Змей подколодный

"…на скамейке. И понимаю ведь, что не сплю!

Спал я дома, думаю, далеко отсюда, и сон мне снился уж точно другой.

Смириться с реальностью ещё сложнее, если глянуть вниз. Там стоит спортивная сумка, вроде бы знакомая. На ногах — кроссовки, которые я выкинул ещё в школе, точно помню. На левой ладони длинный свежий порез. А должен быть шрам. Я заработал его в драке, в девятом классе. Мне тридцать пять лет, и это совершенно точно…

Но сидеть здесь дальше и оглядывать себя смысла нет. Кованые ворота напротив скамейки распахнуты настежь — видимо, мне туда.

Спасательную экспедицию прошу считать открытой — во имя и во славу! Хотелось бы только знать, когда и какой валютой буду оплачены расходы…"

Сон Андрею снился такой: они с Лёшкой Гараниным сидели за столом друг против друга и пили пиво.

Андрей, домой явившийся среди ночи и на полном фургоне, пьяным ощущал себя и во сне. Лепшему другу, которого не видел лет двадцать, слова не давал, стучал кружкой по столешнице, допытывался, где лепший друг эти двадцать лет пребывал и почему знать о себе не давал, змей подколодный и шайтан поганый.

Лёшка сидел с ногами в кресле, попыток перебить не делал, улыбался смутно и виноватым не выглядел, а когда Андрей выдохся, повёл речи странные, но с детства знакомые и привычные. Объяснившись для начала в верной дружбе, рассказал, что вины его в долгой разлуке нет. Вляпался в историю — невероятную и неприятную, которую излагать сейчас не время и не место. И выходило из речей, что помочь змею, как всегда, один Андрей и способен. Делать это надо срочно, а если Андрей спасать его не может или не хочет, то пусть так и скажет! Да и пришёл-то он к Андрею больше от отчаяния, ни на грош не надеясь, что детская дружба выдержала испытание годами.

Андрей, оскорблённый в лучших своих чувствах, стукнул кулаком по столу и заорал, что готов для поганого змея, любимого и незабытого, глаз себе вырвать и ногу отпилить. "А помнишь, ты был капитан моих гвардейцев?" — сказал Лёшка, выслушав яростную тираду. "Помню, — согласился Андрей, — а что, колдунов потрошить будем? И где они, гады?" — "Они в гимназии, — сказал Лёшка, — а если ты согласен, то вот, держи: это письмо директору, с рекомендацией. Тебя примут в гимназию, и мы там всем покажем! Обещаешь? А то мне бежать надо, звонок уже, слышишь?" — "Да подожди, — сказал Андрей, принимая конверт, — какая гимназия?.." Но звонок действительно был, настойчивый, громкий — телефонный. И Андрей проснулся.

Был он раздет, и был он в постели, стоял почему-то на четвереньках, проваливаясь локтями в горячую, как батарея, подушку. В левый висок долбилась знакомая похмельная боль. Двигаясь медленно и осторожно, он сел, и его немедленно затошнило. Пиво. Пиво на вино — оно… Нет, это ж я во сне пиво пил…

Телефон не умолкал. Звонила, понятно, любимая; Андрей отлично помнил, что от всей души хлопнул дверью её квартиры, но причина скандала потерялась напрочь.

— Да! — рявкнул он в трубку, добравшись, наконец, до коридора.

Короткие гудки.

Андрей аккуратно положил трубку и, потирая висок, побрёл на кухню. Откопал в шкафчике коробку с лекарствами, налил чаю, холодного и несладкого, с чаем отправился в комнату и там, присев на стол, впихнул в себя таблетки — две аспирина, две аллохола.

Такой сон обломала, стерва, такой сон… Если б наяву повидать лепшего друга! Двадцать лет!.. А ведь клялся, змей, перед отъездом. Клялся писать, приехать — совсем скоро, на осенних каникулах, ну, на Новый год уж обязательно. И ни адреса, ни звонка; давным-давно Андрей поставил крест, повесил замок и выкинул ключ. Но детство есть детство: святое. Он тогда дня не мог без Лёшки прожить, мчался по первому зову, обмирал от его стихов, от его сказок и пытался потихоньку сказки эти записывать. И странные Лёшкины игры, и странные ритуалы, и мелкие, но настоящие чудеса… И всегда Лёшка был король, а Андрей был капитан королевских гвардейцев, и телохранитель, и нянька — по обстоятельствам.

"Гимназия, — думал он, шаря по столу в поисках сигарет. — Кондуит и Швамбрания. Это ж надо, я и нынче по первому зову — глаз там вырвать или от колдунов спасти… как скажешь, ваше величество, чтоб тебе, змеюку, не спалось сегодня…"

Сигареты под руку не попадались, и Андрей включил светильник.

На столе было много чего. Содержимое карманов, к примеру: ключи, бумажник, редакционное удостоверение, горсть мелочи… Зачем выкладывал, не понять. Или в руках всё нёс?.. И в ларёк заворачивал, к гадалке не ходи. Нераспечатанная пачка "Бонда", три бутылки "Балтики", одна початая, а две-то пустые!

Тут он увидел любимые свои пивные кружки — обе в пене — и, уверенный, что домой шёл один, удивился снова. А потом увидел конверт.

Конверт был большой, белый — точь-в-точь приснившийся. Написано на нём было всего два слова — наискось, незнакомым, небрежным почерком с кучей завитушек:

"Господину Айзенштайну"

"Выпить, — подумал Андрей, рассматривая конверт. — Или это я пьян ещё?" Он глотнул из початой бутылки и принялся открывать сигареты. "Белочка" у меня, вот что — делириум тременс[3]… Да я же сплю!" — понял он, вытаскивая из пачки фольгу, и обрадовался. Сунул в рот сигарету, взял конверт в руки. Шайтан задери, если б этот сон был явью!..

Тошнота стала вдруг нестерпимой. "Точно пиво", — подумал Андрей, поворачиваясь, чтобы бежать в туалет. Но, повернувшись, он начал падать — как падают в кошмаре, в тёмное, бездонное, вязкое.

Испугаться не успел, потому что падение было недолгим. Он приземлился почти сразу, на что-то жёсткое, отшиб копчик и зажмурился от яркого солнечного света. А когда открыл глаза и огляделся, понял, что одет и сидит на скамейке.

Широкая деревянная скамейка, а в десятке шагов перед ней — огромные сосны. Настоящий лес.

Только лес этот стоял за оградой, по обе стороны распахнутых настежь ворот. Высокая кованая решётка, домики старинных фонарей на стойках, парапет выложен мелким цветным камнем. Сбоку от ворот табличка:

"Классическая гимназия N1"

А на коленках лежал всё тот же конверт. Потянувшись за ним, Андрей увидел на ладони едва запёкшийся порез.

Зато его больше не тошнило. Андрей прислонился затылком к спинке скамейки и поднёс конверт к глазам. Надпись на конверте пребывала без изменений. Посидев ещё сколько-то времени, он встал, подхватил стоявшую в ногах сумку и направился к воротам.

От ворот внутрь ограды вела широкая аллея, вымощенная розоватым песчаником. По левому бордюру аллеи шёл навстречу Андрею отрок лет шестнадцати, в белой рубашке, галстуке и костюме-тройке. Длинный, непривычного покроя пиджак был расстёгнут: мальчишка, расставив локти, держал большие пальцы рук в жилетных карманах. На Андрея он смотрел с заметным удивлением, а поравнявшись с ним, спрыгнул с бордюра.

— Мальчик, ты здесь учишься? — спросил Андрей и немедленно удостоился поклона — безупречно исполненного, без тени иронии.

— Доброе утро, сударь. Вы совершенно правы, я действительно имею честь быть гимназистом.

— Доброе утро. Не подскажешь, где мне директора найти?

— Кабинет директора находится в учебном корпусе. Это прямо по аллее, прошу вас. — Мальчишка окинул Андрея быстрым взглядом и поклонился снова (уже не так старательно). — Полагаю, вы не сумеете заблудиться. Я был бы рад проводить вас, но, видите ли, у меня разрешение на прогулку в городе, всего на час. Вы меня извините, сударь?

Андрей развёл руками, и отрок, прижавши к сердцу ладонь, поклонился ему в третий раз.

— Белкой буду, сударь! Вы так любезны!

Некоторое время Андрей смотрел мальчишке вслед, раздумывая о белках и "белочках", а потом пошёл по аллее к видневшемуся вдалеке высокому зданию.

Подобные ландшафтные дизайны (бесспорно стоившие немереных денег) Андрею доводилось видеть только в журналах и фильмах, так что шёл он, рот раскрывши и спотыкаясь на ступеньках. Ступенек было довольно много, разных форм и размеров: сад оказался многоуровневым. Подпорные стенки террас были сложены из камня — нарочито необработанного. Около стенок стояли каменные же вазоны с цветами, а вот шпалеры, увитые сплошь незнакомыми растениями, были деревянные — и какой работы!..

Стриженые газоны и строгий геометрический узор дорожек (светлый камень мощения, тёмный — бордюров). Деревья и кустарники, всё больше южных пород. Живые изгороди террас — тис и самшит. Крупными цветными пятнами — клумбы. Фонтаны со статуями. Вдоль дорожек качались скамейки, подвешенные к мраморным аркам. Выгнутые спинки и широкие подлокотники делали их похожими на кресла — вдвоём не уместиться, а вот одному, с книжечкой…

И невероятная чистота царила в саду, и невероятная тишина стояла: словно не учебное заведение было здесь, а особняк английского лорда.

