— Стриженов! Владимир Антонович!
Я обернулся. По улице в сторону больницы спешно шагал, стараясь не перейти на бег, Николай Генрихович Клейст собственной персоной. Учитывая наш последний разговор, не самая приятная встреча. Но уехать сейчас — все равно, что сбежать, проявить трусость, а бояться мне нечего.
Мой бывший конкурент дошел-добежал до меня и остановился, отдуваясь и прижимая руку к правому боку. Странно, я думал, что у него физические кондиции получше.
— Владимир… уфф… Антонович…
— Успокойтесь, Николай Генрихович, отдышитесь. Я не собираюсь от вас убегать.
— Спасибо… уфф…
С минуту Клейст приходил в себя, а я, тем временем, его разглядывал. Удивительно: несмотря на то, что он шел пешком, одет был в полную экипировку гонщика: куртка, галифе, сапоги, шлем. Краги и гогглы, наверное, были в объемистом, но полупустом саквояже. Наконец, лицо его приняло более-менее нормальный цвет.
— Здравствуйте, Владимир Антонович. Хорошо, что я смог вас отыскать.
— Вообще-то я не прячусь. Ну да ладно: у вас ко мне дело?
— Наверное, все же, да, — неуверенно выговорил Клейст
— Тогда, может, зайдем в ближайшее кафе? Вести разговоры стоя мне как-то не хочется.
В небольшом кафе услужливый официант быстро подал меню. Я спросил кофе и пару круассанов. А что? Я теперь человек пусть не слишком богатый, но и не бедный, могу себе позволить. Клейст же медлил, листая нетолстую книжицу. Тем временем официант принес мой заказ и воздух заполнился бесподобным ароматом свежесваренного кофе. Мой визави судорожно сглотнул и вновь уставился в меню. «Да он голодный!» — осенило меня. — «Только признаваться в этом не хочет, чтобы не потерять лицо». Что ж, раз сам его поставил в неловкое положение, сам и должен исправлять ситуацию.
— Николай Генрихович, поскольку я вас сюда пригласил, позвольте вас угостить.
И, не дожидаясь согласия, сделал еще один заказ.
— Так о чем вы хотели поговорить? — спросил я, когда официант убрал со стола пустые тарелки и принес десерт.
На лице у Клейстаотобразился сильнейший конфуз.
— Прежде всего, уважаемый Владимир Антонович, я хочу перед вами извиниться. Вы были правы, а я, соответственно, кругом ошибался. Меня ослепила страсть, и недостойная женщина, ставшая её причиной, воспользовалась мной в своих низких целях.
— Как я понимаю, вы проверили те сведения, что я вам дал.
— Да, проверил, и полностью убедился в их достоверности. И поэтому еще раз прошу простить меня. Я был не прав. И тем сильнее ужасает меня мысль, что мой поступок, совершенный под влиянием оговорившей вас особы, мог привести к последствиям, фатальным для нас обоих.
За этим отпрыском обрусевших немцев, насколько я знал, не было замечено склонности к лицедейству. Я был уверен — здесь и сейчас он говорит искренне. Так же искренне, как обвинял меня несколько дней назад на балконе второго этажа больницы. К тому же, сейчас была отличная возможность заполучить в друзья не самого последнего человека из товарищества «Успех».
— Я не держу на вас зла, Николай Генрихович. В свое время мне тоже было трудно распознать истинную сущность этой женщины. Рад, что и вам это удалось. А поскольку отныне между нами нет причин для взаимной неприязни, предлагаю вам свою дружбу.
Я протянул Клейсту руку и получил в ответ искреннее и крепкое пожатие.
— Ну а теперь давайте о главном.
Лицо Клейста, только что выражавшее искреннюю радость и огромное облегчение тут же продемонстрировало стеснительность, достойную подростка, застигнутого матушкой за самоудовлетворением.
— Видите ли, Владимир Антонович, так вышло, что я в один день остался без места, без жилья, без имущества и без копейки денег.
