Знак Калта

– Ты вскрикнул, – замечает второй. Его зовут Хавсер. Каспер Хавсер. Некоторые из

младших говорят, будто в имени есть что-то смешное, словно это шутка. Жаккил не

понимает шутки и не любит Хавсера.

– Мы решили, что ты нашел что-нибудь, заслуживающее внимания, – продолжает он.

Жаккил ухмыляется и поднимает ладонь, демонстрируя порез и узкую кровавую полоску.

– Порезал руку об осколок камня.

Хавсер смотрит на руку, хмурится и отворачивается. Мурза задерживается еще на

мгновение, продолжая глядеть на камень в руке Жаккила. Затем пожимает плечами и

молча уходит за Хавсером. Жаккил выдыхает и оглядывается на Магритт. Прежде чем они

успели встретиться глазами, та отводит взгляд.

Рука Жаккила непроизвольно тянется к подсумку, где ты лежишь.

Магритт приходит к нему позже, когда он находится в своем жилище, гоняя во рту какой-

то дешевый спиртной напиток и таращась в ржавый потолок. Комната невелика, она самая

маленькая в свисающем на тросах с потолка пещеры-улья жилом – решетчатой

конструкции с глухими коридорами и блочными крыльями. В блоке мало места, и

Жаккилу досталась самая небольшая его часть.

Жаккил сидит на узкой койке, прислонившись спиной к покрытой конденсатом стене. На

маленькой полке стоят несколько книг и пара потертых инфопланшетов. На низком

столике из прессованного металла, рядом с очередной полупустой бутылкой,

располагается маленькая птичка из розового алебастра. На полу свалены грязные кучи

одежды. В комнате пахнет потом, алкоголем и неопрятностью.

Магритт дважды стучит, дожидается ответного ворчания Жаккила и толкает дверь. Ее

стриженые прямые рыжие волосы достают до основания шеи, лицо сходится к острому

носу и маленькому подбородку. Некоторые нашли бы ее бледность и худобу

привлекательными, однако в женщине также есть нечто такое, что отталкивает людей по

неизвестным им причинам. Как и на Жаккиле, на ней комбинезон охряного цвета.

Жаккил приветственно кивает. Магритт закрывает дверь, прислоняется к ней спиной и

молча смотрит на него. Он бросает взгляд на ее лицо и вновь отводит его. Ее глаза

жесткие и серые, словно камень. Словно матовый кремень.

– Где оно? – произносит она.

– Что? – спрашивает он, пожимая плечами.

– Находка, которую ты забрал с раскопа. Где она.

– Я не…

– Я видела, как ты ее подобрал, Жак. Видела, как ты спрятал ее в руке. – Она продолжает

пристально смотреть на него. Ему неизвестно, сердится ли она. – Я не собираюсь ничего

рассказывать. Поверь мне. Просто хочу взглянуть на нее.

Он делает паузу и снова отхлебывает пойло из надколотой чашки.

– Зачем?

Она смеется.

– Ты шутишь, да? Это что-то реальное после того, как мы шесть месяцев просеивали грязи

и встречали лишь изменения структуры почвы, – ее интонация меняется, подчеркивая

слова. – Примечательные следы земледельческих циклов до полета к звездам так же

скучны, как вся остальная проклятая грязь.

Жаккил смеется. Наполовину от облегчения, наполовину потому, что это довольно

удачное пародирование Навида Мурзы в его наиболее высокомерной ипостаси. Мужчина

тянется под груду одежды. Ты выходишь на свет.

Магритт замирает, когда ты сверкаешь в руке Жаккила. Он не видит голодный блеск в ее

глазах, поскольку слишком поглощен тем, что сам смотрит на тебя.

Магритт тянется к тебе. Жаккил вздрагивает, и она останавливается.

– Можно? – произносит она, раскрывая ладонь в твоем направлении. Жаккил колеблется, а затем кладет тебя в руку Магритт. Ее прикосновение деликатно, как у твоего создателя.

– Клинок для убийства, – тихо говорит она.

– Что? – переспрашивает Жаккил.

– Это делалось не как инструмент. Клинок слишком узкий, а лезвие слишком тонкое, –

Магритт поднимает тебя так, что грязный свет падает на твою кромку. – Его сделали, чтобы резать и колоть, а не для разделки мяса или тесания дерева. Его сделали для

убийства. В этом его суть, его значение.

– Значение? Это просто артефакт.

Магритт невесело смеется. В этом звуке есть нечто такое, от чего Жаккил испытывает

тревогу. Он ставит стакан со спиртным напитком на пол.

– Разница между обычным и экстраординарным предметом состоит в том, что он делает.

Для чего был предназначен. Если объект используется в ритуалах, он приобретает

ритуальное значение. Приобретает силу.

Жаккил смеется, с его губ слетает тонкая дымка брызг напитка. Магритт поднимает на

него глаза. Смех и ухмылка Жаккила исчезают.

– Ты серьезно, да?

Она кивает.

– Предметы обладают силой, – она поднимает тебя. – Почему ты забрал это с раскопок?

Жаккил качает головой, начиная было сбивчиво и путано оправдываться.

Прежде чем он успевает произнести хоть слог, Магритт прерывает его.

– Ты взял его, поскольку для тебя имеет значение его возраст. Это толкнуло тебя на

кражу, Жак. Вот в чем сила.

– Но ритуальное значение? – снова пытается улыбнуться Жаккил. – Звучит так, будто ты

говоришь о магии. О колдовстве.

– Да, – произносит Магритт, и от этого слова у Жаккила леденеет кровь. Магритт смотрит

на тебя. Ты лежишь в ее пальцах и чувствуешь убыстряющийся пульс. Она начинает

говорить низким шепотом, как будто обращается только к себе самой. – Вот для чего они

меня послали: находить вещи вроде этой. Вещи, обладающие значением.

– О чем ты? Кто тебя послал? Ты всего лишь очередной младший консерватор.

– Нет, Жак. Нет. Я – Когнитэ.

– Когнитэ? – фыркает Жаккил. – Это что-то значит?

– Секреты, Жак, это означает секреты. Вселенная состоит из секретов. Секреты повсюду

вокруг нас, они ждут, когда мы вновь их откроем. Однако их нужно находить, а еще

нужно платить.

Магритт приоткрывает рот. Это похоже на улыбку, но не является ею.

Жаккил тянется забрать тебя у нее, но она отдергивает руку. Между ними повисает

напряженная пауза.

Жаккил бросается вперед, цепляясь за комбинезон Магритт. Она отступает и смыкает

руки вокруг тебя. Ты глубоко распарываешь ее ладонь, погружаясь до кости и вызывая

вскрик. Между ее пальцев выступает кровь, а Жаккил хрипло дышит алкогольными

парами, разжимая ей руки. Магритт сильна, но Жаккил вдвое тяжелее. Он бьет ее о стены, вышибая воздух из легких, однако она продолжает сжимать тебя. Ты еще глубже

врезаешься в ее руки и пальцы. Жаккил разжимает хватку и бьет Магритт кулаком в лицо.

Из ее носа брызжет новая кровь. Глаза Магритт затуманены, она тяжело дышит. Жаккил

заносит руку для еще одного удара.

Она со всей силой пинает его между ног. Жаккил валится назад с бессвязным криком

боли.

Магритт судорожно вдыхает и разжимает руки. С ее пальцев брызгает яркая влажная

кровь. От нее ты стал скользким и черным. Она смотрит сверху вниз на Жаккила, который

лежит на полу, скрючившись и подвывая. Магритт знает, что надлежит сделать. Это столь

же уместно, как и необходимо. Ритуальное действие.

Она оборачивает порезанную руку простыней с койки Жаккила, обматывая ладонь

толстыми слоями грязной ткани, и снова сжимает основание твоего клинка. Ее хватка

становится крепче, и кровь начинает просачиваться сквозь материю. Жаккил пытается

встать, но Магритт снова сбивает его ударом ноги. Она опускается на колени рядом с ним

и берет его левой рукой за подбородок. Жаккил силится оттолкнуть ее, но Магритт бьет

его головой об пол, и он обмякает. Она вздергивает его подбородок вверх. Ты входишь

острием вперед в шею сбоку и перерезаешь горло.

Глаза Жаккила на мгновение расширяются, а затем стекленеют. Магритт шепчет слова, которые почти так же стары, как и ты. Пузырящаяся кровь вытекает из раны и медленно, словно патока, растекается лужей по полу.

Магритт встает. Ее дыхание клубится в воздухе, влага на стенах превратилась в иней.

Магритт вздрагивает, затем вытирает тебя о рукав и убирает в карман. А потом

направляется к двери. Ей предстоит многодневное бегство, блуждание по черным лесам

Альбии. Она знает, что люди будут охотиться за ней, однако это ее не волнует. У нее есть

ты, и ты расплатишься за секреты, которые она жаждет.

Четвертое

Ты отправляешься к звездам. Касаешься красной пыли Марса и морей Просперо.

Проходит десять лет под светом странных солнц. У тебя новая рукоять, сделанная слепым

мастером на Зурице. Ее поверхность покрыта алым лаком и золотыми нитями, как будто

запекшейся и глянцевито блестящей кровью.

Ты много раз убиваешь для Магритт. Она больше не Когнитэ, не по-настоящему. Она –

странник, голодное создание, которое ищет секреты в тенях сотни миров.

Она носит множество личин и похищает тайны у тех, кого не ослепил ложный свет

Императора. Магритт многому учится, однако знает, что не нашла того, чего ищет на

самом деле – истину, движение которой она ощущает впереди, сразу за пределами

видимости. Ей известно, что истина там, таится за масками столь многих секретов, пляшет, словно далекий огонек в тумане. Магритт гонится за этим светом, и когда она уже

почти сдалась, истина находит ее.

В муравейнике пещер, вырезанных в стене высохшей долины на планете под названием

Там, она находит людей, которые прячутся от солнца и вглядываются в огонь, пока не

оказываются в состоянии выговорить непроизносимые имена. Их тела покрыты клеймами

в форме звезд, а иссушенная пустыней плоть скрыта серыми саванами. Магритт

чувствует, что им известен секрет, который она искала.

Магритт становится одной из них. Проходит испытания огнем и терпит боль. Она

начинает осознавать, что до сих пор ничего не знала о цене откровения. Магритт глядит в

огненные ямы и курильницы с яркими углями, пока свет не въедается в сетчатку глаз и не

ослепляет ее.

Она начинает жалеть, что вообще пошла по этому пути.

Ты постоянно рядом с Магритт, всегда в ее руке, пока она плачет от покрывающих кожу

ожогов. Ты – все, что у нее осталось. Единственное облегчение, которое ты в силах ей

предложить – быстрая смерть. Однако она выдерживает, и наконец пламя начинает

говорить с ней.

Магритт становится одной из детей пламени. Ей известно имя огня, хотя она и не может

произнести его и при этом остаться в живых. Магритт узнает способ читать истину в тени

и девять рун, способных обратить ночь в день. Этого мало. Чем дольше она учится, тем

отчетливее сознает, что от нее утаивают некий секрет, который важнее всех остальных

вместе взятых – абсолютную истину, скрытую в потемневших от дыма туннелях Тама.

Это гложет ее и подпитывается одержимостью до тех пор, пока она уже не в силах дольше

терпеть и не отправляется на поиски самостоятельно.

Во мраке туннелей святилища она двигается, руководствуясь не столько зрением, сколько

обонянием и осязанием. В ушах нарастает ритм биения пульса. Она месяцами проникала

все глубже и глубже в святилище, однако еще никогда не заходила так далеко. Ветерок

колышет плетеную ткань, которой завешена дверь перед ней. Ты скользишь в руку

Магритт, не задумавшейся о причине этого. Все еще полуслепая, она делает шаг вперед и

отводит край занавеси.

То, что осталось от ее зрения, заполняет тьма. Магритт чувствует на щеке дуновение

холодного воздуха, похожее на прикосновение опускающейся ночи. Она шагает вперед, прикасаясь рукой к грубой кладке стены. Помещение, куда она вошла, огромно. Его

размеры и безмолвный покой давят, словно сжатая рука. Каменный пол под босыми

ногами холодный и гладкий. По мере продвижения вперед ее шаги становятся все

нерешительнее. До Магритт доносится эхо ее собственного дыхания и сердцебиения. Она

шаг за шагом углубляется во мрак, вытянув перед собой руки.

Ее колено наталкивается на острый край возвышения. Магритт вскрикивает и оступается, вскидывая руки, чтобы смягчить падение. Ты выскакиваешь из ее пальцев и улетаешь в

черноту.

Ты встречаешь ожидающую руку и ложишься в нее.

Магритт замирает. Она что-то слышала – мимолетный звук, похожий на стрекотание

часового механизма и гул помех. Магритт поворачивает голову, стараясь отследить во

мраке источник шума. Ее вновь окутывает тишина. Она протягивает руку и нащупывает

край возвышения. Камень гладкий, однако ему придают рельефность вырезанные узоры.

Нет. Не узоры. Слова.

Нечто первобытное внутри нее требует немедленно бежать, однако Магритт знает, что

зашла слишком далеко и заплатила слишком высокую цену. Она движется вдоль края

круглого возвышения, а затем забирается на него и медленно ползет вперед. Ей кажется, что она чует запах машинного масла, благовоний и железа.

Что-то касается ее лица. Магритт вздрагивает и поднимает руки, как будто собираясь

отразить нападение, которого так и не происходит.

Она дрожит. Звуки собственного дыхания и сердцебиения оглушают. Перед ней

появляется видение – два омута тьмы в бледном круге. Магритт судорожно глотает

воздух, но затем вновь заставляет себя успокоиться. Страх покидает ее мысли. Зрение

проясняется, как будто она смотрит не поврежденными глазами, а чем-то иным. Образ

медленно проступает, как будто тьма стекает с него, словно жидкость. Магритт требуется

секунда, чтобы понять, что она видит.

