Звёздные прыгуны (СИ)

Глава 9

Час, день, год, тысяча лет.

Голые стены. Серый, без зазубрин, изъянов, словно отполированный, камень. Шестиугольник неизменно голубого неба. Ни облака, ни дождя, ни звезд, ни ночи — день, неизменно светлый, ясный, растянутый до бесконечности день. Будь проклят день!

И тишина.

Давящая на уши, оглушающая сильнее любого крика. Будь проклята тишина!

Будь прокляты соты!

Будь проклята эта планета!

Будь проклята… жизнь!

Жизнь, почти бесконечная, разбитая на промежутки возвращающегося времени.

Агасфер — вечный жид, тебя наказали бессмертием. Раньше я думал: какое же это наказание? Только сейчас до меня дошла вся мудрость и жестокость богов.

Час, день, год, тысяча лет.

Сколько я уже здесь? Имеет ли значение слово сколько?

Там, здесь, за стеной, за стенами — братья по счастью, счастью вечной жизни — узники бессмертия.

Счастливцы.

Ваши стоны, ваши мольбы, ваши проклятия не долетают моих ушей. Вы рядом и далеко. Возможно сейчас, в эту самую минуту, вы скребете камень кровавыми ногтями, в тщетной надежде добраться до такого же узника, или теми же ногтями рвете себе вены, забрызгивая соту — место награды и проклятия — каплями жизни в напрасной, или оправданной надежде вырваться, разорвать этот круг.

Скоро, возможно, очень скоро, я последую вашему примеру.

Уже сейчас — вены, пульсирующие синие жилки притягивают меня, как манит заблудшего в подземелье солнечный свет, как глоток воздуха — утопающего, как влага — умирающего от жажды.

Как смерть пытаемого.

Час, день, год, тысяча лет.

Голод, жажда, телесные муки мне неизвестны. Почти неизвестны. Поначалу, в первые промежутки, или циклы, они еще доставляют хлопоты. Становясь вечными спутниками, ты перестаешь обращать на них внимание, воспринимаешь, как должное, обыденность; как эти стены, это небо, этот вечный день.

Муки?

Что они в сравнении с мукой вечности, безысходности, бессилия что-либо изменить или нарушить. Нет, нет, муки — благо! Благо разнообразия, слабого подобия рисунка на неизменном камне вечности.

Час, день, год, тысяча лет.

Они летят, и ты летишь, уставившись вверх — небо. Почти тщетная, почти оправданная надежда увидеть там, на голубом холсте, на краю жизни и вечности, хоть мельком, хотя бы тень, обрывок… процессии. Новая судьба, новый призрак сот — живя, мы уже давно не живые, разнообразие в бесконечном течении вечной жизни.

Хотя бы мельком, тень, обрывок…

Это кажется очень важным.

Сколько бы времени не заняло.

Время у нас, у меня есть.

Час. День. Год. Тысяча лет.

Я почти решился.

И синие жилы виделись вратами рая, а обломанные ногти золотыми ключами, кожа — привратником, а красная влага — божественным светом.

Умом, не утратившим способность рассуждать краешком сознания, я понимал — все проходят сквозь это. Некоторые выдерживают, выдерживают, чтобы по прошествии времени вновь вернуться к вратам подрагивающих жилок.

Открой, отвори, отверзни… ты там. Где там? Все равно, только бы не здесь.

Я… решился.

Синие жилы — врата, обломанные ногти — ключи, кожа — привратник, красная влага — свет.

Выход — вот он!

Чу.

Тень легла на вытянутую руку. Тень? Здесь!

Бес безумия прилетел любоваться делом рук своих. Ангел смерти явился препроводить в царство забвения. Сейчас, сейчас, я скоро. Ногти царапают привратника, пытаясь добраться до врат, тот сопротивляется, нехотя сдавая позиции, и первые капли божественного света кропят плащ стража.

Сейчас, сейчас, я скоро, не улетайте, подождите, еще минуту.

Дуновение ветра, шелест за спиной.

Я уже, уже, почти!

Света становится больше, вот она — створка врат!

Тяжелые ладони легли на плечи.

Сейчас, сейчас…

Рука — грубая, загорелая, с силой отрывает мою от расцарапанной раны.

Нет. Нет! Куда? Я же почти… Что вы делаете?!

Тяжелый взгляд, даже в отсутствие ветра, развивающиеся волосы, темные свободные одежды.

Сквозь пелену затуманенного разума пробивается узнавание — Призрак.

Призрак! Здесь!

И на редкость трезвая мысль: «Я сошел с ума».

Немигающие глаза серьезны. Призрак не отпускает мою руку, руку, под ногтями которой бурыми комочками берется кровь.

Знакомые, почти забытые, казалось, утраченные ощущения охватывают меня.

Прыжок?

Нет, не может этого быть! Это галлюцинация, новый виток мучений. Расшалившийся мозг в преддверии гибели уводит от решающего шага.

Врешь! Нас так просто не возьмешь!

Я крепко зажмуриваюсь.

Когда вновь открываю глаза… серые стены исчезли. Призрак все так же стоит рядом, руку он отпустил.

Холмы, покрытые зеленой растительностью. Зеленый — почти забытый цвет! Извилистая речушка, за ней — лес.

Ужели мозг способен создавать такие картины? Легкий ветерок, вместе с прохладой принес запахи трав, шелест листьев; щебет птиц пробился сквозь тишину. Звуки? Запах? Я вскрыл вены и в раю?

Призрак с силой разворачивает, узловатый палец указывает на городок — небольшой, обнесенный частоколом бревен, у излучины. Рядом с покосившейся стеной — добротный сруб трактира, пенная кружка у входа покачивается на кожаных ремнях.

Бывают ли в раю трактиры?

Открыв собой дверь, из строения вылетает худой субъект в латаной рубахе, в лаптях… без штанов. Силясь подняться, он грозит небесам белым задом.

И пьяницы?

Призрак толкает по направлению к постройке.

К раю.

В сравнении с сотами, любое место, даже воронка Нараки — рай.

Давление ослабевает.

Оборачиваюсь.

Позади — никого.

— Эй, трактирщик, еще! Подай еще твоего пойла!

