Гость из будущего. Том 2

Глава 18

Спустя примерно час, когда переменчивое ленинградское солнце вдруг ни с того ни сего, решило порадовать нашу съёмочную группу своими теплыми и даже жаркими лучами, удалось провести всего одну нормальную репетицию. Однако во время неё музыканты играли как на похоронах, танцоры, сами того не желая, толкали кинооператора, который спиной медленно отходил от сцены по танцевальной площадке. А ещё сама передача кинокамеры главному оператору, который сидел на платформе съёмочного крана, получалась неровной с разными ненужными рывками. Лично я, за этот час взмок, словно разгрузил вагон с цементом.

— Давыдыч, две минуты и снимаем, — махнул я рукой и, подойдя к нашей киношной палатке, где можно было выпить воды и кваса, а так же съесть бутерброд с плавленым сырком «Дружба», попросил кружку воды.

Удивлённая костюмерша Галина Васильевна, которая по совместительству приглядывала за всем этим хозяйством, сначала мне предложила холодный квас. Но так как в данный момент пить не хотелось, я всё же потребовал обычной «аш два о». Затем стащил через голову мокрую от пота рубаху и, оставшись в одной майке алкоголичке, вылил содержимое кружки на свою буйную голову.

— Режиссёр к работе готов, — прорычал я, сжав в правой руке мегафон.

— Не убейся, — захихикала костюмерша.

— Я сейчас всем покажу, как надо снимать кино, — я, словно шашкой, потряс громкоговорителем и решительно направился к нашему киношному крану, чтобы весь киносъемочный процесс держать под неустанным контролем.

— По какому праву перекрыли улицу⁈ — вдруг, откуда не возьмись, выскочил какой-то настырный дедуля в интеллигентной шляпе и с очень вредным въедливым выражением лица.

— А по какому праву на этом самом месте Пётр Первый основал столицу Российской империи⁈ — рявкнул я, отодвинув старичка в сторону. — Неужели нельзя было найти место без болот, каналов и поближе к Москве?

— Вы сейчас несёте какой-то откровенный бред! — пискнул старичок.

— И это только цветочки! — прорычал я. — А скоро пойдут и ягодки. Ещё немного и я кого-нибудь точно разорву на составные части тела. Приготовились к съёмке! — заорал я в мегафон, мгновенно позабыв про недовольного горожанина. — Музыканты, отставить похороны советской эстрады! Массовка, которая танцует, перестаньте пялиться в кинокамеру, оператора не толкать, двигаться в кадре весело и элегантно! Сплясать нужно так, чтоб не было стыдно перед Голливудом! Шевчуков, отойди от осветительных приборов! Кто-нибудь ради советского кинематографа отгоните Шевчукова! Навязали на мою голову, — буркнул я себе под нос, смахивая пот со лба. — Анютка, давай хлопушку! — я снова гаркнул в «киношный матюгальник».

Моя соседка выскочила на сцену и перед недовольным лицом Эдуарда Хила, ужасно писклявым голосом прокричала:

— Эпизод восемь! Сцена один! Дубль один!

Затем раздался хлопок дощечек, и певец Хиль моментально нарисовал свою фирменную обаятельную улыбку, за которую его на долгие годы полюбил весь советский союз. И вот из двух больших колонок на всю набережную зазвучала песня «О чём плачут гитары»:

Почему в семнадцать лет

Парню ночью не до сна?

Почему в семнадцать лет

Песня немного грустна…

Ассистент главного оператор медленно стал отступать спиной к киношному крану, снимая с плеча из «Конвас-автомата» Эдуарда Хиля и его музыкантов, и танцующая массовка на какие-то секунды наконец-то позабыла, что идёт съёмка и принялась отжигать в танце на всю катушку. И только я порадовался тому, что дело сдвинулось с мёртвой точки, как огромная толпа народу, которая смотрела на наши муки творчества со стороны перекрытой дороги, надавила на хлипкий наряд постовых милиционеров и ломанулась на танцевальную площадку.

— Снимай! — заорал я в «матюгальник», — съёмку не прекращать! Стоять до конца, как двадцать восемь Панфиловцев!