Это череп, пожелтевший и отполированный временем. Она протягивает руку и касается

его, нащупывая пустые дыры глазниц и сломанные зубы. Темя по спирали покрыто

тонкими как волос надписями. Видение разрастается, и Магритт видит, что череп не один.

Он один из многих, которые соединены в нависшую над ней структуру, возвышающийся

трон из человеческих костей. На троне восседает фигура, созданная из тени и

затуманенной ночи. Магритт не видит ее глаз, но знает, что та смотрит на нее.

– Ты далеко зашла, – произносит низкий, звучный голос.

Магритт низко кланяется. Она думает, будто преуспела, нашла то, что так долго искала.

Вот та истина, что находится в средоточии культа огня. То, что они прятали от нее.

Внутри Магритт струится восторг, он прокатывается по венам и нервам ревущей жаркой

волной. Это приятное чувство, словно откровение.

Торжествуя, она забыла удивиться, куда же ты делся.

– Кто ты? – спрашивает она.

– Мы – истина и возмездие. Откровение и прах. Мы – будущее, – голос басовито грохочет, как будто человеческие слова произносит тигр.

Магритт чувствует, как страх разрастается внутри и ползет вверх по позвоночнику. По

спине льется пот. Она едва может дышать. Ей как-то удается произнести слова, которые

вели ее всю жизнь.

– Покажи мне истину, – говорит она. – Прошу, покажи.

Голос смеется, и этот звук прокатывается во мраке, словно гром над разрушенной башней.

Магритт внезапно убеждается, что ошибалась, что многолетние поиски тайн увели ее по

пути безрассудства, и ей не хочется знать правду, о которой она просила.

Фигура поднимается с трона с механическим визгом. Магритт ощущает его зубами и

кожей. На нее накатывает маслянистый жар. Она чувствует вонь прометия и горящего

благовонного масла. В воздухе над ней повисает восьмиконечное огненное кольцо, почерневшее железо уже светится. С колеса падают капли горящей жидкости, которые

разбиваются о серый камень тронного возвышения. Поврежденного зрения Магритт

хватает, чтобы увидеть, что окружающее помещение представляет собой полусферу

потемневшей от дыма скалы, однако ее внимание приковано к фигуре, которая стоит над

ней. Это гигант, человекоподобное чудовище, облаченное в доспех такого же серого

цвета, как тот камень, на котором она стоит. Возможно, его лицо когда-то было

человеческим, однако генетические таинства сделали его черты грубее и шире. По щекам

спускаются ряды вытатуированных тушью слов, словно он плачет знаниями.

Ты лежишь в его бронированной руке, черное острие и острая кромка покоятся возле него.

Магритт не в силах дышать. Она видит невозможное, парадокс истины и воплощенной

реальности. Фигура – космический десантник, фанатичный воин Империума.

Несущий Слово.

Несущий Слово медленно кивает и прикрывает глаза, как будто торжественно

приветствуя. Словно он едва не попросил прощения. У него на веках вытатуированы

языки пламени.

– Что… – начинает было Магритт. – Что ты такое?

– Истина, – произносит Несущий Слово. – Истина, которая изменит Империум.

Прежде чем Магритт успевает закричать, он начинает двигаться. Рука с визгом

сервоприводов сжимается на горле, и Несущий Слово вздергивает Магритт в воздух.

– Но не сейчас.

Ты мелькаешь и одним ударом вспарываешь Магритт от горла до паха. Она умирает

несколько секунд, бьется в руке Несущего Слово, кровь и телесные жидкости льются на

пол под дергающимися ногами, испуская пар. Ты неподвижно покоишься в другой руке

воина, мокрое лезвие блестит в свете огня.

Когда Магритт умирает, Несущий Слово кладет ее тело у своих ног и опускается рядом с

ним на колени. Ты поднимаешься к губам воина и целуешь его уста, пока он шепчет

молитву. За тобой остается тонкая, смазанная красная линия.

Несущий Слово долго смотрит на тебя. Его взгляд проникает за слой крови и красоту

твоей формы. Ты говоришь с его душой, нашептывая правду об эпохах, которых он не

знал. Он узнает, что ты такое и для чего был создан. Несущий Слово шепчет самому себе

твое предназначение.

– Атам, – произносит он.

Пятое

Твоего носителя зовут Анакреон. Ты никогда не знал подобных ему – ни в древнем

прошлом твоего создателя, ни во время пути, которым следовал среди звезд. Его

сформировали кровь, разрушенная вера и утраченные мечты. Он – заблудший сын с

новообретенной целью, он сродни тебе: оружие, которое обратят против его творца.

Анакреон видит в тебе красоту, какую может найти в клинке только убийца.

Ты убиваешь для него. Убиваешь во имя сил, которые шепчутся на границе снов. Тебе

ведомо благословляющее прикосновение многих рук: Кор Фаэрона, Эреба, Сор Талгрона.

Они называют тебе имена – те, которые некогда шептал Гог, пока ты спал в его ладони.

Твоя острота пробуждается. Это тень, отбрасываемая светом забранных тобой душ. Твое

лезвие грезит о порезах, о кровопролитии, о рассечении плоти. Этот путь всегда был

твоим, он таился в твоем черном средоточии с тех пор, как ты впервые появился из земли.

Это не откровение. Это истина.

Ты убиваешь Анакреона на Риголе.

Избранники Пепла спускаются с пылающего неба, словно ответ на мольбу об отмщении.

Их прыжковые ранцы воют, втягивая наполненный дымом воздух и выдыхая его в виде

синего огня. Серые доспехи покрыты пылью пепла мертвых миров. Внизу, в крутящемся

пламени, Атенейский Анклав. На взвихряющихся ветрах огненных бурь кружатся

обрывки обугленного пергамента. Копоть покрывает белые купола и каменные

колоннады, словно обгорелая кожа на обнажившихся костях. Над обреченным городом

вместе с дымом поднимаются вопли и звуки паники.

Оказавшись на уровне крыши, Анакреон стреляет из ручных огнеметов. Два оранжевых

языка цвета расплавленного железа тянутся к земле. Спустя секунду огонь открывают

остальные члены отделения. Они разом отключают тягу прыжковых ранцев и падают

сквозь преисподнюю. Внутри доспеха Анакреон моргает, убирая руны температурной

тревоги. Жар просачивается сквозь его броню. На миг поддавшемуся слабости воину

кажется, что он и есть огонь, что они одно целое.

Несущий Слово не ищет удовольствия, однако в этот момент он практически чувствует

его.

Анакреон падает в центр мощеного двора, и от точки удара разлетается волна осколков

плит. Он шепчет молитву, слова замедляют биение обоих его сердец. Анакреон

поднимается с корточек, вскидывая огнеметы и описывая ими спираль. Визор потускнел

почти до черноты. Вокруг приземляются братья, и от их прибытия сотрясается земля. Они

встают и шагают вперед, бесшумно по сравнению с ревом пламени.

Невероятно, но в руинах города-библиотеки еще есть живые люди. Анакреон и его братья

кажутся им черными силуэтами, возникающими из ада. На мгновение они вспоминают

старые, как само человечество, истории о мстящих ангелах, посланных разгневанными

божествами. И это совершенно точно.

Мало просто разрушить – те, кто не преклонил колен перед истиной, должны заплатить за

свою надменность. В этом цель Анакреона, подлинное выражение его сущности. Он –

ангел праведного уничтожения, губитель цивилизаций. Ты при нем, покоишься в

адамантиевых ножнах на бедре. В его руке ты вкушал смерть множества миров и убивал, чтобы благословить погребальный костер.

Это не просто война, это ритуал. То, ради чего ты был создан. Сегодня ты заберешь жизнь

и коснешься пепла.

Выжившие открывают огонь. Сплошныее заряды со звоном отскакивают от брони

Анакреона, сбивая копоть и краску. Воин продолжает шагать вперед.

Перед ним здание с колоннами на фасаде. Белый камень от дыма стал тускло-серым.

Взрывы сорвали крышу, но строение не горит. Пока не горит. В разбитых окнах и между

громадными колоннами со сбивчивым перестуком появляются дульные вспышки.

Анакреон останавливается в десяти шагах от здания. Огнеметы в его руках гаснут, оставляя лишь синие дежурные огоньки. По обе стороны от него замирают братья, а он

пристегивает огнеметы к бедрам и медленно снимает шлем с головы. Воздух наполнен

горячим пеплом и смрадом прометия, которые накатываются на неприкрытое лицо. Воин

поднимает глаза на здание, медленно поворачивая татуированную голову и

последовательно отмечая все точки ведения огня.

– Фосфекс, – тихо произносит Анакреон.

Ксен выступает вперед и опускается на колени, чтобы отстегнуть с поясницы

бронированную емкость. Это черный цилиндр из начищенного металла размером с

человеческую голову. Ксен поднимает фосфексовую бомбу осторожно, словно мать, которая баюкает новорожденное дитя.

Арун Ксен определенно избран для великих свершений. Его выделило око Эреба, и ему

суждено подняться высоко. То, что он носит орудие столь абсолютного, священного

опустошения – лишь один из знаков этой благосклонности.

Анакреону не нравится Ксен. Он не стал бы утверждать, что ненавидит его, просто

считает, что оказываемое тому покровительство не слишком заслужено. Несущий Слово

предпочел не делиться своей неприязнью с кем-то еще – как показали недавние события, это было бы неразумно.

Ксен склоняет голову над черным цилиндром, и Анакреон слышит в воксе его голос, шепчущий молитву. Затем он поворачивает верхушку цилиндра и бросает его в одно из

окон здания.

Изнутри выплескивается маслянистая вспышка. Спустя один удар сердца раздаются

вопли.

За ними следует всепожирающее пламя. Оно расползается по зданию, словно рой

насекомых. Льется из окон и змеится вверх по колоннам. Распространяясь, пламя воет и

потрескивает с ликованием пиромана. Камень здания начинает деформироваться, будто

тающий лед. Анакреону приходится моргать, чтобы огонь не повредил глазам. Стрельба

прекращается, и остается лишь крик, который издает терзаемый камень,

раскалывающийся в немыслимом пекле.

Ты покидаешь ножны на боку Анакреона. Город мертв, однако требуется последняя

смерть, последний акт ритуального убийства.

Единственный, кто остался в живых внутри здания – старик. Из его глаз сочится гной, от

лицо остались красные останки. Под когда-то синим одеянием скрыто дряхлое тело из

слабой плоти с выпирающими костями. Прежде чем здание рушится, Анакреон

вытаскивает человека наружу и опускает тело на мощеную улицу. Он действует

аккуратно, практически деликатно.

Человек давится и изрыгает пенящуюся кровь с вкраплениями копоти.

– Мы были… согласными… – задыхается старик.

Анакреон и его братья молчат. Просто смотрят, как мужчину тошнит, и тот хватается за

грудь.

– Мы были согласными! Мы придерживались Имперской истины. Мы верны. Невиновны.

Ты движешься вперед в руке Анакреона. Воин опускается на колени. Его голос тих и

почти печален.

– Да, были.

– Так… почему?

– Из-за вашей невинности, – произносит Анакреон. Он протягивает руку и мягко касается

скальпа человека. Волосы сгорели, и на темени видна выцветшая татуировка в виде

двуглавого орла. Человек трясется, обхватив себя руками, словно пытается согреться.

Анакреон наклоняется и целует его в лоб:

– Однажды человечество поймет.

Ты поднимаешься над стариком, острие направлено вниз, готовое ударить.

Обваренную плоть изуродованного лица пересекает трещина улыбки. Приложенные к

сердцу руки раскрываются, словно цветок, демонстрируя прижатую к груди тускло-

зеленую сферу.

Анакреон успевает удивленно моргнуть, прежде чем плазменная сфера детонирует. Взрыв

отрывает воина от земли, перегревая окружающий воздух и одинаково уничтожая плоть, металл и камень.

Спустя мгновение он с грохотом валится на спину, и ты выпадаешь из его руки.

Проходит несколько секунд, прежде чем то, что осталось от Анакреона, пытается

подняться. Левой руки и половины торса больше нет, горячие черви остатков плазмы еще

вгрызаются в керамит и плоть. Лицо свисает с черепа, мясо прогорело до кости. Доспех

лязгает, словно заклинивший часовой механизм.

Анакреон видит тебя и ползет. Он не кричит, хотя боль такая, что берет верх даже над

легионером.

Несмотря на его сверхчеловеческое упорство, это рука Ксена сжимается на твоей рукояти, поднимает тебя в воздух и стряхивает с клинка тонкий слой осевшего пепла.

Анакреон поднимает на него глаза.

– Жертвоприношение… – хрипит он. Его взгляд перескакивает на тебя, а затем на

бесстрастные изумрудные линзы глаз Ксена.

Ксен кивает – он понимает. Они прибыли сюда для подготовки, ритуального этапа в

процессе, который разворачивался четыре десятилетия. В подобных планах не бывает

незначительных элементов. Здесь должно произойти жертвоприношение, дар

погребальному костру. Ксен знает об этом, пусть даже не знает тебя. Он опускается на

колени возле Анакреона. Ты скользишь, лезвие замирает у горла Анакреона, и рука воина

приподнимается, охватывая руку Ксена.

Они оба держат тебя. Анакреон делает последний вдох и шепчет благословение, которое

повисает в воздухе, темнее дыма и тоньше тумана.

Затем ты забираешь его душу.

По ту сторону покрова реальности тень твоей остроты делает глубокий глоток и

стряхивает свои грезы.

