Глава 11

Ольгерд переводил взгляд с одного орущего рта на другой и думал: «Как изменчиво и непостоянно настроение толпы. Только что казалось, ничего не интересует этих людей больше чем желание покарать преступников, а сейчас они даже не вспоминают о беднягах. Все увлечены завтрашними выборами, и судя по всему, — тут он поймал торжествующий взгляд Озмуна, брошенный на своего главного противника, — мою кандидатуру никто всерьез не рассматривает. С одной стороны, это печально, ибо даже не представляю, как такой расклад изменить, а с другой, пока туры бодаются между собой, у лисы есть шанс утащить добычу и не попасть под копыта».

Прошло совсем немного времени с момента получения печальной новости, а дружина руголандцев уже расслоилась. Без особого труда можно было выделить четыре основные группы. Где-то с четверть дружины столпилось вокруг Кольдина, примерно столько же рядом с Озмуном, основная масса, пока еще не определившаяся, начала потихоньку расходиться по своим делам. Особняком остался стоять десяток из младшей дружины с возвышающейся над всеми головой Фрикки, и Ольгерд, заметив, как тот радостно машет ему рукой, немного оттаял душой. — «Есть все-таки здесь люди готовые пойти за мной».

От размышлений его оторвали резкие слова Озмуна.

— Девку твою, Оли, от греха подальше запрем до суда вместе с остальными рабами.

Ольгерд нахмурился, и Озмун криво усмехнулся.

— Да не бойся, ничего с ней не случится. Пока… — Он дал знак стоящим рядом бойцам, и те начали поднимать сбившихся в кучу рабов.

Кто-то из дружинников поднял лицо и крикнул:

— Давай, ведьма, слезай сама, пока тебя за волосы не стащили!

Ольгерд уже хотел было ответить что-нибудь резкое, но тут за спиной послышался шорох, и не успел он развернуться, как Ирана, резко оттолкнувшись, спрыгнула в воду. Сноп брызг взметнулся в разные стороны, и прежде чем крепкие руки дружинников потащили ее на берег, взгляд девушки скользнул по лицу Ольгерда. Впервые за последние месяцы это мимолетное касание глаз напомнило ему ту прежнюю, гордую и независимую Ирану, которую он встретил когда-то на глухой, лесной заимке.

Стиснув зубы, Ольгерд сдержал порыв вмешаться и, проводив глазами удаляющиеся спины, подумал: «Ничего, потерпи немного, я скоро вытащу тебя».

Дальше все потекло так, словно ничего и не произошло — самый обычный день. Пришла груженая ладья, значит, надо вытащить ее на песок, разгрузить и прочее. Руголандцы продолжили заниматься ежедневной рутиной, и Ольгерд, тащивший корабль вместе со всеми, наконец-то, смог пожать руку своему другу. Фрикки рукопожатием не удовлетворился и, обняв товарища, похлопал того по спине своей огромной «лапой».

— Жаль твоего дядю. Даже не представляю, как с ним могло такое случиться. Хорошо хоть ты остался цел.

Ольгерд молча уткнулся другу в плечо. Только сейчас ему вдруг пришло в голову, что сам он ни разу не пожалел Рорика и погибших ужасной смертью ребят. — «Я превратился в чудовище, — кольнула горькая мысль, — в холодное, бесчувственное чудовище, одержимое лишь гордыней и чувством мести».

Ослепленный волной раскаяния, Ольгерд бросал самому себе обвинение за обвинением, хотя, если бы та демоническая сила, что поселилась в его душе захотела ответить, то она непременно отметила, что для настоящего чудовища он непростительно чувствителен и слишком обременен человеческими привязанностями.

К счастью Фрикки не заметил душевных мук, терзающих друга, и потащил его к остальным встречающим его товарищам. Здесь на берегу собралась не вся младшая дружина, а лишь те, кто беззаветно поверил в счастливую звезду Ольгерда. Сейчас улыбаясь и отвечая на приветствия, Ольгерд лихорадочно думал о том, что времени у него совсем нет и следует торопиться, но вот с чего начать и как заставить поверить в него хотя бы этих ребят, ему в голову не приходило. Неожиданно, помощь пришла с той стороны, откуда он совершенно не ожидал.

