Последнее дело инквизитора. Полюбить Тьму

Глава 6. Слишком хорошо, чтобы быть правдой..

На втором этаже, вдоль длинного темного коридора, располагались комнаты. Двери в них были заперты — и все, как одна, обведены тонким контуром света. Там, за ними, что-то происходило, магия плескалась и рвалась наружу. Того и гляди, вырвется, и миры смешаются. Но хозяин дома строго следил, чтобы этого не произошло.

— Мирам нельзя позволять смешиваться, — бормотал он себе под нос, с фонарем смеша к одной из запертых дверей. — Безумцы, сэр! Безумцы оттого и сходят с ума, что им удается каким-то неведомым образом протиснуться в тайную дверцу. И все! Тело, сэр, это всего лишь кусок мяса, а дух — материя тонкая. Он навсегда может остаться в понравившемся мире. И никак его оттуда не выманишь.

— Чепуха, — ответил Тристан, следуя за торопящимся хозяином. — Я тысячу раз бывал…

— Это вы, господин инквизитор, — перебил его Доба. — Ах, как интересно! Что вас держит именно в этом мире? Отчего вы к нему так верно привязаны? Вы ведь видели много соблазнительного?

Тристан рассеянно пожал плечами.

— Пожалуй, да, — ответил он. — Видел немало, и прекрасного, и ужасного. И по-настоящему великого.

— Ну, так и что же вам дороже всего в этом мире? — с любопытством произнес Доба.

— Не в этом мире, — мягко поправил Тристан, — а вообще. Я сам. Все миры одинаковы. В них могут быть разные страны, разные города и языки, разные люди, разные обычаи, но я-то везде остаюсь одним и тем же.

— Ах, как интересно! И неужто нет ни единого места, где вы желали бы остаться навсегда? Где не надо было бы бегать, драться с нечистью?

Тристан промолчал; по губам его скользнула тонкая улыбка.

— Но мне нравится драться с нечистью, — ответил он. — Даже в мире, населенном прекрасными и добрыми ангелами, я нашел бы, кому накостылять по шее за прегрешения.

— А если там все люди безгрешны? Поют себе псалмы, радуются жизни и кротки, как овечки?

— Ну и местечко! Должно быть, там ужасно скучно. Даже тоскливо до смерти. Этак и вздернуться можно.

— Но не к этому ли вы стремитесь? Не хотите ли извести всех негодяев и злодеев, чтоб мир стал лучше?

— Это называется цель, Доба, — посмеиваясь, ответил Тристан. — Это то, что делает мое существование не бессмысленным, а меня самого — нужным. Пока эта цель не достигнута, я нахожу смысл существовать.

За его спиной украдкой вздохнула герцогиня, но Доба услышал этот неясный звук.

— А как же чувства? — вкрадчиво поинтересовался он. — Любовь? Я думал, люди живут именно для этого — чтобы любить.

— Я всегда влюблен, — ответил беспечно Тристан. — Это делает кровь горячее, и тогда все воспринимаешь острее.

— Влюблен в самого себя, — сердито проворчала герцогиня, но насмешливый Алекс, следующий за ней на почтительном расстоянии, лишь едко хихикнул и покачал головой:

— Готов спорить на свою голову, что на данный момент его милость влюблен в вас.

— На вашем месте, молодой человек, я бы не лезла в дела взрослых! — огрызнулась женщина.

— Я и не лезу, — точь-в-точь беспечно, как Тристан, ответил Алекс. — Но если б я влез, было б намного лучше.

Герцогиня отчего-то промолчала, ничего не ответила на эту вольность молодого нахала, и Тристан, рассеянно прислушиваясь к их перебранке, этот раунд оставил за сыном.

Одна из дверей при ближайшем рассмотрении оказалась не заперта. Она чуть приоткрывалась, как от сильного сквозняка, и свет, что лился из-за нее, был синеватым, как сполохи молний.

— Сюда он ушел, — определил Доба, освещая своим фонарем старую дверь. — Но, господа, при всем желании я вас туда не пущу! Там бушует магическая буря. Сильнейшая буря! Вас раскидает, и вы превратитесь в безумцев, растерявшихся между мирами. А так как вы, господин инквизитор, разум не потеряете, то, вероятно, вы вернетесь, чтобы оторвать мне голову. А мне этого не хотелось бы! Жак хорошо защитился от преследований! Старухи с крысами это ерунда. Он хотел лишь немного вас задержать ими, и ему это удалось. Опаснее всего призванная им Тьма, которая заметает за ним следы. Вам лучше переждать.

