Глава 7. Зима 51 г. до Р. Х. Медиолан

Галльский Вепрь

– Нет, все же, это вино не такое уж и хорошее, – подняв разлохмаченную голову, громко пожаловался Каруссул.

Обвел всех мутным взглядом, икнул и снова ушел в себя.

– Он прав, – согласно кивнул Поркус. – За такую цену винишко могло быть и получше! Обманул мерзкий трактирщик!

– А где брали, в «Ослице»? – заинтересованно спросил Капитон – тот самый упрямый парень, «фракиец», с которым Беторикс сражался в мунусе на Сатурналиях.

– Ха! В «Ослице»! – Поркус моргнул белесыми ресницами и потянулся к кружке. – Станет наш ланиста тратиться на «Ослицу». Нет, не такой это человек!

– Да уж, Теренций не мот.

– Жмот он, вот кто! – Поркус, похоже, не на шутку разозлился, еще бы, ведь нынче – а как раз был какой-то праздник – ланиста не отпустил его в ближайшую таверну, вообще никого не отпустил.

Вот Поросенок и злился.

– А ты что молчишь, Вепрь? – повернул голову Капитон.

Капитон (по-латыни «Упрямый») – это была кличка, на самом же деле парня звали Саркеат или что-то вроде, отец его – раб – был родом из Фракии, а, может, из Иллирии или еще откуда, Капитон на эти темы не распространялся, хотя, вообще-то, любил поболтать. Как и Каруссул – но тот сейчас спал, уронив голову на старый рассохшийся стол.

В его – Каруссула – комнате, расположенной на втором (привилегированном) этаже, гладиаторы сейчас и сидели, отмечали праздник, Беторикс уже давно забыл – какой. Да это было и не очень важно, ведь сейчас он мог собой гордиться – попасть в компанию местных звезд было очень и очень непросто для новичка, даже для такого опытного и закаленного, как Галльский Вепрь.

Ланиста Теренций Манус управлял школой методом самых гнусных интриг и кнута, пряник же использовался крайне редко, да и то – для особо избранных, кои вот сейчас здесь и сидели. Будучи от природы жестоким, но очень даже не глупым, ланиста действовал в русле традиционной римской политики – «разделяй и властвуй», поощряя доносительство и разжигая вражду. Все гладиаторы в его школе четко делились по племенной принадлежности, по фракциям, ненавидящим друг друга с такой непосредственной искренностью, с какой могут ненавидеть лишь дети или члены совсем уж отсталых племен. Да и в самих «фракциях» – небольших группках – свободно могли подставить, как немедленно и поступили с Беториксом «братушки»-галлы. Не больше, не меньше, как обвинили в подготовке побега! Нашлись и свидетели, вмиг доложившие обо всем ланисте, который тут же велел заковать недавнего победителя в цепи да бросить обратно в эргастул, где, вообще-то, и днем-то зуб на зуб не попадал, а уж ночью… Вполне можно было двинуть кони и очень даже быстро. Умный и жестокий Теренций это прекрасно понимал и использовал, не подвергая узника никаким иным пыткам – хватало и этой. Ланиста ведь не знал, что Виталий, был вполне привычен к холоду.

Промариновав подозреваемого в эргастуле три дня, ланиста заявился для допроса туда же, правда, оделся тепло – в две шерстяные туники и плащ, подбитый волчьей шкурой. Ухмыльнулся, уселся в принесенное стражником кресло и сразу же взял быка за рога:

– Говорят, ты, п-с-с… склонен к побегу, а?

– К побегу? – Беторикс хохотнул, хотя и вовсе не был сейчас расположен чему-либо радоваться. – А позволь спросить – зачем это мне?

– Ну, не знаю, п-с-с, – несколько озадаченный этим вопросом, Теренций прищелкнул пальцами. – Может тебе, п-с-с… надоело быть в рабстве.

– Ага, ага, – с сарказмом покивал узник. – И как же я из этого рабства выберусь? А только одним путем – своим мечом, вернее – твоим мечом.

– А! – хозяин школы наставительно поднял вверх указательный палец. – Так ты все же хочешь свободы!

Молодой человек пожал плечами:

– Да, не буду скрывать – хочу. Однако не свободы изгоя, бедняка, беглеца – это ведь и не свобода вовсе. А скопить денег – достаточное их количество – я смогу только здесь… если ты, уважаемый Теренций, мне, конечно, позволишь. Махать мечом – ничего другого я делать и не умею. Ты вот можешь представить меня согбенным на полях? Или вот – в какой-нибудь мастерской? Или таскающим на стройке камни? Грязным, в рубище, с вывалившимся от постоянной усталости языком… Да какая женщина на меня взглянет! Ты вот об этой свободе говоришь? М-да-а-а…

– А ты ведь прав, п-с-с! – Ланиста вновь щелкнул пальцами и расхохотался. – Признаться, я как-то об этом не подумал. Привык, что многие бегут… непонятно, зачем. Просто так. Кстати, из моей школы – еще никому не удавалось. Не удалось и тебе.

– Да что ты говоришь, уважаемый? А я, по-твоему, пытался? Это в самом-то начале карьеры?

– Так говорят, – уклончиво промолвил Теренций. – Даже принесли мне мешок сухарей, найденных под твоими нарами. Ты их, верно, сушил для побега?

– Уважаемый! Ты меня хочешь рассмешить или себя?

– Вздумал дерзить?

– Нет. Просто говорю что есть. И, кстати, много чего могу тебе рассказать о твоих людях. Как о гладиатора так и о страже…

Последние слова Беторикс нарочно произнес шепотом, заговорщически кивнув на застывших у дверей молодцов-охранников.

Явно заинтригованный Теренций тут же махнул рукой:

– А ну-ка, выйдите пока, парни… Ну! Говори, я внимательно слушаю.

– Сначала – о гладиаторах, – узник с готовностью звякнул цепями.