— Ай, пан Дарн, зачем так говорить, зачем обжать благородный напиток и несчастного пана Кацека. Пан Кацек готовит, как нехорошо изволил выразиться пан Дарн, свое пойло из отборнейшей ржи, пан Кацек лично, вот этими вот руками, на которых — всевидящий Эльб свидетель — нет места без мозолей, отбирает каждое зернышко. Пан Кацек сам, а ведь пан Кацек далеко не мальчик, чтобы, не приведи Эльб, не перегрелся аппарат, носит воду из криницы — студеную, чистую, как слеза младенца воду от подземных источников, а это — пусть на пана Кацека обрушится вся мощь всезнающего Эльба, если он врет — почти пол версты, диким полем… — пан Кацек — изможденный трудами трактирщик, объемное пузо которого с трудом втискивалось в цветастый муслиновый жилет с золотой цепочкой часов, ловко лавировал между деревянными столиками, словно величайшее сокровище, прижимая к самому нижнему из дюжины подбородков литровую бутыль с мутным, приятно булькающим содержимым.

Намисто — куча мелких пузырьков — признак градусов, колыхалось на границе двух сред.

— Неси быстрее, я плачу не за болтовню! — золотой самородок, размером с фалангу большого пальца, покатился по мореной поверхности стола.

Трактирщик, насколько было возможно для его комплекции, быстрее засеменил ножками.

— Да будет известно пану, нектар пана Кацека известен далеко за пределами округа. Бургомистр самого Брума — славного златоверхого Брума, нанося визиты нашему, да насытятся аппетиты ненасытного, неизменно останавливается в моем заведении, дабы испить живительной влаги пана Кацека.

— Неси, неси!

— Еще дед пана Кацека, упокой Эльб его душу — Миро Кацек в честь которого назвали самого пана Кацека, передал секрет божественного напитка своему сыну, а уж он — пану Кацеку. И пан Кацек, когда его непутевый сын Якоб — надежда и опора в старости, продолжатель славной фамилии, вернется из бурсы, пан Кацек говорил, что его сын учится в бурсе? Знали бы вы, чего стоит эта наука пану Кацеку! Ну так вот, когда…

У любого пути — есть конец, так и многословный пан Кацек, наконец, добрался до заветного стола.

Посетитель выхватил из рук бутыль. Освобожденная ладонь накрыла самородок. Живительная влага, распространяя аромат сивушных масел, полилась в — неслыханная роскошь — рюмки грязного, мутного стекла.

— А ты знаешь, какой он был парень? — опрокинув чарку, посетитель вновь потянулся к бутылке. Сосед по столу — бородатый мещанин в крашеном камчатном кафтане давно спал, аки на перину, пристроив голову в тарелку с недоеденным салатом. — Вот какой!

Кулак с оттопыренным большим пальцем ткнулся под нос спящему.

— А они его — в соты!

Нектар пана Кацека в очередной раз окропил горло рассказчика.

— Я его специально не вытягивал, ну, когда в ссылку, хотя мог — мы Вольные Прыгуны ого-го! Знал, что следят, знал что — соты. А он вернулся. Сам. Нет, ты подумай, сам! Трактирщик, а закуска где? Эта гадость, как ее — заливная рыба!

— Ай, пан Дарн, зачем так говорить, зачем обижать несчастного пана Кацека и благородное блюдо. Теща пана Кацека — и это было таки единственное, что хорошего она сделала в жизни, научила свою дочь — несравненную Яцьку, вы видели жену пана Кацека? О-о-о, это не женщина. Гитер — извечный противник Эльба и то не доставлял Всемилостивейшему столько хлопот, сколько…

Трактирщик замолчал на полуслове — в заведение вошел клиент.

Не первой свежести синяя одежонка, всклокоченные волосы, растерянные глаза — сразу видать — иностранец.

Забыв про жену, пан Кацек устремился навстречу гостю.

— Что угодно благородному господину? Жаренные на гусином жиру клецки, луковый кугель, вот-вот поспеет барашек, ай молодой, мягкий, как ладонь ребенка, сочный барашек…

Не глядя на трактирщика, словно безумный, посетитель направился прямиком к столу, к пану Дарну со спящим собутыльником.

— Пан желает компании? Тогда пан зашел таки куда нужно. У пана Кацека всегда есть компания, с интересными людьми и трапеза…

Посетитель остановился перед Дарном с переменным успехом пытающимся совместить горлышко бутылки и рюмку.

Прервав занятие, Дарн поднял глаза на неожиданную преграду, перекрывшую и без того не слишком яркий свет.

— Ай, пан Дарн — радость — новый сотрапезник. Вот кому вы еще не рассказывали про друга! Кстати, милостивый господин, вы не слышали? Что за история, ай, что за история — диямант не история!

Дарн замотал сначала головой, потом, когда действо, видимо, не привело к желаемому результату, принялся махать перед носом руками.

— Уйди, сгинь, призрак, мираж!

— Пан Дарн сейчас вам все поведает, и я не Миро Кацек, если вы не будете плакать, как плакали все, кто слышал рассказ пана Дарна. Всевидящий Эльб свидетель, сердце буквально разрывается…

Закончив махать руками, Дарн решительно отставил бутыль.

— Все! Допился — галлюцинация. Белая горячка!

— Э-э-э, пан Дарн хочет сказать… — впервые в жизни Миро Кацек не знал, чего хочет клиент.

Студеная вода приятно освежала лицо, придавая упругость коже, бодрость мышцам, разгоняя пелену хмельного дурмана почти прочно обосновавшегося в голове за последние дни.

Единственный недостаток — было нечем дышать.

Вода исчезла, оставив бодрящие капли гулять морщинами измученной физиономии.

На месте влаги вновь появилось лицо Дункана Трегарта. Лицо, которого не могло быть.

— Ну как, протрезвел?

Д'арно помотал головой, в очередной попытке отогнать наваждение.

Галлюцинация истолковала жест по-своему.

Очередная ванна из освежительной влаги вновь была принята многострадальной верхней частью тела.

И вновь, стекая, струи соткали лицо невозможного — лицо Трегарта.

Из-за спины донеслось жалобное блеяние трактирщика Кацека.