— Даже с учетом того, — насмешливо произнесла герцогиня, — что здесь я? И я могу направить нашу тесную компанию куда угодно? Максимально безопасно?

Тристан уважительно кивнул.

— В самом деле? — вежливо осведомился он.

Доба подобострастно поклонился ей:

— Ваше Темнейшество, — почтительно произнес он. — О, простите. Я о вас не подумал…

— Так думайте, — грубо ответила она. — Отворяйте дверь, Доба. Нам некогда дожидаться, когда все уляжется.

Хозяин поклонился и осветил дверь своим фонарем. Герцогиня положила ладонь на темное дерево, шепча заклятье, слова, которые знала только она, и от ее пальцев, будто впитавшаяся в волокна дерева краска, потянулись темные потеки. Доба ловко щелкнул ключом в замочной скважине, на темной поверхности двери, наливаясь огнем, вспыхнули символы и тайные знаки, и дверь со скрипом отворилась.

— Ну, вы идете? — грубовато поинтересовалась герцогиня, сунув руки в карманы. В ее позе было что-то вызывающе-мальчишеское, и кто угодно помчался бы вперед нее, чтобы доказать свою смелость и свое бесстрашие, но не Тристан.

— Это точно безопасно? — ненавязчиво поинтересовался он. — Я отдаю отчет, с кем собираюсь шагнуть в небытие, и кто идет следом за мной, я тоже помню.

Герцогиня усмехнулась.

— Не поздновато ли вы спохватились, инквизитор? Щадите сыновей? Они так мало видели жизнь! А вы уже втравили их в опасную профессию. Невинные мальчики… Едва ли познали любовь женщины…

Алекс возвел хитрые глаза к потолку, изо всех сил делая невинный вид.

— Ну, я бы не был столь категоричен… — пробормотал он, старясь изо всех сил не улыбаться. Но у него выходило плохо; и герцогиня буквально-таки подавилась своими словами.

— Я пойду первым, — сказал Алекс, хитро косясь на женщину. — Вы ведь искренне переживаете за меня, мадам? Вам ведь не хочется, чтобы со мной приключилось что-то плохое? Если я погибну, обещаю тревожить вашу совесть каждую ночь!

И юный инквизитор, ни слова больше не говоря, шагнул вперед, в раскрытую дверь. Молчаливый суровый брат последовал за ним, а потом и герцогиня.

Тристану ничего не оставалось делать, как идти за всей компанией.

Первые три шага он проделал в пустоте и темноте, а затем его лица вдруг коснулся легкий бриз, запахло морем и нагретым на солнце лугом, разнотравьем.

Под ногами его звонко цокнула плитка, мостящая внутренний дворик дома, и Тристан, изумленный, остановился, потирая глаза, словно только что вышел из темного помещения в солнечный день.

Перед ним, за легкими занавесями, была терраса, с которой открывался вид на огромный, необъятный луг, перечеркнутый утопающей в травах тропинкой. Близнецы уже носились по нему с воплями, Густав блаженно валялся в цветущих зарослях, и где-то далеко, за зелеными холмами, садилось красное уставшее солнце.

Его лучи клали розовый отблеск на белые, отштукатуренные стены домика, превращали мошек танцующих в воздухе, в золотые точки, запутывались в травах и цветах, над которыми стлался пух, летящий с деревьев.

— Это не совсем то, куда мы шли, — деликатно заметил Тристан, обернувшись к герцогине.

— Мы бы и не дошли туда, куда мы шли, — ответила герцогиня. Она стояла рядом, подставив свое лицо-маску ветру, словно могла чувствовать его свежие прикосновения, и Тристан практически слышал улыбку в ее голосе. — Жака догнать невозможно, если он того не хочет.

— Зачем же вы притащили нас сюда?

— Это мой личный рай, — ответила герцогиня. — Здесь неплохо… ждать. И делать вид, что вот-вот… дождешься.

— Побег от действительности, — понимающе сказал Тристан.

— Называйте, как хотите, — устало отмахнулась от него женщина. — Но нам где-то надо было переночевать, а в вонючем доме с обоссанными углами делать этого мне не хотелось. Лучше тут. Воздух свежее.

Тристан вздохнул полной грудью, огляделся. Оборотни, почуяв дикую свободу, носились по бескрайним волнам из травы и цветов, голоса близнецов были еле слышны. Солнце почти село.

— Да, тут неплохо, — наконец покладисто согласился он.