Те люди, с которыми он вынужден был делить казарму, сразу же показали всю свою гнусность по отношению к новичку и даже пытались в первую же ночь избить, да Беторикс был начеку, с ходу отоварив сразу троих оторванной от нар доскою, после чего все остальные сразу же стали вести себя куда более осторожно, тем более, что друг с дружкой-то они, ежели и дружили, так обязательно против кого-то. Как вот сейчас – против новичка. Ишь ты, сволочи – подставили, донесли. Ладно, посмотрим еще, кто кого подставит?!

– Пучеглазый фракиец – кажется, его зовут Лупар…

– Да-да, есть такой.

– Третьего дня украл у своего сотоварища ложку, которую потом подкинул тощему Карнаку…

– А, тому юнцу… – Ланиста заинтересованно вытянул шею. – И что? Что из того вышло?

– Как ты, верно, уже догадался, уважаемый, – драка.

– Ага! – Теренций потер ладони. – Теперь ясно, почему они схлестнулись.

– Лупар вообще у них заводила, хоть и не очень умен. Склонял Карнака к сожительству…

– Ну-ну-ну-ну?

– Но тот ведь живет с Бовисом, вот тот его и…

– С Бовисом? Ага, ага… а я-то думаю, с чего старый бык так полюбил казарму? Все туда и таскается, как будто других дел у него нет. Так-так! Чего еще расскажешь?

– А много чего, господин! Ты только слушай.

– Только имей в виду – я ведь все проверю, п-с-с! Каждое твое слово. Так что, ежели вдруг вздумаешь соврать…

– Что ты, уважаемый господин, что ты! Да здесь по ночам такое творится… впрочем, ты, верно, и сам все знаешь.

– Кое-что – да, – уклончиво отозвался ланиста. – А кое-что хочу от тебя услышать. Давай же, не молчи, п-с-с!

А Виталий и не склонен был молчать, наоборот – обличительная речь его лилась без остановки. Досталось всем: и гладиаторам, и страже…

– Тот носатый стражник так склонен к Бахусу, что, похоже, никогда и не бывает трезвым, а вино ему приносит тот старик, что обычно доставляет продукты… Что же касаемо привратника, то…

Ланиста слушал терпеливо и долго, а Беторикс говорил немало – по сути-то, здесь, в замкнутом жестоком мирке, не имелось никакой возможности сохранить хоть что-нибудь в тайне, ибо все было на виду, на многочисленных глазах прикормленных Теренцием «стукачей».

Но самое-то главное было вовсе не в этом – хозяин школы, может быть, и не до конца поверил новичку, однако из эргастула приказал освободить. Первое, что сделал Беторикс, оказавшись в казарме, это набил морду соседям – подстерег по очереди, да без всяких лишних слов хлестанул по сусалам… Так себя повел бы здесь любой, а Виталию не очень-то хотелось выделяться. Все отношения в казарме строились на унижении и страхе, значит, нужно было заставить себя бояться. Любыми путями, ибо, если будут бояться, то будут и уважать – все это здесь тесно взаимосвязано.

При этом никто не отменял изнурительных тренировок и боев, пусть последние случались не так уж и часто, но все же случались – местные богатеи устраивали небольшие мунусы для своих, так сказать – корпоративчики – на поминках, на свадьбах… И там уж приходилось сражаться не на жизнь, а на смерть, без всяких «договорных матчей», там Виталий вынужден был убивать… А куда денешься? Не ты – так тебя. К чести ланисты – а, вернее, из-за его расчетливости – на подобные «леваки» он никогда не отправлял тех, что хоть что-нибудь собой представляет, из кого можно выжать соки в будущем. Так, отбросы, и – иногда – кто-то из более опытных бойцов. А вот Галльский Вепрь – всегда! Что и понятно – новичка нужно было проверять.

И Беторикс достойно выдержал испытание кровью. Не своей – чужой. О гуманизме в этом мире можно было забыть.

Приглядевшись, Теренций даже временами переводил новоиспеченную «звезду» на тренерскую работу, заменяя дряхлевшего Бовиса, и тогда Беторикс показывал наиболее действенные удары, разбирал ошибки и даже давал актерские советы – для публики, ибо артистов в этой школе не имелось, ланиста никого не приглашал, экономил деньги.

Один мунус, второй, третий… Звон мечей, пьяные крики зрителей. И – кровь, кровь, кровь… Виталий огрубел уже, чувствуя, что дальше так не пойдет, нужно было срочно выбраться из этого замкнутого круга. Срочно. Но – как?

В первую очередь, пробиться в круг избранных, большой шаг к чему был уже сделан беседой с Теренцием, и даже – не одной беседой; хитры ланиста, живший тут же, при школе, частенько вызывал к себе новичка… как и многих других, да всех! Все к нему таскались, и все друг на друга наговаривали, а «добрый» владелец школы, наказывая провинившихся, частенько, как бы невзначай, проговаривался, по чьему это доносу мается данный конкретный бедолага у позорного столба. Отсюда росли ссоры, драки, всеобщая подозрительность и рознь. О, в этой школе у Спартака ничего бы не получилось! Любой заговор стал бы известен на самой ранней стадии созревания, такую уж систему выстроил мудрый Квинт Теренций Манус. А не менее мудрый Беторикс умело в нее встроился. А как же? С волками жить – по-волчьи выть, и иначе просто не выйдет. Не те времена! Слабого – унизь, падающего – толкни, и каждый миг жди подлого удара в спину. И будь сильным, обязательно будь сильным, ибо слабому – смерть.

Благородство хорошо для красивых дамских романов, а здесь вот так – грязь, кровь и смерть. Чистеньких не бывает, неизбежно запачкаешься. Одно утешение – если тот юный галл или мальчишка-фракиец и не погибнет сейчас от меча Беторикса… так неизбежно найдет смерть от чьего-нибудь другого клинка. Днем раньше, днем позже – исключений не было. А галлы стоили дешево, особенно – молодые, неопытные; ланиста покупал их целыми партиями, специально для услады обывателей, большинству из которых и вовсе не нужны были ни изящные удары, ни красивая – действительно красивая – схватка. А только – мясо! Живое человечье мясо! И кровь, кровь, кровь!