— Пан иностранец, умоляю, не утопите его, он не расплатился еще за две поллитровки…

«Шельма Кацек, я заплатил тебе больше, чем стоит все твое дешевое пойло вместе взятое!» — хотел крикнуть Д'арно, однако очередная купель пресекла изъявление праведного гнева.

— Протрезвел?

— Уйди, горячка!

Вода.

— Стой, стой, — в очередной раз, обретя способность дышать, успел вставить Д'арно. В очередной раз, внимательно присмотревшись к мучителю, он осторожно поинтересовался. — Скажи еще раз, ты не галлюцинация?

— Окунуть?

— Нет! Хотя… пожалуй, еще разок.

После выполнения просьбы, Д'арно уставился на привидение. Вопреки обычаям бестелесных духов, оно не исчезло, не взялось туманом и даже проявляло некоторые признаки нетерпения.

Д'арно опасливо дотронулся до щеки — вполне материальна, даже теплая.

— Дункан?

— Кто ж еще!

— Дункан! — Александр кинулся обниматься. — Брат! Я думал, ты навсегда… — новый аргумент в пользу бреда пришел в голову. — Постой, ты же в сотах?

— Как видишь, не совсем.

— Но оттуда невозможно выбраться.

— Как видишь, не всегда.

— Но как же ты?..

Трегарт махнул рукой, настоящей рукой, во всяком случае, мокрые брызги были материальны.

— Расскажу — не поверишь. Меня самого впору окунать.

— Ты меня нашел, здесь?

— Не я, кто-то помогает мне, нам. Зачем он это делает, не знаю, во всяком случае, сам спаситель никаких объяснений не представил, поэтому, буду делать, что хотел, что должен. Ты как-то упоминал, тебе показывали Карту Пути?

— Ну да, только без толку…

— Камень с тобой?

— Обижаешь! — Д'арно полез за пазуху.

— Вытягивай, прокатимся в одно место.

Темнота, спасительная темнота, прыгунец плохо видит в темноте. Он захихикал, и тут же, убоявшись выдать убежище, прикрыл рот ладонями.

Плохой, плохой рот, он всегда смеется.

Плохой прыгунец.

Обычно они не забираются так низко. Внизу прыгунцам холодно, внизу мало добычи, только он — худой старик. Зачем прыгунцу старик? Прыгунец любит мясо, сочное мясо!

Старик облизал шершавые губы.

Да, мясо. Конечно, оно не такое вкусное, как… шоколад. Одно воспоминание о темном лакомстве наполнило рот слюной.

Когда он последний раз лазил наверх, посчастливилось поймать ползунчика. Обычно они быстро двигаются, убегают, как только видят кого-то крупнее себя, но старику повезло. Ползунчик был ленив, или болен. Он оторвал ему голову, чтобы ползунчик не уполз. Да, голову. Головы катились крупным градом, палачи менялись каждые пол часа, топоры приходилось менять еще чаще — сталь не выдерживала. Правитель Сань О прикрыл зевок четырехпалой рукой, пальцы с утолщениями на концах — словно барабанные палочки — лениво заскребли покрытый редкой щетиной подбородок.

— Смотри, смотри, Бен Го, как истинный владыка поступает с бунтовщиками.

Поначалу Сань О ловил каждый вскрик, впивался в каждую жертву, провожая удовлетворенным взглядом летящие головы — сладостный миг триумфатора, победы, милей любимой картина умирающих врагов.

Теперь, когда экзекуция растянулась на несколько часов, а счет казненных перевалил за тысячу, торжество победы сменилось обыкновенной скукой. Царапая лед шипастым хвостом, мимо убежища прогупал прыгунец. Старик сильнее прижал грязные ладони ко рту. Нет, нет, он не выдаст себя, даже шорохом — у прыгунца хороший слух.

Тогда, после казни, Сань О закатил пир: ганорсике гусеницы, запеченные в собственной желчи, ваньганские слизни, мясо латистов и — вершина праздництва — суп из полурастворенных сайнарских медуз с пряностями Кейтнаров.

Рот вновь наполнился слюной, старик принялся поспешно сглатывать ее. Ползунчик, да, ползунчик, он закопал его. Он помнит, где закопал его. Старик захихикал и опять, убоявшись звуков собственного голоса, прикрыл рот ладонями.

Никто не найдет его ползунчика, даже шешиш с его нюхом. Шешиш часто находил запасы старика, но не в этот раз. Он закопал тушку, рядом с озером вонючей грязи, здесь, на холодном дне, не замерзающей грязи, даже копошащиеся в отбросах гаены обходили его стороной. Воняло сильно, смрад забивал дыхание, выворачивал желудок, но он смог — закопал.

Теперь, по прошествии времени — мясо дошло, пустило соки, приятные, вкусные соки со сладковатым душком.

Старик снова принялся сглатывать слюну.

Но что это? Чуткий слух уловил шевеление у входа в укрытие. Прыгунец так не звучит!

— Э-э-э, Трегарт, не подумай чего, но ты уверен, что перенесся, куда надо?

— Уверен.

Это они, они пришли за ним! Он спрятался, сюда, на самое дно, в холод, но они нашли его здесь!

Гильдия! Гильдия — страшное слово, старик уже не помнил, почему так боится этого слова, но от него веяло безысходностью, одиночеством и безмолвными каменными стенами, отчего-то имеющими вид шестигранника.

— И где нам искать твоего осведомителя? Кстати, мог бы предупредить, что здесь не жарко, захватили бы чего-нибудь согревающего.

— Ты достаточно нахватался за последнее время.

Старик сильнее забился в спасительную темноту. Они пришли за ним! Нет, нет, он не дастся, не позволит! Он будет сидеть тихо, тихо, и они уйдут! Он уже сидел так, однажды… гарпасты с гиенами-нюхачами двигались по следу, они почти догнали его, но он, он свернул в болото — болото духов. Аборигены обходили гиблое место стороной — духи непредсказуемы. Пока он развлекал Повелителя Перерожденных байками о загробном мире, его подданные завели преследователей в самую топь. Они кричали, как они кричали, а потом их души пополнили ряды Перерожденных…

Старик хихикнул.

— Ты слышал?

— Чего?

— Звук.

Проклиная себя, старик вновь закрыл рот ладонями.

— Кажется, он звучал отсюда.

— Из этой дыры? Эй, эй, постой, не думаешь же ты лезть туда!