Шестое

Вращаясь, ты падаешь из руки Ксена на блестящую от масла палубу. Твоя рукоятка

ударяется об изъеденный коррозией металл, и ты снова подскакиваешь в воздух,

пролетаешь немного и останавливаешься.

Два человека не шевелятся. Они оба исхудали от голода. Их плоть покрыта рубцами от

бича, а кожа на руках, спине и груди проткнута иглами. Они ждали этого момента. Он был

их целью на протяжении всех месяцев проверок и испытаний болью. Были и другие –

мужчины и женщины, которые обнаружили истину, таящуюся за фасадом реальности.

Люди, которым было мало обыденной, мимолетной силы. Каждый из них нашел ответы и

был благословлен, однако они хотели большего.

Они хотели возвыситься. Стать маджирами.

Теперь осталось лишь двое, которые стоят посреди круга тусклого света в трюме

безымянного звездолета.

Оба готовы.

Один из людей бросается вперед со скоростью удара кнута. Он лыс, рот на худом лице

широко раскрыт. В темноте блестят крючковатые стальные зубы. Его зовут Джукар, однако это не подлинное имя, от него он отказался давным-давно. Ты выскальзываешь из

его сжимающихся пальцев. Пинок второго человека попадает Джукару в живот.

Джукар вскрикивает, когда ребра трескаются, и прежде, чем он оказывается в состоянии

двигаться, ему в бок приходится еще один удар ногой. Он перекатывается и снова тянется

к тебе. Ты касаешься его пальцев, так маняще близко…

Другой человек прыгает на Джукара, словно кот, под его тонкой кожей выступают сухие

мускулы. Джукар чувствует, как его оплетают конечности, и судорожно хватает воздух.

Ржавые шпильки вырываются из проткнутой кожи, брызжет кровь. Джукар силится

стряхнуть противника. Тот прижимается плотнее, сжимая рукой горло Джукара.

Джукар кричит и снова перекатывается. Хватка другого человека разжимается, и Джукар

выскальзывает на свободу. Он в последний раз ползет к тебе по палубе, оставляя на полу

полосу крови.

Ты находишь его руку. Второй человек снова шагает вперед, но на сей раз ты

поднимаешься ему навстречу.

Ты скользишь сквозь его кожу и мышцу, пока не натыкаешься на кость. Человек

отшатывается назад. Твоя рукоять торчит из плоти его бедра. Какую-то секунду крови нет, а затем она начинает просачиваться вокруг клинка – сперва по капле, а потом красным

потоком. Джукар глядит на человека, крючковатые металлические зубы скалятся в

наполовину торжествующей, наполовину ошеломленной ухмылке.

Во мраке за пределами круга света Ксен шевелится, издавая урчание сервоприводов, однако не двигается. Он видит то, что упустил Джукар.

Второй не побежден. Еще нет. Вовсе нет.

Джукар поднимает глаза, и улыбка угасает у него на губах. Второй человек стоит прямо, его темные глаза блестят. Кожа побелела, а на челюсти подергиваются мускулы, однако

он выглядит чрезвычайно живым. Сконцентрированным. Возможно, таким, как сам

клинок.

Он осторожно тянется вниз и вытаскивает тебя из бедра. По ноге человека бежит свежая

кровь. Кажется, он ее не замечает.

Джукар издает рычание и прыгает вперед. Ты рубишь вверх и поперек.

Джукар оступается, а затем падает на колени. Его руки нащупывают горло, на котором

улыбается новый кровавый рот. Он падает, заваливаясь в растекающуюся лужу красного

цвета артериальной крови.

Второй человек наклоняется и размазывает по твоему клинку еще больше крови. Та греет

смертоносное лезвие.

Человек продолжает стоять на коленях возле Джукара, а вперед выходит Ксен.

– Поднимись.

Человек встает, внезапно лишившись сил от пережитого. Его зовут Криол Фоуст, и он

проделал долгий, многолетний путь, чтобы оказаться здесь. Ксен смотрит на него, на

свежеокрашенном металле шлема светятся зеленые линзы.

Ты поднимаешься в раскрытых ладонях Фоуста, клинок все еще блестит от кровавого

благословения. Фоуст склоняет голову, поднося тебя обратно своему хозяину.

Ты чувствуешь прикосновение Ксена, жизненная сила в его жилах столь насыщенна и

близка. Ты жаждешь его душу, однако он, похоже, ощущает это и отводит руку.

– Маджир, – произносит Ксен. От этого слова, произнесенного вслух, Фоуст начинает

дрожать. – Доверенный. Клинок твой.

Ксен разворачивается и уходит прочь. Только тогда Фоуст падает на пол.

Ты остаешься у него в руке, когда он проваливается в сны о падающих звездах и

умирающих мирах.

Седьмое

Калт. Пока ты на боку у Фоуста, это слово кружит вокруг тебя. Он произносит его с

почтением, словно называет святилище или завершает благословение. Теперь события

разворачиваются быстрее, они ускоряются к одной точке. Ты остаешься рядом с Фоустом.

Ему кажется, что ты прекрасен. Порой он мысленно общается с тобой. Он не думает, что

ты его слышишь. Его понимание ограничено. Ты слышишь слова, которые резонируют в

твоих острых, как бритва снах: Октет, Ушметар Каул, Ушкул Ту.

Поднимается буря. Она говорит с тобой, как некогда говорила с Гогом, будучи лишь

слабым ветерком. Фоуст тоже ее чувствует, однако постоянное жужжание его грез не дает

ему узреть простоту грядущего. Он не в силах увидеть нити судьбы, тянущиеся в прошлое

– миллиарды событий, которые привели к этому моменту, к первому штриху

окончательной расплаты.

Его душа слепа, как и у всех.

Ты убиваешь на Калте. Погружаешься в шею жертвователя. Ты вбираешь толику его цели

и соприкасаешься с ритуалом, который вот-вот завершится. Вкус похож на кровь твоего

создателя. Похож на начало.

Есть и другие смерти, однако они не имеют значения. Грядет нечто большее. Ты

чувствуешь это в дымке будущего, словно манящее обещание. Где-то за горизонтом

времени есть один разрез – миг идеальной, ритуальной остроты. Теперь ты практически

видишь свой путь к этой концовке, возвращение туда, где все началось.

На Калте есть множество подобных тебе: зубцы черного вулканического стекла, клинки

из металла и камня. Однако все они не столь стары, ни один из них не повторил твой

извилистый путь сюда.

Да, ты чувствуешь путь, и он пролегает не в руке Фоуста.

Ты должен оставить его. Ты убьешь его. Путь всегда был таким с самого мига твоего

рождения под солнцем более дикой, но и более доброй эпохи.

Ты пускаешь кровь из пальцев Фоуста, пока тот хохочет в пылающее небо.

– Ушкул Ту! Ушкул Ту! – выкрикивают мужчины и женщины вокруг него, по их щекам

текут слезы радости, однако для тебя эти созвучия лишены смысла, а горящее небо – лишь

пустое свечение. Ты сыграл свою роль в создании этого момента, но у тебя иная цель.

Скоро ты найдешь другую руку.

Возможность предоставляется на посадочной площадке у черной загрязненной воды.

Мужчина поливает лазерным огнем группу невежественных сородичей Фоуста. Он

убивает их с эффективностью, которая кажется почти поразительной, если принять во

внимание его скромную, невыразительную наружность. Он двигается с усталой

быстротой, как воин. Двигается как тот, кто сражался всю свою жизнь. Возможно, даже

дольше.

Однако он не заметил Фоуста.

Тот бросается вперед. Ты у него в руке, тянешься забрать душу солдата. Фоуст не

обращает внимания на сгорбленную механическую фигуру, которая неподвижно стоит

рядом с ним. Это просто старый погрузочный сервитор, вероятно, оставшийся после

постановки судна в док.

Фоуста отделяет от спины солдата всего один шаг. Ты поднимаешься, острие готово

ударить вниз.

Механическая рука врезается в висок Фоуста. Он падает, и ты выскальзываешь из его

руки. Фоуст обливается кровью, но он не мертв, хотя тебе и известно, что вскоре ты

убьешь его.

Стрельба стихает, вливаясь в полотно звуков, которое покрывает умирающий город.

Ты чувствуешь, как вокруг тебя сжимаются пальцы. Они чем-то знакомы, как будто рука

протянулась из воспоминаний. Это солдат.

Большинство знакомых зовут его Оллом Перссоном, хотя это его ненастоящее имя. Стало

быть, он тоже загадочное существо, как и многие из тех, с кем ты шел по пути. Возможно, потому-то он и кажется знакомым. Ты ждешь, когда он наклонится и разберется с

Фоустом – ждешь вкуса крови, которая отмечала каждый этап твоего бытия, крови, которая всегда освящала твое странствие.

Однако солдат встает и оставляет Фоуста на палубе. Что-то пошло не так.

Ты падаешь в набедренный подсумок, и твоя тень извивается от злобы и жажды. Твоей

остроте необходимо питаться. Ты чувствуешь себя неполным, однако не можешь ничего

сделать. Фоуст умрет, ему снесло половину черепа, а кровь стекает в забитую пеплом

воду, но это не удовлетворит твою жажду.

Ты все еще голоден.

Солдат несет тебя через темные воды к берегу из черных камней. Здесь тени сильны, пелена между ними и тусклым светом реальности истончается. Эхо твоего лезвия так

близко, что вы почти едины – сон об остроте и кромка каменного клинка.

Солнца нет. Ты родился под солнцем. Впервые познал кровь под солнцем. Здесь ночь

твоего бытия, подлинная тьма, которая всегда ждала за горизонтом. Ты прибыл. Здесь ты

больше, чем нож. Ты – атам, и твое предназначение тянется за тобой во времени, словно

мерцающий плащ из влажной кожи и сухих костей. Здесь твое место, то место, где тебе

всегда было предназначено оказаться.

Ты вновь ложишься в руку солдата. Он не тот, кем кажется. Он – порождение времени и

судьбы. У него есть значение, которого он не выбирал и не понимает. Он похож на тебя.

Солдат делает в воздухе несколько разрезов. Твое лезвие и твоя тень поют друг другу.

Он шепчет молитву. Просит прощения.

Ты рассекаешь покров вселенной и в его руке проходишь в место, где так долго спала твоя

тень.

Восьмое

Не факт, что ты доберешься сюда, как не было фактом и то, что именно ты сыграешь эту

роль. Были и другие – ножи и кинжалы, сделанные из железа, из стали, из холодной ночи.

Это мог быть любой и ни один из них. На каждом шаге судьба могла изменить твой путь, оставить тебя очередным куском исторического мусора, выброшенного на берег времени.

Судьба существует только в ретроспективе, но теперь путь проложен и, хотя это может

занять долгое время, должен закончиться, как должно закончиться все.

И я жду тебя.

***

Зовите нас безумцами, зовите фанатиками. Зовите предателями. Зовите чудовищами, если

хотите. Это все не имеет значения! Вы вершите суд, словно падшие монархи древности, но не видите вселенской истины, и ад пришел покарать вас за невежество. Каждая смерть, каждая казнь нужна лишь чтобы питать бурю! Отправьте же меня на встречу с моими

темными повелителями! Время Тринадцатого прошло! Смерть Жиллиману и ложному

Императору! Смерть…

Неотмеченный

Дэн Абнетт

Нельзя войти в одну и ту же реку дважды,

Ибо всякий раз это другая река и другой человек.

– приписывается древнему Гераклиту

[отметка: –?]

Его знают под именем Олл. Так он представляется. Некоторые в общине на Калте

называли его Богобоязненным, поскольку в лишенную богов эпоху он до сих пор хранил

старую веру.

Вместе с Оллом путешествуют пятеро людей. Они тоже начинают верить в то, что видели: богов, демонов, небеса, преисподние, апокалиптическое пламя и молнии из веры былых

времен, которые в конечном итоге оказались реальностью.

Его долго звали Оллом Перссоном. Олл – это сокращение от «Олланий».

Его звали Оллом Перссоном дольше, чем кто-либо из его товарищей по странствию в

состоянии представить.

[отметка: –?]

Они вшестером направляются вглубь страны, карабкаясь по откосам и каменистым

гребням, которые кажутся выше облаков. Не потому, что облака низко, а потому, что

гребни имеют невероятную высоту. На Калте нет таких гор. Они больше не на Калте.

Всем это известно.

Странники идут около двух дней. Сложно сказать точно. Нет ни ночи, ни дня. У Зибеса

есть старый наручный хронометр, стрелки которого постоянно крутятся назад. У Рейна с

Кранком армейские часы, стальные циферблаты на прорезиненных черных ремешках.

После того как они прошли через разрез, циферблаты ничего не показывают: ни

временных отметок, вообще никакого времени, ничего, только светящиеся символы «-- :

--», которые то вспыхивают, то гаснут.

В долине внизу, под облаками, гремят трубачи. Путники видели их только издали. Кранк

прозвал их «трубачами», когда путники впервые услышали грохочущие звуки. Кем бы ни

были трубачи на самом деле, они, вероятно, слишком древние, чтобы у них было

человеческое название.

– Продолжаем идти, – говорит Олл Перссон. – Двигаемся.

[отметка: –?]

В тот день, когда Калт умер, а XVII Легион совершил предательство и ритуально убил

планету, Олл Перссон взял нож и проделал дыру во вселенной.

Он прорезал отверстие, словно щель в боку палатки, провел сквозь нее пятерых и тем

самым спас их. Альтернативой было остаться на Калте и встретить настолько

мучительную, страшную и абсолютно жестокую смерть, что ее невозможно вообразить.