И эта кровь на мунусах – на больших аренах – сплачивала общество, делая – пусть на какой-то миг – едиными всех: и богатых, и бедных, и патрициев, и плебеев. Так сплачивает народ, скажем, победа национальной сборной или какой-нибудь всеобщий праздник с военным парадом и прочими демонстрациями государственной мощи. Сплачивает, да. Правда, очень и очень недолго – буквально на какой-то миг, но неумелым правителям и этого кажется много, для них и это – успех. Точнее – его видимость.


– Плесни-ка еще, Вепрь, – сладко потянулся Поркус. – Осталось вино в том кувшине?

– Да осталось, – Беторикс разлил остатки вина всем, кроме захрапевшего Каруссула и, дружески подмигнув, поднял кружку.

– Ну, за всех!

Выпив, скривился, зажевал маринованной оливкой:

– Да уж, не фалерн!

– Хо! – Капитон поставил кружку. – И часто ты пил фалернское?

– Да уж, бывали времена. В старой школе, там, в Нарбонне. Приглашали в богатые дома.

– Так ведь и нас приглашают, однако дорогим вином не поят, все норовят каким-то выжимками, как вот это.

– Э, Капитон! Скажи спасибо, что еще хоть такое есть – чай, зима.

– А в богатых домах есть и фалернское.

– Эх, мне б в такой дом попасть, – мечтательно прищурился Беторикс. – Да не для мунуса, как сейчас… а, скажем, охранником или для свиты… для почета в общем.

– Ну да, ну да, – прищурившись, покивал Поркус. – Имя у тебя уже есть. Хочешь, замолвлю словечко? Вот, просто так, ни за что. Просто будешь там слушаться меня во всем.

Ага! Молодой человек насторожился, тщательно скрывая радость. К подобному разговору, к предложению этому, он склонял Поросенка уже вторую неделю, с тех пор, как стал участвовать в подобных попойках – естественно, с дозволения ланисты, которому потом составлял подробный отчет… да и все остальные составляли. И все обо всем прекрасно знали… что – как это ни парадоксально – позволяло общаться довольно-таки свободно: ведь, когда доносы пишут сразу четверо, совсем невозможно соврать, приписать, чего не было, как это здесь обычно практиковалось. А, впрочем, Теренций был тертый калач.

– А ты что смотришь, Упрямец? – Поркус перевел свои поросячьи глазки на Капитона. – Пойдешь с нами?

– На мунус в богатый дом? – вытряхнув из кувшина в рот остатки вина, уточнил гладиатор.

– Да-да, в богатый дом, – с некоторым раздражением подтвердил Поросенок. – Только не на мунус.

– А зачем тогда?

– Экий ты непонятливый! Не помнишь, старый Бовис вчера хвастал, что зван к кому-то на обед?

Упрямец повел плечом:

– Так это он зван – не мы.

– Так богатей этот ждет важных гостей из самого Рима! Которые здесь у нас частенько бывают, иногда устраивают мунусы… вот, как в декабре… Мы будем им просто прислуживать – разносить еду и все такое…

– Ах, вон оно что! – Капитон заинтересованно моргнул и хлопнул себя по ляжкам. – Это другое дело. Я согласен.

Виталий давно уже догадался, куда клонит Поркус. Действительно, имелся такой приработок у гладиаторов-звезд, так сказать – «левак». Знаменитый боец прислуживает за столом! Это по-настоящему круто, все равно, как какой-нибудь там Энрике Иглесиас на пару с Мадонной поют на дне рождения у российского нефтяного магната… В какой-то степени – унижение, да, однако ведь и «бабок» отвалят немеряно, особенно, если под заказ петь.

– Я тоже – с вами, – закивал Беторикс. – Только вот как уговорить нашего хозяина?

– Отпустит, – Капитон презрительно махнул рукой. – Когда он не отпускал-то? Мы ведь с ним всегда заработанным делимся.

– Ну, еще бы! – Галльский Вепрь потер руки. – Какой ему тогда интерес?

Его собеседники переглянулись и прыснули:

– Э, не скажи! Это, может, у вас там, в провинции, все глупо и откровенно – на деньги, а здесь у нас еще и уважение, и престиж. Хозяину нашему от этого – слава, а слава – это деньги и есть.

– Ну, кто бы спорил! Красавчика с собой берем?

– На этот раз – нет, – твердо заверил Поркус. – Старичина сказал, там, у богатея этого, будет много известных дам… А этот бродяга Каруссул уже почти со всем городом переспать успел… матроны ревнивые – устроят потасовку, раздрай. Кому отвечать? Ясно – хозяину школы. И уж после такого он нас никуда не отпустит… ну, разве что на мунус.


Пригласивший в качестве слуг самых знаменитых гладиаторов Медиолана господин Гай Домиций Флор относился к тому самому, зарождавшемуся после войн, слою италийской аристократии, что вовсе не относилась к родовой знати. Сколотившие огромные состояния на посреднических операциях и поставках в воюющие легионы, данного рода людишки – точнее сказать, их прямые потомки – с течением времени все острее ощущали свою ущербность по сравнению с блестящими римскими нобилями. Чувствуя себя в прямом соответствии пословицам «не по Сеньке шапка» и «со свиным рылом в калашный ряд», Домиций, чей дед был простым волопасом, и ему подобные «господа» без зазрения совести тратили большие деньги просто на показуху, чтоб все видели – вот они, настоящие-то богачи, куда там чванливым римлянам! Если они покупали раба-привратника – так обязательно самого дорогого, знающего несколько языков, ежели педагога к ребенку, так конечно же ученого грека, ну, а ежели вдруг собирались выбраться в гости или по делам, то изысканно-вычурные носилки их, кроме рабов и слуг, сопровождала еще целая толпа клиентов и прочих прихлебателей, готовых тянуться за любым лакомым куском.