Свет, тусклый свет загородила фигура. Старик понял, что раскрыт. С криком, выставив единственное оружие — руки с отросшими ногтями, он кинулся на обидчика.

Они катались по холодному льду. Старик визжал, стараясь добраться остатками зубов до горла.

Гильдия. Соты! Нет, нет, он не пойдет в соты!

Что-то ударило по затылку. Что-то тяжелое. Вместе с болью, пришло понимание, что он не может шевельнуться.

Гильдия. Соты. Он не хочет в соты!

Издалека долетали голоса.

— Осторожнее!

— Больно?

— Сам как думаешь?

— Так тебе и надо. И это твой источник знаний?

— Ну, в последнюю встречу, он вел себя несколько миролюбивее.

— Не удивительно, что тебе не поверили.

Вера, да, вера — старик помнил. Вера поднимала людей, разворачивала реки и завоевывала царства.

Вера! Сильная вещь, если уметь ей пользоваться.

Он умел, пользовался.

Как это часто случалось, перед глазами встала картина — он, облаченный в золотой наряд, блестящий, подобно солнцу, на вершине минарета, внизу — на площади, на примыкающих улицах и дальше, дальше, насколько хватал взор — на крышах домов, широких стенах, за стенами, в чистом поле — подданные, верующие, павшие ниц, возносящие молитвы, нет — молитву, ему…

Пощечина вернула к холодной, полутемной реальности.

— Очнулся?

Лицо, лицо ненавистного гильдийца. Старик вновь хотел вцепиться в него ногтями. Выцарапать всевидящие глаза, перегрызть горло… руки оказались стянуты за спиной, второй гильдиец как раз заканчивал вязать ноги.

Старик плюнул в это лицо — все что мог, и зашелся хохотом, когда понял, что попал.

— Очнулся, — констатировал противник, отирая плевок. — Слушай, — сильные руки тряхнули худое тело, — ты меня помнишь? Вспомни, я был здесь, с напарником, не этим, другим, некоторое время назад. Ты еще показал нам Проход.

Проход? Да, он помнил — Проход, множество Проходов — тысячи, десятки тысяч, сколько он прошел, через сколько прыгал, не зная, что ждет его с той стороны…

Руки, возвращая к реальности, снова тряхнули тело.

— Ты меня помнишь?

Старик поспешно закачал головой. Нет, он не помнил, но если от него хотят согласия… только не соты!

Незнакомец приблизил губы к уху старика и прошептал:

— Бен Гаан.

Гаан. Слово что-то всколыхнуло в душе. Бен. Кажется… да, ее звали Майе, у нее была бархатистая, удивительно мягкая кожа. В лучах закатного зантанского солнца, она отливала серебром.

— Я люблю тебя!

И он любил ее… кажется… или, он любил Орейру, а Майе ненавидел…

Воспоминания, мысли, образы, сцены, они всплывали нежданные, иногда их не хотелось отпускать, подольше купаясь в рожденном воображением или памятью блаженстве. Иногда — холодное дно Воронки казалось раем в сравнении с всплывающими картинами.

— Бен Гаан… — старик заплакал. — Шоколад, хочу шоколада, — слезы, вкупе со слюной смочили грязное лицо.

— Развяжи его, — сквозь всхлипы пробился далекий голос.

— Ты уверен?

— Делай, что говорю.

Путы ослабли, старик приблизил руки к лицу, обильно смачивая их слезами.

— Она любила… меня, и я ее… а ее отец — правитель Антейнов, и Гильдия…

— Э-э-э, Дункан, я начинаю подмерзать.

— Бен, — тяжелая рука сжала плечо, — послушай, сейчас тебе опишут одно место, если узнаешь, скажи нам, где оно, в какой вселенной, как туда добраться.

Бен, да, он — Бен, но не просто Бен, было еще одно — полное имя, как же…

— Ты понял меня?

Старик поспешно закивал.

— Согласен?

Снова кивок.

— Давай!

Это уже не к нему, однако, на всякий случай, старик кивнул и в этот раз.

— Чего давать?

— Рассказывай, описывай, все, что увидел в Карте.

— Кому, этому чуду?

— Это чудо — легендарный Прыгун — Бен Гаан.

— А я Хит Санников — основатель Гильдии. У него просто голова трусится.

— Попробуй, это наш шанс.

— Единственно для того, дабы поскорее выбраться отсюда.

Второй человек приблизился к старику.

Он насторожился.

— Гм, ну, значит, это… там вода, кругом одна вода, за исключением островков, а по ней — растения, вроде надувных шаров, только пятнистые, на длинных ножках…

Старик продолжал кивать — этого от него хотели.

Да, вода, там тоже было много воды, и острова. На них, среди отвесных скал, вили свои гнезда крылатые люди — анены. Удивительные существа — не ведающие алчности, зависти, не знающие власти и разврата богатства. Небо было их крышей, море — питало тела, а сладостная музыка ветра — душу. Они жили, как дети — недолго и счастливо, и умирали, сложив крылья, растворившись в пучине вод…

— …вот и все, — пробился голос.

— Ты знаешь это место?

Старик закивал. О да, он знает множество, превеликое множество мест.

— Где оно, как туда добраться?

Старик продолжал кивать.

— Отвечай!

Его затрясли, но он не чувствовал боли, он был там, высоко в небе, парящим, рядом с аненами.

— Отвечай, говори!

Они несли его — от острова к острову, от гнезда к гнезду, пока он тоже не научился различать музыку ветра.

— Отвечай, отвечай!

— Дункан, Дункан, — вновь зазвучал второй голос. — Ты же видишь — бесполезно, мы теряем время.

— Нет, нет, не верю, он знает, знает…

О да, он знает, с планеты, с каменистых островов открывалось множество — десятки, если не сотни Проходов… Он так и не сказал про этот мир Гильдии. Не смог.

— Должен, должен быть выход, вытянуть, заставить…

— Если знания о планете и существуют, они запрятаны глубоко в мозгу этого существа. Забудь, даже ему самому не вытащить их оттуда.

— В мозгу! Ты сказал, в мозгу! Нет, ты не прав, есть способ! Давай сюда Камень!

