Звезда Надежды

Глава первая. Крейсер «Стрела». Шестьдесят вторые сутки полета

Помощник капитана крейсера «Стрела» — зарянин, Глак Ноу, проснулся и открыл глаза.

Темнота в каюте казалась живой, словно кто — то большой и неосязаемый наполнил собой пространство, встал рядом, смотрел, изучал человека.

Глак лежал на спине и глядя в мутно — серую мглу потолка, прислушивался к своим чувствам. Ему показалось, будто пробуждение пришло от толчка.

Толчок.

Нет, скорее это было похоже на подъем и падение волны.

Как будто ты плывешь по воде, на море, ярко светит Светило и легкий ветер несет в себе брызги и соль, и вдруг приходит волна — пологая, быстрая, она поднимает тебя вверх, захлестывает лицо, наполняет водой ноздри и рот, а потом спадает, уходит вниз и ты, словно теряешь вес, скользишь по блестящей, лазурной поверхности, падаешь, падаешь…

Глак закрыл глаза.

Ему представилось море — чистое, сверкающее в теплом свете, свободное от всего, до самого горизонта, и он плывет вперед — не спеша, размеренно, гребет руками и прозрачное, глубокое небо смотрит с высоты бездонным, равнодушным взглядом.

Странное пробуждение.

Желание уснуть не прошло. Он пребывал, словно между сном и явью, несмотря на то, что уже осознал, где он находится.

Тишина слабо шумела в ушах, шелест мягких, невидимых крыльев.

Глак вдруг вспомнил сына.

Тима.

Маленький Тим стоит перед ним в своем зеленом костюмчике первоклассника, конопатое, круглое личико радостно светится.

— Папа, ты стал капитаном крейсера?

— Да. Но только это большей секрет. — Глак указательным пальцем касается носа сына, смеется: — Смотри не расстрепи друзьям.

Мальчишка восхищенно смотрит на него синими, как море глазами, тихо произносит:

— Папа, я никому не сболтну. Это большей секрет. А почему это секрет?

— Потому, что есть секретное задание, и о нем никто не должен пока знать. Обещай.

— Обещаю. — Тим становится серьезным и по — детски торжественным: — А потом, когда ты вернешься, можно будет об этом рассказать?

— Можно. Но не раньше…

Темнота в каюте глухая и какая — то чужая, не своя.

Глак вспомнил лицо, назначавшего его Некула Дэла — худое, бледное, с острым, как клюв птицы, носом.

— Это предложение — знак доверия к тебе Глак, — сухо произносит Некула: — Ты согласился пойти на такое дело, которое может стоить тебе головы. Но боюсь, что наши головы полетят раньше. Ты назначаешься капитаном нового крейсера «Стрела». Подробности экспедиции я тебе сейчас расскажу…

Назначаешься капитаном.

Глак Ноу лежал в кровати, чувствуя, как затекает кровью его спина, как тонкие иглы уже слабо покалывают кожу, намекая на то, что следует перевернуться на бок.

Он не двигался.

Мысли и чувства ожили в нем, сплелись в понятный ему досадный клубок, возвращали в недавнее прошлое.

Крейсер «Стрела».

Гордость Военного Флота.

И он назначен…

Неожиданное предложение для майора. Хотя если подумать хорошенько, то надо признать, что у него все было для такого назначения — опыт, характер, исполнительность и ум. Еще служа пилотом на малом спасательном космолете «Агат», Глак проявил себя с самой, что ни наесть, положительной стороны. Потом был «Шторм» и рейд к станции «Всплеск», в район Ледового Пояса. Скольких они тогда спасли?

Глак помнил лица спасенных — ученых, техников, лаборантов…

Ему вдруг вспомнилась узкая металлическая труба воздуховода — мрачная и душная, и запах гари, и мечущийся из стороны в сторону яркий, слепящий луч фонарика в его руке. И оглушительное, хриплое дыхание вырывающееся из легких, и липкий пот пропитавший комбинезон, и почти уверенность в том, что ему просто не хватит воздуха, чтобы доползти до конца неработающего воздуховода, что он физически не сможет закончить этот мучительный бросок в среднюю часть корабля, умрет здесь в этой блестящей трубе, а пассажиры, охваченные паникой пожара, умрут позже.

Он открыл глаза.

Сознание замутилось ото сна, образы всплывали из памяти, как картинки в детской книжке — сами собой, и вместе с этими картинками приходили мысли и чувства — странные, болезненные.

Темнота плыла перед ним — вязкая, как кисель, и в этом киселе глаза Глака едва различали крошечные, розовые искры, маленькие и робкие, на грани видимости. Как светящееся мошки, они роились вокруг и исчезали, чтобы появиться снова.

А потом его вызвал к себе Некул Дел.

— Твое капитанство откладывается, Глак. Капитаном «Стрелы» назначен буксировщик — Джил Ри… Будешь помощником капитана.

И все.

Они посовещались и решили.

Назначили другого.

И кого?

Буксировщика!

Почти сумасшедшего, которого ни за какие заслуги, ни за, что не приняли бы уже ни в один из флотов!

Глубокий Флот для сумасшедших.

Глубокий Флот — могила для пилотов.

Это знали все.

И они назначили капитаном нового крейсера, именно буксировщика!

Глак мучительно застонал, закрыл глаза, его сознание хотело вырваться из оков сна, вернуться в реальность, но продолжало вязнуть в полудреме, тонуть в тине сна.

Он потел.

Глак заворочался, перевернулся на правый бок, его левая рука осталась заведенной за спину.

Буксировщик.

Он видел его личное дело.

Как помощник капитана, Глак изучил все личные дела экипажа, все пятнадцать. Дело капитана Ри он прочитал последним.

Это было похоже на выдумку.

Странное происшествие.

Случившееся с буксировщиком «Дальний» и гибель других буксировщиков в Ледовом Поясе, так и назвали — «Происшествие».

Галлюцинации, искривление восприятие, подлог действительности и чудесное, почти невозможное спасение всего одного из экипажей, попавших под чье — то воздействие.

Светило знает, куда их тогда занесло.

Непонятно.

Происшествие.

Капитан «Дальнего» Джил Ри, становится капитаном крейсера Стрела».

Глак Ноу опять застонал — тихо и протяжно. Он хотел прийти в себя, освободиться от навязчивого бреда сна.

Джил Ри.

А до этого он был всего лишь вторым пилотом космолета «Ветер».

Погибшего космолета.

А еще раньше доставил вакцину от Черной Малярии на Сигун. Один из восьми пилотов. Глак, как пилот признавал, что в тех обстоятельствах, провести на Сигун, пусть даже двухместный космолет класса «Оса», было делом дерзким и смелым. И почти не осуществимым.

Сигун в то время, как раз вошел в сектор метеорного потока, и планета стала недосягаема для межпланетного сообщения — мертвый сезон. И вот там вспыхнула смертельная эпидемия. Это потом комиссия по чрезвычайным происшествиям, выяснит как на планету попал опасный вирус, капитана грузового космолета сняли с должности из — за нарушения санитарных норм при пребывании на Цакле, но это было потом.

А тогда время уносило жизни и надо было спешить, надо было совершить невозможное, прорваться в недоступный пока мир, привести, спасти кого еще было можно…

Глак почувствовал, как прозрачная, сверкающая мириадами розовых искр — брызг волна, появилась, подхватила его, понесла — выше, выше, выше, выше, к самому небу, к самому бездонному мареву света, туда, в бесконечное ничто.

Джил Ри…

Нет, он не был единственным, кто пошел тогда к Сигуну.

Восемь добровольцев.

Восемь кораблей.

Первые погибли, не дойдя до планеты.

А ведь они не были сопливыми мальчишками, то были опытные, закаленные жизнью пилоты. Их «Осы» взорвались при столкновении с астероидами, одним удалось подойти ближе к цели, другие сгинули вначале пути…

… Выше, выше, выше, выше, уносится Глак на сверкающем гребне, не может остановиться, летят с ним искры — розовые, крошечные, неуловимые, исчезающие, он видит рушащийся на него свет — глубокий, седой…

Джил Ри был пятым по счету, и единственным кто уцелел.

Он прошел.

Пробился.

И посадил свою «Осу», где — то в окрестностях космопорта — не дотянул на разбитом корабле.

И за это руководство планеты, выдвинуло его кандидатуру в Совет Содружества, как представителем ССМ.

Глак вспомнил капитана спасательного «Рябого», который пришел к пассажирскому космолету, когда тот уже был практически спасен.

— Глак, — сказал ему тогда тот: — Эти люди обязаны тебе жизнью.

— Это моя работа, — ответил Глак.

И улыбнулся.

Они вручили ему медаль «За спасение в космосе»…

Джилу Ри просто повезло.

Джил Ри, наверное, даже не осознавал остроты опасности, когда вел свою «Осу» через смерть.

Он играл.

Молодой и вздорный.

Игрун.

Глак видел таких «игрунов» много раз.

Глаку не чем было дышать. Он задыхался, в груди, что — то мучительно разрывалось.

А потом была гибель «Ветра» и игрун отказался от награды за Сигун.

И здесь он тоже будет играть.

И там, у мертвого, древнего космолета обычное везение спасло им всем жизнь.

Надо остановить этого вздорного сумасшедшего, пока он не погубил экипаж, пока не провалил задание…

А если он умрет? Ведь все смертны. Тогда «Стрелу» поведет он — Глак Ноу.

Капитан Глак Ноу.

Выше, выше, выше. Рвутся небеса, уносит его гребень охваченной заревом волны, пучится гигантским горбом мироздание…

Также можно отстранить капитана от управления кораблем, запереть, как опасного маньяка, нейтрализовать опасность…

Эти мысли и чувства вдруг наткнулись на внутренний протест Глака. Чтобы не было, но для него существовала незыблемая истина: капитан — это гарантия жизни корабля. Субординация. Бунт на корабле — беда. Это хуже пожара…

И вдруг волна застыла, остановилась и резко опала, понеслась вниз, падала, падала в бесконечность далекого, далекого моря.

И Глак вздрогнул.

Проснулся.

Совсем.

Никаких розовых искр в темноте уже не было.

Он сунул руку под подушку, нащупал рифленую рукоятку пистолета, большим пальцем снял предохранитель и вытащил руку, выставил оружие перед собой в темноту.

Он хотел сказать — «кто здесь?», но голос пропал, из груди вырвалось лишь сдавленное, хриплое карканье:

— Кто есь?…

Он таращился в глухую, темную пустоту, мокрый от пота, прислушивался, но ничего не слышал кроме ударов собственного сердца.

Странный кошмар кончился.

Каюта была пуста.

Джил остановился и прислушался.

В широком, ярко освещенном коридоре, протянувшемся далеко вперед, было спокойно и тихо. Световые панели под высоким, белым потолком лили на глянец серого пола белый, мягкий свет.

Он остановился без всякой надобности — захотел послушать тишину.

На почти безлюдном крейсере было всегда тихо, как в пустом городе. По «Стреле» можно бродить часами, обойти множество ярусов и не встретить ни одной живой души. Пятнадцать членов экипажа растворились в громадном чреве крейсера, как призраки в ночи.

«Стрела» был не просто космолет — громада, подобный городу, со своими улицами, проспектами и кварталами.

Однажды Джил зашел в десантный ангар — во истину огромный, с длинными рядами стартовых эстакад для десантных челноков, яркий и прохладный. Высота потолка в нем достигала двухсот пятидесяти метров, и весь ангар напоминал собой гигантский куб, заполненный ярусами и трапами, лифтами в прозрачных трубах — шахтах, уходящих на самый верх и узкими стартовыми эстакадами, покоящимися на стальных, могучих фермах.

Правда самих челноков сейчас в ангаре не было.

Джил тогда, долго ходил по ангару и, остановившись на сходнях одного из ярусов, громко закричал:

— Эге, ге, ге!…

А потом слушал свое гулкое, раскатистое эхо, отраженное от серых, бронированных стен…

По коридору дул слабый, прохладный ветер — работали системы вентиляции.

Джил улыбнулся.

Хорошо стоять вот так, посреди пустого коридора, в тихом, «ночном» крейсере и слушать шелест ветра.

На «Стреле» наступала «ночь».

Он дошел до конца блока «Юг», свернул вправо и, миновав секцию «учебные классы», оказался перед лифтовой площадкой. Еще через минут пятнадцать, Джил добрался до технического сектора, где располагался «резервный блок» крейсера. Сегодня была среда — день дежурного обхода резервных систем космолета капитаном.

Его должностная обязанность.

Правду сказать, Джил Ри не смыслил в резервных системах ровным счетом ничего, как и в системах действующей микроэлектроники, но если в уставе крейсера вписан этот пункт, то ты будь добр — иди и смотри.

И Джил приходил сюда каждую среду и смотрел.

По пятницам он совершал начальственный визит в блок, где находилась установка «Барьер», но уже не в одиночку, а с главным инженером установки — Лорией Молли.

Он остановился перед входом в фильтр блока — высоким, высотой в два человеческих роста, квадратным, бронированным люком, с красной предупреждающей эмблемой в центре — «только для капитана корабля».

Эмблема представляла из себя нарисованную красную, как кровь, ладонь человека.

Две большие световые панели под высоким потолком широкой площадки, заливали своим белым светом все пространство вокруг. С поверхности люка на Джила смотрел мигающий красный глаз индикатора, черный стеклянный шарик контролера, рядом изучал лицо подошедшего капитана.

— Открыть фильтр, — приказал Джил.

Люк дрогнул, на секунду замер, стронувшись с места, медленно уполз в стену, открывая проход в помещение самого фильтра.

Это было небольшое помещение, ярко освещенное, с бледно — бежевыми стенами, лишенное каких — либо предметов и приборов.

Джил вошел в фильтр, и люк беззвучно закрылся за его спиной. Несколько секунд он стоял перед вторым — внутренним люком, глядя на его полированную поверхность. Как обычно люк также беззвучно отошел в сторону, открыв Джилу проход в резервный блок.

Система контроля распознала его, и пропустила.

Джил успел сделать несколько шагов — он вышел из фильтра и уже двинулся по широкому проходу между освещенных красными лампами стеллажей, как его качнуло.

Ему показалось, что внезапно возникло слабое головокружение — пол под ногами слегка качнулся вперед, в глазах появилась противная, неразборчивая муть, словно все вокруг потеряло резкость очертаний, поплыло — тошнотворно, вязко.

Это длилось не более секунды, одной секунды, и вот он опять вернулся в нормальное состояние, твердо стоит на ногах, четко различает предметы.

Джил замер на месте.

Ожидая повторного головокружения, он не двигался, прислушивался к своим чувствам, но ничего не произошло.

Резервный блок встретил его негромким, монотонным шумом, как будто он попал в гигантский пчелиный улей — тихий, ровный звук, непрерывное жужжание электричества.

Джил пошел по проходу.

Радио лампы светились, одни ярко, другие приглушенно, они были смонтированы на больших панелях, одна к другой, от панелей с блестящими, металлическими краями спускались пучки разноцветных проводов, уходили куда — то внутрь стеллажей, терялись там среди других, таких же пучков. Стеллажи уходили вверх, до самого потолка, на высоту сотни метров, соединенные между собой трапами обслуживания, сияли красным, ровным светом.

Здесь было жарко.

Как в летний, знойный день.

Где — то шелестела вентиляция системы охлаждения.

«Надо сказать об этом Гуэну, когда увижу. Завтра. Зайду в мед. отсек завтра», — решил Джил, шагая по проходу и бесцельно глядя на блоки ламп. «В прочем ничего страшного в этом нет. Я думаю».

Мало, что понимая в электронике, Джил испытывал глубокое уважение к тем, кто создал и сам корабль и системы, дающие кораблю жизнь. Здесь, в «резервном секторе», чувствовалась уверенность в надежности крейсера при любых непредвиденных обстоятельствах. Конечно, все эти радио лампы, допотопные конденсаторы, стальными столбиками торчащие на панелях, все это электронное средневековье могло показаться смешным, но при выходе из строя микроэлектроники, именно это спасет экипаж от смерти. Резервные системы автоматически войдут в работу, примут на себя управление и обеспечение всеми системами крейсера.

Учитывая особенности нынешнего полета «Стрелы», этот резерв очень даже может пригодиться.

Хотя за всю свою жизнь в космосе, Джил ни разу не сталкивался с необходимостью прямого использования резервных систем космолетов, но от кого — то слышал, что где — то такая необходимость была.

Где — то.

У кого — то.

Возможно, что враки.

Он повернул влево, прошел до лестничного марша — стальная лестница уходила на верхний ярус обслуживания, обрывалась короткой площадкой, и дальше тянулась вверх другая — такая — же.

От яруса к ярусу.

Легко поднявшись по рябым ступенькам, Джил пересек площадку, свернул и поднялся по лестнице еще выше.

Третий ярус.

Впереди по обе стороны прохода все заливал красно — розовый свет ламп.

Он расстегнул воротник комбинезона — жарко, и пошел вперед. Ничего интересного, на его взгляд, здесь не было — однообразие стеллажей и горящих ламп.

Одно и то же.

Вдруг, взгляд Джила нашел нечто лишнее в окружающем мире приборов — тень.

Он еще продолжал идти, замедляя шаг, всматриваясь во что — то впереди.

Тень.

Там, прямо перед ним, в нескольких десятках шагов на проходе, между сиянием ламп, кто — то стоял.

Джил Ри остановился. Еще секунда — другая, и вот его рука уже потянулась к висевшей на поясе кобуре с пистолетом.

Он неотрывно всматривался в неуместное препятствие, медленно, словно не желая спугнуть дичь, вынимал из кобуры оружие.

Теперь он хорошо разглядел темный, без подробностей силуэт человека, как вырезанный из черной бумаги, с той лишь разницей, что края его не были четкими, они будто расплывались, таяли, создавали вокруг тени, слабое помутнение.

Дыхание Джила стало прерывистым.

Пистолет — большой и тяжелый, он уже держал перед собой. Громкий щелчок предохранителя прозвучал в узком пространстве между стеллажей, как выстрел.

— Стой! — Голос Джила хрипло каркнул.

Ему показалось, что стало еще жарче — пот пропитал комбинезон, щекотал спину.

— Ни с места!

Конечно, это не человек.

Он вспомнил, что стрелять в резервном блоке нельзя.

Бежать?

От кого?

Куда?

Джил сделал первые, неуверенные шаги вперед.

Тень не уходила, она оставалась на своем месте — темный призрак в ярком красном зареве ламп.

Он прошел метров двадцать, рассматривая незнакомца, не зная к чему готовиться.

Еще несколько шагов.

И тут тень исчезла.

Испарилась. Словно кто — то выключил ее изображение.

Джил оглянулся назад. Нет, за его спиной никого не было. Посмотрел вниз на другой ярус — ничего необычного. Он дошел до того места, где только что видел призрак, осмотрелся по сторонам, убрал пистолет обратно в кобуру и ладонью вытер с лица пот. Сердце тяжело билось в груди, гулко шумело в ушах.

Постояв на месте несколько минут, Джил решил обследовать ярусы блока. Озираясь и всматриваясь в проходы, он облазил все лестницы и трапы, побывал на ярусах вверху и внизу блока, залез в распределительную вентиляционную шахту и долго смотрел в ее черное, пустое нутро, обдуваемый жарким сухим воздухом.

Тихо и пусто.

Джил покинул резервный блок.

Коридоры, по которым он шел, по — прежнему были пусты.

Время далеко за полночь.

Джил Ри остановился на перекрестке, постоял раздумывая, куда идти теперь, решал.

С одной стороны, если происшествие с ним — плод его воображения, галлюцинации, то об этом следовало рассказать врачу. Причем немедленно.

С другой — призрак мог быть воздействием Объекта.

Джил стоял, глядя себе под ноги.

Более двух месяцев полета, никаких происшествий, имеющих отношение к Объекту, пока не было.

Пока.

«Барьер» работал безупречно.

Приняв решение, Джил зашагал по правому коридору, мимо закрытых дверей жилых кают, в которых еще никто не селился, спустился на лифте до двадцать седьмого яруса, и выйдя на погруженной в мягкий розовый свет площадке, направился к медицинскому комплексу корабля.

Он проходил мимо стеклянных стен операционных, изоляторов, мимо складских помещений и громоздких приборов, назначение которых не знал.

Увидев в коридоре перед собой неясную фигуру в сером, Джил вздрогнул от неожиданности.

Этой фигурой оказался врач — флорианин, Гуэн Кха.

Он стоял, прислонившись плечом к стене, возле открытой двери отсека, скрестив руки на груди и глядя на приближающегося Джила своими зелеными, кошачьими глазами.

Джил подошел.

— Доброй ночи, док. Не спится?

Джил постарался непринужденно улыбнуться, но вышло плохо.

Гуэн усмехнулся в ответ, кивнул головой в сторону открытой двери, мол заходи, капитан.

Капитан зашел.

В просторном, ярко освещенном отсеке, с белым потолком и такими — же белыми стенами, было все — письменный стол, небольшой и заваленный бумагами, коробочками, какой — то мелочью, огромный прозрачный шкаф со всевозможными инструментами и препаратами, в углу справа стояла непонятного назначения машина — шар в рост человека, белая, как и стены отсека, с маленьким овальным окошком и пучком проводов, уходящим к узкому и длинному пульту управления.

Слева в стене зиял огромный, круглый иллюминатор.

В иллюминаторе была чернота и звезды.

Пахло медикаментами.

Джил сел в одно из двух кресел, стоящих у стола. Закрыв за собой дверь, Гуэн прошел к письменному столу и сел в кресло напротив Джила.

— Рассказывай, — произнес флорианин.

Гуэну Кха было шестьдесят восемь лет. Учитывая, что флориане живут в среднем до восьмидесяти — он уже имел преклонный возраст. Врач всегда был сдержанный, говорил мало, и имел ироничный характер. Общаться с ним для Джила не было трудным, хотя и встречались они, не так уж и часто.

— Ну?

— Вот зашел. — Джил откинулся на мягкую спинку кресла, положил левую руку на стол: — Думал, может не спишь.

— Не сплю.

— Созерцал коридор?

— Тебя ждал. Я тебя услышал еще от лифта.

Джил мысленно подивился слуху флорианина — площадка лифтов находилась отсюда, довольно — таки, далеко.

— Рассказывай.

— Да я просто зашел. Ходил резерв осматривать, шел мимо.

— От восьмого яруса? И мимо? — Гуэн усмехнулся в свои тонкие, седые усы: — Не болтай.

— У тебя здесь чай водится? Или одни микстуры пьешь?

Они рассмеялись одновременно.

Врач встал, прошел к противоположной стене, где находился пищеблок и, спустя минуту, вернулся к столу, неся два термо — стакана — один поставил перед Джилом, другой оставил себе.

Джил отпил из стакана.

Чай был горячий и сладкий.

— Как самочувствие экипажа? — Спросил Джил.

— Нормально. Сегодня у меня была Ааоли. Ос в обед заходил. Твой помощник уже четыре дня не появлялся. Скажи ему, чтобы пришел.

— Скажу. Значит все в порядке… Надеюсь и дальше так пойдет. Лоррия говорит, что «Барьер» надежен, как скала.

Помолчали.

— Долго будешь дурака валять? — Гуэн смотрел на него немигающим взглядом зеленых глаз, его узкие зрачки стали еще уже, как две тонкие прорези.

Джил поставил стакан на гладкую поверхность стола, сухо произнес:

— Сейчас я видел призрак.

Врач ничего не сказал, молча ждал продолжения.

Джил рассказал, о случившемся в резервном блоке.

Откинувшись на спинку кресла, Гуэн заговорил:

— Это плохо. Значит «Барьер», не такая уж и скала. И это только начало, Джил. Пока удавалось избегать влияния Объекта на экипаж. Теперь это кончилось. Мы летим уже два месяца, осталось лететь столько же, видимо воздействие Объекта начнет усиливаться, прогрессировать, а значит… У тебя головокружений нет? Кровотечений? Бессонница?

— В резервном голова кругом пошла — ненадолго. Несколько секунд. Потом я увидел призрак.

— Либо ты первый в списке, либо остальные скромничают и молчат.

— Говорили, что «Барьер» стопроцентная гарантия от Объекта.

— Говорили.

Они опять оба замолчали.

Молча пили чай.

Гуэн Кха теперь смотрел куда — то в сторону, за спину Джила. О чем он думал, было непонятно.

— От тебя воняет страхом, Джил.

— Вспотел.

— Угу. Кровотечений точно не было?

— Гу, я бы не стал об этом молчать.

— Надеюсь. Оружие всегда носи с собой. Теперь всегда.

— Я уже думал об этом.

— Если на тебя нападет флорианин, то свернет тебе шею. Сам знаешь. Видимо наше время, можно сказать — пошло. Каникулы закончились.

— Я не думаю, что в экипаже, кто — то на кого — то станет нападать…

— Держи пистолет при себе! — Гуэн повысил голос.

— Знаю.

— Пойдем Джил, я тебя осмотрю.

— Давай завтра, поздно уже, и не к спеху.

Флорианин немного подумал, кивнул головой, сказал:

— Хорошо, отложим осмотр до завтра. Помощника своего ко мне пришли. Скромнягу.

— Пришлю.

Джил Ри поднялся на ноги, отхлебнул еще из своего стакана, поставил его на стол.

— До завтра, Гу.

— Завтра уже наступило, Джил.

Он вышел в пустой коридор и направился к лифтовой площадке. Настроение не улучшилось, напротив, после разговора с Гуэном, стало еще тревожнее. Джил добрался до своей каюты через двадцать минут, закрыл входную дверь и начал стягивать с себя влажный от пота комбинезон.

Светящийся циферблат часов на стене, показывал половину пятого утра.

Завтра предстояло инспектировать «Барьер», ну это вместе с Лоррией, потом проверить оба больших челнока, после…

Что — то защекотало у Джила под носом, потом быстро перешло на подбородок. В этот момент он, согнувшись снимал комбинезон с правой ноги и смотрел на пол, и там на полу, прямо перед собой, Джил увидел две красные кляксы — одна, вторая, потом сразу три.