А дом? Ах, какой дом был у Домиция Флора, любой бы позавидовал такому дому! Большое, в два этажа, выстроенное по римскому типу здание имело все, что необходимо, и даже более того. Обширная прихожая – атриум – была обставлена привозными греческими скульптурами (точнее сказать, произведенными в Массилии и выданными хитрым торговцем за чисто греческие) и обшита дубовыми плашками с золоченым геометрическим узором. Кроме того, потолки и стены в ларариуме, спальне, столовой и всех прочих комнатах, исключая, разве что, расположенные на втором этаже уборную с водосливом и кухню, украшали великолепные фрески, изображавшие Юпитера, Юнону, Меркурия, Марса и всех прочих богов и богинь, причем богинь – преимущественно в голом виде и очень похожих на некоторых городских матрон, что всегда вызывало самое пристальное внимание гостей. А гостей хозяин любил и, можно сказать, жаловал, дом Домиция всегда славился гостеприимством… оказываемым, впрочем, только лишь тем, кто по каким-то причинам становился данному господину нужным для каких-то дел. Кроме того, приглашались и римские знакомые, ежели таковые случались в Медиолане проездом, как вот теперь в особняке чествовали некоего Тита Анния Милона, того самого, что устраивал мунус на Сатурналиях. Того самого, что был столь известен в Риме, того самого Милона, что в острейшей борьбе за консульство просто-напросто убил своего политического противника Публия Клодия Пульхра, так вот и говорили – «убил», хотя доказать ничего не могли, однако слухи ходили. Домиций Флор, однако, похоже, не верил слухам и принимал залетного гостя по высшему разряду: с музыкантами, с полуголыми танцовщицами, с гладиаторами, в числе которых нынче находился Виталий-Беторикс, в силу своего образования – почти доктор наук – и образа жизни (реконструктор-ранятник) вполне себе представлявший столь известного политического авантюриста, каким являлся Милон, имевший все шансы быть избранным консулом в текущем году. Предвыборная кампания, затеянная год назад дружком и покровителем Милона, претором и народным трибуном Марком Целием Руфом, уже должна бы была закончиться в прошлом году, и вовсе не так, как хотелось бы обоим пройдохам, однако… однако, похоже, еще никто из них не предстал перед судом, из чего Виталий и заключил, что некоторые хорошо известные события римской истории несколько подзадержались – на месяц, полгода, год – вероятно, из-за победы Верцингеторикса. Что ж – все это сейчас нужно было учитывать, чтобы обрести свободу, отыскать сгинувший золотой обоз, направив сокровища на то, чтобы вынудить Цезаря поскорее покинуть Галлию. Обоз… Золото… Где-то теперь его отыщешь? И все же нужно, нужно искать, а для того – вырваться на свободу.

Почетный гость, плешивый римский политик Тит Анний Милон возлежал на среднем ложе, на так называемом «консульском» месте, опираясь на вышитую подушечку у боковой стенки. Вместе с ним, на том же почетном ложе (только на менее почетных местах) вальяжно расположились еще какие-то люди в белых патрицианских тогах и с лавровыми венками на головах. Сам же хозяин с супругой – дебелой и, как видно, очень сильной, женщиной с чуть тронутым морщинами, но, в общем, довольно приятным лицом – уместился на левом от стола (если смотреть со стороны прислуги) ложе, так называемом «нижнем», правое же – «верхнее» – занимали местные скоробогачи, одного поля ягода с хозяином, не старым еще человеком, самого добродушнейшего вида толстяком с круглым крестьянским лицом, мясистыми щеками и столь же толстым носом. Маленькие карие глазки, однако, излучали и ум, и ту самую простонародную хитрость, этакую мужицкую смекалку, без которой Домиций наверняка не стал бы тем, кем стал. Угодил бы за все свои спекулянтские художества на каменоломню – и это еще в самом лучшем случае.

Все это Беторикс узнал от ланисты, вовсе не воспротивившегося корыстной инициативе своих «звезд», а, наоборот, как и предсказывал Поркус, давшего ей зеленый свет.

– Будьте там поосторожнее, п-с-с, – напутствовал Теренций бойцов. – Меньше болтайте, больше слушайте. А по возвращению – доложите мне обо всем. Да! С посудой-то обращаться умеете? К столу подавать, это вам не мечом махать – ежели вдруг разобьете что-нибудь, я платить не буду.

Видно было, что ланиста даже в некотором роде завидовал собственным рабам. То есть не то чтобы завидовал, а все ж Теренцию неприятно было ощущать, что ему-то – пусть даже человеку и не бедному и даже в чем-то влиятельному – в такие дома вход навсегда заказан. Да уж, да уж, неприятное было чувство – п-с-с…


– Вот! – махнув рукой нанятым бойцам, давно уже стоявшим наготове с амфорами и золотыми блюдами, хозяин принялся хвастаться перед гостем. – Уважаемый господин Анний, не догадываешься, кто все эти слуги? Нет? Ха! А ты ведь их прекрасно знаешь и видел не раз… Подсказать, где? На цирковой арене, когда устраивал мунус. Помнишь, в декабре, на Сатурналиях?

– А-а-а! – поправив тогу, оживился худой и нескладный Милон. – То-то я и смотрю. Гладиаторы! Ну, друг мой, Домиций, скажу тебе, такое даже и в Риме не часто увидишь. Не каждому по карману, далеко-о-о не каждому. Постой, это ведь, кажется, Поркус? Ну да, ну да – у кого же еще такие свинячьи глазки? Эх, славный Поркус, герой! А это… это не Упрямец ли?

– О-он.

– Молодец, друг мой! А кто же третий? Я что-то его не узнаю… Хотя, нет. Молчи, молчи, друг мой Домиций, я сейчас сам вспомню. Ага! Это тот самый парень, темная лошадка. Новичок, который так славно себя показал в первой же схватке… А ну, подойди сюда, как там себя?

– Люди называют меня Галльский Вепрь, господин, – поставив блюдо на стол, вежливо поклонился Беторикс.

– Возьми, Галльский Вепрь, этот кубок! – радостно воскликнул Милон. – Выпей со мной и с господином Домицием. Клянусь Марсом, ты славно бился! Признайся, ты и раньше был гладиатором? А потом, верно, бежал?

– Выкупился, – Беторикс одним махом выпил действительно хорошее вино. – Ну а потом… всякое было, и вот…

– Понятно, понятно. А где ты бился? В Риме я тебя не мог видеть?

– Нет, господин. Только в Нарбонне.