Точь такие же ассоциации вызвало шестиэтажное здание, к которому привела аллея. Резной фронтон, фасад облицован под европейский старый замок, высоченные створки дверей, мраморные ступени. На площадке перед зданием пребывал памятник: каменный мужик в цилиндре опирался на трость и держал в другой руке чернильницу, задумчиво на неё взирая. Постамент был окружён четырьмя низкими столбиками, между столбиками провисали массивные цепи. Уже поднявшись к дверям, Андрей мужика вспомнил: великий датский сказочник стоял на постаменте, и, бесспорно, в чернильнице его сидел Оле Лукойе. Ганс Христиан Андерсен у порога гимназии — но, кажется, уместнее был бы Менделеев, скажем[4]… Или это библиотека, а не учебный корпус?..

Здание казалось безлюдным (и сад тоже, странный мальчик у ворот был единственным, кто встретился Андрею). Андрей закрыл за собой дверь, прошёл метров пять, утопая кроссовками в багровом ковре, и остановился, оглядываясь в полном недоумении. Какая там библиотека! Какая гимназия, господа! Да в таком декоре кино снимать — историческое, викторианской эпохи. Вне сомнений, сейчас выплывет вышколенный дворецкий, дабы вежливо разъяснить ошибку. "Или горничная, — подумал Андрей, услышав женский голос. — А лучше — хозяйка дома, молодая баронесса… вдова… Или нет, сирота, молодая и богатая…"

По лестнице, расположенной в глубине вестибюля, спускались двое — на сей раз взрослые, одетые вполне подобающе владельцам особняка и жителям девятнадцатого века. Леди и лорд. И детали их одежды повергли Андрея в окончательный ступор.

Лорд был в светлом костюме — того же покроя, что у давешнего парнишки. Цепочка часов. В булавке галстука блестели два камешка. Чуть позади лорда плыла в воздухе трость с крупным набалдашником, служившим подставкой для увесистой стопки книг. Платье леди — до ковра длиною; кружева, камея, из сложной причёски выпущено на висках по локону. Леди держала перчатку — одну, в тон платью. Перчатка эта, далеко протянув тонкие зелёные пальцы, перелистывала верхнюю книгу поддерживаемой тростью стопки. Хозяева перчатки и трости были настолько увлечены разговором, что заметили Андрея, подойдя почти вплотную, а заметив, разговор прервали, явно чего-то ожидая. Андрей ожиданий не оправдывал: стоял столбом, уставившись на перчатку.

— Доброе утро, — сказала, наконец, леди и тряхнула рукой. Пальцы перчатки обвисли и втянулись, а книга, которую они листали, мягко закрылась. — Что с вами, милый юноша?

— Что за вид у вас, сударь? — одновременно с её словами спросил лорд неприятным, брюзгливым тоном.

— Новенький, очевидно, — сказала ему леди.

— О, разумеется! Бес знает что Айзенштайн себе позволяет! Семестр идёт четвёртую неделю. Немыслимо, Кора! Мне же с ним возиться теперь. Пятнадцать лекций, вообразите себе. Пропустить по моим предметам пятнадцать лекций!

— Айзенштайн? — среагировал Андрей. — Директор гимназии? Так это учебный корпус?

Преподаватели — ясно, преподаватели! — переглянулись.

— Сударь, — сказала леди, — боюсь, у вас возникнут проблемы с поведением. Должна вам заметить…

— Кора, я вас умоляю! Айзенштайн ему всё расскажет. Подымайтесь на второй этаж, сударь, налево.

Лорд направился к дверям (книжки поплыли следом). Леди положила Андрею на плечо руку — ту, что без перчатки.

— Могу ли я узнать ваше имя?

— Андрей.

— Рада знакомству. — Она слегка наклонила голову. — Мадам Окстри, преподаватель лингвистики. А этот злой дяденька — Фёдор Аркадьевич Демуров, наш математик. Вас, мой мальчик, когда-нибудь учили приветствовать старших?

— Извините, я… ваша перчатка… Извините.

Она рассмеялась и подтолкнула Андрея к лестнице, стильная такая женщина, глаз не оторвать. "Но какой я тебе, к шайтану, мальчик, родная?!" — подумал он и вдруг понял.

Кроссовки, выкинутые в десятом классе.

Порезанная ладонь.

Огромное зеркало в ажурной серебряной раме благосклонно подтвердило его догадки, и Андрей смотрел в зеркало, наверное, очень долго. Сумка, кроссовки, ещё не ставший шрамом порез — всё так, и, боги мои, пусть оно так и останется!

На него — тридцатипятилетнего — смотрел из зеркала Андрюша Карцев годов пятнадцати от роду, с собственными передними зубами, стриженый "под ёжик" (но с длинной чёлкой), в ярко-красной футболке с самолично сделанной надписью "I am Black Driver".

— … твою мать, — сказал Андрей, пытаясь пощупать зеркало. — Ох, ни … себе, господи! — сказал он, отворачиваясь от зеркала и ощупывая себя. — Ни … себе!

Он полез по карманам джинсов, выронил письмо, подобрал его, достал из кармана брелок-пистолетик (одноклассницы дарили, на 23 февраля), уронил сумку, упал рядом на коленки и принялся в сумке копаться. Сумка была набита его подростковыми шмотками.

— Твою дивизию… — шептал он, медленно поднимаясь по лестнице. — Уж не магию ли тут преподают?! Что там я пропустил — пятнадцать лекций по математике? Да я тридцать выучу, твою ж дивизию, да я… Значит, Лёха тут, всё вот так просто, мы вместе окончим гимназию…

Тут он вспомнил ещё кое-что и на ходу полез в карманчик сумки. В карманчике действительно лежала затаренная мятая пачка настоящего болгарского "Интера", с восемью сигаретами и одним длинным бычком, и коробок спичек имелся. Андрей закурил прямо на лестнице. Радужные перспективы вились вокруг него стаями бабочек, да что там — разноцветных колибри.

Окутанный перспективами и клубами дыма, он вышел на площадку второго этажа и сразу же наткнулся на ещё одного преподавателя — совсем молодого парня, и с одеждой у него было всё в порядке (для девятнадцатого века), но явно не школяр. Андрей опомнился и начал тушить бычок об спичечный коробок. Бычок тлел, преподаватель молча стоял рядом, и Андрей сказал ему:

— Извините, здесь, наверное, не курят, я просто не подумал…

— Доброе утро, сударь.

— Здравствуйте.

— Вы, вероятно, новичок?

— Да, пожалуй. Я… собственно, я уже знаком с мадам Окстри и… и математиком.

— То есть? Вы уже приняты, сударь?

— Нет. У меня письмо к господину Айзенштайну. Рекомендация.

— Идёмте, — сказал преподаватель.

Обширные коридоры второго этажа были устланы таким же, как в вестибюле, невообразимым ковром. Огромные, закруглённые сверху окна, с низкими, удобными для сидения подоконниками; напротив окон — двери с табличками. В одну из дверей Андреев сопровождающий побарабанил пальцами, и оттуда откликнулись:

— Да, Олег?

— Господин директор. К вам мальчик, — сказал преподаватель, приоткрыв дверь. — Абитуриент, насколько я понял.

— Просите.

Преподаватель пропустил Андрея в кабинет и зашёл сам. Навстречу им поднялся из-за стола мужчина: вылитый принц Флоризель на приёме у английской королевы, но это уже не удивляло.

— Доброе утро, сударь, — сказал он, вежливо поклонившись. — Чем могу служить?

— Доброе утро, — сказал Андрей, пытаясь поклониться тоже. — Я хотел бы поступить в гимназию. Вот моя рекомендация.

— Присаживайтесь, — сказал директор, взяв у него конверт. — Олег Витальевич, останьтесь, прошу вас.

Олег Витальевич указал Андрею на кресло у директорского стола и опустился сам на роскошный диван. Впрочем, ничего нероскошного в кабинете не наблюдалось. Была тут ещё пара кресел, горка с множеством статуэток, над столом — портрет в резном багете (на портрете оказался опять же Андерсен). В углу кабинета камин, в камине неразожжённые поленья. На каминной полке трубка и табакерка. Пахло вишнёвым табаком — очень хорошим табаком.

Директор изучал извлечённый из конверта листок внимательно и долго, изредка на Андрея посматривая, и Андрей внезапно сообразил, что письмо следовало бы прочесть сначала самому. Кто знает, что там написано! Любовью к розыгрышам — от невинных до отвратительных — Лёшка страдал с детского садика. И Андрей страдал многократно из-за этой его любви.

— Мы принимаем в гимназию в августе, — сказал, наконец, директор. — Что заставило вас так запоздать, сударь?

Андрей помолчал, прикидывая. Выдумывать что-либо казалось ему неуместным — теперь, прочитав письмо, директор знал больше самого Андрея.

— Я получил рекомендацию только вчера, — сказал Андрей. — Точнее, сегодня ночью. Я даже не знаю профиля гимназии. Мне просто… посоветовали.

Господин Айзенштайн откровенно его разглядывал и слегка улыбался.

— Это прекрасно, — сказал он. — Мне вот тоже советуют вас принять. Что же касается профиля… После окончания гимназии — это займёт у вас четыре года — вы получите возможность поступить в высшее учебное заведение… по профилю магии. Вы желаете иметь такую профессию?