Он быстро поднес руку к лицу, мазнул у себя под носом — кровь текла уже по шее, капала на грудь.

Запрокинув голову назад, Джил быстро пошел в санузел.

Комбинезон скомканный, в бордовых пятнах, остался валяться на полу.

Глава вторая. Восемьдесят четвертые сутки полета. Сны и явь

Джил спал.

Ему снился кошмар.

Он пытался кричать, но губы словно срослись, а язык прирос к небу.

Сдавленный стон, мучительный и задушенный звук, тек из его ноздрей вместе с алой кровью.

Там, в кошмаре, он стоял посреди тротуара — широкого и ярко освещенного заходящим Светилом, мимо по высокой эстакаде, с громким шелестом, рассекая спокойный воздух Зари, неслись вагоны метрограва — округлые, сверкающие розовым и белым.

Прохожие остановились, стояли, задрав головы вверх, слышались возгласы тревоги, быстро переходящей в страх.

Этого не могло быть!

Так не бывает!

Джил смотрел на небо, и там в небе — прозрачно — голубом, появилось и стремительно росло новое, неожиданное Светило, как если вдруг, таинственный волшебник сотворил его мановением своей волшебной руки.

Джил не был собой.

Он смотрел сейчас глазами Джила — младшего, чувствовал его чувствами — детскими, свежими, не затуманенными заботами и всем тем, что сопровождало Джила все годы жизни. Смотрел, и видел то, что видит сейчас его сын.

Новое Светило росло. Оно появилось в небе, как яркая малинового цвета точка.

Звезда.

Он не сразу заметил эту звезду. Сначала Джил — младший услышал чей — то возглас, посмотрел в сторону, откуда пришел звук, и увидел флорианина, стоявшего у витрины цветочного магазина, и указывающего куда — то между небоскребами, туда, где две эстакады, сверкающие седым металлом, пересекали одну над другой, уходили за сплошные, зеркальные стены домов. Флорианин был одет в цветную, с широким воротником, летнюю рубашку и темно — зеленые брюки, которые смешно смотрелись вместе с кремового цвета сандалиями.

Джил — младший улыбнулся — смешной дядя флорианин был похож на артиста.

И только потом он посмотрел туда, куда указывал сейчас «артист» — в небо.

И увидел звезду.

Она росла — быстро набухая, красная, неожиданная, чужая здесь и сейчас. С каждой секундой ее цвет и яркость менялись, от малинового к бледно — красному, а потом желто — белому, яркому, вызывающему. И вот звезда из яркой точки, превратилась в горошину и продолжала расти.

Вместе с ней, рос и шум на улице — люди и флориане, взрослые и дети, мужчины и женщины, уже кричали, кто — то куда — то бежал.

Джил — младший стоял на месте, и мама держала его за левую руку, и он почувствовал, как ее ладонь, почти до боли, сжала его пальцы.

— Мама, что это?

Мама не ответила.

Звезда выросла до размеров яблока. Ее свет уже слепил глаза, играл светлыми бликами на стеклах окон, разгорался сильнее и сильнее…

Кто — то толкнул Джила — младшего и мама схватила сына обеими руками, уберегла его от падения.

— Мама, это космолет?

— Нет.

Джил ворочается во сне, мычит, хочет закричать, но крик вязнет и глохнет в нем. Кровь измазала подбородок и щеки Джила, лежит на подушке красными пятнами. Он корчится, словно от сильной, нестерпимой боли, сучит ногами — белая простыня давно сползла к ногам, ее край свисает до пола.

— М…, м…, ма…, а-а-а-а…

Над письменным столом тускло светит зеленый ночник — маленький шарик в стене, и вся каюта погружена в спокойный, мирный темно — зеленый тон, переходящий в углах в черный.

— У-у-у…, ма-а-а…

— Не смотри, не смотри туда, сыночек! — Мама притянула его к себе, закрыла его голову руками, и он чувствует в ней дрожь и страх.

Голова Джила отворачивается вправо, губы — окровавленные и плотно сжатые, искривлены.

— Не бойся, не бойся!…

Джил — младший не может повернуть голову и посмотреть вверх — мама крепко держит его, прижав к себе. Он видит только узкую щель между ее локтем левой руки и пальцами правой, которые лежат у него на лице, и там, что — то яркое, желто — белое, ослепительное до рези в глазах, заливает окружающий мир яростным, жгучим светом.

Он чувствует растущий сверху жар, и мама присела на асфальт тротуара, и Джил — младший присел вместе с ней — на колени, прижатый к маминой груди, и ее лицо у него над макушкой.

— Сыночек, сын…

И тут его оглушил рев, шквал криков с улицы — гневный, отчаянный, страшный…

Джил закричал и проснулся.

Он сел на кровати, глядя в тускло освещенную стену напротив, широко открытыми глазами, часто дышал, как от долгого бега, руки его тряслись.

Несколько минут — бесконечно долгих, он старался прийти в себя от пережитого только что сна, вернуться в реальность, где все было настоящим и основательным.

— Это сон.

Встав на пол и пройдя в санузел, Джил вернулся в каюту босиком и в трусах — чистым и свежим. Первым делом он взял со стола синюю упаковку таблеток, что дал ему накануне Гуэн Кха, открыл ее и достал блестящую, фольгированную пластину с впаянными в нее тремя рядами таблеток — красных, круглых. Трех не хватало.

Он выпил сразу две, вместо рекомендованной врачом одной таблетки, положил упаковку на стол и подойдя к встроенному в стену шкафу, достал чистый комбинезон. С минуту Джил бесцельно смотрел на скомканную в руках одежду. Дрожи в его руках уже не было.

Круглые часы на стене показывали утро — 07.34.

Подойдя к висевшему на стене круглому зеркалу, он долго всматривался в свое лицо. Нос покраснел и немного распух. В остальном Джил выглядел, как обычно. Только выражение беспокойства в глазах.

Неудивительно.

Пройдет.

— Это всего лишь сон, — проговорил он тихо, глядя в зеркало на движение своих губ: — Надо быть реалистом.

Он постарался улыбнуться — слишком широко, слишком фальшиво.

Через двадцать минут он входил в кают — компанию бодрым шагом, как обычно.

Кают — компания «Стрелы» была просторной, как общественная библиотека: три длинных, накрытых бархатными белыми скатертями стола, располагались друг напротив друга, мягкий желтый свет лился из световых панелей под потолком, у стены справа от входной двери, тянулся до самого угла, где стоял большой горшок с ветвистым растением, книжный шкаф — из красного дерева, моренный и покрытый лаком, он вполне мог сойти за антиквариат. Вдоль салатового цвета стен стояли мягкие кресла, бильярдный стол одиноко притулился рядом с барной стойкой. Иллюминаторов здесь не было. Несколько картин, нарисованных маслом, в массивных золотых рамках, висели на стенах, показывая исторические сюжеты Зари и Флории, их природу. Кают — компаний на крейсере было двадцать две, но первый, малочисленный экипаж «Стрелы» выбрал именно эту.

Сейчас тут были трое — главный инженер «Барьера», двадцатидевятилетняя зарянка Лория Молли — высокая, белокурая женщина, с круглым, розовощеким лицом и курносым носом, одетая в белый комбинезон. Закинув ногу на ногу, она сидела, откинувшись на спинку своего кресла и смотрела на вошедшего Джила из — под длинной, светлой челки. Перед ней стояла белая, фарфоровая чашечка на блюдце. Вторым, кто сидел за столом вместе с ней, был Гуэн Кха. Он пил из увесистой стеклянной кружки и, по — своему обыкновению, был одет в темно — зеленый комбинезон. Он кивком поприветствовал Джила, и снова приложился к кружке.

Третьим в кают — компании был начальник артиллерии крейсера, майор Джок Суни — зарянин, пятидесяти семи лет, невысокого роста, брюнет, с уже заметной плешью, которую он старался скрыть, зачесывая волосы назад. Выглядело это смешно. Плюс ко всему, Суни имел на своем вытянутом лице, большой нос «картошкой» и серые глаза «навыкат» — круглые и большие. В момент появления Джила в кают — компании, майор Суни стоял возле барной стойки и что — то там колдовал.

Свет над пустующими столами был приглушен, отчего атмосфера в кают — компании казалась не по — утреннему сонной.

Джил сел рядом с Гуэном, поздоровался с Молли.

Та молча кивнула ему второй раз.

— Опять нос кровил? — Спросил Джила врач: — Просто запах крови.

— Да.

— Таблетки, которые я тебе дал, пьешь?

— Пью.

— По часам? — Гуэн поставил кружку на стол, смотрел на Джила с ленцой.

— Ну…

— Ну и дурак.

— Я забываю.

— Если потечет в твоей дурацкой башке, то забывать будет нечем.

Лория хихикнула и подмигнула Джилу правым глазом. Она часто вела себя не как ученый и главный инженер.

Так о ней думал Джил.

К их столу подошел майор. Сначала он поставил на стол высокий стеклянный бокал, потом кивнул Джилу и уже, садясь в кресло рядом с Лорией, поздоровался:

— Здравия желаю, капитан.

— Доброе утро, майор, — ответил Джил.

Суни любил, когда к нему обращались таким образом — «майор». Обращение «Суни» или «Джок» им приветствовалось, но в определенные моменты. Например, за обедом он был не против обращения к нему «Суни» и считал не уместным — «майор». Зато его лицо становилось почти счастливым, если перед сном ему сказать — «до завтра, Джок». В этой манере обращения у него была какая — то своя система и Джил долго и с неохотой в ней разбирался первые недели полета. В остальном Джок Суни не отличался какой — либо чудаковатостью, был часто чопорным, как старый дед, иногда ворчал. Гуэну он жаловался на боли в спине, но ни разу не пришел к нему с этими болями на прием, но со вторым врачом экипажа — зарянкой Тресой Игой, всегда держался бодрячком и частенько отпускал двусмысленные шуточки.

Джил подозревал, что Треса Ига нравилась Суни.

Еще майор любил вино.

— Должен вам заметить, капитан, — начал говорить майор, поднимая свой бокал ко рту: — Вы странный капитан.

— Он и зарянин, странный, — произнес Гуэн усмехнувшись.

— Почему я странный, по — вашему?

— Вы, капитан, не можете держать дисциплину на корабле в стальных клещах, — Суни сделал большой глоток из своего бокала, ярко — бордовой жидкости в бокале изрядно уменьшилось: — Можно сказать, что вы действуете на экипаж раслабляюще. С самого начала поставить все на «ты»… Я понимаю, вы не военный человек, привычка — вторая натура, но у нас боевая экспедиция и такое панибратство может привести к плачевным результатам.

— Майор, — Джил улыбнулся: — Я совершенно спокоен за судьбу нашей экспедиции, зная, что у нас есть железные парни вроде вас. Старая гвардия не выдаст.

— Зря ерничаете, — майор Суни был доволен: — Если приспичит, я не посмотрю на вашу должность и скажу открыто…

— Как дела с нашими орудиями? — Спросил его Джил: — Не намок ли порох?

— Не намок. — Майор покрутил бокал в руке, сказал: — Мои парни сделают все, как надо. Если прижмет. Вот знаете, что меня радует на «Стреле» больше всего?

— Отсутствие прежнего начальства, думаю? — Гуэн смотрел в сторону Суни: — Кажется у вас на «Упрямом» были какие — то разногласия с капитаном.

— Сплетни, — отмахнулся майор: — Вымыслы завистников и дураков. На «Стреле» меня больше всего радует… вино! У нас на крейсере давали не вино, а натуральное пойло. Единственный день в неделе, когда можно отдохнуть от несения службы, был омрачен именно этим. А здесь… — он заинтересованно глянул в свой бокал: — Здесь поработали настоящие знатоки дела! Спецы. Вино подбирали со вкусом и, что там говорить, со знанием специфики… Мда. Специфики. Доброе вино. Хорошее.

— Майор, — Джил смотрел на того: — С самого начала, я сказал, что в кают — компании порядок общения будет свободным от чинов и званий, но вы упрямый.

— Для меня слово капитана — закон, но… — Суни глянул на Джила поверх своего бокала, потом отпил глоток вина и закончил: — Но личный подход к делу — важнее. Субординация, это не просто формальность, это…

— Майор, вы рано начали. — Гуэн критически смотрел майору Суни в его краснеющее лицо: — Еще нет девяти утра, а вы уже навеселе.

— Доктор, у меня выходной, я должен расслабиться, чтобы остальное время быть в исключительной форме!

— Вы уже пьяны, — и Гуэн громко рассмеялся.

— Это для вас девять часов — утро, а я с пяти часов на ногах. Привычка, знаете ли. Мда. Так, о чем мы?

— О порохе, — сказал Джил.

— А-а-…, порох… — непонимающе протянул майор: — Это было в старину… А что вы этим хотели сказать, капитан? Ну — порох. Что — порох?

— Значит «Барьер» работает нормально. — Произнес Гуэн, всматриваясь в лицо Лории Молли: — Без сюрпризов.

Майор давно ушел, оставив на столе свой пустой бокал.

Время было — 10.48.

— «Барьер» работает в расчетном режиме, док, — ответила та спокойно: — То, что с нами происходит, с «Барьером» никак не связанно.

— Я читал о действии вашей установки на живые организмы, Лора, — флорианин не сводил с нее своих кошачьих глаз: — «Слабые нарушения в системе кроветворения и сосудов», так там было сказано.

— Слабые — да.

— Я не считаю проявление носовых кровотечений, «слабыми проявлениями». Могу дать вам ознакомиться с анализами крови экипажа. Есть еще исследования внутренних органов внешними устройствами. Наметилась устойчивая тенденция к патологии. А нам еще долго лететь.

— Доктор, я не врач, я техник и физик. Результаты испытаний «Барьера» изучались самым тщательным образом…

— Но не в полной мере. Так?

— Есть методика…

— Я понимаю, понимаю. Физик из меня, прямо скажем — никакой, но я могу вас заверить, Лора, если динамика воздействия «Барьера» на экипаж сохраниться в той — же прогрессии, то к Объекту «Стрела» долетит без нас. — Гуэн постукал острым когтем указательного пальца левой руки по столу — тук, тук, тук: — Конечно — же, это худшее мое предположение, но оно имеется.

— Я уверяю вас, док…

— Может Объект на нас так влияет? — Произнес Джил, обращаясь сразу к Кха и Молли: — В принципе, мы не знаем о нем ровным счетом ничего. А «Стрела» уже очень близко к нему, по космическим меркам, мы буквально в двух шагах от цели.

Молли промолчала.

Она смотрела на Джила, без каких бы то ни было эмоций.

Кха пожал своими плечами, произнес:

— Я не знаю, что именно нас убивает, но если так будет продолжаться и дальше, то все зря. И надежды, нас пославших к Объекту, и собсно наш полет, тоже.

— А я знаю, — Лория встала из — за стола, взяла в руки свою чашку с блюдцем и направилась в сторону барной стойки, где высился автомат пищеблока: — Что сейчас я иду принимать душ и через час жду капитана на десятом уровне. Джил, у нас сегодня контрольная инспекция «Барьера». Просьба не опаздывать!

Поставив посуду в окошко автомата, она спокойно вышла из кают — компании, не закрыв за собой дверь.

— Хм. — Джил выпрямил под столом ноги, потянулся: — Денек будет.

— Сны по — прежнему снятся?

Он не сразу ответил Гуэну.

Помедлив, Джил сказал:

— Сняться. А тебе?

— Сегодня я видел смерть Флории, Джил. Там, во сне, погибли все мои родные и друзья. Флория умерла в ядерном огне. Ее убил крейсер «Упрямый».

— Я видел Зарю. Как бы глазами своего сына. — Джил замолчал.

Флорианин хранил молчание.

Его кружка уже долго стояла нетронутой.

— На Зарю сбросили Искусственную Звезду. Там во сне. Это Объект. Он каким — то образом стал влиять на нас, Гу.

— Мы стали ближе к нему. — Флорианин казался спокойным: — Я думаю об этом.

— Об Объекте?

Гуэн Кха прямо посмотрел в лицо Джила, произнес:

— О смерти Флории.

— Я думаю, что это ложь, Гу. Мы уже близко подобрались к Объекту, и он не может допустить, чтобы «Стрела» достигла цели. «Барьер» сдерживает его влияние на нас, но видимо недостаточно.

— Посеять панику? Чтобы мы сами развернули корабль? Или передрались? Ты это хочешь сказать?

— Это. Подумай сам, Гу, такое просто не может быть с нашими мирами. Это невозможно!

— Почему?

Джил не ожидал такого вопроса от врача и несколько растерялся.

— Почему, Джил, этого не может быть?

— Потому, что это слишком чудовищно. Это невозможно. Подумай сам. С начала сны про гибель Акавии, теперь Заря и Флория! Ты можешь допустить хоть каплю такой возможности в реальной жизни? Я — нет.

— Слишком масштабно. Да?

— Можно и так сказать. А главное, очень… вовремя. За полтора месяца до конца полета нас начали одолевать подобные сны! Он просто в истерике. Объект.

Гуэн Кха чуть помедлил, потом глубоко вздохнул и произнес:

— Я тоже так думаю, Джил. Слишком масштабно и слишком вовремя. — Он наконец взял в руку свою чашку и сделал из нее пару глотков: — Чай здесь тоже хорош, не только вино. Тебя ждет Лория, Джил.

— Да. Мне пора.

Джил вышел из кают — компании в скверном настроении.

Он пытался убедить себя в правоте слов, которые только что сказал флорианину, но не имел в этом полной уверенности.

Джил гнал от себя сомнения.

Он добрался на лифте до десятого яруса «Стрелы» и выйдя на лифтовой площадки, встретился с Лорией Молли. Облокотившись о перила лестничного марша, ведущего на нижний ярус, женщина без выражения на лице смотрела на приближение Джила.

— Веди меня в свой замок, о принцесса, — он улыбнулся.

— В покои, ты хотел сказать. — Лория холодно смотрела в лицо Джила.

— Мнэ… Это шутка, Лора.

— Ясно. Пошли.

Они доехали на лифте до восемнадцатого яруса космолета — молча вышли на светлой, с бежевыми стенами площадке, и спокойным шагом двинулись по широкому, главному коридору, мимо наглухо закрытых, малинового цвета, дверей. На дверях были прикреплены белые, глянцевые таблички.

Джил прочитал несколько из них, пока молча шел рядом с Молли — «силовая — 1», «силовая — 4», «картограф», «центральная АР»…

— Лори, что ты думаешь о «волне»?

— Ты о погибшем старинном космолете?

— Да.

— Ничего не думаю. Это могло быть, что угодно. «Вторая волна»… — женщина пожала плечами: — Что угодно. Возможно это было нечто, что с ними произошло, и что они назвали «волной», возможно «волна» — это понимание их переживаний — галлюцинаций. Мы этого никогда не узнаем.

— Ты так думаешь?

— Нас защищает «Барьер». Если хочешь узнать, что такое «волна», можем его отключить. Я даже уверенна, что мы узнаем о этой таинственной «волне» не меньше, чем знали те — древние. Только это будет нашим последним знанием. — Лория Молли усмехнулась и мельком посмотрела на идущего рядом с ней Джила: — У нас и без старинных шарад хватает своих забот.

Джил немного помолчал, и все — таки спросил ее о том, что давно уже вертелось у него на языке:

— Лора, у тебя нет… видений?

— Нет у меня видений. А что, тебя мучают призраки? — В ее шутливом тоне Джил уловил нотки нервозности.

— А кошмары? Тебе не снятся странные сны?

— Со своими снами я разберусь как — нибудь сама, капитан.

— Я хотел сказать… Возможно тебя беспокоят сны личного характера, какие — нибудь острые переживания. Противоречия.

— Джил. Тебе и всем остальным в моей личной жизни нет места. Занимайся своими делами, а своей личной жизнью я буду заниматься сама. Договорились?

Он промолчал.

Они свернули влево и пошли вдоль пустой зеленой стены, с одной стороны, и стеклянной, с другой. За стеклом, словно за витриной, в темноте пустых отсеков виднелись непонятные приборы, столы и нагромождения контейнеров.

— Значит ты уверенна в надежности «Барьера».

— Совершенно. Я допускаю, что Объект все — таки может, хоть и незначительно, но влиять на наше сознание. И только. Того, что произошло с тобой и твоим экипажем в Ледовом Поясе, здесь быть не может. Мы дойдем до цели, сбросим с крейсера ракету с «Хлопком» и вернемся домой. Я это знаю. А ты, Джил, слишком много сомневаешься для капитана крейсера. Может в рейдах буксировщика это и нормально?

— С экипажем стали происходить необъяснимые происшествия.

— С «экипажем», это надо полагать, с тобой?

— И со мной тоже.

— Хм.

— Либо твой «Барьер» не такой уж безопасный, как нам говорили, либо Объект смог преодолеть защиту «Барьера».

— Повторяю — это невозможно. — Она устало вздохнула: — Уясни себе — «Барьер» надежен и безопасен. Есть, конечно побочные эффекты его воздействия на живые организмы…

— Кровотечения участились. За последнюю неделю, особенно.

— Переживем, Джил. Ты — странный капитан.

Они добрались до конца коридора и оказались в просторном помещении перед фильтрационным шлюзом, ведущим в ангар с установкой «Барьер».

На стене, слева от большого, квадратного люка, висел предупреждающий плакат — «вход разрешен только в сопровождении капитана корабля, и только главному инженеру установки». С правой стороны, находился другой плакат, красно — черный — «Барьер».

Джил и Лория остановились перед бронированным люком.

Ярко светили световые панели, их белый свет играл расплывчатыми бликами на глянце белого пола.

— Чувствую себя здесь «пятым колесом». — Джил зачем — то поправил ремень с пристегнутой к нему кобурой, скомандовал громко: — Открыть люк!

Люк почти бесшумно, отъехал в сторону, открывая вход в фильтр — шлюз. Спустя пять минут, оба прошли шлюзование, и вышли в ангаре установки.

Джил был здесь несколько раз — большое, ярко освещенное помещение установки «Барьера», не имело лестничных маршей и ярусов обслуживания. В кубическом пространстве ангара, со сторонами сто пятьдесят метров каждая, были установлены панели, в которых угадывался антиграв. Находясь на расстоянии нескольких метров друг от друга, панели образовывали собой огромную сферу, внутри которой висел в воздухе, ни к чему не прикрепленный кристалл — диаметром в рост человека, граненый и ярко — белый, он сверкал своими четкими гранями, разбрасывая во все разноцветные лучи — чистые, однотонные, фиолетовые, красные, желтые, синие… Кристалл был очень красив. Невозможно красив — сказочно. Джил мог подолгу неподвижно стоять в стороне, глядя на игру света на его гранях, на брызги радуги в сердце «Барьера».

По сути кристалл и был тем самым «Барьером», его сердцем, его сутью.

— Каждый раз прихожу и любуюсь им, — произнесла Лория, глядя на установку: — Даже не верится, что я лично присутствовала при его рождении.

— Да, красив. Каким по счету он был?

— Восьмым. У семи изготовленных кристаллов была нарушена внутренняя структура. Но этот — совершенен. Иногда мне кажется, что он слышит и видит меня.

— Лора, это просто большей кусок углерода. Алмаз. Камень.

— Да. Камень, — женщина задумчиво посмотрела в лицо Джила, промолчала и отвернулась.

Слева у стены стоял широкий, с большим, вытянутым экраном, пульт управления, от которого к блок — панелям антиграва тянулись толстые, желтые кабели. Женщина направилась к пульту. Джил остался стоять на месте, разглядывая кристалл.

Было в «Барьере», что — то завораживающее, такое от чего трудно отвести взгляд. Хотелось смотреть на игру света, вглядываться в то, что сверкало, ускользало от взгляда внутри кристалла, словно играло, звало…

— Красиво.

Лория Молли подошла к пульту управления «Барьером», села в кресло оператора — глубокое, темно — коричневое, с высоким, мягким подголовником и коснулась пальцами клавиш.

Джил ожидал какой — то реакции в установке от манипуляций женщины, но все оставалось по — прежнему.

В ангаре было тихо и спокойно.

Пахло озоном, как на Заре перед грозой.

— Лора, а твой маленький аналог Объекта не выкинет какой — нибудь неожиданный фокус?

— Что? А… Нет, нет. — Она, не поворачиваясь в его сторону, изучала показания приборов: — Объект излучает ун — излучение. Мы еще только научились его регистрировать, пробуем… В общем, вся идея с «Барьером», как защитой от воздействия Объекта, проста. Мы создали аналог Объекта, который работает, ну скажем, в определенном диапазоне ун — излучения и вызывает резонанс — разрушает структуру импульсов Объекта. Антиграв увеличивает массу кристалла…

Она замолчала — Джил ей мешал.

— Ну, аналог этот, не совсем аналог. — Джил немного прошел вперед в сторону «Барьера», и остановился в двух шагах от нарисованной красной линии на полу, обозначавшей зону запрета — дальше подходить к установке было опасно.

— Объект имеет «гирю», мы так это назвали, — она покачала головой: — По данным радиотелескопов, у Объекта имеется некое ядро. Скорее всего из тяжелых металлов. В виде гири. Образно говоря… Но это ничего… Да, ничего.

Лория снова замолчала. Ее пальцы лежали на клавишах управления.

Джил разглядывал висевший в воздухе кристалл.

Радужные блики — яркие, разноцветные, блуждали по полу, отражались на его комбинезоне.

Джил потерял счет времени.

Он замер, любовался игрой света в чистейшем, словно хрусталь, кристалле.

— Я бы хотела изучить Объект. С его орбиты. Он уникален. Но такой возможности не будет.

— Не будет.

Глава третья. Знакомство

Джилу снился сон.

Сохраняя свое сознание, он не помнил свое имя и даже не задумывался о нем. Его внимание было приковано к действию, в котором он был словно сторонним наблюдателем, но мог слышать и знать чувства другого, того — другого.

Джил несся в черноте безбрежного пространства, он не испытывал ни холода, ни жажды, все его чувства были устремлены в окружающее и непостижимым образом, он мог видеть так, как не видит никто из людей, чувствовать и слышать мысли того, кто несся в этой черноте — гигантский и сильный.