– А! Так ты из провинции. Я почему-то так и подумал. Что ж, ступай, гладиатор, надеюсь, ты еще порадуешь нас славными своими победами.


Синеглазку Беторикс заметил уже потом, когда самые важные гости вышли в сад, где собралось все приглашенное общество, местный истеблишмент и особо доверенные клиенты, других Домиций сегодня не звал. Все конечно же – в тогах, как символе римского гражданства, предоставленного италикам не так уж и давно.

Юная матрона, судя по длинному тяжелому платью – столе, – украшенному по подолу затейливой вышивкой, и столь же богатой ярко-синей – в цвет глаз – накидке-палле, явно уже была замужем, быть может, за тем противным крючконосым стариком, что увивался рядом, гнусно ухмыляясь и беспрестанно говоря гадости, кои, верно, почитал за веселые шутки.

– Ах, ах, моя милая, какой приятный вечер, ты не находишь? И такие же приятные дамы… кроме вон той, что в тоге – и как она решилась одеться, словно шлюха? Что ты повесила нос? Скучно? Ну, ну… Пойдем-ка скорее к беседке, клянусь Бахусом, там сейчас будет что-то интересное, не зря же собрались актеры.

– Да, да, идем… – рассеянно отвечала женщина… и тут же моргнула, нос к носу столкнувшись с Беториксом.

Молодой человек как раз вынес в сад большое, уставленное яствами, блюдо, которым едва не задел противного старика…

– Но-но! – обернувшись, заворчал тот. – Поосторожнее, раб!

Беторикс его не слушал, он смотрел на синеглазку, на ее бледное, с тонкими чертами, лицо, красивое, как лицо греческой статуи, на светлые, стянутые в пучок, волосы, на лебединую шею, украшенную золотой пекторалью, на…

– Гладиатор! – распахнув глаза, вдруг выдохнула красавица. – О, боги… Может ли такое быть?

– Гладиатор? – старик прищурился, поморгал. – Ах, ну да! То-то я и смотрю – где ж его видел. На арене! Ну, точно же!

– Да-да, на Сатурналиях, в декабре.

– И еще – на паре домашних мунусов. О, Домиций сегодня не скупится! Жаль, что мы с тобой опоздали, попробовали бы тушенных в вине дроздов.

– Что я, дроздов не едала?

– В фалернском – нет! Даже я себя такого не позволяю, хоть и римский всадник, а как же! Ну, идем же, Луция, кажется, у беседки уже начинают читать стихи.

– Да-да. – Луций рассеянно моргнула. – Идем… Гладиатор! Раз уж ты сегодня тут всем прислуживаешь… может, принесешь нам вина?

– С большим удовольствием, моя госпожа, – с чувством отозвался Беторикс.

Он и сам не мог сейчас понять, что его так притягивало к этой юной красавице? Обычное сексуальное влечение? Или что-то иное? Что? Может быть, просто интерес – она ведь так смотрела на него, там, на арене, так…

– Ну, что застыл, как журавль на болоте? – с усмешкой ткнул кулаком в спину подошедший сзади Капитон. – Красивая женщина, верно? А живет с таким козлом!

– Ты ее что же, знаешь? – живо заинтересовался Галльский Вепрь.

– Да знаю, – Упрямец небрежно махнул рукой. – Зовут ее Луция, Луция Маргона, супруга старого ворюги Вителия Маргона – ну, того лысого старика.

– Ты говоришь, он вор? Так почему ж не долбит где-нибудь камень? Или вообще не распят на кресте?

– Ха! – отбросив упавшие на глаза волосы, скривился Капитон. – Если ты ограбишь чей-нибудь дом или украдешь чужого раба – не сомневайся, с тобой так и поступят. Но ежели похитишь миллионы сестерциев да еще не забудешь поделиться с кем надо… Будешь всадником, как вот, Маргон.

Да-а… Виталий лишь покачал головой – ничего на этой планете не ново.

– Кстати, женушка частенько обводит своего муженька вокруг пальца… А тому все равно – купил себе для утех кудрявых мальчиков и рад!

– Зачем тогда женился?

– Ну, как же! Престиж. Такая красавица! Говорят, старый Маргон прикупил дом в самом Риме. И не какую-нибудь там убогую хижину – особняк! Уже подбирает слуг, видать, надумал совсем перебраться в столицу. То-то Луция такая радостная.

– Радостная? Что-то не заметил.

Капитон неожиданно прищурился и ухмыльнулся:

– А она ведь положила на тебя глаз… Пользуйся!

– Что, прямо вот так… просто? – Беторикс аж покоробился.

– А что в этом такого? – пожал плечами Упрямец. – Если она тебя возжелала… ты, я думаю, тоже не будешь против.

– Да не буду, – со вздохом признался Галльский Вепрь. – Только как-то это все… по-скотски, что ли…

– Все люди – скоты, – промолвил Капитон с большим чувством. – Только одни больше, другие – меньше. Так что не теряй времени, Вепрь! Заодно вызнаешь кое-что о Маргоне – будет что доложить ланисте.

И это верно подмечено. Только вот как-то на душе противно.

Где-то слева захрустели кусты, и на аллею выбрался Поркус. Постоял, осклабился:

– Говорят, ты зацепил супружницу старого пройдохи Маргона?

Тьфу ты! И этот туда же!

– Кто говорит?

– Упрямец, кто же еще-то? Так давай, мы тебе сейчас все устроим…

– Что устроим? – Виталий все еще никак не мог понять складывающуюся почти без его участия ситуацию.

– Все устроим! – громко расхохотался Поркус. – Ближе к ночи тут такое начнется! Как всегда… А у привратника, на краю сада, есть небольшой домишко, там и… Но уговор – все, что узнаешь о Маргоне, считается нашей общей добычей, идет?

– Да, но…

– Да не «нокай», не запряг! Луция на язычок бойкая и, раз глаз на тебя положила, не сомневайся – своего не упустит. Но и ты не подкачай!

Беторикс уже не знал – то ли ругаться, то ли хохотать? Как-то тут все за него решили… С чего, спрашивается? Они даже словом с этой Луцией не перемолвились, лишь взглядами пересеклись. Умному достаточно? Или – наблюдательному?