XVII обратился против Империума. Они вырезали мир, убили своих братьев,

расправились с миллиардами невинных и плюнули ядом в лицо Бога-Императора.

Чтобы помочь себе совершить эти преступления, XVII привел с собой… что? Что они

привели с собой? Единственное подходящее человеческое слово – «демон», однако оно

едва ли подходит. У тех существ, которых XVII привел на Калт, есть нечеловеческие

имена, но никому из путников не хочется их знать.

Все пятеро – двое солдат Имперской Армии, рабочий, девочка и сервитор – предпочли бы

поскорее забыть большую часть из уже известного, чем узнать новое.

На Калте они видели такое, что зрелище того, как Олл Перссон прорезает щель во

вселенной при помощи зазубренного ножа-атама, показалось им почти нормальным.

Он спас их. Забрал с собой с гибнущей планеты. Они не стали утруждаться, спрашивая, куда он направляется и как узнал о таком способе путешествовать.

Они доверились ему.

Еще до того как он вынул зазубренный атам и прямо у них на глазах проделал дыру во

времени и пространстве, они подозревали, что Олл Перссон далеко не просто седой

ветеран Имперской Армии, ставший фермером.

Пятеро спутников – это рядовой Бейл Рейн и его друг рядовой Догент Кранк, оба из 61-го

Нуминского, оба зеленые и неопытные; Гебет Зибес, выполнявший сдельную работу на

ферме Олла во время жатвы; Кэтт, девушка, которая занималась тем же и при нападении

XVII получила такую травму, что едва может говорить; и старый тяжелый

сельскохозяйственный сервитор Олла Графт, который может называть его исключительно

«рядовой Перссон».

– Рядовой Перссон? Кто мы теперь, рядовой Перссон? – спрашивает Графт. Они тащатся

вверх по сухому каменистому откосу, сбрасывая сорвавшиеся камни на облако внизу.

Аугметический голос Графта напоминает гулкий, плохо настроенный вокс.

– Мы выжившие, рядовой Перссон?

Олл качает головой.

– Нет, Графт, – отзывается он. – Мы паломники.

[отметка: –?]

Трубачей слышно лучше. Они приближаются.

[отметка: –?]

Встает солнце, местная звезда. Оно пылает синевой в небе цвета оникса. Это не солнце

Калта – не Ушкул Ту, жертвенная звезда, в которую колдуны XVII превратили калтское

светило.

Это другое солнце в другой системе, в другой части мира. Они вшестером шли два

неотмеченных дня и оказались на другом краю галактики.

Путешествие только начинается.

Олл достает тетрадь, маятник и компас. Два последних предмета он хранит в старой

жестянке из-под листьев лхо. Компас выглядит серебряным и похожим на человеческий

череп. Строго говоря, ни то, ни другое не правда. Олл откидывает серебристое темя и

смотрит на циферблат. У него есть часовая лупа, чтобы видеть крошечные надписи.

Маятник кажется сделанным из гагата, но это не так. Он теплый на ощупь.

И то и другое дал Оллу старый друг, чтобы помочь отыскивать путь.

Тетрадь наполовину исписана плотными записями. Это его почерк, но он изменялся с

годами, поскольку этих лет прошло очень много. Сзади есть таблица. Олл разворачивает

ее. Это сделанная двадцать две тысячи лет назад копия таблицы, которой на тот момент

уже было двадцать две тысячи лет. Эти временные промежутки кажутся огромными и

невероятно точными, но Олл может быть точен. Он присутствовал при создании копии.

Он сам сделал ее на Терре.

На таблице изображена роза ветров, ориентированная по сторонам света. Олл поднимает

маятник над компасом, заносит в тетрадь метрическую взаимозависимость обоих

инструментов и сверяется с таблицей.

– Африкус, – сообщает он.

– Что? – переспрашивает Зибес.

– Нам нужно сменить направление, – говорит Олл.

[отметка: –?]

Горные ветры, словно змеи, обвиваются вокруг хребтов и откосов. Ветер сопровождается

постоянным дождем, который по вкусу напоминает кровь.

– У дождя вкус крови, – произносит Бейл, приложив палец к губам.

– Тогда не пробуй его на вкус, – отвечает Олл.

– Дело говорит, – замечает Кранк. Он смеется, демонстрируя, что все еще пребывает в

бодром настроении. Это в его духе называть трубачей «трубачами». Он просто пытается

поддерживать настроение.

Не помогает.

Бейл крепко сжимает свое оружие. Это придает ему уверенности. Придает больше

уверенности, чем шутки его друга Кранка. Оружие надежно, это последняя надежная вещь

в мире, что бы это ни был за мир.

Оружие – лазерная винтовка Имперской Армии с деревянными прикладом и отделкой, а

также синими металлическими накладками. Она чистая и совершенно новая. У Бейла есть

вещевой мешок с магазинами к ней. Это не то дешевое, подержанное оружие, которое ему

выдали вначале.

У Кранка такое же безупречное оружие. Как и у Зибеса, но тот вооружен укороченным

карабином с компоновкой «буллпап»*. У Кэтт компактный автопистолет. Все их оружие

из одного и того же места.

Это произошло сразу же после того, как они шагнули внутрь и покинули Калт. Покинули

тот окутанный ночью калтский пляж, где воздух звенел от далекого уханья и воя существ, которых они во имя сохранения рассудка называли демонами. Это было первое место, куда Олл привел их, сделав в мироздании еще один разрез. Низина, болото. Ранее там

произошла битва, жуткая скоротечная схватка в заросших тростником рвах и затопленных

каналах. Повсюду лежали тела двух– или трехдневной давности, которые чернели и

раздувались на жаре. Ни Бейл, ни Кранк не опознали по растягивающейся и рвущейся

форме подразделение Имперской Армии, которое несло бы службу на Калте.

– Это не Калт, – сказал им Олл. – Другое место, другое время. Не спрашивайте. Я этого не

знаю.

Он наклонился и подцепил с распухшего горла несколько жетонов.

– Одиннадцатый Мохиндасский, – произнес Олл и вздохнул. – Одиннадцатый

Мохиндасский. Господи. Уничтожены все до единого нефратилами на Дьюрнусе в шестой

год Великого крестового похода.

– Это было больше двух веков назад, – сказал Бейл.

– Трупы свежие! – воскликнул Кранк. Он глянул на раздутый мешок мяса у себя под

ногами и пожал плечами. – Ну, относительно свежие. Им день. Может два.

– Так и есть, – сказал Олл, вставая.

– Но… – начал было Кранк.

– Как я и говорил, – произнес Олл, – другое место, другое время.

Они посмотрели на него.

– Не я все это устроил, – пожал он плечами. – Я просто живу в этом, как и вы. Сверюсь с

компасом. Возможно, нужно будет снова изменить направление.

– Почему ты доверяешь этому своему компасу? – поинтересовался Зибес.

– А с чего бы мне ему не доверять? – ответил Олл. – Это компас самого Господа.

Кэтт глядела на тела, устилавшие землю, ручьи и канавы.

– Мы должны остановиться, – сказала она. – Должны их всех похоронить. Они

заслуживают уважения.

Она говорила всего второй или третий раз на их памяти, и все уже начинали понимать, что

Кэтт высказывается редко, но искренне.

– Должны, – кивнул Олл. – Бог свидетель, ты права, но это другое время и другая война.

Поверь мне, девочка. Близится ужасная тьма, и после нее будет много, очень много

мертвецов. Оставшихся в живых не хватит, чтобы их похоронить, даже если копать день и

ночь. Все, что мы можем делать – продолжать идти и сражаться за живых. У нас нет

времени на заботу о мертвых. Прости, но это факт.

Кэтт было заплакала, но кивнула. Они начали видеть искренность в ее редких

высказываниях, а она начала ценить его честность.

Олл снова наклонился, снял магазин с перевязи трупа и проверил, подходит ли тот к его

старому табельному оружию.

– Вооружайтесь, – сказал он, наполняя сумку боеприпасами.

Все замешкались.

– Давайте, – произнес Олл. – Там, куда направляются эти несчастные, им не понадобится

оружие. Нам оно нужнее. Кроме того, это новые модели. Партия для Крестового похода, совершенно новая. Им всего два-три года, это не то отремонтированное дерьмо, которое

выдавали в Нумине. Нам повезло. Там, где мы сейчас находимся, нам достается самое

лучшее и новое вооружение из возможного. Так что разбирайте.

Они согласились. Бейлу пришлось взять пистолет для Кэтт и убедить ее, что прикасаться к

нему будет правильно. Что прикасаться к нему «окей». Слово «окей» было странным, но

его использовал Олл Перссон, и они уяснили, что оно означает «все в порядке».

Олл стоял в стороне и чувствовал запах ветра. Он размышлял о том, что только что сказал.

Нам повезло. Там, где мы сейчас находимся, нам достается самое лучшее и новое

вооружение из возможного.

– Чертовски повезло, – тихо обратился он к ветру. – Кто же позаботился, чтобы мы сюда

свернули?

Прикрепленный файл ollanius.jpg ( 59.66 килобайт ) Кол-во скачиваний: 106

Олл Перссон и его выжившие товарищи на поле боя Дьюрнуса.

[отметка: –?]

Из невидимых долин внизу раздается грохочущий звук, издаваемый трубачами. Всем

известно, что лучше уходить.

– Ты не можешь сделать еще одну дырку? – спрашивает Зибес, стирая с лица дождевую

воду.

– Дырку? – переспрашивает Олл, нахмурившись.

– Разрез… Этим твоим ножом? Скверная переделка, верно? Не делай вид, будто это не

так.

Олл Перссон пожимает плечами.

– Не такая скверная, как на Калте.

Он собирается сказать что-то еще, но прикусывает язык. Снова слышно трубачей – они

звучат зловеще, словно вмешательство самого мироздания.

– Я не могу просто резать там, где мне нравится, – произносит Олл, делая жест рукой, словно держит атам. – Это работает не так. Я должен находиться в правильном месте и

делать правильный разрез. Места соприкасаются самым странным образом. Я рассекаю

покров одного, и мы входим в другое.

Все смотрят на него.

– Это сложно. Даже не вполне научно. Давным-давно кое-кто научил меня основам.

– Кто? – интересуется Зибес.

– Как давно? – задает Кэтт более верный вопрос.

– Неважно, – отзывается Олл, не давая ответа никому из них. – Суть в том, что это не

вполне наука. Кроме того, тот, кто учил меня основам… он говорил, что делать подобное

ужасно, и никто на это не пойдет, если только есть выбор.

– Потому что от этого зависят жизни? – спрашивает Бейл.

Олл качает головой.

– Нет, – произносит он, – причина важнее.

Он снова начинает шагать, с хрустом взбираясь по откосу в угасающем свете. Он

понимает, что сказал слишком много и обескуражил их. Солдату-ветерану внутри него – в

сущности, внутри него несколько солдат-ветеранов – известно и другое. В подобных

«переделках» хороший командир не станет пренебрегать боевым духом. Он не в силах

забрать уже сказанное назад, но может подбодрить спутников, добавив больше.

Подбодрить или отвлечь.

– Ветры, – произносит он. – В них ключ. Ключ ко всякому путешествию, как вам скажет

любой мореплаватель. Следуйте за ветрами туда, куда они дуют.

Он вновь бросает на них взгляд.

– Не за этими ветрами, – говорит он, поднимая руку и чувствуя, как между пальцев

струится холодный горный воздух. – Я не имею в виду движение воздуха, а подразумеваю

изначальные ветры, ветры эмпиреев, которые колышут и вздымают океан вечности.

Олл шагает дальше.

– Я пользуюсь названиями романиев, – говорит он, – потому что так меня учили. Прямо

сейчас мы следуем за Африкусом туда, куда дует этот ветер. Это юго-запад. Потому-то

романии и назвали его Африкус. Однако грекане знали его под именем Липс, а франки

именовали Вестестрони.

Он снова оглядывается на них.

– Понимаете?

Кранк поднимает руку, словно ребенок в школьном классе.

– Да? – спрашивает Олл.

– Я хотел спросить, кто такие романии? – произносит Кранк.

Олл вздыхает. Он размышляет, есть ли время для этого ответа, и сомневается, поскольку у

них вообще ни на что нет времени.

– Не бери в голову, – говорит он.

– Итак… мы следуем за ветром, за этим Акрифусом, – произносит Бейл Рейн.

– Африкусом, – поправляет Кэтт.

– Ну да, за ним, – продолжает Бейл. – Следуем за этим ветром… куда?

– Туда, где сделаем следующий разрез. В следующее место, где покров между мирами

тонок.

– При условии, что до этого нас не догонят трубачи? – интересуется Кранк. Он смеется, и

ветер уносит прочь визгливое «ха-ха-ха».

– Пожалуй, – отвечает Олл.

[отметка: –?]

Они спят под скальной складкой неподалеку от вершины хребта. Олл сидит, неся стражу.

Ему хочется двигаться дальше, но он понимает, насколько они устали. Им нужна пища.

Нужна вода, у которой нет вкуса крови. Нужен сон. Им нужен хороший и точный разрез, который уведет их прочь от трубачей.

В мыслях Олла они называются не трубачами. Последний раз он встречал нечто подобное, существ той же породы, много жизней тому назад в Кикладе, их звали сиренами. Просто

другое слово, ничем не лучше и не хуже, чем «трубачи». Единственное, что тогда знал

Олл – и с чем согласился Ясон – создания были родом не из Киклады. Им было там не

место, как трубачам не место здесь. Они были откуда-то еще, и место не имело ничего

общего ни с этим, ни с каким-либо еще миром.

Они были словно сырость или гниль, просочившиеся извне сквозь стену.

