ и хотел бы уберечь их от беды. Но стоило взглянуть на Холо — и решимость таяла: куда подевалась дерзкая девчонка? Он видел перед собой робкую красавицу, не смевшую поднять глаз пленную принцессу из рыцарских баллад.

Лоуренс морщился, спрашивая себя, правильно ли он поступит, если вернёт её в деревню. Видно же, что девушка против. И всё же, окажись она волчицей из поверья, настоящей Холо... Вот так выбор! Его даже пот прошиб. Мучения нестойкого против женских чар торговца длились бы дольше, но тут он почувствовал чей-то взгляд и поднял голову. В глазах Холо (конечно же, это была она) читалась мольба.

— Ты ведь... не погубишь меня? — спросила девушка, склонив голову набок.

Лоуренс, не выдержав, отвернулся. Торговец, привыкший видеть перед собой один лишь лошадиный зад, перед жалобным взглядом красавицы оказался беззащитен, словно котёнок. С великой неохотой он всё же принял решение, медленно повернулся к Холо и спросил:

— Скажи-ка мне вот что...

— Спрашивай.

— Как в деревне хлеб расти будет? Разве он без тебя не зачахнет?

На честность он особо не рассчитывал: скорее всего, Холо предпочтёт удобную ложь неудобной правде, но и у Лоуренса за плечами множество переговоров, в которых умение врать не краснея было просто необходимо. Казалось, уличить Холо в обмане не составит большого труда.

Так что он навострил уши, приготовившись распознать ложь с первого слова, но так ничего и не услышал. Лоуренс покосился в сторону Холо — девушка уставилась куда-то в угол повозки; было похоже, что она злится и даже, казалось, вот-вот заплачет. Впервые он видел её такой.

— Что с тобой? — только и смог вымолвить он.

— Ничего деревне не сделается. Без урожая не останутся, со мной или без меня, — отрезала Холо.

В её голосе звенела необычайная ярость. Девушка просто кипела от гнева. Лоуренс, казалось, ощутил этот жар. Он потрясённо выдавил:

— Правда? — И после того, как Холо кивнула, сердито дёрнув узкими плечами, он перевёл взгляд на её тонкие руки — пальцы так сильно стиснули шкурку, что побелели костяшки.

— Долго я пробыла в этой деревне — столько лет, сколько волосков у меня в хвосте. Заботилась о хлебе и, хотя дело было мне в радость лишь поначалу, никогда не опускала рук, пусть потом всё и опротивело. Потому что когда-то давно я дала слово юноше из той деревни: пообещала, что под моим присмотром хлеб будет расти хорошо. И держала своё слово до конца.

Глядя в сторону, Холо едва ли не кричала, — видно, не осталось сил держать в себе. Совсем недавно речь её лилась легко, теперь же девушка хватала ртом воздух, пытаясь продолжить начатое, но, запнувшись, сразу же умолкала.

— Мне, волчице, живущей в хлебе, нет равных, когда дело касается того, что растёт из земли. Слово я сдержала: на поля деревни теперь любо-дорого смотреть. Только изредка приходилось урожай подпортить — просто так из земли соки не выжмешь, чем-то нужно поступиться. Но отсюда и пошла среди крестьян молва, что скудные урожаи — моя блажь. А в последние годы совсем невыносимо стало, даже надумала уйти из деревни. Так что с меня больше нет спроса, свой долг я выполнила с лихвой.

Лоуренс догадывался, на что сердилась Холо. Несколько лет назад деревню получил граф Эрендотт. С тех пор, говорят, поля Пасроэ обрабатывают по-новому, как в развитых странах южных краёв, и урожай растёт. Вот Холо, наверное, и решила, что в ней больше нет нужды. Кроме того, с недавнего времени и о боге, которому поклоняется Церковь, разное говорят, ходит даже молва, что его не существует. Подобная участь могла выпасть и на долю деревенской богини.

— В деревне так и будут собирать богатый урожай. Одно печально: раз в несколько лет ждать им страшного голода, и всё из-за того, что они сейчас творят. Но справятся, сил у них хватит. Я им здесь уже не нужна, совсем не нужна. А уж они-то мне — и подавно!

Выпалив эти слова, Холо судорожно выдохнула и упала на меха, как подкошенная. Она свернулась калачиком, дёрнула на себя шкурку и зарылась в неё лицом.