И на мою удачу ассистент главного оператора в этот самый момент успел передать на кран Дмитрию Месхиеву портативную кинокамеру «Конвас-автомат». Стрела мощного кинокрана взлетела вверх, поэтому я мысленно перекрестился и поблагодарил своего киношного ангела хранителя. А над набережной нашего героического города на Неве зазвучал зажигательный припев песни:

Плачут гитары ну что же пусть,

Если на парня находит грусть,

То виноваты во всем они,

Только они одни…

— Снимай, Давыдыч, снимай, я тебя умоляю! — заорал я немного охрипшим голосом, видя какое броуновское движение началось на танцплощадке. — Хоть бы обошлось без брака на плёнке, по второму разу такое не снять, — пробурчал я себе под нос.

Почти час сотрудники милиции выдворяли со съёмочной площадки, набежавших туда «зайцев». За это время съёмочная группа успела покурить, подкрепиться бутербродами и выпить кофе с чаем. И чтобы сердце полностью успокоилось, лично я своего ассистента Генку Петрова, сунув ему в руки пятёрку, предназначенную для взятки, послал с тремя коробками отснятой киноплёнки на студию.

Вообще надо сказать, что брак нашей отечественной плёнки доходил до угрожающих 20-и процентов. Цветной «совколор» из-за более сложной технологии изготовления портил нервы режиссёров гораздо чаще, чем более бюджетная и простая в производстве чёрно-белая киноплёнка. Мне же пока на качество этого продукта советской промышленности везло. Вы только представьте: огромная массовка, пиротехника, танки, пушки, самолёты, которые по команде стреляли и летали целый день, угробив кучу съёмочного бюджета, а в результате на экране в центре изображения пузыри, полоски и гигантские насекомые с гигантской пылью. Так и спиться не долго.

— Потому что всем на всё насрать, — буркнул я неожиданно вслух.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Дмитрий Месихиев, который сидел со мной за одним столиком, вместе с Нонной Новосядловой и Львом Прыгуновым.

— Пока не будет личной заинтересованности в результатах своего труда, всем будет на всё насрать, — шепнул я, так как мне лишние проблемы за антисоветские разговоры были не нужны.

— Поясни, — потребовала Нонна.

— Допустим, — буркнул я, — я — молодой специалист, который пришёл работать на «Шосткинский химкомбинат», где производят нашу многострадальную плёночку. Я — молодой, азартный парень, горю работой, так как мне хочется развернуть этот мир к добру и свету, поэтому впахиваю на своём рабочем месте за троих. Проходит пять лет, но мир почему-то не меняется к лучшему, и за своё трудовое рвение мне выдают в кассе те же самые копейки, как какому-нибудь лодырю и пьянице, который надо мной смеётся и подтрунивает. «Тогда какой смысл надрываться? — думаю я. — Чё там опять? Плёнка с браком? Да хрен с ней! Насрать! Мне за её качество денег не платят. У меня дома — жена, дети, дача, денежные халтурки и огород. Вот ради чего я буду жить, а всё остальное гори синим пламенем».

— Так уж и всем насрать? — прошептал Месхиев, покосившись по сторонам. — И нам, творческой интеллигенции, насрать?

— Мы — другое дело, — тяжело вздохнул я. — Снимем своё кино, окунувшись в работу не жалея себя, вложим в фильм все лучшие качества души, и тогда, когда наша кинокартина выйдет в прокат, она будет радовать и нас, и зрителей, делая этот серый мир чуть-чуть лучше и светлее. Пройдёт пять, десять, двадцать, тридцать лет, а с экрана наши киногерои всё так же будут улыбаться, и дарить тёплые и нежные чувства, заставляя людей сопереживать. У нас есть ради чего жить.

— На что вы намекаете, товарищ Феллини? — хитро ухмыльнулся Лев Прыгунов. — Неужели мы под чутким руководством партии не туда идём, не туда поворачиваем?

— Репетировать надо лучше, — хмыкнул я. — И давайте уже снимать сцену встречи следователя прокуратуры Анастасии Абдуловой и агента под прикрытием Ивана Крылова, по кличке Кот.

— Правильно, — кивнул головой главный оператор Дмитрий Месхиев, — меньше слов, больше съёмок.

— Только у меня ус отклеился, — пожаловался Прыгунов, вставая из-за стола.

— Поутру надев усы, не забудьте про трусы, — хохотнул я. — И, нацепив красивый бант, не забудьте про талант. Общая готовность пять минут! — рявкнул я в мегафон.