Он называл себя — Летящий.

И еще — Видящий.

И — Ищущий.

Это были его имена, которые он дал себе, исходя из того, что он считал для себя самым важным.

Рожденный при взрывах могучих звезд, выброшенный взбесившейся гравитацией вон, сквозь клубы раскаленного водорода и пыли, Летящий принял жизнь и мысль.

Он стал жить.

И он стал мыслить.

Сознание пришло к нему сразу — он двигался в пустоте и видел все вокруг.

Он летел через облака пыли и газа — яркие и раскаленные, мимо молодых звезд, еще только обретших свет. Могучие силы гравитации там, где звезды располагались очень близко друг к другу, виделись ему светящимися, голубыми линиями, образующими вокруг сияние.

Он испытал полноту силы, такой, какой уже никогда не было после.

И ядро.

Он узнал о своем ядре сразу, как начал мыслить, понял силу живущую в нем, и то, как можно направлять эту силу — рвущуюся во вне, запертую в нем, направлять к ядру, чтобы менять направление полета.

Он продолжал видеть и мыслить.

Представление о времени появилось в нем, лишь потом, когда область молодых и ярких звезд, где он обрел жизнь, осталась далеко позади, а впереди не было ничего.

Только пустота.

Только ожидание.

Он двигался и выбирал свой путь.

Увидев ближайшую к себе звезду, он направил силу к ядру и выровнял полет — к звезде.

До нее было далеко — он летел, но расстояние сокращалось медленно, лениво, тягуче.

Тогда, в первом своем бодрствовании, у него возникли вопросы.

Кто он?

Зачем?

Есть ли такие, как он?

И где они?

Пространство не было для него мраком. Все вокруг проницал розовый, тонкий свет, и в этом свете, где — то очень далеко от него, светились звезды — голубые, зеленые, желтые, красные, они составляли из себя огромный вихрь, усыпанный россыпью огней, разбавленный туманом газа.

Потом сила стала слабеть.

И это тоже было открытием для него.

Ему предстояло утратить сознание — исчезнуть, пропасть, стать ничем, как до своего появления в пространстве.

И тогда вопросы перестали его волновать.

Появился страх, и он узнал, что есть страх — потопляющее, дикое желание видеть, мыслить и двигаться.

По мере того, как сила, преданная ему в рождении звезд, кончалась, сознание его угасало, пока не угасло совсем, вместе с его немым криком в пространство — отчаянным и одиноким.

Он перестал быть.

Сила и сознание вновь вернулись к нему — приближающаяся звезда, дала ему эту силу.

А вместе с сознанием, он стал слышать.

Слышать других.

Звезда, маленькая и желтая, гораздо меньше тех звезд, что он видел после своего рождения, имела двенадцать спутников — каменных и газовых, и от двух из этих спутников — наполненных жидким газом, теплых и светлых, к нему доносились голоса.

Он узнал, что такое радость — ликование, конец вопросов.

Он не был один.

Но радость быстро прошла, сменившись недоумением — голоса издавали не сами спутники звезды. Они были мертвы и безмолвны. Голоса издавали приспособления живущих на спутниках — маленьких и невидимых существ.

Их было много.

Как россыпи звезд в пространстве.

Продолжая набирать силу звезды, он вскоре готов был говорить с ними сам, когда из этих голосов узнал нечто новое о себе.

Летящий, Видящий и Ищущий, не знал каков он, не мог видеть себя, не мог сравнивать, но живущие на мертвых спутниках, увидели его в свои приспособления, закричали о нем в пространство через волны силы.

И он узнал.

Ищущий был огромен.

Больше мертвых спутников звезды.

И он угрожал своим появлением тем, кто жил там.

Летящий сравнил себя и их, и назвал живущих на двух планетах — ничтожествами. Они были как пыль перед ним.

Враждебные и испуганные.

Летящий недоуменно изучал их голоса, вникал в их жизнь, он узнал о чувствах и желании ничтожеств.

И тогда он познал смех и гнев.

Крошечные, как пыль, не искали себе подобных — их было много и они всегда были вместе. Но они истребляли друг друга, вместо радости от сознания того, что они вместе, ничтожества хотели другого — удовольствий. И они убивали. Делали так, чтобы другие испытали то, что Видящий испытал при угасании силы.

Они называли это — смерть.

Он приближался — огромный и страшный.

Еще можно было отклонить свой путь, пройти мимо, дальше от планет ничтожеств, и обезопасить их жизнь на спутниках звезды. Но Летящий передумал.

Он направил свою силу к ядру и устремился к планетам.

Чем ближе Ищущий приближался, тем отчетливее становились голоса ничтожеств. И вот он уже мог слышать не только голоса их приспособлений, а непосредственно голоса разума самих ничтожеств — слабые, крикливые, наполненные страхом и ужасом, новыми желаниями.

Его приближение внесло в их миры ужас, а ужас начал борьбу за выживание.

Из их голосов он узнал, что его нельзя уничтожить или остановить.

Теперь, приблизившись очень близко, Летящий мог сам говорить с ними, он вдруг понял, что заставить ничтожеств делать то, что он хочет, очень просто, достаточно лишь подсказать.

Он назвал это так — подсказать.

Он открыл для себя игру.

Забаву.

Было интересно и увлекательно смотреть на то, как повинуясь подсказкам Видящего, ничтожества мечутся, истребляют друг друга, разнообразят свои судьбы и поступки.

А потом он ворвался в их звездную систему, прошел близко от планет, разрушая ударом своей мощной гравитации спутники, убивая живущих на них, смешивая камни, пыль и огонь. Крик ничтожеств был громким, пронзительным и коротким.

Еще долго после этого, уже уходя от звезды, Летящий вновь и вновь вспоминал этот крик — общий крик миллиардов живущих, взвешивал, разбирал его на составные части, изучал эмоции и силу.

Это короткое событие в жизни Летящего принесло ему интерес.

Он узнал, что такое — интерес.

И он ушел опять в пустоту — пропал, перестал быть.

До следующей звезды.

До следующего пробуждения.

Потом было много встреч с новыми мирами, и снова живущими оказывались ничтожества — разные, но по — прежнему ничтожные.

И никогда, ни разу Летящий не встретил себе подобного и вопрос — есть ли такие как он, есть ли равные ему, оставался без ответа.

Звезды от времени расширялись, тускнели, пучились подобно газовым пузырям, взрывались — ярко, их газ разлетался во все стороны, освещаемый ослепительной точкой. Все менялось.

Только одно оставалось незыблемым — Летящий, Видящий, Ищущий…

Вдруг Джил обрел себя, ясно понял свои мысли, отделился от сознания Летящего и провалился в пустое и черное — беспросветное. Он испытал чувство, похожее на прикосновение, словно кто — то огромный и могучий, смотрел на него, копался в его мыслях и чувствах, холодными, острыми пальцами — изучал, присматривался.

Прикосновения приносили с собой боль — рвущую, омерзительную, и казалось из под этих чужих пальцев, сочится вязкая кровь сознания Джила, текут его болезненные воспоминания по острым, черным коготкам.

Чье — то присутствие усилилось пронзительным взглядом, и он услышал голос, как отголосок ледяных пещер:

— Здравствуй, Джил. Я вижу тебя.

Джил проснулся.

От собственного крика.

Он сидел на своей кровати, в каюте погруженной в полумрак зеленого ночника, и из его горла рвался истошный вопль…

«Здравствуй, Джил».

«Я вижу тебя».

«Вижу, вижу вижу…»

В кают — компании собрался почти весь экипаж «Стрелы». Не было только Камня Грозы, который нес вахту в контрольном отсеке.

Свет был включен над всеми столами кают — компании, люди и флориане расположились в креслах, все спорили, дошло до криков.

Джил никого не перебивал, он хотел услышать мнение каждого.

Экипаж составленный из военных и буксировщиков, так и не стал однородным — буксировщики сидели отдельно от военных. Исключением был один только майор Джок Суни, он сидел рядом с Осом, смотрел на происходящее, мрачно нахмурив брови, его крупный нос покраснел, а глаза слезились, и Джил был уверен, что майор опять приложился к «доброму вину».

Сейчас говорил старший энергетик крейсера, капитан Фум Мук — располневший флорианин, в оранжевом комбинезоне. Он сидел за третьим столом, возле барной стойки — лохматый и взъерошенный и голос его звучал с вызовом:

— Если Зари и Флории уже нет, то нам здесь делать нечего! Нас ждут там, — он неопределенно махнул рукой, куда — то в сторону: — И значит положение вещей давно и безнадежно изменилось.

Сидевшие рядом с ним военные — флориане в звании капитанов, Чжум Оу и Хен Ка, мрачно кивнули в знак поддержки его слов. В отличии от энергетика Фум Мука, они как артиллеристы, носили темно — зеленые комбинезоны с красными нашивками на правых рукавах.

— Капитан. — Помощник капитана, Глак Ноу смотрел сейчас в сторону Джила, сидя рядом с молодым, двадцатипятилетним инженером — лейтенантом Диски Алоином: — Позволю себе высказать свое мнение. Положение сложилось катастрофическое, нельзя это не признавать. У нас два пути. Либо мы найдем способ подтвердить или опровергнуть… — Он замялся, выбирая слова, чтобы продолжить свою речь: — Эти сны. Либо развернуть крейсер и идти на помощь тем, кому еще можно помочь.

— Капитан Ноу, — спросил того Джил: — У вас есть какие — то определенные соображения на этот счет или нет?

Джил старался ничем не выдавать своего беспокойства — сидел закинув ногу на ногу, изредка отпивая из высокого стеклянного бокала приторно сладкий апельсиновый сок, уже предвидел подкрадывающуюся ко всем им, катастрофу.

— Есть. — Клаг повернулся к молодому инженеру — лейтенанту: — Диски Алоин высказал идею по этому поводу. По — моему, она заслуживает внимания.

— Бред, — Лория Молли презрительно фыркнула: — Знаю я эту его идею. Диски, ты хороший мальчик и я скажу тебе только один раз — не лезь в дело, в котором ты ничего не смыслишь.

— Можно он все таки выскажется? — Клаг был раздражен.

— На здоровье.

И Диски Алоин, краснея своим конопатым, широким лицом, высказался:

— «Барьер» своим излучением, забивает все радио — частоты, а учитывая излучатели внутри обшивки крейсера — прием передач из вне практически невозможен. Но это на первый взгляд, — молодой парень посмотрел на помощника капитана, словно искал от него поддержки: — Известно, что в нескольких сотнях метров от корабля, излучение излучателей обшивки слабеет. Достаточно вывести подготовленный зонд связи и попробовать начать прием внешних передач. Они будут подавляться «Барьером», но у нас есть шанс отфильтровать сигнал через компьютер и получить нужную информацию. Зонд я подготовлю, а для его вывода мы можем воспользоваться одной из кормовых малых площадок. Такой вот план.

В кают — компании никто не проронил ни звука.

— Для этого придется выключить антиграв и двигатели, — сухо произнес Ос Юга.

— Выключим. — Клаг сказал это спокойно, как если бы речь шла о пустяке.

— Это наш шанс узнать, хоть что — нибудь. — Алоин пожал своими покатыми плечами: — Хоть, что — то.

— Это шанс стать трупом. — Лория Молли смотрела на него безо всякого выражения на лице: — Вы не вернетесь.

— Мы будем под защитой вашего «Барьера».

— Я уже всем объясняла. Нельзя отходить от корабля. Я вообще не уверенна в том, что из корабля можно выходить!

— А в чем вы вообще уверенны? — Рассмеялся ей в лицо капитан — энергетик Ветер Скат: — В чем? Я вот сомневаюсь, что Объект способен как — то влиять на нас! И вся эта затея… Летит где — то кусок камня, а истерику подняли! Не ваш ли «Барьер» сводит экипаж с ума? Молли! Не его ли не изученному излучению мы все обязаны этим кошмарам? Где доказательства разумности «Объекта»?

— Почитайте отчеты лаборатории…

— Читал я ваши отчеты, Лория. Притянутая за уши белиберда! Существуют объективные данные радио телескопов, отчеты центра «Звезда». И там пишется совсем другое, Лория. Совсем.

— Я не буду с вами спорить, Ветер. Вы не понимаете, о чем говорите.

— Ну, конечно. Все мы здесь конченные тупицы. — Черные глаза Ветра, смеялись: — Вы сами писали, о воздействии «Барьера» на психику разумных существ. Наши доктора. — Ветер кивнул сидевшим рядом друг с другом врачам — Гуэн Кха и зарянке Трессе Иге: — Они пичкают нас пилюлями от кровотечений, и с каждой неделей, все больше и больше. А это не Объект виноват. Виновато излучение «Барьера». Возникли вопросы? Много вопросов, Лория. И нам всем нужны на них ответы. Разумеется, последнее слово за капитаном, — он с улыбкой посмотрел в сторону Джила: — Но ответы нам необходимы. Сейчас! Я закончил.

Потом говорил флорианин Чжум Оу — ничего нового он не сказал, но повторил почти дословно Скат Ветра.

Сол Дин попытался было с ним спорить, но «не до инженера» — сразу заткнули.

Ааоли хранила молчание.

Майор Суни также не вмешивался в спор. Только один раз он произнес коротко и громко:

— Глупо. Глупо рисковать из — за снов.

Спустя час, они решили проголосовать.

С перевесом в один голос, было решено выйти из корабля и вывести зонд связи.

Ос — облаченный в скафандр «Окунь», стоял в ярко освещенной шлюзовой камере кормового комплекса, рядом с Диски. Продолговатый, округлой формы зонд связи, ощетинившись антеннами, гладкий и блестящий, покоился на высокой транспортировочной тележке по правую сторону Оса.

Ждали.

Молча.

Ос повернул голову внутри гермошлема, взглянул на молодого напарника. Сквозь светлые блики на лицевом стекле гермошлема, он увидел лицо Диски — спокойное, даже какое — то мечтательное. Он разглядел конопушки на носу лейтенанта — инженера, вздернутый, курносый нос и пухлые губы.

Сопляк.

Ос отвернулся, стал смотреть перед собой.

Здесь все было белое.

Перед ним белела матовая стена и выходной, пузатый люк — большой и квадратный, с круглым иллюминатором в верхней части.

В иллюминаторе царила тьма.

В наушниках было тихо. Голос Лории исчез — дав ему последние инструкции, зарянка замолчала, и теперь он ждал приказ на выход. Там, за этим люком, находилась площадка для зондов — небольшая, Ос видел ее только на экранах обзора, пустая, со светящейся разметкой для модулей обслуживания и надстройкой слева, на которую вела короткая, стальная лестница.

В принципе ничего сложного в выводе зонда не было — выкатить тележку с зондом из шлюзовой камеры, докатить ее до стартовой площадки, где находится распределительный щит управления, подключить зонд экранированным кабелем к щиту, и спокойно вернуться обратно.

Тридцать метров в одну сторону, тридцать в другую.

А потом Джил отключит ходовые двигатели и антиграв, и Лория, сидя в командном отсеке, активирует зонд и поведет его прочь от корабля…

Ос устал от скуки и безделия. Недели и месяцы проведенные им на крейсере, с редкими днями, когда он был занят делом, утомили его. Он хотел прогуляться, пусть недалеко, пусть ненадолго. Но это было лучше, чем торчать в своей каюте или сидеть в навигаторской рубке, разглядывая однообразие показаний приборов.

Ос усмехнулся, вспомнив лицо Джила — встревоженное, рассерженное.

Джил не хотел отпускать Оса выводить этот зонд.

Джил был против.

Ос захотел придумать по этому поводу короткий стишок, но мысли были, как деревянные — рифма не шла.

— Ос, мы готовы. — Прозвучал в наушниках голос Джила — напряженный, резкий.

— Ясно. Давай нам выход.

Из шлюзовой камеры начал быстро откачиваться воздух — Ос слышал легкий свист, потом стало совсем тихо, звуки снаружи скафандра умерли.

— Мы будем держать вас под наблюдением, Ос. — Снова голос Джила: — Если ты заподозришь хоть малейшее отклонение в своем самочувствии, даже если тебе покажется что — то подозрительным…

— Знаю, знаю. Все бросаем и убираемся обратно на крейсер, — закончил за него Ос.

Он опять посмотрел на напарника, теперь уже повернувшись всем корпусом в его сторону.

— Я готов, Ос. — Диски положил руку в белой перчатке скафандра на никелированную ручку тележки, выглядел спокойным.

— Открываю люк. — Голос Джила.

Белый люк перед ними плавно и медленно открылся, уйдя в левую сторону, блеснули в свете световых панелей его мощные петли.

— Покатили, — сказал Ос Диски: — Медленно.

Они тронулись в путь — не спеша, толкали тележку перед собой по стальной поверхности пола, и их магнитные ботинки при каждом шаге, с глухим звуком, передававшимся через ноги, ударялись, прилеплялись к полу.

Тум, ту — тум, тум, ту…

Выкатили тележку из шлюзовой камеры — черное небо вокруг и яркие точки звезд, пространство стартовой площадки погружено в полумрак, лишь горят впереди посадочные огни разметки для модулей, и редкие, матовые плафоны фонарей слева на надстройке.

Катится тележка, гудит, потемнела, ее поручень отражает свет позади — яркие, тонкие блики.

Тум, тум…

Прошли три метра по очерченной красной линией разметке.

Пять метров.

Инструментальный ящик справа — в тени крейсерской обшивки, черный прямоугольник, торчащий вверх на фоне звезд и размытой туманности Овал.

Стоп.

— Все, — произносит Ос.

— Я за кабелем, — Диски убирает руку с поручни тележки, смотрит в стекло гермошлема Оса: — Семь минут.

— Семь минут.

Ос наблюдает, как Диски спокойно отвернулся, разворачиваясь к инструментальному ящику, туда, где во мраке тени, тускло горит габаритный фонарь и зеленая цифра «3».

— Как у вас? — Голос Джила.

— Порядок у нас, — Ос перевел взгляд с Диски вверх, на звезды.

Они горели холодно и спокойно — далекие, недосягаемые, но непостижимым образом близкие — родные.

Белые, голубые, розовые…

Он всегда удивлялся этому — красоте звезд. Казалось бы ничего интересного, просто светлые точки на черном фоне. Но если присмотреться, если представить…

Странная красота.

Красиво…

Это красиво.

Диски приблизился к инструментальному ящику.

Обычный стальной ящик, больше человеческого роста, с гладкой, глянцевой поверхностью — отсвечивал темно — серым.

Такие стояли и на его «Упрямом», где он служил почти два года. Зная, что там увидит — три широких, вместительных отделения, с белыми лампами подсветки в каждом, Диски протянул руку, взялся за кривую рукоять на дверце и повернул ее вниз.

Он почувствовал под ладонью щелчок — тонкий, едва уловимый, и потянул рукоять на себя, открывая дверцу. Вспыхнули лампы подсветки — белые, матовые, и сразу стало светло. Он увидел в ящике три отделения. В верхнем в специальных пазах зеленого пластика, покоились блестящие инструменты — большие и поменьше — кусачки, плазменные паяльники, пассатижи, зажимы и мелочь, вроде отверток и ключей, но приспособленных под руку в перчатке скафандра. В центральной ячейке, прижатый красным зажимом к стенке ящика, висел экранированный кабель связи, скрученный в плотный, черный моток.

Это случилось, когда Диски протянул руку к мотку кабеля — едва заметный, мягкий толчок снизу, под ноги, словно палуба крейсера, слегка дернулась вверх.

На какую — то долю секунды Диски стало дурно — ящик со всем его содержимым, поплыл перед глазами, искривился, свет светильников померк. А потом все опять вернулось в норму — Диски смотрел на свою руку, протянутую к мотку кабеля, застыл, прислушиваясь к своим чувствам.

Ничего не происходило.

Он нерешительно позвал:

— Ос.

В наушниках тишина, слышится негромкое шипение радио — волн.

— Ос.

Ему послышалось, что в эфире кто — то отозвался, возможно это был чей — то вопрос, но он не был в этом уверен.

Все тихо.

Диски отстегнул зажим, взял кабель и вытащил его из ящика.

Его опять качнуло, но уже дольше, сильнее, он испытал дурноту, головокружение и вялость в теле, пошатнулся и наверное, упал бы, но магнитные ботинки крепко стояли на палубе, словно вросли в нее.

— Ос!

И он резко повернулся назад.

Возможно ему так только показалось — тело, будто набитое ватой, было не послушным и Диски разворачивался, как во сне — долго и беспомощно, вяло…

— Сынок!

Он увидел маму.

Мама стояла перед ним в своем любимом зеленом, в розовых цветах, платье — ветерок играл с ее светлой челкой. Ярко сияло Светило.

Там, где пологий, заросший зеленой травой холм, упирался в синий, деревянный забор, стоял их дом — двухэтажный, с синей крышей и открытыми окнами на первом этаже. Диски разглядел белые занавески на окнах и услышал далекий отрывистый лай собаки.

Его собаки.

Его Новика.

Время — обед.

Он совсем забыл об этом — заигрался.

Было здорово играть в космонавта — он представлял, что уже стал взрослым и сильным и его приняли в экипаж крейсера, для дальнего похода…

Мама.

Она готовила на кухне его любимые сладкие сырники — маленькие и рассыпчатые, и Диски всегда любил сидеть на своем высоком, детском стульчике, болтать под столом ногами и ждать, когда мама поставит перед ним тарелку с сырниками и стакан свежего, вкусно пахнущего молока.

— Ди, ты опять взял папин скафандр. Ты же знаешь, что он не разрешает тебе с ним играть.

Мама говорила мягко, с улыбкой, в углах ее губ обозначились ямочки, глаза — голубые, как небо, смотрели с лаской.

— Мамочка, я только на часок.

— А ты знаешь сколько это — часок? — И она засмеялась, покачала головой: — Ди, Ди, твой «часок» давно прошел. Пора обедать.

— А что мы будем обедать?

— Сырники.

— С молоком?

— С молоком, Ди.

Ему очень хотелось поиграть в космонавта еще, но мама уже здесь, а значит игра закончилась. Да и папа будет ругаться, если узнает про свой скафандр.

— А если ты в нем задохнешься, Ди?

— Не, не задохнусь. Здесь есть такие штуки, они открываются и можно дышать.

Мама приблизила к нему свое лицо и шутя поцеловала стекло гермошлема:

— И как я доберусь до своего сына?

Они дружно рассмеялись.

Он и мама.

В этот момент Диски вспомнил как недавно, в начале лета, они ходили на пляж, купались и загорали. И так получилось, что он пообещал маме не заходить далеко в воду, но все — таки не удержался и зашел. Он выбрал момент, когда мама отвернулась, чтобы сказать что — то тете Сале, и зашагал вперед, погружаясь все глубже и глубже в воду, пока вдруг не провалился в нее с головой.

Он удивленно смотрел под водой по сторонам, не видя ничего страшного в том, что не может выйти на берег. Ему стало интересно. Он даже начал глотать воду — один глоток, второй…

А потом чьи — то руки подхватили его и рывком — сильным, отчаянным, вырвали Диски из воды, и он заревел от стыда за свою беспомощность и от страха, вдруг возникшего, закашлялся, обхватил мамину шею руками, спрятал лицо в ее волосах…

— Сыночек, нам пора идти.

— Уже?

— Ты же не хочешь есть холодные сырники? — Мама наклонила голову на бок.

Она всегда так делала, если хотела сказать, что игра законченна, и никакие отговорки ему не помогут.

— Мамочка, а после обеда я смогу опять поиграть?

— Папа будет недоволен.

— А мы ничего не скажем папе. Я совсем немножко побуду космонавтом!

Мама глубоко вздохнула, в ее голубых, как небо глазах, сверкнули розовые искорки — маленькие, веселые.

— Хорошо, молодой человек. После обеда вы снова сможете быть космонавтом.

Она рассмеялась, глядя в его глаза, и Диски тоже стало смешно и хорошо. Он знал, что рядом с мамой ничего плохого с ним не случится, и даже если он зайдет глубоко в воду, она обязательно придет к нему на помощь.

— Ди, Ди…

Он поднял руки к основанию гермошлема, нащупал округлые головки фиксаторов и, повернув их, разомкнул пневматический зажим.

Стекло гермошлема отскочило вверх и замерло, выпустив облако заледеневшего воздуха и кровавые брызги…

Ос смотрел сквозь стекло гермошлема и звезды казались ему колючими, яркими точками, где — то в необъятном Ничто.

Семь минут.

Он будет стоять здесь, долгие семь минут.

Потом Диски вернется с кабелем, они подключат зонд…

Ему захотелось пройтись в перед — два, три шага навстречу этим звездам. Сколько лет от видит их, уже казалось привык к ним, стал почти к ним равнодушен, его затянула рутина и ежедневная необходимость жить своей, странной, нежеланной жизнью. И вот теперь, так внезапно, так неожиданно, он вдруг по — новому взглянул на них. Это было похоже на вдохновение — мираж сокровенных, не осознаваемых образов и отголосков мыслей.

Семь минут.

Ос отпустил тележку и, обойдя ее, прошел чуть дальше, вперед, немного, до серого куба выключенного сейчас навигационного маяка.

Семь минут.

Много это или мало?

Свет датчиков внутри его гермошлема бросал светлые, веселые блики на стекло, мягко светил из под лица.

Семь минут.

Семь минут, это очень много. За это время можно дойти до конца площадки, постоять там в тишине и покое, и не спеша вернуться к зонду.

Ос остановился в нескольких шагах от тележки.

За семь минут, при желании, можно обойти весь крейсер, заглянуть в каждый его отсек, прислушаться к его желаниям — ярким и бурным, желаниям дальних странствий, ожидания открытия своей сути…

— Ос, — тихий и какой — то робкий голос Диски возник в наушниках, словно голос призрака.

Ос не ответил.

Ос смотрел на звезды — понимающие, знающие Оса, долгие, долгие годы.