За ужином прислуживала неугомонная Диана, и пусть он был прост, зато совсем неплох. Когда совсем стемнело, оборотни во главе с Густавом умчались спать в траву, близнецы откланялись и удалились в комнату наверху. Диана тоже где-то примолкла, и Тристан, вдруг оставшись в столовой один, в блаженной ночной тишине, вдруг с удивлением понял, что герцогиня права. Здесь было хорошо.

И не просто ждать, а жить. Дышать, наслаждаясь каждым мгновением.

Здесь было все, что нужно, и находилось оно там, где Тристан ожидал это отыскать.

Он нашел и сигареты, и спички. У выхода на террасу обнаружился очень удобный и мягкий диван. Тристан, раздевшись, стащив с плеч пальто, жилет, сорочку, оставшись в брюках и поношенных сапогах, уселся, привычно пуская серый душистый дым, глядя на догорающий день, розовой полоской тлеющий над холмами.

Ему вдруг впервые в жизни захотелось побыть здесь подольше.

В покое.

«Райский уголок, — думал он, с прищуром рассматривая простую обстановку, уютную и удобную, — рядом море. Сыновья, любимая женщина… что еще нужно, чтобы скоротать отведенную мне вечность?»

Раньше такие мысли не приходили ему в голову.

«Раньше, — ответил он сам себе, щуря глаза от дыма, — я жил служением. Я и теперь им живу. И, видит магия, я в любой момент готов обнажить свой меч. Но неужто я не заслужил и нескольких лет покоя?..»

Размышления его были прерваны появлением герцогини. Хозяйка дома спустилась по лестнице со второго этажа, затихающего перед сном.

Увидев Тристана, она встала, как вкопанная, нервно поправляя маску.

— Что-то не так? — спокойно произнес он, все так же щуря глаза, отчего взгляд его стал еще острее и внимательнее.

Его нагота, свет, играющий бликами на его груди, отчего-то смутили женщину. Она бросала несмелые взгляды на его плечи и почти тотчас же отворачивала лицо, будто видела что-то невыносимое.

— Вы что, — хрипло произнесла она, наконец, — вы татуированы, инквизитор?! Как… когда… зачем?!

Тристан выпустил из губ очередную струю серого дыма и покосился на свои плечи.

— Разумеется, нет, — ответил он.

— А что это… что это такое?!

На его белоснежной коже изящной вязью распускались сложные узоры.

— Со мной такое случается, — ответил он медленно, словно в полусне, — когда Тьма касается меня особенно сильно. Она, бывает, пишет на моем теле послания. Сейчас я в вашем личном раю, а вы не последний человек в темном царстве.

— И что же она пишет? — хрипло спросила герцогиня, делая маленький шажок по направлению к Тристану. Как зачарованная; как загипнотизированная.

Тристан пожал плечами.

— Не знаю, — ответил он. — Никогда не мог прочесть. Самого себя рассматривать неудобно, а в зеркале отражается совсем не то. Да и времени обычно нет, чтобы любоваться собой.

Он сделал еще затяжку, сигаретный огонек вспыхнул ярко, как его алые глаза, горящие во тьме, и инквизитор снова положил руку на спинку дивана. Неспешно и плавно; даже нарочно медленно, словно боясь вспугнуть женщину.

И она, зачарованная, сделала еще шаг к нему.

— Возможно, — в замешательстве произнесла она, — это что-то важное… может, я смогу прочесть?

— Попытайтесь, — произнес Тристан безразлично, но голос его был насквозь фальшивым.

Женщина подошла ближе.

Ее рука потянулась и несмело коснулась обнаженной груди мужчины.

Тристан сидел неподвижно, как будто бы абсолютно спокойно и расслабленно, притушив огонь глаз.

— Ну, — его голос был так же спокоен и нетороплив, как тающий над его головой дым, — что там написано?

Наверное, он лгал, говоря, что не может прочесть послания Тьмы. Символы при ближайшем рассмотрении оказались очень просты, хоть и красиво стилизованны. Они вились змеей, словно ласкаясь к инквизитору, и складывались в неприличные, откровенные признания.

Признания в любви.

— Что там написано? — повторил Тристан требовательно. Принуждая говорить правду.

Женщина подняла взгляд, через силу оторвав его от разукрашенной черной вязью кожи, и встретилась с его взглядом. Сильным и властным.

Подманил; приворожил; пленил; и теперь не уйти, не спастись…

— Она пишет, — прошептала женщина, чувствуя, как истома охватывает ее тело, как дрожат колени, — что хотела бы поцеловать вас… сюда. Прямо напротив сердца.

