Зверь 5

Глава 1

— Вот это вот ваша последняя деревня, — раздался голос гоблинши Тисвисы, которая умело вела автомобиль по асфальтовой дороге. — Сейчас познакомимся с обитателями, с местным старостой, а потом и в обратный путь направимся. Я как раз велю баньку затопить, к нашему возвращению протопится…

Дорога стелилась между бескрайних полей. На этих полях в скором времени начнут работу тракторы и комбайны, а пока что они вольготно позволяли себе зеленеть молодой порослью. Ширь, мощь и бескрайность захватывали дух. Глубокое синее небо накрывало всю эту благодать большой тарелкой с весенним солнышком в центре.

— Эх, хороша земля русская! Никакой Асгард с ней не сравнится! Уж мне можете поверить — я знаю, о чём говорю! — проговорил я, раскинувшись барином на сидении, посматривая на свои новые владения. — Люблю её, вольницу свою незамутнённую… Люблю аж до щипания в груди!

Табличка с надписью «Ухматово» показывала влево. В сторону от основной дороги. Туда, где заканчивался асфальт, а начиналась просёлочная дорога, накатанная крупным транспортом до того уровня, что можно вставать в колею, класть булыжник на педаль газа и ложиться спать.

Через пару километров показались крыши домов. Вскоре должны будем прибыть и познакомиться со старостой последней деревни, отданной мне в распоряжение доброй рукой императора.

— Вот ты, Эдгарт, говоришь, любовь… любовь… А ведь без любви только котята родятся, — пропищала с заднего сидения пикси Чопля. — И какая же может быть любовь к земле? Целовать её будешь, что ли? Так всю моську извазюкаешь, а толку ни на грош. Вот картошечки бы свежей, да с грибочками… с белыми… Вот тогда и я бы сказала, что люблю эту землю.

— Приземлённое ты существо, Чопля, — хмыкнул я в ответ. — Нет в тебе ни на грамм романтизма и всякой прочей эстетики. Тебе бы просто пожрать, поспать и поср… кхм… В общем, исторгнуться, как обычно. Ты же никогда не любила так, чтобы дух захватывало!

— Это во мне-то не романтизма? А ведь я любила! Ух, как я любила! Вот в прошлом, взять, к примеру… Полюбила цветочного эльфа и как водится, дала. Неделю потом крылья мыла и пыльцой везде ссала. И что? Этот цветочный гад упорхнул при первом удобном случае. Сказал, что позвонит, а сам даже номера телефона не спросил!

— Мужики — все козлы! — подала голос Тисвиса. — Уж скольких я в своей таверне повидала… Пока в трезвости, то пай-мальчики, а как поддадут — сразу же герои-любовники, бабу им подавай и посисястее!

— Меня и спрашивать не надо! — поддакнула с заднего сиденья моя помощница суккубка Марина. — Когда в банде состояла — таких уродов повидала… Ой, мама моя родная-а-а-а…

— Так ты их сама и заманивала, — буркнул я в ответ. — Врубала свои чары, а потом на трах разводила!

— Верного мужика так просто с дороги не сбить! — подняла палец гоблинша. — Если он сыт, напоен и с пустыми яйцами, то никогда на сторону смотреть не будет. Даже не подумает!

Я насупился. Вот надо же было взять с собой женскую часть своего управления. Впрочем, сам напросился. Мне казалось, что среди женщин буду чувствовать себя лучше, чем на машине с Боротором Хромым, помощником Тисвисы.

Да, она взяла себе в помощники этого ушлого орка. С тех пор как я выручил его сына и закрыл портал в Сумеречный Мир, орк дико зауважал меня. А на уважении многое строится…

С этим орком увязался его сын, а ехать с двумя потными орками в небольшой «Ниве» — то ещё удовольствие, скажу я вам. Надо сразу две затычки в нос вставлять и противогаз вдобавок надевать.

Поэтому и попал из огня в полымя. В этом автомобиле пахло хорошо, но зато женским феминизмом воняло так, что брови становились дыбом.

— Так, значит, все мужики — козлы? И кто это говорит? Та, что спаивала мужское население деревни в своей таверне? Или та, что чарами соблазняла для дальнейшей разводки? Или одна вредная мелочь, которая никогда не являлась образцом целомудрия и послушания? Кто это говорит? — спросил я елейным голосом. — Так может это не мужики из породы парнокопытных, а оценивающие их?