За семь минут рождаются и умирают звезды. Они набухают ослепительными, красными пузырями, пожирают миры роящиеся вокруг них, словно мотыльки, и лопаются, разлетаются во все стороны газовыми, раскаленными лохмотьями, чтобы спустя время — бесконечно долгое время, спустя семь минут, собраться вновь и разгореться с прежней, могучей силой, давая жизнь новым, рожденным в огне, мирам…

— Ос! — Громкий и истошный крик Диски резанул его уши и стих, утонул в холоде немигающих звезд.

И он пошел — вперед, не торопливо, но уверенно, и все было, как надо, и все было в порядке. Он шел зная, что вдохновение стоит там, на краю посадочной площадки, за желтым светом разметок, стоит ожидая его — терпеливое и надежное, как верный друг.

Ос ощутил затхлость и удушье внутри самого себя, как если бы не мог, выразить словами нахлынувшие вдруг, чувства. Ему стало душно, до крика, до слез, до исступления.

— Живу хуже собаки… — слова сами вылетели из его рта, но уже не такие привычные, как когда — то. Их смысл стал грубым и неряшливым в потоке чувств Оса — упорядоченных и ясных: — Не то. Все не то…

— Ос, назад! — крик Джила.

Больше Ос ничего не слышал, ни громких криков в наушниках, ни треска радио — помех — ничего. Он спокойно шагал к краю площадки, и его магнитные ботинки при каждом шаге прилипали к стальному полу, словно лапки большого насекомого.

«Он не понимает — Джил, нет, не понимает. Разве мы дышим? Разве можем произнести вслух ритм своего дыхания, его чувства, его мысли, его смысл?»

Шагая по освещенной габаритной разметкой площадке, Ос слагал стихи.

Нет, это было не то! Не то!

Ос замотал головой, его дыхание участилось.

Пропасть здесь не причем. Пропасть это лишь символ его повседневной жизни, его стеснения в груди, его мучения. Разве можно любить это, любить эту муку?

Ему становилось душно.

Воздух внутри скафандра был тяжелым, влажным, тягучим, и сам Ос казался себе в нем немым и беспомощным идиотом.

— Я не бездарь. Просто этот воздух, эта жизнь внутри скорлупы… Да, скорлупы.

Он различил маленькие, розовые точки — светлячки, крошечные и пугливые, они наполняли пространство вокруг Оса, роились, вспыхивали и гасли, и через них светили звезды — ослепительные, большие. И он с озарением понял, что так и должно быть, что они часть мироздания, никем не видимые, не узнанные, но пронизывающие все, несущие смысл и легкость.

Это открытие буквально захватило его сознание и Ос, затаив дыхание, смотрел на эти розовые звездочки, боялся их спугнуть своим вниманием, своим любопытством.

Розовая, живая пыль…

Это, это…

Это будущие звезды!

Ос все понял. Он видел еще не родившиеся, но ожидающие своего рождения, звезды.

И они несли для него вдохновение и смысл. Он хотел выразить возникшие чувства — смешанные, новые, непонятные, наполненные новым смыслом — неуловимым, ускользающем. Ос как бы услышал слова, аналогов которым не было в его языке, не существовало самих этих слов, а лишь звук несущий гармонию и рифму.

— О-о-о-а-а-и-и-и…

Голос его зазвучал высоко и звонко, застыл на одной высокой, пронзительной ноте:

— И-и-и-и… Я-я-а-а-а!…

Он задыхался.

Искры, розовые искры теснились у стекла гермошлема.

Руки его поднялись к фиксаторам гермошлема, голос — захлебывающийся, уже надрывный, кричал, кричал, кричал…

Фиксаторы отскочили.

Фигура Оса, застыла на месте с поднятыми вверх руками, ближний зеленый фонарь, освещал его левый бок ровным, мягким светом, играл изумрудом на локтевых ремнях, стальных носах ботинок, покрытом инеем, на поднятом стекле гермошлема…

Глава четвертая. Трое

Джил вернулся в свою каюту и, не снимая пахнущего потом комбинезона, упал на кровать, смотрел в белый потолок.

Прошла неделя, как погиб Ос.

О Диски, Джил почти не думал. Диски не был другом, не был буксировщиком, Диски — военный инженер, который так и остался «не своим».

Ос погиб.

И Джил его отпустил.

Он закрыл глаза, и постарался расслабиться.

Кровь с силой билась в висках, грудь отяжелела, словно на нее положили мешок с песком.

Сегодня он проверял челноки — два спасательных, скоростных космолета, стоявших в ангарах на семнадцатом ярусе крейсера. Все с ними было в порядке. Остроносые, с треугольными закрылками в хвостовой части и раздутыми боками, С — челноки могли в любую минуту унести экипаж отсюда, спасти его или погубить. Заправленные топливом, с полным запасом продовольствия, надежные машины — они ждали приказ к старту.

Домой.

К Заре.

Джил недолго думал об этом. Объект должен быть уничтожен. Других вариантов нет. И потом. Как показала недавняя вылазка за пределы крейсера, эвакуация на С — челноках может стать фатальной для экипажа.

Вчера в кают — компании, его помощник высказался в том духе, что внутри челноков должно быть также надежно, как внутри «Стрелы». Он уже думает об этом.

— Если на челноках установить все имеющиеся в наличии нейтрализаторы…

Он видите ли, хочет что — то, где — то устанавливать.

Джил понимал, что его должность капитана крейсера, уже не имеет для военных никакого значения.

— Это вопрос времени, — пробормотал он в слух и закрыл глаза.

После обеда Джил шел на лифтовую площадку четвертого яруса, и там буквально столкнулся со стоявшими в коридоре офицерами — Чжум Оу, Слог Тревоном, Камнем Грозой, Ветром Скатом и Глаком Ноу. Когда он вывернул в коридор из — за угла, они уже молча ждали его появления — заряне и флориане смотрели на приближение своего капитана молча. Они расступились, когда Джил проходил мимо них — угрюмо и почтительно.

Сдержанно.

Джил уходил прочь и спиной, каждой своей клеткой, чувствовал на себе их взгляды.

Тяжелые взгляды.

Они там о чем — то разговаривали.

Что — то обсуждали.

Между собой.

После гибели Оса и Диски, Джил ложился спать не раздеваясь — кобура с пистолетом теперь всегда висела на его поясе.

Не открывая глаз, он полез в нагрудный карман комбинезона, нащупал в нем пластину с таблетками, и вынув ее, выдавил одну таблетку и положил в рот. С недавних пор, свет стал причинять ему боль в глазах. Не всегда. А как теперь, когда усталость и нервозность валили его с ног и лишали сил.

Во рту Джила таяла таблетка и ее мятный, терпкий вкус был приятен и свеж.

«Надо встать и выключить свет», — он лежал не двигаясь, правая нога свисала до пола: «Осталось недолго. Больше половины пути, пройдено».

Ос — задумчивый и словно живой, как призрак памяти, появился перед его внутренним взором, стоял и смотрел, куда — то в сторону, как обычно он любил смотреть.

Джилу стало трудно дышать, горло сдавил спазм.

«Я виноват, Осенний».

Ему очень, отчаянно захотелось покинуть это место, каюту, корабль, и оказаться дома, хоть не надолго.

На час.

На минуту…

Он не заметил, как уснул.

И ему приснился сон.

Тресса Ига только что ушла. Она заходила к Гуэну по какому — то вопросу о «аппаратной рухляди» — Джил не понял и половины того, что обсуждали врачи, потом, устроив им обоим разнос по всем пунктам, в выражениях она не стеснялась, помянула «последствия алкоголизма командного состава» — при этом женщина в упор смотрела Джилу в глаза, махнула рукой и вышла из медицинского отсека.

Джил сидел за рабочим столом Гуэна Кха и наблюдал за эволюцией чувств на мохнатом лице врача — флорианина, от смущенного возмущения эмоции Гуэна быстро сменились досадой, а потом приняли ироничные оттенки.

Врач обошел стол и тяжело опустился в свое кресло, напротив Джила.

— Доставай. Чего уж теперь.

Джил наклонился и вытащил из под стола две пузатые склянки со спиртом и два стакана. Поставил все это на стол.

— В запой не уйдешь?

— Не уйду. — Джил аккуратно разливал спирт по стаканам, пролил немного на глянец стола.

— Может она все — таки, огорчить застолье, — Гуэн усмехнулся в свои тонкие проволоки — усы, его кошачьи глаза расширились: — Но прекрасный человек.

— Да, — Джил поставил перед Гуэном его стакан: — На прошлой неделе Трессу очень хвалил Слог. Она ему зуб лечила.

— Только не про зубы. Я тебя прошу. — Гуэн счастливо и громко рассмеялся, так словно освобождался от чего — то тягостного — легко и свободно.

Джил тоже смеялся, но не понимая причины смеха Гуэна — смеялся просто, чтобы поддержать его хорошее настроение. Последние дни врач — флорианин был неразговорчив и мрачен, а сегодня вот — ожил, стал веселым, шутил, рассказывал о своей молодости, как учился, женился, попал во флот… Джил слушал его внимательно и с интересом, иногда начинал говорить о событиях из своей жизни, но Гуэн перебивал его словами — «это не то», смеялся и продолжал говорить сам.

Вчера Джил, едва державшись на ногах, ушел от Гуэна далеко за полночь.

Врач неожиданно притих — смех мгновенно улетучился, сменившись настороженностью в голосе, спросил Джила:

— Сны снятся?

Джил перестал улыбаться, сухо ответил:

— Снятся.

Гуэн откинулся на спинку своего кресла, опустил голову.

— Мне мои снятся. Дети. Но такими, какие они были в детстве. Играют на поляне, а я смотрю. И все. Больше ничего. — Он тяжело вздохнул, продолжил: — Дочка старшая уже четвертый год врачом работает, на Ор улетела, а младший… Увязался, понимаешь, за какой — то поэтессой. Ладно бы талант у нее был, образование. А то ведь… — Гуэн посмотрел Джилу в глаза: — Я ему говорю, сынок, это просто гормоны — забудешь. Иди учись!… Разругались. Так и улетел я на «Стрелу», не попрощавшись. И ведь не глупый флор растет, способный. А!

Джил смотрел, как Гуэн залпом осушает свой стакан — рывком, ставит его на стол, ищет чем закусить.

Закуски не было.

В дверь с силой постучали.

Врач поднялся на ноги, пошел открывать.

Джил быстро убирал стаканы и склянки под стол.

— Ну. — Голос Гуэна.

Джил повернулся к двери и увидел, что врач стоит в проеме, держит одной рукой приоткрытую дверь за ручку, а другой упирается в косяк.

— Добрый день, доктор.

— Угу. Добрый.

— Я вот… Мы к вам… Не помешали?

Джил узнал голос начальника артиллеристов Джока Суни.

— Помешали.

— Ясно. Кх. А капитан у себя?

— Майор, здесь медицинский отсек.

— Так он у вас?

Гуэн вздохнул, отодвинулся в сторону, освобождая проход, и Джил увидел, как мимо него, боком, протискивается полная фигура майора, а следом за ним появляется Сол Дин.

— Нам доктор Ига сказала, что ты здесь. — Проговорил Сол вставая возле стола, рядом с майором.

— Ясно. — Гуэн вернулся в свое кресло, вопросительно смотрел на гостей и, показав рукой на Джила, сказал: — Вы что — то от него хотели. Вот, капитан.

Сол Дин посмотрел на майора, майор посмотрел на Сол Дина, задвигал плечами, приосанился и произнес, обращаясь к Гуэну:

— Собственно мы к вам, доктор.

— Болит, что?

— Нет. Я здоров. Может ты Сол, заболел?

— Я? Хе.

— Доктор, мы только что из кают — компании. Там невыносимая обстановка, сидят, как на похоронах. — Джок Суни оперся о край стола, его глаза округлились, зеленый, мятый комбинезон расправился на плечах: — Вы не можете отказать нам в убежище. Я знаю, что вы с капитаном здесь пьете!

И майор широко и совершенно вызывающе, улыбнулся.

— У вас, майор, должно быть хорошее обоняние.

— Нет, доктор. Нюх у меня, как у всех — обычный, но я всегда дружу с медиками, а у них никогда не пропадает спирт.

Гуэн громко рассмеялся.

— Возьмите себе кресла вон там, — он указал рукой к противоположной стороне отсека: — А стаканы там, — теперь рука Гуэна указывала в сторону аппарата пище — блока: — Хозяйничайте…

— Откровенно говоря, я ждал, что меня со дня на день пнут с флота, коленом под зад. — Джок Суни говорил неторопливо, положив левую руку на свой пояс, а правую на стол, нос его покраснел больше обычного, распух, лоснился, большие глаза слезились: — И вдруг это предложение. Вызвали, побеседовали… Мда. Наверное, на такое дело не нашли надежного парня — времени не хватило. А может и был кто, да не смог. Кто его знает?

— Вы давно на флоте, майор? — Спросил его Гуэн.

Он сидел рядом с Суни и, повернувшись в его сторону, смотрел в пол оборота головы.

— С летного училища. Потом распределили в артиллерию, ходил на спасателе «Зоркий», потом повышение получил — было дело. Я — пьяница. Я знаю. Может и не всегда являюсь образцом для подражания молодежи, но… Капитан! — Суни теперь смотрел на Джила: — Вот что я хотел вам сказать. Положение дел в экипаже — нездоровое. Я, конечно же, веду свою работу по укреплению духа, так сказать… Эти черти что — то замышляют. Все мы — военные люди, друг для друга, новые. Субординация субординацией, а нет знаете ли чего — то… Чего — то… — Он попытался подобрать нужное слово и, видимо не найдя его, сказал: — Сговор. Нутром чую. Шушукаются по углам, как крысы. Тьфу! — И он с чувством плюнул в сторону, едва не попав в развалившегося в соседнем с ним кресле, Сол Дина: — Все зависит теперь от времени. Чем скорее мы закончим с этим делом, тем лучше.

— Скорее не получится, майор. — Джил смотрел на него через стол: — Скорее не получится.

Пустые склянки и стаканы были собраны вместе на середине стола, появившаяся на столе закуска — дар пище — блока, покоилась на пластиковых тарелках.

— Тогда будет пакость, — майор постучал указательным пальцем по столу: — Будет.

— Всех пугают сны, Джок, — Гуэн глубоко вздохнул: — Это всех изматывает.

— Так — то оно, конечно же, так, — лицо майора сделалось задумчивым, а взгляд остановился на пустом стакане, стоявшем возле его руки: — Он старается, я имею ввиду Объект, хочет нас завернуть, но завернуть Джока Суни у него кишка тонка. Хм. Мой сын погиб. Давно. Жены у меня нет. Один я. Как сыч. Я даже дерево не посадил. Все собирался, да что — то… Даже подавал рапорт в комиссию по кадрам, хотел уйти в буксировщики, но меня не взяли. — Он посмотрел на Джила: — Не судьба.

— Теперь судьба, майор, — сказал ему Джил: — Для всех нас.

И тут Сол Дин запел — громко и грустно, про дальнюю дорогу и одиночество, положил свою руку на плечо приунывшего майора, затянул глубоким голосом:

Джок Суни подхватил мотив, запел вместе с Солом — громко, краснея лицом:

Они допели последний куплет.

Майор вытер ладонью слезы со своих серых глаз и рассмеялся, почти радостно:

— А ты, парень, откуда эту песню то, знаешь?

— Слышал, — ответил Сол: — Отец пел.

— Отец пел… — Суни сказал: — Пил, наверное?

— Нет.

Потом Гуэн рассказал, как в детстве лазил на дерево, на самую вершину и, спускаясь вниз, сорвался и сломал ногу. Джил не понял к чему был этот рассказ. Видимо песня вызвала в флорианине какую — то ему одному понятную грусть.

Джил был рад сидеть с ними за столом сейчас, слушать их, смотреть на их лица — пьяные и шальные, и не думать о том, что предстоит впереди.

В дверь постучали.

Открывать ее пошел Сол Дин.

Джил думал, что явился кто — то из офицеров, но в медицинский отсек вошла Лория.

— Как вы тут? — Она деловито окинула всех быстрым взглядом: — Меня, тетя Тресса прислала, иди, говорит, присмотри за этими разгильдяями.

— Тетя Тресса, — произнес Гуэн усмехнувшись и глядя на нее пьяными, кошачьими глазами: — Она уже здесь была. Присмотрела.

И все оживились, начали наперебой предлагать ей свое кресло, и Джил тоже поднялся — радостный ее визиту, стоял с дурацкой улыбочкой на лице, слушал ее смех, ее слова. В этот момент ему было хорошо, и все вокруг него были хорошими, а значит ничего дурного произойти не могло, и они сделают то, ради чего их послали на крейсере, и вернутся назад, на Зарю. В этом никаких сомнений быть не может. Но это будет потом. Обязательно будет. А сейчас они… Они просто хорошие ребята, пусть и не в форме, но все — таки.

Он слушал ее смех, громкие слова майора, который зачем — то принялся доказывать «сударыне» «несокрушимую мощь корабля», а Сол бесстыдно воззрился на ее грудь, совершенно неприлично — на взгляд Джила и, перебивая майора, начал рассказывать пошлый анекдот.

Разошлись далеко за полночь.

Майор уснул за столом и Гуэн не стал его будить.

Джил и Сол проводили Лорию до ее каюты. Сол ушел к себе, а Джил в благодушном, хмельном настроении зашагал к своим капитанским апартаментам.

Он упал на кровать, не выключая свет, уткнулся лицом в подушку и, уже засыпая, все пытался стянуть правой ногой ботинок с левой ноги — не послушный, упрямый.

В эту ночь он снова увидел сон.

Он сидел на своей кровати — в трусах и майке. Куда — то подевался комбинезон и ботинки. Было светло, хотя световые панели под потолком не горели. Но Джила это не удивляло. Наоборот, он принимал происходящее сейчас в его каюте, как вполне себе разумеющееся — естественное и обычное.

И он знал, что это сон.

Гость сидел перед ним в старинном, огромном кресле, на деревянных, резных ножках, оббитые красным бархатом подлокотники выпирали вперед оскалившимися, лакированными головами львов. Гость откинулся на красную спинку кресла, курил, и большая, черная трубка в его руках — с изогнутым, длинным мундштуком трещала при каждой затяжке, из нее поднимался розовый, светящейся дымок и розовые искры, словно встревоженные, вспыхивали в ней и гасли.

На средних пальцах рук гостя сверкали огромными бриллиантами перстни. На левой руке перстень венчал сверкающий, размером с куриное яйцо, бриллиант, время от времени из него вырывались розовые струйки тончайших, как паутины, молний — вились вокруг пальцев, освещали резной подлокотник кресла. На правой его руке находился такой — же перстень с бриллиантом, только цвет его молний был синим.

Джил невольно засмотрелся на эти, казалось, живые камни, вглядывался в их прозрачное нутро, словно хотел рассмотреть в нем что — то очень важное для себя.

За креслом горел огромный каменный камин — мраморные валуны, из которых он был сложен, поблескивали томными бликами с чугунными, такими — же огромными, как и сам камин часами, которые обнимали крылатые, чугунные девы. Иногда эти девы поворачивали свои серые, отражающие свет головы в сторону Джила и улыбались ему. В кресле, одетый в просторный, пестрый халат — домашний, удобный и теплый, сидел гость — закинув одну ногу на другую, покачивал левой ногой обутой в зеленый, бархатный тапок. Второй его тапок, покоился под опущенной на пол ступней правой ноги.

Гость смотрел на Джила.

Джил смотрел на гостя.

Они беседовали.

Давно.

Уже много ночей.

Каждое утро Джил забывал содержание этих бесед, но помнил, визит гостя, как смутный, тяжелый сон, без подробностей и деталей, помнил самого визитера, его вид и даже его голос, но сам смысл разговора ускользал от него, словно тень в сумерках.

Разговор шел трудно, он утомлял Джила, но прекратить беседу было невозможно, немыслимо, это, как падение в пропасть, нельзя остановиться, зависнуть в пустоте, чтобы передохнуть, перевести дух. Ты падаешь, несешься вниз со скоростью снаряда, понимая, что ничего с этим поделать не можешь.

Гость замолчал.

Он, попыхивая трубкой, окутался сизым дымом, розовые искры озарили его худощавое, скуластое, волевое лицо, заиграли в черных без зрачков глазах. Слабый звездный ветер налетел откуда — то справа, от закрытой двери в каюту, черные волосы гостя заволновались, спутались, дым от трубки сорвался, полетел к иллюминатору — большому, черному, и уйдя в него, пропал совсем.

В каюте стоял терпкий, горьковатый запах табачного дыма.

Сначала Джил думал, что гость смотрит на свою трубку — раскуривает, увлеченно следит за метанием в ней розовых искр, но потом вдруг понял — гость смотрит на него, наклонив голову, он уже потерял интерес к горящим искрам, а неотрывно, не поднимая лица, наблюдает за Джилом, и этот его взгляд исподлобья, как — бы просвечивает чувства Джила, взвешивает их на своих невидимых весах, ищет в них что — то.

В камине за огромным, тяжелым креслом, разгорался яркий огонь, и его желтые отсветы озаряли мраморную плиту с часами, сияли на деревянном обрамлении спинки кресла — волшебные, завораживающие. Джил хотел посмотреть туда, где бушевало пламя, но не мог перевести взгляд от черных глаз гостя. Ему показалось, нет, он был почти уверен в том, что там — в глубине камина взрываются бешеным огнем умирающие звезды и их ядерное пламя, спутанное с клубами межзвездного газа, уносится вверх по каминной трубе, с немым ревом, как разгневанный, сказочный дракон.

— Джил, Джил, — гость поднял свое бледное лицо и опустил руку с трубкой вниз, окутываясь дымом, заговорил спокойным, звенящим медью, голосом: — Нельзя быть трусом, Джил. Я говорю сейчас, не о «Барьере», за которым ты спрятался, думая, что он тебя спасет. Не спасет. Я говорю о той твоей трусости, с которой ты живешь всю свою короткую жизнь.

Слова здесь были лишними, они ничего не значили в этой беседе, потому что любое чувство, появившись в душе Джила и еще не обретшее слова, уже становилось видимым гостю, понятным ему.

— Нет, Джил, ты трус. И я объясню тебе, в чем твоя трусость. Всю свою жизнь ты боишься признаться себе, что ты обычное, никому не нужное ничтожество, которое любит обманывать себя тем, чего нет. Да, да, не спорь со мной. — Гость снисходительно улыбнулся ему, Джилу даже показалось, что улыбка эта добра, и что в ней видится искреннее и сдерживаемое к нему сочувствие: — Посмотри фактам в лицо. Кому ты был нужен, кто нуждался в тебе? Кто, Джил? Хотя, конечно, родители… Но тут уж, ничего не поделать — выбора нет. — Гость коротко рассмеялся, без злобы и издевки: — Я с интересом наблюдаю за тобой, ты любопытный экземпляр, Джил. Ну, разумеется, твой бросок в мертвый сезон обреченной планеты! Ты — герой. Ты — молодец! Потом даже стал представителем Совета Содружества. Все рукоплещут Джилу. Но ведь мы — то, с тобой, знаем в чем там было дело, мой друг. По большому счету тебе было наплевать на планету и ее население.

— Нет.

— Да, Джил, да. Главное для тебя было — понравиться Мэри Сью, жалкое чувство молодого кобелька, Джил. — Гость коротко рассмеялся: — И еще. У тебя было глупое, ни на чем не основанное чувство надежды. Ты попросту не верил в свою смерть. Дуракам везет. И тебе повезло. А, что Мэри Сью? Она стала любить тебя?

Гость ненадолго замолчал, попыхивая своей дымной трубкой, он наклонил голову на бок:

— Ты это сделал для себя. И самоотверженность здесь не причем.

— Там умирали люди, — Джил выдавил эти слова с усилием, как будто разучился говорить.

— Это уже детали. Вы умираете всегда. Ход общей судьбы таков, что невозможно избежать неизбежного. Да, ты отвез им эту вакцину, и сотни тысяч тогда не умерли. Они умрут потом. От природных катаклизмов, катастроф, или начавшейся вдруг, войны. Не замечал этого? Ах, да, ты слишком мало живешь. Мда. Мэри Сью. Настоящая девушка — алмаз, такая не станет тратить свои годы на инфантильное ничтожество. Она умерла, Джил — сгорела от радиации. И никакие почести ей не были нужны. Вот так.

Мэри Сью вдруг возникла рядом с Джилом, выступила справа, остановилась перед ним — как и тогда, она была красива. Розовое легкое платье, приталенное узким белым пояском, слегка трепетало на легком ветерке, ее кожа казалось светилась — прозрачный, белый мрамор.

Она улыбнулась ему своей обычной улыбкой, черные волосы спадали ей на плечи:

— Я все ждала, Джил, когда ты сам все поймешь. Я не любила тебя.

Глядя на нее, Джил задохнулся от волнения, хотел, что — то сказать ей и не смог, он лишь смотрел в ее лицо и слушал ее слова, пораженный ее присутствием, раздавленный смыслом ее слов, как будто эти слова могли сейчас иметь для него то значение, которое бы они имели много, много лет тому назад.

Также внезапно Мэри Сью исчезла.

— Жалкое зрелище, Джил. Не могу на это смотреть. Прости — не могу, — гость снова коротко рассмеялся: — Неужели ты сам этого не видишь? Ты — одинокое, самовлюбленное ничтожество. Таких нельзя любить. Такие должны жить и умирать в одиночестве. Это твоя судьба, твое предназначение. Каждый приходит со своей судьбой, Джил. У каждого есть свой штамп, своя маркировка и ни кто не в силах прожить свою жизнь иначе, чем так как указанно в его техническом паспорте. Приглядись к себе, к своей жизни. Там написано «одинок», там значится «ничтожен». Глупо не признавать этого. И ты не только глупец, а еще и лжец.

Джил молчал.

Он смотрел на гостя, смотрел на оттенки мимики его мраморного лица, и не мог, не хотел поверить в правдивость его слов.

— А как на счет предательства? Это ты, я надеюсь, не станешь отрицать? От кого ты все бежишь? Я скажу тебе — от кого. От себя. Да, да, не спорь. Не со мной.