— Был бы счастлив, — сказал Андрей. Белка-белочка моя, делириум мой тременс — сиречь белая горячка. Сумасшедший дом — вот отныне мой профиль. Профессия — пациент…

Директор покачал головой, угадав его мысли.

— Усомнились в адекватности происходящего, мой друг? Пустые опасения! Вы не страдаете душевной болезнью, а мы с Олегом Витальевичем отнюдь не персонажи вашего предутреннего сна. Есть многое на свете…

"Что и не снилось нашим мудрецам, — мысленно закончил Андрей. — Без базара, друг Гамлет…"

— Видите ли, господин директор, я должен сказать вам, что мне неизвестен человек, написавший рекомендацию. Я не хотел бы… оказаться в сомнительном положении…

— Простите, я перебью вас… — Директор заглянул в письмо. — Андрей. Вам нет необходимости знать своего рекомендателя. Достаточно того, что он вас знает.

— Меня?

— Разумеется. Полагаю, вы уже поняли, что у нас обучаются дети, имеющие способности к магии. Практически никто из ваших будущих соучеников не подозревал ни о своих способностях, ни о существовании гимназии. Так что оставьте сомнения, сударь. Итак… — Он опять заглянул в письмо. — Андрей Евгеньевич Карцев, пятнадцати лет… Поздравляю. С этой минуты вы гимназист первого курса. Должен сразу предупредить вас…

"Рекомендатель, который знает меня, но не знает моего возраста?.. Нет, господин директор, об этом я промолчу… пожалуй, я промолчу, я согласен, пусть мне пятнадцать, мать твою ж дивизию, я согласен!.."

— Простите, — сказал Андрей, вникнув, наконец, в директорские речи, — что значит, не учат магии? Вы ведь сказали…

— Сударь, вам трудно сейчас контролировать эмоции, но постарайтесь выслушать меня внимательно. Мы НЕ преподаём магию. Обучение магии предполагает основательную базу знаний. Вы получите её в гимназии, и мы гарантируем ваше поступление в высшее учебное заведение, окончив которое, вы станете магом.

— Гарантируете?

— Безусловно. Боюсь, вас весьма удивит методика обучения, но поверьте, она себя оправдывает. В гимназии не ставят собственно оценок. Скажем так — или "два", или "пять". Двойка влечёт за собой наказание. Если же наказание не возымело должного действия — вас ждёт исключение.

— Да, — сказал Андрей. — Пожалуй, это гарантия.

— Вы рассуждаете совершенно по-взрослому, мой друг, — сказал директор. — Смею надеяться, проблем с учёбой у вас не будет. Что ж… В группу Демурова, я полагаю. Олег?

Молчавший всё это время преподаватель усмехнулся.

— Вашим словом, господин Айзенштайн. Тем более знакомство они уже сделали.

— Каким образом, помилуйте?

— Я встретился внизу с господином Демуровым и мадам Окстри, — объяснил Андрей.

— С Демуровым? В таком виде? Стало быть, вы уже попали в кондуит, сударь?

Точно — и в Швамбранию, видимо, тоже…

— Пожалуй, мы поступим так, — продолжая улыбаться, сказал директор. — Демуров сегодня сможет заняться вами не ранее вечера… У вас, Олег, "окно" сейчас, если не ошибаюсь? Олег Витальевич Стрепетов — ваш преподаватель химии, прошу любить и жаловать, — проводит вас в интернат и покажет комнату. И, Олег, прежде всего, переоденьте юношу.

— Обязательно, господин Айзенштайн.

— И последнее. Я настоятельно прошу вас, Андрей, запомнить: правила поведения, принятые в гимназии, незыблемы. Позволю себе повториться: многое покажется вам странным — даже неприемлемым, но придётся привыкать. Стимул велик, не так ли?

— Я понимаю, господин директор.

— Прекрасно. Первое правило. Поклон. Прошу вас.

Андрей поклонился.

— Безобразно, — сказал директор. — Олег, нижайшая просьба: поработайте над этим.

— Господин директор…

— Поклон.

— Извините, — пробормотал Андрей, кланяясь. — Я хотел спросить насчёт оплаты и проживания. То есть…

— Полный пансион, сударь. Не извольте беспокоиться.

— Благодарю вас.

— Поклон.

"Шея, однако, скоро сломается", — подумал Андрей, выходя из кабинета.

Интернат находился довольно далеко от учебного корпуса и выглядел достаточно современно — если не считать полукруглых окон. Пять этажей. Полное отсутствие балконов. По стенам из серого выпуклого камня вился между окнами виноград с гроздьями синих длинных ягод.

Весь первый этаж занимало клубное помещение, и в нём стоял полумрак: окна были наполовину задёрнуты тяжёлыми тёмными шторами. Между окнами — напольные часы в человеческий рост. Множество мебели: диваны, кресла, столы всех размеров и форм, шкафы и шкафчики с сотнями книг и безделушек. Камины по углам холла. Люстры из подвесок и шариков на высоком потолке, а кроме люстр повсюду висели и стояли самые разнообразные светильники. И натёртый до зеркальности паркет. Пионерская комната для дворян.

Они поднялись на третий этаж (лестница была, разумеется, мраморная, покрытая ковром). Прямо перед лестницей стоял стол, и на столе, среди обилия письменных приборов, Андрей углядел пепельницу. Кресло около стола, книжные полки на стене. Пост! Дежурный вахтёр (или препод) сидит здесь ночью, блюдя сон питомцев…

Блюсти сон, впрочем, отнюдь не составляло труда, потому что комнаты, расположенные по обе стороны широкого коридора, дверей не имели. Олег Витальевич остановился у одного из дверных проёмов, вырезанных в виде арки, и жестом пригласил Андрея войти.

— А почему… — начал Андрей, и преподаватель вопрос его предупредил:

— Отсутствие двери? Так у нас принято, сударь. Не беспокойтесь, в интернате не шумно. Мешать вам никто не станет.

В комнату вёл крошечный коридорчик. Справа — хвала богам, всё же за дверью! — туалет и ванная. Торцом ко входу стояла вдоль стены тахта, кроме неё из коридора ничего не было видно. Комната (большая, квадратов восемнадцать) заворачивала вправо. Судя по всему, — приятная неожиданность! — она была рассчитана на одного человека.

Деревянные панели. Окно почти во всю стену. Книжный стеллаж до потолка, перед ним письменный стол, огромный, шикарный, с кучей ящиков, с подставкой для ног. Мягкий стул с подлокотниками, кресло у окна. Встроенный стенной шкаф был забит одеждой и обувью. Ковёр на полу, ковёр над тахтой. Студенческий рай. Только что без компьютера (правда, над столом, сбоку, Андрей заметил выступающую панель с кнопками — клавиатура? но где монитор?..). И для богатых студентов — непомерно богатых, если прикинуть стоимость интерьера. Андрей вспомнил свою квартиру: куда скромнее — а ведь гордился!.. Да, господа, не иначе я в раю…

— А вы не голодны, сударь? Завтракали сегодня? Переодевайтесь, и я отведу вас в столовую, — сказал преподаватель, доставая из шкафа тёмно-серый костюм, точь-в-точь как на встреченном Андреем мальчишке.

— Благодарю, я пока не хочу есть, — сказал Андрей. — Скажите, это же форма? Я видел мальчика в похожем костюме.

— Форма. В вашей одежде в гимназии… Позвольте! Вы видели кого-то из гимназистов? Где же?

— Около ворот, он мне показал, куда идти, — сказал Андрей, мысленно проклиная свой язык. Ясно было, что он кого-то сдал, — ведь шли занятия, и парень, несомненно, прогуливал, а не разрешение имел!..

— Светленький такой юноша? — спросил, нахмурившись, преподаватель.

— Н-не обратил внимания.

— Бельский, конечно, — вздохнул Олег Витальевич. — Прогулы наказываются крайне строго, сударь! Не забывайте об этом. Теперь ваш первый урок. Прошу запомнить: любое обращение к кому-либо в гимназии принято сопровождать поклоном. Это выглядит так…

Урок продолжался минут пятнадцать. Удовлетворившись Андреевыми успехами, преподаватель поинтересовался, не имеет ли свежеиспечённый гимназист навыков обращения с галстуком, и, получив заверения, что имеет, озабоченно взглянул на часы.

— Превосходно, сударь. Теперь я вынужден вас покинуть. Осваивайтесь. Я зайду ещё к вам после пары.

Андрей переоделся (да! если ЭТО — форма, что же в праздники? фрак?), обнаружил в жилетном кармане часы на цепочке и полез в шкаф в поисках фрака. Фрак присутствовал, но примерять его Андрей не стал. Завязывая перед зеркалом в ванной галстук, он попытался вспомнить, часто ли ему требовалось бриться в пятнадцатилетнем возрасте — раз в неделю, два? То есть, брился-то он, пылая гордостью, каждое утро, но гордость бесследно канула, а необходимость ежедневного бритья давным-давно раздражала.

Всё, для бритья и мытья необходимое, в ванной имелось — даже сверх того. Андрей тщательно проверил самое главное — задвижку на двери, посчитал полотенца (шесть штук!), оглядел разнообразные флакончики, опробовал краны, воспользовался белоснежным унитазом и отправился исследовать наличествующую в комнате духовную пищу.