— Ой, всё! — хором ответила мне троица, а потом начала набирать в грудь воздуха, чтобы вывалить на мою бедовую головушку кучу всякого-разного негатива.

— Что это? Праздник какой-то? — я успел заткнуть водопад грязных ругательств движением руки.

Показывал я вперёд, в центр деревни, к которой мы подъезжали.

— Чо, пля? Это чо за херня твори-и-ится? — протянула глазастая Чопля.

А херня и в самом деле творилась. И «херня» эта была настолько дикой, разнузданной и первобытной, что я тут же скомандовал припарковаться справа. Сам же выскочил наружу и устремился вперёд.

По деревенской улице, среди щербатых заборов и кирпичных домов двигалось очень необычное шествие. Я даже протёр глаза и ущипнул себя, чтобы убедиться — не сплю!

Не спал! И от этого стало только гаже…

Шествие молча шло от одного конца главной улицы до другого — нам навстречу. Только вовсе не с хлебом-солью двигалось это шествие, нет… В центре толпы поскрипывала телега, которую тянули запряжённая усталая лошадь и… привязанная обнажённая женщина, извалянная в дёгте и осыпанная куриными перьями.

Руки женщины были связаны за спиной, локти неестественно вывернуты так, что каждое движение явно отзывалось болью, но… На перепачканном женском лице боль не угадывалась. На некогда красивом личике теперь царило полное отупение и отсутствие какого-либо понимания — что с ней происходит.

Синяки и побои на теле проступали сквозь дёготь и перья. Раны и рассечения привлекали первых мух. Здоровенная зелёная муха неторопливо ползала по рассечению на бедре, которая сочилась сукровицей. Я сглотнул. Как же эта бедняжка до сих пор оставалась живой после таких издевательств?

На телеге стоял здоровенный русоволосый мужик в красной косоворотке, картузе с цветком и чёрных штанах. Этот мужик весело гикал, а потом стегал то лошадь, то женщину, подгоняя их и заставляя двигаться дальше.

— А ну, пошла, стерва! А ну, пошла, про…дь! Давай! Давай! Живее!

Мрачные жители деревни двигались рядом, молча наблюдая за дикостью происходящего. От очередного удара кнута глаза женщины обратились ко мне. Я вздрогнул — в них была пустота. Вообще ни одной эмоции, как будто всё выжгли удары по телу.

Кто это? Воровка? Детоубийца? Маньячка, убившая сотню с лишним человек?

Что же такого она сделала, что терпит подобное? Блин, и ведь остальные люди смотрят и ничего не делают. Как будто так и надо… Да какой бы она ни была убийцей, разве можно так обращаться с женщиной?

Её разбитые губы двинулись, и я смог прочитать, а не услышать:

— Не вино… ватая…

— А ну, стоять!!! — гаркнул я, что есть мочи. — Что у вас тут происходит?

Моё вмешательство заставило людей вздрогнуть. Мужик на телеге опустил поднятый кнут и уставился на меня исподлобья.

Женщина же встала, опустив голову. Дрожащие колени пытались согнуться, но она держалась из последних сил. Её шатало. Удивительно — как ещё на ногах держалась?

— Ты кто такой, барин? — спросил с телеги мужик. — Чаво мешаешь жену учить? Езжай себе мимо!

— Жену? — ахнула Тисвиса. — Так это твоя жена, злыдень ты махровый. И ты её так… И перед Эдгартом тоже… А ну, поклонись перед новым господином, молодым боярином Эдгартом Николаевичем Южским. Он приехал свои новые владения осмотреть, с людьми ознакомиться, а у вас тут такое… Вот, указ с императорской печатью.

В воздухе мелькнула бумага с приказом и подписью.

Деревенские поклонились в пояс, чуть кивнул и мужик на телеге. Женщина же продолжала стоять, опустив голову. Похоже, что сейчас её мысли были далеко-далеко. Уж не повредилась ли бедняжка разумом?

— Новый боярин? — вышел из толпы мужчина в зеленной рубахе и меховой безрукавке и ещё раз поклонился. — Здравы будете, боярин. Я местный староста, Микей Бурый. Вы уж не обессудьте, вашество, тут у нас наказание неверности происходит… Неприглядное дело, так сказать…

— Изменщиц учить надоть! Чтобы не смотрели налево, а токмо в дом и в семью пялились! — откликнулся мужик с телеги.