Чувства Джила словно пронзило током, резанула появившаяся «песня» Искры Шепот. Девушка стояла слева у стены каюты, там, где черным круглым пятном зиял иллюминатор, ее лицо озаряло пламя камина, в волосах путались розовые искры, губы неподвижные — молчали, но ее «песня», искренняя и пронзительная, сотрясала душу Джила, в ее больших глазах, разгорался фиолетовый огонь.

Она пела ему о любви и обещании счастья, она пела ему о том, что он единственная радость для нее, ее ожидание, ее страсть…

Джил хотел встать на ноги, но не смог, они словно превратились в ватные кули — не слушались. Замотав головой, он закричал гостю:

— Прекрати!

Искра Шепот исчезла.

— Что прекратить, Джил? Твою жизнь? Ведь это твоя жизнь, я ничего не изменил и не придумал. Ты жалок, как и любое ничтожество. Сначала ты радуешься тому, что есть, а потом кричишь — «это не мое»! — Гость опустил руку с трубкой на свое левое колено и весь, поддавшись вперед, сказал: — Глупец, лжец и предатель. Ты даже не вспомнил о них! Ни разу! Жена и сын, Джил, жена и сын… Ты слушал Искру, тебе нравилось, что тебя любят. Но ты не любил. И поэтому твоя Дана ушла от тебя. Ты жестокий кусок дерьма.

— Это был гипноз…

— Да, разумеется. Все вы так говорите. Никто не хочет отвечать за свои проступки, все хотят свалить свою вину на меня, как будто я делаю за них их дела. Джил, это смешно. Вы лжете, а виноват я, вы предаете друг друга, а я опять крайний. Как вы можете с этим жить? Не понимаю. И теперь ты решил стать убийцей. Зачем ты полетел на «Стреле»? Чтобы убить меня? А за что, Джил? Чем я так провинился перед тобой или перед другими? Ответь.

Задав этот вопрос, гость словно успокоившись, откинулся на спинку кресла, погрузился в ее тень, слился с ней. Только черная трубка выбрасывала из себя улетающие к потолку розовые искры, и два бриллианта на его руках сверкали и горели синим и розовым.

Джил постарался собраться с мыслями.

Если поверить в то, что говорит гость, то и он и это кресло с камином станут реальными, и тогда уже невозможно будет выбраться из — под его чар, и реальность смешается со сном, и пожирающее пламя сгорающих звезд вырвется на свободу.

А потом смерть.

Всем.

Джил это знал и держался за это. В разговоре с гостем трудно устоять на ногах, но стоит попросить пощады и тебе конец, стоит отступить хоть на шаг и уже не вернуться назад.

— Ты сеешь зло. Ты сталкиваешь народы. Ты — убийца.

Слова, сказанные Джилом, казалось прозвучали, как гром. Это было обвинение.

Вызов.

И бешеное пламя в камине вдруг замерло, прекратили свой треск розовые искры в трубке гостя, остановился и пропал звездный ветер, и Джил понял, что то, что он сказал гостю сейчас, уже записано огненными буквами в ядерном пожаре сгорающих звезд, и все мироздание замерло, прислушиваясь к возникшей тишине, в ожидании ответа. Это было обвинение и ответ обязательно будет — правдивый и все объясняющий, неумолимый.

Огонь в камине снова затрещал, трубка гостя выбросила из себя пучок розовых веселых искр.

— Значит я — чудовище. Так, Джил? — Гость говорил спокойным, ровным голосом, голосом знающего правду, уверенного в себе человека: — Я - чудовище. Ты так считаешь. Знаешь сколько миров я видел? Сколько судеб прошло передо мной? Им нет числа. И знаешь, что? Они все были одинаковы. Все без исключения. Нет, конечно же, это были разные существа и жизнь их была устроенна по — разному. Я говорю не о том, что кто — то из них был худ, а кто — то толст. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Гость рассмеялся. Он смеялся долго, и Джилу показалось, что за время смеха гостя, звезды во вселенной успели пройти большей путь в вечности и состариться. Гость перестал смеяться, помолчал, раскуривая свою, бесконечно горящую трубку, и заговорил: — Я кое — что покажу тебе.

Джил вдруг оказался в другом месте — каюта и гость исчезли, сменившись пасмурным пейзажем низкой равнины. Сумрачное небо висело над серой, истрескавшейся землей. Джил не сразу осознал то, что видит, его внутренний человек пытался не понимать открывшееся перед ним. Огромный эскалатор, стоящий на худых, металлических фермах, поднимался высоко вверх и на его ребристой, грязной ленте, лежали обнаженные, мертвые тела. Там, где нос эскалатора обрывался скрипящим катком, высилась широкая, необъятная гора трупов — голых, бледных, закопченных и под ней грубого вида железные машины, выплевывали в эту гору длинные языки пламени — яркого, ревущего. А у подножия самого эскалатора, копошились люди с лицами похожими на лошадиные морды — вытянутые, с тонким узким ртом, и они быстро и энергично стягивали с кузовов других железных машин голые, обезображенные тела, волокли их по сходням к началу эскалатора и бросали вниз.

Джил увидел нескольких странного вида людей, одетых в синюю униформу, которые стояли в обнимку, склонив голову на бок, и другой, такой — же, как они, в синей униформе целился из фотоаппарата и что — то им говорил…

Джил хотел закричать, хотел высвободить из своей груди страх и отвращение к увиденному, но не смог.

Потом картинка сменилась.

Он плавал в космосе и вокруг были звезды — чужие, яркие и большие. Несколько космолетов, расположившись далеко друг от друга, выстреливали по голубой, прозрачной планете зеленые стрелы лучей, и там, в неизвестном ему мире, кипел и пучился океан, клубы густого серо — белого пара поднимались высоко в атмосферу, закрывали поверхность планеты мертвой, черной тенью…

Картинки менялись одна за другой — существа и миры были Джилу не знакомы, они, как призраки далекого и неведомого, появлялись и исчезали, сопровождались ревом и криком на неизвестных ему языках, просящих о помощи, молящих кого — то, о чем — то.

Их вопль замирал на высокой ноте — истошный, обреченный…

Неожиданно все прекратилось. Джил не знал сколько прошло времени, пока он смотрел картины далеких катастроф. Теперь гость по — прежнему сидел в своем тяжелом кресле у камина, а сам Джил, свесив ноги с кровати, пораженный и потрясенный, смотрел перед собой, все еще переживая увиденное.

— Все одинаковые, Джил. Везде одно и то же. Ничтожества никогда не меняются. Никогда. Они любят себя обманывать, любят, чтобы о них хорошо говорили. И они всегда ненасытны. Их душат зависть, жадность и похоть. Им достаточно сказать — идите убейте тех, потому, что они другие, и возьмите то, что принадлежит им, себе, и оно станет вашим! И больше ничего говорить не надо. Они пойдут и убьют и возьмут не свое. Потому что очень этого хотят, а не потому, что кто — то им сказал сделать это. Им всегда нужен повод, чтобы оправдать собственное зло, придать ему значение добра. Но чужое никогда не станет твоим, даже если сильно захотеть. Оно разъест тебя словно кислота. Всегда и везде — одно и то же. Ничтожества поедают друг друга. Ничего не меняется. И не важно из — за чего происходит грабеж, из — за чужой жены, чужой планеты или глиняного черепка. Всегда нужен повод, что — бы себя оправдать. Ты не задумывался Джил, над тем, что ты здесь делаешь? Зачем ты куда — то летишь?

— Ты убил Зарю!

— Я? Убил Зарю? Ты всерьез можешь поверить в то, что такое чудовищное дело можно совершить? С чего ты так решил? Тебя даже не смутил тот факт, что между мной и мирами Содружества — пропасть пространства. Каким образом я мог бы их всех погубить?

— Ты это сделал. — Джила трясло, он все никак не мог унять дрожь в теле: — Я видел сны.

— Сны. Понятно. Ты видел сны. Ты видел, то, что я показал тебе. Видишь ли, Джил, я игрок. Согласись, что в моем положении трудно себя чем — нибудь развлечь. Но это уже детали. А вот ты еще больший дурак, чем я о тебе думал. Ты поверил снам! Джил! Ты идиот? Ты из тех кретинов, которые верят сновидениям? — Гость громко рассмеялся: — Ты увидел сон, который я же тебе и показал, и теперь готов умереть? Это смешно. Мало того! Ты идешь убивать. Убивать Джил, а ведь ты меня даже не знаешь. Просто тебе сказали — убей, и ты пошел. Все. — Гость вздохнул тяжело и протяжно и Джил заметил на себе пристальные, осуждающие взгляды звезд: — Ты трус, лжец и предатель, захотевший стать убийцей. Нет, нет, я не отговариваю тебя. Это твой личный выбор. Но ты жалок Джил, жалок и даже не смешон. Ты меня огорчаешь.

Джил заметил, как тень огорчения и печали пронеслась по каюте, затуманила звезды под потолком и в чернеющем иллюминаторе, и две чугунные девицы на каминных часах, горестно покачали своими серыми головками.

— Там, на древнем космолете, ты удивил меня. Впервые за очень долгое время, я был удивлен. Ты рискнул своей жизнью ради той флорианки, рискнул, когда счастье было рядом с тобой. И победил. Это было сильно, мой мальчик. Это впечатлило.

Джил видел глаза Гостя — светящиеся бледным, серым светом.

— Отпусти Малыша, — вдруг произнес тот: — Отпусти его, Джил.

— Ты о ком?

— О том, кого вы держите у себя на корабле, о том кто убивает вас. Малыш. Отпусти его.

Гость замолчал, пристально глядя в лицо Джила, розовый, светящийся дым его трубки, искристым ковром стелился по полу.

— Я не знаю никакого Малыша.

— Встань.

Джил неохотно поднялся на ноги.

— Оглянись.

Джил оглянулся и замер.

Там, где только что за его спиной находилась стена каюты, теперь высился ангар Барьера — в ярком свете световых панелей сверкал и переливался красками висящий над антигравом огромный алмаз. Расположенные по сфере алмаза сверкающие сталью трубки излучателей, били в сердце Барьера ослепительными белыми лучами. Джил присмотрелся и увидел нечто то, чего не различал до этого — алмаз был пропитан мягким розовым свечением, оно выходило из его недр, разливалось по ангару во все стороны, тянулось тонкими ручейками к стенам.

И Джил услышал крик.

Это был вопль, немой, беззвучный вопль — отчаянный, и переполненный болью.

Алмаз кричал, он вопил безо всякой надежды быть услышанным, не в состоянии остановить пытку пронзающими его лучами излучателей, кричал и жаловался в пустоту.

— Это Малыш, Джил. Вы думаете, что он защищает вас. Это не так. Вы мучаете его, истязаете. Он убивает вас. Он знает о вас. Он вас убьет! Вы породили его, но он не нужен вам. Отпусти его. Впервые за все свое время я встретил такого же как я. Пусть он родился не среди звезд, пусть он мал и останется таким навсегда. Но он мой брат. Отдай его мне, Джил, и мы уйдем в бездну, не причинив вам вреда. Уйдем туда, где нас ждет вечность. Ты же знаком с одиночеством, ты можешь понять. Мое одиночество кончилось — Малыш знает меня. Он мучается, он горит. Он не принимает своей участи, его доля несправедлива, Джил.

Он смотрел на трепещущее розовое свечение, на рассыпающееся мириадами ослепительных искр алмазное тело и слушал Малыша, пораженный, оглушенный.

Это было чудовищно, невыносимо смотреть и слушать. Алмаз в жарких лучах, будто извивался, корчился от невыносимой боли.

— Теперь ты знаешь. Теперь у тебя нет оправдания.

— Я… Я не верю. — Джил тихо замотал своей головой, повернулся потрясенный к Гостю: — Этого не должно, не может быть!

Гость тяжело поднялся из кресла, шагнул в сторону стены с иллюминатором, потом вдруг остановился и, оглянувшись к Джилу, сказал:

— Ты умрешь. Вы все умрете. И я здесь не причем. Просто вы, как ночные мотыльки, летите на огонь, который вас всех сожжет. Такова моя природа. Но я вас не звал. Таких как ты, я оставляю не десерт. И еще. Та флорианка, ради которой ты рисковал, не станет рисковать жизнью ради тебя. Она при случае, перегрызет тебе горло. А потом всплакнет. Обязательно всплакнет. — Он хмыкнул и покачал головой: — Выгляни за дверь и посмотри. Это мой тебе подарок, Джил. Моя подсказка.

И гость исчез.

Джил не увидел ни кресла, ни камина, звезды под потолком погасли, Барьер за его спиной пропал, уступив место привычной стене.

Но еще ничего не кончилось.

Шум.

Он прислушался.

Шум рос словно снежный ком, он обретал силу, ширился, подобно набегающей волне. Шум от множества бегущих ног.

Джил встал и, подойдя к двери из своей каюты, открыл ее настежь, шагнул в коридор — тускло освещенный торчащими из стен, факелами.

Поток фигур, обнаженных, бледных, несся ему навстречу, десятки, может сотни тел, сталкиваясь и налетая друг на друга, бежали по коридору — молча, без слов и криков, они торопились, спешили куда — то. Он смотрел на бегущих и не видел их лиц. Лиц не было. Только округлые, бледные овалы на тонких шеях.

Они не могли кричать.

Закричал Джил.

И проснулся.

Он проснулся и звук громкого хлопка, где — то за дверью каюты, противно прозвучал в ушах. Световая панель по центру потолка ярко освещала все помещение каюты матовым, белым светом, в воздухе плавал противный запах кислятины. Джил встал, одернул задравшуюся правую штанину своего комбинезона — мятого и пропахшего потом и, прихрамывая на левую ногу, направился к двери.

Он вышел в тускло освещенный коридор — единственная световая панель, которая была сейчас включена, светила своим желтым, мутным квадратом, впереди Джила, у самого перекрестка, там, где находились пустующие каюты офицерского состава, будущего экипажа «Стрелы».

Кто — то бежал ему навстречу — в белом комбинезоне, неуклюже оглядываясь назад и, заваливаясь на левый бок.

Чжум Оу.

Джил смотрел как флорианин упал на пол, и перевернувшись на спину, постарался подняться на ноги, держа в правой руке пистолет, словно закрывал им свое лицо. Что — то темное расплывалось на правом плече Оу.

Грянул выстрел и флорианин резко откинувшись на спину, пополз к стене, отталкиваясь от пола ногами, выгибаясь дугой, зарычал.

Из — за поворота выбежала вторая фигура — синий комбинезон, рука с пистолетом вытянута на уровне глаз.

Ааоли.

Быстро пробежав несколько метров, и оказавшись в трех шагах от лежавшего на полу Чжума Оу, флорианка дважды выстрелила в него. Офицер дернулся и затих.

Джил вздрогнул.

Ааоли отвернулась в сторону перекрестка, пустого и тихого.

— Что здесь… — Джил закашлялся — надрывно, громко.

— Ты все спишь? — Флорианка повернулась в его сторону и пошла к нему быстрым шагом: — Они убили Лорию и Суни.

— Кто? — Джил таращился на нее, не понимая о чем она говорит, переводил взгляд с Ааоли на тело Оу.

Голова Джила гудела, как котел, перед глазами все плыло.

— Быстро в командный отсек!

И побежали.

Джил сразу отстал от флорианки. Он бежал, хромая на левую ногу, которая казалась ему короче правой, и уже у лифтовой шахты яруса, догнав ожидавшую лифт Ааоли, посмотрел вниз. На его правой ноге был надет ботинок, левая оказалась босой. Джил нервно начал стягивать ботинок с ноги.

— Что происходит?

— Они подняли мятеж. — Ааоли повернулась к открывающимся дверям подошедшего лифта, втащила за собой Джила: — Майор и Лория убиты. Я застрелила Камень Грозу. Оу ты видел. Где и что с остальными — не знаю. И достань ты уже свой пистолет! Стоишь, как болван!

Джил полез в висевшую у него на поясе кобуру. Тупая боль билась где — то в его темени, разливалась горячим свинцом, жгла глаза, мешала сосредоточиться.

Лифт быстро доставил обоих на двадцать первый ярус и, пробежав по пустому коридору до командного отсека, они вошли в люк.

Командный отсек был пуст.

Большое помещение КО, уставленное вдоль стен приборами и пультами управления, было освещено контрольными световыми панелями на дальних стенах, пустующие кресла ждали своих операторов.

Ааоли нажала красную кнопку справа от входного люка, и тот бесшумно закрылся. Над ним вспыхнуло табло с надписью «блокировка».

Подошли к небольшому пульту внешнего управления, на котором ярко горел красный индикатор, и почти сразу монотонный голос компьютера объявил:

— Принят код на старт второго спасательного челнока. Шлюзование законченно. До старта две минуты.

— Глак! Я так и знала!

— Мы можем заблокировать их. — Джил придвинулся к панели управления, но флорианка остановила его.

— Рано.

Две минуты они молча смотрели на обзорный экран над пультом, потом на нем ярко вспыхнул голубой свет, это показались маневровые двигатели челнока. Сам челнок тонул во тьме, сливаясь с космосом, лишь два блеклых пятна габаритных огней, сопровождали вспышки маневровых двигателей.

— Теперь мы можем с ними покончить. — Ааоли села в кресло оператора, повернулась к Джилу, сказала: — Активируй ручное управление кормовыми орудиями.

Джил молча смотрел на уменьшающейся огонь челнока.

— Не дай им уйти, Джил!

— Нет. Пусть летят.

— Нуб!

Челнок стремительно удалялся от крейсера.

Вдруг двигатели его погасли, а еще через несколько секунд, появились хаотичные голубые вспышки двигателей ориентации — челнок начал медленно заваливаться на нос, и правый борт. Потом его нос задрался вверх. Маленький космолет кувыркался.

Казалось, что его полет стал неуправляемым.

— Им конец, Ааоли. Все.

Джил отвернулся и сел на кресло рядом с ней, смотрел в пол.

— Конец…

Глак Ноу, еще не пристегнув ремни безопасности, уже набирал на клавиатуре перед собой шифр доступа к системам управления челноком. В отсеке пилотов было светло. Рядом с ним, в соседнем кресле справа, устраивался белокурый Ветер Скат.

— Они могут расстрелять нас кормовыми орудиями, Глак.

Глак не ответил.

Он только что ввел в компьютер последние цифры шифра, и теперь смотрел перед собой на прямоугольный экран, ожидая ответ бортового компьютера.

— Ри не станет стрелять нам в спину, — произнес Глак: — Я таких знаю.

В отсеке прозвучал холодный голос компьютера:

— Офицер Глак Ноу, ваш код подтвержден. Вылет разрешен.

Его руки протянулись к серебристой панели управления, пальцы касались светящихся клавиш, и откликом на это был тот — же бесстрастный голос компьютера:

— Штанга «один» — отведена. Штанга «два» — отведена. Все системы корабля включены…

Он трижды пытался поговорить с Ри о целесообразности их экспедиции, о судьбе Зари и Флории, о хаосе в Содружестве, но всякий раз встречал тупое и непреклонное решение капитана уничтожить Объект. Из разговоров с Лорией Молли, Глак сделал вывод, что не Объект, а именно «Барьер» убьет их всех.

В этом он не сомневался.

И еще были сны — реальные, красочные сны, в которых он словно сам присутствовал, то на гибнущей Заре, то находясь на кораблях Дальнего Флота, где плач детей и немые слезы матерей, сидящих в коридорах и каютах перегруженных космолетов, буквально рвали его сердце на части. Он мог поклясться в том, что в этих снах знал лично каждого из беженцев с Зари, чувствовал их боль и страх.

«Объект всего лишь кусок камня», — так сказал Чжум Оу, и Глак верил этим словам.

— Щит отведен. Даю предстартовый отсчет…

Пусть они летят, пусть умрут на обреченной «Стреле», но там, в гибнущих мирах Содружества, есть те, кто нуждается в помощи — сейчас.

— Двадцать четыре, двадцать три…

И ему снился отец.

Отец звал его.

— Двенадцать, одиннадцать, десять, девять…

Клаг был против стрельбы — бесполезной и глупой.

Какой смысл устраивать бойню, если можно спокойно отбыть на челноке с крейсера, оставив безумцев делать свое безумное дело. Конечно же, гибель Диски Алоина и Осеннего Юга была трагична. Но Лория сама говорила о «внешних излучателях», и Глак всерьез опасался, что они стали жертвами этих самых излучателей, а не мистической силы Объекта.

Цель должна быть достигнута.

А значит были предприняты меры против побега с крейсера.

Он мельком глянул себе под ноги — внизу, слева от его ног, стоял небольшой черный ящик нейтрализатора.

Глак усмехнулся — хитрецы, сами себя перехитрили. Вот она защита от «Барьера», а там, дальше от «Стрелы», черные ящики им уже не понадобятся.

Он мельком глянул на Слога.

Слог Тревон сидел в кресле справа от Глака — спокойный и невозмутимый. Глак посмотрел на него и отвернулся.

Этот Слог — крепкий парень. Как будто ему было безразлично, что сейчас происходит.

А Ка, Гроза и Оу — бестолковые тупицы. Они решили перед самым отлетом навестить корабельных врачей и запастись у них медикаментами от кровотечений.

Яркая, желтая световая панель у него над головой заливала своим светом длинный пульт управления, играла цветными бликами на перламутровых рукоятках штурвала.

— Семь, шесть, пять…

Он не мог их остановить.

И не станет никого ждать.

— Два, один. Внешняя стена отведена, ангар открыт. Выход разрешен.

Он уже держал в руках штурвал.

Тело челнока стронулось на стапелях со своего места, надвинулось на открытый проем выходного люка — большой, квадратный, черный, на блестящих стенах ангара вспыхнули красным светом цифры дистанции до габаритной штанги, находящейся сразу по ту сторону крейсера.

Поехал, поехал, поехал.

На экране ориентации, подобно соломинке на воде, покачивалось изображение красной шкалы показаний углов наклона, где — то в корме ожившего челнока, короткими голубыми вспышками, озаряли помещение ангара, дюзы двигателей.

Вышли — в черноте космоса горели немигающие звезды — яркие и большие. Габаритная штанга — стальная ферма, с пятью яркими, желтыми фонарями, проплыла мимо.

— Домой, — произнес спокойно Слог Тревон.

Клавишами на рукоятках штурвала Глак активировал ходовые двигатели. Раздался короткий звон сигнала.

— Ходовые включены. Мощность — 40 процентов, 45 процентов. Тяга по графику ускорения. К разгону не готов. Мощность 65 процентов….- компьютер сухо говорил с молчавшим Глаком.

Он чуть наклонился, посмотрел на черный ящичек у ног, улыбнулся. Свои нейтрализаторы Тревон и Скат оставили у входа в отсек.

Впрочем уже неважно.

Глак слегка потянул штурвал на себя — светящие шкалы показаний тяги двигателей на экране, качнулись, зеленые линии поползли по ним вверх…

Он уже отвел челнок от «Стрелы» на дистанцию разрешающую маневр и дал крен влево, вставая на заданный курс.

— К разгону готов.

Большим пальцем правой руки, Глак нажал на фиолетовую клавишу сверху правой рукоятки штурвала — челнок дрогнул, отозвался низким гулом включившихся ходовых двигателей.

Глагом вдруг овладело беспокойство, словно он что — то сейчас делал неправильно.

Он мотнул головой — прочь сомнения.

Вперед!

Появились перегрузки — тело медленно наливалось массой, тяжелели руки на штурвале, голова «липла» затылком к изголовнику кресла.

Чувства Глака обострились и его беспокойство неожиданно переросло во что — то большее, начало тяготеть над ним, росло, как снежный ком, обозначилось новыми оттенками переживаний, подобно бриллианту, показавшему свои многие грани.

В отсеке царило безмолвие и растущий гул.

Взгляд Глака замер на синем экране.

Беспокойство переродилось. Его чувства претерпевали пугающую метаморфозу, они менялись, усиливались, доходили до своего апогея, и уже казались ему чужими, навязанными.

Это была тоска.

Она пришла из мрака пришедшего в движение космоса, втекла в отсек, подобно удушающему газу — тяжелая как свинцовая плита, холоднее льда, впивающаяся в самое нутро человека, принесла с собой боль непонятных, чужих ему переживаний.

— Я — один.

Глак неожиданно для себя произнес это и даже не удивился — все было понятно и естественно, как если бы он всю свою жизнь жил с этими чувствами, мыслями и образами.

Бесконечная, пронзительная тоска овладела им.

— Я — один!

Сознание Глака раздвоилось само в себе. Одна его часть окунулась с головой в ужасы вечного мрака и одиночества, другая запаниковала, забила тревогу перед чем — то новым и чужим.

До его слуха донеслись слова Ветра Ската:

— Прыг, скок, прыг, скок, не могу найти носок.

Гул двигателей рос, приборная панель перед ним сверкала индикаторными огнями.

— Прыг, скок, прыг скок…

Глак зачарованно смотрел перед собой, и его взгляд различал появившиеся из ниоткуда, крошечные розовые искорки. Они просачивались сквозь панель управления, густели и тонкой светящейся пленкой, затягивали клавиши и экраны, ползли по штурвалу — призрачные, сверкающие мириадами искр, стремительные. И каждая такая искра была для Глака острой, как бритва, мыслью.

— Я — один. Так будет всегда.

Жаркая, душная тоска, и от этой тоски, цепенело тело и мысли, приковала его взгляд к розовым искоркам, заставляла прислушиваться к несущимся откуда — то чувствам — тяжелым, бушующим, чувствам, которые он не мог выразить словами.

Мягкий и громкий звук удара со стороны Ветра Ската.

Глак заставил себя повернуть голову вправо и увидел того.

Скат стоял на ногах перед пультом управления, крепко держась руками за боковые панели контрольного экрана — костяшки его пальцев побелели от напряжения. Ветер Скат стоял прямой, как палка, его нос превратился в сплющенный красный ком, верхняя губа завернулась во внутрь рта, и белый, ослепительно белый зуб, торчал из этой губы, пробив ее насквозь. Глак увидел, как красная кровь Ветра, толчками выталкиваемая из того, что когда — то было носом, текла по его подбородку, широким алым ручьем, спускалась на оголенную шею.

