Колоски

Глава десятая Свои и чужие

Дон сидел дома. Окно было открыто. Осень, а тепло, как летом. Снизу долетал гул голосов из зала корчмы, но это не мешало — это правильные звуки. Это просто жизнь. Главное — запахи не долетают, они хороши там, внизу, где едят, поэтому и отводятся на ту сторону дома, где нет окон. А здесь пахнет ветром с реки, увядающим осенним садом, и лишь слегка — дымом, домашним, печным. Не хочет Лиса от дровяной печки отказываться. А может — и права. Запах дома должен быть привычным, иначе дом может показаться чужим. А свой дом — это очень много, это почти всё. Странно, почему-то дом Льи, в котором он прожил не одну сотню лет, своим называть он никогда даже не думал. Это был дом Льи, и никак иначе. А корчма довольно неудобна, и место не особо удачное, и шумно бывает — а ощущается чем-то родным, будто сам строил. Права была Лиса, когда отказалась переезжать отсюда. Но Дон тогда ещё не понял, не успел ещё почувствовать, вот и погорячился. Зачем, мол, жить в глуши, когда можно в Столице. А вот затем. Это очень здорово, когда есть дом, который ощущаешь своим. Не называешь, а ощущаешь, это разное. И своя жена. Именно жена, хозяйка, а не энк, как у большинства ле Скайн. Это правильнее. Интересно: он уже дракон, а критерий правильности остался, как у вампира. Наверно, это уже навсегда. Не лечится, хмыкнул он. А может, это из-за того, что он перестроился под вампира — так оказалось удобнее, и не только ему, но и окружающим. Как выяснилось, слишком живой — это так же плохо, как и совсем мёртвый. Надо будет обдумать это поосновательней, но потом.

— «Вот эту руку сюда, эту сюда, ногу вот так», — мурлыкал Дон. Любой земной менеджер душу бы прозакладывал за возможность записать это мурлыканье, а слушатели пачками бы фанатели и исходили на слюну. Но такой расклад Дону в голову не приходил. Из ушей его торчали наушники, на груди болтался МП-3. Можно, конечно, с видеошара, но так экзотичнее. Да-а, музыка у этих людей действительно оказалась интересная, и слова очень правильные, впору, как Вэйт, задуматься, откуда они это знают: — «Вот эту голову так, смотри на меня, двигайся в такт…» — если это аккуратно перевести, ле Скайн будут пищать от счастья. Нет, дальше земель ле Скайн это, конечно не пойдёт, на видеошар тоже, даже для местного вещания — люди на фермах могут неправильно понять. Но на вечеринках с энками — за милую душу. А у Дона появится несколько лишних зверей в кармане. Люди Мира такой музыки так и не придумали, видимо потому, что всегда ориентировались на эльфийские распевы, где всё плавно и полифонично. А эти ритмы, синкопированные, рваные, нервные — просто революция! — «Когда я делаю так, ты делай вот так, теперь поворот, хорошо. Я знаю: вряд ли мы увидимся ещё!»

И на Перворождённых появился рычаг давления. Лошади! В этом мире они есть, и не один вид, а много разных. В беседах с райном Бертом они этот вопрос как-то упустили. Видимо, просто забыли. А зря — миры-то похожи! И даже когда Дон увидел на стене комнаты этого забавного Артёма картинку со Зверем, тоже не сразу сообразил, что Зверей-то здесь быть никак не может! А лошади и могут, и есть. Так что Риан нервно курит трубку в сторонке, а вопрос с машиной дэ Форнелла решается на другом уровне. Квалинести и Великий дом ле Скайн. Главное, чтобы Йэльф сыграл правильно, чтобы их компания не вылетела из проекта. Было бы обидно оказаться в стороне после всех усилий. А под шумок можно будет легализовать Лайма, сколько же можно мёртвым числиться? И Ри — хватит ему в одиночестве сидеть, оно на пользу никому не идёт, совсем одичал со своей великой целью! Цель, считай, уже достигнута, можно бы и расслабиться. А Лисы не видать ему, как ящеричьих ушей! Тут уж хоть с зеркалом, хоть без зеркала. По крайней мере, до той поры, пока она не научится хоть слегка доверять на слово тем, кого не «держала за руку», как говорят Видящие. Да он, вроде, и успокоился уже, склеротик старый. Как до него дошло про Вэйтэльфи — до сих пор, как пришибленный. Всё-таки, первое впечатление — самое верное: телёнок он! А Лису надо отвлечь и успокоить. Если у всех драконов потенциал, как у Ри — страшно подумать, что она, необученная, может натворить в депрессии. Надо Рогана и Ри срочно озадачить, пусть её магии обучают, а главное — контролю. В этом люди правы: бесконтрольная мощь опасна для всех — и для окружающих, и для владельца. И с падолётами с этими надо что-то придумать, не бросать же? Столько работали, а теперь они им и не нужны, свои крылья есть. Кому бы их втюхать? Может, Риану подарить, в качестве утешения? И отвлечения от драконьих дел. Воспари в синеву, оставляя мирские тревоги там, внизу далеко, на привычной земле. И ветра запоют о блистающей в небе дороге, и о том, как легко затеряться во мгле… Надо это обдумать. Но пока перевод:

— «Если ты хочешь жить и сдохнуть красиво, запомни алгоритм — слова: вот эту руку сюда…» — так, для ле Скайн «жить» и «сдохнуть» надо поменять местами. Очень странная вещь: многие слова просто невероятно похожи на общую речь, и не только созвучием, но и смыслом! И не только в этом языке, ещё и в языке райна Берта многие проскальзывали. «Рука» — «руко» — работа верхней малой конечности. А у райна Берта это «Ханд» — бросающая камень. То есть, тоже рука. И таких совпадений множество. Интересно, чем это может быть вызвано? А есть ещё и другие языки, интересно, там тоже будут совпадения? И на этих других языках тоже есть песни. Можно будет наведаться хотя бы в эту Англию, тоже крови добыть, да перевести пару песен, благо с координатами теперь проблем нет. У Артёма оказались карты этого мира, вполне подробные, а коэффициент поправки на разницу измерений произвести — великим математиком быть не надо! И райна Берта, кстати, теперь действительно реально отправить домой, с картами это просто. Забавная зверюшка этот Артём, страсть к чудесам прямо истерическая! Над десятком светляков, что ему Вэйт с Йэльфом нащёлкали, как курица над яйцами кудахтал! Нет, как Вэйт над черенками этого «чая». Роган с Саймоном помудрили, с пятой попытки вывели-таки портал на плантацию чайных кустов, и теперь Вэйт тоже «плантатор», как это в Артёмовском мире называется. Все пять саженцев прижились. А ещё кофе, шоколад и те цветочки со смешным названием. Пока это ещё прутики, но у Вэйта проснулась-таки эльфийская магия, так что, к концу года первый урожай уже будет. Нет, новинки — это всегда здорово. И денежно. А воздух на чайной плантации оказался неплохим, и температура подходящая, вполне тепло. Может, и найдутся желающие там поселиться. Эти, из Квалинести, они странные, кто знает, что им в голову придёт. Маяки-то и на чайной плантации и в квартире у Артёма пока оставили. И несколько печатей с маяками ему оставили — пусть поездит и оставит их там, где эльфам, по его мнению, можно появляться без опасений за свою жизнь и рассудок. И на самого Артёма маяк повесили, мало ли что. Такое безоглядное стремление быть полезным вполне достойно некоторой заботы с их стороны. Одни кроссворды чего стоят! Скоро их компания станет очень богатой, кроссворды Старейшины из рук будут рвать, лишь бы не с руками вместе! Нет, идея-то уйдёт, но сливки снять успеем. Жаль, что Перворождённые сразу после войны долгосрочное патентование отменили. Всего год — это так мало. С другой стороны — может они и правы. Патент у вечноживущего — это печально. Да ладно, им хватит. И Артёму хватит отстегнуть за посредничество. Хороший мальчик, очень забавный, только очень больной. Был. И он прав — его мир болен, и что делать — пока неясно, это не один человек, которого можно привести в порядок силами одного целителя. Да и можно ли вообще там что-то сделать? Работы немеряно, и очень грязной, а им бы со своими делами сначала разобраться. С драконьими.

Мастер Корнэл сбросил первым делом сапоги. Да, лёгкие, да, из тонкой кожи прекрасной выделки, но как же без них хорошо! А потом, по дороге в ванную, и вся остальная одежда полетела на пол. Сбросив последнюю тряпку и перекинувшись, Лья с удовольствием потянулась и включила воду. В мужском облике проще, кто бы спорил, но изначально она женщина и забывать об этом не собирается. На сегодня всё, никаких дел, никто её уже не увидит, можно расслабиться. Эх, подарок Дона уже кончается, пены осталось раза на два, а жаль. И вообще, пропал он куда-то, давно не видно. В гости к нему сходить, что ли? И Йэльфа не дозваться, отчёт сдавать некому. Где их всех носит? Опять затевают что-то неугомонные ле Скайн, а послу потом расхлёбывать. С другой стороны, слава Жнецу, что Йэльф в своё время пропихнул её на это место. Не скучно, прямо скажем!

Смыла под душем в углу дневную пыль и улеглась в пену. Пусть хоть сто раз говорят, что цветочные ароматы похожи на запах испуганного эльфа — а ей нравится! И завтра во Дворец не надо, можно целый день фиалкой пахнуть. Исключительно для собственного удовольствия. Включила видеошар и целый час, лёжа в пене, хихикала над слезливым эльфийским сериалом. Правильно про них говорят — «сериалы из жизни растений». Нет, когда люди пытаются сыграть вампиров или эльфов — это просто глупо, но когда эльфы изображают людей — это уже анекдот! По замыслу режиссёра — злобный бандит, брутальный хам, а получился такой сла-аденький, прилизанный хамчик. Прелесть! Так и хочется козу этому душке-капризуле показать: «У-тю-тю!» и пальцем в пузико потыкать! В накладной пресс. Из десяти мужчин на-райе меньше половины с мечным боем знакомы, семья на-фэйери — приятное исключение. А зачем, правда? Люди и так медленнее и слабее. Сказочные идиоты! Ну, да, человек, попрыгавший с мечом, отнюдь не розами пахнет, ну так вставили бы себе фильтры в носики на время съёмки!

На кухне растёрла три желтка с мёдом, смешала с козьим молоком — пристрастилась к нему в последнее время. Дороже, да, но может себе позволить. Она вообще много чего может себе теперь позволить, если по деньгам — но не по времени. Посол от Дома ле Скайн — замечательная должность для контрабандиста, а Дворец — бездонная яма для сбыта. Дроу до сих пор не просекли, что, пока Фил на площадке обмена оформляет вполне официальную сделку, Фол за ближайшими кустами проводит совершенно нелегальный обмен. А может, им просто наплевать. И все всем довольны. Только времени в результате не хватает катастрофически, домашнего энка не завести, и приходится перебиваться всякими случайными связями, а это напрягает. Никогда не знаешь заранее, на что нарвёшься. Вон, в последний раз, вполне приятная райя была, а энергетика и эмоциональный фон оказались, как у козы. Нет, с козой лучше было бы, коза не пыталась бы страдать, как эта вдовушка, на тему — морально ли её поведение. Причём, именно пыталась, что-то плоховато у неё оно получалось, это страдание. Вяло как-то, неестественно, как цену себе набивала… А может, и впрямь денег хотела? Фу! Но горечи душевного страдания в энергопотоке так и не появилось — да и слава Жнецу с другой-то стороны! Н-нда-а…

Видеошар проиграл несколько тактов из «Песни леса». Письмо, от кого бы? А-а, лёгок на помине!