Стоящий рядом и скалящийся в довольной улыбке, Фрикки вдруг посерьезнел и, в разрез с общим бессмысленно-радостным гомоном, заявил:

— Оли, ты же слышал о завтрашних выборах?

Ольгерд лишь молча посмотрел на друга, мол что за вопрос, я же не глухой, и Фрикки, заговорщицки блеснув глазами, резко перешел на шепот:

— Я хочу завтра выкрикнуть твое имя! — Он обвел взглядом всех. — Что скажете?

Его слова вызвали у парней минутное замешательство, что подсказало Ольгерду — подобная мысль никому из них в голову не приходила.

Когда первая оторопь прошла, то послышались сомнения.

— Из младшей дружины в конунги⁈ Не поддержат!

— Пойти против Озмуна и…

Фрикки, прервав разноголосицу, разъярился.

— Да не трусьте вы! Ольгерд — единственный прямой наследник Хендрикса, и вы все видели его в бою! — Он выпрямился и повысил голос. — Да что там, я вам вот что скажу. Нет в мире бойца круче Ольгерда. Я это утверждаю и не советую никому спорить со мной!

Теперь взоры десятка парней обернулись к Ольгерду — а что ты скажешь?

Всматриваясь в лица ребят, Ольгерд выдержал паузу, словно бы в эту минуту действительно делал сложный выбор. Ему вдруг пришло в голову, что одного его согласия будет сейчас недостаточно. «Нужна воля богов, — вспыхнуло озарение, — воля небес, толкающая меня на этот путь!»

— Мы возвращались почти две недели. — Он начал говорить негромко, заставляя прислушиваться к своим словам. — Все это время я сидел на скамье и, махая веслом, думал о своем месте в этом мире и о том, что будет со всеми нами после смерти Рорика. И вот одной из ночей я почувствовал прикосновение божественного луча, и воля небес прозвучала в моем сознании. Оллердан приказал мне повести вас за собой к невиданным вершинам славы и подвигов. — В этот момент Ольгерд практически не врал, он, действительно, чувствовал нечто подобное и слышал эти прочувственные слова, вот только он не был уверен в том, что произносил их Оллердан, а не Ирглис, но в посвящать других в свои душевные противоречия было бы верхом неразумности.

Парни слушали его рассказ, раскрыв рты, и после того, как он закончил, ни у кого не осталось сомнений — только он, Ольгерд, должен быть избран конунгом. Это всеобщее единение на короткий миг наполнило сердца юношей эйфорией сопричастности к чему-то великому и неизведанному, но природная прагматичность руголандцев вскоре взяла свое и раздались осторожные вопросы.

— Нас же всего десяток…

— Даже если вся младшая дружина проголосует за Ольгерда, это не изменит общего расклада голосов.

— Да старики нас и слушать не станут!

Ольгерд смотрел на парней и ждал, когда они поутихнут, кое-что он все же успел придумать, но сначала это надо было обсудить с Фарланом.

* * *

Уже начало смеркаться, когда Фарлан подошел к костру у большого, собранного из еловых лап, навеса. Ужин заканчивался, и человек двадцать из тех, что жили в этом шалаше, усевшись вокруг, доедали остатки похлебки. Те, что уже справились с едой, с тоской посматривая на пустой котел, протирали тарелки хлебными мякишами.

Из всех присутствующих Фарлан без труда выцепил двоих, пришедших сюда по той же причине, что и он. Один человек Озмуна по кличке Кривой, а второй из ближников Кольдина. Того все звали Сокли Болтун за его несносную привычку говорить без умолку. Фарлан молча присел с краю — пока люди едят разговаривать не принято. Посланцы старшины тоже ждали, и даже Сокли, тяжело вздыхая, справлялся со своей натурой.