По одной макушке не скажешь, плакала ли девушка, но Лоуренс так и видел перед собой красные от слёз глаза. Он озадаченно почесал затылок, окинул взглядом узкие плечи и волчьи уши.

То она держит себя с горделивостью, достойной богини, то вспылит, как маленькая девочка. Он совершенно растерялся, однако чувствовал, что молчать нельзя, поэтому решил повернуть разговор в другое русло:

— Хорошо, пока поверю тебе на слово...

— Я что, по-твоему, неправду говорю?! — Холо вскинула голову.

Внезапный отпор привёл Лоуренса в замешательство, но она, кажется, уже поняла, что погорячилась, и, чуть помолчав, буркнула: «Извини», а затем вновь уткнулась лицом в шкурку.

— Вижу, ты и правда в обиде на местных жителей. Ну уйдёшь ты отсюда, а знаешь хоть, куда отправиться?

Холо молчала, но уши её шевельнулись, значит, вопрос был услышан, и оставалось лишь терпеливо ждать ответа. В конце концов, она выплеснула всё, что накопилось на сердце, и теперь, наверное, ей было неловко встретиться с ним глазами.

«Очаровательно, — подумал Лоуренс. — Если так, то очаровательно».

Похоже, он угадал: когда Холо всё же обернулась, на её красивом лице отразилось смущение, взгляд уткнулся в угол телеги.

— На север.

— На север?

Девушка кивнула, а потом вдруг подняла голову и уставилась куда-то вдаль. Лоуренс сразу догадался, что смотрела она в сторону севера.

— На родную землю, в Йойс. Сколько лет прошло, и не счесть. Домой хочется.

Слова о родной земле растревожили Лоуренса, и он невольно бросил взгляд на Холо. Помнится, сам торговец уезжал на заработки так, будто порывал все связи с домом и родными местами, и с тех пор ни разу там не бывал.

Деревня его была маленькой, бедной, жилось там плохо, а всё же, бывает, сидит он на козлах, и одиночество настолько одолеет, что с тоской и сожалением вспоминаются те времена.

А Холо (если она и правда та самая волчица из преданий)... Выходит, она не один век провела вдали от родины, а теперь встречает здесь только пренебрежение. Любой на её месте затосковал бы по дому.

— Только мне бы хотелось чуть-чуть побродить по свету, раз уж я в чужих краях. Да и мир, видно, успел измениться, ведь столько лет прошло. Узнать бы его получше. — Тут Холо обернулась, на лице её не осталось и следа от прежнего смятения. — Если не поедешь в деревню отдавать сноп, если не отведёшь меня к служителям церкви, окажи такую милость. Ты ведь странствующий торговец и вечно в дороге?

Лёгкая улыбка играла на губах девушки. Послушать её, так Лоуренс ни за что не обманет ожиданий, уж она-то знает. Но отличилась Холо и проницательностью, потому просьба будто исходила от старого друга, а не от незнакомой красавицы. И хотя до сих пор оставалось неясным, настоящая она волчица или самозванка, одно можно было сказать наверняка: люди, замыслившие недоброе, ведут себя иначе. Вдобавок ко всему разговор с ней доставил ему несказанное удовольствие.

Разумеется, сразу принять её рассказ на веру нельзя, иначе какой же из него торговец? Торговец должен быть бесстрашным — и богов не бояться, а ещё осторожным, даже близким не доверять до конца.

Чуть поразмыслив, Лоуренс произнёс, взвешивая каждое слово:

— Пока даже не знаю, как с тобой быть.

Он приготовился было услышать недовольный возглас, но нет, не такой оказалась эта девушка.

— Осмотрительность лишней не бывает. И всё же глаза меня ещё не подводили. Не верю, что сможешь с лёгкостью отказать девушке, сердце у тебя не каменное. Пусть даже я не человек, а волчица, — заключила она с лукавой улыбкой.

Холо вновь нырнула в меха, но на сей раз о смятении не могло быть и речи: Лоуренсу лишь дали понять, что сегодня больше говорить не о чем. Уважения ему, видно, добиться не удалось. Мысль эта была очень неприятна, и в то же время он не мог удержаться от смеха, глядя на девушку. Вдруг волчьи уши шевельнулись, и хорошенькое личико вновь выглянуло из-под горы шкурок:

— Хочешь, чтобы я провела ночь на траве? — спросила Холо, зная, что он, разумеется, не допустит такого. Тут оставалось лишь пожать плечами, после чего она прыснула и нырнула обратно.