– В общем, бери сейчас на кухне поднос да неси утку… Луции и подашь.

– Она вина просила.

– Вот, видишь! Тогда тащи вино. И, главное, выспроси все о Маргоне… да и не только о нем, эта женушка все местные сплетни знает, бабы – они уж такой народ.

– Да ладно! – вступился за женщин Беторикс. – Мужики – сплетники ничуть не меньшие. Ладно… Пойду. Где там вино-то?

– На кухне спросишь.

Темнело, и начинало уже холодать, однако в саду было светло и даже жарко от горящих факелов и костров, меж которыми, словно призраки, мелькали людские тени. Слышались пьяные голоса, смех, на дальней аллее кто-то горланил песню, а у беседки, на специально выстроенном помосте, актеры на высоких платформах-сандалиях давали какую-то пьесу, конечно же – греческую, эллинская культура сейчас входила в большую моду, и считалось особым шиком вставлять в речь греческие слова, приглашать артистов, иметь ученых рабов-греков. Люди обеспеченные даже отправляли своих детей учиться в Афины – стоило это очень даже прилично. Многие считали, что именно эллинские нравы делают римлян изнеженными развратниками и сибаритами… впрочем, это тоже становилось модным.

– О, Ахиллес! – тонким пронзительным голосом вскричал молодой актер, явно играющий женщину. – О, мой герой!

Зрители зааплодировали, и подошедший с кувшином вина Беторикс в задумчивости остановился близ кустов акации. Поискал взглядом Луцию… или его пройдоху-супруга. Да-а… найдешь их тут, пожалуй. Народу-то!

– Ты принес вино, гладиатор? – женский голос, томный и нежный, прозвучал где-то совсем рядом.

Молодой человек обернулся:

– Госпожа!

– Называй меня просто – Луция, – выйдя из-за акации, синеглазка негромко засмеялась. – Ой… А бокалы ты что, не принес?

– Забыл, – Беторикс глуповато улыбнулся и поспешно представился. – Мое имя…

– Я знаю – Галльский Вепрь. Я много чего знаю. Есть знакомые гладиаторы…

Молодой человек хотел было спросить про Каруссула, но почему-то прикусил язык. Почему? Чтоб лишний раз не обидеть? Что-то властно влекло его к этой юной женщине, что-то такое глубоко природное и, может быть, даже в чем-то скотское, противиться чему не было никаких сил… и желания. Нет, желание, конечно, имелось… только совсем-совсем другое. Точно такое же, что вспыхнуло сейчас в синих глазах матроны. Или там просто отразились факелы?

– Пройдемся, гладиатор? – улыбаясь, Луция кивнула на аллею. – Ты расскажешь мне о сражениях. Я любопытная, да.

– А твой муж? Он не…

– Муж? – женщина громко расхохоталась, не обращая внимания ни на кого вокруг.

Впрочем, тут никто ни на кого не обращал внимания: все веселились, орали, играли в какие-то подвижные игры, а кое-кто, не обращая внимания на ночной холод, без всякого стеснения занимался любовью в ближайших кустах. Кто-то с девушками, а кто-то – и с мальчиками – хозяйскими рабами, предназначенными для плотских утех гостей.

– Мой муженек уже выбрал себе трех юный невольников, – оглянувшись, пояснила Луция. – Не знаю, как уж он с ними управится, но… Его дело. Ну, идем же, гладиатор, что ты стоишь?

Беторикс прекрасно осознавал, чего именно хочет от него эта юная изнеженная матрона, но он и сам хотел того же, греховное желание вдруг охватило его огнем, да и Луция – видно было – давно уже дрожала от нетерпения. Они оба знали, чего хотят, и вовсе не собирались противиться любовному зову.

Взявшись за руки – а почему бы и нет, ведь сейчас, здесь, все можно! – матрона и гладиатор быстро зашагали по темной тенистой аллее к самой ограде, у которой – Поркус не обманул – угадывалось небольшое здание – сторожка или будка привратника.

– По праздникам столь укромные места обычно предназначаются для гостей, – ускоряя шаг, прошептала Луция. – Лишь бы никто не занял этот домик до нас. Поспешим же!

В призрачном свете луны из-за кустов вдруг возникла чья-то грузная фигура… Поркус!

Узнав Беторикса, Поросенок облегченно махнул рукой – мол, свободно, заходите, располагайтесь…

Женщина вошла первой. Чуть скрипнув, распахнулась двухстворчатая римская дверь. Небольшая прихожая… темнота… Виталий едва не запнулся… Однако где-то впереди показался свет.

– Здесь кто-то есть?

– Дурачок, – послышался в ответ негромкий смех Луции. – Светильники всегда оставляют… и жаровню… и даже бокалы здесь есть. Входи, входи же, не медли.

– Вино у меня есть…

– Потом! Мы оба знаем, зачем сюда пришли, – усевшись на низкое ложе, матрона вытянула ноги и шепотом приказала: – Сними с меня обувь. И паллу.

Опустившись на левое колено, молодой человек поспешно развязал ремни… расстегнул фибулу…

В углу, в жаровне, тускло светились угли. Установленный на треноге медный светильник, похожий на заварочный чайник, безбожно дымил, и Беторикс, поднявшись, быстро снял нагар привешенными к треноге щипчиками.

– Да, – расслабленно кивнула Луция. – Так лучше. Теперь нам ничто не мешает.

Больше они не разговаривали – действовали. Властно притянув к себе женщину, Беторикс с жаром поцеловал ее в губы… наткнувшись на такой ответный пыл, от которого, пожалуй, весь дом мог вспыхнуть пламенем!

Руки скользнули к поясу, потом – вниз, к подолу… тяжелая стола мягко упала на край ложа. Оставшийся на Луции полупрозрачный хитон из тончайшей ткани отнюдь не скрывал соблазнительных очертаний юного прелестного тела… Плоский живот, стройные бедра… Статуя! Прекраснейшая ахейская статуя! И что еще надобно старому идиоту Маргону? Променять такое на мальчиков? Тьфу!