— Так это… он у тебя…

Кецаль осторожно подвигал спиной. Даже подушка, которую он начал подкладывать в трон, помогала слабо. Примерно через пол часа неподвижного сидения, боль от позвоночника, паутиной, расползалась по телу, захватывая одеревеневшие мышцы, отдавая в органы, возбуждая нервы.

Доктора говорили — грыжа, позвоночная грыжа, и не одна. Еще говорили — необходима операция. Ха, позволить этим коновалам копаться в собственном хребте!

Грыжи, и именно позвоночные изумительно лечили на Кобыляке — цеха местных врачевателей передавали секрет из поколения в поколение… но вот беда — планета под властью Гильдии.

— Итак, насколько я понял, вы просите меня отдать своего Телепата?

О Д'арно — Вольном Прыгуне, Кецаль слышал, хотя увидеться довелось впервые, а вот о том, что у вольного объявился спутник…

— Не отдать, всего лишь одолжить — на день, не более.

Что-то с этим спутником было не так, Кецалю казалось, где-то он его уже…

— Отдать, одолжить, какая разница! Назовите хоть одну причину, почему я должен идти вам навстречу.

— Этого желают Призраки.

Ну вот, и эти туда же.

— Я верю в Призраков, но я не сумасшедший, во всяком случае, не настолько, чтобы помогать оборванцам, прикрывающимся священным именем.

— Кецаль, — заговорил спутник вольного, мятая сине-голубая форма без нашивок внушала смутное беспокойство, — это не способ завоевать доверие и уж конечно не насмешка. Я знаю, о чем говорю. Я — бывший агент, Гильдия осудила меня, приговорила к сотам.

— Соты! — упоминание страшного места трансформировалось в холодные мурашки, даже боль на время сбежала из спины.

— Да. И оттуда меня спас, вытащил не кто иной, как — Призрак!

Кецаль испытал укол ревности — Призрак мог спасти только его! Хотя, не все что произносится вслух, и даже не все то, что думается — правда.

— Чего же, муж, облагороженный божественным вниманием, может хотеть от меня, простого слуги великих богов?

— Мы уже сказали — Телепата.

— Зачем, для чего вам существо, читающее мысли?

— Единственное, что можем сказать — дело способно порядком подпортить нервы Гильдии.

— Звучит заманчиво.

— На день, всего на день.

Снова это проклятый мир! В юности, соблюдая освященную веками церемонию посвящения в агенты, Д'арно показали соты. Животное чувство страха, испытанное тогда, до сих пор, спустя десятилетия, холодило нервы, заставляя гнать даже мысли, случайно обернувшиеся к теме запретной планеты.

Здесь, в этом лишенном света и тепла мире, Д'арно испытывал сходные ощущения.

— Где же его искать? Помоги, прощупай местность.

Дункан обращался к Телепату. Присутствие урода отнюдь не способствовало поднятию настроения.

Александр не любил расу уродов, да что не любил, он их почти ненавидел — иррациональное чувство к существам, вся вина которых сводилась к не слишком привлекательной внешности и умению читать мысли. Именно ненавидел, и Д'арно было плевать, что урод знает о его чувстве! Или не плевать… ненавидел и… боялся.

— Там, — шипящий голос пробирал до костей не хуже мороза. Корявый палец, палаческим крюком, высунувшись из-под накидки, указал на одно из темных пятен, в изобилии усеивающих стены воронки.

— Пошли!

— Ага, — Д'арно плотнее закутался в теплый, подбитый мехом яланской гидры, плащ. Далеко не без труда, ему удалось уговорить Дункана задержаться для соответствующей экипировки. Будь того воля, этот полоумный до сих пор щеголял бы в потрепанной униформе.

— Гаан, ты здесь? Это мы — твои друзья, вылезай.

Опустившись на колени, Трегарт разговаривал с дырой.

Дался ему этот старик! Пусть, даже и имеющий отношение к легендарному Прыгуну.

Из темноты показалась всклокоченная грива грязных волос.

— Нет, нет, я не хочу в соты! Я ничего не сделал! Это все они — бог Монтегума с подручными, они оговорили, подставили меня… а потом мы спускались с гор. Какие там горы! Спустились, и вышел снежный человек… я испугался, а они ручные, совсем ручные, и Баньян схватил меня, а зверек и говорит…

Опять этот сумасшедший бредит!

— Меня там поили вином — у губернатора Лендеи отличные виноградники, а еще… шоколадом, — морщинистые веки мечтательно прикрыли бесцветные глаза. — Шо-ко-лад, — произнося буквы, он словно катал на языке сладкие кубики, неземным лакомством смаковал каждый слог. — Ни разу после, я не ел шоколада, — или Александру показалось, или действительно под веками блеснули слезы.

Дункан порылся в карманах, между прочим, карманах весьма недешевого пальто, купленного Д'арно, а к пальто еще прилагался костюм из джергхайского шелка, льняная рубаха с ручной вышивкой и туфли из кожи кайского аллигатора в которых не стыдно показаться даже на приеме у бога. Это не считая прочих не дешевых аксессуаров, таких как: бриллиантовые запонки, платиновые часы и витая заколка для отсутствующего галстука. Вылитый принц! Упрямец еще смел утверждать, что ему это ни к чему.

— Держи! — нечто, завернутое в фольгу, опустилось в морщинистые ладони.

Пальцы с неистовством насильника сдернули блестящую обертку.

— Ш-шоколад… — он не кричал от радости, он произнес это слово благоговейным шепотом. Так преклоняются перед божеством, перед святыней, священными, освященными веками чудес и миллионами верующих реликвиями. Только… реликвии не едят.

Интересно, каким образом в великолепие облачения Трегарта затесался шоколад?

— Давай!

— Что давать? — Александр не сразу сообразил, что Трегарт обращается к нему.

— Вспоминай планету из Карты, а теплепат передаст изображение старику.

— Что-о-о! Чтобы этот урод копался в моей голове!

Сумасшедшему, поглощенному драгоценным лакомством, похоже, было все равно.

— Давай, не бойся.

— Кто боится? Я ничего не боюсь! Просто… просто… а, черт с вами!

Александр покорно представил мир. Небольшие острова, окруженные ярко-голубой, под стать небу, водой, пятнистые шары растений, сверху, это, наверняка, походило на праздничное шествие…

— Знаю, — не отрываясь от шоколада, бросил старик.