Наглец! Ну, да, он так и написал… Лья засмеялась. Дон в своём репертуаре! Ладно, давненько мы с ним не ужинали, а даже просто поговорить наедине очень приятно. С ним можно быть самой собой, он не предаст, он её понимает и принимает. Пусть даже изображает понимание, но делает это хорошо. Вот кому бы в сериалах сниматься, лис пронырливый! Вот завтра и поговорим. Так, «Благословенный райн Донни дэ Мирион! Обстоятельства позволяют мне увидеть вас завтра…»

Полумрак, тяжёлые шторы плотно задёрнуты, на столике свечи, вино и хризантемы. Хорошо, что она смыла свои фиалки. И ещё очень характерный запах — гостиница, точно. И портал прямо в номер, по маяку. Совсем тайно. И по делу? Не обнял, даже не подошёл, хоть и встал при её появлении, серьёзный такой. И держится спиной к свету, упорно. Что за… И ещё чем-то пахнет, знакомым, очень знакомым, только чем? Забытым, из очень далёкого прошлого…

— Почувствовала? — улыбнулся Дон.

— Что-то — да. Но не могу вспомнить… — нахмурилась она.

— Помочь, или помучаешься? — шагнул он к Лье и откинул с головы глубокий капюшон. — Это было так давно… — и Лья ахнула. Перед ней стоял дроу.

— Рэнни… — она растерянно провела рукой по его щеке. Тёплая…

А Дон засмеялся, довольный эффектом.

— Боюсь, что всё-таки Донни. Это долгая история, Лья. И что во мне, кроме облика, осталось от Рэнни, можешь сказать только ты. Думаю — немного. Так что угодно благословенной райе? Ужин, историю? Меня?

Для Льи выбор был очевиден. Всё, но в обратном порядке.

— Да, ты сильно изменился, — парой часов позже задумчиво сказала Лья. — У тебя всегда был привкус талой воды с запахом цветов, а сейчас это целый мир, там просто жить можно! Ты… вырос… И такие странные вещи рассказываешь…

— Пойдём в драконы, Лья, — серьёзно попросил Дон. Очки он снял, глаза в свете свечей сверкали зеленью. Только это и напоминало, что он уже не дроу. — Ты нам нужна. Я не знаю, станешь ты Льёй или Мастером при обороте, этого так никто и не понял, но твоя хватка нам необходима. Понимаешь, мы все одиночки, поэтому очень разобщены, и некому согнать нас в кучу. Лиса, может, и могла бы, ты ж её знаешь, но она сама в полном раздрае, ей ни до чего сейчас, в себе бы разобраться.

— Полотенцем? — хмыкнула Лья.

— Ну почему же? — засмеялся Дон. — Принц наш аж шваброй вдоль спины удостоился! Достиг! Ага. Гордится страшно! Так, кто ещё? Лайм хорош на аврал, прекрасный организатор, но в магии ноль, поэтому самоустранился. Может быть потом, когда Ри и Роган его обучат, но не сейчас. Для него неприемлемо быть одновременно учеником и начальником для того же Ри или меня. Не считает, видишь ли, для себя возможным командовать наставниками. А Дэрри ещё думает, надо ему в драконы, или в уголке постоять. Боится, что Венец Жнеца его отвергнет! Если уж после поднятия не отверг, так уж теперь-то и тем более, но он всё равно боится. Уже я ему объяснял, уже Роган объяснял, и Ри ему объяснял — у артефакта формальная логика, что тут думать? Нет, думает, Кулак с ушами. Было бы чем. Остальные… Оба Старейшины ведут себя, как Перворождённые, все на эмоциях, сплошная импульсивность и порыв, так бы и прибил! Роган — маг, этим всё сказано, Фэрри просто мал и глуп, Ри слишком рассеян, с этой своей великой миссией, а Саймон пока не от мира сего. Он хороший парень, несмотря на то, что вор, очень трепетно относится к женскому полу — кажется, у него дома матриархат. Но, при всём дружелюбии, он тоже одиночка, и неизвестно, когда у него произойдёт перестройка сознания на местные реалии. Пока что он ящер, и иначе себя не мыслит. А я устал, Лья. Я не могу думать за них за всех, а в правильном направлении ни у кого не выходит. Даже не так: в задаче не стоит, понимаешь? У всех жутко важные личные проблемы, а общую картину никто представить и не пытается. Ри, кажется, вообще собирался создать государство драконов на том материке, вот такая глупость. Помнишь, ты меня гоняла по истории человеческой цивилизации? Несколько государств, сплошные конфликты, а я стонал — мол, кому это нужно? То время не вернётся, а сейчас с таким количеством магии при противостоянии мир развалится, вымрем, как лошади. Вот теперь и пригодилась наука, могу оценить, насколько опасен этот его план. Разделение рано или поздно приведёт к непониманию и межрасовому конфликту. Наоборот, нам надо интегрироваться, тем более что это просто, мы можем принять любой вид, и дела в Мире у каждого остались. Да мы уже интегрированы, тут и усилий не надо, только маскировка. А я всё это понимаю, но правильный подход к каждому найти не смог. Ты меня многому научила, но тут нужен именно талант. И с Рианом у тебя хорошо получается, а Дэрри он не послушает, да и меня не особо. В общем, Лья, без тебя никак! Спасай! Знаешь, не будь у меня навыка ле Скайн собирать энергию, я бы уже спёкся. Живые, всё же, здорово устают. А я уже и забыл, как это бывает.

— Мой чёрный принц пришёл ко мне с дарами… — задумчиво пропустила Лья сквозь пальцы жёсткие белые волосы дроу. — Значит, живой, и дракон? Звучит заманчиво. Покатаешь?

— А то! Но ты упустила одну деталь, всё ещё интереснее. Йэльф сразу заявил, что его страшно интересует материнство, как процесс, — засмеялся Дон. — А Ри сокрушается, что только у Йэльфа мозги в эту сторону работают.

— Дети… — поморщилась Лья. — Не знаю. Может, когда оживу — задумаюсь, а пока не привлекает. Обойди Жнец, получится такая же Ника, как у вас с Лисой — да я повешусь! А вот магия… Такой потенциал… Всегда хотела стать сильным магом. Так, давай-ка поподробнее. Всё. Абсолютно. И с начала. И вина принеси мне, пожалуйста. А как ты с Госпиталем решил?

Дон принёс ей бокал вина в постель и устроился рядом — рассказывать и заплетать чёрную гриву Льи в мелкие косички.

— А что с Госпиталем? Номерок на рецепшен забираю, отношу в келью, а уж пил я или нет — кому интересно? А так… Что я тебе могу сказать? Помнишь, на третьей полке слева у тебя такая синенькая книжка стояла, «Люди, эльфы и вампиры. Голос расы»? Там ещё говорится, что эльфы даже в безвыходной ситуации не просят помощи не из спеси или гордости, а потому, что это просто не приходит им в голову. Потому, что повальное их большинство — законченные индивидуалисты, рассчитывают только на себя, и помощь им надо не предлагать, а прямо-таки навязывать. Исключения — один на сотню, что ли?

— Ну-у, да, помню, а вампирам не приходит в голову помощь предложить, если только это не сулит им какой-то выгоды или не противоречит их пониманию правильности происходящего. Но в последнем случае они её, вообще-то, тоже не предлагают, просто начинают исправлять ситуацию в нужную им сторону.

— Во-во. Знаешь, кажется, драконы совмещают в себе оба этих милых качества. По крайней мере, Ри — точно…

Благословенный райн Берт, ах, нет, простите, достойный бюргер герр Бертольд Траум шёл домой по узкой улочке над Рейном. Уже полтора года, как он вернулся ОТТУДА. Три дня назад отпраздновали Новый Год, 1575, и снег как раз выпал, везде чисто, радостно, а на душе пасмурно, не чувствуется праздника. Отравил его тот Мир, прав был райн Донни, такое не забывается. И в остальном оказался прав. То, что раньше, совсем недавно, каких-то полтора года назад, было само собой разумеющимся и потому проходило мимо глаз, теперь в глаза бросалось. Грязь, вонь, вши, убожество. Калеки. Причём, с точки зрения ТОГО мира, калеки здесь абсолютно все! Гнилые зубы, больные желудки, больные суставы, лысины — а ведь раньше он считал это естественным! Он и сам таким был. Господи, Боже мой, да ведь мы здесь гниём заживо, вдруг понял Бертольд. В мире фэйери хоть тела у людей здоровы, а тут… Просто это происходит медленно, но постоянно! У кого-то это начинается раньше, у кого-то позднее, но со второй половины жизни разлагаться на ходу начинают все! Но только тех, у кого процесс начинает протекать быстрее, мы считаем больными. А зря! Мы здесь все ходячие трупы, хуже нежити, они хотя бы не воняют. Нет среди нас целителей, и тление тела коверкает душу, перекидывается на неё и уродует, рождает зависть, жадность и злобу. Много их вокруг, с растленной, а то и мёртвой душой в ещё живом, но больном теле, ох, много! Так вот что имел в виду отец настоятель, когда говорил с такой страстью о бренности тела и бессмертии души. А я по молодости своей не понимал, только повторял, как попугай, не разумея смысла. А ведь он говорил именно об этом: душа бессмертна, но тлен живого тела силён, он может распространиться и на неё. И, бессмертная, будет она гнить вечно. Затем и очищаются люди постом, воздержанием и молитвой, чтобы укрепить душу свою, не дать разложению тела перекинуться на неё и погубить навеки. Удивительно, но, чтобы понять всё это, надо было побывать в чужом безбожном мире и вернуться. Совсем, как говорил Йэльф — нужно было время. А у святых праведников, между прочим, даже тела и даже после смерти остаются нетленными. И на страшном суде восстанут они, как живые… мда… Не восстанут. Мощи святых растащены святой братией по десяткам монастырей… ох, Господи, прости мне мысли грешные! И ведь даже поговорить об этом не с кем. Отец настоятель, дорогой учитель, уже давно упокоился, а в местной кирхе Бертольда с такими идеями и еретиком объявить могут, образованием и широтой взглядов здесь никто не блещет. Ах, райн Донни, как же вы были правы!

— Я не советовал бы вам заявлять о своём возвращении, райн Берт, — сказал ему непривычно серьёзный райн Донни и поднял руку, пресекая возражения возмущённо вскинувшегося райна Берта. — Вас просто сожгут, — объяснил он. — Посмотрите на себя в зеркало и сравните, каким вы были — и каким стали. Мы вас вылечили, вы полностью здоровы, и это не могло не отразиться на внешнем облике. На фоне ваших… коллег, — насмешливо дёрнул он носом, — вы будете выглядеть белой вороной. Да и знакомые заинтересуются. Мы можем стереть вам память, но, думаю, от их интереса вас это не спасёт. Судя по тому, что вы рассказывали — костёр вам обеспечен в любом случае. Кроме того, вы не преступник, память мы вам можем стереть только с вашего согласия, а мне почему-то кажется, что вы не захотите лишиться этих воспоминаний. Охотиться за носферату вам тоже больше нет нужды, эту заботу мы возьмём на себя. Кстати, не посоветуете ли место, уже пользующееся дурной славой?