– Стой… теперь я тебя раздену… подними руки… вот так… А теперь снова – ты…

Дрожа от возбуждения, гладиатор быстро снял с матроны хитон с корсетом, развязав стягивающую грудь полоску ткани, принялся целовать и ласкать соски, упругие и твердые… Луция застонала, притягивая к себе любовника, повалилась на ложе… и вот уже тела обоих слились в любовной неге. Какое-то время слышались лишь вздохи и сладострастные стоны, да еще потрескивали угли в жаровне… О, сколь упоительно было охватившее любовников наслаждение, и все их мысли, чувства, эмоции, сплетясь в единый клубок, вдруг унеслись высоко-высоко, к небесам.

– О, мой гладиатор…

– Моя прекраснейшая госпожа…

Да-а… Вот снова Беторикс изменил любимой жене. Что поделать, он ведь всего-навсего был просто мужчиной.

Как и эта обворожительная матрона – женщиной, да еще какой!


– А вот теперь можно и выпить вина! – наконец, в изнеможении прошептала Луция. – Постой, я сама налью.

Ничуть не стесняясь своей наготы – а чего стесняться-то? тут гордиться надо! – женщина поднялась с ложа, налив из кувшина в бокалы, протянула любовнику:

– Пей, гладиатор, пей! Я слышала, Домиций всегда добавляет в вино красный перец. Это хорошо для любовного пыла… а он сегодня тебе еще понадобится. Пей! Жаль, нечем заесть.

– Твои губы – лучшая закуска, моя госпожа!

– Ах, хорошо сказал! Поистине, хорошо. Ну, так что же ты? Закусывай!

И снова поцелуи. Сначала – короткие, потом – все длиннее, жарче… И вновь горячая волна накрыла обоих, и вновь сплелись тела…

– Ах, – прикрыв глаза, стонала Луция. – Ах, гладиатор, ах… Ох, как ей все это нравилось – еще бы! Да и Беторикс чувствовал себя так хорошо, как не ощущал еще никогда с того времени, как вновь оказался в рабстве.

Ой, как прильнула к широкой груди гладиатора эта юная красотка, как прищурилась, взмахнула ресницами, длинными и пушистыми, как соболиный мех.

– Как мне сейчас хорошо!

Кто бы спорил?

– Мне тоже. Ты такая славная! – молодой человек нежно погладил женщину по спине. – И, знаешь, у меня такое чувство, будто мы с тобой давным-давно знакомы.

– Я тоже что-то такое чувствую. А ты – добрый.

– Добрый?

– Ну да. Знаешь, вот попадаются такие мужчины, которые делают все только лишь для того, чтобы удовлетворить свою собственную страсть. На женщину им, по большому-то счету, плевать – как ей? Приятно ли? Хорошо ли? Успела ли она… ну, ты понимаешь.

– Конечно…

– А ты не такой, как большинство. Ты чувствуешь… и делаешь все для меня. Что, вообще-то, для гладиатора редкость.

– А ты знала многих гладиаторов?

– Твое какое дело? – Луция вдруг напряглась, отпрянула, и молодой человек, пытаясь загладить оплошность, тут же схватил бокал.

– Выпьем же за тебя, прекраснейшая госпожа! Извини, что спросил что-то не то.

– Да ладно, – юная женщина махнула рукой и рассмеялась. – Выпьем. Знаешь, мне иногда так хочется просто напиться. Прямо, как на Сатурналиях или на празднике Бахуса – вдрызг. Бывает, иногда и не с кем даже поговорить. Служанки – и те обо всем докладывают мужу. С другой стороны, он вовсе не считает прелюбодеяние так уж… ну, страшным, что ли. Главное, чтоб соблюдались принятые приличия, чтоб все было тайным. А я ведь не дура, я ведь умная – конечно же у меня все будет в тайне. И, если решу завести ребенка, муж никогда не догадается – от кого. Впрочем, ему все равно – хватает и юных рабов. Да пусть, жалко, что ли? Лишь бы в мою жизнь не лез… но он тоже не дурак, не лезет. Но почему-то мне все чаще хочется дать ему по башке чем-нибудь тяжелым. Или отравить.

– А почему ты вообще за него вышла? Родители отдали? Ой… извини… я опять…

– Ну, уж, коль пошла такая тема… – приподнявшись на локте, Луция кивнула на кувшин. – Лучше налей. С кем еще и поговорить, как не с гладиатором! Дожили… собственных слуг боимся.

Судя по всему, ей очень хотелось выговориться – это желание стояло на втором месте, сразу же после того, первого.

Молодому человеку вдруг стало как-то неловко – получается, что он, как настоящий шпион, сначала утешил девчонку, заодно получив удовольствие, а теперь вот, пользуясь ее расслабленностью, выуживает сведения. Чего, кстати, и ожидали «коллеги» – Поркус и Капитон.

Нехорошо, нехорошо все это. Неэтично как-то.

– А вообще, мы с мужем скоро переедем в Рим, – неожиданно улыбнулась матрона. – Супруг купил там дом на Карене, меж Эксквилином и Целием. С недавних пор там начали селиться аристократы.

– Твой муж – аристократ?

– Всего лишь всадник. Но – о-очень богатый. Потому я и буду ему верной женой… хм… я имею в виду – буду держать себя в рамках приличий. О, Рим! Рим – это все! – синие глаза Луции затуманились. – Это – жизнь, это люди, общество, это… Ну, налей же вина, гладиатор! Я так хочу поскорее уехать! И уеду… Думаешь, кто сейчас у Домиция самый почетный гость? Не знаешь? Анний Милон, очень и очень влиятельный человек из Рима. И этот влиятельный человек еще не так давно просил у моего муженька ссуду… А теперь не просит! Словно бы внезапно нашел на дороге мешок с золотом. Да что там мешок! Целую телегу. Или даже – возы!

– Возы? – услыхав про золото, Беторикс от неожиданности выронил кувшин на пол.

– Экий ты безрукий! – беззлобно попеняла женщина.