В четверг 23-го июля наш ленфильмовский просмотровый кинозал был забит до отказа. Полюбоваться на первые 12 эпизодов будущего детектива «Тайны следствия», чтобы потом результаты моего труда расколошматить в пух и прах, пожаловали почти все режиссёры киностудии. Однако кроме «инженеров человеческих душ», к которым нашего брата кинорежиссёра смело можно отнести, в зале рядом с директором Ильёй Киселёвым сидел ещё один важный товарищ, который представлял Второй главк КГБ.

И если я не ошибался, то после реформы Александра Шелепина, это подразделение специализировалось на антисоветчине и контрразведывательной работе на особо важных предприятиях. Звали непрошеного гостя — Василий Тимофеевич, рост он имел ниже среднего, и лицо сотрудника КГБ по хорошей русской традиции было мало запоминающимся, похожем чем-то на раздавленную сливу. А вот если эту «сливу» мысленно залить ботоксом, то такое могло получиться, ну до того красиво, что я при встрече чуть было не вздрогнул.

Кстати, именно из-за кэгэбэшника перенесли просмотр рабочих эпизодов с понедельника на четверг, сбив мне тем самым график съёмок. Поэтому в затемнённом кинозале, сидя на отдельном стульчике около прохода, я от бессилия сжимал кулаки и тихо скрежетал зубами. А с другой стороны, хронометраж первых 12-и эпизодов составил 36 минут, вышло примерно по 3-и минуты на каждый, а 13-й эпизод, как не крути, меньше 9-и или 10-и минут не получался. То есть он один шёл за три.

«Ничего-ничего, — успокаивал я сам себя, — завтра запечатлеем для киноистории захват банды вора Кумарина, и не только нагоним съёмочный график, но ещё и сокращать кое-что придётся. Мне „вода“ в детективе без надобности». На этих успокаивающих нервы мыслях, я перевёл взгляд на экран кинозала, где Эдуард Хиль пел и улыбался задорной обаятельной улыбкой:

Почему в семнадцать лет

Парню ночью не до сна?

Почему в семнадцать лет

Песня немного грустна?

Далее кинокамера взлетела вверх и в кадре появилась толпа народа, которая словно морская волна накатила на сцену с музыкантами. К счастью, Эдуард Хиль и его бравые парни не пострадали. Сотрудник КГБ при виде, распоясавшегося народа, нервно поёжился в кресле, что меня, признаюсь честно, позабавило.

А тем временем на экране к столику, где сидела «следачка» из прокуратуры Анастасия Абдулова, в исполнении Нонны Новосядловой, подошёл агент КГБ под прикрытием, Иван Крылов. Квадратная короткая борода, усы и чёрные очки придавали образу, созданному актёром Львом Прыгуновым, брутальности, загадочности и интеллекта.

— Хау а ю, детка, как дела? — хохотнул агент КГБ.

— А вы, молодой человек, случайно ничего не перепутали? — немного зло ответила Нонна.

— Никак нет, сударыня, — вновь засмеялся Прыгунов-Крылов, присев за столик. — Никто кроме вас в этом кафе не читает «Советский экран». Между прочим, дефицитный журнальчик, — буркнул он и, взяв со стола это ежемесячное издание, на обложке которого улыбался Павел Кадочников в форме нашего разведчика, раскрыл первую страницу.

— Хау а ю, бэби, а не детка, — проворчала «следачка». — Точность — вежливость королей. Что можете сообщить по нашему делу? У меня мало времени.

— У меня тоже, — хмыкнул агент КГБ. — Есть один адресок коллекционера досок.

— И какие он коллекционирует доски? — очаровательную улыбку на своём лице нарисовала Нонна. — Гладильные или кухонные?

— Смешно, — улыбнулся и Лев Прыгунов. — Доски — это иконы, бэби. В общем, этот человечек недавно обзавёлся картиной не то 17-го, не то 18-го века. Для кого он взял данное произведение искусства или для чего? Пока неизвестно.

— Давайте адрес, я сейчас же позвоню товарищу подполковнику, — с жаром прошептала девушка.

— Нет-нет-нет, — помотал головой агент КГБ, — так дело не пойдёт. Если вы этого коллекционера сегодня же возьмёте, то три года моей работы полетят коту под хвост.