Панель над столом более всего напоминала компьютерную клавиатуру. Буквы и цифры присутствовали в полном объёме, но ни единой функциональной клавиши типа "F10" или "Enter". Зато под буквами — кнопки: "PLAY", "PAUSE", "STOP", перемотка… Магнитофон? Но куда кассету?.. Андрей оглядел комнату в поисках колонок, но ничего похожего не увидел. А вот на столе лежал пульт управления (уменьшенный аналог клавиатуры) и наушники почти обычного вида — только без шнура. Андрей надел их и нажал кнопку "PLAY". Ничего не произошло. Он снял наушники — потом разберусь! — и продолжил осмотр.

На стеллаже пустовала лишь одна полка, на уровне столешницы, видимо, предназначавшаяся для учебников. На остальных же с духовной пищей всё было в полном порядке. Классика. Сплошная классика, и русская, и зарубежная. Разрозненные, но прекрасных переплётов тома Толстого, Достоевского, Шекспира, Голсуорси, Фолкнера (значит, век у нас таки двадцатый, не раньше) — но ни следа, кажется, фантастики и детективов. Хотя нет, вот и Булгаков. И Гофман. И Стругацкие. Потом Андрей обнаружил несколько томов Стивена Кинга и всерьёз задумался, по какому принципу библиотечку собирали. Он снял с полки "Мешок с костями", посидел минут пять в кресле, но читать не смог. Не сиделось.

Он осмотрел дверной проём на предмет петель (петель, само собой, не было) и вышел из комнаты.

В соседних арках ничего интересного не наблюдалось. Узкий коридорчик, тахта… И никого. Народ, разумеется, сидит на уроках. Все при жилетах и галстуках, а девчонки в кринолинах. Или турнюрах. И в чепчиках…

Присев на подоконник в конце коридора, Андрей увидел фонтан. В фонтане трубил в рог мраморный мальчик в хитоне, из рога лилась вода. За фонтаном — ступени на высокую террасу с клумбами, а ещё дальше была, кажется, спортивная площадка, огромная, настоящий стадион, и опять же пустая. Андрей встал и направился к противоположному окну.

Окно выходило прямо на ограду. У ограды высились всё те же сосны, но здесь они оказались не такими огромными: прекрасный обзор.

За пределами гимназии был город, и в городе этом девятнадцатый век отсутствовал напрочь.

Тротуар; аллейка с вязами; потом проезжая часть. По ней шли машины, и некоторое время Андрей с удивлением наблюдал мелькающие "Жигулёнки" и "Москвичи". Проехал автобус: двойной жёлтый "Икарус", явно рейсовый. На другой стороне дороги — такая же аллейка, а за ней, вдоль тротуара, киношные рекламные щиты.

Киношные афиши в железной оправе… Справа от афиш кустики, а после кустиков — серая пятиэтажка-хрущёвка, а на первом этаже её… да, столовая. Столовая, и кулинария, и пирожковая, в которой они пили молочные коктейли, смотавшись со школы…

Он распахнул окно и, высунувшись по пояс, завертел головой.

Кассы "Аэрофлота".

Свечка гостиницы "Ахтуба".

Тридцать восьмой квартал.

Библиотека за придорожными тополями.

Фарс какой-то. Не может этого быть.

Факт. Имеющий место быть.

Другой мир, с гимназией, фраками и магией, находился в Волжском. В городе его детства — причём именно детства: когда он приезжал сюда лет семь назад, первый этаж серенькой пятиэтажки занимала уже не кулинария — фирменный бутик, он ещё долго плевался, проходя мимо…

По тротуару за оградой шли люди — без фраков и длинных юбок, привычно для глаза одетые.

— Осматриваетесь? — спросил подошедший сзади Олег Витальевич. — Вас не узнать. Справились с галстуком?

— Скажите, пожалуйста, как называется этот город? Как он называется?

— Волжский, — ответил преподаватель, поправляя Андрею непривычно высокий воротник рубашки. — По имени реки.

— Не может быть, — сказал Андрей.

— Отчего же, сударь? Идёмте-ка в столовую. Полагаю, она удивит вас в значительно большей степени.

"Это вряд ли, — подумал Андрей, шагая за Олегом Витальевичем. — Вряд ли меня ещё что-нибудь удивит, господа, уверяю вас, ничего более…"

Все происшествия случались с ним стабильно в утреннее время: до полудня. Будучи совой от рождения, Андрей принимал их безропотно и заторможено. Реакция наступала к ночи; благодаря такой особенности организма Андрей всю жизнь страдал кошмарами — полнометражными и красочными. В ту, первую, ночь в гимназии он ждал кошмаров с Лёшкиным участием. Но Лёшка ему не приснился. Ждал он и того, что проснётся дома, — но и этого не произошло. Вымотанный впечатлениями сумасшедшего дня, Андрей спал как убитый и очнулся оттого, что его трясли за плечо. Открыв глаза, он увидел своего куратора, дежурившего ночью на третьем этаже интерната мальчиков.

— Будильника не слышим, сударь? — снисходительно сказал Демуров. — Завтрак проспите.

Каблучки по ступенькам — цок-цок. На лестнице ковёр, а всё равно слышно. Платье по ковру — шур-шур. Одна нижняя юбка, две верхних. Ольга в очередной раз наступила на подол и приподняла его, тихонечко чертыхнувшись. Скоро это войдёт в привычку, и хотелось верить, что возможно привыкнуть и к корсету. По поводу корсета просто слов не было. Благодаря ему — да и всей гимназийской форме! — Ольга узнала, что такое счастье. Раздеться вечером у себя в комнате, свернуться клубком в кресле: необъятное счастье! Всю жизнь физкультуру ненавидевшая, здесь Ольга занималась ею охотно, после второй пары бегом бежала переодеваться в свободный и лёгкий спортивный костюм и со спортплощадки уходила едва не последней. Да, осанка и походка девчонок со старших курсов вызывали тихую зависть, но такой ценой? Белка моя, как говорят в гимназии!.. Увольте!

Впрочем, она лгала себе — потому что один взгляд в зеркало тяжкие муки вознаграждал сторицей. А зеркал в гимназии было множество, и все они отражали безупречную красавицу с невероятной фигурой и обалденной причёской. Старомодной причёской, да. И платья из былых времён, но мы ведь не дома, и понятия о моде здесь иные. А когда она научится выглядеть и держаться так же, как мадам Окстри… о, тогда!..

Мадам Окстри разговоры о причёсках и манерах вела с великою охотой. Да и все здешние учителя за внешностью и поведением питомцев следили со вниманием родителей, озабоченных первым выходом в свет любимого чада. К глубокому Ольгиному сожалению, не менее пристрастно они относились и к учёбе.

Ольга всегда училась хорошо — но неровно, и ей, привыкшей уроки делать за час, а то и вовсе не утомляться, было крайне трудно смириться с полным отсутствием халявы. Зная, какого рода наказания приняты в гимназии, домашние задания она готовила очень тщательно и теперь, к концу сентября, выть была готова. Тем более что последняя пара заканчивалась в шестом часу вечера — каждый день, кроме субботы, в субботу занятия были только до обеда. Времени на дела личного характера практически не оставалось. Прожив здесь месяц с лишним, Ольга ещё ни с кем не подружилась. Да и обстановка к тесному общению не располагала — никаких командных игр на физкультуре, отдельная комната у каждого ученика, мало того — парты в классах, столы в читалке, даже парковые скамейки были рассчитаны на одного человека. Вероятно, чтобы не отвлекать от учёбы; других причин Ольга не находила.

Задумавшись, она выпустила из пальцев юбку, снова наступила на подол и на этот раз упала бы, но тут её поддержали за локоть.

— Осторожнее, сударыня! — сказал ей господин Айзенштайн.

— Спасибо, — сказала Ольга и, спохватившись, добавила: — Благодарю, господин директор! — и попыталась должным образом присесть. На ступеньках это было ужасно неудобно, а директор, отступив на шаг, наблюдал за её мучениями и улыбнулся, когда реверанс, наконец, вышел.

— Добрый день, господин директор, — сказала Ольга.

Директор поклонился в ответ и продолжил беседу:

— Витали в облаках, сударыня? Или что-то заботит?

— Нет, я… У меня всё хорошо.

— Рад за вас. Преподаватели вами довольны, и это тоже прекрасно.

Ольга молчала, совсем не понимая, что ему, собственно, нужно. Директор говорил с ней первый раз с той ночи, при встречах просто кивал и проходил мимо. Словно это не он сидел рядом у костра, обсуждал её планы на будущее, нёс по ночному небу… Было немножко обидно и жутко хотелось спросить про вампиров, Волгоград и прочее, но Ольга догадывалась, что она не единственная, кого господин Айзенштайн в гимназию привёл. Была у неё и ещё одна догадка, превосходно связывавшая воедино встреченных в степи вампиров и директорские предсказания по поводу поднадзорных мест.

Господин Айзенштайн поглядел по сторонам, словно желая удостовериться, что никто их не видит, дёрнул Ольгу за выпущенный из сложной причёски локон и зашагал вниз степенной директорской походкой. Ольга пожала плечами и продолжила подниматься в библиотеку, придерживая треклятый подол.