— Ты узнал место? Можешь рассказать, как добраться туда?

— За шоколад он тебе еще не то порасскажет.

— Знаю! — упрямо твердил умалишенный. — Проходами, только Проходами. Камнем — никак. Я был наблюдателем при дворе Кортунга Нассау… — неожиданно старик замолчал, даже жевать перестал. — Нет, нет, не скажу, нельзя! Никому не скажу, все плохие! Все плохо!

— Как насчет еще одной плитки шоколада? — Дункан снова выудил лакомство.

Да что там у него — склад кондитерской фабрики!

Старик колебался недолго.

— Ты — хороший. Тебе — скажу. Но не им, пусть уйдут.

Трегарт махнул рукой.

Д'арно с Телепатом покорно отступили на несколько шагов.

— Дальше! Они услышат! — взвизгнул сумасшедший.

Пришлось совершить прогулку в несколько десятков метров в компании урода. Тот оставался абсолютно безучастен к происходящему, безмозглой куклой выполняя команды Дункана.

Плохо различимые фигуры, любовниками, наконец получившими долгожданное уединение, склонились друг к другу.

Близость длилась довольно долго.

Наконец, стыдливой девицей, старик юркнул обратно в дыру, а Трегарт побежал к ним.

— Намиловались?

— Чего?

— Забудь, узнал, что хотел?

— Кажется. Двигаем отсюда, — Дункан вытянул Камень.

Бесформенная клякса, расцвеченная радужными переливами, набухла мыльным пузырем, пришла в движение. Впрочем, они все время двигались. Светящиеся нити, соединяющие кляксу с соседками, натянулись пережатыми струнами. Миг — и они лопнули. Переливающиеся обрывки втянулись в материнские тела. С противоположной стороны, похожие нити потянулись к близлежащим соседям.

Он расширил обзор. Кляксы заняли пространство, вместе с нитями, образуя сложную паутину.

Кляксы — вселенные. Нити — Проходы.

Телепат сузил угол зрения, заполнив мозг одной единственной вселенной, и нити Проходов потянулись к планетам и солнцам мегагалактики.

Там, в этих вселенных, на этих планетах, жили его сородичи. Они виделись Телепату, как багровые точки. Возможно, кто-то из братьев в эту минуту наблюдает за ним. Телепат не любил их. Не ненавидел, а именно не любил. Трудно переносить общество того, кто знает, о чем ты думаешь.

В этом Телепат был схож с людьми.

Троица путешественников вышла из Прыжка, картина вселенной сменилась интерьерами дворца Кецаля.

Этот агентишка, ничтожный гуманоид, вообразивший себя пророком, или богом, позволил себе обойтись с ним, с Телепатом, как с вещью. Отдал на прокат, сдал, разрешил пользоваться.

Он не чувствовал обиды — разве достойно льву обижаться на блоху? Однако, маленький урок…

— Не томи, что, что ты узнал?

— Позже, потом, не здесь.

При желании, Телепат легко мог прочитать мысли обоих. Повстанцы, Гильдия, сбежавшие преступники — дрязги людей, его волновали мало.

Кецаль ожидал их в свои покоях.

Привычные мысли — самолюбование, вера в непогрешимость, подозрительность, страх…

— Как и обещали, возвращаем Телепата…

Странно, когда он уходил, Кецаля постоянно гложили мысли о болезни. Телепат прислушался — боль в спине не прошла, отчего же он?..

— Будьте моими гостями, отдохните…

Слова его волновали мало, слишком часто они расходились с мыслями. Телепат расширил чувствительность — привычный хоровод мыслей вторгся в сознание: стражник за дверью мучится застарелой мозолью, камердинер ревнует горничную к молодому лакею, повар отрезает солидный кусок мяса на продажу купцу-соседу… все, как обычно, как всегда… что-то не так. Чьи-то мысли нарушали привычное кружево дворца.

«Гильдия!»

«Отступники!»

«Понесут наказание!»

Причем, рождались эти мысли совсем рядом.

Телепат понял, как отомстить Кецалю.

— Он предал вас!

Д'арно не сразу сообразил, что говорил… Телепат!

Кецаль как раз расписывал прелести собственной резиденции.

— За той дверью, — продолжил урод, — агенты Гильдии, как только им подадут знак — дернут за шнур звонка, они ворвутся сюда.

Побелевшее лицо хозяина исказила гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.

— Это… это… шутка, он шутит…

Д'арно не первый год жил на этом свете, он обернулся к Дункану:

— Камень, скорее, сматываемся отсюда!

В это время дрожащая рука дернула за шнур.

Мысли торжества, мысли отчаяния, ненависть, чувство выполненного долга, мысли о грыже, которую наконец-то вылечат…

Какой букет! Какой вкус!

Телепат с удовольствием погрузился в смакование чувств и образов.

Гильдийцы выскочили из засады — азарт, чувство исполняемого долга, немного ненависти к отступнику — у одного, самого молодого.

Добыча растерянно простукивает карманы в поисках Камня Перемещения — признаки паники.

«Быстрей, быстрей!» — у второго — нетерпение.

«Грыжа, как вовремя подвернулись эти двое. Теперь мне позволят вылечить грыжу!» — это понятно — родной Кецаль.

Телепат не волновался за себя, ни сейчас, ни в будущем. Он слишком, слишком ценен, а сомневающимся можно с легкостью внушить эту мысль.

Основной целью гильдийцев, был Дункан Трегарт, к тому же, он находился ближе к нападающим.

Но у него Камень…

Телепат решил насолить Кецалю еще больше. Небольшое, почти филигранное вмешательство — жаль не видят сородичи — и гильдийцы, словно мебель, обминув Трегарта, кидаются на Вольного Прыгуна.

Внутренне Телепат содрогался от хохота.

В руках Трегарта наконец-то появился Камень.

— Беги! Дункан, беги! — Д'арно бился в руках молодчиков из засады.

Трегарт колебался.

И снова небольшая корректировка.

Дункан поднял к лицу Камень, и… исчез.

Не сдержав чувств, Телепат захохотал в голос.

Что на него нашло?

Почему?

Отчего?