— И что вы предлагает? — пролепетала Нонна, впервые с интересом посмотрев на своего собеседника.

— Предлагаю сегодня вечером навестить этого коллекционера вдвоём. Я переоденусь в иностранного туриста, вы представитесь моим переводчиком. Прощупаем этого товарища на предмет продажи. Доллары для задатка у меня есть, если он начнёт вилять хвостом. Заодно и посмотрим, ваша это картина или нет. И вообще, чем больше коллекционеров работает на нас, тем меньше икон уедет в антикварные магазины Лондона и Парижа. Кстати, забыл представиться: Иван Крылов, меня зовут как знаменитого баснописца. Можно просто Иван и на «ты».

— Окей, бой, — хохотнула Нонна и, протянув руку для рукопожатия, представилась, — Анастасия Абдулова, можно просто Настя. Для оперативной работы Зина, Зинаида.

— Смешно, — тихо засмеялся агент КГБ, пожав нежную ручку девушки.

Затем на экране снова появились музыканты, и Хиль запел припев будущего песенного хита:

Плачут гитары ну что же пусть,

Если на парня находит грусть,

То виноваты во всем они,

Только они одни.

«В этом месте, нужно проигрыш песни завести под картинку», — подумал я, когда после музыкантов в кадре резко с громкими уличными шумами появился Невский проспект. Люди спешили по своим делам, а редкие легковые автомобили, уступая по численности автобусам и троллейбусам, неслись по неизвестным адресам. Далее из комиссионного магазина вышел лейтенант Вячеслав Волков, в исполнении Евгения Стеблова.

— Пусто? — спросил его, ожидавший на улице старший лейтенант Владимир Казанцев, которого играл Олег Видов.

— Глухо, как в танке, — кивнул Слава Волков, и парни вместе двинулись по Невскому проспекту в сторону Казанского собора.

— Ничего-ничего, — заулыбался Казанцев, — как говорит наш подполковник Петренко: «Хорошего опера, словно волка, ноги кормят». А нет ног, то и нечего претендовать на еду. Понял, товарищ лейтенант?

— Юмор у тебя, Казанова, детсадовский, — обиделся Стеблов-Волков. — И тамбовский волк, тебе товарищ. Понял? Вот куда теперь ехать?

— Ясное дело куда, — хмыкнул Володя Казанцев, — махнём на Балтийский вокзал, прогуляемся по Митрофаньевской барахолке. Должны же воры куда-то скидывать свой хабар. Им серебряные ложки и разные прочие побрякушки ни к чему.

И тут навстречу оперативникам вдруг вышла компания туристов, которые весело и дружно под гитару запели:

Просто раз и навсегда

Наступает в жизни час,

Тот нелегкий час когда

Детство уходит от нас…

На этом фрагменте лично я улыбнулся, потому что вспомнил, как во время съёмки обычная группа студентов-туристов, проходя мимо, подкинула мне эту идею — снять такой маленький, оживляющий диалог, эпизодик. Кстати, эти же парни и девчонки с большими настоящими рюкзаками, одетые в спортивные костюмы, под камеру с песней и прошлись.

— Весёлые ребята, — буркнул Волков. — Перекусить бы чего?

— Что желаете, товарищ лейтенант? — вытянулся в струнку Казанцев, изображая официанта. — На первое у нас сегодня пирожки с картошкой, на второе — пирожки с мясом.

— А на третье? — с кислым лицом протянул Стеблов-Волков.

— На третье, по заявкам оперативных сотрудников города Ленинграда, мороженное пломбир, — захохотал Видов-Казанцев.

— Годится, — кивнул головой Волков. — Только давай поступим так, я сгоняю за кефиром, а ты за пирожками и мороженым?

— И нет нам покоя ни ночью, ни днём, — запел Казанова, — погоня, погоня, погоня, погоня…

— За кефиром и пирогом, ха-ха, — закончил песню Слава Волков. — Встречаем у памятника Барклаю де Толли.

«А ведь „Неуловимых мстителей“ Кеосаян ещё не снял, — усмехнулся про себя. — Зато мотив знаменитой песни уже сочинён. Пользуйтесь на здоровье, Эдмонд Гарегинович, не стоит благодарностей. Кстати, эта трилогия про юных революционеров скоро с огромным успехом пройдёт по кинотеатрам страны. Потому что среди зрителей запрос на боевики с хорошим экшеном более чем велик. А значит и моё детище в кинопрокате пойдёт на ура».