— Дэр Броккен, — сразу сказал Берт. — И Карпатские горы, Трансильвания. Испокон веку…

— Вот карта, покажите, будьте любезны, — и Берт увидел очередное чудо. Карты, сделанные с невероятной точностью, таких подробностей не знал никто! И он нашёл и показал на них и гору Броккен, и Карпаты, и свои родные места.

— Так вот, райн Берт, возвращаясь к вышесказанному, я предлагаю вам другой выход. Даже несколько, на ваш выбор. Вы можете опять уйти в монастырь, но уже под другим именем, всем необходимым для этого мы вас обеспечим. Можете стать сельским жителем, коровки, овечки — сколько и где укажете, причём окружающие сразу примут вас за своего, по крайней мере — несколько человек вас «вспомнят». А можете приобрести дом в городе и не делать ровным счётом ничего всю оставшуюся жизнь: вы безвинно пострадавший, Корона в таких случаях не скупится. Вы ведь поняли, что мы неправильные эльфы, наше золото не превращается с рассветом в сухие листья и мох, — улыбнулся он. — Что же касается охоты на вампиров… Райн Берт, боюсь, знакомство с нашим миром сыграло с вами дурную шутку. Да, предохраняющие блоки от морока мы вам поставим, но, признайтесь сами себе: увидев там одного из нас, вы можете задуматься, а не разумный ли он — и промедление будет стоить вам жизни. Может, лучше останетесь, ведь вам здесь нравится? Подумайте пару недель, время есть.

Берт думал. И не две недели — целый месяц. Пару раз через райна Фрамина вызывал райна Донни, уточнял, советовался. В конечном счёте решил, что в его возрасте поздно становиться послушником, лучше попробовать стать бюргером. Господу можно служить везде, и самым разным образом, было бы желание. Глядя на родной мир сверху через портал, выбрал маленький тихий городок над Рейном, а уж каким образом у него появились права на дом в этом городке — он и спрашивать у райна Донни не стал. И как в подвале появился вмурованный в стену сейф, тоже выяснять не пытался. Сундук, как сказал райн Донни — ненадёжно, могут ограбить. А о таком хранилище никто не заподозрит, такая вещь пока в мире неизвестна. Золота в этом сейфе действительно могло хватить до конца жизни, и даже не Берта, а его детей, если они у него появятся.

Берта больше беспокоили не деньги, а то, как он пойдёт к исповеди, но и тут райн Донни его успокоил:

— Райн Берт, поверьте, мы внимательнейшим образом изучили записи по принятой у вас религии, и могу заверить, что по вашим собственным установкам никакого урона душе нашими заклятьями не нанесено. Вы, можно сказать, невинная жертва произвола. Нет, правда — а что вы можете сделать? Правильно: ничего. Но ничего ужасного мы с вами делать и не собираемся. Единственное, что может вызвать у вас некоторый протест — у вас, не у Господа — небольшое ограничение, которое мы на вас наложим, но, поверьте, это для вашего блага. Вам не придётся бороться с искушением рассказать на исповеди, где вы были и что здесь видели, рискуя при этом попасть на костёр. Вы просто не сможете этого сделать. А спрашивать никто не будет. Людям, знающим вас, было бы сложно отвести внимание, а остальным и в голову не придёт поинтересоваться, кто вы и откуда взялись. Я рассказывал вам о Поиске, у нас это обычная практика. А уж быть приятным или противным незнакомцем — зависит только от вас, — засмеялся Дон.

— Но… райн Донни, ведь на тех носферату, с моей родины, и святое распятие, и прочие символы вполне действуют. Не получится ли так, что и ваши заклятия развеются, когда я вернусь домой?

— Они действуют потому, что сами ваши носферату в это верят, это мы уже сумели понять. Действует сама их вера в то, что это должно действовать, вы понимаете? Можно сказать, что их вера их и убивает, — пожал плечами Дон и деликатно замолчал, увидев потрясение, обозначившееся на лице Берта.

Святая инквизиция в Германии к возвращению Бертольда уже не действовала, недавно закончилась война. Больше двухсот лет прошло здесь за несколько месяцев ТАМ. Видимо, это правда, что время в стране фэйери движется быстрее. Вернее, это Берт так думал, а Дон не стал отрицать. Даже не соврал — промолчал. На самом деле, он взял у Артёма учебник истории и выбрал для возвращения своего подопечного самый спокойный кусок, с минимумом войн. Правда, нелегко это оказалось, всё время у них там кто-то воевал. Так люди, чего от них ещё ждать? Но Берт этот — неплохой, в сущности, мужик. И так намучился, пусть уж спокойно доживёт свои тридцать или сорок лет. И из тех, кто знал его, никого не осталось, никто не станет докапываться, почему он стал так молодо выглядеть.

И вот уже прошло полтора года. Берт много молился, часто ходил в храм, жертвовал в меру, чтобы не привлекать внимания. С большим интересом и ещё большей осторожностью ознакомился с произошедшими за его отсутствие событиями. Орден иезуитов и сам Игнатий Лойола вызвали в нём восхищение, правда, к изречению «цель оправдывает средства» он, всё же, прибавил бы слово «иногда». Среди соседей прослыл он человеком набожным, обеспеченным и серьёзным, сначала с ним только здоровались, потом стали приглашать в гости. Берт отозвался несколько раз, но поняв, что его решили женить, стал осторожен, большинство приглашений всё чаще отклонял. Вежливо, но непреклонно. Пусть он и не в монастыре, но целибат в своё время принял добровольно и не собирался это изменять. Общался он с тех пор только с такими же холостяками, как он сам. И совершенно не понимал, как жить дальше. То, чему он посвятил свою жизнь — избавление людей от порождений тьмы — было снято с его плеч, в этом он райну Донни верил. Но больше он ничего не умел! И всё больше склонялся к мысли, что выбор его был ошибочен. Надо уходить в монастырь, там он лучше сумеет послужить Господу, чем в мирской жизни. Какая, всё же, жалость, что Игнатий Лойола жил и умер, пока Бертольд был в мире фэйери. Умнейший был человек, печально, что не удалось с ним познакомиться…

О том, чтобы вернуться в мир фэйери, Бертольд совершенно честно не думал. Хотя райн Донни оставил ему и такую возможность. Печать портала на Броккен лежала в сейфе вместе с деньгами, а там, на вершине горы, периодически включался портал ОТТУДА. Но… там ему тем более нечего делать. Там другой бог, другие люди, там всё другое, но, Господи Боже, как же там чисто! И как грязно здесь! Только и счастья, что выпал снег и прикрыл всё это свинство!

Зимой темнеет рано. Синий снег тихо похрустывал под ногами. Подмораживало. Из трактира у переправы вдоль улицы тянуло пивом и жареной рыбой. Гадость. Вечно там гудят заполночь всякие странные личности, а все достойные люди уже сидят по домам, в кругу семьи. Никого на улице, всех мороз прогнал. Надо и Берту поспешить домой, засиделся у герра Баумхольца, но уж больно вкусный штрудель его дочка принесла. Нет, дочка, слава Богу, замужняя, просто балует отца иногда, а тот и рад знакомого угостить, вот Берт и засиделся.

— Благородный господин, пожалуйста! Я так голодна… — тихий детский голос прервал его раздумья. Из тени в проулке выступила невысокая фигурка. Девочка, лет тринадцати. Берт заморгал. Что-то в этом было такое знакомое… и вопиюще неестественное… Копна чёрных кудрей, белое платье до пят… платье… Мороз на улице! И белое, как снег, лицо! Носферату! Но не шипит и не бросается, и морок не наводит, просто говорит… — Пожалуйста, господин! Я… — неловко повела она плечами, — не знаю, что мне делать… Мне дали хлеба, но… я не могу его есть, представляете? — неожиданно засмеялась девочка, встряхивая волосами. — Я хочу есть, очень хочу, но у меня не получается, — действительно, в руках она держала изрядный ломоть свежего хлеба. — А домой меня почему-то не пустили. Я постучалась, но… они какие-то странные… сказали, чтобы я уходила… И я ушла, но очень голодна, и ничего не понимаю… всё так странно…

— Ты… болела? — сделав над собой весьма большое усилие, спросил Берт. Разговаривать с носферату — что может быть глупее? И опаснее. Полтора года назад он уничтожил бы её сразу, не задумываясь, но теперь… теперь он заговорил. И теперь он знал, о чём надо её спрашивать.

— Да-а, немного. А сегодня проснулась, и ничего не болит. Только не дома проснулась почему-то. Где-то… в другом месте. И пошла домой. Но они… не пустили. Знаете, господин, кажется, они… испугались! Меня! — улыбалась она. — Смешно, правда? Может, они меня не узнали? Или… я сплю?

— Несчастная… — пробормотал Берт. — Ты… ты точно только сегодня очнулась? Ты помнишь, как тебя зовут?

— Ну да, — удивилась девочка. — Темно уже было. А я проснулась. И очень проголодалась. И пошла домой. Только туфельки были очень неудобные, я их сбросила, но мне не холодно! Я Минна, мой папа сапожник, мастер Роммберг, мы вон там живём, над мастерской, — махнула она рукой в конец улицы.

— Скажи мне, Минна, а перед тем, как ты заболела, с тобой, наверно, что-то случилось? — припомнил Берт тот случай, о котором неделю назад рассказал герр Баумхольц. Младшую, тринадцатилетнюю дочь сапожника Роммберга действительно звали Вильгельминой, и она действительно была тяжело больна. Очень тяжело. При смерти.

— Да-а, я напугалась, очень сильно. Я относила заказ, и чуть не попала под карету. Нога подвернулась, я и упала. Но молодой господин был так любезен, хоть и господин! Он вышел и помог мне встать, и отвёз до дому, прямо в своей красивой карете! Только я, видимо, сильно ушиблась, я не помню, как мы ехали. Видимо, мне стало дурно, но дома я сразу очнулась. А на следующий день заболела. А теперь я здорова, ничего не болит, — лучезарно улыбнулось мёртвое дитя. — Только очень голодна. Пожалуйста, господин, вы не знаете, почему я не могу есть хлеб? Он мягкий, я откусываю, но он… не жуётся… — растерянно покрутила она в руках надкушенный ломоть. — И… невкусный почему-то…

— А ты не заметила случайно, в какую сторону уехал этот молодой господин? — ровно спросил Берт, еле сдерживая рвущийся наружу гнев на этого «молодого господина». Молодой подонок, только молодой ли? Носферату редко бывают молоды. Морок, конечно. — Он был один в карете?

— Да, один. Но он не уехал! Он навещал меня каждый день, пока я болела, такой заботливый! Даже папа сказал, что это просто удивительно, господин — а о простолюдинке так беспокоится. Даже денег папе дал на лекарство! — засмеялась девочка. — Будто со мной что сделается! Я крепкая! Вот, поправилась уже! Надо ему сказать, чтобы не волновался, и поблагодарить за заботу! Он, видимо, на постоялом дворе мастера Мартина живёт, там, на том конце. Я бы пошла туда, но ночь уже, как-то неловко…

Берт только зубами скрипнул. Несчастная! Она даже не понимает, что с ней произошло! Даже несообразность того, что она не зябнет в лёгком платье на морозе, проходит мимо её сознания! Решение Бертольд принял сразу.