Возможно, Холо дурачила его с самого начала — вспомнить хоть то выражение лица, как у пленённой принцессы. И всё же на деревню обиделась не на шутку, а о родине в самом деле вспоминала с грустью — тут обмануться было невозможно. Если же принять это за правду, то остаётся пойти дальше и признать, что ему повстречалась та самая Холо, а не одержимая девушка с бурным воображением.

Лоуренс вздохнул, поднялся с места и залез в повозку. Решил, что не сто́ит больше ломать голову: всё равно ничего нового не надумаешь, к тому же утро вечера мудренее.

Хозяину шкурок спать на козлах из-за Холо — это уже никуда не годится. Лоуренс велел ей подвинуться ближе к краю повозки и сам залез под меха. Лёжа на боку, он слышал ровное дыхание за спиной.

Пусть Лоуренс и сказал, что пока не знает, как с ней быть, но если к утру девушка никуда не исчезнет, прихватив с собой товар, то, пожалуй, можно взять её в попутчики. На мелкого воришку Холо никак не смахивала, а пожелай она и в самом деле поживиться, легко оставила бы его ни с чем.

От таких мыслей Лоуренсу стало весело. В конце концов, сколько уже времени он засыпал совсем один! Теперь же рядом с ним лежала красивая девушка, и сквозь тошнотворный звериный запах чувствовался сладковатый аромат её тела. Оказывается, для счастья нужно совсем немного.

Жеребец тихонько задрожал, будто угадав нехитрые мысли хозяина. Говорить лошади не умеют, но, возможно, знают, что у людей на уме?

Усмехнувшись, Лоуренс закрыл глаза.

Просыпается Лоуренс рано. Торговцы не знают другого распорядка дня, ведь каждая минута, потраченная с толком, обернётся для них звонкой монетой. И всё же Лоуренс только разлепил глаза в утренней дымке, а Холо уже была на ногах — копошилась, шуршала чем-то у него над ухом.

Он чуть было не решил, что ошибся на её счёт, но даже для воровки девушка вела себя чересчур дерзко. Приподнявшись, он глянул через плечо. Оказалось, что Холо перерыла кладь в телеге, нашла себе одежду и уже завязывала шнурки на башмаках.

— Это ведь мои вещи, — сказал Лоуренс, думая пристыдить Холо: хоть она ничего и не украла, брать чужое без спросу — грех, осуждаемый богами.

Девушка, однако, обернулась и заговорила без тени смущения:

— А, проснулся? Что скажешь? Как мне, к лицу?

Все слова торговца Холо пропустила мимо ушей, встала к нему лицом и раскинула руки в стороны. Не пристыженность сквозила в её жестах, а скорее гордость собою, и он вдруг усомнился в том, что видел вчера. Словно смятение её лишь пригрезилось, словно никогда и не было другой Холо, а существовала лишь эта — наглая и самолюбивая.

Она оделась в лучший костюм, который Лоуренс берёг для переговоров с зажиточными торговцами. Поверх синей рубашки с длинными рукавами — жилет средней длины, на ногах — штаны отменного покроя, изо льна и шерсти. Длинная юбка стягивалась на талии плетёным пояском из отменной овечьей кожи. Ботинки из трёхслойной дублёной кожи могли вынести даже лютый холод в горах — башмачник поработал на славу. Завершала картину накидка, подбитая медвежьим мехом.

Добротной одеждой странствующий торговец гордится и дорожит. Лоуренс лет десять копил деньги на этот костюм, ещё с той поры, когда только учился своему ремеслу.

Стоило лишь надеть такой наряд, подстричь бородку — и хорошее впечатление на переговорах было обеспечено.

Вот какими вещами бесцеремонно распорядилась Холо. Но разве можно рассердиться всерьёз, если она так мило выглядит в этом костюме, пусть одежда и висит на ней мешком?

— Хороший медведь на этот плащ пошёл, весь чёрный-пречёрный. И к моей бурой шерсти подходит. Только штаны надевать трудновато: хвост мешает. Я дыру сделаю, ничего?

Ей-то ничего, а Лоуренс, помнится, с трудом уговорил искусного портного сшить именно такие штаны. Дыру на них не залатаешь. Он резко замотал головой: нет, даже не думай.