Дункан рассеянно смотрел на Камень у себя на ладони. Полированные бока не менее рассеянно отражали свет.

Бросить друга!

В беде!

Сбежать, дрожа за собственную шкуру! Как последний трус.

Вернуться!

Да, вернуться!

Камень, в ожидании работы, покорно грел ладонь.

Но что он может противопоставить Гильдии?

Один человек против махины, повелевающей тысячами миров, миллиардами подданных…

Бороться, ввязываться в драку — безумство!

Или…

Камень по-прежнему лежал на ладони.

Как там говорил Гаан…

Сложный узор из линий и цветных пятен, едва Дункан закрыл дверь, вновь возник на матовой стене.

Не оглядываясь, от галереи кабинок, прямиком через огромный зал, Трегарт двинулся к комнатам персонала.

Заклейменный раб препроводил клиента за одну из дверей.

Невероятное совпадение, но служащий за конторкой оказался тем же, что и во время посещения Хитры с Д'арно.

Два из трех глаз внимательно изучали клиента.

— На Юзию за одного, — Дункан без сожаления снял запонки и заколку для галстука.

Как и в первый раз, предметы исчезли с отточенной практикой быстротой.

Защелкали клавиши невидимого пульта.

— Прошу туда, — трехглазый кивнул на дверь.

Как рассказывал старик, Юзия была миром, населенном огромными ящерами.

Трегарт стоял на пятачке поляны, отвоеванном у первобытного леса.

Из-за высоких деревьев с голубоватыми раскидистыми, словно растрепанное мочало, кронами раздавались душепробирающие рыки.

Хотя в таких джунглях достаточно крупных хищников водиться не могло, небольшой размер не гарантировал безопасности.

Дункан поспешил к Проходу.

Снежный мир. Мороз пробирает до костей, ветер, поднимая тучи мух-снежинок, бавится, забивая ими глаза, рот и уши.

Планета живо напомнила Трегарту мир, через который он попал сюда.

Следующей оказалась пустыня. Целых три солнца в зените только первые полторы минуты несли блаженство. Блаженство покинуло тело с остатками холода. Пришли мысли — что доставляет большие мучения? Жала или холод? Почти извечный вопрос.

История повторялась, точнее, шла обратным ходом.

У него сначала был знойный, потом холодный мир.

Как утверждал старик, здесь следовало обождать, Проход — потрескавшаяся кора чудом не занесенного песками дерева, открывался только под вечер.

Когда два из трех солнц спрятались за горизонт, с первыми признаками прохлады, Дункан совершил Прыжок.

Как учил старик, перед ним, он сделал глубокий вдох и задержал дыхание.

Студеная вода мгновенно пропитала одежду, добравшись до тела. Даже не будь старика с его советами, Дункан все равно не смог бы наполнить легкие. Дыхание спирало мгновенно.

Бестолково колотя руками и ногами, Трегарт выбрался на поверхность.

Бородатое лицо местного жителя вытянулось от удивления. Секунда, и абориген, побросав деревянные ведра, с криками припустил по полю.

Еще бы — появление живого, пусть и мокрого человека из неглубокого, просматриваемого почти до дна родникового озерца, могло заставить дрогнуть не одно храброе сердце.

Растянувшись на берегу, Дункан осознал, насколько он устал.

Что ж, мир, вроде, неплохой, можно обсохнуть, раздобыть съестного, ну и передохнуть часок другой. Тем более что нужный Проход имел место у ворот неблизкого местечка.

Страной правила королева Майе — золотой век.

Год назад она отошла от дел, отдав бразды правления своему сыну Бренану — золотой век кончился. Все это Дункану поведали в первый же час в ближайшей харчевне.

По слухам, Майе нагуляла бастардчонка от какого-то заезжего вельможи.

Последнее выдавали на закуску, страшным шепотом, словно величайшую тайну.

Перекусив и справившись, как добраться до города, Трегарт отправился в путь.

Он стоял на равнине, Проход, как и в мире трех солнц открывался в коре похожего на раздувшуюся бочку дерева.

Пол десятка полосатых существ неслось по полю. Четыре ноги, лошадиное тело, из которого поднимался вполне человеческий торс, увенчанный гривастой головой.

Верхние конечности, напоминающие руки, потрясали короткими копьями.

Кентавры!

Полосатые зебры-кентавры!

Шум, крики, какофония звуков. Музыканты нещадно терзали инструменты, силясь перекричать соседей.

Лица, множество лиц.

Лица улыбающиеся. Лица грустные. Лица задумчивые. Лица глупые. Лица со слезами и лица со вздернутыми бровями.

Одинаковое выражение не сходило с них, словно запечатленное в камне. Если бы не крики, доносящиеся из сведенных судорогой ртов и не дерганье в неком подобии танца примыкающих к лицам тел, их вполне можно было принять за статуи.

Трегарт не сразу сообразил, что попал в самую гущу некоего костюмированного шествия, а неизменные лица не что иное, как маски.

Прыжок — и снова праздник.

Гуманоиды монголоидного типа веселились у накрытых прямо под открытым небом столов.

Пузатый старик в увитом цветными лентами смешном одеянии тренировал захмелевшее горло.

— Ма-арико! Марико Дэнтедайси, где вы!!

Кажется, Дункан спугнул парочку, примостившуюся в кустах у небольшой площадки, посыпанной песком.

Картины праздников расслабили его. В следующем мире, он едва не погиб.

Едва слух и зрение вновь стали на службу владельцу, с первым вдохом воздуха нового мира, пришел первый звук. Что-то чиркнуло по скале у плеча и упало к ногам Дункана.

Он присмотрелся — дротик — короткое копье с массивным наконечником.

Чудом, шестым чувством, божественным наитием почувствовав опасность, Дункан сделал шаг, спрятавшись под каменный карниз, нависающий над тропинкой, недалеко от Прохода.

В следующий миг, с неба обрушился целый шквал, или град подобных орудий убийства. За ближайшим нагромождением камней послышались крики боли. И оттуда же, почти сразу — снизу вверх, вознеслась туча стрел.

Дальше Дункан соображал плохо — потемнело в глазах, внезапно накатило головокружение, тучами, насмотревшись на стрелы, по телу поползли полчища мурашек. Ощущения были сходны с испытываемыми в близости Проходов, однако здесь, они оказались в десятки, сотни раз сильнее.