Ветер громко хрюкнул и резко, с размаху, ударил лицом в острый край экрана, опять выпрямился, смотрел остекленевшим взглядом перед собой. Белый осколок зуба, теперь съехал к нижней оттопыренной губе, его рот увеличился, а остатки носа еще больше вмялись в лицо…

—…Ы агу айи асхи…

Пронзительный, тонкий визг возник слева от Глака — высокий и протяжный, неестественный, страшный.

Он отвернулся от Ветра и посмотрел в сторону Тревона.

Слог Тревон изменился.

Сидя в своем кресле и задрав голову вверх, он пытался содрать с себя лицо.

Из красного месива, когда — то бывшим лицом Тревона, Глак смог определить только глаз — огромный, выпученный, над свисающим нижним веком. Там, где была щека Слога Тревона, теперь безобразно и кроваво оскалилась верхняя челюсть. В ярком свете световой панели над его головой, кровь Тревона блестела пронзительным, бледным фиолетом.

Тревон визжал — долго, протяжно.

— Я останусь один. — Глак произнес эти слова, глядя на агонию Слога.

Та часть Глака, что еще сопротивлялась давящим на него чувствам, на короткое время забилась энергично и дико, заставила его руки действовать, а голову — отвернуться.

Глак расстегнул ремни безопасности и они уползли в стороны, как широкие черные черви. Он отпустил уже ненужный ему штурвал и начал сползать из кресла вниз, на пол, к светящейся розовой пелене.

— Ыг, уок, ыг, у-у-у о-о-ок…

Он знал, что через мгновения потеряет себя, перестанет быть тем самым Глаком, которого знал всю свою жизнь, а станет чем — то ничтожным — жалким, без имени.

— … У-у-у-о-о-о-о-к!…

Клагу казалось, будто он закричал, но он смог лишь открыть рот и вытаращиться в ужасе на кресло перед собой.

Железный спазм сковал его горло, задушил хотевший было вырваться крик.

Правой рукой он расстегнул висевшую на поясе кобуру и достал пистолет.

Глак Ной — помощник капитана крейсера «Стрела», прежде, чем умереть, успел дважды выстрелить себе в грудь. Он свалился бесформенным кулем под пульт управления, глядя перед собой широко открытыми, влажно блестящими глазами.

Ааоли перешагнула через ноги мертвеца в дверном проеме и остановилась перед ожидавшим их, Джилом.

Ее зеленые, кошачьи глаза впились взглядом в его лицо.

— Нельзя было дать им уйти, — флорианка стояла совсем рядом с Джилом, нависала над ним, и в ее голосе чувствовалась сдерживаемая ярость: — Ты не довел дело до конца.

Она отвернулась и пошла по коридору прочь.

Через пару секунд, он все таки повернулся, чтобы посмотреть ей вслед, словно желая крикнуть ей что — то. Ааоли уходила быстрой, твердой походкой и, дойдя до перекрестка, свернула вправо.

Все.

Ушла.

Джил остался стоять на месте.

Его мучило чувство омерзения — к себе, к тому, что находилось за дверью медицинского отсека за его спиной, к этому пустому, гигантскому крейсеру, ко всей этой затее с уничтожением Объекта.

Он повернулся к приоткрытой двери, перевел взгляд на торчащие из нее ноги в тяжелых, черных ботинках. Обе штанины светло — зеленого комбинезона мертвеца задрались оголив волосатые, мощные ноги, пятна потемневшей, уже высохшей крови тянулись от носков ботинок выше до икр.

Из медицинского отсека лился яркий, белый свет, он высвечивал на полу длинную, светлую полосу, на которой были отчетливо видны бардовые отпечатки ботинок — большая кровавая мазьня, по форме напоминавшая чудовищную запятую, возвращалась к двери и заканчивалась у неподвижных ног убитого.

Убитым был флорианин Хен Ка.

Джил вспомнил разорванное горло Ка, пропитанные кровью лохмотья его комбинезона и почувствовал, как тошнотворно сжался желудок, рот наполнился слюной.

Джил сплюнул на пол.

Из двери вышел Сол Дин. Он остановился в шаге от Джила — неестественно опрятный сейчас, в новом синем комбинезоне и чистых мягких туфлях. Волосы Сола — причесанные и гладкие, отсвечивали сталью.

— Ааоли где?

— Ушла.

Помолчали.

Они собирались идти на технический ярус за самоходной тележкой, чтобы отвезти тела к шлюзовой камере.

— Тресса умерла сразу, — Сол Дин помолчал и добавил: — Гуэн, умирая, прикончил мерзавца.

— Пошли, — сказал Джил.

Они не спеша двинулись по коридору к лифтовым шахтам.

— Всех похороним сегодня, — Джил не смотрел на Сола: — Ааоли… Сами, без нее.

Они молча дошли до светлой площадки и остановились перед белыми дверьми лифта, с большой, черной цифрой «1».

И Сол сказал:

— Теперь нас трое.

Глава пятая. Звезда надежды

Библиотека крейсера была просторной, даже слишком. Ее большое помещение, размерами не уступавшее большему спортивному залу, имело высокий потолок — белый, матовый и с него, к стоявшим рядами, словно школьные парты, столам, спускались на длинных, черных шнурах, круглые абажуры ламп, изготовленные из темной, зеленой материи. Они создавали атмосферу уюта, которую дополняли стены библиотеки, отделанные под мореное дерево, с такими же деревянными вереницами книжных шкафов. Иллюзия присутствия, где — нибудь в библиотеке Зари, была здесь очень сильна. Вмонтированные в столы экраны позволяли читать книги в электронном виде, а если читателю хотелось воспользоваться настоящей — бумажной книгой, то ее можно было взять из шкафов. Здесь даже пахло как в библиотеках Зари — бумажными страницами, переплетами книг и пылью.

Ни Джил, ни Сол не прочитали тут ни одной книги.

Они собирались в библиотеке для ежедневных посиделок, прекратив проводить время в кают — компании.

Это была идея Сола.

Ааоли приходила сюда редко. По непонятной причине ей здесь не нравилось.

С момента отбытия эвакуацинной команды прошло несколько дней.

Джил и Сол расположились за крайним, у самой стены столом, там, где находился ближайший автомат пищеблока, свет включали исключительно за своим столом и нигде больше.

Пили горячий, сладкий чай из больших, металлических кружек. На столе стояло овальное блюдо — имитация фарфора, с горкой рассыпчатого печенья.

— Если честно, то я не особо переживаю об этом, — Сол сидел напротив в глубоком, мягком кресле, положив локти на стол: — Но мало ли, что может произойти перед самым… финалом.

Джил неопределенно пожал плечами — говорить на эту тему ему не хотелось, да и обсуждали они с Солом все это уже не первый раз:

— Что может произойти? Через пять дней мы подойдем к точке «возврата», сядем в челнок и эвакуируемся. — Джил закинул правую ногу на левую, мотал носком туфли: — Последние двенадцать часов полета «Стрела» полетит без нас. Компьютер сам решит, что делать. Если непредвиденных помех не возникнет, то будет сброшена ракета с «Хлопком», а крейсер догонит нас через три недели. Слишком большей маневр на разворот. Если окажется, что ракета к Объекту не пробьется, «Стрела» дойдет до него и взорвется вместе с «Хлопком» на борту. Вот и все, Сол. Вот и все. Просто в этом случае, нам придется лететь к Заре на два месяца дольше.

Сол посмотрел в сторону темного холла библиотеки, прищурился, потом проговорил раздраженно:

— Где его носит? Час сидим.

— Придет. Он проверяет топливную систему челнока. Это долгая песня.

— Каждый день туда ходит. Это мания. Ты бы запретил ему что — ли. Свихнется.

— А кто этим будет заниматься? До эвакуации челноками заведовали Хен Ка и Ветер Скат.

Сол Дин недовольно посмотрел Джилу в лицо, сказал:

— Зря ты пошел у них на поводу. Теперь нас четверо, а было бы двенадцать.

— Думаешь — бунт лучше? «Стрелу» к Объекту доведет и один, нечего здесь болтаться всяким… — Джил запнулся, помолчал, подбирая нужное слово, но передумал и произнес: — До Зари долетят без происшествий. Глак и Суни умеют сохранять дисциплину. К тому — же с ними полетели Тресса и Гуэн. Сам же видел состояние Слога. А Диски? А Ос? Они не дотянут до конца экспедиции.

Сол Дин вдруг рассмеялся:

— Остались самые железные парни! А, Джил?

— Смотри, чтобы Ааоли тебя не услышала. Она не парень.

Джил рассмеялся этой своей шутке, Сол ржал во весь голос и оба в этот момент, казались счастливыми, как дети.

Джил смеялся до слез.

И как обычно Дождь Ясень появился внезапно, словно чертик из табакерки. Высокий, средних лет, светловолосый, с круглым, улыбчивым лицом, он был одет в белый, новый комбинезон и черные мягкие туфли.

Приблизившись к столу за которым сидели Джил и Сол, Дождь плюхнулся в свое кресло, развалился в нем, оглядывая друзей и окуная их в атмосферу своего терпкого одеколона.

— Привет труженикам.

— Привет, Дож.

— Здорово.

— Здоровей видали, — Дождь Ясень вопросительно осмотрел гладкую поверхность стола: — Что — то я не вижу своего стаканчика чая.

— Сходишь сам, не развалишься, — Сол ухмыльнулся ему во весь рот: — Пищеблок во-о-он там.

— Схожу, Сол, схожу, — Дождь поднялся на ноги и, уже уходя, сказал им через плечо: — Но за это вы будете наказаны.

— Сейчас опять нас картами мучить начнет, — Сол почесал свой нос: — И не надоест же ему!

— Он и в университете всегда был игроком. Чуть не выперли.

— Лучше бы выперли. Сейчас летели бы с кем — нибудь по — спокойнее.

Дождь вернулся к ним, аккуратно неся в правой руке большую стальную кружку, поставил ее на стол и сел в свое кресло. Из кружки поднимался дымок пара.

— Ну-с. Сыграем?

— Дож, давай не сегодня, — Джил поморщился: — Настроение не то. Еще и одеколон твой… Для кого ты воняешь — то, не пойму. Из ведра, что — ли на себя льешь?

— Старичок! — Дождь поднял указательный палец левой руки, правую руку уже запустил в нагрудный карман своего комбинезона: — Приучай себя хорошо пахнуть. Дамы на Заре это оценят.

— У него жена и сын. Насоветуешь сейчас…

— А что я? — Он вытащил из кармана колоду карт: — Я же не агитирую на блуд.

— Я человек семейный, Дож. Мне так вонять, воспрещается. — Джил смотрел, как тот уже мешает карты и начинает их раздавать: — Ааоли тебя когда — нибудь выгонит отсюда, за эту вонь.

— Козыри, старички. Козыри — крести! — Торжественно объявил Дождь Ясень.

— Как это все надоело. — Сол Дин глубоко вздохнул и взял свои карты: — И чего мы терпим, не понятно. Все равно выиграет. Хоть бы раз проиграл.

— Не в моих правилах — поддаваться ущербным простакам, — Дождь смотрел в свои карты, лицо его сделалось задумчивым, он уже мычал себе под нос какой — то мотивчик.

Джилу нравились их посиделки. В такие минуты забываешь где ты и зачем. Дождь Ясень.

Он подумал, что ведь это очень хорошо, что они собрались на «Стреле», совсем как в детстве, когда Сол жил с родителями в соседнем квартале от Джила, а Дождь приезжал на летние каникулы к бабушке. То были сказочные времена, теперь их не вернуть, но так хочется снова заглянуть в Дом Конструкторов и посмотреть на действующие модели антигравов. Или сходить на реку и по долго, не вылезая из воды, кататься втроем на притопленном, сучковатом бревне — до посинения, до сильной дрожи во всем замершем теле и кричать друг другу глупости, и грести, и размахивать руками, и нырять с большего, гранитного камня, что как голова уснувшего великана торчал из воды, почти у самого берега. С Дождем он не виделся со времен академии, в которой шесть лет проучились дружной компанией — Джил, Дож, Сол и Мау. Последнего Джил видел перед отлетом на «Стрелу» — он пришел провожать его в космопорт, подтянутый, торжественный. Дана Мау не любила, всегда они с ней собачились. Зато Джил — младший был от Мау в восторге.

— Вот, что я расскажу вам, старички…

Джил слушал Дождя в пол уха. Ему нравилось, что они собирались вот так, по — простому, как в прежние годы, нравилось слушать россказни Дожа, его перебранки с Солом, и все это составляло единую часть его внутреннего уюта, мозаику, из которой складывались дни на «Стреле», их внутреннее наполнение. То, что многие из экипажа решили их покинуть и отправиться на Зарю, даже к лучшему. Сразу пропала нервозность в общении, настороженность и недоверие. Остались те, кто должен был остаться, те к которым доверие не имеет границ — друзья.

— Так, что Сол, — продолжал говорить Дождь Ясень, подкидывая последнему карту: — Если за годы проведенные в академии, ты не осилил простейшей игры в карты, то у меня возникают вопросы к защите твоего диплома…

— Мой диплом тебя не касается. Он выстрадан потом и кровью… А!

— Готов! — Дождь рассмеялся — беззлобно и весело: — Сол, меси колоду: — Лететь нам еще пять дней. Сделаем дело, и на обратном пути я возьмусь за ваше обучение всерьез.

— Шулер. — Сол принялся раздавать карты, вид у него при этом был сосредоточенный и глуповатый.

Пришла Ааоли.

Флорианка выглядела бодрой и веселой. В верхний правый нагрудной карман ее желтого комбинезона была вставлена красная, искусственная роза, волосы затянуты в короткую косичку на макушке.

— Котята — бездельники, — она посмотрела на Дождя, спросила: — Дож, что с нашим челноком?

— С нашим челноком, сударыня, все в полном порядке. Можешь сделать мне официальный запрос и я дам тебе развернутый, подробный отчет.

Она сидела между Джилом и Дождем, напротив притихшего Сола и, наклонившись к Дождю, сказала со своей улыбкой, в стиле «ну — ну»:

— Дождик, если у нас хоть, что — нибудь…

— Ааоли! Я уже трижды проверил все системы.

— Я тебе уши отгрызу, милый. Твои наодеколоненные уши.

Они играли вчетвером.

Джилу было хорошо и спокойно. Слушая разговоры друзей, он думал о том, что еще пять суток полета, и они полетят домой.

Конечно — же несколько месяцев обратной дороги, это долго, но это дорога домой. Она всегда легче переносится. Джил знал это еще по тому времени, когда водил старый грузовой космолет «Толстяк»…

— Мошенник! — Ааоли громко рассмеялась.

Проиграла.

Судя по корабельным часам, сейчас шла вторая половина дня. Сегодня или завтра надо пройти с осмотром Бомбовый отсек. Там, по сути в огромном ангаре, находится ракета с «Хлопком».

«Завтра», — подумал Джил.

Пусть сегодняшний день пройдет вот так — безмятежно и без суеты.

Он подумал о челноке.

Конечно это не крейсер, с его необъятными пространствами, но челнок тоже нельзя было назвать маленьким. По своим размерам он едва ли уступал космолету третьего класса и имел все необходимое для жизни и комфорта многомесячного перелета.

Он усмехнулся, вспомнив Глака Ноу, то, как тот держался во время обсуждения эвакуации. Глак не был актером, и Джил видел в его лице едва сдерживаемую радость при решении отправить челнок со всеми желающими на Зарю.

Джок Суни — старый алкоголик, упирался изо всех сил — спорил, доказывал, что с ним «все будет в порядке», даже когда Гуэн и Тресса единодушно заявили, что майор не перенесет полный перелет.

Джок Суни.

Тресса Ига.

Гуэн Кха.

Ос.

Ему не хватало их. Джил ловил себя на том, что думая о майоре, двух врачах экипажа и об Осеннем, его посещает грусть, словно они не улетели на челноке, а умерли здесь. Давно…

На какое — то мгновение ему почудился призрак памяти — лежащий на полу, в большей багровой луже, мертвый Гуэн, он лежал лицом вниз, а в его обтянутой белым комбинезоном спине, виднелись пять маленьких отверстий из которых кровь залила спину и бедра флорианина, растеклась по полу — уродливая, безобразная. И словно уснувшая Тресса Ига, положив голову на стол, сидела в кресле, и ее черные с сединой волосы, скомкала загустевшая кровь…

Джил вздрогнул и внутренним усилием отогнал это видение и, помня как провожал их к челноку — живых и озабоченных этим своим отбытием, устыдился самого себя.

Подумать о живых, как о мертвых!

После возвращения на Зарю, надо бы как следует отдохнуть. Никаких полетов. Только семья и дом. Он будет проводить все время с женой и сыном. И никаких дел, никаких тревог и забот. Хотя, конечно — же, Сол припрется со своим, как обычно, внезапным визитом. Да и Дождь вряд ли будет долго пропадать на Оре…

Проиграв — как всегда, Джил посмотрел на Ааоли. За ее спиной тянулись длинные ряды книг — старых и новых, в темных тесненных переплетах, из картона и кожи. В тени полок ему показалось, что виднеется матовая, свалявшаяся пыль. На переплете одной из книг — темно — коричневой, с золотым тиснением, Джил прочитал — «Идущий Гром. Философия миров». Он не мог припомнить точно, но был уверен в том, что автор этой «философии» — Идущий Гром, жил задолго до Большой Вспышки, наверное пять или шесть тысяч лет назад, и считался самым выдающимся философом древности.

Джил его никогда не читал. Он вообще не любил философию, но глядя на корешок книги, на ее тусклые, золотые буквы, на пыль прилипшую к ее картону, Джил испытал чувство, похожее на сожаление, словно то, что книга эта стоит на полке в забвении, есть горькая несправедливость к ее автору — Грому, и прочитать ее или хотя бы начать, пройти несколько глав, было бы честно и порядочно по отношению к этому, давно умершему человеку…

И еще.

Он подумал, что очень странно видеть, на почти пустой и безлюдной «Стреле», эту огромную библиотеку.

Словно очнувшись, Джил перевел взгляд на Ааоли.

Флорианка сидела, не глядя в свои карты, что держала в руках, на ее тонких губах играла задумчивая улыбка.

— Вернемся и я никогда не покину Флорию, — произнесла она: — Муж не отпустит, — и Ааоли счастливо рассмеялась, радостно и легко: — Да и пора уже обзавестись котятками. А то вы мне порядком надоели. Особенно ты, Дож.

Она увидела, что Джил смотрит на нее, и показала ему язык.

— Мой хороший, не скоро мы с тобой свидимся.

Джил смотрел на ее счастливое лицо, на блеск в зеленых кошачьих глазах, и в нем возникло щемящее чувство, не уместное сейчас и здесь, словно он жалел ее в чем — то не осознанном, непонятном.

Сол бросил карты на стол.

Солу все надоело.

— Все! Баста! — Сол Дин откинулся на спинку кресла, размял плечи: — Не могу больше. Надо-о-о-е-е-ло!

Дождь Ясень недоуменно оглядел всех, спросил:

— Ребята, вы чего? До вечера еще прорва времени!

— Я в Бомбовый схожу. — Джил положил карты на стол, с нескрываемым облегчением: — Дальше без меня.

— Завтра сходишь, — не унимался Дождь.

— Дож, твои карты уже всем осточертели! — Ааоли фыркнула: — Лучше целыми днями песни петь, чем тебе проигрывать. Я, например, знаю много песен. А, Джил? У тебя есть какая — нибудь любимая песня?

— Ребята, — Дождь замотал головой: — Это не серьезно…

— Джил.

— Я не любитель петь. Ты же знаешь.

— Джил, спой свою песню. Ну, я тебя прошу. Никогда не слышала, как он поет. — Ааоли рассмеялась.

Что — то нарушилось.

Словно в этот момент в атмосферу библиотеки, подул ледяной, колючий ветер. И ты уже не можешь не замечать его, а ищешь причину, по которой стало холодно, и дрожь коснулась твоего тела.

Они еще что — то говорили, но Джил их не слушал. Он замер, прислушиваясь к своим чувствам, пытаясь разобраться от чего вдруг возник этот диссонанс, как будто, увидев в куче хлама нужную ему вещь, Джил стал разгребать лишнее, пробиваться к тому, что привлекло его внимание.

— Джил, что с тобой?

— Он петь не хочет…

Петь.

Песня…

Слова сложились в голове Джила в одну тяжелую строку, и эта строка потянула за собой все остальное — забытое, покрытое пылью и забвением. Откуда — то из глубины его сознания, выплыла одна фраза, постепенно обретая звук и смысл, она вспыхнула перед ним, как Светило заливает собой полуденный мир, подобно спешащему по делам человеку, который торопиться, который расталкивает все и всех на своем пути.

«Спой свою песню…»

Нет, не все. Там было еще что — то.

И он вспомнил.

«Спой свою песню, парень».

Джил словно поднимался из — под толщи воды — греб руками изо всех сил, глядя туда, где виднелся проблеск света. Он чувствовал себя просыпающимся ото сна, но сон этот еще не отпускал его сознание, лип к нему, обволакивал, убаюкивал, пытался сохранить над Джилом свою власть.

Кто сказал ему это? Чьи это были слова?

«Спой свою песню, парень».

Окружающее стало глохнуть, отодвигаться от сознания Джила, становиться нереальным.

Он ответил тому человеку, тогда. Сказал, что… Что он сказал ему?

И Джил вспомнил то, что ответил тому человеку.

«Я — спою».

Он даже вспомнил его руки — сухощавые, стареющие руки, с пергаментной кожей и побелевшими костяшками пальцев.

Того человека звали Иил Мавр.

И они беседовали с ним перед самым вылетом Джила на «Стреле», в кабинете с большим, светлым окном.

«Спой свою песню, парень».

«Я — спою».

Правда обрушившаяся на него оказалась чудовищной. Какое — то мгновение, Джил еще мог сохранить свое прежнее, не давнее восприятие окружающего и положение вещей в нем, мог избежать того, что открывалось перед его внутренним взором, мог прекратить, остановить это усилие и снова впасть обратно, в спокойное и счастливое неведение.

«Спой свою песню»…

Это было обязательство.

Обещание, за которым стояло слишком многое, слишком тяжелое и страшное, чтобы он мог этим пренебречь.

Иил Мавр.

В том кабинете, перед его отлетом, Иил Мавр сказал:

— Ваше возвращение не обязательно. Ты же это понимаешь? Вернетесь — хорошо, погибнете — оплачем. Но Объект должен быть уничтожен — любой ценой!

И потом:

— Ты — везучий парень, Джил. У тебя — счастливая звезда. Я все поставил на твою звезду. Что — бы не случилось, капитан не должен оставить свой мостик, Джил…

Это воспоминание, а вместе с ним осознание происходящего, обрушились на него, как поток холодной воды.

Джил словно проснулся.

Он сидел зажмурившись, закрыв свое лицо ладонями — пораженный, уже зная, что избавился от лжи.

Сильно болела голова, острая, пронзающая боль, билась в его висках, разносилась до затылка и темени, муторной, тошнотворной волной. И еще был запах. Сильный, бьющий в нос, запах давно не мытого тела, кислый и затхлый, словно смердело от близкой кучи не стиранного, протухшего белья. Джила ужаснуло присутствие этой вони. Кто — то завозился рядом.

Он убрал от своего лица руки и посмотрел.

Ааоли, по — старушечьи сгорбившись, опустила голову, ее руки безвольно висели вдоль тела — уходила к открытой двери. Единственный контрольный светильник — желтый и мутный, торчавший под высоким потолком технического блока, где стояли контейнеры с различными инструментами, тускло освещал ее обтянутую серым комбинезоном, спину.

Она вышла в коридор.

— Значит Дождь Ясень, — раздался рядом с Джилом голос Сола: — Давний друг, отличный парень!

Джил повернулся на его голос.

Они сидели на низких, стальных контейнерах, расставленных вокруг массивного инструментального стола, на полу валялись рассыпанные круглые, похожие на теннисные мячи, индикаторы, чей — то забытый здесь ботинок — армейский, тяжелый, черный, стоял почти в самом углу небольшого отсека, скомканная, окровавленная майка, затвердевшим комом выглядывала из — под стола со стороны пустого контейнера, на котором должно быть, сидел Дож.

Джил уставился на эту майку, долгим, упрямым взглядом человека, не готового к новой реальности.

Было похоже на то, что сидели они тут давно.

Сол Дин хрипло рассмеялся.

— Джил! А все было так, … так просто!

Теперь он посмотрел на Сол Дина.

— Что ты помнишь до Дожа?

Сол перестал смеяться, лицо его застыло.

— Не знаю. Не могу сказать.

Лицо Сола украшал большей синяк — от виска, он покрывал всю его правую щеку и опускался к подбородку. Синяк уже почернел и начал расплываться желтизной и зеленью. Правое веко как — то съехало вниз и временами дергалось, а рот искривился, будто Сол капризно кривил губы, растрескавшиеся, с запекшимися кровяными сгустками в углах, под уже отросшими усами и густой щетиной бороды.

Волосы Сола торчали сальными пучками.

Не поворотливые, вялые мысли Джила, сонные и как чужие, нехотя ворочались в его голове, рождали смутные, едва узнаваемые образы.

— Что у тебя с лицом?

— А, что у меня с лицом? — Сол осторожно потрогал свою правую щеку, веко, нос: — Почти не чувствую.

— Упал?

— Может и упал. — Сол произносил слова, как пьяный: — Не помню…

— Пошли!

Джил уже вставал на ноги, тяжело, неуверенно, его шатало из стороны в сторону и упрямый пол никак не хотел успокоиться, норовил выскочить из под ног, уплывал, то в левую сторону, то в правую.

— Куда собрался?

Шатаясь Джил дошел до открытой в коридор двери, остановился, нетерпеливо ожидая плетущегося следом, Сола.