А на экране, после того, как Волков и Казанцев разошлись в разные стороны, на несколько секунд появился памятник фельдмаршалу Барклаю де Толли. Между прочим, перед Казанским собором был установлен и памятник другому фельдмаршалу — Кутузову. Однако изваяния знаменитых полководцев запечатлели в таких странных позах, что в местном фольклоре моментально родился такой стишок:

Барклай де Толли говорит:

— У меня живот болит.

А Кутузов отвечает:

— Вон аптека, полегчает.

Именно поэтому Михаил Кутузов в моём детективе и не засветился. После памятника Барклаю в кадре вновь появились Слава Волков и Володя Казанцев. Сыщики сидели на скамейке и ели самое вкусное в мире советское мороженое, если нам, конечно, не врала отечественная пропаганда.

— Слушай, Казанова, я вот что подумал, — задумчиво промямлил Волков, — а ведь следы, которые преступник оставил на пожарной лестнице, сделаны специально для нас, чтобы запутать следствие.

— Ты, Славка, что имеешь в виду? — буркнул Казанцев. — Квартирную кражу на Невском или хищение картины из музея?

— Я говорю про музей, — закивал головой Слава Волков. — У меня всё время не идёт из головы то, что вор вырезал холст ножом, причём не очень острым. Ну не мог профессионал, который отмычкой ловко вскрыл замок на пожарной лестнице, прийти на дело без бритвы или скальпеля.

— Форс-мажор, — пожал плечами Казанова. — Преступник надел не ту куртку. Я вот тут как-то пришёл на работу в новом пиджаке, хватился, а пропуска-то и нет. С вчера забыл переложить. Ха-ха.

— Нет-нет, — криво усмехнулся Волков, — ты себя с преступником не ровняй. Для него такой промах может слишком дорого обойтись, это для него вопрос жизни и смерти. Картину выкрал кто-то из своих. Кто-то из реставраторов. Они ведь всё время переносили скульптуры из запасников в зал…

— Постой-постой, — перебил товарища Казанова. — Вырезать холст из рамы — это ведь дело одной минуты, а вытащить скульптуру из ящика, где она лежит среди стружек и опилок займёт примерно минут десять или пятнадцать, которые никто не проверит. Вот тебе и временной гандикап. И потом, у них ведь в реставрационной мастерской чёрт ногу сломит, и на первое время там легко можно было бы припрятать украденный холст.

— Вот и я чём говорю, — пробурчал Вячеслав Волков. — Завтра утром нужно ехать в музей и в мастерской реставраторов обследовать каждый уголок.

— Поздно, — хмыкнул Казанцев. — Холст уже перепрятан и его вот-вот должны передать заказчику, нашему иностранному туристу Питеру Баткину.

— И из чего следует такой вывод?

— Раньше отъезда на родину господин Баткин рисковать точно не будет, так как его номер могут обыскать, — улыбнулся Казанова. — Картину у преступника он возьмёт только в день вылета в Москву, где у него пересадка на Лондон.

— И когда это произойдёт? — спросил Волков, доев мороженное.

— Официально он улетает через неделю, но время вылета может в экстренном порядке и измениться, — буркнул Казанцев, вытирая пальцы платком. — И сегодня моя Аннушка узнает — так это или нет? Всё, поехали на барахолку, время не ждёт.

Володя Казанцев сначала, оперевшись руками о скамейку, сделал уголок, затем вскочил на ноги и выполнил несколько упражнений из комплекса утренней зарядки.

— Вперёд, мой друг, нас ждут великие дела, — захихикал Слава Волков, который спортивной разминкой пренебрёг.

— Не великие, а грандиозные, — засмеялся Казанова, — пошли.

Далее на общем плане сыщики прошагали по Невскому проспекту, миновав припаркованный маленький «горбатый» Запорожец серого цвета. И буквально через секунду из этого миниатюрного автомобиля вылез Савелий Крамаров, то есть наш новоиспечённый фарцовщик Федя Косой. «Этот момент обязательно нужно подзвучить музыкальной темой „Вода-вода, кругом вода“», — подумалось мне, когда на экране крупным планом появилось комичное лицо Крамарова, выразительные глаза которого зыркали по сторонам. И в зале тут же раздался дружный хохот моих коллег по киношному ремеслу.