Когда утих стук деревянных ложек, Кривой решил, что пора и начал разговор издалека.

— Вот помню в тот день, когда тонгрийский клинок лишил меня одного глаза, судьба дружины висела на волоске. Тонгров собралась тьма, и их все прибывало. Нужно было дождаться подхода Рорика, но сил уже не осталось. Многих мы недосчитались в тот день, но точно знаю, что полегли бы все в том проклятом лесу если бы не Озмун. Он был единственным, кто ни на миг не сомневался в нашей победе, и чей меч, не уставая косил врагов, не давая угаснуть надежде. В той битве, как и в сотне других, Озмун всегда показывал нам пример мужества и мудрости, ярость волка и стремительность змеи. Он прирожденный воин и лучше него на место конунга никого не найти.

Едва голос Кривого умолк, как тут же вступил быстрый говор Сокли.

— В смелости Озмуна никто не сомневается, но для конунга одного бесстрашия маловато. Он за всех в ответе и на войне, и в мирное время. Мечом махать дело не хитрое, это и простой воин может, а для конунга важнее знать своих врагов и, умело разделяя, бить поодиночке. А в мирное время от конунга требуется не меньше, чем на войне. Сколько зерна надо, чтобы дружина не голодала? У кого купить? Где? О чем надо договариваться с соседями, а что можно и силой взять? Во всем этом лучше Кольдина Долговязова никто не разбирается, а без таких умений конунг и не конунг вовсе, а так одно название.

Народ вокруг костра согласно закивал. Правда, после рассказа Кривого руголандцы кивали также охотно, и понять кто из рассказчиков зацепил сильнее, сказать было трудно. Но агитаторы не отчаивались. Времени еще было достаточно и историй у них в запасе хватало. Кривой как раз уже собирался открыть рот, но его, как бы невзначай, опередил Фарлан.

— И Кольдин, и Озмун славные воины, хоть одного, хоть другого выбирай, оба любы! — Он взял паузу, но ровно настолько, чтобы никто не успел вклиниться. — Жаль только, что придется возвращаться обратно в Истигард. Ну да ничего, и на старом месте проживем. Раньше то ведь жили!

Венд тяжело вздохнул и замолк, но ни Кривому, ни Болтуну вклиниться не дали. Народ вокруг костра как-то вдруг ожил и заинтересовался.

— Ты о чем, Фарлан? Пошто возвращаться?

Выждав пока страсти изрядно накаляться, Фарлан недоуменно пожал плечами.

— Дык, а что вы хотите? Воевать что ли с вендами будете?

— Зачем воевать, — понеслось в ответ, — они же сами нас позвали!

Тут Фарлан отрицательно покачал головой.

— Не совсем. Венды не просто так нас позвали, они союз с нами заключили. Я сам за тем столом сидел и сказ их слышал. Союз тот был сговорен, даже не с Рориком лично, а со всем родом Хендриксов. Где Рорик, старший в роду Хендрикса, скреплял этот договор женитьбой на дочери посадника Торвана — старшего в роду Озерных вендов. — Тут Фарлан обвел всех хитрым прищуром. — Смекаете⁈ А сейчас как быть? Озмун и Кольдин безусловно люди заслуженные, но в роду Хендрикса пятая вода на киселе. Для родовитого посадника Торвана такой брак умаление достоинства и обида.

Народ вокруг мрачно засопел, закипая раздражением, которое вдруг вылилась в злом выкрике.

— Это что же, мы рылом что ли не вышли для местных⁈

Фарлан грозно глянул на крикуна.

— Ты прежде, чем глупость орать, головой подумай. Вот ежели бы у Рорика дочь была, то ты бы к ней свататься пошел? Хватило бы смелости⁈

Все разом заржали, пялясь на выкрикнувшего.

— Неее, не хватило!

— Да, ни у кого бы не хватило! Рорик на расправу был скор!

— Точно, мигом бы прилетело!

Удовлетворенно кивнув, Фарлан подвел итог.