— Идём, дитя. Надеюсь, для тебя ещё не поздно, и я смогу тебе помочь. Прости, что не подаю тебе руки, это опасно и для тебя, и для меня, но иди за мной, я сделаю всё, что смогу.

Две цепочки следов протянулись по свежему снегу: чёткие отпечатки больших сапог и лёгкие, почти незаметные — маленьких босых ног. Эти маленькие быстро затянула позёмка, и не осталось ничего. Ничего…

— Зайди, Минна. И проходи прямо в кухню, я тебя покормлю.

Прислугой Берт так и не обзавёлся — а зачем? Он всегда и всё для себя делал сам, что изменилось? Деньги? Чушь. Праздность греховна, не следует потакать низменной лени. И сейчас он возблагодарил небеса. Никому не придётся объяснять, что и почему будет происходить в его доме этой ночью. Так, яйца и молоко — что ж, утром придётся обойтись без омлета. И мёд где-то был, где ж он тут?..

— Пей, Минна. Вот соломинка, тяни через неё. Вкусно? Ну и слава… Да. Послушай, пожалуйста, что я тебе скажу. Ты не удивилась, что не мёрзнешь? Сегодня ведь мороз, а ты босиком и в лёгком платье.

— Да-а, — оторвалась Минна от соломинки. — Но я… сначала подумала, что сплю, у меня в последнее время все сны такие странные-странные. А потом и забыла. Я была так голодна, о чём-то ещё думать просто не получалось, — она передёрнула плечами и снова принялась пить с поспешностью на грани приличия. Чувствовалось, что только воспитание не даёт ей перейти тонкую границу, за которой жажда превращается в неприкрытую жадность.

— Да. Дело в том… только ты не пугайся, хорошо? — начал Берт и вспомнил — зря осторожничает. Она уже не умеет пугаться. — Дело в том, что ты не выздоровела. Ты умерла.

И она действительно не испугалась. Только удивилась. И не поверила. И посмотрела с жалостью, как на дурака.

— Я не шучу, Минна, и не лгу. Тот молодой господин — вампир. Я не знаю, почему он выбрал тебя, но это из-за него ты заболела. И теперь ты такая же, как он. Если я сейчас достану святое распятие или призову имя Господне, тебе станет плохо, очень плохо. Может быть, легче, чем многим, потому что ты ещё не запятнала душу свою, погибло пока только тело, но хорошо тебе не будет. Хочешь проверить?

Воцарилось молчание. Минна, не поднимая глаз, колупала ногтем столешницу. Наконец, призналась со вздохом:

— Я… думала об этом. Только верить не хотелось. Всё, как бабушка рассказывала…

— Ффух, слава… умпф, — прервал себя Берт. Вот ведь наказание, и славу Всевышнему не вознести, пока она рядом! — Тогда послушай меня, дитя. Дневной свет для тебя губителен. Лучше всего тебе отсидеться в подвале. Холода ты не чувствуешь, а чтобы было мягко, я отнесу тебе туда матрас. А вот что делать, чтобы тебе не было скучно — не знаю. Потому что мне сегодня ночью придётся сидеть здесь. Сегодня он за тобой придёт, они всегда так делают.

— Но я не хочу! — удивилась Минна. — Я… просто не пойду, он мне не господин! Все знают, у нашего герцога нет сыновей, только дочери!

— Нет, дитя, — покачал головой Берт. — Ленное право тут не причём. Им взята над тобою личная власть по старшей крови, и ты сделаешь всё, что он прикажет. Скажет убить — убьёшь, даже если не хочешь. Кого укажет. Меня. Сестру. Отца. Я постараюсь его уничтожить, но для этого, опять-таки, нужно, чтобы тебя здесь не было, иначе ты тоже погибнешь.

— А вы… колдун? — заинтересовалась Минна.

— Нет, девочка. Я святой отец Бертольд, экзорцист и охотник за нечистью. И действую словом Гос… — девочка уже съёжилась и зажмурилась, будто от удара. — Молчу, молчу, — спохватился Берт. — Вот видишь, я и слова ещё не сказал, а тебе уже плохо. Пойдём-ка в подвал. Этого молока тебе до утра должно хватить, а утром я ещё куплю. Ты всё ещё голодна?

— Н-нет, уже не очень, — задумчиво протянула Минна. — Но какое-то странное чувство, будто… чего-то не хватает…

— Крови, — кивнул Бертольд. — Но не здесь и чуть позже. Когда всё приготовим, я дам тебе два глотка. Потерпи.

— Крови? — брезгливо скривилась Минна. — Так я что — и вправду вампир? Но… значит, я… проклята? Да? Но я же… не виновата, что стала такой?.. — но страха не было в её глазах, только удивление. Это живые боятся проклятия и отлучения, мёртвые могут только удивиться несправедливости.

— Нет, дитя. Это будет добровольная жертва, и кровь моя тебя не запятнает. А утром, если я останусь жив, мы с тобой уйдём на Броккен, и там ты найдёшь своё счастье. Только там придётся немного подождать. Может — день, может — месяц. Мы могли бы уйти сейчас, но, во-первых, на сборы мне нужно время, а твой хозяин вот-вот явится. Он всё равно последует за тобой, и это во-вторых: здесь мне проще обезвредить его, чем на склоне горы, да и свидетелей тут не будет. Я очень не люблю объяснять непосвящённым, что и зачем я делаю. Пойдём?

На то, чтобы оттащить в подвал матрас, полкувшина молока и пару свечей, много времени не потребовалось. Ладонь левой руки Берт взрезал себе без тени сомнения, но в правом кулаке зажал распятие, намотав шнурок на запястье — на всякий случай. Минна сначала поморщилась, но послушно сделала два глотка и аккуратно, следуя указаниям Берта, зализала рану — вот что значит немецкое воспитание! Дисциплинированная фрёйляйн!

Мела у Берта не нашлось. Круг у двери в подвал он с молитвою отсыпал мукой, спешно натолок и накидал в кругу чеснока — тьфу, даже самому тошно, как он воняет! Дверь подвала завесил образами богоматери и Иисуса, собрал изо всех комнат. Зажёг в центре под молитву три церковных свечи и лампаду. Открыл запор на входной двери и уселся в кругу ждать свою очередную добычу с верёвкой великомученицы Моники в руках. Её любезно вернул король эльфов перед тем, как Берта отправили домой. А он-то ещё сомневался, брать ли, думал, что ему уже никогда не придётся этим заниматься!

Запах ладана от лампады, мёд свечей и чеснок смешались в довольно тошнотворную смесь, к полночи у Берта уже изрядно трещала голова, но он не сдавался. Пусть не в этом мире, а в том, но эта девочка будет спасена от участи стать чудовищем! Пусть не суждено ей повзрослеть, но там её будут любить и баловать, вечного ребёнка среди вечных взрослых. Только надо уничтожить её хозяина, чтобы он не напал со спины и не сделал её окончательно погибшей. Кто знает, сколько им понадобится ждать открытия портала? Каждую ночь ожидать нападения? Нет, так нельзя. Всё должно решиться сегодня! Но всего не предусмотришь, поэтому пивная кружка с молочной смесью тоже стояла в кругу. Откупиться — тоже выход.

В дверь деликатно постучали через полчаса после полуночи.

— Только сегодня, только на один этот раз — войди! — отозвался Берт. Дверь слегка скрипнула. С порывом стужи в облаке снежинок на пороге возник богато одетый молодой человек лет тридцати… нет, позвольте… мальчишка лет пятнадцати? Нет… Нет? Облики накладывались друг на друга, местами совпадали, но тридцатилетний, всё же, был каким-то призрачным, Берт прищурился. Точно, морок! Спасибо вам, райн Донни, вы были правы, как всегда! Но… мальчишка? Как же так? В комнате потемнело, поползли по стенам тени не от мира сего, зашептало по углам, заметалось тихое эхо слов не сказанных, обещая власть беспредельную, блаженство неизъяснимое, наслаждение невиданное, счастье невыразимое и безбрежное… Только выйди из круга, выйди, выйди… шаг, один шаг — и всё твоё…

— Отдай мне моё, ссвятошша! Осстанешшься жифф! — прошипел вампир. — Мошшет быть! — повёл носом и сморщился. Ага, воняет гадостно, в этом Берт был вполне с ним согласен.

— Ага, уже боюсь, — кивнул Берт. — Деточка, а тебя-то кто убил?

Парнишка растерялся. Чего угодно он ожидал — проклятий, арбалетных стрел, молитв, драки — но уж никак не сочувствия.

— Шшто ты сс ней ссделал, черффь? — попытался он продолжить явно заготовленный заранее устрашительный монолог.

— Просто накормил, — пожал плечами Берт. — Могу и тебе налить. Будешь? — поднял он глиняную кружку.

— Ты что, ненормальный? — вдруг увял носферату. И наваждение увяло. Комната, как комната, ничего таинственного.

— Вот так тебя намного приятнее слушать, — кивнул Берт. — Я-то как раз нормальный, это у тебя проблемы. А теперь и у неё, — мотнул он головой назад, на дверь в погреб. — Ты зачем это сделал? Она же ребёнок, как она питаться будет? Ей и до шеи-то не достать! Будет с крыши на спину бросаться? Или пищать: «Дяденька, возьми меня на ручки»?

Парень хрюкнул, но тут же спохватился и опять зашипел:

— Не твоя печаль! Прокормлю!

— Ага, особенно после того, как тебя упокоят. А упокоят тебя быстро, я бы уже три раза успел, пока ты языком болтал. Давай уже серьёзно говорить? Способен? И на морок не траться, на меня не действует. Я святой отец Бертольд, экзорцист, если ты ещё не понял. Видал я твой морок и тебя заодно… много раз. Тебе ведь лет четырнадцать? Кто с тобой это сделал? И где он?

— Не он. Она, — опять увял парень, и Берт вдруг понял всё, будто рассказал ему кто-то. Старая, как мир, история.

— Ты влюбился? А она оказалась вампиром?

— Я… упал с лошади. Год назад. Ноги парализовало, я не мог ходить, всё время лежал. Меня выносили на террасу. А этой осенью она… стала приходить… И вовсе днём, я потому и не подумал… Мы… разговаривали…

— И ты влюбился. И сам предложил её покормить, — вот теперь вампир кивнул. — А она тебя убила.

— Да нет же! Наоборот! — удивился парень. — Она меня тоже напоила своей кровью. И я поправился и встал! Я не умирал! Только… свет жжётся, и крови стал хотеть, — нахмурился он.

— Умирал, — досадливо поморщился Берт. — Только восстал сразу, вот никто и не заметил, да и сам ты этого не понял. А, кстати, почему? А серебро? А исповеди?

— Фон Штольц серебра не носят! Золота хватает! — высокомерно задрал подбородок парень. — А исповедник у нас свой! Я ему просто… «напоминал», — улыбнулся он углом рта, — что уже был у исповеди. Он и «вспоминал». Но я не думал, что мёртв, — хмуро удивился он и даже зачем-то ощупал свою грудь. — Думал, просто — из-за Геллы, что мы с ней… — вздохнул он.

— Увы, — развёл руками Бертольд. — Просто никто не заметил, тебя не хоронили. А потом ты ей надоел, и она тебя бросила.

— Нет! — вскинулся парень. — Она не бросила! Просто услышала, как она сказала — Зов. И не смогла противиться… И уехала.