Она казалась девчонкой лет двадцати, эта юная матрона, уже знающая толк в этой жизни и хорошо понимающая что к чему.

– Так ты говоришь, Милон нашел целый обоз золота? – Беторикс поспешно прикинулся дурачком.

Луция хохотнула:

– Ну, я, клянусь Минервой, не знаю. Может, и не обоз. Но только деньги у Милона появились – это точно. И деньги очень-очень приличные. Он даже как-то хвастал, что по весне собирается отправить своих племянников в Афины, учиться! Ты представляешь, сколько это стоит? Дорога, прокорм, жилье, слуги… Да ведь и учителям-философам надо что-то платить. Тебе, кстати, кто больше по душе – стоики или эпикурецы?

– Стоики, – машинально, без всяких раздумий отозвался Беторикс. Социология все ж таки была отраслью философского знания, и уж в чем в чем, а в философии почти доктор наук Виталий Замятин разбирался. – Мне кажется, эпикурейцы слишком уж развращающе действуют на молодежь. А вот стоики, тот же Диоген… Кстати, есть еще перипатетики, пифагорейцы, академики…

– Академики? Ты говоришь о Карнеаде, том самом, что во второй своей лекции доказал обратное первой, наглядно убедив всех в том, что справедливости на свете нет – она лишь нам кажется.

– За что и был изгнан!

– Ой!!! – на этот раз уже Луция от удивления выронила вино, правда, не кувшин, а только бокал. – Ты… Ты ж гладиатор! Откуда ты знаешь философию?! Этого же не может быть?

– Я не всегда был гладиатором, моя госпожа, – тут же попытался оправдаться молодой человек. – Когда-то слушал… э-э-э… Цицерона.

– Так ты был в Риме?!!!

– П-проездом… совсем-совсем недолго. Госпожа, а что ты скажешь о Милоне? Он тоже философ?

– Х-ха! – матрона насмешливо скривилась. – Нашел философа. Милон – политик, да еще из тех, кому лучше не попадаться в темное время да на безлюдной улице. В консулы метил, Руф ему помогал, народный трибун, да вот не прошел в сенат – верно, денег на голоса не хватило. А теперь ходит важный – мол, хватит.

– Да-а, – задумчиво покивал Галльский Вепрь. – И откуда, интересно, у него деньги? Неужель, и вправду – нашел. Или кого-нибудь… как ты говоришь – в темном переулке…

– Да ну, уж так-то… – Луция фыркнула. – Есть тут у Милона дружки и кроме моего супруга.

– Те, что в «Ослице» собираются?

– Ну да… Стой! А ты откуда знаешь? И вообще – не слишком ли ты умен для гладиатора?

– А ты, госпожа моя, полагаешь, что гладиаторы только мечами умеют махать?

Беторикс чувствовал – горячо! Этот неожиданно разбогатевший Милон – наверняка он как-то связан с теми людьми, что прихватизировали обоз… что обсуждали свои темные делишки в таверне «Ослица»…

– Госпожа моя, а ты, случайно, не знаешь некоего смотрителя рынка, такого противного типа с лицом, как у старой лошади.

– Ха-ха-ха! – Луция всплеснула руками. – Вот уж ты верно подметил – точно, как у старой лошади рожа! Ох, и противный же гад! Квинт Клодий Карикс его имя… Да, Милон и с ним знается, и заглядывает в «Ослицу». А ты умен… и много чего знаешь…

Матрона сменила тон, синие глаза ее с подозрением уставились на любовника:

– Почему ты все расспрашиваешь? Ланиста твой приказал?

Вот уж, поистине – не в бровь, а в глаз. Догадалась!

– Никто мне ничего не приказывал. Просто я тоже хочу в Рим. А для этого не худо бы знать, за кого зацепиться. Вот хотя бы за Милона этого. Может, он поговорил бы с ланистой и…

– Ну ты и дурень! – снова расхохоталась Луция. – Да какое дело Милону до какого-то там гладиатора или ланисты?

– Я б с ним сам поговорил.

– Сам?! Ты что же, в самом деле так хочешь в Рим? Ты, который сегодня милостью богов еще жив, а завтра – навряд ли.

– Да, очень хочу, – Беторикс упрямо сжал губы. – Я вовсе не собираюсь всегда быть гладиатором. Но обрести свободу здесь – нереально, а в Риме – там другие возможности. Да ты и сама все это прекрасно знаешь.

Матрона вдруг надолго задумалась, замолчала, полностью погрузившись в какие-то свои мысли, просчитывая их, словно компьютер. Молодой человек не посмел ей мешать и лишь прилег рядом, осторожно поглаживая нежный девичий животик.

Наконец, видимо, что-то придумав, Луция потянулась, выгнулась, словно кошка, перевернулась на живот, окатив гладиатора лукавым взглядом:

– А ну-ка, погладь мне спинку. Ты ведь умеешь делать массаж?

– Умею. Любой гладиатор умеет.

– Вот и я говорю… Ой, не так сильно… Ага-ага… вот так… Так… так… та-а-ак…

Беторикс лег на юную красавицу сзади, навалился всем телом, потом чуть привстал, чувствуя, как Луция зашлась в едва слышном вздохе… затем послышались стоны…

– Ах, мой боец! Знаешь, кое в чем я тебе поспособствую.

– Как? – недоверчиво моргнул молодой человек.

– Поговорю с твоим ланистой. Просто кое-что ему предложу…

За окном, между тем, светало, и белесый утренний лучик уже проникал сквозь ставни, да и угли в жаровне давно уже погасли – похолодало.

– Помоги мне одеться, – поднявшись с ложа, Луция подняла руки, став еще больше похожей на статую. На прекрасную эллинскую статую, очень и очень дорогую.

– Не провожай меня, нет, – обернувшись на пороге, юная матрона взмахнула рукой поистине царственным жестом. Сразу было видно – госпожа! Привыкшая повелевать госпожа, а не какая-нибудь там девчонка.

Впрочем, улыбка-то была все та же – девчоночья:

– Не забудь, гладиатор – квартал Карен, меж холмами Эксквилином и Целием.

– Не забуду, моя госпожа. Не забуду.

Загрузка...