Переход

Глава шестнадцатая

Мы вышли из кафе, остановили такси и поехали к Эрнесте. Я видел, с каким трудом она борется со сном. Её сонливость показалась мне странной. Ведь я с тех пор, как принял капсулу, никогда не испытывал такой усталости. Но, может быть, у женщин всё по-другому? Когда мы подъехали к её дому, она спала так крепко, что мне стоило большого труда разбудить её. Наконец, она разомкнула глаза и еле слышно произнесла:

— Как я устала, Ральфи… возьми в моей сумочке ключи от подъезда и квартиры…

Она назвала этаж, номер квартиры и опять заснула.

С помощью водителя я внёс Эрнесту в квартиру и уложил на кровать в старомодно обставленной спальне.

— Вашей подруге не стоит так много пить, — сказал водитель перед тем, как я закрыл за ним дверь.

Я смотрел на спящую Эрнесту и думал о том, что два неполных фужера вина не могли оказать такого действия. Завтра она будет снова полна сил и энергии. Перед тем, как лечь спать, я с интересом рассматривал её квартиру. На комоде и столиках было множество фотографий Эрнесты. Меня удивило, что везде на них она была одна. И только на стеллаже с книгами стояла одна-единственная фотография, на которой бедно одетая старушка обнимала Эрнесту.

«Может быть, её мать»? — подумал я, взяв рамку в руки. И вдруг я понял, кто это. Я вспомнил, как в Венеции Эрнеста рассказывала мне о своей дочери, о том, какой старой и нищей та умерла. «Это Марта, — подумал я, — дочь Ральфа и Эрнесты». Собственно, если я когда-то был Ральфом, то это была и моя дочь. Но, глядя на лицо старухи, я не почувствовал ничего, кроме отвращения. Я поставил рамку на место, но, видно, сделал это так небрежно, что рамка не удержалась и, упав на пол, разбилась. Из неё вылетело ещё несколько фотографий. Подняв их, я стал их разглядывать. На одной Эрнеста сидела рядом с мужчиной, очень похожим на меня двадцатилетнего, на коленях у него была маленькая белокурая девочка. На другом снимке стоял тот же мужчина, Эрнеста, молодой Гиммлер и такой же молодой Гитлер, обнимающий за плечи девушку со смутно знакомым мне лицом. Зачем-то положив эту фотографию в карман своей куртки, я поставил рамку обратно на стеллаж, собрал стёкла, отнёс их на кухню и выбросил в мусорное ведро. Потом прошёл в спальню и лёг рядом со спящей Эрнестой. Закрыв глаза, я думал о той своей жизни, когда я был Ральфом, и о том, что в этой жизни я не хочу быть им. Решив, что завтра я и Эрнеста улетим в какой-нибудь забытый Богом уголок, где меня не отыщут ни Гиммлер, ни инопланетяне, я уснул.

Проснувшись утром, я увидел, что Эрнеста уже встала. Она была бодра, весела и готовила завтрак. Настроение у меня было прекрасное. Её большая, старомодно обставленная квартира сразу перенесла меня в те времена, кода я и сам любил такую мебель, такие люстры — когда я сам был жителем Берлина первой половины прошлого века.

— Какие планы на сегодняшний день? — спросила она после завтрака.

— Пойдём, купим билет на самолёт и улетим куда-нибудь, — сказал я.

Она как-то жалобно взглянула на меня и засмеялась.

— Я говорю серьёзно, Эрнеста. Я не хочу бродить с тобой по этому городу, наслаждаться погодой, заходить в музеи и кафе… и всё время думать о том, что за мной, возможно, следят. Я хочу скрыться на каком-нибудь маленьком острове, где нас никто не найдёт, и жить с тобой долго и счастливо.

— Как ты наивен, Ральф, — ответила она, — неужели ты думаешь, что инопланетяне не знают, где ты находишься каждую минуту твоей жизни?

Она опять засмеялась и продолжила: — Но, если ты хочешь, уедем. Здесь недалеко есть туристическая фирма.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, — а то вчера…

— Да, странно, — сказала она, и в её голосе слышалось недоумение, — со мной было это впервые. Но сейчас я чувствую себя превосходно. Может быть, ещё кофе?

— И бутерброд с сыром, — ответил я, думая о том, что, возможно, следующая наша трапеза будет только в самолёте.

— Вот тебе кофе, — она поставила на стол чашку, — а сыр в холодильнике.

Она ушла на кухню. И вдруг я услышал донёсшийся оттуда возглас:

— Ой! Я порезала палец.

— У тебя есть пластырь? — спросил я, входя на кухню. Эрнеста стояла с ножом в руке, и из её пальца на пол капала кровь.

— Не знаю, — ответила она, поморщившись, — посмотрю в ванной. Как ни странно, — сказала она, вернувшись, — пластырь нашёлся, вот, — она подняла палец с наклеенным на нём пластырем, из-под которого медленно проступало алое пятнышко, — но порез неглубокий. Ну что, пошли? Так я и не сделала тебе бутерброд… сделать, или ты сам?