— Как же быть-то... Что ж, хорошо хоть большие. Пожалуй, и так сойдёт.

В тот момент казалось невозможным приказать ей сию минуту снять всё, что она надела.

«Но не решила ли она сбежать в этом костюме?» — подумал Лоуренс, приподнимаясь с телеги и не отрывая взгляда от Холо. Действительно, в городе за такое добро дадут немало.

— Видно, что ты торговец. Я хорошо знаю это выражение лица. — Она рассмеялась и легко спрыгнула с повозки.

Спрыгнула шустро, он и шевельнуться не успел. Попробовал бы Лоуренс угнаться за девушкой, пустись она наутёк. Но он даже не шелохнулся, где-то в глубине души зная, что у Холо нет и мысли о побеге.

— Не убегу я. Иначе бы меня здесь уже давно не было, — рассмеялась она.

Он покосился на сноп, а затем перевёл взгляд на Холо. Лишь теперь Лоуренс увидел, что сшитый на него плащ ей велик, поэтому девушка и сбросила его с плеч.

Холо оказалась совсем невысокой. При лунном свете это не так бросалось в глаза, стало заметно только сейчас. Лоуренса тоже рослым не назовёшь, но она была ниже него почти на две головы.

— Хочу поездить с тобой по миру. Можно? — Холо доверчиво улыбнулась.

Лоуренс ожидал заискиваний и готовился дать отпор лести, но в её голосе услышал лишь весёлые нотки.

Он еле слышно вздохнул. В конце концов, воровством она точно не промышляет, а от попутчика большей честности и не требуется, хотя об осторожности всё-таки забывать нельзя. К тому же, если пути их сейчас разойдутся, одиночество сильнее прежнего будет терзать Лоуренса.

— Похоже, это судьба. Что ж, пусть будет так.

И тогда Холо — нет, не просияла — просто рассмеялась.

— Только имей в виду: нахлебники мне не нужны. Торговля — дело нелёгкое. Может, ты и богиня урожая, но урожай в кошелёк не положишь.

— А ты что же, решил, что у меня совсем стыда нет и я стану беззаботно есть чужой хлеб? Я Холо, мудрая и гордая Волчица, — ответила она чуть обиженно, прямо как маленькая девочка.

Однако Лоуренс не слепой. Он понимал, что обиделась она понарошку. Так и оказалось: вскоре Холо прыснула, захихикала:

— Но не пристало гордой Волчице вести себя, так как вчера. Это ведь даже не смешно.

Щедрая на остроты, Холо высмеяла саму себя: похоже, ночью она расстроилась не на шутку.

— Так что будем знакомы... мм...

— Лоуренс. Крафт Лоуренс. Торговцы обычно просто Лоуренсом зовут.

— Ясно, Лоуренс. Твоё имя станет легендой, и потомки мои будут передавать его из уст в уста, — напыщенно проговорила Холо, а волчьи уши, словно поддакивая, шевельнулись пару раз.

Как знать, быть может, тут она не шутила. Попробуй пойми, что ею движет: простодушие или хитрость. Погода в горах — и та меняется реже, чем Холо.

«Да нет, простодушного как раз нетрудно раскусить», — поправил себя Лоуренс. Сидя на повозке, он протянул руку девушке, словно признав её равной.

Холо усмехнулась и схватилась за широкую ладонь. Девичья кисть на ощупь была маленькой и тёплой.

— Сейчас вот что главное: с минуты на минуту польёт дождь. Нам бы поторопиться.

— Че... Чего же ты раньше молчала!

Лошадь тут же заржала, напуганная его возгласом.

Вчера вечером ничто не предвещало дождя, но к утру небо в самом деле заволокло тучами. Лоуренс кинулся собирать вещи, в очередной раз рассмешив Холо. Однако хихиканье не помешало ей запрыгнуть в повозку, ловко прибрать шкурки (за ночь их раскидало по углам телеги) и прикрыть всё покрывалом. Девушка оказалась куда расторопнее любого мальчика-служки.

— Река что-то неприветлива. Лучше держаться от берега подальше.

Лоуренс отвязал лошадь, убрал бадью и, взяв в руки поводья, уселся на козлы. Холо выпрыгнула из кузова телеги и устроилась рядом с торговцем.

Одному здесь слишком просторно, а двоим тесновато... Зато не так холодно.

Под лошадиное ржание они отправились в путь.