Библиотека примыкала к учебному корпусу и высотой была почти с него — только этажей не шесть, а два. На каждом стояло множество столов, оборудованных всем необходимым для занятий. Стеллажи с книгами располагались на нескольких уровнях вдоль трёх стен, четвёртая стена — полностью стеклянная. Балкончики и лесенки, целая куча лесенок: гиподинамия посетителям библиотеки не грозила, посетители отыскивали нужную литературу абсолютно самостоятельно. Полное отсутствие библиотекарей и системы выдачи книг радовало душу и особой проблемы не составляло. Быстро разобравшись в каталогах и карточках, Ольга находила книги без труда. Если не считать беготни по лестницам.

Отыскав на втором этаже (уровень четвёртый, раздел "Литературоведение", стеллаж второй, лестниц — восемь, ступенек — пятьдесят шесть) "Теорию стихосложения", Ольга облокотилась на перила балкончика, рассеянно глядя вниз и сожалея, что нельзя хотя бы в библиотеку ходить в трико и кроссовках.

Внизу, за столиками, сидело человек пятнадцать, обложенные учебниками с головы до ног. Торчат в читалке, дабы не тащить всю кипу в общагу: однозначно старшекурсники.

Стояла полная тишина. Только страницы шелестели. Бродивший около стеллажей мальчишка тишину не нарушал, ступая бесшумно, по-кошачьи. Он явно что-то искал и искать не умел, что было странно — даже первокурсники, в библиотеку начавшие ходить ещё в августе, вдоль стеллажей давно не бродили. Ольга нагнулась, всматриваясь в мальчишку, а он тем временем сел за ближайший столик и потянул к себе ящик с карточками. Да, Ольга ни разу его не встречала — ни на стадионе, ни в коридорах учебного корпуса, ни в саду, ни в столовке… нигде. Неужели он? Ольга вспомнила письмо: "И похож на пирата — ты сразу его узнаешь!" — и, прищурившись, мысленно пририсовала мальчишке красную бандану и серьгу в ухе. Точно он. Наконец-то!

Приподняв юбки выше приличных пределов, Ольга быстро спустилась вниз и, подойдя к полкам, около которых пират уселся, сделала вид, что усиленно ищет книгу. Пират внимания на неё не обращал, рылся в карточках. На лице его было большими буквами написано вселенское презрение к окружающей действительности, и, когда Ольга остановилась рядом и поздоровалась (с реверансом! как положено!), он поднял на неё глаза, но выражения лица не изменил — презирал со страшной силой.

— Вам, вероятно, нужна помощь? — спросила Ольга.

— Нет, благодарю вас, — сказал мальчишка и уткнулся в карточки.

— Простите, — сказала Ольга. — Вы не могли бы уделить мне минуту вашего внимания?

— Что вы хотели? — пробормотал он, и тогда Ольга тихо спросила:

— Слушай, ты же Андрей?

Он посмотрел с удивлением, и она добавила:

— Андрей Карцев.

— Предположим, — сказал пират. — И что?

— Мне нужно с тобой поговорить. Сможешь подойти к фонтану с дельфином? Это в сторону моей общаги, там ещё такие… арки, с плющом. Найдёшь?

— Милая барышня! — сказал мальчишка с великолепно исполненным утомлением. — В чём дело?

— Поговорить надо, — повторила она. — Глухой, что ли?

— О чём?

— Об Алексее Гаранине, — сказала Ольга, и лицо мальчишки изменилось так, что она невольно отступила от стола.

— Когда придти? Ты сейчас можешь? — спросил он.

— Тише! — шикнула Ольга и глянула на свои часики. До третьей пары оставалось полчаса, а она ещё не ела. — Вечером. Часов в семь. Понял?

— Да, — сказал он. — Понял. Где дельфин.

В столовой было полно народу; народ питался в основном молча, уткнувшись в учебники.

Ольга уселась за столик, открыла меню и быстро нащёлкала на пульте номера блюд. Меню походило на содержание очень толстой кулинарной книги, а сервировка соответствовала внешнему виду вкушающих, тщательно обученных обращению со столовыми приборами. Еда появилась на столе сама собой и незамедлительно. Ольга, уже привыкшая к этому, скатерть-самобранку поминать не стала, а стала быстро есть, запивая сосиски ананасовым соком.

Когда дело дошло до пирожных, она увидела за столиком напротив Андрея Карцева. Андрей Карцев был обставлен супницами, горшочками и салатницами. Ольга понимающе ухмыльнулась — первые дни в гимназии она точно так же запихивала в себя всякую экзотическую еду. Но и после дегустации всех мыслимых и немыслимых блюд столовского ассортимента сердце Ольги по-прежнему принадлежало сосискам: что ни говорите, сосиски — это святое…

Оценив намётанным глазом пиратский выбор, она перевела взгляд на потребителя. Карцев пил маленькими глоточками что-то явно горячее и поверх чашки пристально Ольгу рассматривал, а поймав её взгляд, глаза опустил и чашку поставил. Хотелось думать, что он любовался неземной Ольгиной красотой и восторгался изящным поеданием сосисок, но думать так было чертовски глупо. Обвинив себя в глупости, Ольга, тем не менее, пирожные отодвинула, покрутила в пальцах десертную серебряную ложечку и встала, на Карцева больше не глядя. Настоящие леди едят меньше птичек.

Звонок застал её уже в кабинете словесности, и Ольга попыталась сосредоточиться — до сих пор ей удавалось запоминать всё в классе и хотя бы по литературе уроков не готовить.

Дизайн кабинета соответствовал предмету: книжные шкафы до потолка, десяток портретов — Шекспир, Гёте, Достоевский, неизбежный Лев Толстой и ещё несколько несомненно великих, но Ольге неизвестных. Литературу она не то чтобы не любила — скорее, терпеть не могла свою русичку, тощую выдру, не переваривающую Ольгину букву "д" с хвостиком кверху. В гимназии же учителем был мужчина. Звали его мистер Хендридж, и, единственный, пожалуй, из преподавателей, выглядел он настоящим сказочным магом. К галстуку и сюртуку прилагались седая борода, и седые кудри, и нос крючком. Ольге всё время казалось, что костюм его — видимость, а на самом деле (если отвернуться, а потом быстро-быстро посмотреть) на мистере Хендридже — хламида до полу, усыпанная каббалистическими знаками, и остроконечная шляпа с широкими полями. И волшебная палочка… При этом словесник магией на уроках не пользовался — единственный из учителей. Но лекции его завораживали безо всяких чудес.

Проходили они сейчас Пушкина, и Ольга, стихов особо не читавшая, из уст Хендриджа слушала их, рот раскрывши. А уж если вспомнить, что дедушка — англичанин… Ну, раз "мистер", верно? Впрочем, к большинству учителей полагалось обращаться то "сэр", то "фрау", и все они, невзирая на иностранные фамилии, по-русски говорили, будто профессора филологии — причём в девятнадцатом веке.

Сегодня Хендридж стихи не декламировал, рассуждал о теории, о размерах и канонах. Ольга, возбуждённая встречей в библиотеке, записывать — записывала, но вникнуть не могла и, наконец, попытки бросила, уповая на взятый учебник.

— И в элементах, правила повтора которых не канонизированы, — метры, рифмы… — вещал словесник, а Ольга напряжённо думала, что, собственно, она скажет похожему на пирата Карцеву, вертела ручку, рассеянно рассматривала одноклассниц.

Одноклассниц было всего-то пять, и они Ольге, в общем, нравились. Не тормоза, не крутые, скорее, по школьной шкале, нейтралы. И сплошные заучки, но не по призванию — Ольга сама стала теперь заучка, куда деваться! Но с интеллектом у них полный порядок. Вряд ли станут часами обсуждать, кто кому чего сказал и как посмотрел. Хорошие, кажется, девчонки, но Ольга всегда дружила больше с мальчишками, а мальчишки здесь учились отдельно. Предстоящее общение с Карцевым, правда, тоже не радовало. Пират показался ей высокомерным занудой, при другом раскладе Ольга бы с ним никаких дел не имела никогда и ни за что.

— Уяснили, девочки? — ласково спросил мистер Хендридж. — А теперь попробуем отыскать пример пятистопного ямба. Я вижу, госпожа Заворская чрезвычайно задумчива сегодня, не иначе ямбы ей давно знакомы. Прошу вас, Ольга Сергеевна.

Ольга встала, судорожно соображая: пятистопный ямб… ага, у Пушкина всплошную ямбы…

— Я к вам пишу — чего же боле…

Словесник слушал внимательно и дал ей закончить строфу.

— А теперь посчитаем стопы, сударыня. Загибаем пальчики — мысленно, мысленно! — "я к вам", "пишу", "чего", "же боле"…

— Четыре, — сказала Ольга. — Это четырёхстопный.

— Именно. А пятистопный… вот, послушайте, прекрасные строки! "Роняет лес багряный свой убор, сребрит мороз увянувшее поле"… Кто-нибудь продолжит? Стихи известные… — Мистер Хендридж замолк, вопрошающе оглядывая класс, и, обманувшись в ожиданиях, тяжко вздохнул: — О, эти средние школы!.. Я уж не говорю о косноязычии, которым страдает большинство первокурсников! Ваша речь должна быть безукоризненной, даже если разговор идёт о фасоне платья. А покамест… покамест и словарный запас-то у вас отнюдь не велик… Но мы постараемся, верно, девочки? Словесности у нас всего две пары в неделю, времени на подготовку предостаточно… Дабы поиски вам облегчить, возьмём синий десятитомник, и к следующему занятию, помимо теории, — наизусть…

И он принялся диктовать названия и страницы.