— Печально. Я понимаю, кому вы отдали деньги. Но что произошло со всем остальным? Вы же числились у Маннера едва ли не в любимчиках.
— Увы. После вашего скандального увольнения и, особенно, после статьи в «Ведомостях», да с такой фотографией, дела у господина Маннера круто пошли вниз. Думаю, он уже многократно пожалел о своем поступке — я имею в виду то, что он не дал вам при увольнении ни копейки. В результате он потерял в десятки раз больше. И даже если бы он решил сейчас публично с вами замириться, выплатить все положенное и прибавить изрядную сумму сверх того, его репутацию это не спасет. Но беда в том, что по свойству своего характера Маннер никогда никому не признается в совершенных ошибках.
— Понятно. У конторы не стало денег, она начала сокращать персонал, а оставшимся урезать зарплату.
— Именно. Меня отставили наряду с двумя десятками других бедолаг. И, по несчастливому стечению обстоятельств, мне именно в этот день было необходимо внести плату за съем жилья. Прознав о моем увольнении, домовладелец наотрез отказался даже слышать об отсрочке.
— И с этим все ясно. Но что с вашим имуществом?
— Вы ведь знаете — беда не приходит одна. Едва я покинул квартиру, как меня обокрали. Тюкнули сзади чем-то по голове. А когда я очнулся, то обнаружил себя в одном белье, а рядом валялся мой саквояж и несколько вещей. Скорее всего, грабителей кто-то спугнул и они не успели забрать все.
— Скорее всего, грабители взяли все, что хотели. И оставили вам то, что им было не нужно. К примеру, рваные носки, несколько пар наиболее заношеного белья и те вещи, по которым их можно легко найти — например, ваша амуниция. Гогглы ведь они тоже не взяли?
— Нет, не взяли.
— Вот видите? Это вещи личные, наверняка делаются мастером индивидуально. И если полиция найдёт их, к примеру, у скупщика, то легко выйдет и на грабителей.
— Да-а… — только и смог выдавить ошарашенный Клейст, впервые столкнувшийся с этой стороной общественной жизни.
— Я вам больше скажу: наводку грабителям почти наверняка дал ваш бывший квартирный хозяин. Но доказать это невозможно, он ото всего отопрется.
— Да, мне так и сказали в полиции.
Гонщик в отставке совсем было приуныл, но внезапно встрепенулся. Глянул на меня просительно и стеснительно, и сразу стало понятно, что будет дальше.
— Владимир Антонович, я слышал, мне говорили, что вы открыли свою мастерскую. Может, у вас найдется для меня место? Хоть за самую минимальную плату — чтобы хватало хотя бы на жилье и пропитание.
— Я бы с радостью, но мне не нужен гонщик. У меня уже есть один.
— Но вы, наверное, не знаете — я еще и неплохой механик! Я в свое время окончил три курса из четырех московского высшего технического училища.
— А что же помешало вам стать инженером?
— Ошибки молодости, — вздохнул Клейст. — прибился к социалистам, дирекцией училища был сочтен неблагонадежным и отчислен без права на восстановление. Но полученные знания, особенно в части конструкции паровых машин, позволили мне устроиться механиком на фабрику, производящую мобили.
— Как же вы стали гонщиком, Николай Генрихович?
Собеседник еще раз вздохнул.
— Тому виной гордыня и тщеславие. Меня всегда привлекали гонки. Я неплохо вожу мобиль, и мне казалось, что стоит только сесть на гоночный аппарат и выехать на трек, как слава чемпиона будет у меня в кармане. К сожалению, мои мечты вдребезги разбились о суровую реальность. Поначалу я много участвовал в гонках, но ни разу не добрался до призового места. А с момента вашего появления у Маннера я стал вечным запасным. Злился, конечно, пытался протестовать, но безуспешно. От скуки принимал участие в регулировке конденсаторов. Там, знаете ли, есть масса тонкостей…
Я заинтересованно кивнул, побуждая Клейста к продолжению рассказа.