— Хорошо, — кивнул Берт. — Потом ты тоже услышал Зов, и тоже поехал. Спешил, видимо пытался её догнать, наверняка голодал. Кучер заворожен, действует, как кукла, но его ты не трогал, чтобы не ослаблять. А здесь помог упавшей девочке подняться, и в карете, наедине, не устоял. Укусил.

— Меня будто тянет, всё вперёд и вперёд, я даже не знаю, куда, только направление чувствую, — согласился вампир. — На охоту совсем времени нет. Вторую неделю еду без передышки, старый Петер по ночам в карете спит, а я гоню. А днём он лошадей сменит, поест, и опять едем. А ты откуда всё это знаешь?

— А я вообще много знаю, умный я, — буркнул Берт. — Ты зачем её своей кровью напоил? Дал бы уж умереть спокойно!

— Да… я же не думал, что она вот так, с одного раза заболеет! — забегал по комнате вампир. — Я же не хотел! Ну и напоил, думал — вдруг поможет… Мне же помогло! Я не хотел, чтобы она умирала! Это же неправильно, я же понимаю, что неправильно, она маленькая, но… эх! — досадливо топнул он ногой. — Я из-за этого и задержался, тянет — сил нет, а терплю…

— А зубы чистить надо! — неожиданно для себя рявкнул Берт.

— Чё-о? — офонарел вампир.

— Ты дурак, — поморщился Берт. — На зубах оседает всякая дрянь, вот ты ей эту дрянь прямо внутрь и занёс. Она и заболела. Что ж тебе твоя эта, вампирша, не говорила, что жилу надо лезвием вскрывать? И пить, а не грызть зубами?

— Говорила, — досадливо засопел парень, пиная загнувшийся угол ковра. — Только у меня того… с головой. С голоду. Я сам и не заметил, как уже укусил. Чуть всю не выпил, еле остановился, неправильно же это было бы! Потому и не уехал, а утром узнал, что она больна. Вот, сидел здесь, ждал — чем кончится. А если отец погоню послал — со дня на день здесь будут. Карету-то я без спроса взял… и деньги…

— Тьфу, — заключил Берт. — Так. Говори честно — скольких убил?

— Н-никого… — растерялся вампир, — только вот… её. Но я и её не хотел! Честно! Я сам не понял, как оно…

— Туманом хоть раз уходил?

— А это как? — очень заинтересовался парень.

— Никак. Не вздумай пробовать, убью сразу, — пообещал Берт. — Кровь когда в последний раз пил?

— Три дня назад, у… неё… — поморщился парень. — Я уже понял, что не спасти, всё равно уж… померла бы… так и вышло…

— Вышло… Вот тебе и вышло… — пробормотал Берт и с силой потёр ноющий лоб. Вместо лютой драки с коварным носферату получился анекдот и ещё один подопечный. И что делать? Не бросать же этого мальчишку, по-своему, для сына рыцаря, вполне порядочного, на произвол судьбы? Уйти порталом на Броккен втроём? Или поехать в его карете? Это долго, а время терять не хочется. С другой стороны, в карете можно поставить для Берта жаровню, а не мёрзнуть на голой горе. И от дневного света карета наверняка защитит его подопечных лучше, чем какой-нибудь сарай, да и будет ли тот сарай? Не густо там народу, на Броккене. Почти никого. Ладно, ещё есть время, до утра сообразим. — Так. Бери кружку, пей. Не бойся, не святая вода. Это молоко, яйца и мёд. Завтра ещё куплю, а пока на вас двоих полкувшина. Пей-пей, плохого не посоветую. Дальше. Поедем на Броккен, как — ещё не решил, сейчас буду собираться. Подробно расскажу по дороге, а пока делай, что скажу. Если ты в своём уме — помогай. Если нет — лучше сразу скажи, тут и упокою. Дальше. Будешь девочку обижать или командовать по старшей крови — опять же упокою. Мне проблемы не нужны, мне ехать надо, девочку спасать.

— Стоит ли таких трудов? Зимой? На Броккен? — тяжело, исподлобья, уставился на Берта вампир. По комнате опять поползли тени, зашептало в углах. — Очистительный костёр для спасения души и во дворе разложить можно. Наслышан, как вы нас… спасаете…

— Тьфу! Я тебе уже сказал, что ты дурак? Могу повторить, — обозлился Берт. — С вершины Броккена открывается путь в мир фэйери. Там таких, как вы, полно, целое государство.

«Чокнутый», явственно отразилось на лице вампира.

— Ещё раз говорю: дурак. Я там жил полгода. Как ты думаешь, почему на меня твои штучки не действуют? А? Да потому, что защиту сам райн Донни ставил, и ему не четырнадцать лет, а больше шестисот. Раз говорю — спасать, значит — спасать! И не говори мне, что фэйери не бывает, в зеркало, вон, на себя посмотри — много увидишь? Так, может, и тебя не бывает?

— И вы считаете…её душу ещё можно спасти? — тихо спросил вампир. — А мою? Или я уже навечно… проклят?

— Тьфу, ну, вот как тебе объяснять, а? Души у вас и так живые, пока вы на крови не спились и себя не потеряли. От людей я вас спасу, от их страха. А от самих себя вас фэйери спасать будут, объяснят, как себя вести, чтобы тварью не стать. Уж с Божь… гхм… нормально, короче, если дурить не начнёшь. Пей молоко, говорю! Быстро! Да не через край, дубина, клыки же мешают! Вон соломина торчит, возьми в рот — и тяни. Вот так-то! Ох, грехи наши тяжкие! Прости, Го… умпф… да молчу, уж не дёргайся! Минна, выходи, мы договорились, — Бертольд смёл с пола чеснок в миску, погасил лампаду и снял образа с двери. Минна нерешительно выглянула и вышла в комнату.

— Ульрих фон Штольц, — отработанно поклонился вампир. И недовольно добавил: — Младший.

— Но… это не тот… — удивилась Минна.

— Минна, как ты себя ведёшь? — нахмурился Берт.

— А… Ох, простите, — поспешно присела Минна в церемонном реверансе: босиком и в погребальном платье, больше похожем на ночную рубашку. — Вильгельмина Роммберг, ваша честь!

Вампиры переглянулись, и вдруг оба прыснули и расхихикались совершенно по-детски. Берт плюнул и пошёл наверх собираться. Вот же сподобил Господь! Кто бы мог подумать! Господь всемогущий, молился он, собирая тёплые вещи, все, какие есть, прости их и помилуй, ибо не ведают, что творят! И избави меня, недостойного раба твоего, от греха гордыни, ибо не ведаю и я, что творю, и зачем я это творю, Господи, Боже мой? Но не могу же я их просто убить, ведь это дети! Несчастные, запутавшиеся — и они прокляты? Прости меня, Господи, но я не могу. И не морок это, потому как лежит на мне заклятье райна Донни, тьфу, чёрт, прости, Господи, но лежит, да, а что тут сделаешь? Но это же заклятье ПРОТИВ принуждения и морока… или нет? Или оно и принуждает меня, доброго католика, помогать этим отродьям дьявола и исчадиям тьмы? Ох, Господи, не знаю, но иначе не могу! Не могу! И пусть я проклят буду вместе с ними, но душа моя будет спокойна. Но ты же не допустишь, Господи?

Они говорили целыми днями, пока у Берта не начинал заплетаться язык и не пересыхало в горле. Он учил их всему, что успел узнать там, в мире фэйери, и они были внимательными учениками. Одна беда — слишком мало он знал, а в магии и трансформации тела не понимал и вовсе. Знал только, что это должно быть, а как этого достигнуть? Но надо, надо, вдруг он не доедет, мало ли что? Молиться они теперь не могут, значит надо найти другой путь сохранения души, который подошёл бы именно им, уже не живым, ещё не мёртвым. Изобрести правила существования, которые позволят им дождаться открытия портала, не став за это время чудовищами, не предав в себе то, что считали они правильным при жизни, сберечь и не растерять остатки человечности. Это трудно, очень трудно даже живым, способным внимать слову Господа и чувствовать благодать Его, а что уж говорить о мёртвых, коим слово Его недоступно. Но «цель оправдывает средства», как гениально сформулировал сподвижник Игнатий Лойола, с которым Берт разминулся во времени всего на двадцать лет, а цель слуги Господа — спасать души, кои ещё поддаются спасению. И они спорили часами, переосмысливая понятие «человек» и заново изобретая то, что в мире фэйери существовало уже тысячелетия и называлось клятвой ле Скайн. С большим трудом общими усилиями находили они решения и радовались им сообща.

Молоко, мёд и яйца покупали раз в день, один раз повезло — на хуторе резали корову, Берт купил целую печень. Ведра парного молока с дюжиной яиц вампирам хватало ровно на сутки, если не скисало от постоянной тряски, печень с вином растянули на два дня. Растирать её в кашу в тряской карете оказалось тем ещё развлечением. Вообще же всё слилось в какой-то нескончаемый ледяной кошмар, мёрз Берт нещадно, жаровня не спасала, давая ровно столько тепла, чтобы превратить в жидкую грязь снег, натащенный на сапогах, и не дать превратиться в лёд молоку. А уж каково приходилось старому Петеру на облучке, Берт и думать не хотел. Плохо приходилось. Да, закутал Ульрих свою марионетку изрядно, но, если даже в карете под грудой лисьих и волчьих шкур Берт почти трясся от холода — что же было с Петером при постоянном ветре в лицо? А Берт заменить его не мог, он не умел править каретой. Немного оттаивал Берт только в харчевнях, куда они с Петером заходили поесть. Ели быстро, много — густую горячую похлёбку, жаркое, кашу с шкварками. Единственное, что радовало Берта несказанно — что всё это не произошло в Адвент, рождественский сорокадневный пост. Никто не продал бы им ни парного молока, ни яиц. И каша была бы без мяса. А на таком морозе без мяса не выживешь. Ели молча — разговаривать с Петером было невозможно. Он всё делал, как кукла, точно и размеренно, обмороженное, с шелушащейся кожей, лицо было неподвижно и бесстрастно, глаза глядели в одну точку. Или не заходили, если харчевни на пути не обнаруживалось. Тогда съедали в карете по кругу колбасы с хлебом, разогрев их на жаровне, запивали вином и ложились спать на сиденьях, закопавшись в меха, а Ульрих и Минна отправлялись править лошадьми по ночной пустынной дороге. С деньгами проблем не было, с заменой лошадей, соответственно, тоже. Спустя трое суток подъехали к Гарцу. Дорога пошла вверх, ехать стало труднее, колёса вязли в снегу, лошади быстро уставали. Темп резко упал. До Гарца доехали за три дня, а здесь уже совсем близко, и вершину Броккена иногда видно, вон она, лысая, как колено, но сколько они так до неё тащиться будут? Периодически приходилось Берту вылезать и подпихивать карету сзади, спасибо вам, райн Донни, за здоровье! Со сменой лошадей и с едой появились проблемы: деревни стали редки, люди подозрительней и злее. Но золото пока спасало ситуацию. Удивительно, но ограбить их ни разу не попытались. Вымерли бандиты, что ли? Или холод разогнал?

В четвёртый вечер Берт покормил Ульриха. Объяснил, что надо зализать порез, вспорол ладонь, сунул ему под нос. Тот был страшно растерян, не знал, как себя вести, благодарил… Злой, простуженный, почти насмерть замученный холодом и дорогой, Берт сказал ему «Да пошёл ты…» и лёг спать.