— Да ты охренел, пенёк стоеросовый! — тут же вылетела вперёд Чопля. — Тебя самого надо этой плетью изгваздать! А ну, держите меня семеро, а восьмой обмахивай полотенчиком!

— Женщину освободить, осмотреть и подлечить! — выдал я свой первый указ в новой деревне.

— Не лезь, барин, — нагло ответил мужик с телеги. — Так у нас было веками заведено — не след покон рушить! Покатала чужого мужика — своего мужа готовься катать!

— Это зверство! — сказала Марина и посмотрела на людей. — А вы, чего же на подобное смотрите?

— Так предки завещали, — ответил за всех староста Микей. — И против воли предков не попрёшь. Вон, даже её отец, кузнец Гаврила не вмешивается, поскольку — покон… Застукал их с полюбовником муж, вот и получается так…

Я посмотрел на могучего пожилого мужчину, на которого указывал староста. Богатырь, шире себя в плечах, в бороде только-только начала пробиваться седина, а стоял, опустив глаза точно так же, как его дочь. На рифлёной щеке была видна блестящая дорожка. Он украдкой вытер её.

Старался не показывать своё отношение к дочери?

— А где любовник? — спросил я. — Почему же не в одной упряжке? Он тоже должен разделить участь.

— А полюбовник уже получил своё. Теперича на том свете свидятся! Там пусть ласкаются, покуда их черти на раскалённой сковороде будут жарить! — усмехнулся рогоносец.

— Убил его Мишка, — кивнул староста. — Убил Сережку-паразита, а вот Любаве так не свезло… А так да, обоих следовало бы упрячь в телегу.

— Вы уж простите, барин, но всё мы делаем по традиции. Коли изменила девка, то и пусть наказание ведает. Уж верные-то жёны так себя не будут вести! — подала голос какая-то чернобровая красавица, стоящая чуть справа от телеги. — А Мишу и винить нечего — он, как увидел их вдвоём, так моча в голову и ударила. Всяк мужик так поступил бы, если он считает себя настоящим мужиком, конечно…

Улыбка, которой одарил её стоящий на телеге Мишка, была далека от той, которой просто выражают благодарность за поддержку. За свою нелёгкую жизнь время научило меня быть неплохим физиономистом. И я сразу почуял неладное.

Хм… Что-то тут не так. И смерть полюбовника, и разбитые губы Любавы, чтобы ничего не могла сказать в своё оправдание.

Традиция наказывать неверную жену почти что везде изжила себя, а вот тут поди же ты… Жива до сих пор. В других местах прощают или же разводятся, но вот в Ухматово ещё практикуется подобное дикое наказание.

И никто мужика не осудит, поскольку так заведено. Но! Ему, на беду, повстречался дотошный ведьмак, который не очень любит, когда обижают женщин. Даже в таких ситуациях.

А если у меня в голове правильно складывается пазл, то и сделано это вовсе не из-за измены женской, а из-за того, что мужчина положил глаз на другую. А как освободиться от опостылевшей жены? Только обвинить её в измене. И сам чист, и жена… вряд ли выживет после подобного, а если и выживет, то что сможет сказать поперёк мужского слова?

— Получается, что Михаил застукал их вдвоём и ему моча в голову ударила? А вы спрашивали у Любавы про то, почему она это сделала? Или у Серёги спросили? И вообще — была ли измена? — спросил я нахмурясь.

— Барин, вы это… говорите, да не заговаривайтесь. Все люди видели, как они вместе из лавки шли, а после зашли внутрь избы, да ещё минут десять не выходили. А уж я ненароком с поля вернулся… Ух, что я там увидел! Аж на душе муторно! Не заслужил я подобного предательства! Ух, змея подколодная! — Михаил в сердцах ударил Любаву кнутом.

Раздался резкий свист, а потом женщина вздрогнула всем телом. Я двинулся вперёд и закрыл её телом от возможных ударов. Зло взглянул на Михаила:

— А давай-ка мы Серёгу посмотрим? Узнаем, что да как?

Люди недоумённо уставились на меня. То есть как это — посмотреть на мертвеца? Зачем? Всем же известно, что мертвецы не рассказывают сказки.

— В своём ли ты уме, барин? — хмыкнул Мишка, чуть побледнев. — Это зачем же ты собрался на трупака пялиться?