Издаваемый ими шум сводил людей с ума, если слушать достаточно долго. Заставлял

забывать себя, забывать…

[отметка: –?]

Олл просыпается. Он не знает, на сколько отключился. Час? Всего несколько минут?

Остальные продолжают спать мертвым сном. Под скалой холодно, как в склепе. Вокруг

темно и слышен только стук дождя.

Он видел сон. Остатки сновидения до сих пор застряли в сознании, словно осколки в

коже: резкий и полный жизни свет солнца на движущейся воде, свет искрится, вода

зеленая, словно стекло. Корабль горделив, его будут помнить так долго, что он станет

мифом. На носу нарисовано око, обычный символ в те дни. Такие были на всех боевых

галерах Срединного Моря.

С палубы слышен смех. Олл чувствует на своей голой загорелой спине горячие лучи

солнца. Он слышит, как Орфей играет какую-то мелодию, которая сдержит шум,

издаваемый сиренами.

В этом сне, в этом воспоминании славная жизнь. Это были лучшие дни и приключение

лучше, чем то, которое на него теперь взвалили. Это новое, неотмеченное странствие, прорезание пути из одного мира в другой – его не запомнят. Оно не войдет в легенду, как

то, долгое плаванье в Колхиду и обратно. Это путешествие даже не пробудет в памяти

столько, чтобы было что забывать.

Впрочем, оно может быть более важным. Более важным, чем любое из приключений, которые он предпринимал за всю свою жизнь.

За все свои жизни.

Олл осознает, что размышляет об этом, как о своем последнем странствии, последнем

приключении. Осознает, что ждет финального подвига, акта завершения, последнего

отважного выхода на закате своих дней. Вот только по всем меркам предполагается, что

он должен жить вечно, если только его жизнь не прервет чье-то вмешательство.

Так откуда же этот фатализм в мыслях?

Последние осколки сна все еще с ним. Око на носу корабля глядит сурово и неотрывно.

Оно подведено сурьмой и прекрасно, словно чарующие глаза Медеи, но при этом и

ужасно. Одно око. В нынешние дни этот символ несет совсем иной смысл. Олл видел его

в своем последнем сне, когда к нему явился Джон и показал Терру, объятую огнем. Это

проклятое око и есть та причина, по которой путешествие станет последним.

– Будь ты проклят, Джон, – шепчет он.

Олл встает, растирая кисти и руки. Им нужно идти, продвигаться. Они слишком долго

лежали. Слишком замерзли и промокли, потеряв чересчур много тепла.

И трубачи смолкли. Это скверный знак.

– Вставайте! – произносит Олл, пытаясь разбудить их. У него немеют руки. Очень темно.

– Давайте же, вставайте! – кричит он. – Нам нужно двигаться.

Никто не шевелится, кроме Графта, который активируется от звуков голоса Олла.

– Рядовой Перссон?

– Разбуди их всех. Мы должны идти, – говорит Олл.

Что-то проносится по камням во мраке снаружи.

У Олла немеют руки, но он берется за свою винтовку.

– Вставайте! – кричит он. По-прежнему никто не шевелится. Олл целится в воздух и

стреляет.

– Просыпайтесь, – говорит он.

Теперь у них нет выбора.

[отметка: –?]

Они все замерзли, промокли и испуганы, вернувшись из неприветливых снов в еще менее

приветливую реальность. Кэтт плачет, но это из-за холода, а не из-за стресса. Кранк тоже

готов разрыдаться, поскольку это все мерзко, и с него хватит. Олл торопит их вверх по

склону, на гребень хребта.

На откосе у них за спиной что-то есть. Трубачи, как предполагает Олл. Даже трубачам

известно, что порой полезнее всего сохранять молчание. Проклятые сирены тоже это

знали.

Гребень высится впереди черным бугром, и это наводит на мысль, что на той стороне

светлее. Возможно, рассвет? Путники забираются наверх и видят бледное, бледно-синее

небо позади. Они переваливают за гребень. Олл посылает Бейла вперед, а сам занимает

место в хвосте, оглядываясь в поисках существ, которые их преследуют. Отдельные

участки темноты двигаются, но не настолько, чтобы прицелиться.

– Помоги нам Господь, – произносит Олл. Он верующий и не ставит божий промысел под

сомнение, но временами думает, что это Бог подверг их всем этим испытаниям. Во всех

священных книгах каждой религии, что он изучал, полно историй о людях, которых

заставляли страдать и терпеть, чтобы достичь спасения.

Теперь его черед стать Иовом, Сизифом, Прометеем, Одином и Осирисом.

Его черед терпеть.

Более того, он страдает не ради собственного спасения.

Олл думает, что после прожитой им жизни он не заслужил новых испытаний.

Путники спускаются по склону и лезут вверх по очередному откосу. Теперь гораздо

светлее. От предрассветного сияния небо впереди стало прозрачным, словно закопченное

стекло. Олла внезапно озаряет ощущение, что они близко к месту, где должны

находиться. Это как лишенной света ночью увидеть низко в небесах одинокую звезду и

понять, что есть куда плыть. Он бросает взгляд назад. На гребне за спиной трубачи. Это

огромные опухшие и массивные двуногие, обладающие длинными, уравновешивающими

их тела хвостами, которые хлещут воздух позади них. Их глотки возвышаются над

головами, словно цветы или насекомоядные растения. Словно механизмы из плоти, которые разветвляются, расширяются и увеличиваются. Они вновь начинают издавать

шум в рассветное небо. Громкость невероятна. Странные влажные выступы и гребешки у

них на головах шевелятся и напрягаются, модулируя исходящие ноты.

– Вперед! – кричит Олл остальным.

Они спотыкаются от шума – шума и вида существ на хребте. Оллу знакомо это зрелище.

Скоро путники утратят способность думать. Где же Орфей, когда он нужен? Хотя бы

пчелиный воск?

Он прижимает приклад своей старой винтовки к плечу и стреляет по трубачам. Видит, как

те дергаются и издают ржание, когда выстрелы выбивают искры из кожистых, покрытых

перьями боков.

Он не рассчитывает убить их. Просто хочет пошуметь. Бейл, Кранк и Зибес

оборачиваются и тоже начинают палить вслед за Оллом. Вскоре четыре лазерных ружья

отвечают трубачам на гребне своим треском. Зибес промахивается даже по таким

крупным страшилищам, но Бейл с Кранком, не несшие действительной службы, только

что из Начального Училища и прошли подготовку с оружием. Их выстрелы ложатся

точно, кучно в цель.

Это не та меткость, которая нужна Оллу, однако это все-таки шум. Близкий визг и треск

четырех пехотных винтовок может заглушить или хотя бы нарушить воздействие звука, издаваемого трубачами. Создавать шум, как Орфей. Они продолжают стрелять. Через

несколько минут некоторые из трубачей разворачиваются, тряся массивными животами, и, переваливаясь, скрываются из вида за гребнем. Их ужалило слишком много жгучих

лазерных лучей, чтобы трубачи хотели остаться тут. За ними следуют и остальные.

«Словно скот», – думает Олл. Словно скот. Они поворачивают, как стадо, как группа.

Уханье стихает за хребтом.

Олл никак не может перестать думать о них, как о скоте. Под «скотом» предполагаются

пасущиеся травоядные, а также более мрачный вариант. Предполагается, что трубные

звуки должны отгонять нечто.

Хищника.

[отметка: –?]

Олл прорезает отверстие, и они шагают туда. На той стороне жарко. Жарко и сухо, словно

в печи. Яркое небо выглядит так, будто его синеву нарисовали, а затем обработали

песком. Странники стоят на дороге: сухом, пыльном тракте.

Они идут около десяти минут, и этого времени Оллу хватает, чтобы понять, что он знает, где они находятся. Олл замечает первый погибший танк – сгоревший Т-62 – и знает, что

дальше они увидят гораздо больше. За один долгий, жаркий день в опаленном конце М2

региональный деспот лишился механизированной и бронетанковой бригад. Сто пятьдесят

танков и бронемашин.

– Почему сюда? – произносит он вслух.

– Кого ты спрашиваешь? – интересуется Зибес.

– О чем ты спрашиваешь? – отзывается Кэтт.

Дорога и вади** за ней покрыты панцирями танков и металлическими остовами. Воздух

пахнет дымом и горелым маслом. Оллу нужны ответы, но спрашивать не у кого. Тут

только высохшие кости.

Раздается крик Зибеса. Они подходят к нему.

В кювете на боку лежит трейлер. Там нагревшиеся на солнце пластиковые канистры с

водой, пищевые пайки, скатки. Что бы ни тащило этот трейлер, ему достался такой

сильный удар, что остались только куски.

Вот почему.

Они уже обезвожены и разгорячены солнцем. Путники берут те припасы, которые могут

унести, и грузят канистры с водой на Графта.

Вот почему.

– Удача, что мы здесь оказались, – говорит Кранк.

Олл куда-то смотрит.

– Чья-то удача, – отвечает он, не отводя взгляда от того, что видит.

Он смотрит на останки еще одного боевого танка. Гусениц нет, катки погнуты. Корпус

почернел и покрыт рубцами, башня наполовину оторвана. Как будто у банки откинули

крышку.

На борту, прямо под эмблемой 18-го бронетанкового, знак. Проклятье, это могла бы

оказаться просто примечательная царапинка от шрапнели, поскольку она почти

нечитаема, однако ее нанесли на металл после того, как корпус сгорел, и сквозь корку

копоти видна голая сталь.

Это слово. Возможно, имя, но оно принадлежит не человеку.

М`кар.

Что означает это имя?

И кто додумался его здесь написать?

[отметка: –?]

Они проводят несколько часов на солнце, двигаясь по мертвой дороге среди остовов

боевых машин. Олл сверяется с картой и компасом и находит следующее место.

– На сей раз недалеко, – говорит он.

– Ты здесь был, так ведь? – спрашивает Кэтт.

Олл гадает, нужно ли отвечать, а затем кивает.

– Что это?

– Это называли 73-м Восточным, – говорит он. – Считалось крупнейшим сражением

бронетехники своего времени.

– Когда это было?

Олл пожимает плечами.

– На чьей ты был стороне? – спрашивает она.

– А это имеет значение? – отзывается он.

– Должно быть, на стороне победителей, – решает она.

– Почему?

– Потому что ты жив, а все эти машины погибли.

– Окей, – кивает он. На сей раз «окей» означает нечто иное. Он смотрит на нее, щурясь в

лучах пустынного солнца.

– Просто чтобы ты знала. Моя жизнь не особо связана с исходом каких-либо битв. Время

от времени мне приходилось бывать на всех сторонах. Победа не влияет на мою жизнь.

Просто она мне нравится, и я стремлюсь к ней, когда есть такая возможность.

– Чем же в таком случае обусловлена твоя жизнь? – спрашивает Кэтт.

– Просто… жизнью, – говорит он. – Похоже, я не в состоянии избавиться от этого

обыкновения, и меня непросто его лишить.

Он смотрит на нее. Ее глаза большие и темные. Они напоминают ему о ком-то. Ну

конечно, Медея. Та безумная ведьма. Столь прекрасная и таящая в себе множество

сложных вопросов, совсем как эта девочка.

– Сложно, однако не невозможно, – замечает Олл.

– Ты какой-то бессмертный, – говорит Кэтт.

– Что-то вроде того, полагаю. Мы называем себя Вечными.

– Мы? – переспрашивает она.

– Нас небольшое количество. Так было всегда.

– Тебе следует мне об этом рассказывать? – интересуется она.

Следует ли? – спрашивает себя Олл. В самом деле, я никогда не говорил об этом с кем-

либо, кто не был бы подобен мне. Однако сейчас я нахожусь в собственном далеком

прошлом, в месте, которого более не существует, и перед отдыхом мне предстоит долгий

путь. Очень долгий. Я рассказываю секреты древней Терры девушке, которая их не

поймет. О ней никогда не узнают, не найдут и уж точно не поверят.

Под этим синим небом, на этом пустынном ветру я смотрю в глаза, которым место на

лице колхидской ведьмы или хотя бы на носу боевого корабля Киклады. Какие тайны я на

самом деле выдаю?

– Все окей, – говорит он. – Думаю, что могу тебе доверять.

– Какой ты? – спрашивает она.

– Что?

– Какой ты бессмертный?

– О, – восклицает Олл. Ему еще не приходилось отвечать на подобный вопрос. –

Обычный.

[отметка: –?]

Когда он прорезает отверстие на сей раз перед самым закатом, на 73-м Восточном

поднимается пустынный ветер, и высохшие кости в мертвых остовах начинаю греметь и

шевелиться. Мертвецы что-то чуют, и это что-то – не Олл с его спутниками.

Оллу известно, что мертвые мало что способны ощущать. Такого немного, и него нет

названия в языке людей.

Путники проходят в отверстие под скрип сухих суставов, дребезжание ребер и скрежет

зубов.

Мертвецам тревожно.

[отметка: –?]

Следующую ночь странники спят в лесу под дождем. Они делают укрытие из брезентовых

скаток, которые взяли из трейлера, и съедают несколько пайков. Вдали слышны гулкие

удары и барабанный бой артиллерии. За холмом идет война.

Оллу известно, что с ним играют. У соснового леса знакомый запах. Он не уверен, но

склонен полагать, что знает и это место. Это благожелательное направление, или же кто-

то ведет его в западню?

При любом из вариантов это, скорее всего, один и тот же человек.

Будь ты проклят, Джон.

Олл встает рано, все остальные еще спят. Если он помнит верно, то не далее чем в

трехстах шагах от границы леса находится край старой коммуникационной траншеи.

Он чует запах реки, а значит Верден на западе.