— Здравствуйте, — поздоровался с Федей Косым какой-то невзрачный паренёк, по виду напоминающий студента. — Мне сказали, что у вас можно купить настоящие американские «Вранглеры». Это правда?

— Ха-ха, — хохотнул Косой. — Ты чё, парень, заблудился? Забыл, где поворот на Бродвей? Ха-ха. Кхе, есть очень хорошие брюки Кишинёвской швейной фабрики, отдам за полцены не глядя. Фирма КШФ: не трётся, не мнётся и стирке не поддаётся. Ха-ха-ха! — громко загоготал Крамаров, чем вновь вызвал громогласный хохот в кинозале. И вообще, сегодня каждое появление Савелия Крамарова в кадре было встречено просто истерическим смехом. Ржал даже серьёзный товарищ из КГБ.

— Спасибо, я КШФ и в магазине куплю, — недовольно проворчал студент.

— Чё обиделся? Секи шутку юмора, профессор, ха-ха, — Федя Косой подмигнул своему собеседнику и добавил, — чё встал как неопределённый интеграл, гони два рубля. Есть настоящие штатовские «Вранглеры», только что из Финляндии привезли.

— А мне говорили, что они стоят гораздо дороже, — пожал плечами студент и вытащил из кармана две рыженькие бумажки.

— Ха-ха-ха! — загоготал Косой. — Ты откуда, академик, прилетел, с Урала? Включай матанализ на полную мощность и умножай два на сто, Циолковский.

— Так дорого? — опешил парень.

— Я же тебе сразу предложил КШФ, ха-ха-ха, — захохотал Савелий Крамаров. — Иди, давай, не мешай работать. Сессию-то уже сдал? Или ты, как Менделеев, спишь и видишь красный диплом? Ха-ха.

— Хорошо, я беру, — набычившись, произнёс студент. — Только я хочу померить.

— Тогда залезай на заднее сиденье, — с серьёзным лицом пробурчал Федя Косой. — У меня всё по-честному. Спроси, кого хочешь, я за свой товар отвечаю.

Затем на экране появился корпус Запорожца, который ходко и потешно раскачивался, стоя на месте. А потом из окна автомобиля высунулось озабоченное лицо студента и жалобным голосом произнесло:

— Длинные какие-то.

— Так загибай штанину, профессор, не задерживай очередь, — недовольно буркнул Крамаров и тихо добавил в сторону, — деревня.

После этой небольшой сценки в кадре опять загудел шумный и суетный Невский проспект, а на следующем кадроплане к Феде Косому подошёл агент КГБ под прикрытием Иван Крылов, по кличке Кот.

— Как продаётся наш «Вранглер», который родом из Одессы? — спросил подельника Лев Прыгунов.

— Нормально расходится, — протараторил Савелий Крамаров. — Деним — фирменный, нитки — фирменные, лейбл тоже фирма. А то, что пуговицы и пошив одесский — это уже детали и частности, не имеющие отношения к сути предмета. Учись, пока я живой, ха-ха!

— Ладно, я уехал, — шепнул агент КГБ, — хочу прощупать адресок, который дал Паганини. Поэтому ты тоже сворачивай торговлю. Хватит на сегодня.

— Я вот чё подумал, надо бы нашу коммерцию отметить, так может вечером в ресторан? — спросил Косой. — А то как-то не по-людски.

— Окей, бой, замётано! — Прыгунов шлёпнул по ладони, которую протянул ему Крамаров, и вышел из кадра.

Я тут же обратил внимание на реакцию настоящего сотрудника КГБ, сидевшего в кинозале. И по его еле заметной улыбке считывалось, что ему нравиться образ созданный Львом Прыгуновым. Особенно то, как агент под прикрытием без зазрения совести дурит простых граждан и участвует в разных подпольных махинациях. А вот лица моих коллег по ремеслу выражали целую гамму чувств, начиная от недоумения и восторга и заканчивая завистью и раздражением. «Нажил я себе врагов-завистников, к гадалке не ходи», — подумал я и опять перевёл взгляд на экран нашего ленфильмовского просмотрового кинотеатра, чтобы посмотреть ещё несколько минут смонтированной в черне картины.