— А вы?

Женщина ахнула. Ощутив его крепкие ладони на своих ягодицах, его жесткие пальцы, тянущие ее к нему. Тристан почти силой усадил ее к себе на колени, его ладони скользнули выше, на ее гибкую, напряженную спину.

Его глаза смотрели в ее глаза все так же внимательно, неотрывно, завораживая, и она всхлипнула, понимая, что не может противиться его напору, его дикой жажде во взгляде, его желанию, воспламеняющему разум.

В ее руке, соткавшись из тьмы, появилась черная лента, и Тристан, приподняв подбородок, послушно закрыл глаза. Герцогиня дрожащими руками повязала черную повязку. Пригладила прохладный шелк, чтобы Тристан точно не увидел ее лица, а затем, торопливо стащив надоевшую маску, со стоном припала к его губам, целуя, как одержимая, позабыв обо всем на свете.

Обхватив стройное женское тело, отвечая на ее голодные, исступленные поцелуи, Тристан повалил ее на диван, на гладкую, чуть скрипнувшую кожу. И герцогиня нетерпеливо притянула его к себе затем, чтобы выполнить то, что так хотела сделать Тьма: поцеловать напротив сердца и развратно, совершенно бессовестно и откровенно лизнуть, дразня, сосок на белоснежной коже.

От такого искреннего и страстного проявления желания Тристан застонал, прикусив губу. Не имея возможности видеть этой ласки, он потребовал ее повторить, притянув к себе женщину, и та, шаля, куснула его, помечая белую кожу алым пятнышком.

Впрочем, игры — это слишком долго, слишком! Подминая под себя покорную, разомлевшую женщину, целя ее горячие губы, Тристан нетерпеливо избавил ее от одежды, что-то разорвав, что-то стащив. Ухватив ее за бедра, рывком положил под себя, заставил обнять себя длинными ногами, дрожа, вжался в мягкое горячее тело и снова впился в ее губы, мучая и томя женщину поцелуями.

«Снова… как в первый раз», — мелькнуло в ее голове, совершенно хмельной от поцелуев, от нетерпения, с которым Тристан избавлял их обоих от одежды.

Нетерпеливый и жестокий, Тристан прижался лицом к груди, чувствительно прихватил сосок зубами, мстя за свое долгое ожидание. Женщина вскрикнула и забилась под ним; а он, крепко удерживая ее за талию, гладил языком чувствительный жесткий комочек плоти, до острых покалываний, до нежного стона, до изнеможения.

Целуя грудь, подрагивающий живот, агрессивно прихватывая губами кожу на раскрытых перед ним бедрах, он добрался до чувствительного женского естества, до мокрого лона, и женщина вскрикнула, когда его жесткие пальцы вошли в нее и погладили там, в чувствительной глубине.

Извиваясь, вскрикивая, она исцарапала всю обивку ногтями, растрепав и рассыпав свои волосы. Дрожа под грубыми и жадными поцелуями Тристана, с его руками, ласкающими ее тело все настойчивее, она кончила с криком. Ее бедра дрожали под его ладонями, его язык касался влажного горячего лона, и женщина еле переводила дух, блаженно расслабившись.

— Отличное начало, — посмеиваясь, прошептал Тристан, целуя горячее влажное бедро герцогини, высоко, почти касаясь губами чуть покрасневшего треугольничка меж ногами. — Но теперь ведь моя очередь, не так ли?

Он рывком перевернул ее, бросил на колени и крепко ухватил за бедра. Пожалуй, его руки были даже чересчур грубы и причиняли боль, но даже эта боль воспринималась женщиной как наслаждение.

И первое проникновение было таким — сладко-горьким, от перемешанных в нем боли и наслаждении.

Когда Тристан овладел ею, она протяжно застонала, прижимаясь к нему как можно плотнее, чтобы принять его в себя полностью, наполнить свое тело.

Его руки укрощали ее, сильное тело двигалось над ее телом мягко и гибко, и она кричала, вспыхивая возбуждением и сходя с ума от того, как сильно жаждала его, как давно терпела эту муку — добровольный отказ от его любви.

«Пусть так, пусть в последний раз, но пусть это будет! Напиться его страстью досыта… выпить его досуха, все силы, все чувства!»

Она извернулась гибкой змеей, прогнулась назад и нашла его губы своими. Припав к ним, она жадно пила его поцелуи, ласкаясь к инквизитору одержимо и страстно, отчаянно, как будто в самом деле жила последний день и любила в последний раз…