— Да нет, не стоит. Возьми документы, и по дороге в турагентство заедем ко мне в отель, я тоже заберу паспорт и вещи.

Мы вышли на её тихую улицу. Было свежее летнее утро, которое обещало солнечный, но не жаркий день. Мимо проезжали редкие машины, но не одного такси.

Внезапно она остановилась:

— Мне кажется, надо было взять с собой ещё пластырь, этот уже промок, видимо, я всё-таки глубоко порезалась. Да ладно, зайдем сейчас в аптеку, купим. Не возвращаться же из-за такой ерунды домой? Ты знаешь, я уж и не помню, когда в последний раз был мне нужен пластырь. Я и этот-то купила несколько лет назад, когда ко мне приезжала знакомая из Америки. Она тогда поцарапала руку, когда мы катались на роликах, и с тех пор он и лежит, мне-то он не нужен…

Мы остановились, как вкопанные. Я схватил её за руку и быстро сорвал пластырь с её пальца. Кровь не остановилась, и порез был глубокий.

Но, как вы понимаете, не это нас поразило. Я взглянул на Эрнесту и увидел её полные какого-то первобытного страха глаза. Мне показалось, что этот страх, смешанный с изумлением и отчаянием, полностью подчинил её себе. Она пыталась что-то произнести, но губы её дрожали.

Вероятно, у неё мелькали мысли о неминуемой гибели, и она была не в состоянии их контролировать. Тем более что теперь реакции её организма не контролируются действиями капсул. Произошёл какой-то сбой в их работе.

Ведь, если кровь продолжала сочиться, а рана не затянулась, это означало, что Эрнеста больше не бессмертна. Я лихорадочно думал о том, когда и как могло произойти то, что капсула перестала действовать. Быть может, уже прошли те гарантийные двадцать лет, в течение которых можно ничего не бояться? Вероятно, вышло время, и нужно, чтобы она поскорее приняла новую капсулу! Их у меня было много, но они находились в моей гостинице.

— Такси! Такси! — закричал я, почти выбежав на мостовую. Но оно проехало мимо. Я вернулся к неподвижно стоящей на тротуаре Эрнесте.

— Не бойся, у меня в отеле есть капсулы, здесь ехать не больше десяти минут, только бы подъехало такси, — сказал я, глядя на её бледное испуганное лицо. И подумал, что, возможно, так она не пугалась десятки лет.

— Но я приняла последнюю капсулу всего три года назад, — в её дрожащем голосе звучало недоумение, — или… официант в моём кафе… я его раньше никогда не видела…. Ты помнишь, я заказала вино, но он не принёс бутылку и не открыл её при нас, он принёс фужер с вином. Это меня удивило, но… «ампула отмены»… он вылил мне в вино…. Скорей вернёмся домой. У меня ещё есть капсулы…

Обнимая за плечи, я повёл её обратно к дому. Было очень тихо, ни одна машина не проехала по улице — она будто вымерла. Из-за поворота выскочил мотоцикл и с рёвом помчался в нашу сторону. На нём сидели двое парней. Мне сразу бросилась в глаза каска на одном из них. На мотоциклисте, державшем руль, был обыкновенный мотоциклетный шлем, а на голове пассажира была каска, похожая на фашистскую времён Второй мировой. Мотоцикл поравнялся с нами, и тот, что в каске, выхватил из-под куртки автомат.

Несмотря на то, что я очень испугался, в какую-то долю секунды мне захотелось захохотать, потому что всё происходящее мне показалось идиотской шуткой. Я подумал, что автомат у него в руках, — это детский игрушечный автомат, точная копия немецкого автомата времён Второй мировой, знаменитого МП-40 шмайсера, продающаяся в магазинах игрушек. Но настоящих шмайсеров, я это знал точно, сейчас не производят. А эти ребята на мотоцикле — какие-то слабоумные, играющие в фашистов.

Подняв автомат, парень начал стрелять в Эрнесту. Длилось это несколько секунд, пока он не расстрелял всю обойму. Но я успел взглянуть ему в лицо — это был мой умерший друг. После этого он подмигнул мне, и они умчались.

Она лежала на асфальте, а я стоял около неё. По моей рубашке расплывалось огромное пятно крови. Это была моя кровь. Я немного приподнял рубашку, увидел на животе рану, из которой пульсирующей струёй лилась кровь. Но уже через мгновение кровь остановилась, рана затянулась, и даже под микроскопом, я думаю, невозможно было бы разглядеть её след на моей коже. Моя капсула продолжала действовать. Я был жив и здоров.

Я опустился на колени рядом с Эрнестой, звал её, плакал, что-то говорил и целовал её уже мёртвое лицо.

Стали собираться любопытные, подъехала полиция, за ней амбуланс. Я давал какие-то показания. Потом её увезли. И я вернулся в отель.