Записывая седьмое стихотворение, Ольга помянула "эти средние школы" с тоскливою ностальгией. "Да уж, придётся постараться, — мрачно думала она, разглядывая неслабый список в тетрадке. — Спасибо, хоть искусство декламации в расписании отсутствует. Хотя у третьего, кажется, курса риторика есть… С ума я сойду, если всё это вызубрю, сил моих больше нет. В фантастике хорошо — час под аппаратом, и готово, китайский выучил… А ещё маги!"

В то, что она сама станет магом, Ольге не верилось. Ну не верилось — и всё. Слишком круто. Да, конечно, если это правда, стоит потратить четыре года (и сколько там ещё потом?) на беспрерывную учёбу и стоит терпеть странные (чересчур! слов нет!) здешние порядки. Вот любопытно, кто и зачем эти порядки устанавливал? Со стороны сплошное умиление — прилично одетые отличники, воспитанные в лучших аристократических традициях… А манеры! Разрыдаться от восторга можно! Ежели не брать во внимание неуклюжих первокурсников, так просто пансион для благородных девиц, совмещённый с кадетским корпусом! Но магия-то причём?!

Магии в гимназии было полным-полно — но исключительно бытовой. Ольга не сомневалась, что еда в столовке не только появляется сама собой, но и готовится так же, и тарелки моются не кухонными рабочими. Пропотевшие на физкультуре футболки на следующий день висели в раздевалке сверкая и благоухая. Подобным же образом были устроены шкафы в общежитии: сунул грязное — достал чистое и выглаженное. Чернила в ручках не кончались никогда, а если ручка терялась, в ящике письменного стола тут же оказывалась новая. Ненавистный корсет затягивался самостоятельно — и ослабить его не удавалось. И ни разу Ольга не встретила в гимназии ни уборщицу, ни садовника — но впечатление было, что чистоту наводят просто ежеминутно!

О занятиях и говорить не стоило — первую неделю первокурсники, напрочь обалдевшие, смотрели на преподавателей, глаз не спуская и рты раскрывши. На уроках лингвистики между пальцами мадам Окстри бегали разноцветные корни и суффиксы. У математика над столом висели в воздухе уравнения, а найденные значения иксов и игреков обменивались церемонными рукопожатиями. А физика! Физика, которую Ольга ненавидела раньше всей душой! Вот первый закон Ньютона, к примеру, описывающий воображаемую ситуацию, — полный маразм! Инерциальные системы отсчёта, координатные оси, проведённые через центр Солнца… Но здесь-то системы отсчёта присутствовали вполне реально! "Изолированным телом в состоянии покоя" была космическая станция: прямо перед доской и во всех фантастических подробностях. Дошкольник поймёт!

На истории по учительскому столу маршировали полки крошечных, но совершенно живых солдат, на биологии миниатюрный и жутко зубастый динозавр с готовностью распахивал шкуру, демонстрируя тошнотворную дыхательную систему… Нет, пожаловаться на скучные уроки просто совести не хватало. Питание было вообще выше всех похвал, форма нареканий тоже почти не вызывала, но Ольге, в гимназии оказавшейся не ради учёбы и магии, всё чудился некий подвох. И несказанно раздражало отсутствие дверей в комнате, хотя её куратор, Олег Витальевич (совсем молодой! классный! классный! зайка такая!), и нёс по этому поводу какую-то неубедительную чушь.

Мерещилось ей что-то. Она сама себе не могла объяснить внятно — что именно, и утешалась тем, что это пылают внутри воспоминания о четырёх вампирах. Воспоминания были уже не первой свежести, но всё-таки… иногда… особенно ночью, если глянуть в окошко на пустой сад, задавшись вопросом, отчего категорически запрещено после девяти вечера по саду гулять… Никого, кроме себя, она о таких вещах не спрашивала. Преподаватели, в массе своей с чувством юмора и довольно милые, но к гимназистам обращающиеся исключительно на "вы", от ответов на подобные вопросы любезно уклонялись — даже её куратор, даже мадам Окстри, которая, между прочим, почти соответствовала в Ольгиных понятиях женскому идеалу. Ольга с удовольствием поговорила бы с директором, но директор явно об этом не мечтал.

И рамки фэнтезийных канонов оказались весьма расплывчаты. Ни принца тебе, ни борьбы с нечистью — одна зубрёжка не по делу. Ольга ещё не решила для себя — останется ли здесь, исполнив свою миссию. Посмотрим, когда исполним… если исполним… если успешно…

На назначенное свидание она не спешила. После ужина переоделась в сиреневое с кружевной отделкой платье, повертелась перед зеркалом с волшебным журналом — не из-за свидания, просто так! Журнал был потрясающий: касаешься выбранной фотографии — и у тебя точно такая причёска, очень удобно.

Оторвавшись, наконец, от зеркала, Ольга надела наушники и без особой надежды набрала на клавиатуре название одного из альбомов группы "Тату". Дохлый номер: ни звука. "Эминем", значит, можно, "Би-2" — всегда пожалуйста, "металл" — любой, сколько угодно, а русскую попсу — хоть умри, не услышишь! Не то чтобы она попсой увлекалась, но иногда, успокоить нервы… Ольга сдёрнула наушники и швырнула их через всю комнату на тахту.

Нервы были ни к чёрту — голые, босые и до звона натянутые. Она сама не знала, отчего дёргается, но вот дёргалась — причём до такой степени, что всю дорогу до любимого фонтана придумывала причину для беседы с незнакомым мальчиком. Отмазку. Положим, мы знакомы (бред! откуда бы?), или вот! Мы будем заниматься вместе! Только надо спросить, в чём он лучше всего соображает. Тоже бред вообще-то…

Никто, конечно, не запрещал ей разговаривать с мальчиками. Но Ольга, озабоченная стоящей перед нею проблемой, наблюдала за жизнью гимназии очень внимательно и давно заметила, что дружить здесь вроде бы как не принято. Может, из-за недостатка времени, но тем не менее. Да и разделение на мужские и женские классы что-нибудь значило — ведь разницы в учебной программе, судя по расписанию, никакой не было. А уж парочек вовсе не замечалось, даже среди старших. Впрочем, старшие гимназисты таковыми являлись скорее по курсу, чем по годам. Попадался среди них и народ лет двадцати, и Ольгины ровесники, да и в своей группе она не была ни самой маленькой, ни самой взрослой.

И в конце-то концов! Не выгонят же её из гимназии за беседу с мальчишкой! Не переписку же заводить, пользуясь тайным дуплом!

Карцев, тоже с книжечкой, сидел на бортике фонтана и стрелял глазами по парковым дорожкам. Ждал её, дёргался, а увидев, немедля законспирировался, уткнувшись в учебник. Выглядел он, следовало признать, безупречно — не чета большинству первокурсников! Ольга уселась на бортик почти рядом с ним и открыла "Стихосложение".

За последующие пятнадцать минут выяснилось, что Ольгиного имени Андрей Карцев не слышал никогда. Ничего он об Ольге не знал, а от вопросов воздержался, с заметным, правда, трудом. Лёшку (он называл его так) Карцев в гимназии не видел.

— Странно! — сказал он, захлопывая учебник. — Я был уверен, что он здесь учится. Но раз и ты его не видела — я правильно понял? — значит, его в гимназии нет.

— Ну да, — сказала Ольга, соображая, стоит ли объяснить ему, что столкнись она с Алексеем Гараниным нос к носу — всё равно бы его не узнала. Как и он её. — Но, может быть, он тоже на первом курсе и ещё не… не приехал. Открой книгу.

— Да ладно! Мы что, ограбление банка обсуждаем? — отмахнулся пират.

— Я, знаешь, тут порядки не устанавливала! — сказала Ольга. — Лучше не рисоваться.

— Почему?

Ольга, не найдясь с ответом, поглядела на него с ярко выраженным превосходством:

— Потому! Белке понятно!

— Как-как?..

— Вот так!

Карцев окинул её внимательным взглядом и положил учебник рядом с собой. Ольга покосилась: учебник был по химии, в начале его торчали закладки — много закладок, штук десять, наверное. "А ведь он три недели пропустил, — мстительно подумала Ольга. — Тяжко ему, однако!"

— Хотел бы я знать, в чём ему нужна помощь, — сказал пират. — Главное, насколько срочно.

— Что ты думаешь делать?

— Пока ждать. И в город стоит сходить. Я так понял, в воскресенье отпускают.

— Зачем в город?

— Есть одно место, где он мог мне оставить записку.

Как же, как же, в большом дубовом дупле…

— Вы договаривались?

— Да если бы, — с досадой сказал Карцев. — Просто наш старый тайник. Если он цел… здесь цел, то есть… Всё-таки это тоже Волжский, я и подумал…

— Почему — Волжский? — удивилась Ольга.

— То есть, как — почему? Откуда же мне знать?

И они уставились друг на друга в полном недоумении.

— Ты хочешь сказать, что мы в Волжском? — спросила Ольга.

— По крайней мере, похоже на то. Ты разве в городе не была?

— Оно мне надо? — растерянно сказала Ольга, и мальчишка хмыкнул.

— И за ограду не глядела? — спросил он.

— Нет, — сказала Ольга, чувствуя себя круглой идиоткой. — А ты уверен?

— Я уверен, — сказал он. — Подожди, значит, ты тоже из Волжского? Что-то я тебя не помню совсем…

— Давай об этом не будем, — сказала Ольга. — Покажи мне лучше, где ты тут Волжский увидел.