— Чопля, залезь в мою походную сумку, там увидишь полупустой пузырёк с голубоватой жидкостью. Принеси-ка мне её, — скомандовал я, глядя на свою верную помощницу. — Давай-давай, потом всё выскажешь.

Да, пусть слетает, немного остынет. Того и гляди — лопнет, как надуваемый шарик. Забрызгает кого ещё ненароком…

Зелье для допроса мертвяка у меня ещё с Гришки Карамышева немного осталось. Не всё извёл на молодого поганца, чуточку осталось. Если покойник представился недавно, то должно хватить.

Чопля хотела было ответить, но сдержалась. Недаром ей в дороге объяснили, что собачиться с господином можно с глазу на глаз, а при людях не сметь. Иначе авторитет хозяйский порушится, а от этого и самой Чопле придётся несладко.

— Чего вы удумали, барин? — спросил с опаской староста.

— Сергея осмотреть, может, узнаю — как было дело. В фильмах видел, что виновный при трупе всегда нервничает. Глядишь, и признается в чём непотребном. Что-то мне кажется, что дело тут нечисто, — ответил я честно. — В детектива сыграть хочу, уважите барина?

— А ты с чего взял, барин, что я виновен? — тут же набычился Михаил. — Или на меня напраслину хочешь навести? Так я не посмотрю…

— Мишка, а ну, остынь! — прикрикнул на него староста. — Если в острог не хочешь загреметь, то позволь барину делать то, что он хочет.

Ну что же, староста был на моей стороне, а это уже что-то. Мои девки пока притихли. Они ждали, что произойдёт дальше. В это время на машине подтянулись и Боротор с сыном. Глядя на то, как за моей спиной встают две мощные машины для начистки морды, Михаил чуть посбавил пыл.

— Мишаня, это молодой барин развлекаться изволит, — погладила мужика по руке чернобровая красавица. — Видишь, хочет дело раскрыть, а дела-то и нет никакого. Всё по покону, всё по справедливости…

— Тогда тем более вам нечего опасаться, — хмыкнул я и повернулся к багажнику. — Ну, чего там?

Чопля с минуту рылась в багажнике, пока на помощь ей не пришла Марина. Вместе они выудили нужный пузырёк. В это время Любава в изнеможении опустилась на дорогу. Её покрытые пыльной коростой колени показывали, что падала она уже не раз. Села голыми ягодицами на осколки кирпичей, которыми засыпали проём лужи, но даже не ойкнула.

— Ну что же, показывайте, где лежит безвременно усопший, — сказал я старосте, а сам кивнул на севшую Любаву. — Тисвиса, займись ею.

— Сделаю, Эдгарт Николаевич, — кивнула гоблинша и обратилась к Боротору. — Захвати с заднего сиденья куртку, накрыть бедолагу нужно.

Тот молча кивнул в ответ и без слов вытащил куртку из нашей машины. Протянул гоблинше. Та накрыла Любаву, вытащила из-за пояса небольшой кинжал и резво обрезала верёвку на кистях.

— Это чаво? Это с какого? — завопил Михаил. — Это моя жена! Это я должон её наказывать! Другим лезть неча! Мужики, да вы чаво? Покон же рушат, а вы бороды средь зубов зажали!

— Не вопи, Мишка, — сказал староста. — Раз так боярин велел, знать, так нужно. Если ничего не разузнается, то опять запряжёшь свою супружницу. Правда же, Эдгарт Николаевич?

— Правда. Вот посмотрим на мертвеца, и если ничего не разузнаю, то преграды чинить вам не буду.

Пришлось согласиться. Можно было воспротивиться, сказать, что я начальник и всё такое… но начинать знакомство с деревней наплевательским отношениям к традициям не стоило. Если уж традиции переводить в человеческое русло, то лучше делать это постепенно, а не рубить сплеча.

Староста показал дом, ничем не выделяющийся на вид. Такой был у многих в деревне, справный, с неплохим забором и недавно покрашенными наличниками на окнах. В дом, кроме меня, пошли староста, Михаил, Боротор и ещё один мужчина из деревенских.

Такой толпой мы заполнили горницу, где на кровати лежал избитый до синевы человек. Он был накрыт белой простыней, сквозь которую проступали местами темно-алые пятна. Возле кровати сидела на табуретке сгорбленная женщина, которая мелко тряслась и всхлипывала. Из-под цветастого платка выбивались серебристые пряди, которые тоже мелко подрагивали в такт всхлипываниям.