— Мы не знаем сколько времени прошло. Не знаем сколько осталось лететь до Объекта. Может быть «Стрела» уже…

Они вышли из отсека, добрались до лифтовой площадки, потом молча ехали в ярко освещенном лифте на семнадцатый ярус. Джила тошнило, было муторно.

Оказавшись на семнадцатом ярусе, двинулись вправо по коридору. Вокруг тихо и спокойно, и в этой вязкой, томительной тишине, казалось Джилу, что они идут по улице мертвого, давно покинутого всеми, города.

Первым в командный отсек вошел Джил. Сразу направившись к центральному пульту управления — длинному, матово — стальному, сел в кресло оператора и бегло осмотрел показания приборов.

Сол устроился в соседнем с ним кресле слева, вытянул ноги вперед, откинул назад голову, закрыл глаза.

Выглядел он сейчас как старик.

— И, что там с нашим летающим ящиком?

Джил не ответил.

С начала им овладело недоумение, прошло несколько долгих секунд прежде, чем понимание происходящего, стало доходить до его сознания.

С нарастающим ужасом он таращился на экран перед собой, где в яркой синеве, мимо схематического обозначения полета «Стрелы», тянулись длинные столбцы символов.

Потрясение, которое испытал Джил, наполнило его паническим страхом.

Он словно уперся в глухую стену, без указателей, просто в стену посреди дороги.

Глядя на экран, Джил не узнавал того, что там было, не знал какой смысл несут в себе эти загадочные, ровные и строгие символы в столбцах, не мог вспомнить их значение!

Долго всматриваясь в непонятные ему значки на экране, он старался напрячь свою память, вспомнить то, что знал еще недавно. И вот словно проблеск света в ночи — «семерка»!

«Это «семерка»!

Узнал, и обрадовался этому как ребенок, он ухватился мыслями за возникшее знание, почувствовал, что возвращается к утраченному.

Через пару минут, Джил узнал второй символ — «девять», а потом память раскрылась в нем быстро и четко как включившейся свет в темной комнате.

«Ускорение».

«0705571524028»…

«Рысканье»…

«Поправка»…

«Тангаж»…

Джил рассмеялся — до слез. Обрадовался едва не закричав от восторга. Он мельком глянул на Сола — тот, чуть повернул голову в его сторону, смотрел выпуклым, настороженным глазом.

— Ты чего?

Джил ему не ответил, сказал обращаясь к бортовому компьютеру — громко и четко:

— Компьютер! Время прибытия «Стрелы» к точке сброса и маневра.

Командный отсек огласил спокойный и размеренный голос компьютера:

— Цель недосягаема. Точка сброса и маневра — отсутствует.

— Какова причина невозможности достичь цели?

— Цель изменила траекторию своего полета. Для достижения цели, необходимо внести поправку в движение корабля.

На экране появились два зеленых графика, цифры сменились. Красным пунктиром была отмечена ошибка движения крейсера.

Джил не знал, что ему с этим делать, сколько он не пытался сосредоточить свое внимание, его память отказывалась дать подсказку. Там, где должны были находиться его знания — привычные, как руки и ноги, знания, которыми он пользовался всегда с простотой и легкостью, теперь покрывала черная, непроницаемая завеса.

— Задача. Внести поправку в движение корабля, вернуть маршрут в прежнее значение. Исправить курс. Курс — на Объект!

— Поправка будет внесена в течении пяти часов, десяти минут, сорока секунд! Цель будет достигнута через пятьдесят восемь часов, тридцать две минуты.

Получилось.

Он откинулся на спинку кресла, растер руками свое лицо — корка засохшей крови на его подбородке и верхней губе, осыпалась мелкими, темными хлопьями.

— Вывести Объект на экран обзора.

На большом обзорном экране появилось изображение.

Это было похоже на звезду — тусклую, зелено — голубую звезду, среди белых точек других звезд. Объект слабо светился, как приглушенный ночник и через это матовое, ровное свечение, в котором имелись пробелы, подобно в облачном покрове неба, виднелась угольно — черная поверхность.

Джил всмотрелся в Объект.

Там, из — под похожего на светящийся ворс ковра, свечения, били во все стороны зеленые, тонкие, как кривые иглы, молнии. Это было красиво.

Джил невольно засмотрелся на Объект, его взгляд стал различать мелкие детали, невозможной, никогда прежде невиданной им красоты. У него появилось желание протянуть к нему руку, коснуться светлых «ворсинок» — живых, загадочных…

— Красиво, — произнес сухо Сол Дин: — Через двое суток, мы его убьем.

— Выпить хочешь?

Сол ответил не сразу.

Они посмотрели друг другу в глаза, каждый думал о своем.

— А что? Можно и выпить. Старина Суни нас бы поддержал.

И Сол рассмеялся — легко и просто, словно Джок Суни всего лишь ненадолго куда — то отлучился.

Джил смотрел на Сола, на его перекошенное, заросшее окровавленной щетиной, лицо.

— Надо привести себя в порядок, Сол. Мы похожи на калек. Бездомных калек. — Джил с минуту искал взглядом нужную кнопку на пульте управления и даже найдя ее, не сразу понял, что это то, что надо.

На фиолетовой, плоской кнопке, во втором ряду таких же кнопок, светилась надпись — «внутренняя связь».

Нажал.

— Ааоли. Мы с Солом тут решили устроить вечеринку в кают — компании. Приходи. Будет весело. — И Солу: — Встречаемся через час. Пошли.

Джил прошел по коридору половину пути до своей каюты — световые панели под потолком, белым и глянцевым, заливали все вокруг мерным, желтым светом. Он хотел сейчас только одного — встать под горячий душ, чтобы струи живительной воды омыли его тело, успокоили, дали сил. Он хотел расслабиться и ни о чем не думать — пусть не долго, пусть временно. Смыть с себя грязь и вонь лжи, смыть напряжение прожитых в иллюзиях дней.

Неуверенной походкой он достиг перекрестка с сектором «двадцать», где вдоль правой стены тянулись стеклянные двери операторских отсеков, когда почувствовал на себе чей — то взгляд. Этот взгляд — ожидающий, внимательный, еще только обозначился в понимании Джила, а он уже понял кто и зачем стоит за его спиной.

Джил остановился.

Можно было повернуться назад, посмотреть, но он остался стоять, глядя перед собой, в глубину уходящего вперед коридора.

Ему стало безразлично то, что может произойти в любую секунду.

Он улыбнулся.

— Я тоже люблю тебя, Ааоли…

И зашагал дальше и грустная, глуповатая улыбка оставалась на его лице.

Никто на него не напал.

Звук шагов Джила разносился по коридору, шаркающий, глухой.

После душа Джил несколько ожил.

К нему вернулось относительно хорошее настроение, прошла ноющая боль в спине и ногах, ушла усталость, но никуда не делась вялость в теле — противная, делающая каждое движение неуверенным, словно он заново учился ходить и двигаться.

А еще жгучая боль в голове — изнуряющая, назойливая, тошнотворная.

Стоя в санитарном узле, небольшой комнаты с душевой кабиной в правом углу и умывальным столиком в левом, где он простоял минут десять, рассматривая свое отражение, Джил в новом, чистом комбинезоне, босой, приготовился выйти в свою спальню.

Он хотел остаться здесь.

Ему стало казаться, что именно тут, в этом уютном санитарном узле, он находится отдельно от всего корабля, именно здесь — успокоившись и отмывшись, он пребывает в обособленном, крошечном мирке, куда нет входа всему, что происходит на крейсере.

Джил открыл дверь и шагнул в спальню.

Он даже не удивился, увидев посреди каюты, гостя.

Гость стоял облокотившись на письменный стол Джила, скрестив обутые в белые туфли ноги, в белом комбинезоне с яркой, желто — красной эмблемой на левой груди, с надписью — «Летящий». Черные, зачесанные назад волосы гостя, отливали синевой, лицо повернуто к Джилу — спокойное, дружелюбное.

Джил молча прошлепал босыми ногами в сторону шкафа — раздатчика, достал из него новые, черные туфли — замшевые, с резиновой подошвой и, не глядя на гостя, уселся в кресло под экраном связи, начал обуваться.

— Джил, это смешно. Посмотри на меня. Я не часть твоего убогого интерьера.

Джил продолжал обуваться молча.

Гость всегда являлся ему во снах.

Всегда.

Но сейчас Джил не спал. В этом он был абсолютно уверен.

— Ты — молодец, Джил. Признаю. Хм. Жаль, что мы не можем с тобой стать друзьями. Я был бы очень рад этому.

Джил обул правую туфлю и принялся обувать вторую. Он старался не замечать гостя, старался ничем не обозначить для себя его присутствие, боялся, что это может внести изменения в реальность, искривить ее, изуродовать.

— Ну, нет, так — нет. Ты не оставляешь мне выбора. Разве не разумно хотеть спасти свою жизнь? Что я и вынужден делать.

Джил не удержался и взглянул на гостя.

Гость выпрямился, не торопясь двинулся в его сторону, остановился в шаге от Джила, и смотрел на него выжидательно. Пока тот шел, Джил увидел, как пропадает под ногами гостя пол, в тех местах, и где он только что ступил, образовывались следы — провалы, и в них, как в сквозных дырах, светились звезды.

— Ты не понимаешь. На, что ты рассчитываешь? Никто из вас не останется живым. Вы погибните. Умрете. Ты даже не представляешь, во что ты превратишься перед тем, как умереть.

Джил не отвечал.

— Отключи Барьер! Встань со мной лицом к лицу! Трус.

— Дураков на слабо берут.

Джил наконец обулся, поднялся на ноги и молча вышел из каюты.

Через несколько минут он уже входил в кают — компанию, где за крайним столом у стены горел свет, а за самим столом расположился Сол Дин — в чистом комбинезоне, причесанный и с высоким бокалом в правой руке. Перед ним на столе стоял высокий, стеклянный графин с вином, а рядом сиротливо пристроился второй — пустой бокал.

Джил подошел, сел в кресло напротив Сола.

— Ааоли не приходила?

— Нет. — Сол отпил из своего бокала, смотрел пьяно, филосовски, его перекошенное лицо выглядело неприятно: — Придет. Я думаю.

Джил налил в свой бокал вина из графина, закрыл графин стеклянной крышкой, сделал глоток, спросил:

— И о чем думаешь?

— Да, так… Через пару дней, весь этот кошмар закончится, мы полетим обратно. Не знаю, как это будет, но — будет. И я точно не захочу вспоминать весь этот бредовый полет. Точно не захочу.

— Я становлюсь идиотом, Сол.

— Эк, удивил. Я это давно знаю.

— Ты не понял. Не понял. — Джил замолчал, Сол терпеливо ждал продолжения, глядя на содержимое графина: — Я забываю простые вещи.

— Что забываешь?

— Сегодня я едва вспомнил буквы и цифры. Многое не вспомнил совсем и думаю, что никогда не вспомню. Если мы окажемся без компьютера, то «Стрелу» некому будет вести обратно. Вот так.

Сол долго изучал лицо Джила — внимательным, недоверчивым взглядом, и когда видимо решил, что Джил говорит вполне серьезно, произнес:

— Все настолько плохо?

— Да.

— Скверно. Будем надеяться, что наш компьютер не загнется. Значит на тебя надеяться… Слушай, Джил, у меня появилась навязчивая идея, — Сол Дин затрясся в немом, беззвучном смехе, рука с бокалом затряслась и розовое, прозрачное вино, вылилось ему на пальцы, пролилось на стол: — Идея, понимаешь? Мне все кажется — глупость, конечно, что мы дойдем до точки сброса, а ракета с «Хлопком» не полетит! Вот есть у меня такие опасения.

Джил смотрел на лицо Сола, правый глаз которого косил в сторону.

— И еще эти сны, Джил. Каждую ночь. Это сводит меня с ума. Тебе ведь то же сняться сны?

— Да.

— Всегда? Я имею в виду…

— Всегда. Я только не помню были ли они за последнее время. Я и вчерашний — то день не помню.

Сол отпил из бокала, кадык его резко дернулся, по подбородку потекла капля вина, он поставил бокал на стол и замотал своей головой.

— Ракета эта. Ты бы проверил ее, Джил.

— Проверял.

— Когда?

— Сегодня проверю.

— Сегодня мы пьем, Джил. Завтра проверь. Обязательно!

Джил поставил свой бокал перед собой на стол, отодвинул его пальцами руки, произнес:

— Я не пью. Сегодня проверю.

Сол с уважением посмотрел на друга.

— Силен. А я вот все — сдулся. Не могу. Нет, не могу. И Ааоли по — моему тоже. Нас трое. И только ты… Ты как вообще?

— Я — нормально.

— Нормально. Нда — а-а… А вот я — нет. Я скажу тебе, дружище, что я совсем… Я даже сомневаюсь в том, что передо мной сидишь ты, а не это… Не галлюцинация. Может это и не ты, Джил? Может со мной играет этот кусок камня, а кости настоящего Джила гниют сейчас, где — нибудь в ангаре Барьера?

Джил усмехнулся:

— Навязчивая идея, Сол?

— Идея, идея. У меня теперь, много хороших идей.

— Надо было оставить тебя на Оре. Закончил бы институт, стал бы умнее.

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно рассмеялись этой шутке Джила. Сол трясся от смеха, на его переносице появились капельки пота.

— Это ты. Объект не мог бы сказать такую бестактность. Он вообще — однобокое говно.

— Он с нами играет, Сол. Все эти сны не от любопытства или желания высказаться. Это игра. Он игрок.

— Так думаешь?

— Уверен. Теперь уверен.

— А в том, что Заря жива, тоже уверен?

Джил не ожидал этого вопроса, запнулся и, спустя несколько секунд, сказал:

— Он лжец. Он сбивает нас с толку. Заря жива, я — знаю.

— Знаешь… Ну и хорошо, раз знаешь. Значит ты единственный толстокожий из всех нас. Ни сомнений, ни… идей!

— Толстокожий… Есть у меня одна идея.

— Какая?

— Чтобы ты потом перестал спать? — Джил рассмеялся: — Так — догадки. Не буду об этом говорить.

— Не ломайся. Начал, так говори! А то взяли моду. Дерзкий Су тоже, начнет говорить, а потом слова из него не вытянешь.

— Дерзкий Су, это кто?

Сол замолк, долго смотрел в глаза Джила, потом неуверенно, заговорил:

— Это друг. Как бы. Из снов. Галлюцинация. В общем — вздор!… Я тут все думаю, Джил. Вот закончим с Объектом, отключим Барьер, может и пройдет это все? — Сол провел рукой по своему лицу: — А?

— Пройдет.

— Была у меня на Оре невеста, но ее родители, знаешь ли, не очень меня жаловали. Теперь примут, как родного — героя! Но здоровый герой лучше кривого. — Сол говорил и звуки его слов получались уродливыми, как если бы язык не умещался у него во рту.

Джил молчал какое — то время, наблюдая за тем, как Сол пьет из своего бокала, вытирает рот рукавом комбинезона и чем — то недовольный, морщится, всматриваясь в прозрачное вино. И тогда он рассказал Солу о Малыше. Сол долго смотрел на Джила, кося своим правым глазом куда — то в сторону, потом изрек:

— Ты в это веришь?

— Это просто камень.

— Я тебя не об этом спросил. Я спросил веришь ли ты в то, что Барьер живой?

— Нет.

— Как — то ты не очень уверенно это сказал. Ну, ладно.

— Лория могла бы нам рассказать о нем.

— Ничего бы она нам не рассказала. Да и зачем? — Сол пригубил свой бокал — тонкая струйка вина вытекла из его перекошенного рта и устремилась по подбородку, к голой, потной шее.

— У тебя таблетки Гуэна еще остались?

Поставив бокал на стол, Сол заговорил, словно не слышал вопрос Джила:

— Какая теперь разница — живой он или не живой? Ты, что правда думаешь, что Объект отпустит нас, если мы отключим Барьер? Да он прикончит нас сразу! Хе. Мы сдохнем без Барьера, мучительно сдохнем. Грязно сдохнем. Он, видите ли, нашел такого же, как он сам! Встреча двух родственничков. А мне плевать, что он там нашел, этот кусок дерьма! — Сол выкрикнул последние слова в лицо Джила, как будто тот с ним спорил: — Слышишь? Плевать! Тоже мне — одинокий путник, измученная душа. А мы как? Мы? А Ос, Гуэн, остальные? Это, что? Неизбежные потери? Вот ему! — И Сол вытянув вперед руку, сложил пальцы в кукиш, крутил им перед носом Джила: — Вот! И ты твердо знай, что в тот момент когда ты допустишь мысль, что Барьер это Малыш — нам конец, крышка! И всем тем, кто родятся через шестьсот лет в наших мирах. Им тоже конец. Потому, что он вернется назад к Светилу и сделает из всех живущих идиотов! — Сол на мгновение замер, его перекошенное лицо застыло и, потом подавшись вперед, навалившись грудью на стол, он заговорил — тихо, задушено: — Я мочусь кровью, я превратился в развалину, еле хожу! Посмотри на меня, на себя, Джил. Давай сделаем дело, прикончим мерзавца и домой! А? Я не хочу сдохнуть здесь, стать кретином! Домой! А, Джил? Домой. — И он затрясся от почти истеричного смеха, замотал своей головой, словно смеялся над забавной шуткой.

Джил молча наблюдал за ним.

— Знаешь, что я думаю. Я думаю, что тот ваш мертвый чужак в Ледовом Поясе, все эти нестыковки с количеством планет в прошлом и теперешнем… Это он! — Пергаментное лицо Сола замерло, правый нижний угол его рта, сполз вниз: — Мы не знаем своей истории, не знаем прошлого наших миров. Того, что было миллионы лет назад, все эти споры и склоки ученых… Это он — Объект. Или такие — же как он. Там, в прошлом, посещали наше Светило, и только этим можно объяснить все. Они зачищают память, они делают из нас идиотов! — Сол резко заржал, откинулся назад, бил левой ладонью по столу.

Джил молча ждал когда тот успокоится.

Успокоившись, Сол взял графин и начал трясущимися руками, наполнять вином свой бокал, выглядел он при этом очень сосредоточенным.

— Ты — капитан, ты имеешь доступ к Барьеру. Так что Объект будет трепать тебе нервы изо всех сил. А что? Кому охота умирать? Даже если ты обычная гора углерода. Будет меня тут совести учить, какой — то каменный маньяк. Ответственность теперь, видите ли на нас. Оправдания нам, видите ли нет. Да пошел он к такой — то матери — хитрый булыжник! Я и не таких умников встречал. Простаков нашел. Стервец!

Он пил долго, глотая вино маленькими, скупыми глотками, обливаясь вином и пыхтя. Приглушенный свет световой панели висевшей над их столом, делал лицо Сола бледным, мертвенным. Потом, когда бокал Сола снова стоял на столе, а он сам принял серьезный вид, Джил спросил:

— Ты не слышишь?

— Что?

— Музыка. Не знаю. Играет где — то, очень тихая. Давно ее слышу, не могу понять от куда она звучит. Прислушиваюсь. Трудно разобрать мелодию.

— Хе, музыка. У меня в голове шумит, писк, как комариный. Ничего я не слышу — тихо все. А может и нет. Мы в несуществующей библиотеке сидели, Дож этот… А ты — музыка! Хотя… Спроси Ааоли, у нее слух острый.

Они еще болтали с пол часа, прежде, чем Джил отправился в бомбовый ангар, проверять исправность ракеты.

Навязчивая идея Сола, передалась и ему.

Жаркий звездный ветер, упруго натягивал мягкие, стальные паруса, дул в спину, а он стоя за массивным, полированным штурвалом, улыбался, глядя вперед, туда, где в конце открытой звездам палубы, у самого носа корабля, начиналась пустота. Стальные тросы удерживающие паруса, звенели от натяжения, свет звезд отражался на их сплетенных косах.

Космический фрегат несся в пустоте и он терпеливо и уверенно вел его по курсу. Перед штурвалом, на массивной чугунной тумбе, прикрепленный к ней многократно крашенными болтами, полыхал атомным огнем, укрытый пыльным стеклом, компас и острая, словно игла, стрелка, постоянно указывала «вперед», утопая в ярком, желтом пламени. Он знал путь и движение корабля, но временами посматривал в пыльное, охваченное огнем стекло компаса и, находя в нем правоту своих действий, улыбался сам себе.

Под его ногами была надежная бронированная палуба и выпуклые клепки на ней сверкали, как многочисленные паучьи глаза. Там, впереди по носу корабля, полыхала зарница приближающегося шторма — в матовом голубоватом облаке, загорались и гасли многочисленные зеленые молнии.

Было тихо и спокойно.

Он вел свой корабль уже давно, так давно, что окружающие его звезды, казались ему ровесниками, память отказывалась возвращать ему прошедшее время, только настоящее — бесконечное, застывшее, как студень, сковало все вокруг, устранив будущее.

Эфир звенел, слабо пах жаром далекой звезды, нес в себе шелест радиоволн, вселял покой и уверенность. В этом бесконечном плавании был только покой и цель.

Он шел к цели.

К Морю Забвения.

Гость стоял рядом — облокотившись о тяжелый, железный ящик, в легкой матросской ветровке и широких, потертых штанах, босой, он курил свою большую, алмазную трубку, и выдыхал густой, светящийся розовым светом дым, который тут — же сносило звездным ветром к носу корабля, тащило над сталью палубы и дальше в пустоту, где розовый свет растворялся и таял.

Гость пришел давно. Но позднее рождения звезд, он знал это — наверняка.

Гость — бродяга.

Гость — Летящий.

Гость — старый друг.

Корабль — надежный, подобно железной скале, несется вдаль, рассекал гравитационные волны — высокие, острые. Сейчас он взбирается по волне вверх и он чувствует появившуюся в теле массу, крепче сжимает рукоятки большого, круглого штурвала, всматривается туда, где скользят вниз разноцветные огоньки звезд.

— Что ты слышишь? — Спросил его Гость.

— Сердце. Стук своего сердца. Это значит, что я жив.

Светящийся розовый дым из трубки Гостя, затейливыми узорами витает перед глазами, и маленькие розовые искры вспыхивают и исчезают во тьме.

— Как давно мы здесь?

— Давно. — Гость неопределенно повел своей трубкой: — Но это неважно.

— Да. Уже неважно. Важно, что скоро все кончится.

— Тебе надо отклониться в сторону. Море Забвения, это не то, что тебе нужно.

— А что мне нужно?

— Тебе нужна надежда. А ее у тебя нет.

— Я давно здесь. Этот штурвал, этот фрегат. Я привык идти вперед. Там моя цель.

— Ты не понимаешь. — Гость говорит спокойно, в его голосе звучит участие друга: — Ты не понимаешь. Твоя цель — надежда, а в смерти надежды нет. Там — ничто, там Море Забвения. Отклонись.

— В том шторме, есть моя надежда. Я знаю. Разве можно обрести ее, не дойдя до шторма? Разве можно обрести ее, не пройдя шторм? Ты поможешь мне. Ты мой друг.

— Там смерть.

Гость замолчал. Его лицо непроницаемо.

Он тоже молчит — прислушивается к тому, как шелестит в стальных парусах звездный ветер, смотрит на мертвенные отблески на металле палубы, это оставшееся далеко позади корабля Светило, догоняет его своим бледным светом, напоминает об утраченной гавани.

— Смерть не самое худшее. — Гость снова заговорил: — Ты останешься один, останешься без надежды. Это хуже всего. Я видел много миров, я был во многих гаванях. Я один.

— Я всю свою жизнь один. Мне уже не нужны гавани. Я хочу идти вперед. Не хочу сворачивать.

— Это упрямство. Что ты этим хочешь доказать? Кому? Шторм убьет тебя. Он убьет твою надежду. Все еще может стать лучше. Для тебя.

— В том шторме моя надежда.

— Ты не знаешь, что есть в том шторме, Джил.

Джил.

Он услышал это слово и потом, спустя несколько мгновений понял, что это его имя. Слово, когда — то обозначавшее его, слово из далекого прошлого, где были его дни и события.

Он не помнил о них.

Он не помнил своего имени.

— Меня зовут — Джил.

— Это твое имя.

— Странное имя. Я — Капитан. Я иду вперед.

— У твоего корабля есть имя?

Он чуть помедлил с ответом, сказал:

— Он — Корабль. Мой Корабль. Я его Капитан. У меня есть цель. У каждого должна быть цель. Без цели, я — ничто.

Подъем по волне прекратился, сменившись падением вниз, звезды метнулись вверх — яркие, неправдоподобные, размытая туманность справа, жирным, голубым пятном скрылась из поля зрения, ушла. Он потерял вес, тело словно перестало существовать, а державшие штурвал руки, сильнее сжали шлифованные рукоятки. Здесь всегда было так — вверх по волне, вниз по волне. Он вдыхал окружающий его эфир, и вместе с ним вдыхал запах ожидания и покоя. Стальные паруса фрегата, звонко звенели под налетевшим звездным ветром, прогнулись, напряглись на носу корабля стальные тросы, и там — во тьме метался, из направленного вперед, качающегося на низкой надстройке палубы, яркий свет атомного фонаря. На леерных ограждениях вдоль бортов, заблестели ртутью крошечные капли гелия, впереди по кусу ближе и отчетливее виделись длинные, изогнутые молнии.

Его железный парусник — закованный в броню фрегат, рубит перед собой тонкое пространство, острым, черным носом.

Граница шторма приближалась к нему, а за ней, за дрожащей от вспышек злой зари, дымкой простиралось куда — то в неизвестность, Море Забвения.

Он смотрел перед собой, но видел все вокруг — звезды над головой, Гостя, раскуривающего свою алмазную трубку, и ставшее крошечным Светило — позади корабля. Здесь это было нормальным, здесь не могло быть по — другому.

Корабль падал по волне, уносился в черную бездну.

Вперед.

Вперед.

Туда, где полыхает, волнуется пространство.

Как будто его ждут там, как будто у него нет другого пути.

Гость повернул к нему свое темное лицо, произнес:

— Еще есть возможность изменить судьбу. Ты веришь мне?

— Ты — друг. Друг не может солгать.