Траншея точно там, где он помнит. Там, где он и другие ее вырыли. Она заброшена и

слегка заросла. Изменение направления обстрела привело к тактической смене позиции, и

этот край фронта опустел. Крошечные сорные растения кивают головами синих цветов.

Трава растет среди упавших мешков с песком. Броневые пластины вала ржавеют. Доски

пола траншеи отсырели, за ними давно никто не следит. Олл чувствует запах кофейной

гущи, крапивы и отхожих мест. Ров и линия мешков с песком усыпаны стреляными

снарядными гильзами, которые блестят латунью.

Олл зигзагом следует по траншее под низкую крышу. Он двигается медленно и

осторожно, держа винтовку, которую изготовят почти через тридцать тысяч лет.

Вот спуск в офицерский блиндаж. Он помнит все, словно это было вчера. В блиндаже

маленький стол, сделанный из ящика для фруктов: кофейник, горелка, грязная

эмалированная кружка. На черной стене темное пятно. Кто-то уходил в спешке, и он был

ранен.

На столе лежит журнал. Олл открывает его.

Это гражданский дневник местного производства, приспособленный для иных целей.

Бумага кремового цвета, числа и линии напечатаны бледно-синим. Дневник был

отпечатан на 1916 год. Дата настолько древняя, что Олл едва находит в ней смысл.

Первая половина исписана чернильным пером плотным, хорошо натренированным

почерком. Олл гадает, не его ли это рука, хотя он настолько хорошо помнит это место, что

вероятно знал бы, если бы это было так.

Почерк не его. В дневнике снова и снова повторяется одно-единственное слово.

М`кар.

[отметка: –?]

– Я не могу задерживаться надолго, – раздается голос.

Олл оборачивается, вскидывая винтовку. Джон стоит в траншее снаружи у входа в

блиндаж, прислонившись к задней стене. На нем облегающий костюм и пыльный

комбинезон.

– Будь ты проклят, – в сердцах говорит Олл, расслабляясь и чувствуя себя глупо из-за

того, что оказался застигнут врасплох.

– Я вижу, ты его заполучил, – замечает Джон, кивая на завернутый атам, который

подвешен у Олла на поясе.

– Он и впрямь настолько важен?

– Да, – отвечает Джон.

– Это ты должен был этим заниматься, а не я, – говорит Олл.

– Ой, да брось ты, – отзывается Джон. – Едва ли ты мог остаться на Калте. Это было

дружеское предостережение, чтобы помочь тебе оттуда выбраться. Кроме того, я занят. У

меня свое дело.

– Да?

– Не спрашивай, не расскажу.

– Я думал, что это путешествие, в которое ты меня втянул, действительно важное, –

произносит Олл.

– Так и есть. Честно. Но мое дело тоже важное, и, по правде сказать, ты находился в

нужном месте. Я работаю на Кабал, Олл. Они оплачивают мои счета, ты же знаешь.

– Давно я не слышал этой фразы, – говорит Олл. Он почти что улыбается.

– Кабал наблюдает за тем, что я делаю. Я не могу быть повсюду.

– А я, стало быть, не работаю на Кабал? – интересуется Олл.

– Нет, ты – нет. Мне не следует даже разговаривать с тобой.

Впервые за долгое время Олл видит в глазах старого друга некое выражение. Это

выражение, которое указывает на то, что он пытается поступить правильно, пусть даже

вся вселенная старается этому помешать. Впервые за долгое, очень долгое время Олл

Перссон жалеет Джона Грамматикуса.

– Слушай, Олл, – говорит Джон. – Я постараюсь оказаться там, когда ты появишься.

Чертовски постараюсь. Но…

– Но что?

– У меня предчувствие, Олл. Темное и мрачное.

– Это твой разум так работает, Джон.

– Нет, Олл, это не псайкерство. Это как… просто нутром чуять. Думаю, что могу в конце

концов сойти с дистанции. Возможно, это мое последнее приключение.

– Они просто вернут тебя, – говорит Олл. – Кабал просто вернет тебя, как всегда

возвращал.

Он произносит это быстро, практически обвиняя. Произносит, чтобы скрыть свои мысли.

Почему мы оба чувствуем одно и то же? Почему чувствуем, что это наше последнее

приключение? Вселенная в опасности, когда Вечные ощущают себя смертными.

– Мне казалось, ты говорил, что плохо придется всем, – произносит Олл. – Ты так говорил

на Калте. Говорил, что или пан, или пропал.

Джон кивает.

– Так и есть. Просто… В смысле, что касается лично меня, есть дела и… Мне нужно

сделать выбор, Олл, и не думаю, что мне нравится хоть один из вариантов. Впрочем, это

неважно. Жаль, что не могу сделать этого вместо тебя и не взваливать на твои плечи

ответственность. Олл, я хочу, чтобы ты ценил то, что делаешь. И искренне считаю, что ты

подходишь для этой работы лучше меня.

Олл не отвечает.

– Я постараюсь оказаться там, когда ты придешь, – говорит Джон. – Но если этого не

случится. Если я… опоздаю… думаю, ты знаешь, что делать.

– Во что ты меня втянул, Джон?

– С тобой все будет в порядке.

– Джон, до сих пор ты меня направлял… оружие, пища, места. Все очень подходящее и с

иронией. Типичная склонность Грамматикуса к театральности.

Джон фыркает и пожимает плечами.

– Ты пытаешься провести меня тайком, да? – спрашивает Олл. – Пустить по окольному

маршруту. Отправить долгим кружным путем, чтобы меня было сложнее выследить и

найти.

Олл выходит из блиндажа на свет раннего солнца и оказывается лицом к лицу с Джоном.

– Вот почему это должен был быть я, так? – спрашивает он. – Господи, теперь я вижу. Я

не псайкер, как ты. Когда я двигаюсь в варпе, меня не видно. Ты бы был заметен, будто

маяк. Вот почему я выполняю за тебя грязную работу.

Джон не отвечает.

– Что такое М`кар, Джон?

– Тебе не следовало приводить с собой остальных, – отзывается Джон.

– Почему?

– Они не выдержат.

– Они бы точно не выдержали там, где находились, – отвечает Олл.

– Так вышло бы быстрее. Милосерднее.

– Если я выдержу, выдержат и они.

Джон кивает. Это не ободряет.

– Что такое М`кар, Джон?

– Брось…

– Что это значит? Это имя?

Джон глядит в направлении реки.

– Для нас цепь времени распалась, Олл. Все в неправильном порядке. Его имя М`кар.

– Нечеловеческое имя.

– Нет. Не знаю, зовут ли его М`каром сейчас, или назовут однажды. Варп живет не в такт

времени, как мы его воспринимаем.

Он смотрит на Олла с грустью в глазах.

– Враг не даст тебе уйти с Калта. Только не с этим кинжалом. Они послали за тобой нечто.

Это нечто зовут М`кар. Олл, тебя спасает то, что ты движешься окольным путем, и

действительно помогает, что ты не псайкана, и не светишься во мраке, как я. Да, поэтому

ты делаешь это вместо меня. Да, окей? Признаю.

– Но все же…

– Все же оно приближается. М`кар приближается. Оглядывайся почаще. Единственное, чем я могу тебе реально помочь: посоветовать достаточно долго продержаться вдали от

него.

– Что это значит?

– Это значит, что он нужен еще и для другой задачи, так что не может вечно искать тебя.

Продолжай идти, не поднимай головы, не попадайся на глаза, и в конце концов ему

придется сдаться и повернуть назад.

– Почему?

– У него своя судьба. Просто будь начеку, Олл.

– Помоги мне еще, Джон! Проклятье! Я заслуживаю большего! Как мне сражаться с этим

существом?

– Прости, не могу, – говорит Джон. Он выглядит искренне оправдывающимся. – У меня

полно дел. Я не могу…

– Ты даже не здесь, да? – внезапно поняв, спрашивает Олл. – Где ты на самом деле?

– В другом конце Ультрамара, – отвечает Джон.

Олл вздыхает.

– Раз ты не здесь, то и я нет, верно?

[отметка: –?]

Он просыпается в укрытии в сосновом лесу перед самым рассветом. Дождь стучит по

кронам. Остальные спят.

Олл знает, что нет смысла идти к траншее. Джона там не окажется, а он уже узнал все, что

может сообщить траншея.

Пора двигаться.

[отметка: –?]

Путники входят в мертвый город. Никто, даже Олл, не знает, когда и где это было. Город

построен из сухого белого камня, который похож на мел, однако не является им. Панели

обращаются в пыль от малейшего прикосновения. Воздействие времени. Небо над

возвышающимся городом иссиня-фиолетовое, на нем видно восемь ярких звезд. Когда

поднимается ветер, что и происходит сейчас, от углов белых стен и порогов зданий, словно пар, тянутся шлейфы белой пыли. Город медленно стирается.

Это место пусто, тут только белые строения с пустыми проемами дверей. Нет ни мебели, ни следов украшений и имущества, ни признаков тех, кто давно мертв. Олл думает, что

находившееся в этих зданиях, чем бы оно ни было, давно распалось прахом вместе с

обитателями. Остались лишь безмолвные башни, залы и пустые лестницы.

Через час или два они понимают две вещи. Во-первых, что город бесконечен. Оставляя

позади башни, стены и крыши, странники видят за ними лишь новые башни, стены и

крыши.

Во-вторых, пустота нервирует. Они взволнованы, хотя не слышно ничего, кроме звука их

шагов и вздохов ветра, и нет никакого движения, помимо слабо струящихся шлейфов

белой пыли, которая срывается с краев стен и дверей.

Когда путники переговариваются, их голоса эхом отражаются от окружающих улиц, но не

сразу. Каждому эху требуется несколько минут на возвращение. Многовато, чтобы это

казалось уютным и естественным, к тому же каждое эхо возвращается идеальной копией

изначальных слов, а не звуком, который акустика делает пустым.

Из-за этого разговоры быстро прекращаются.

Олл останавливается и сверяется со своим компасом. Они нашли очередное место для

разреза, и это произошло отнюдь не слишком быстро. Когда он достает атам и готовится

сделать разрез, по мертвым белым улицам к ним долетает эхо.

Это слово, слово «М`кар».

Никто из них не говорил.

[отметка: –?]

На той стороне очень влажно. Они чувствуют это через щель, еще не пройдя сквозь нее.

На бледной коже тут же выступают бусинки пота, которые блестят, словно бриллианты.

Их ждет тропический лес. Он ждал вечно. Там царит бескрайний нефритовый сумрак

залитых водой прогалин, путники стоят по колено в ярко-зеленой жиже. Графт старается

не терять сцепления и равновесия. Сквозь полог пробивается и искрится солнечный свет.

Стволы деревьев и полузатопленные бревна покрыты плотным, словно изумрудный

бархат, мхом. От запаха гнили сводит гортань.

Мимо со стрекотом пролетают крылатые насекомые, каждое из которых похоже на тонкий

шедевр часовых дел мастера. Они зависают на месте, а затем снова набирают скорость.

Очередное неизвестное Оллу место. Он гадает, признак ли этого того, что теперь их

маршрут менее контролируемый и более случайный. Или же знак, что все становится еще

секретнее? Что это за брошенный мир? Что за пограничный ад? Потеющие ладони нервно

водят винтовкой. Тропический лес – скверное место для боя. Он никогда не любил войну

в джунглях.

Они постоянно останавливаются, чтобы помочь Графту выбраться. Порой приходится

вытаскивать его из жижи при помощи почерневших бревен.

– Не нравится мне это, – замечает Кранк. Это констатация факта. Олл гадает, имеет ли

молодой солдат в виду дискомфорт из-за влажной жары и нагрузки или же говорит о

самой местности.

Подобное высказывание вполне подходит и к тому и к другому.

А затем все смолкает.

От этого холодеет кровь. До наступления тишины они не сознавали, что в джунглях

столько разных шумов: гудение насекомых, плеск воды, треск подлеска, чириканье

амфибий, посвистыванье птиц. Путники ощущают их тревожное отсутствие, только когда

все одним махом прекращается.

Они все застывают, прислушиваясь и желая, чтобы звуки вернулись.

Олл вскидывает руку и медленно разворачивается, поднимая винтовку. От этого движения

едва слышно плещется вода у его голеней.

Что-то кидается к ним из древесной рощи позади. У него человеческие габариты и

очертания, однако ноги короче, а руки длиннее людских стандартов. Это костлявое и

сухощавое обезьяноподобное существо. У него нет глаз. Всю голову занимает зияющий

рот с растянутыми губами и зубами плотоядного животного. Оно визжит на бегу. Брызжет

вода. Кэтт издает вопль. Существо перескакивает через полузатопленное бревно и

прыгает, вытянув когтистые лапы.

Олл стреляет. Три заряда попадают в торс создания и с неуклюжим глухим шлепком

отшвыривают его назад в зеленый суп. Оно тонет, продолжая биться.

– Что, во имя… – начинает было Зибес, но времени не хватает. К ним несется другой

примат, затем еще один, а потом и четвертый. Они с воплями пробиваются из топазового

мрака, не тревожась по поводу судьбы, которая постигла первого из них.

– Беглый огонь! – командует Олл. Много целей. Ему не справиться со всеми. Нужны

остальные.

Кранк возится с винтовкой, из-за спешки его руки запутались в ремне.

Бейл стреляет, развернув одно из существ достаточно, чтобы замедлить, а затем целится

для смертельного выстрела. Зибес не попадает даже по древесным стволам.

Олл четко застрелил еще двоих, но появляются новые приматы – полдюжины, дюжина, все скачут и бегут. Куда-то попадают только они с Бейлом. Вопящие раненые тяжело

падают в жижу, но на их месте появляются другие. У них желтые зубы и красные пасти.