— Теть Матрон, тут до Серёги дело есть, — негромко сказал староста. — Ты бы принесла пока водицы, а то пить сильно хочется…

— А? Бурый? Ты? И этот… — в фокус покрасневших глаз попал Мишка. — Сволочь, как же у тебя ноги не отсохли на этот порог наступать? Как же у тебя…

— Теть Матрон, принеси водицы! — скомандовал староста. — Сколько тебя ещё упрашивать?

— Будь ты проклят, бобыня обрыдлый! — скрипнула женщина, но поднялась и вышла. — Чтобы тебе ни на этом, ни на том свете покоя не было…

— Вот, этот тот самый, кто на мою Любаву позарился, — хмуро буркнул Мишка, показывая на лежащего человека. — Небось, теперь на том свете чертям свои сказки рассказывает.

Он хорохорился, но по его глазам было видно, что не верил он мне. Не верил в то, что человека можно на короткий срок к жизни вернуть. Думал, что я его на понт беру…

— Мишка! — оборвал его староста, а потом повернулся ко мне. — Чего вы делать хотели, Эдгарт Николаевич?

— А вот что, — ответил я, открыл пузырёк и быстро вылил содержимое в разбитые губы лежащего.

Мужчины подались вперёд, чтобы увидеть, что будет происходить, а я, наоборот, подался назад. Когда мертвец оживает, то он не всегда помнит, что нужно делать вдох и выдох легкими, порой воздух проникает и выходит через другое отверстие в теле.

Так случилось и на этот раз. Резкий хлопок заставил тело Сергея дёрнуться, а появившийся запах вынудил мужчин отшатнуться. Лежащий дёрнулся ещё раз, а потом открыл глаза.

— Свят-свят-свят! — тут же перекрестился староста.

— Зачем… меня… призвали… — спросил Сергей, с трудом выговаривая слова.

— Да он же точно был трупом! Уж не некромант ли наш барин? — повернулся ко мне Мишка и выхватил из-за пояса нож.

Я ловко заломил волосатую руку, надавил на кисть снизу, услышал хруст, потом вой, а затем и стук воткнувшегося в половицу ножа.

Ха, пошёл на ведьмака с простым ножиком… Да со мной и мечом не всегда справиться можно, а уж простым-то ножом…

— Держите его покуда, — сказал я Боротору и старосте, а сам шагнул к телу усопшего. — Сергей, у нас мало времени. Расскажи, почему Мишка убил тебя?

— Мишка-то? Не знаю, парень, — ответил Сергей, переведя взгляд на меня. — Попросил вчера жену свою, Любаву, в Тамбов к врачу отвезти, а потом с проводкой дома помочь. Я отвёз, привёз, сел его ждать. Любава чай поставила за то, что свозил её. Мне что — я всё равно выходной был, да и в городе дела были… А потом он влетел и без слов начал меня мутузить. Если бы я башкой о ступеньку не ударился, то мог бы и не одолеть…

— Врёт он всё! — выкрикнул Мишка вырываясь. — Как есть, врёт! Оба они голые были, лежали на кровати нашей! Он на ней лежал! Я всё видел! Кха…

Боротор коротко ткнул его кулачищем под рёбра. Удар получился хорошим. Михаил обвис на руках держащих.

— А может ты из-за Ксюхи это всё? — спросил неожиданно Сергей, переводя взгляд на Михаила. — Как-то по пьяни проговорился, что хочешь давно с ней один кров делить, да Любава мешает… Может, поэтому ты меня и убил, хлобыстень окаянный? Скажи, давно удумал всё это подстроить?

— Враньё! — просипел пытающийся встать Михаил. — Всё это враньё!

— А Ксюха… Это кто? — спросил я у старосты.

— Да бабёнка одна разбитная. Вдовица молодая, всё хвостом в городе крутила, а потом в деревню вернулась. Да видели вы её, она возле телеги тёрлась, — сказал староста.

Чернобровая красотка? Ну что же, тогда всё понятно… Значит, меня мой ведьмачий нюх не подвёл.

— Тогда…

Я не успел договорить, что «тогда» как Мишка вырвался из рук, кувыркнулся в воздухе и сиганул в окно. Только осколки посыпались по полу. Я попытался было прыгнуть следом, но куда там, он так дал стрекача, что даже зайцы могли бы позавидовать. Мишка мчался к телеге, чтобы запрыгнуть на неё, дать вожжей лошади, и постараться умчаться от нас.