— Ну, пойдём, — сказал Карцев, вставая. — Пройдёмся. Да хоть до ворот, что ли.

И они отправились к воротам — прямиком по центральной аллее и плечом к плечу, потому что ошеломлённой Ольге на конспирацию стало плевать. Шагов за тридцать до ограды Карцев утащил её с аллеи вбок, и, пробравшись меж сосен, они встали у парапета. Ольга первый раз смотрела на город — так по всему периметру сосны! света ж белого не видно! — и смотрела долго. Очень долго, а когда до неё дошло, Андрей Карцев здорово от этого пострадал, потому что Ольга вцепилась в его запястье всеми пятью ногтями.

За оградой гимназии был — проспект Ленина, а ворота находились на месте ломбарда, и справа оказался центральный универмаг, а слева, за вязами, — остановка сто четырнадцатого…

— А где ларьки? — спросила Ольга, обретя, наконец, дар речи.

— Ларьки? — переспросил Андрей.

— Которые около универмага… и напротив целая куча, на остановке…

— Это же не совсем Волжский. Или ты считаешь, что мы дома?

Ольга помотала головой. Вампиры, они же говорили про Волгоград!..

— Гимназия занимает весь тридцать девятый квартал, — сказал Карцев. — Единственно, универмаг на месте, ограда проходит прямо за двором. И набережной нет. За обрывом — одни дачи, а ближе к стадиону жилые кварталы. А реки нет. То есть, Ахтубы. Я так думаю, что и плотина отсутствует…

— С ума сойти, — сказала Ольга.

Серая зона Волгограда, вот оно что…

— Отпусти меня, пожалуйста, — сказал Карцев, и Ольга разжала пальцы.

— Ой, извини.

Нет, хватит на сегодня. Перебор.

— Ладно, пошли отсюда. Ещё уроки надо делать… — Тут Ольгу осенило, и она предложила: — Ты знаешь что? Ты утром подойди где-то полвосьмого к школе, раньше всех чтобы, вдруг ты его увидишь. Вдруг он сегодня приехал!

— Попробую.

— Значит, завтра после уроков там же, у фонтана.

— Оль, — сказал Карцев. — Но если он не появится, давай в воскресенье в город сходим. Тебя отпустят?

— Должны, — сказала Ольга. — Только я не Оля. Я Ольга. Никак иначе, понял?

— Белкой буду, — сказал Карцев, и лицо у него было абсолютно серьёзное.

Волжский! Вампиры! Цирк!.. Вот и клоун объявился — никакой не пират. Ладно, посмотрим, что там у них в дупле…

"…пациент палаты N 6, скирдык-кумар?.. кумар-скирдык?

Фэнтезийный стандарт, господа, расхожий, как семейные трусы: одинокий герой попадает из мира сего в мир иной, дабы спасти (добыть, провернуть, увековечить). Скорбен разумом и богат воображением, каковое всю жизнь мне кровь пило. И таки нажралось вусмерть, счастливого ему бодуна… Явись я сюда одиноким героем — ясен пень, шизофрения! Но все местные ребёнки — мои земляки. Братья, то бишь, россияне. И попали они в гимназию ради учёбы — не спасать и не искать.

Но, думается, мысль о шизофрении не одного меня посещает. Аргумент: очаровательная замена старого доброго мата оборотом "белка моя" в интерпретациях. Ассоциации, согласитесь, недвусмысленные, — белкой буду! Но мне нравится.

Ежели б знать, кому молиться, с коленок бы не вставал, лба не жалел. Весь паркет раздолбал бы: боги! Боги мои! Оставьте меня здесь и сейчас! Щенячий восторг — язык высунувши и хвостиком виляя.

Быт у них здесь душевно налажен, чего там говорить! Сроду я в таких условиях не жил — в курятниках я, оказывается, жил! В бомжатниках! В гадюшниках, твою дивизию!.. Единственно, жуткое количество домашних заданий благоговения не вызывает, но бесплатный сыр известно где обретается. А сыр таки да! Ноги мыть и воду пить производителям этого сыра! Несростно, говорите? А не пошли бы вы, господа! Гарантированное впоследствии обучение магии плюс мои пятнадцать лет… Виляю, короче, так, что хвост отваливается.

Поднакопил я и претензий — есть, есть, где споткнуться, но стимул велик, тут я с господином директором согласен.

Господин Айзенштайн — фамилию-то узнаёте, господа? Директор гимназии похож на артиста Юрия Соломина, как ёжик на зебру, но вот остальные здешние причиндалы — антураж, одежда, меблировка, стиль поведения, речь — это да, это прямо из "Летучей мыши". А также из Диккенса, Голсуорси и Льва Толстого. Славная опереттка! По счастью, я способен завязать галстук, не терплю вульгарщины и обожаю английские анекдоты.

Скирдык-кумар, одним словом. Для исследователей творчества великого мага и журналиста А. Е. Карцева поясняю: кирдыкнуло так, что аж кумарит.

Лёха, змеюк ты хренов, какая ж помощь тебе тут потребна?! Ежели по геометрии подтянуть!..

Если серьёзно: я не заметил тут ни униженных, ни оскорблённых. Отнюдь. Первокурсники — о да! Унижены прививанием хороших манер и оскорблены учебною программой. И насторожены, а я тем паче, но это нормально. Все прочие обитатели гимназии выглядят вполне и вполне. Я (одинокий герой) вроде бы должен спасать — но от чего? А главное, где объект спасения? Мне уж начало мниться, что змеюк мой незабвенный — с него станется — просто повод придумал, дабы быть точно уверенным, что я соглашусь. Взглянуть бы на придурка, который НЕ согласится здесь учиться — такую карьеру имея впереди!

Вариант Ольги — что Лёха появится здесь со дня на день — мне весьма по душе: точно в дырочку! Но вряд ли стоит на это рассчитывать.

Кстати, об Ольге. Девушке именно пятнадцать лет — ни в коем разе не больше! А сколько, собственно, Лёшке? Тоже пятнадцать или всё же тридцать пять?..

Ладно. Гадай, не гадай — я ещё недели здесь не прожил. Алгебру вот учить надо, уж полночь бьёт… Дежурный преподаватель, насколько я понял, клал с высокой колокольни, когда питомцы улягутся в кроватки (а вот из комнаты выходить после десяти вечера нельзя), но спать-то надо. Смерти ж подобно — четыре дня словно последняя ночь перед сдачей сопромата! Где б ещё пригодилось мне высшее техническое образование, за последний десяток лет изрядно повыветрившееся и в журналистской деятельности невостребованное — но!

И ещё одно "но" — касаемо цены сыра, который "таки да". Столь бешеные скидки порождают законный вопрос: с чего бы?

Английский анекдот по поводу:

"Джентльмен заблудился в лесу. Темно, страшно — начал кричать. Из кустов вылезает медведь:

— Отчего вы так кричите, сэр?

— Я хочу быть услышанным, сэр.

— Вы добились своего, сэр. Но принесёт ли это вам радость?.."

Кайф, однако, я ловлю несказанный: быть школьником! Засыпать с единственной в голове заботой — о невыученной алгебре!..

И безупречный носик Лёхиной пассии. А к носику — полный комплект подростковых загибов. (И никаких прыщей, как и у прочих детишек, — ни единого прыща во всей гимназии!..) Ай, хороша нимфетка!.. Хотел бы я поиметь объяснение — кто она есть такая. И шейка эдакая… но принесёт ли мне это радость?.."

Алгебра была последней в расписании, и Андрей, так её и не выучивший, сосредоточиться на лекции не мог. Ребята кругом прилежно строчили, он же писать бросил минут через десять после начала пары. Не то чтобы не понимал, о чём речь, — алгебра всегда давалась ему легко. Просто устал. Шёл вторник, шестой день его пребывания в гимназии, пятый — беспрерывной учёбы. Задавали неимоверно много, а ведь он должен был догнать свой курс и постигал науки все выходные напролёт. Его даже временно освободили от физкультуры — вместо неё он занимался с преподавателями физикой и химией. Демуров предлагал ему свои услуги тоже, но Андрей отказался, рассудив, что математику вытянет сам. Легко; а вот с физикой у него всегда были трудности.

Впрочем, здесь эти трудности уменьшались на глазах — благодаря преподавательнице. Да и все местные учителя отличались исключительным умением объяснять доступно — цены им не было, это Андрей понял сразу. И наглядность немалую роль играла. Одно дело — формулы на доске, и совсем другое — когда они перед глазами в воздухе, вроде мультиков. Так, давно и прочно забытое понятие валентности Олег Витальевич разложил ему буквально в две минуты, а в школе, помнится…

Но Андрей устал. Да и встал сегодня рано — в семь утра уже торчал у входа в учебный корпус. Мимо него прошло человек, наверное, сто гимназистов, но Лёшки среди них не было. Ольга явилась одной из последних, перед самым звонком, проходя мимо, подняла брови. Андрей отрицательно качнул головой в ответ, и Ольга, задрав носик, проследовала в двери.

После второй пары он заглянул на спортплощадку. Гимназисты находились там полным составом: физкультура проходила у всех групп одновременно. Здесь он увидел Ольгу снова: она висела на перекладине турника, не умея подтянуться, а стоявший рядом Олег Витальевич, куратор её группы, что-то ей втолковывал, а потом продемонстрировал "вис с переворотом" на том же турнике.