К подножию Броккена подъехали к рассвету седьмого дня. Дорога — вернее, заметённая снегом более-менее ровная лента между деревьями, шла мимо и дальше. Летом-то тут ездили, но сейчас, среди зимы, сумасшедших не находилось. Наверх не было даже тропы. Ели, запорошенные снегом, тишина, ветер, безлюдье. Даже ворон не слышно.

— Мы не успеем за ночь подняться на вершину, — закинув голову, оценил ситуацию Ульрих. — Нас сожжёт рассвет. Моя Гелла не успела научить меня превращаться в летучую мышь, а вы, при всех своих знаниях, научить не сможете. И в снег не закопаться, его слишком мало. А вас с Петером прикончит холод. Мы проиграли. Я благодарен вам за интересное путешествие, герр Траум, но всё было впустую. Уехать отсюда мы с Минной не сможем, нас тянет на вершину, а вы с Петером ещё вполне можете вернуться. Попрощаемся?

— Мальчишка! Паникёр! — с отвращением прохрипел Берт и закашлялся. — Сейчас мы все будем спать. До вечера, пока не стемнеет. А потом мы попадём на вершину. И будем полночи думать, как укрыть вас от солнца, а меня — от холода, а вторую половину — делать это укрытие. Всё ясно? Спать!

Когда погас последний луч вечерней зари, из кареты кряхтя, охая и поминая всех святых себе под нос, вывалился святой отец Бертольд. Удивительно, но никаких волков в округе, видимо, не было, на лошадей даже не попытались напасть. Как им повесили торбы с овсом, так они весь день и простояли под тёплыми попонами, только сгрудились в кучу все четверо, пользуясь ослабленной сбруей. Хорошо быть лошадью! Хорошо быть вампиром! А человеком — плохо. Холодно. Ох. И все конечности затекли от скрюченной позы. И простыл он совсем, кашель так и сгибает. Ох, нелёгкая это работа — спасать вампира от самого себя! Ага. А сам дурак. Упокоил бы сразу — и не трясся бы в промороженной карете целую неделю! И это только начало, сколько ещё там, на вершине сидеть? Хотя — зачем сидеть? Надо устроить там ребятишек, и вместе с Петером уехать. Ах, ты ж, чёрт, прости, Господи, не получится! Их же каждую неделю кровью кормить надо, иначе взбесятся. И остальная еда — молоко, яйца, печёнка — где они её брать будут? Что же делать? Открыть портал можно только один раз и попасть на вершину. Портал из мира фэйери будет открыт целые сутки, но неизвестно когда. Райн Донни говорил — видно будет, когда он открывается, особенно ночью. Сияние над вершиной, да, точно. Так, это он дурак, это у него от холода мозги замёрзли. Вот зачем они сюда ехали, а? Своим порталом на вершину они могут попасть откуда угодно, лишь бы вовремя. А чтобы вовремя, надо поселиться там, откуда эта самая вершина хорошо видна — и всё! В харчевню надо, на постоялый двор — но так, чтобы можно было всё время наблюдать! Просто наблюдать, сидя в тепле. Идиот! Двое суток лишних просидел на холоде из-за собственной глупости! Нет, чтобы раньше подумать!

— Дети! Разворачиваемся! На постоялый двор! На тот, что последним проехали. Давайте-давайте, сейчас объясню.

— Ага. И нам заодно, — раздался сзади сладкий голос. — Смотрите-ка, братья, нам еды привезли! Вы же поделитесь с голодными собратьями, господа? Не вам же одним столько кровушки? И какое разнообразие! И лошадки, и человечки! Ульрих, мальчик мой, как ты вовремя, какой ты молодец!

О! Даже без морока она всё ещё была чудо, как хороша! Вились по белой коже обнаженных плеч чёрные локоны, влажно блестели алые губы, таинственно мерцали глаза…

Пещера, видимо, была естественного происхождения, а кто и когда сделал на входе прочную дверь — неведомо никому. Сейчас дверь была открыта, а из неё выходили вампиры. И не такие, как его дети, а те самые носферату, за которыми он охотился в прошлом. Но тогда они попадались по одному…

— Это Гелла. Упокойте меня, святой отец, — очень спокойно сказал Ульрих, со склонённой головой опускаясь на колени в снег перед Бертольдом. — Быстрее, пока не поздно. Над Минной она будет не властна, если цепь подчинения по крови прервётся. Я всё равно уже мёртв, а когда меня не станет, Минна сможет защитить вас и Петера…

— Ну, не-ет, — злобно замотал головой Берт. — Наоборот, берите Петера, быстро, и… За мно-о-ой! — заорал он, ломая печать портала, и пролетая в него кубарем. Вампиры двигаются очень быстро, Гелла почти успела, почти… А Берт успел, хоть и человек! Портал закрылся, покатилась по промёрзшим камням Броккена отрезанная порталом голова прекрасной не-мёртвой, собирая снег коротко отхваченными волосами. Берт победно потряс в воздухе сломанной печатью… и обречённо сник. Это была смерть. Они прошли, они на вершине, да. Но. Начало зимней ночи. Теплые вещи, меха, еда, жаровня — всё осталось в карете у подножия. А здесь… Ульрих и Минна, поддерживая под руки с двух сторон безучастного Петера, удивлённо оглядывались. Широкая и почти плоская вершина Броккена простиралась во все стороны и насквозь продувалась ветром, даже леса здесь не было. Только камни и кустарник. И снега очень мало, сдувало здесь снег.

— Зачем вы это сделали, герр Бертольд? Теперь и вы, и Петер погибнете вместе с нами, — задумчиво констатировал Ульрих.

— Не-ет, шалишь, дружок! — зашипел Берт не хуже вампира. — Ещё побарахтаемся! Так, положите Петера. Я сейчас нарисую круг против наших приятелей, если им лошадей мало покажется. А вы ищите маяк!

— Маяк? А как он должен выглядеть?

— А чёрт его знает, прости, Господи, как он должен выглядеть! Но вы его должны, просто должны почувствовать. И он где-то рядом, портал не мог открыться далеко! Ищите, дети мои, да обрящете! Ищите же! Ну! Он должен как-то отличаться от всего остального здесь! Именно от него исходит Зов!

— Ах, Зов? Тогда нам вот сюда, — показал Ульрих на большой плоский валун неподалёку. — Это на нём, сверху.

Минна согласно закивала.

— Залезаем! — скомандовал Берт. — Значит, магия крови, да? — бормотал он себе под нос. — Будет вам сейчас магия, будет вам крови… Сейчас-сейчас! Ну-ка, снег счистите! Да когти-то отрастите, как я учил! Круг мне надо, круг! Скорее, пока они не поняли. И сам маяк обмахни, вот так! Ну, с Богом! — вампиров дружно передёрнуло. — Ничего-ничего, дети мои, потерпите, сейчас отец Бертольд всем покажет! Вот такая магия! — бормотал он, склоняясь над камнем и вспарывая себе руку над расчищенной от снега полосой. Он ничего не понимал в магии, знал только то, что прочитал когда-то в произведениях весьма невежественных в ней чернокнижников. Но ведь существует же магия крови? Зачем-то приносят на чёрных алтарях страшные кровавые жертвы? Он так и не узнал никогда, что, если бы не совпадение, его добровольная жертва оказалась бы напрасной, как это и бывает в большинстве случаев…

В портале виднелись облитые лунным светом и запорошенные снегом Карпаты, оттуда веяло холодом. Кусок промороженной каменистой площадки был пуст. Уже пуст. Дети Жнеца уже прибрались после дежурной Руки Короны.

На посту орал «Слейд». Как выяснилось опытным путём, носферату крошить лучше всего было под быстрый рок-н-ролл, а сейчас, в конце смены, можно и для души.

«Он же совершенно безголосый, этот ваш…», морщились поначалу ле Скайн. Ага, кто бы спорил. Только никому, кроме «этого безголосого» оказалось не под силу вложить в своё исполнение столько азартной весёлой злости, что она прямо подбрасывает изнутри, будто сжатой пружиной, и заставляет слушателей передёргивать плечами, отбивать такт ногами и истошно орать вместе с хрипатым певцом, даже не зная языка и не понимая смысла. Дон перевёл, подогнав текст под местные реалии, но спеть с таким же эффектом не сумел пока никто. Уж слишком все сладкоголосые. Пытались даже на магию проверить — нет, чисто. Чужая культура незаметно, но уверенно завоёвывала Мир.

— «У-ла-ла ин элэй, у-ла-ла ин зе юэсэй», — с удовольствием орал Донни. Он был здесь нечастым гостем, но сегодня дежурил сам Большой Кулак и Дон решил составить компанию. Он даже сидя умудрялся приплясывать, впрочем, и Дэрри в этом плане от него не отставал. — О-о-о! — взвыли они в один голос и захохотали. Всё шло отлично!

Гораздо лучше, чем можно было ожидать, скажем так. Дон гладил себя по голове двумя руками и остальным подставлял, чтобы погладили — за то, что у них теперь была Лья. Очень тихо, скромно и незаметно за жалкую пару недель она всех построила рядами и колоннами. При этом эти «все», маршируя, как Лиса говорит, с флагами под барабан, были абсолютно уверены, что это именно их мудрые идеи с блеском воплощаются в жизнь. Начала она с того, что устроила всем очень вежливый разнос за недомыслие. Всего один пульт управления! А если сломается? А если потеряется? Пришлось сходить в мир Саймона, обзавестись ещё тремя карманными информаториями и всякой полезной мелочью, вроде солнечных батарей и левитров. Машину Саймон для этого счёл бесполезной, каким образом можно с её помощью сгладить перепад в течении времени, никто, естественно, не знал, и зачем рисковать, если есть давно испытанный способ? Тем более, магэнергии завались. Пошли цепочкой порталов, как Саймон всегда делал. В пару ящер взял с собой Ри, уж очень хотелось тому посмотреть на место, где древние варраны поклонялись драконам. Должна же быть причина возникновения такого культа? Можно было бы написать отдельную сагу об их походе, но, на самом деле, ничего интересного или героического у них не произошло. Ри даже ящера не изображал, просто поляризовался и старался держаться поближе к Саймону. Отсутствовали они две недели, хотя на Варрасе провели всего один день. И узнать что-то конкретное за этот день Ри конечно не удалось. Да, видимо, когда-то на Варрасе жили несколько драконов. Как они туда попали, почему с Проклятой Короной, чем они там занимались и что стало с ними потом — видимо, уже никто никогда не узнает. Драконы — очень древняя раса. Разве когда-нибудь попозже перетащить туда машину дэ Форнелла и нырнуть в прошлое — но это уж совсем когда-нибудь попозже…

А Риана Лья обработала так, что он и слышать теперь не хотел ни про машину, ни про исследования. Не принудила, обойди Жнец, не зашантажировала, просто уболтала — талант! Как он сказал — вперёд, но, если что — учтите, всем Созидание спою, так и знайте! Но и падолёт не последнюю роль сыграл. Всего три урока дал ему Дон по управлению, дальше сработала природная эльфийская ловкость, хорошая тренированность и чувство равновесия. Всё свободное время Риан проводил теперь в воздухе над озером Стилл. В смысле — если упадёт, так в воду, на неё «Подушка» лучше ложится. Левитр друзья ему не дали — слишком трудно было бы объяснить, что это и откуда. Решили, что откровенно светиться пока рано. А что о новом увлечении своего мужа-Короля сказала нежная, утончённая и возвышенная Королева эльфов Рэлиа — переводу на общий, конечно, поддаётся, но… Образный он очень, эльфийский язык… А ежели с цензурой — и вообще промолчала Королева, громко так, выразительно, ага. Часа три молчала на весь Дворец, аж стёкла дребезжали, а уж посуды бито-ой…