— Впрочем, наверное, это вам не интересно, да и не относится к теме нашего разговора. В общем, сравнение с вами, Владимир Антонович, было явно не в мою пользу. Поначалу это вызывало у меня сильнейший внутренний протест, я всеми доступными мне средствами пытался одержать над вами верх. Но когда вы на допотопном аппарате победили в гонке четыре новейших мобиля, превосходящих ваш по всем параметрам, я нашел в себе мужество признать очевидное: в этом деле вы просто намного талантливей меня. Отныне я отказываюсь от карьеры гонщика и буду заниматься теми вещами, которые умею делать действительно хорошо.
— Регулировать конденсаторы?
— В том числе.
Решение насчет Клейста я уже принял, но зацепился за оброненную им фразу:
— Николай Генрихович, вы сказали, что Маннер уволил часть специалистов. А кого именно?
— В основном, клерков и учеников. И еще дворника. Помните Никанорыча?
— Как не помнить? Конечно, помню. А вы не можете сказать, из тех уволенных учеников есть кто толковый? Такой, чтобы ему сходу можно было доверить простые работы и не бояться, что напортачит?
— Парочка есть, — подумав, ответил Клейст.
— Тогда едем.
— Куда?
— Домой, конечно. У меня есть свободная комната. Если вас устроит довольно шумное соседство, удобства во дворе, много работы и простонародная еда, я вам ее сдам за сущие гроши. Денег положу для начала, скажем, рублей восемьдесят. Ну а дальше поглядим, что будет получаться. Это вам… — я вынул из внутреннего кармана сюртука портмоне и извлек из него пару червонцев — аванс на первоначальное обзаведение. Ну что, вы готовы?
Клейст оказался настоящим сокровищем. Он досконально знал устройство и конструкцию мобилей, и его советы несказанно облегчали и ускоряли работу. Мы вдвоем за остаток дня разобрали фургон и при этом не особо умотались. А вечером, после бани, черпая пшенную кашу с салом из глиняной миски деревянной ложкой, он сказал:
— Владимир Антонович, вы даже представить не можете, насколько я вам благодарен. Вы ведь в буквальном смысле спасли меня. Спасли от смерти или, возможно, от куда более худшей участи. Вы вернули мне веру в себя и, что гораздо важнее, веру в человеческое благородство. Да, вы воистину благородный человек, и мне очень стыдно сейчас, что прежде я думал о вас плохо. Спасибо вам, и да хранит вас Господь.
И он, как давеча мадам Грижецкая, перекрестился.
Сидевшие с нами за столом дети, слушая эту проникновенную речь, только глазами хлопали. Да и я несколько оторопел: не думал я, что этот человек способен на подобные пафосные высказывания. Мне захотелось чем-то ему ответить, но подходящие слова как-то не находились. И тут меня словно подбросило:
— Идемте, Николай Генрихович. Идемте, я хочу вам кое-что показать. Не бойтесь, это недолго, каша остыть не успеет.
Клейст, недоумевая, поднялся из-за стола и последовал за мной.
Я отпер ворота сарая и зажег на стенах электрические светильники.
— Смотрите.
Бывший гонщик замер.
— Это же… откуда он у вас?
— Полиция после вашей аварии решила отправить его в утиль. А я упросил старшего инспектора Охотина отдать его мне.
— В таком случае зачем вы мне его показываете?
— Затем, что у меня к вам есть предложение, которое вас наверняка заинтересует.
— Я весь внимание.
— Скажите, дорогой мой Николай Генрихович, какие гонки в нашей империи самые крупные и престижные?
— Вы и сами это знаете! Большие императорские гонки. Приз в них сумасшедший — миллион рублей за первое место. Там соревнуются крупнейшие и известнейшие фирмы, даже войти в двадцатку лучших — уже большое достижение. Каждый гонщик стремится если не победить, то хотя бы раз в жизни принять в них участие.
— Так вот, я предлагаю вам совместно сделать из вашего бывшего мобиля такого монстра, который на больших императорских гонках в клочья порвет всех конкурентов и не оставит им даже шанса на победу. Ну что? Вы согласны?