Один оказывается так близко, что Олл едва успевает выстрелить.

Кранк наконец-то в строю. Он палит беспорядочно, но увеличивает огневую мощь и

опрокидывает сперва одного, а затем и второго.

Кэтт вытащила свой пистолет. Она держит его обеими руками, стреляет вместе с другими

и попадает. Девушка понимает, насколько чрезвычайна ситуация, и вздрагивает всякий

раз, когда существа верещат.

Зибес убивает, но это редкая удача. Просто он не прирожденный стрелок. Один из

приматов подбирается к нему слишком близко и тянется выдрать горло.

Графт хватает существо за шею рукой-манипулятором, поднимает его и швыряет на

деревья, будто соломенную куклу.

Олл стреляет и укладывает последнего из приматов. Новые не появляются. Снова

воцаряется тишина, если не считать хриплого дыхания, стука падающей листвы и кусков

коры.

Затем, словно он никогда и не исчезал, возвращается шум тропического леса.

Олл делает глубоко выдыхает и стирает пот со лба. Он наконец-то понял, где они

находятся и когда. Ему сообщила об этом некая интуиция, память предков.

Это Терра до возвышения человека. Существа, которые на них напали, могли бы однажды

эволюционировать в людей.

Если не считать того, что эти тела, которые плавают лицом вниз в зеленом супе, демонстрируют, как рано порча варпа прикоснулась к родному миру человечества.

Олл не обсуждает все это со спутниками.

– Двигаемся дальше, – говорит он им вместо этого.

[отметка: –?]

Компас прекращает работать. Маятник тяжело повисает, отказываясь качаться.

– Мы заблудились, – замечает Кранк, наблюдая за манипуляциями Олла.

– Правильно говорить «попали в штиль», – огрызается Олл, однако то, какое определение

верное, не имеет значения. Он никогда раньше не пытался путешествовать таким образом

и потому не знает, следовало ли ожидать проблем с компасом или нет. В том, что ему

рассказывали об искусстве подобных странствий, ничто не предупреждало, что компас

может перестать работать. Олл пытается скрыть свое напряжение. Пытается успокоить

себя своей же аналогией: штиль. Временами на море ветры пропадают, все замирает, и

тогда никто ничего не в силах сделать. Некуда двигаться, пока ветер не вернется.

Только и всего. Вот и все, что происходит. Ветры эмпиреев просто затихли на миг, исчерпав свое дуновение. Все неподвижно. Скоро они снова поднимутся, как тебе и надо.

Поднимутся, и паломники вновь отправятся в путь.

– Все окей, – говорит Олл. – Все будет окей.

Вокруг них какая-то осенняя местность. Небо темное, словно грязный уголь. Вдали

неясно вырисовываются холмы, бурые от осоки и дрока. В отдалении кружат черные

птицы. Терновые заросли вокруг лишены листвы, это бесконечная чаща колючек и когтей, естественная клетка. Шипы и ветки бледные и холодные, будто кости. Мелкие птицы или

насекомые насадили на некоторые из колючек красные ягоды, чтобы объедать и клевать

их. Сок капает, словно кровь.

Олл продолжает трудиться над таблицей и компасом, тряся розу в маленькой коробочке в

форме черепа и растирая грузило маятника между ладонями, будто тепло тела может его

как-то активизировать. И то и другое остается мертвым, безжизненным. Спутники

расходятся в разные стороны, осматривая местность. Вокруг тишина, если не считать

периодического щебетания птиц.

Что если мы сделали неверный разрез? – гадает Олл. – Что если они сошли с путей ветров

и теперь не могут отыскать обратной дороги? Что если он сделал ошибочный надрез, и

они вышли бог знает где и бог знает когда.

Как может какое-либо место, место в космосе, быть незатронутым ветрами эмпиреев?

Аналогия внезапно кажется столь банальной. Даже когда ветры стихли, а корабль попал в

штиль, компас все равно будет поворачиваться к магнитному северу. А когда нет ветра, человек прилагает усилия и гребет. Гребет как проклятый, в такт задающему ритм

барабану. Олл усвоил это во время путешествия в Колхиду. Тогда Колхида еще была

царством на Черном море, а не родным миром вероломного XVII Легиона.

– Похоже, нам придется грести, – произносит Олл вслух, но остальные разбрелись

слишком далеко и не слышат. Он встает, высматривая их, и видит тени, движущиеся по

среди терновых зарослей.

– Возвращайтесь! – кричит он. Кто-то отвечает, но он не может разобрать слов.

Черт их побери. Они ведут себя глупо. Это небезопасно. Олл уверен в этом. Знание

приходит к нему внезапно, вместе с морозным покалыванием в основании позвоночника.

Это не просто прохладный лесной воздух охлаждает пот. Это намек, знак. Точно так же у

него зудел корень языка перед большими сражениями, а руки подрагивали, когда кого-то

ожидала смерть.

Он не ощущал ничего подобного на Калте, поскольку события на Калте произошли столь

неожиданно. Гибель до самого последнего мгновения приближалась скрыто, под маской

чернейшего предательства.

Но здесь, что бы это ни было за «здесь», гибель придет не внезапно. Она преследует их.

Приближается. Незнающий покоя хищник следует за ними, не сбавляя шага и не

показываясь. Он постоянно за пределами обзора. Оллу известно имя хищника, и это не

человеческое имя.

М`кар.

Это существо, которое послали прикончить их. Существо, которое послали вернуть

клинок. Злобные божества варпа послали его позаботиться, чтобы их планы не были

расстроены.

Олл чувствует, что ему это должно льстить. Он – Вечный, а такие существа далеко не

обычны. Впрочем, в структуре вселенной они незначительны. Вечные не расстраивают

планов Тех-Кто-В-Варпе. Вечный-отступник, который находится в бегах вместе с

горсткой людей… едва ли это угроза планам, которые охватывают световые века космоса

и эпохи вселенной.

И все же М`кара послали. Польщенным – вот кем он должен был бы себя ощущать.

Олл поднимает свою лазерную винтовку, подготавливая ее, будто когда наступит время, от оружия будет какой-то прок. Вечный гадает, насколько далеко находится хищник – в

одном, или двух разрезах, или уже в этом мире, где-то в осоке по ту сторону терновых

зарослей?

Что там говорил Джон? Он нужен еще и для другой задачи, так что не может вечно искать

тебя. У него своя судьба.

Типичный афоризм Грамматикуса, но в его основе лежит здравый совет. Иди длинным, окольным путем, не высовывайся, держись вне поля зрения. Ты не можешь с ним

сражаться, так что жди, пока у него не закончится время, и он не отсутпит.

Да, совет здравый. Проблема только в том, что, как очень хорошо известно Оллу, существо уже учуяло их запах. М`кар следует за ними.

Это будет демоническое создание с нечеловеческим именем, вроде этого. Как оно их

выслеживает? Свечение жизненной силы кинжала? Не то чтобы Олл был псайканой и

озарял путь. У него никогда не было предвидения или прочих даров, которыми часто

обладают Вечные. Ни предвидения, ни чтения мыслей, ни телекинеза с пирокинезом.

У него есть только тик и подергивания, мороз по спине, зуд в языке и дрожь в руках.

Левое веко обычно подрагивало, когда поблизости находилась псайкана. Так было, пока

он находился рядом с Медеей на том корабле. Поэтому-то он еще раньше Ясона понял, что колхидская ведьма обладала подлинным даром, а не была обычной вопящей и

лицемерной вещуньей.

Словно по сигналу, левое веко Олла дергается.

Он замирает. Крепко держа оружие, он ждет смрада варпа, ждет, что М`кар, какую бы

форму тот ни принял, вырвется из терновых зарослей и прикончит их.

Олл ждет, что М`кар прикончит их и превратит это место в общую могилу, неоплаканную

и неотмеченную.

Как бы то ни было, закат продолжает опускаться, а птицы все кружат.

Олл оборачивается. Остальные так и бродят вокруг на разведке, но Кэтт прямо возле него.

Она вернулась по его зову.

Его веко подрагивает.

– О, господи, – шепчет он.

Это не только ее темные глаза напоминали о ведьме, которую он знал много столетий

тому назад. Олл понимает, почему она тихая и сдержанная, почему держится особняком и

в стороне. Понимает, почему она пришла на сдельный труд на его ферму, словно беглец, который ищет работу в обмен на жилье. Понимает причину ее глубоких вопросов.

Он вполне уверен, что даже она сама не знает о своей сущности. Ее никогда не подвергали

проверке, не забирали на Черные Корабли. Она скрытая, затронутая ровно настолько, чтобы обрести жизнь, полную горя и проблем, жизнь не как у всех, жизнь в депрессии и

непонимании.

Она затронута ровно настолько, чтобы сиять, будто маленькая лампочка в ночи.

– В чем дело? – спрашивает она. – Все окей?

Она улыбается, метко использовав незнакомое слово.

– Нам нужно найти укрытие, – говорит Олл. – Близится тьма.

Он раздумывает, всерьез раздумывает, не следует ли убить ее. А затем поражается, что

вообще размышляет о подобном.

– М`кар, – произносит она.

– Что?

– Это слово. Эхо в том городе, – Кэтт глядит на него большими темными глазами Медеи.

– С тех пор, как я его услышала, не могу забыть, как будто это слово – яд, который

заполняет мой разум.

Олл опускает винтовку и прикасается к завернутому атаму на поясе. Вот что нужно этому

созданию. Вот что им нельзя иметь при себе. Вот что они не должны доставить.

С ним что-то происходит.

У них есть оружие.

Если атам столь могущественен, если он столь ценен, что Те-Кто-В-Варпе послали за ним

демона, то это чертовски серьезная штука. Проклятье, очень серьезная штука. Она

прорезает путь сквозь искаженную вселенную. Что еще она может разрезать?

Мысль дает ему проблеск надежды. Стоящая рядом с ним Кэтт чувствует эту надежду и

улыбается, даже не понимая, почему.

А затем надежда исчезает.

Корень языка Олла внезапно начинает зудеть. Руки дрожат.

Будет бой. Бой и смерть.

[отметка: –?]

Солнце полностью скрылось. Небо затянуто нагромождениями гонимых ветром серых

облаков, терновая клеть поскрипывает и трещит. Они чувствуют ветер на лицах, но

компас Олла так и не шевелится.

– Мы не можем уйти отсюда, – говорит Олл своим паломникам поневоле. – Не можем

уйти вперед или назад. Нужно оставаться тут, а это значит, что нам, возможно, придется

принять тут бой.

– Мы примем бой? – переспрашивает Зибес.

– Тут нет места для драки, – произносит Бейл Рейн. Юноша практически не видел войну, его только учили, однако он не был глуп. Неровный участок кустарника на склоне холма, густо заросшем осенним терном и опутанным дроком? Тут действительно негде драться.

Будь в их распоряжении час, можно было бы подняться по холму к кольцу стоячих камней

и, быть может, окопаться там.

У них нет часа. Это подсказывает Оллу его язык. А также веко, руки и холодный пот на

спине. И еще выражение глаз Кэтт.

– Где мы укроемся? – спрашивает Кранк, тяжело сглотнув. Он указывает в сторону

ближайшей ветви сухого и хрупкого терновника.

– Тут? В этом хламе? Он не сдержит лазеры. Там не укрыться. Мы окопаемся или…

– Тссс, – произносит Олл.

– Где мы укроемся? – настаивает Кранк.

– Лазеров не будет, – говорит Олл.

– А что будет? – интересуется Зибес.

– М`кар, – произносит Кэтт, не в силах сдержаться.

– Что это значит? – истерично спрашивает Кранк.

– Сохраняй спокойствие, – говорит ему Олл. Он обращается ко всем. – К нам

приближается скверное существо. До сих пор мы ускользали от него, но оно все же нас

нашло.

– Что за скверное существо? – интересуется Кранк.

– Что-то с Калта, – шепчет Бейл, который начинает понимать. – Одна из тех тварей, что

явились на Калт. Или та, что шла своим путем…

Олл кивает. Кранк кривится, издает скрипучий стон и начинает рыдать.

– Как оно нас нашло? – спрашивает Бейл.

Олл непроизвольно смотрит на Кэтт.

– Нам просто не повезло, – отвечает он. – Долгое время мы хорошо справлялись, но нам

не повезло. И теперь мы не должны впадать в уныние.

– Где нам укрыться от такой твари? – стенает Кранк.

Олл постукивает себя по груди.

– Здесь, – произносит он. – В дни веры мы именно так отгоняли демонов. Вера. Сила.

Мужество.

– Олл Богобоязненный, – невесело усмехается Зибес.

– Богобоязненность - это добродетель, – кивает Олл. – Я всегда верил, с тех самых пор, как при рождении был помазан в Ниневии. Всегда. Всегда хранил веру, даже когда церкви

сносили. Сносили за анахроничность. Я верю в высшую силу, и с ней мы и имеем дело.

Впрочем, это иная сила. Выше, ниже, другая. Не человек. Не смертный.

– Ты тоже не смертный, – произносит Кэтт.

– Но я человек. В этой ерунде с богами и демонами вы можете держаться лишь за веру. Я

всегда верил. Вот почему он никогда меня не любил и не вводил в круг доверенных лиц.

– Кто? – спрашивает Бейл.

Олл качает головой.

– Неважно. Я всегда хранил веру. И не пытался ее никому навязывать. Не проповедовал.

Ну, во всяком случае, в течение длительного времени. Так что я не собираюсь просить вас

о чем-либо странном.

Он снова глухо бьет дрожащей рукой напротив сердца.

– Просто верьте. Верьте, во что хотите. В Императора, в себя, в свет, что видите во снах, в

твердую землю под ногами. Верьте в меня, мне все равно. Просто верьте.