Машину тоже собрали вторую, но только механическую часть. Какие заклинания применил при постройке первой машины сумасшедший маг — никто не смог разобраться, даже исследовав со всем прилежанием выданные из сейфа хранилища артефактов записки дэ Форнелла. А без заклинаний получился просто набор деталей, зачем-то скреплённых воедино. Увы. Действующую же машину разбирать на предмет исследований не рискнули — вдруг всё равно ничего не поймут, и как восстанавливать? Её перетащили обратно в Университет и подключили к главному хранилищу магэнергии. Как и говорил Саймон, такая прорва энергии при первом запуске вылетела именно из-за отсутствия стабилизатора, и расщепление произошло из-за него же. Теперь машина потребляла вполне в допусках. Разобрались, правда, поверхностно, с принципом работы машины. Дальность и время регулировались плотностью и скоростью подачи магэнергии. При первой попытке магов они, видимо, были очень большими. Настолько, что весь контроль сгорел, вот и не замерили данных. Подключение напрямую к главному хранилищу — не шутка! Объяснить закономерность не пытались, только констатировали её наличие. И порталом пользовались всё ещё только одним. Решили, что с остальными можно разобраться и позже, пока одну проблему решить бы, с зачисткой того мира. Машину изолировали. Специально для неё поставили одноэтажный корпус на отлёте, вокруг замкнули купол магического барьера. Внутрь за барьер или наружу можно было попасть только с пропуском. Магическим, конечно, Роган систему разработал. Вдруг кто-нибудь прорвётся на эту сторону портала — но уж за барьер не выйдет и в их Мире не скроется. А то ищи его потом! Маяки порталов для отлова и уничтожения диких носферату разбросали во времени и пространстве мира Земля, включая их по очереди на сутки. В первый момент включения начиналось повальное крошилово и мочилово, потом поток добравшихся на Зов постепенно иссякал, и на остальную часть суток оставляли пару дежурных — вполне достаточно. Не спившихся на крови ординаров пока не обнаружили. Ни одного. Или у таких хватало сил противостоять Зову? Непонятно. Хоть бы одного вменяемого отловить, да расспросить, что вообще происходит — но пока не удавалось. А Каспера дэ Лези искать ещё только пытались. После того, как слегка разобрались с тем, как оно всё работает, поняли, что сразу найти его не получится. Место по картам приблизительно установили, но неизвестным оставалось время, в которое его выбросило. Предстояла скучная процедура отслеживания по крови: открыли портал, проверили отклик, закрыли. Установили годом позже, открыли, проверили, закрыли. С учётом того, что на вампиров поиск по крови вообще срабатывает плохо, вполне вероятным было не найти его никогда. Но три часа каждый день посвящались именно этой нудной работе — пока безуспешно. Реально получалось бороться только с последствиями его присутствия в том мире, но не с причиной. Удивительно много там этих последствий развилось.

Перворождённых Лья тоже успешно нейтрализовала. Под её чутким руководством и при помощи Артёма они обзавелись целым табуном лошадей, как Артём сказал — арабских скакунов, и теперь радостно над ними квохтали, забыв обо всём остальном Мире. И слава Жнецу, извини, Саймон, так они наиболее безобидны!

Та же Лья быстренько убедила Дэрри, что живым драконом быть намного лучше, чем мёртвым эльфом, и тот стал зелёным, как и можно было уже предвидеть. Ни отцу, ни Квали, а главное — маме о своём оживлении он ещё не сообщил, и в ближайшем будущем не собирался, а Дон его в этом поддержал. Зачем смущать умы лишней информацией? Отрегулировал свой вид под вампира, скрыл глаза под очками, и пока вопросов ни у кого не возникло. А из Льи получился яркий голубой дракон с серебряными блёсками внутри тела, как первые звёзды в вечернем небе. Ри воспринял это стоически. Привык, наверно. С блёстками, так с блёсками. Не в цветочек, и на том спасибо. С вами, безбашенными, чего угодно ожидать можно, от ягодок до розовых поросяток… Зато Лиса, впервые увидев Мастера Корнэла женщиной, классически похлопала глазами и изрекла ставшее сакраментальным: «Не бывает!». Все очень смеялись. А вот Лайм для Дона был теперь потерян, это Дон понял в первый же момент. Да и ладно, не проблема! Это ж Лья! Для неё не жалко! Но Лайм чего-то затормозил и засомневался. Увидев смятение на знакомом лице, Дон чуть не расхихикался, но вовремя себя окоротил. Подошёл сзади и прошептал на ухо:

— Прекрасный выбор!

Лайм нервно дёрнулся, попытался обернуться и что-то возразить, но Дон был неумолим:

— Сам страдал, что у меня жена, и нехорошо тайком, и так далее. Упустишь Лью — уважать перестану, напрочь. Учти, в прошлом она человек, а в настоящем аж целый Мастер Мечей! Вперёд, Рука Короны! — Лайм сыграл бровями и посмотрел на Лью с новым интересом. И пошёл вперёд. Его знаки внимания — отличные парные мечи с заклинанием самозаточки — Лья приняла вполне благосклонно. А то! Уж Лайм-то знает, что предложить прекрасной райе, чтобы сделать ей приятное! Вот к кому бы ещё Саймона и Дэрри приткнуть? Ничего, дело наживное. А Фэрри подождёт, маленький ещё. В смысле — как дракон. Единственный оранжевый, Саймон не в счёт, он золотой. А Ри уже и не напрягался. Дракон и дракон, и слава Выси бескрайней, а цвет — а что цвет? Какая, в сущности, разница? Ну, да, и его обратили, а как иначе? В свой мир возвращаться Фэрри отказался наотрез, и что бы он делал в их мире с собачьей внешностью? А если ещё Перворождённым, обойди Жнец, на глаза попадётся — совсем караул. Лиса поговорила с ним и заявила, что Фэрри — хороший человек. Свой. Наш. Она и без Видения сказать может.

— Вообще-то, не человек, — поправил Дон.

— Вот уж нет! Вот уж какой он нечеловек — я, как раз, не знаю. Может на нечеловечий взгляд он вообще моральный урод и преступник. А человек вполне хороший, — упёрлась Лиса.

— Ага-ага, страшно спросить: а что оно такое-то — «хороший человек»? — прицепился Роган. — Это, знаешь, понятие спорное! Вот попросит тебя кто-то, причём, именно человек, ни эльфу ни вампиру одалживаться и в голову не придёт! И ты ему прошеное дашь или сделаешь — это хорошо?

— Ну-у, да-а…

— Ага-ага! Только в следующий раз он уже не будет думать, как сделать самому, он просить пойдёт! Тебя. Или ещё кого. Так и будет клянчить каждый раз, оно ж проще, чем самому справляться! И как? Добро ты ему сделала? Или зло? И кто тогда хороший? Ты? Он? Ага!

— Ну, хотя бы, тот, кому не доставляет удовольствия делать пакости окружающим, — подбоченилась Лиса.

— Ну уж, нет уж! — возмутился Роган. — Пакости, значит, делать можно, но если без удовольствия, так всё в порядке, что ли? Вот уж тут уж вылезет вопрос, что считать пакостями! Тут уж у всех своё понимание, ага-ага! Вот сделает он что-то, и что? Мало того, что люди все разные, а уж что для эльфа пакость — для вампира вообще счастье! А человек один и тот же! Ага?

— Ой, да что ты! — вылез Йэльф. — Вампиры тоже все разные… — и понеслось! Чуть не переругались все, споря, какого нечеловека можно считать хорошим человеком…

А Дон задумался. Вот странно: почему-то никогда не говорят «хороший эльф» или «хороший вампир», хотя выбивающихся из общей массы в ту или иную сторону в любой расе хватает. И критерии «хорошести» у каждой расы свои, но меряют почему-то всегда по человеческим понятиям. А почему? Хороший, то есть правильный, вампир ле Скайн с точки зрения эльфа или человека — тварь вопиюще безнравственная, аморальная и развратная. А нормальный на-райе для вампира или человека — создание патологически изнеженное, слабонервное, жалости не вызывающее потому только, что вампиры к ней в принципе неспособны. Вот, например, Квали. С точки зрения эльфов он ужасен, по крайней мере — был, пока служил в Руке Короны. Убийца на окладе, обойди Жнец! А с точки зрения вампиров — отличный парень, побольше бы таких! Но никогда не скажут про эльфа — «он хороший вампир». Скажут — хороший человек. А про человека сказать: «Ну, ты, прямо, как вампир!» — это что-то нехорошее, а под «прямо эльф» подразумевается умиленное сюсюканье, и это тоже мало кому нравится. Или люди — золотая середина? Могут и пожалеть, и убить — как карта ляжет… Интересно, а про драконов как будут говорить?

По крайней мере, тест, который предложил Дон — визит в «Золотой лис» — Фэрри прошёл безукоризненно. Под личиной, конечно. Дон нашёл-таки, как использовать то, что Рола — Граничник! С другой стороны — как-то проверять претендентов надо? Хотя Лиса и сказала, что это не совсем то. Отсеиваться-то будут те, что могут быть опасны для самой Ролы, или для благополучия и благосостояния её близких… впрочем, Лиса с Доном и есть источник её благосостояния, так что может прокатить… Человеческий облик у Фэрри получился довольно тощим и остроносым. Выйдя из портала перед магистратом Найсвилла, «Золотой лис» Фэрри благополучно нашёл, был представлен Роле, как сотрудник и друг Дона, и удостоен жалостного: «Ой, худенький-то!» с непременным прятаньем щёчек в ладошки и сокрушенным покачиванием головой. И так Рола прониклась его видимой заморенностью (Уж вы-то, райн Донни, взрослый уж, а ему-то расти ещё, кушать-то надо, а с работой-то вашей вам и некогда, поди-ка!), что принялась кормить гостя с энтузиазмом просто устрашающим, видимо, пытаясь за один раз, немедленно, исправить досадный недочёт в его облике. После четвёртой тарелки поджарки с картошкой он взмолился о пощаде и был отпущен, но с обещанием, что никогда не будет забывать хорошо кушать. И он обещал, он что угодно готов был пообещать, лишь бы вырваться из-под напора сокрушительной заботливости этой доброй женщины! Ох, и знатно повеселилась вредная Лиса над его муками!

— Слушай-ка, а что это у меня браслет слежения мигает? — удивился Дэрри. — Вроде, у меня таких порученцев нет давно?

— Мигает? Странно. А на что мы настроены?

— Карпаты. 1575 год.

— А-а, так это нашего райна Берта кто-то того… распячивает! Только не здесь, на другом маяке. Ты его, видимо, с наблюдения так и не снял, когда его назад отправляли. Не снял? Во-от. Канал-то открыт, вот и приходит нам сигнал. А нашему Бертику кранты приходят. Каждому своё, как говорится, — принялся Дон перенастраивать портал.