Какие-то тени падали с неба, кажется, крылатые, кто-то поднимался им навстречу. Фальцеты раненных и умирающих подпевали свисту оружия и басам азарта, сливаясь в общую симфонию боя.

Пока — бесконечно долгий, или бесконечно малый промежуток не закончился громовым хором торжествующих победу.

На короткий миг зрение вернулось к владельцу, или измученный рассудок сыграл злую шутку, крылатые люди, потрясая оружием, грозили вслед растворяющимся в небе точкам.

Сухая морщинистая рука подкинула танцующим лепесткам новую порцию пищи. Костер ответил рождением, рождением себя, своих детей — новых лепестков, расширив круг света, отвоевываемый у малопроглядной тьмы.

— Жили те люди, как боги, с спокойной и ясной душою, горя не зная, не зная трудов, и печальная старость к ним приближаться не смела, — треснула словами безгубая щель рта.

— А? — Трегарт понял, что вновь потерял нить разговора. Точнее, говорил в основном его собеседник с серой — в отблесках костра — кожей.

— Этой песне меня научил отец, а его — его отец, а того — чужак, путник, подобно тебе, появившийся на наших землях ниоткуда.

Очередной сноп искр, возомнив себя звездами, вырвался из пламени, осветив серые и морщинистые — подобно обладателю — крылья за спиной аборигена.

— С спокойной и ясной душою… так мы, жили когда-то…

Далекие от приятных ощущения, терзавшие Трегарта весь день, к вечеру немного отпустили, или он привык…

— Они тоже пришли ниоткуда — на землях Аненов достаточно мест, из которых появляются чужаки…

Старик прав — мест более чем достаточно. Довольно скоро Дункан понял, что его необычное состояние, являлось следствием обилия Проходов. На планете, во всяком случае, в той местности, где оказался Трегарт, они находились, буквально на каждом шагу.

— Они забирали наших женщин, детей, заставляли работать мужчин — с утра до ночи. Провинившихся или противящихся — убивали.

Планета была настоящим кладом для Прыгунов между вселенными. Она вполне могла претендовать на звание второй Хитры. Удивительно, то этот мир до сих пор не обнаружили.

— И мы восстали! Аненам чуждо насилие, чужды ненависть, жажда мести… чужаки научили нас. Насильничать, ненавидеть, убивать — жестокий урок, и учителя поплатились — все, до единого, благо, их оказалось не так много, наверное, они случайно попали в наш мир…

Старик замолчал, сухая рука набрала хвороста… подумала… возвратила его в кучу.

— Я помню тот день. Казалось, он останется самым счастливым днем в жизни. Может, так оно и было. День свободы! День всеобщего счастья!

На рассвете аборигены обещали показать Дункану место, указанное Беном Гааном. С восходом солнца, он покинет эту планету.

— Дух войны, дух соперничества, лидерства, неравенства навсегда поселился в наших сердцах. Возврата вообще нет, ни к чему — все меняется, чтобы не говорили полуоблезлые старики. Мы начали воевать друг с другом. Мы начали замечать, что на скалах соседей гнездится больше птиц, а их дочери — красивее. Мы поняли, что это можно взять. Но самое страшное — как.

Рука в отчаянии подкинула хворост — хоть на краткий миг, хоть таким способом, разогнать тьму, окутавшую планету.

Проход отпустил его, и тьма опала паутиной, разрываемой ветром, и мир предстал перед путешественником.

Это был мир, описанный Д'арно, мир, безуспешно разыскиваемый вездесущей Гильдией и стремящимся к вездесущности Повстанцами. Мир с которого, если верить Карте, открывался Проход на Эталонную Планету.

Это был один из самых необычных, и один из самых красивых миров, виденных Дунканом.

Лазоревый океан простирался до горизонта, чтобы там, перейти в такое же небо, слиться с ним.

Темные острова перекликались с белыми облаками, плеск волн с шумом ветра и было непонятно то ли это океан такой голубой от отражающегося в нем неба, то ли небо окрасилось отсветами водной глади.

Они росли прямо из воды — шары около метра в диаметре. Цветные пятна на пузатых боках рождали ассоциации с мыльными пузырями. Застывшими пузырями и оттого помутневшими. В результате метаморфоз пусть и утратившими толику привлекательности, но совсем небольшую толику. Вьющиеся стебли с небольшими листочками, пуповиной, соединяли шары с утробой океана.

Они казались одним целым, гармоничным единением — острова, океан, облака, небо, колышущиеся на легком ветру сферы.

Тот же ветер, наверняка, попадая в некие пустоты на поверхности растений, извлекал нежные, нескончаемые звуки.

Из каждой — свой.

И они пели, сливаясь, перекликаясь, подпевая, вторя. Подхватывая неоконченные трели соседей, виртуозом-пианистом, пробегая интервалами нотного ряда, с легкостью преодолевая условные границы слышимого диапазона.

Музыка сфер.

Проход находился на соседнем островке. Дункан перешел на него по коралловой дорожке, словно специально выстроенной недалеко от поверхности.

И шары, праздничным оркестром, сопровождали судьбоносное шествие.

Он почувствовал его задолго до того, как увидел, а когда увидел… рядом, на вынесенном океаном или заботливыми руками валуне, отчетливо выделялись знакомые символы. «Проход безопасен».

Дрожащие пальцы прошлись бороздками камня. Метка, оставленная самим Хитом Санниковым — основателем. Десятки, сотни лет, века, она ждала следующего путешественника.

Или показалось, но музыка сфер изменилась, в ней начали преобладать торжественные, порою, зловещие нотки. Даже ее ритм, он убыстрился, сферы словно подталкивали к действию, или предупреждали…

Не в силах дольше сдерживать себя, Дункан активировал Проход.

— Он приближается.

— Да, приближается.

— Совсем близко, почти добрался.

— Он один?

— Один.

— Как обнаружил?

— Мы спасли его.

— Мы многих спасали, но они не доходили сюда.

— Этот — упорный.

— Упрямый.

— Может, слишком.

— Ему будет тяжело, очень тяжело.

— И больно.

— Всем больно.

— Помочь?

— Нет, пусть пройдет сам, до конца…