– Мы должны делать что-то другое, рядовой Перссон, – говорит Графт. – Я не могу

верить. Должна быть цель. Должно быть дело.

– Он прав, – замечает Бейл.

– Окей, – отвечает Олл. – Тогда будем петь.

– Петь? – недоумевает Кранк.

– Да, будем петь вместе. Это укрепляет разум. Я научу вас песне. Гимну. В былые дни

верующие пели хором, чтобы поддерживать свой дух и отгонять тьму с демонами. Так

сделаем и мы.

Он учит их словам. Всего куплет-другой. О, Повелитель и Владыка Человечества…

Они неохотно начинают петь. Неуклюже подбирают слова, часть забывают, уродуют

мотив. Графт может только протяжно тянуть одну ноту. Олл берется снова и снова, повторяет и повторяет, постоянно оглядываясь через плечо и отслеживая покалывание в

руках и подергивание века.

Так и работали гимны с молитвами в те дни, когда по земле бродили настоящие демоны.

Это были защитные слова, выражения стойкости. Они объединяли людей пением,

объединяли их силы и веру. Превращали веру в оружие, пусть даже и оборонительное –

хотя бы в щит. Или, разумеется, в лучшем случае в щит.

Польза была даже для тех, кто не верил так, как Олл. При совместном пении люди

занимались общим делом. Вспоминали, что не одни.

Они объединялись и укреплялись духом. У них появлялось дело, на котором можно было

сконцентрироваться вместо страха. Паника – последнее, что требовалось Оллу.

А порой пение – просто шум, который защищает так же, как защищал Орфей.

– Продолжайте, – произносит Олл. – Пойте. До конца и заново. Пойте.

Он разворачивается и подходит к границе терновых зарослей. Позади спутники поют изо

всех сил. Олл осматривает бурую осоку и уже омраченные ночью ложбины. Сколько

тысяч полей сражений он так озирал, высматривая показавшегося врага? Ландшафт

напоминает ему о болотах за Стеной, когда он патрулировал парапеты, выглядывая

разрисованных людей. Напоминает о колышущихся лугах Алтая, где он ожидал

приближения сарматских наездников. Напоминает о…

Его руки дрожат.

М`кар вовсе не там, внизу.

М`кар здесь, прямо на границе терновой клети, и он смотрит внутрь.

[отметка: –?]

Тернии вспыхивают.

Участок терновой поросли шириной три или четыре метра взрывается ярким оранжевым

пламенем, загорается, словно бумага, и рассыпается пеплом, оставляя разрыв, через

который через который может проехать транспорт.

Олл пятится назад, сжимая винтовку трясущимися руками.

Снаружи, по ту сторону прорехи в белой терновой стене, темно, как будто часть полуночи

наступила раньше срока. Но в ней есть глаза. Олл видел, как они смотрели внутрь –

древние глаза древнего, дикого разума. Желтые щели с черными прорезями зрачков.

Сверкающие глаза. Злые глаза.

Глаза, которые вечно взирали с носа корабля.

Проклятые глаза, означающие конец всему.

Олл пятится. Он не обращает внимания на судороги, зуд и дрожь. Игнорирует комок в

горле и слезы на глазах.

За свои долгие жизни он видел многое. Но никогда не видел ничего подобного.

Демон входит в терновые заросли через разрыв, который прожег в чаще. Он проникает, пузырясь, словно жидкость, которая переливается через границу и собирается на

слежавшейся почве. Демон похож на смолу и дымится во тьме. Олл в состоянии

разглядеть лишь то, как влажное пятно ширится на земле, разрастаясь, словно тень. Над

ней громада – чудовищная монолитная фигура, фрагмент мрака, вырезанный из чистой

ночи, сверхтяжелый, словно обедненный плутоний. Выше глаз неясно вырисовывается

образ рогов, которые шире крыльев самолета.

Олл чувствует запах. Его тошнит.

В черных лужах, растекающихся вокруг его ног, растут и съеживаются паучьи лапки и

судорожно дергающиеся ложноножки, которые на краткий миг выступают из дымящейся

смолы и вновь умирают, словно ночные растения в замедленной пикт-съемке. Это тень, которая силится продолжать свое существование.

Раздается чириканье и хихиканье. Олл слышит в ветре голоса людей, которых знал, и

понимает, что это обман. Он слышит голоса людей, которых не видел живыми уже

тридцать тысяч лет. Обман, обман.

Он слышит смех Джона. Слышит Паскаля, который при Вердене просит огоньку. Слышит

Гая, который на Стене проклинает дождь и превозносит достоинства галисийских

девушек. Слышит, как командующий Валлис шепчет имя позабытого бога, когда они оба

вздрагивают от ядерного сияния, расцветающего над горизонтом Панпацифика. Слышит, как человек с сильным акцентом на скифском сомневается в качестве бронзовых стремян.

Слышит, как зажатый в горящем Т-62 Заид Рахим молит о смерти. Слышит, как

окружающие его штурмовики стонут, когда офицер объявляет, что их цель – Ульи

Бруммана. Слышит, как Ясон и Орфей поют хором. Слышит, как лейтенант Уинслоу

диктует завещание в ночь перед Копенгагеном. Слышит, как рядовой Лабелла

насвистывает, жаря бобы и яйца утром после того, как пал Сокальский бассейн.

Он слышит, как его сын пяти дней от роду громко кричит в колыбели в день, когда

высадились норманны. Как будто в свои пять дней он знал, что произойдет.

Олл вскидывает винтовку, переводит переключатель на автоматический огонь и стреляет.

Надвигающаяся тьма колышется, когда в нее бьют стремительные заряды. Мрак

поглощает яркие стрелы, однако и разбрызгивается. Из каждой раны брызжет жидкость, похожая на молоко.

Раны исчезают так же быстро, как он их наносит. Млечная кровь гаснет. Ему невозможно

причинить вред. Оно это знает, и Олл это знает. Оно хочет не просто убить его, а сломать.

Оно хочет выжечь его душу горем, прежде чем пожрать. Хочет разозлить его, хочет, чтобы он ощутил ярость, боль, разочарование и прочие людские несовершенства жизни

продолжительностью в тридцать пять тысяч лет.

Оно знает, что он Вечный.

Олл внезапно понимает это, несмотря на боль, лишающую его здравого смысла. Он

погружен в смерть своего сына – утрату, с которой смог свыкнуться лишь через три

столетия. Утрату, которую загнал на задворки перегруженного подробностями разума.

Утрату, прямо на которую набросился М`кар. И все же Олл понимает.

Оно знает, что он Вечный.

В противном случае они все уже были бы мертвы. Ему не слишком часто доводится

делать подобное. Мучить создание со столь большим потенциалом к страданию. Олл – это

лакомство, деликатес. Все эти безжалостные века боли, потерь и разочарований, которые

можно выделить и вновь оживить. Больше, настолько больше, чем в состоянии вместить

человеческая жизнь.

Боль меня убьет, – думает Олл. – Убьет сама мысль. Воспоминание обо всем, через что я

прошел, меня прикончит.

Это будет не быстро.

Он перестает стрелять. Злость иссякла, как и энергоячейка. Он отшвыривает винтовку в

сторону. Поворачивается к М`кару спиной и идет прочь. Идет к остальным. Те все еще

пытаются петь, но это не действует.

– Продолжайте, – подгоняет их Олл надламывающимся голосом. – Продолжайте…

«прости наши заблуждения»… давайте! Не слушайте его! Заглушайте его! Не слушайте

его ложь!

Он слышит, как старый друг болтает в дрезденском магазине, заворачивая фарфор в

газету, «на случай, если ночью будет налет». Слышит, как сестры зовут его по имени из

клеток каравана. Слышит Его в тот день, когда они встретились, признав друг в друге

родственное существо.

– Такие, как мы, – говорит Он Оллу, – такие, как мы, оставят след в веках. Вот почему мы

сотворены так. Пути наших жизней не останутся неотмеченными.

– Мой останется, – уверяет Его Олл. – У меня нет вкуса к тем играм, в которые ты хочешь

играть с миром. Я хочу просто обычной жизни.

– Мой дорогой друг, у тебя их будет, сколько пожелаешь.

Это было летом, на лугу за стенами Ниневии. Он никогда до того не встречал другого

Вечного. И никогда больше не встречал такого, как Он.

Посмотрите на него теперь. Прошло столько времени, и посмотрите на глупого старого

Олла Перссона, который отступился от всех тех игр и никогда не был их частью. Он

пересекает вселенную на клинке ножа. Занимается дурацким странствием через варп и

ткань космоса, чтобы не дать его играм развернуться.

М`кар приближается, во мраке слышен булькающий смех. Вокруг него, словно соцветие, кружатся голоса – голоса из жизни Олла. Боль, обман.

Олл и его паломники стоят кругом, спинами наружу. Спина Олла обращена прямо к тьме.

– Не смотрите, – произносит он. – Не слушайте. Пойте. Заглушайте это.

Но они перестали петь. Просто смотрят друг на друга. Справа от Олла Бейл Рейн, слева –

Кэтт. Олл кладет им руки на плечи.

– Не смотрите, – говорит он. – Все будет окей.

Это не так, но что ему еще говорить?

Голоса у него в ушах. Боль прожитой жизни невообразима. Он знает, что другим тоже

слышатся голоса. Бейл слышит Нив. Зибес умоляет свою мать перестать кричать. Кранк

плачет о ком-то по имени Пеппи. Кэтт просто дрожит. Оллу не хочется знать, что она

слышит.

Он медленно снимает руку с ее плеча. Если вообще есть шанс, то он приближается и

будет крошечным.

– М`кар! – непроизвольно вскрикивает она.

– Шшш, – успокаивает ее Олл сквозь слезы.

– Ммммммккк! – вырывается у нее.

– Спокойно, – говорит Олл. Он опускает руку к поясу, к ремню, к завернутому атаму. Он

чувствует на затылке дыхание демона.

Атам тоже теплый.

Единственный шанс. Единственный крохотный шанс.

– Малок! – взвизгивает Кэтт, у нее закатываются глаза.

– Тихо, – говорит Олл, хватаясь за кинжал.

– Малок! Малок! Малок! – вопит она. Бессмысленно. Он ее потерял. Ее больше нет.

– Малок Карто! – выкрикивает Кэтт, и ее тошнит. – Малок Карто! М`карто! М`кар!

У него есть кинжал. Единственный шанс.

Олл оборачивается, подняв клинок.

[отметка: –?]

Тварь пропала.

Вокруг них обычный мрак. Исчезли запах и жар. Смолы больше нет. Остаются лишь

голоса, которые около минуты удаляются во мрак, словно шепот в другой комнате.

Олл моргает. Он осознает, что открыл рот для крика, и закрывает его. На

раскрасневшемся лице чувствуется пот. Олл опускает клинок.

– Я не… – начинает было он.

Он смотрит на остальных. Бейл возится с хнычущим Кранком. Зибес сидит на земле, обхватив голову руками. Графт поднял Кэтт. Та обмякла.

– О Боже, нет!

Впрочем, она жива. Из ее носа течет кровь, а одежда спереди залита рвотой.

– Оно ушло обратно, – шепчет Кэтт, глядя на Олла снизу вверх.

– Обратно?

– Ты не почувствовал? Его утянули назад. Отдернули от нас, отсюда. Оно понадобилось

где-то еще, для дела, которое важнее, чем мы.

Олл качает головой. Ему вспоминаются слова Джона. Продержись подальше от него

достаточно долго. В конце концов ему придется сдаться и повернуть назад.

– Во имя Господа, что же произошло? – вслух гадает Олл.

– Малок Карто, – произносит Кэтт. Графт помогает ей встать. Она держится нетвердо.

– Это нечеловеческое имя, – говорит Олл.

– Нет, человеческое, – настаивает она. – Я чувствую. Как минимум, трансчеловеческое.

Кем бы ни был Малок Карто, именно из-за него М`кару пришлось уйти и оставить нас.

– В таком случае мне жаль несчастного Малока Карто, – произносит Олл.

Кэтт качает головой.

– Не знаю почему, но мне кажется, что зря.

У него своя судьба.

[отметка: –?]

Над терновыми зарослями начинается неяркий рассвет. Его сопровождает шелест

поднявшегося ветра. Олл берет направление. Он вполне уверен, что приближение М`кара

закрывало их от ветров и не давало взять направление.

Небо чистое, по крайней мере пока что.

Им еще предстоит долгий, очень долгий путь, и он будет не проще.

– Что будем делать? – спрашивает Зибес.

– Продолжаем идти? – добавляет Кранк. – У нас есть маршрут? Эээ… направление?

– Борей, – произносит Олл, откладывая компас и таблицу. – Северо-северо-восток.

Борейили хотя бы Месе для грекан. Нордострони для франков. А для романиев Аквило.

Он достает кинжал и готовится сделать следующий разрез. Их путешествие продолжится, как и раньше – неотмеченным. Таким же, как и их жизни и судьбы.

Потому-то у них есть шанс на успех.

– Так что будем делать? – спрашивает Бейл.

Олл плашмя прикладывает ладонь к воздуху и начинает резать.

– Идем дальше, – произносит он. – Окей?

***

Мне жаль. Раньше я верил. Верил, что во вселенной есть нечто большее. Больше, чем мы

можем потрогать и увидеть, высшая сила, которая направляет и оберегает нас. Я никогда

тебе об этом не говорил, потому что знал, что ты можешь рассердиться. Можешь уйти.

Теперь тебя в любом случае больше нет, а я уже не верю. Мне жаль. Я был прав – по ту

сторону наших грез есть иной мир. Жаль, что не могу больше верить, будто это мир

добра. Я не хочу идти туда.