— «Нашему» Бертику? Это когда это он нашим успел стать? — покосился на него Дэрри. — По-моему, тупой, как этот… как это? Фантик? Нет, фанатик…

— Не-не, не прав! Замечательный мужик, упёртый насмерть, но замечательный! Ты просто с ним не общался. Отважный до идиотизма, совершенно безбашенный! Герой! Лиса это называет «синдром белого рыцаря». Не про него, правда, говорила, но ему подходит на все сто! Ты бы видел, как он на Саймона смотрел! Живой бог — шутка сказать, хоть и чужой! И что ты думаешь? Всего обошёл, за хвост дёрнул и сказал, что знание убивает веру! Потому, мол, и на своего Бога посмотреть проситься не будет. Ибо, если будет знать — не сможет верить. Чувствуешь, как завернул? Философ! Саймон аж припух, бедный! А потом обрадовался страшно, прямо перевозбудился, что хоть кто-то в него верить не пожелал! — захохотал Дон. — Достало бедняжку всех уговаривать «Не бог я, не бог! Ну, какой из меня, на хрен, бог?» Прям полюбил он этого «отца воинства». А я ему дракона своего показал — так он чуть из сапогов не выпрыгнул! И не от страха, уверяю тебя — от восторга. И как думаешь, что сказал?

— Ну-у, не знаю, — растерялся Дэрри. — Если говоришь, что наш — наверно, покатать попросил?

— А то! — обрадовался Дон. — Именно, что покатать!

— Ну, и? Покатал?

— А то! — хмыкнул Дон. — Он сначала охал от счастья, потом страшно расстроился, что Мир всё же круглый. А потом заявил, что это ничего не значит, это наш мир, а не его. Я тебе говорю — замечательный мужик! Люблю таких! Логика железная, и мозги чугунные. Что угодно говори, показывай, доказывай — всё равно свернёт на мудрость этого их Творца! Всё в руках его, просто мы, тупенькие такие, замыслов его осознать не можем. По определению, понял? Ибо не положено. Удобно, да? — Дэрри уважительно повёл головой. — Во-во, я тоже оценил! Что-то вроде взятых на взгляд, но с сохранением видимости свободы воли. Типа, я дурак, и взятки гладки, все претензии к Творцу! — засмеялся Дон. — Свистни-ка Руке, они там хорошо на диване дежурят, от храпа стены прогибаются. Подождать бы, конечно, пока придут, но, боюсь, не доживёт наш райн. Аккуратно прикрой меня — там, наверно, дряни полно. Драться без Руки не будем, Берта выдернем и закроемся. Готов? Опускаю.

Время уходило, уходила кровь. Медленно, по капле. Кап — минута. Кап — другая. Он замотал руку, но слишком уж глубоко он себя резанул впопыхах, и кровь всё равно сочилась. Берт еле успел замкнуть круг, а зализать рану Минна с Ульрихом уже не успели. Кровь, даже не запах её, а ощущение, привлекла целую стаю тварей, но она же служила и самой надёжной защитой от них. Только очень уж много её понадобилось на прорисовку, и слишком мало осталось самому Берту. Встать он уже не мог, лежал плашмя на камне, поддерживая другой рукой кулак с капающей на камень маяка кровью. Рядом лежал старый Петер, ему было всё равно. Минна и Ульрих стояли спиной к спине над двумя телами и экономно отмахивались когтями от наседавших со всех сторон монстров. Именно со всех сторон — по воздуху рвались летучими мышами, на камень лезли, цепляясь когтями, серебристый и безобидный с виду пушистый туман накатывался вкрадчивыми волнами на незримую черту, прорисованную кровью и замкнутую на крест из куска гроба Господня. Круг сдерживал их атаки, но они всё равно тупо лезли, невзирая на дымящуюся шкуру, упорно, настырно. Неразумно. Просто дикие голодные звери, и, как зверей, их даже ненавидеть не получалось. Бертольд понимал, что уже совсем скоро умрёт, истечёт кровью, но на душе было удивительно спокойно и светло. Никогда так не было, даже когда молился. Он сделал всё, что мог, спасая эти две души. Их ещё можно спасти, они ещё чисты, он уверен! А теперь тела их сожжёт рассвет. Но это быстро, хоть и больно. Зато души их останутся чисты и войдут в царствие небесное. Мальчик искренне раскаялся в том, что совершило его тело. Они оба исповедались ему ещё в дороге, и он отпустил им их смешные, совсем детские грехи. Он имел на это право, сана его никто не лишал. Вот ему грехи отпустить оказалось некому, и отходную над ними над всеми никто не прочитает. Но господь всеведущ и всемилостив, он поймёт и примет их, даже без молитвы. Берт-то умрёт первым, немного уж осталось. И это хорошо, тварям из-за черты уж точно его крови не достанется. Да, просчитался он. Надо было сообразить про постоялый двор раньше, тогда все остались бы живы. Но… пусть так. Так тоже неплохо. И он молча, про себя, чтобы не повредить телам детей своих, начал проговаривать в уме отходную, «Domine Jesu, dimitte nobis debita nostra salva…». И тут сверкнуло вокруг голубое сияние, ударило по глазам, уже привыкшим к темноте.

— Ёп-пера Столичная! Это что за нафиг? — раздался над ним такой знакомый голос.

— Это… дети мои… наши… — последним усилием вспыхнувшей надежды приподнялся Святой отец Бертольд. И упал, потеряв сознание, на мёрзлый окровавленный камень самой высокой вершины Гарца.

Дон с изумлением осмотрелся. Круг на камне, очерченный кровью. Внутри двое свирепо ощерившихся детей… (детей?!!) в жёсткой полутрансформации яростно защищают истекающего кровью райна Берта и ещё какого-то человека от стаи в хлам обезумевших ординаров. Бред! Дэрри сориентировался быстрее. Подхватил людей, втащил в дежурку — затопчут ведь!

— Эй, наши! Давайте сюда! — окликнул Дон детей. — Быстро сюда, закрываю! — и вдруг дошло: они его не понимают! Нет на них амулетов-переводчиков, как на Берте. Хоть изорись — он для них только ещё одна тварь, подлежащая уничтожению, да ещё и подкравшаяся со спины, поэтому самая коварная и опасная. Но — маленькие они ещё, с Донни драться. Увернулся от когтей, цапнул, за что попало, дёрнул на себя, и мимо, и за себя, Дэрри, прими, и рычаг резко вниз, руки дракой заняты — коленом достал! Стабилизатор сдох — пофиг, Лиса ещё сделает, а вот трёх тварей, влетевших таки в портал, прихлопнуть немедленно. Трое на них с Дэрри — это грустно, скорость у них на уровне, могут и поцарапать. Ладно бы их с Дэрри, но тут ещё двое людей в отключке, охота-то на них. Где Рука шляется? Дэрри же вызывал! Ага, вот они. Теперь только выйти отсюда, пока свои с чужими не перепутали! Да не рыпайся ты, вот ведь вёрткая какая! Свои это, свои, понимаешь? Всё уже, всё! Всё кончилось. Так, цыц! Дэрри, этих в Госпиталь, обоих, быстро. Рука Короны, дело Жнеца! Благословенная, здесь обморожение, а здесь и обморожение, и потеря крови, и переохлаждение у обоих, сразу в ящик! По моей страховке, вот карта. Что стоим? Это Поиск, благословенная, там на десяток таких хватит. Да шевелитесь же! А то, обойди Жнец, их ещё и обращать придётся, и кажется мне, что никто меня за это не поблагодарит!

Так, этих пришибли? Не, ребята, не расслабляйтесь, там ещё много! Ща музычку врублю, веселей будет. Готовы? Открываю. Мочи их, ребята, тут наших нет! Уан, ту! Уан, ту, фри, фо!

Вот он и опять тут. Правильно, наверно, говорят: от судьбы не уйдёшь. Очнулся он, конечно, в неприятном месте, что уж тут скажешь! Какой-то гроб с киселём. Но освещённый: вездесущий светляк эльфийский изнутри на крышке прилеплен. Ну, и сел сразу, а как же! Ага. Чуть опять не отключился, искры из глаз, как лбом треснулся! Из-под киселя-то не видно, крышка там, или что. Свет — и свет, на свет и потянулся… Хорошо, райн Донни предупредил местных, что пациент неопытный, вот и дежурили рядом с ним. Как он… постучался, так и открыли.

Только в коридор вышел — Минна на шее с визгом повисла. А рядом Ульрих стоит, улыбается клыкасто. Сказали им, когда примерно он в себя придёт, сидели, ждали. Как же хорошо! Дети мои, как я счастлив! Вы уже посмотрели этот Мир? Ну, и как вам? Я был прав? А-а, то-то же! Хохочут! Всё бы вам смеяться, нежить вы этакая! Ну-ка, ведите меня обедать. Я вас кормил, теперь вы меня покормите!

Райн Донни, как я рад! Нет, правда, рад! Удивительно, но я скучал по вашему сумасшедшему миру. И только сейчас это понял. И о вас, представьте себе! Всегда приятно пообщаться со столь образованным, э-э-э… райном. Вы написали что-нибудь новое? Почитаете? Куда приглашение? Во Дворец? Вы ничего не путаете? Награждение? Мне? За что? За спасение? Но… я просто сделал так, как посчитал правильным… Это же дети, разве можно иначе? Ну-у, не совсем живые, да, но Господь простит, он всемилостив, я же вам говорил. Но-о… мне не в чем пойти… да? Но мне неудобно. Я ведь не смогу отдать… смогу? Премия? Тогда да, тогда с удовольствием! Нет, на Базаре я не был, нет, ни разу. А… простите, а Петер? Неужели выжил? Надо же, а я боялся… Но я рад за Ульриха, я очень боялся, что… Знаете, мальчик же неопытный, мог что-нибудь не так сделать, а начинать новую жизнь с убийства, пусть и нечаянного — как-то нехорошо. Там такой холод. Знаете, райнэ, это у вас немного недодумано. Самим-то вам холод не страшен, но ничего не запасти, а в результате там совершенно нечего есть. Может, кто и был нормальным, но, пока ехал, пока ждал… Очень уж сильный он, этот ваш Зов. И зимой — очень неудачно. Если бы оттуда постучаться можно было, а так… Ах, уже поняли? Ульрих рассказал? Ну, и хорошо. Знаете, райн Донни, кажется, я понял, что за миссию уготовал мне Господь. Я поселюсь там, на Броккене, или рядом, и стану проводником для таких вот заблудших. Там, знаете ли, не то, что лихих людей и бандитов — там даже волков не осталось. Съели, а как же! Всех! Опасно, да, но, думается мне, с помощью Господней справлюсь. Вы меня проконсультируете? Кого лучше на кровь разводить — поросят или кроликов? Приют для умалишенных, как у вас, я вряд ли осилю, это, скорее, новый монастырь закладывать надо, но меня вряд ли поймут. А вот скотину держать смогу. Как думаете, премии хватит мне на обзаведение? Корона? Все расходы? Вы уверены? Потрясающе! Знаете, если ещё хоть три-четыре души удастся мне спасти для Господа, переправив в ваш мир — уже буду знать я, что не напрасно прожил жизнь свою! Ох, Господи, прости меня, грешного, благодарю тебя за милости твои, что спас бренные тела наши и не оставил чистые души сии на растерзание зла бессмысленного! Всё в руце твоей, и не остави нас в юдоли скорбей наших, ибо не ведаем, что творим. Прости, Господи, неразумных чад твоих, ныне и присно и вовеки веков. Кирие элейсон, кирие элейсон!