— Вот именно! Старшинство в роду надо уважать, тут не в форме дело. Они отдают лучшее, что имеют, и от нас хотят того же. Вот в чем проблема, в уважении и соблюдении традиций. Для них, для вендов, что Озмун, что Кольдин, что ты, — тут Фарлан вновь ткнул пальцем в недавнего крикуна, — все едино. Они наших скальдов не слушают, и славы нашей не знают! Для них род на первом месте стоит, и если мы старшему рода ихнего Торвану предложим в женихи невесть кого. Ну вот скажем тебя. — Не выбирая, он указал на ближайшего воина. — Что он скажет? Да, ничего! Пошлет нас куда подальше и будет прав. Ибо неуважение это и больше ничего. — Фарлан намеренно не упомянул ни Озмуна, ни Кольдина. Всем и так понятно, а обиды старшине нет.

Народ вокруг вновь замолчал, пока кто-то из самых нетерпеливых не озвучил терзающую всех мысль.

— Так что же получается, ежели Рорика больше нет, то все, договору с вендами конец?

Даже два агитатора примолкли, и все вдруг уставились на Фарлана, мол что скажешь? Не торопясь, поправив тыльной стороной ладони длинный свисающий ус, Фарлан многозначительно хмыкнул.

— Не совсем… Есть один вариант, но… — Тут он замолчал, словно бы обдумывая говорить или нет.

Пауза затягивалась, и кто-то из сидящих вокруг, не выдержав, выкрикнул:

— Да, не тяни ты, Фарлан, говори уж!

Вскинув голову, венд провел взглядом по напрягшимся лицам, словно бы предупреждая, мол я не хотел обсуждать это, но вынужден уступить давлению общества. Все согласно кивнули, и агитаторы тоже, как бы подтверждая, что сказанное Фарланом не будет рассматриваться как умаление достоинства таких уважаемых людей, как Озмун и Кольдин Долговязый. Тогда тот произнес лишь одно имя.

— Ольгерд.

После мгновенного замешательства из глубины послышалось какое-то растерянно-детское.

— А ведь точно, парень то Хендрикс! Из головы прямо вон!

Фарлан, уточняюще, поднял указательный палец.

— Не просто Хендрикс, а старший и единственный прямой наследник.

— Ольгерд. — Неторопливо произнес один из ветеранов, словно попробовав звучание имени на вкус. — Малый то шустрый, слов нет.

После этих слов руголандцев будто прорвало, и пошло обсуждение вовсю. Минусы, плюсы, народ, не стесняясь, припоминал все: и возраст, и ведьму, и даже Тонгвара, но противовесом всему стоял южный берег, и Фарлан, усмехаясь в душе, видел — эта «гиря» перевешивает все.

* * *

Зеленая поляна между навесами и шатрами руголандцев была полностью забита народом. Руголандцы в праздничной одежде с оружием, но без брони начали собираться еще с рассветом. Почти всю ночь никто не мог сомкнуть глаз. Слух, пущенный умелой рукой Фарлана, разбередил дружину, и так неожиданно возникший третий претендент на место конунга к утру уже пробился в фавориты. Конечно же, эта новость не осталась незамеченной Озмуном и Кольдином, но оба ветерана первоначально отнеслись к ней непростительно снисходительно, а к тому времени, когда они осознали свою ошибку было уже поздно. Озвученный Фарланом вариант дальнейшего развития событий прочно засел в мозги руголандцев, и любые попытки его опровергнуть не воспринимались дружиной серьезно. Единственной возможностью противостоять Ольгерду было бы их объединение с выдвижением единого кандидата, но между этими людьми пролегла такая глубокая неприязнь, что даже представить такое было невозможно.

К тому времени, когда солнце поднялось над вершинами сосен, в лагере руголандцев не осталось ни одного человека. Все собрались вокруг сколоченного в центре площади помоста в ожидании, когда же на него поднимется Гонза Длиннорукий. Этот ветеран, самый старый и самый опытный в дружине, всегда проводил общедружинное вече, тщательно следя за соблюдением всех руголандских традиций и законов.