— Ты должен мне поверить. И тогда обретешь свою гавань. Я дам тебе новую надежду. Без прошлого.

— Нет. Это не моя надежда.

Сол не спал.

Сол боялся и не хотел спать.

Он сидел один, в погруженной в полумрак кают — компании, за длинным, пустым столом и бессмысленно смотрел на вино в графине. Его тошнило. И еще была боль — ноющая, тупая, она тянула, что — то под его левыми ребрами, не проходила уже давно, изводила, не давала отдохнуть от себя.

Сол ни о чем не думал, он просто сидел и смотрел.

На графин.

В нем, подобно противному вареву, переливались смешанные, назойливые чувства — страх, ожидание и тоска. Иногда он принимался раскачиваться в своем кресле из стороны в сторону, как игрушечный зверек — вправо, влево, минуту, пять, десять… От этих движений ему как будто становилось легче, он словно отвлекал свое тело от боли, а себя от чувств. А еще его мучили судороги лица, ими свело губы и щеки Сола, и растирая их ладонями, он пытался вернуть лицу чувствительность. Иногда это удавалось сделать — судороги ненадолго отступали, чтобы вскоре вернуться, сковать, обезобразить.

Когда он собирался опять приложиться к бокалу с вином, его испугал внезапный и резкий голос бортового компьютера:

— Внимание всему экипажу! Не санкционируемое…

Через несколько секунд Сол выбегал из кают — компании в коридор. Правда бег этот нельзя было назвать бегом — правая нога почти не слушалась и волочилась за ним, как бесчувственная культя, его постоянно заносило вправо и он, ругаясь и срываясь на крик, постоянно пытался выравнять свое направление. У самой лифтовой площадки Сол все — таки не удержался на ногах, попытался опереться о стену, но упал, больно ударившись об пол ладонями и левой коленкой. Желудок Сола скрутило и его вырвало.

Потом, уносясь в лифте к ярусу, где находился Барьер, он заплакал — молча, не издав ни звука, от жалости к себе и страха.

— … Возгорание в блоке фильтра Барьера!…

Он хотел, чтобы все это, все происходящее с ним — гадкое и страшное в своей неизбежности, закончилось.

Но похоже, что неизбежное еще только начиналось, оно едва обозначилось, очертя грядущие перспективы.

Лифт замер — движение прекратилось.

Открылись двери.

Сол ковыляя, опираясь левой рукой о стену, направился к секции, за которой находился фильтр Барьера.

Здесь, в широком белом коридоре, со строгими вывесками, было светло и тихо. Шарканье ног Сола, разносилось далеко вперед. Через пару минут он вышел к большому и просторному помещению, залитому светом и наполненном едким запахом гари.

Причина возгорания была прямо перед ним, рядом с массивным входным люком в Барьер.

Сол замер, и правой рукой полез к кобуре с пистолетом, не послушные пальцы все никак не могли расстегнуть капризную застежку на ней.

Ааоли стояла перед входным люком в паре десятках метров от Сола, и лазерный резак в ее руках, ярким, малиновым лучом, с громким шипением, утопал в обуглившейся обшивке люка, выбивал из него снопы искр и густой, серо — черный дым.

Сол наконец — то вытащил пистолет — холодный и тяжелый, большим пальцем немеющей, правой руки снял предохранитель. Еще секунда и пистолет Сола направил свой ствол на Ааоли. Он хотел окликнуть флорианку, но та уже почувствовав его присутствие, оглянулась. Он увидел ее глаза, затравленный, дикий взгляд, ему показалось, что он даже смог разглядеть комочки застывшей крови у ее ноздрей, прилипшие к короткому, поседевшему меху.

Одетая в синий комбинезон, флорианка показалась Солу странным образом неряшливой.

Ее узкие губы растянулись в оскале, показали белые, острые клыки. Ааоли повела резаком в его сторону — лазерный луч быстро чертил на поверхности люка уродливую, черную полосу, метнулся по стене, разбрасывая во все стороны огонь, искры…

И тогда Сол начал стрелять…

Он просыпался мучительно, долго, уже избавившись от навязчивого сна, но все еще, не находя в себе сил уловить реальность, ухватиться за нее и открыть глаза. Непонятный, спутанный шум, гремел в его ушах, вызывая резкую, пронзительную боль.

Джил очнулся.

С трудом приоткрыл глаза и увидел над собой матовый, ровный потолок, слабо освещенный мягким зеленым светом ночника. Громкий, рокочущий шум, превратился в слова.

— Внимание всему экипажу! Не санкционируемое, контролируемое возгорание в блоке фильтра Барьера. Повторяю…

Джил пытался осознать смысл и значение услышанного. Монотонный голос повторял одно и тоже, снова, снова. В его голове разливалась тяжелая, колючая боль, и ему очень хотелось опять закрыть глаза — уснуть, забыться.

— … Возгорание в блоке фильтра Барьера.

«Возгорание».

«Барьер».

Понимание происходящего появилось неожиданно, подобно толчку. Он со стоном перекатился на правый бок, сел на кровати, задрожал, как от холода, застонал, закашлялся — громко, надрывно и мучительно.

— Внимание!…

Встал на ноги — все вокруг Джила плыло. Шатаясь, он босой и в трусах, направился к двери каюты. Яркий свет в пустом коридоре ударил его по глазам — Джил зажмурился, прикрыл лицо рукой, потом, выйдя на середину коридора, остановился.

Он не знал, куда идти — забыл.

Джил помнил, что такое Барьер, помнил, что ему надо дойти до лифтовых шахт, он даже знал номер нужного ему яруса, но в каком направлении следует идти, чтобы к этим самым шахтам попасть — не знал.

Забыл.

Совсем.

Стоя на прохладном, шершавом полу коридора, Джил растерянно смотрел, сначала в одну сторону, потом в другую.

Голос компьютера продолжал говорить свое сообщение, эхо слов уносилось в глубину коридора.

Это было дико и страшно. Озираясь по сторонам, Джил не узнавал окружающее, эти стены, двери напротив, близкий перекресток, где мутно маячила белая, квадратная вывеска.

Он направился к вывеске, пытаясь заранее прочитать написанное на ней, всматривался — перед глазами рябило.

Вывеска — указатель, с жирными, синими стрелками, гласила: «Ярус электронный», «Диспетчерская», «Челнок А», «Барьер».

Барьер!

Рассматривая указатель, Джил неожиданно обрел способность понимать, где он находится, он узнал это место, понял направление к шахтам.

И побежал.

По коридору до перекрестка, потом направо, мимо стеклянных стен темной диспетчерской, дальше к лифту. Боль, казалось, готова была разорвать его голову на куски, во рту появился противный, медный вкус крови.

Лифтовая площадка!

Яркий свет заливает широкое пространство вокруг, стальные поручни боковых лестниц, сверкают — невыносимо, до тошноты.

Двери лифта наконец — то открылись и Джил ввалился в кабину, прислонился к гладкой, коричневой стене, нажал нужную клавишу на приборной панели.

Двери плавно закрылись, началось движение вверх.

Его трясло.

Он наклонил голову и, глядя на свои босые ноги, видел, как капает на них его кровь — кап, кап, кап, кап, красные кляксы весело пляшут на голых пальцах, сбегают на глянцевый пол. Правой рукой, Джил вытер кровь у себя под носом — размазал ее по щеке.

И ждал.

Ждал.

Неожиданно голос бортового компьютера, объявил новое сообщение:

— Возгорание устранено.

Двери лифта беззвучно открылись.

Долгих пять минут Джил тащился по светлым, пустым коридорам яруса, прежде, чем оказался на площадке входа в фильтр Барьера.

Он сразу увидел в двух шагах от закопченного черной сажей люка Барьера, лежавшую на полу в луже крови, Ааоли. Она лежала на спине, подогнув под себя ноги и, глядя в высокий, белый потолок, а ее синий комбинезон на груди, стал темным — блестел бардовой влагой.

Еще несколько секунд и Джил, присев рядом с ней, положил ее голову в свои руки, склонился над лицом флорианки.

— Ааоли.

Она была жива.

— Он хотел, чтобы я убила тебя, — вокруг ее узкого рта вскипала красная пена: — Он обещал… Обещал вернуть мне счастье… Я не смогла, Джил! — Ааоли коснулась рукой его правого запястья, ее когти впились в кожу Джила, глаза, широко раскрытые блестели от влаги и зрачки флорианки казались почти круглыми: — Я бы не смогла! Я бы не смогла!

— Я знаю. Ты бы не смогла, — горький ком в горле перехватил его дыхание, осек слова.

— Я бы не смогла, котенок. Котенок… Я хотела, чтобы это закончилось…

Ее когти сильнее впились ему в руку, тело флорианки напряглось, вытянулось и, дрогнув, расслабилось. Открытые глаза уже смотрели куда — то мимо лица Джила.

Он замер.

— Она хотела пройти в Барьер.

Джил посмотрел в сторону говорившего не сразу. Сол сидел на полу, опираясь спиной о стену, рядом с ним лежал пистолет.

— Резак… Она бы туда не прошла. — Джил положил свою ладонь на лицо Ааоли и закрыл ее глаза.

— Тогда она убила бы меня.

Молчали.

Джил чувствовал как под его ладонью, остывают слезы Ааоли, был не движим, словно окоченел.

— Остался последний день. — Сол тяжело закашлялся: — Завтра.

Джил поднял голову — там, в коридоре, у самого входа на площадку, стоял Гость, в строгом, черном костюме и таких — же черных туфлях. На его правой руке сверкал большим бриллиантом тяжелый, золотой перстень, алмазная трубка в руке Гостя заполнила розовым, мерцающим дымом все пространство коридора. Рядом с ним стоял мальчик лет шести — в пестрой детской пижаме, босой, с непропорционально большой головой. Лысый. Он держал Гостя за левую руку и неотрывно с укором смотрел Джилу в глаза.

— Мы сдохнем тут, Джил. — Сказал Сол с безразличием в охрипшем голосе.

— Я убью его.

— Мы — умрем раньше.

— Я его и мертвый убью.

Джил смотрел, как Гость и мальчик отвернулись от него, и медленно, не торопясь пошли сквозь розовый дым.

Прочь.

Он бесконечно долго стоял под горячими струями душа, закрыв глаза и расслабившись, стараясь ни о чем не думать, прогнать последние остатки сна и окончательно прийти в себя после ночи.

Сегодня Джилу снились родители — отец и мать, в их просторном, светлом доме у реки, где рядом с открытой верандой цвели большие, душистые цветы. Потом со второго этажа пришел Джил — младший, неся в маленьких своих руках модель старинного парусника.

Джил проснулся в тот момент, когда они с сыном шли к реке, спускать корабль на воду.

Сейчас, греясь в потоке горячей, едва терпимой воды, он с ужасом отметил, что долго не мог вспомнить имя сына.

«Джил — младший».

«И — Дана. Дана — ландыш. Ее зовут Дана».

Головная боль билась в его темени и висках жаркими, тяжелыми ударами. Только когда он спал, у Джила ничего не болело — во снах боли не было.

Закончив с душем он, покачиваясь, вышел в спальню и, оставляя позади себя мокрые следы, прошлепал босиком по прохладному полу до шкафа — распределителя, открыл выпуклую, бежевую дверцу. Автомат уже выложил на полку новый, чистый комплект белья — майку, трусы, носки, белый комбинезон, а на нижней полке стояла пара черных, мягких туфель.

На дверце шкафа находилось большое, прямоугольное зеркало, и в нем он увидел свое осунувшееся, бледное, заросшее щетиной лицо. Белки глаз были красные. Не с проявившимися капиллярами, как бывает от сильного физического напряжения, а сплошь окрасившиеся в цвет крови, без единого белого проблеска.

Джил начал одеваться — спокойно, не торопясь, словно выполнял какой — то сложный и торжественный ритуал, он поглядывал на свое отражение в зеркале, на распухшие, ставшие синюшного цвета колени, на вздувшиеся вены на руках и ногах.

«Еще есть время».

Его тошнило.

Решив, что завтракать ему не стоит, Джил — одетый и чистый, подошел к автомату пище — блока и нажатием кнопки на панели управления, где указывались напитки, заказал себе стакан горячего, сладкого чая. Он удобно устроился в глубоком кресле за своим письменным столом, пил чай маленькими глотками, и смотрел на фотографии на стене перед собой. В ярком свете световых ламп лица, запечатленные на них, казались живыми.

Через несколько минут он поднялся на ноги — тяжело, как старик, приблизился к экрану видеофона, нажал кнопку вызова адресата над которой висел приклеенный им кусочек бумаги со словом «Сол». Плоский экран внутренней связи ожил, показал каюту Сола, сам Сол стоял к экрану спиной и натягивал на себя зеленый комбинезон.

— Сол, я готов. Иду в пилотскую рубку. Можешь пойти со мной или расположиться в командном.

— Я приду.

Видеофон отключился. Джил пошел к выходной двери. Он замер увидев свое оружие, брошенное на кресло, что стояло в углу, возле самого выхода из каюты.

Подойдя и взяв в руки ремень, он долго трясущимися пальцами, копался с его застежкой, потом пристегнул к блестящему, хромированному карабину кобуру с пистолетом.

Оглянулся.

Теперь — все.

Каюта представилась ему уютным, родным домом, его обжитым жилищем, из которого не хотелось уходить. Вернувшись к письменному столу, он снял со стены обе фотографии, сунул в карман комбинезона их магнитные защелки и только после этого, держа фотографии в левой руке, вышел в коридор.

До назначенного программой момента сброса ракеты и маневра крейсера, оставалось больше четырех часов.

Джил не спешил.

Стараясь идти не торопясь, чтобы не упасть, он направился к пилотской рубке.

— Включить системы активации наступательного комплекса. — Джил говорил размеренно, мысленно взвешивал и проверял сам в себе каждое слово, прежде чем произнести команду бортовому компьютеру.

Он придирчиво рассматривал ряды разноцветных клавиш на пульте управления перед собой, сверял увиденные показания на экране контроля со значками вспыхивающими на экране команд, боялся ошибиться, напутать.

Под каждой клавишей на пульте находились квадратные, старомодные кнопки резервных систем, а рядом с ними мертвые сейчас, неоновые глазки индикаторов.

— Крейсеру боевая тревога! Приготовиться к маневру на уклонение.

— Ракета с бомбой Хлопок к старту готова, — произнес голос компьютера: — Жду команду.

— Включить ТРД.

— Включено.

— ОРЦ, стабилизаторы.

— Стабилизаторы включены.

— Курс 942.

— Есть.

— Активировать датчики массы боевой части ракеты.

— Есть.

— Активировать реакторы ускорителей.

— Активированы.

— Управление ручное.

— Ручное…

Сол Дин сидел слева от Джила, в одном из трех противоперегрузочных кресел пилотской рубки. Он уже пристегнул себя к креслу ремнями безопасности и теперь молча наблюдал за действиями Джила, косясь на него правым, выпученным глазом.

В рубке иногда звучал короткий, пронзительный сигнал, ярко горели желтые, световые панели под низким, наклоненным вперед, потолком, пахло пластиком.

— Энергетике крейсера — полный режим.

Отдав все необходимые приказы компьютеру, Джил потянулся вперед и, открыв слева от штурвала, отделение — нишу, достал перчатки «ускорения». Они были сделаны из прочного и гибкого пластика — темно — синие, с широкими ремнями застежек на запястьях. С внутренней стороны перчатки имели выпуклые пазы фиксаторов, которые должны были крепиться к таким — же фиксаторам на джойстиках тяги.

Джил надел перчатки, застегнул их застежки, проверил гибкость перчаток — сжимал и разжимал пальцы, покрутил кистями рук.

Успокоился.

Осмотрел рубку еще раз.

Здесь не было иллюминаторов.

Перед креслами висели прикрепленные к передней стене экраны обзора, и на них горел ярким сине — зеленым огнем, покрытый ворсом молний, пузатый шар Объекта, увеличенный оптикой Стрелы, приближенный. Вспыхивали на панелях контроля яркие огоньки, зажглись на рукоятках штурвала, индикаторы, светились в стеклянных сферах стрелки гирокомпаса.

Джил ждал, когда компьютер доложит ему о готовности к маневру и сбросу ракеты.

Шли минуты.

— Ты точно сможешь это сделать? — Спросил его Сол.

— Смогу. Кое — что забыл, приходится сверяться с графиком запуска систем, но как пилотировать я никогда не забуду, — он улыбнулся сидевшему в двух шагах от него Солу, старался выглядеть бодрым.

В голове Джила, что — то больно кольнуло, словно тонкая игла коснулась его мозга и пропала. Он откинул голову на подголовник кресла и закрыл глаза, переживая приступ головокружения.

— С тобой точно все в порядке? — Голос Сола показался ему обеспокоенным.

— Устал. Нормально все.

Через какое — то время, Джил снова открыл глаза и посмотрел на экран перед собой — Объект на экране горел ровным светом, и молнии, вылетающие из него — короткие и ярко — белые, размывали его границы, создавали вокруг него блеклую туманную дымку. Сквозь них пробивался призрачный сине — зеленый свет.

— Я увижу, как тебя разнесет на куски, сукин ты сын, — произнес Сол Дин с нескрываемой злой радостью: — Ты выжал из меня жизнь, ты убил…

И тут Джила ударило удушливой, жаркой волной, он задохнулся, вытаращив перед собой глаза, сжал кулаки, его тело пронзила боль.

И все кончилось.

Изображение Объекта на экранах погасло, а они сами выключились — почернели. Одновременно с этим погасли все огни на пультах управления, а вместо них, ожили, засветились «глазки» неоновых ламп — индикаторов резервных систем.

Резко и надрывно зазвучал ревун тревоги, и голос крейсера огласил собой пространство пилотской рубки:

— Переход на резервные системы управления и жизнеобеспечения корабля. Импульсная атака. Компьютер неисправен. Все команды продублированы.

Стена перед Джилом вместе с экранами обзора, стала быстро поворачиваться, плоские, большие экраны на ней поползли вниз, открывая старинные, выпуклые экраны, прикрепленные к обратной стороне стены. Еще секунда, другая и перед Джилом находился уже черный, запыленный ящик резервного, вакуумного экрана. Изображение Объекта на нем было непривычно растянутым и выпуклым.

Вспыхнули на пульте управления ламповые индикаторы, в их стеклянных окошках, засветились красным спирали накала, изображали цифры и значки.

— До сброса ракеты — две минуты! — Объявил голос корабля: — До начала маневра — пять минут, сорок секунд.

Изображение Объекта вдруг расплылось, светлая аура вокруг него наливалась светом, становилась ярче, сильнее, молнии удлинились и он… погас.

Совсем.

— Минута, тридцать секунд.

Пот — холодный, как капли соленного жира, залил глаза Джила, скапливался над верхней губой, тек по шее за воротник.

— Он — сдох! Ему конец!

Джил ничего не сказал. Он смотрел на темное пятно на экране — круглое, как черный шар на темно — сером фоне, смотрел и не мог понять, что произошло. Его парализованные недавним ударом мысли, нехотя оживали, затуманенное сознание еще не достигло реальности.

— Сдох! Он мертв! Умер! — Крик человека рядом с ним, постепенно вернул его к действительности.

Джил повернул голову влево, посмотрел.

Человек в кресле смотрел сейчас в его сторону — лицо перекошено, рот искривлен.

— Его больше нет, Джил! Мы свободны!

«Меня зовут, Джил».

Он всматривался в лицо этого человека и не мог вспомнить его имени.

Джил.

— Я — Джил.

— Что? — Незнакомец запнулся, растерянно воззрился на него, его искривленные губы раскрылись, нижняя челюсть отвисла: — Что с тобой?

Он отвернулся от незнакомца, посмотрел на экран.

Память, словно причудливая мозаика, собиралась в непонятный ему узор.

Там на экране была смерть.

Смерть умерла.

В рубке говорил монотонный голос корабля:

— Открыть бомболюк. До сброса ракеты двадцать секунд. Восемнадцать, семнадцать, шестнадцать…

Ускоритель!

Он вспомнил, что следует делать. Это было похоже на блеклый огонек в темноте — ты ничего не видишь вокруг себя, но уже знаешь, куда следует идти, знаешь направление.

Его руки легли на ручки джойстиков, щелкнули зажимы фиксаторов перчаток.

— До начала маневра на уклонение…

Память лениво открывала ему реальность — скупо, частично.

Где — то очень далеко, на грани восприятия, играла сейчас тихая музыка, настолько тихая, что не возможно было различить ее мелодию, только редкие, самые громкие аккорды доходили до его сознания.

— Девять, восемь, семь, шесть…

— Убей его, Джил, убей его!

— Я вспомнил, — он говорит тихо: — Ни один корабль не достиг до цели…

— Сброс ракеты!

Указательным пальцем правой руки он вдавил желтую, круглую кнопку у самого зажима перчатки, и обеими руками потянул рукоятки тяги на себя — аккуратно, не спеша, как привык за многие годы пилотирования.

Звуки тревоги смолкли, сменившись тихим, низким гулом заполнившим все помещение рубки, и одновременно его тело начало наливаться массой, становясь тяжелее.

Крейсер быстро увеличивал скорость — огромный космолет, разгонялся для решающего броска, и где — то позади его кормы — бушевало, ревело ослепительное, атомное пламя ускорителей, вытягивалось, с каждой секундой становилось длиннее, злее, ярче, как хвост железной кометы.

Голос корабля:

— Ракета в ангаре.

Он смотрит на черный круг на потускневшем экране, слышит голос человека слева.

— Сбрасывай…

Гул растет, как грохот приближающейся лавины.

— Двадцать четыре, двадцать три…

Он прислушивается к своим чувствам, пытается разгадать их значение, тяжесть сдавливает грудь, но он произносит:

— Не верю. Никто к нему не подошел…

Он видит перед собой цель.

Цель перед ним — черная, бесчувственная, немая.

— Семь, шесть, пять…

— Все!

— Ракета в ангаре! — Голос в пространстве рубки — сухой и низкий, сказал и умолк.

Но он медлит.

Он не решил.

Тянет рукоятки на себя, наливает корабль массой.

— Джил, — хрипит тот, что слева от него: — Сбрасывай ее!

И вдруг экран озарился — черный круг на нем вспыхнул огненным шаром, забился в бешеных молниях, длинных, протянутых вперед, словно чудовищные, уродливые руки, вспучился пузырями световых вспышек.

И пришла боль — жгучая, до отчаяния, до хрипа, до тошноты. Она ударила по нему смесью дикого отчаяния и ужаса, разломила его голову на сотни частей, залила кровью глотку.

Он закашлялся — красные липкие брызги вылетели изо рта, покрыли панель управления перед ним и, борясь с наступающим беспамятством, он хрипло произнес:

— Притворщик…

— Убе-е-е-ей!… Сбрасывай ракету!

Повернув голову он увидел, как сидящий в кресле слева, неуклюже просунул правую руку за поручень своего кресла, вынимает ее, и в этой его руке, сверкнул металлом черный, увесистый пистолет.

— Сбрасывай эту чертову ракету!

— Он лжец, — улыбка появляется на его окровавленных губах: — Значит все они живы! Они живы! Он — притворщик…

— Сбрасывай…

Пистолет вываливается из руки человека, с тяжелым стуком, тонущем в растущем реве ускорителя падает на пол. Человек старается расстегнуть ремни безопасности, и когда ему это удается, тянется вниз к пистолету, рычит хрипло, неразборчиво.

— Ты не понимаешь, — он отворачивается от него, морщится от боли, но в его гримасе видна торжествующая улыбка: — Он — лжец! Я не дам ему уйти…

Мерцающий розовым светом сквозь стены и пол, просачивается в пилотскую рубку призрачный туман, покрывает стойки пульта управления, висит в воздухе и в нем вспыхивают яркие, ярче ламп индикаторов, пронзительно синие звездочки — плывут, источают из себя тонкие лучи. Розовый туман наползает, несет в себе боль и забвение, кричит от большего ужаса.

Он смотрит на экран, сильнее тянет рукоятки управления тягой на себя и не видит, как человек слева, переваливается через поручень своего кресла, тянется к уползающему под силой инерции пистолету, пальцы его руки дрожат и растопырены, он перевешивается и вываливается из кресла, падает вниз головой, и крича, размазывая по полу кровавые пятна, катится к выходу из рубки.

Что — то рвется у него в груди — резко, душно, он чувствует, как слюна смешанная с кровью течет по подбородку, покрывая шею теплым. Боль раскаленными иглами колет все тело, и его руки, лежащие на рифленых рукоятках, немеют, слабеют.

Он теряет сознание.

Еще не придя в себя, он услышал громкую, отчетливую музыку и голос — глубокий и высокий. Музыка звучала в нем, она разбудила его чувства и слова песни — почти забытой, вернули его из небытия.

Он открыл глаза.

Боль прошла.

Лишь тяжесть в груди осталась напоминанием о происходящем. Крейсер уносился вперед, к цели, туда, куда он столько долго шел. Выпуклый экран перед ним залило сине — зеленое сияние и то, что было на нем, уже стало неотвратимым, неизбежным. Сияние кричало, тонуло в рубиновом ужасе, и розовый туман, заполнивший все пространство пилотской рубки, пульсировал и дрожал.

Глядя перед собой, он слушал песню, видел рождаемые ей образы, как бы был далеко отсюда — в забытом прошлом, и зал Пребывания космолета «Ветер», заполненный людьми и флорианами, освещался лучами разноцветных прожекторов, сверкала на сцене фигура в белом костюме, и Блеск Вечер пел, держа в руках свою концертную гитару:

Джил Ри шел вперед, легко и свободно, мимо танцующих и поющих, шел, узнавая лица, и не хотел уходить от сюда. Вот капитан Раул Шол похлопал его по плечу и Сол Дин, стоя рядом с Ааоли и мохнатым драком Бриком, помахал ему рукой, а там возле сцены уже можно различить лица Лины Сью, Уаса Ло, и Даны с Джилом — младшим.

Джил уходил к ним, чтобы не вернуться никогда, и за мгновение до взрыва, он спел последние слова песни — вместе со всеми:

— Ты, моя счастливая звезда.