— Держи его! Держи, а то уйдёт! — гаркнул я вслед.

— ХХА! — раздалось кряканье вместе с мокрым звуком удара.

— От меня не уйдёт, — пробурчал здоровенный мужчина, в котором я узнал кузнеца, отца Любавы.

Возле его ног лежал, раскинув руки, как будто пытаясь обнять Землю, окровавленный Михаил. К нему тут же кинулась та самая Ксения. Присела и попыталась привести в чувство.

— Не убил ты его, Гаврила? — высунулся из другого окна староста.

— Вырубил, но не убил, — прогудел кузнец в ответ. — Через полчаса, а то и через час сознание вернется.

— Через полчаса? Тогда хватит времени его в кандалы заковать. Давай, Гаврила, закуй татя, а я потом всё объясню! — скомандовал староста. — Токмо знай — невиноватая у тебя Любава. Не виноватая. А покуда закуй этого нехристя!

— Дык это с нашим удовольствием. Уважу зятя, чего уж там, — расплылся в улыбке кузнец.

Сноровисто подскочившая к лежащему тетка Матрона вылила на голову преступника ковш с водой, а после плюнула и пнула в бок. Что-то прошипела, то ли проклятье, то ли ругательство. После этого кузнец взвалил зятя на его же телегу и повел куда-то в сторону.

Офонарело хлопающая глазами Ксения осталась на месте. Её пальцы срывали свежие травинки. Она смотрела вслед уезжающей телеги.

— Микей Бурый, а что с преступниками вам покон велит делать? В полицию сдать, или как? — взглянул я на старосту.

— Боярин, не надо его в полицию. Мы сами знаем, что делать с этим убивцем. Обмажем медом, да привяжем к дереву, что возле муравейника растёт. Природа-матушка сама исправит то, что сотворила, — проговорил староста. — Вы лучше скажите, откуда у вас такое зелье-то интересное?

— А это от ведьмака одного подарок был, — пожал я плечами. — Короткое у него действие, вон, Сергей уже окончательно дух испустил…

Лежащий под одеялом мужчина и в самом деле превратился в то, что было до нашего появления.

— Серёгу мы похороним со всеми почестями, а что до Мишки-лиходея… Пусть его труп волки растащат, — вздохнул староста. — Собаке — собачья смерть. Любаву вот жалко. Исходил ведь её изверг, нутро всё отбил. Теперь пустышкой на всю жизнь останется.

— Её Тисвиса в помощницы возьмёт, — сказал я, показывая, как гоблинша усаживает девушку в машину. — Приведём в порядок, вылечим, пуще прежнего в деревню вернётся…

— Не надо бы ей обратно в деревню, барин, — покачал головой староста. — У нас хоть люди и добрые, но… сами понимаете.

— Понимаю. Микей, а вам теперь следует познакомиться с самой Тисвисой. Женщина она жёсткая, но справедливая. Думаю, что найдёте вы общий язык. По всем вопросам обращаться сперва к ней, а уже потом ко мне. Она моя правая рука по управлению деревнями.

— Баба? — нахмурился Микей. — Нет, я слышал, что другие деревни под её началом, но думал, что врут мужики.

— Вот и ваша деревня встанет под её начало. А уж если она мне пожалуется на сексизм или какие ущемления, то…

— То мы и сами ущемить кое-кому кое-что сумеем, — прогудел за спиной Боротор.

Я усмехнулся, кивнул на орка, а потом протянул руку Микею:

— Вот и состоялось наше знакомство. Пусть и не при очень приятных обстоятельствах, но состоялось. Будем жить-поживать и добра наживать. От вас жду повиновения и старания. Я со своей стороны приложу все усилия, чтобы добра у моих людей было как можно больше.

Хмурый староста пожал руку в ответ. Рукопожатие было твёрдым, мозолистым. Руки не понаслышке знали значение слова «труд».

Обратно я ехал в обществе орков. Марина попросила, чтобы не смущать Любаву мужским присутствием, пока завезет к себе в дом. Я отчасти был даже рад поездке с орками. Пусть и пришлось заткнуть нос затычками, зато не пришлось затыкать уши берушами, чтобы не слышать рассуждения о том, что все мужики — козлы!