Гонза не заставил себя ждать, но в этот раз, в связи с высокой ответственностью момента и по его личной просьбе, вместе с ним на помост поднялись еще два ветерана. Все трое, оглядев сверху толпу и переглянувшись, молча согласились, что можно начинать. Длиннорукий громко огласил цель сбора и попросил общество объявить, кого они желают видеть своим конунгом.

В ответ разноголосицей зашумела толпа, но отчетливо можно было разобрать три имени: Озмуна, Кольдина и Ольгерда. Дав народу проораться, Гонза поднял руку, призывая к тишине. По традиции перед голосованием каждый кандидат должен был сказать дружине свое слово, и первым, как самого молодого, ветеран вызвал Ольгерда.

Проталкиваясь к помосту, Ольгерд держал в голове тот длинный разговор с Фарланом, что они провели в предутренние часы.

«Руголандцы народ прагматичный и осторожный, — убеждал его тогда венд, — для них выбрать конунгом безусого юнца, поступок почти безумный. Для этого они должны поверить, что ты не просто наследник Хендрикса, а практически его новое земное воплощение. Тебе надо убедить их в божественной воле твоего избрания, в величайшей миссии, возложенной на тебя богами».

Поднимаясь по ступеням, юноша еще не знал, о чем он будет говорить и как будет убеждать своих соплеменников. В мозгу вертелись обрывки фраз Фарлана, его рассказы о подвигах деда, об отце, о том, чего они хотели и не смогли достичь. Наконец, он поднялся, и ветераны, расступившись, пропустили его к краю. Его потряхивало, и в коленях появилась противная слабость, но Ольгерд собрался и, одернув себя, взглянул прямо в нацеленные на него сотни глаз. В этот момент его вдруг осенило, и он понял, что скажет дружине.

Многие ждали от него рассказа о гибели отца и призыва к отмщению, но парень начал не с этого.

— Братья мои, руголандцы! — Прогремел над головами голос Ольгерда. — Еще мой дед хотел закрепиться на этих берегах, но, к сожалению, ему это не удалось. Великие боги не поддержали тогда народ Руголанда своей милостью, но сегодня вы чувствуете, как Оллердан невидимо реет над нами и осеняет тенью своей колесницы. Мы здесь, на южном берегу! Но успокаиваться рано, не в этом пророческий замысел богов, не затем они открывают нам путь величайшей славы, чтобы мы осели здесь и удовольствовались малым. В одну из ночей, когда я горевал о гибели моего дяди, Рон Громовержец открыл мне истинный замысел. Мы должны идти дальше на юг! Боги обещают нам удачу и свое покровительство на дороге славы. То, что не смогли одолеть ни Хендрикс, ни Ролло, сегодня можем завоевать мы, их потомки! Я вижу этот путь, я вижу то, что открыли мне боги и говорю вам: «Если вы выберете меня, то я приведу вас к таким вершинам славы и богатства, о которых вы даже не мечтали в своих самых сокровенных снах!»

Младшая дружина завопила от восторга, и многие их поддержали, но ветераны в основном сохранили молчание. Озмун оглядел хмурые лица вокруг себя, и то сосредоточенное напряжение, что исходило от даже самых верных товарищей, ему не понравилось. «Паршивец запалил опасный огонь, — процедил он про себя, — в таком пламени проще сгореть, чем согреться!»

Поднявшись на помост, Озмун говорил недолго, но убедительно.

«Синица в руках, лучше журавля в небе. — Рубил он отрывистыми фразами. — Разумные люди не должны вестись на юношеские бредни. Руголанд всегда отличался взвешенностью и подготовленностью решений. Боги богами, но мы всегда полагались только на себя и твердость своей руки. Опыт и мудрость — два столпа на которых стояла и стоять будет земля Руголанда».

После Озмуна говорил Кольдин. Говорил долго и витиевато, с каждым словом все дальше и дальше отходя от своей заветной цели. Он и сам это понял, когда, спускаясь по ступеням, слышал нестройные крики поддержки. Отойдя к своим сторонникам, главный хозяйственник исподлобья оглядел толпу и расстроенно пробурчал: «Бараны, сами не понимают, чего хотят!»

Крики стихли довольно быстро, Гонзе даже не пришлось призывать к тишине. Он лишь поднял вверх открытую ладонь и объявил:

— А теперь вы, вольные люди Руголанда, объявите волю свою. За то, чтобы конунгом избрать Ольгерда…

Раскрыв мешок, помощник Гонзы пошел по рядам и, изъявляющие желание, бросали туда полученный ранее камень, называемый избирательной битой.

— За Озмуна… — Выкрикнул председатель, и процедура в точности повторилась.

— За избрание конунгом Кольдина! — В третий раз известил Гонза, и вновь в мешок посыпались биты.

Собрав в три мешка волеизъявление дружины, трое заслуженных ветеранов удалились для подсчета голосов. Поскольку Гонза с помощниками мечом владели лучше чем счетом, процедура затянулась настолько, что когда они вновь появились народ уже изнывал от нетерпения.

Ветераны выглядели слегка растерянными, и это не укрылось от ожидающих их дружинников.

— Что не так? — Хмуря брови, выступил вперед Озмун, но Гонза знаком заставил того вернуться на место.

— Мы пересчитали три раза, — начал он, сразу отметая возможные упреки, — и получили вот такой результат. Из двухсот тридцати двух членов дружины за Ольгерда отдали свои голоса восемьдесят три бойца, за Озмуна ровно столько же, и за Кольдина шестьдесят шесть голосов.

Собравшиеся встретили это известие полной тишиной. Никто не мог припомнить ни такого совпадения, ни того, как поступали раньше в подобных случаях. Гонза подождал еще немного, и поскольку желающих выступить не нашлось, то он глубокомысленно изрек:

— В таком случае по закону Руголанда назначаются перевыборы между кандидатами, набравшими одинаковое количество голосов, а претендент, получивший меньшее число голосов, в перевыборах не участвует, и имя его снимается с голосования. Все члены общества должны вновь получить избирательные биты.

После сказанного помощники вновь пошли по рядам, и каждый, запустив руку в мешок, вытаскивал камень по новой. Процесс шел не быстро, и Озмун, покрутив в пальцах свою биту, поднял взгляд на Кольдина. В его глазах читался немой вопрос — ты за кого? И губы Кольдина непроизвольно растянулись в злорадной усмешке — переживаешь⁈ Сейчас каждому стало ясно, что окончательный результат зависит только от того, что шепнет своим людям опытный хозяйственник.

Сколько бы Кольдин не храбрился, в действительности ему предстоял нелегкий выбор. Отдать голоса Озмуну было бы правильней и спокойней. Хоть он и не любил этого прямолинейного солдафона, но давно уже научился находить с ним общий язык. Ольгерд — темная лошадка, и куда приведет его выбор одному лишь Оллердану известно, но с другой стороны, такой опытный человек как Кольдин чувствовал за этим парнем какую-то мистическую силу, и это смущало. А вдруг слова его о несметных богатствах не пустой звук, а действительная воля богов.

Решив что-то про себя, Кольдин наклонился к уху ближайшего из подручных и шепнул ему коротко, одним словом. Тот тут же кивнул и вьюном заскользил в плотной толпе.

Все это произошло на глазах Озмуна и Ольгерда, и было понятно, что тот назвал имя. Но вот какое? Это им предстояло узнать только по окончании подсчета.

Во второй раз сбор бит прошел быстрее, но подсчет вновь затянулся, и обстановка на поляне накалилась до предела. Так что, когда Гонза вышел перед народом, тишина стояла такая, что слышен был шелест листьев на соседних деревьях.

Ветеран обвел взглядом замершую толпу, и, стараясь не выдать волнения, объявил самым бесстрастным голосом.

— За Ольгерда — сто сорок три голоса! Отныне Ольгерд Хендрикс нарекается конунгом дружины Истигарда и рода Хендриксов!

Загрузка...