Минуты две Андрей удивлялся этой сценке, а потом сообразил, что физкультуру ведут здесь, очевидно, не тренеры, а сами преподы. По очереди, вероятно, так же, как по очереди они дежурили по ночам на этажах общежитий. Судя по химику, это им труда не составляло — впрочем, если представить на турнике того же Хендриджа…

Поболтавшись на спортплощадке, Андрей отправился к фрау Бэрр, усвоил (вспомнил, вообще-то!) за остававшийся до обеда час все три закона Ньютона. Потом поел, отсидел лингвистику, вникая уже мало — больше любовался пластикой очаровательной мадам Окстри, а к алгебре расклеился совсем.

В группе его было семь человек, и они отнюдь не выглядели замученными, что, конечно, вселяло надежды. Семеро пацанов, и если все они уже адаптировались к учебным нагрузкам, то к форме гимназийской… Всего двое-трое — в их числе сам Андрей — носили галстуки и высокие воротнички, словно в них и родились. А вот парнишка, сидевший на первой парте у дверей, огромные затруднения с одеждой испытывал. Было ему лет пятнадцать, и неуклюж он был до смешного — всё хватался за галстук, всё одёргивал сюртук. Видно было, что смертельно хлопца достал местный прикид и что дома он ходил исключительно в джинсах и слушал панков. В левом ухе у хлопца было шесть дырок, а ручку он держал, когда не писал, как сигарету, и Андрей прикидывал, не спросить ли у него, где здесь курево берут. И где, собственно, курят, потому что не могло же быть так, что не курят вообще! Сам он нынче ночью, свесившись в открытое окно, высадил последний бычок и смыл улику в унитаз, так что проблема курения сильно его напрягала. Одна надежда была — на воскресенье, на визит в город, но где денег взять?..

Парень с дырками в ухе — Максим, вроде бы, — казался подходящим объектом для переговоров, но Андрей всё не мог выбрать момента, чтобы подойти к нему. Заняты были братья его гимназисты — он, кажется, никого ещё не встречал здесь без книжки, даже в столовой все были с книжками и носами в книжки были уткнуты. Единственно, мальчишка со странной фамилией Делик стрелял поверх учебника глазами. Он был явно очень общителен — улыбчивый такой товарищ, с круглой мордочкой и пятью крупными веснушками (по две на щеках, одна на носу). Из тех, кто последнюю конфетку отдаст и по непосредственности своей влипает в неприятности на каждом шагу. Но Никита Делик вряд ли курил, вот в чём горе.

Так, раздумывая о курении и сокурсниках, Андрей сидел почти до конца пары. Водил ручкой по тетрадному листу, рисовал загогулинки, посматривал в окно. За окном, почти упираясь ветками в стекло, рос огромный вяз. Местами с него свисали паутинки, листики покачивались под ветерком… Ветер будто разговаривал с вязом, вяз отвечал ему, рассказывал, наверное, о признаках возрастания функции, подслушанных через окно… Да, именно, ведь если мы возьмём два любых числа из интервала, причём первое будет меньше второго, то по формуле Лагранжа отыщется, вне сомнений, число "с", принадлежащее интервалу (х1; х2), такое, что…

— Попрошу вас, господин Карцев, повторить мои слова. Карцев?

Андрей вскочил. Демуров стоял рядом с его столом, синяя стрелочка оси абсцисс была тут же и указывала Андрею в грудь.

— Если мы возьмём два любых числа из интервала… — сказал Андрей и продолжил уже увереннее: — При этом первое будет меньше второго, то по формуле Лагранжа отыщется и число "с", принадлежащее…

— Похвально. А формулу Лагранжа не припомните?

— Если функция…

— Да-да, — поощрительно закивал Демуров. — Функция?..

— Если она дифференцируема… то в интервале… на интервале…

Демуров подождал немного и ласково спросил:

— А вы, сударь, готовились к сегодняшнему уроку? Вот в тетради вашей я вижу некие… м-м… иероглифы… Вывести уравнение касательной вы в состоянии?

— Конечно, господин учитель, — бодро сказал Андрей.

— Прервёмся, господа, — объявил математик. — Немного повторения нам не повредит. Идите к доске, Карцев.

"Мы не помним формулу Лагранжа", — сказали за окном листья вяза. "Позорно! — сообщил им ветер. — Чем же вы занимаетесь, находясь у окна кабинета математики?"

— Я не готов отвечать, Фёдор Аркадьевич.

В классе было тихо-тихо. Все смотрели на Андрея, и от взглядов этих, больше удивлённых, чем сочувственных, Андрей начал, кажется, краснеть. Демуров отошёл к своему столу и небрежным жестом подозвал висящий в воздухе график.

— Мало того, Карцев, что в классе присутствуете только что телесно, вы ещё и к уроку не готовы. Плохое начало, сударь! Выйдите вон и ожидайте меня у кафедры математики. Я займусь вами сразу после окончания лекции. Что так замерли, господа? Ещё у кого-нибудь подобные проблемы? Маслов? Делик? В чём дело, Карцев? Покиньте кабинет, будьте любезны. Идите к доске, Делик. Послушаем ваше мнение о формуле Лагранжа.

— Я готовился, господин учитель, — сказал Никита.

Андрей собрал, наконец, кейс и вышел из кабинета. Дойдя до дверей кафедры, он присел на корточки, привалившись к стене, и закрыл глаза. Вот и случай выяснить, отчего все так боятся Демурова, я не успел заметить ничего жуткого… Въедлив, но не зануден, на уроках кладбищенская тишина, но ведь ни к кому не придирается, в отличие от того же историка. Историку даже съехавший с линии "нос — пупок" галстук — как камень в ботинке, ему бы в военном училище преподавать…

Тут к нему подошёл Никита Делик и — вот чудо! — присел рядом.

— Тоже выставил? — спросил Андрей.

— Нет, отчего же, я ответил. Звонок уже был, вы разве не слышали?

— Задумался.

— Я хотел сказать, Андрей… вы ведь здесь недавно… Вы с Демуровым не спорьте, лишняя чума на голову, всё равно накажет.

— Да я и не собирался, — сказал Андрей. — Никита… давайте на "ты".

— Давайте, — легко согласился Никита. — У тебя проблемы с алгеброй?

— Просто времени вчера не было.

— То есть? — изумился Никита. Нет, всё-таки странный здесь народец, словно нарочно отличников собирали в эту гимназию!

— Я занят был, — сказал Андрей, с удовольствием наблюдая за выражением его лица. — Занят другими делами.

— Да? — сказал Никита. — А я учил, учил… Не понимаю я эти графики.

— Хочешь, помогу? — предложил Андрей, донельзя обрадованный контактом.

— Демуров идёт, — тихо сказал Никита. — Сочувствую тебе.

И пошёл к лестнице, отвесив по дороге математику положенный поклон. Андрей вскочил и поклонился тоже.

— Прошу, сударь, — сказал математик, открывая кафедру.

Андрей зашёл следом за ним и встал у дверей.

— Так что же помешало вам заняться алгеброй, Карцев?

— Я не успел. С физикой трудно, господин учитель, пока разобрался…

— Лёг под утро… — предположил математик. — Лгать у нас не принято, сударь. Получите двойное наказание. Пройдите сюда и подождите меня минутку.

Ждать пришлось в маленькой комнате при кафедре. Наверное, преподаватели баловались здесь чайком: низкий столик, пара кресел… Часть комнаты была отделена ширмой, словно в медицинском кабинете. "Может, и мне тут чашечку нальют, — подумал Андрей. — Вкупе с долгой воспитательной беседой — педагогический финт такой… помнится, в институте был у нас препод с подобными манерами…"

Но Демуров ожиданий не оправдал. Зайдя в комнату, он снял сюртук, аккуратно уместил его на спинке кресла и кивнул на ширму.

За ширмой были узкая кушетка и небольшой стол. На столе лежала внушительных размеров книга в роскошном кожаном переплёте. С книгой соседствовала ваза тёмного стекла, исполненная в форме пирамиды. Из вазы торчали длинные голые прутья — ни листьев, ни цветов, и Андрей мельком удивился столь странному фитодизайну. Математик полистал книгу, что-то в неё записал и, вытащив из вазы прут, указал им на кушетку:

— Располагайтесь.

— В смысле? — спросил Андрей.

Демуров вздохнул.

— Сударь, давайте не будем отнимать друг у друга время.

— А что надо сделать?

— Я наказать вас собираюсь, вы не забыли? Раздевайтесь.

Тут до Андрея, наконец, дошло.

— Фёдор Аркадьевич, но это… но вы же… но это же невозможно, вот так!

— Вы меня уговаривать надумали, Карцев? Себе только хуже делаете. В кондуит я вас уже записал, в субботу вы будете наказаны ещё раз — вам мало?

"Кондуит, где-то я читал про кондуит…"

— Я не знал, что вы собираетесь… что такое наказание.

— Разве директор не поставил вас в известность?

— Нет. Не поставил, а разве?..

— Я намерен вас выпороть, сударь, других способов наказания у нас нет. Альтернатива — исключение из гимназии.

— Господин учитель! Я выучу всё, такого больше не повторится, честное слово!

Математик улыбнулся — как удав мартышке.

— Надеюсь, сударь! А теперь раздевайтесь. Ниже пояса.

"Лучше бы он мне морду набил. А в бурсе дореволюционной, кажется, тоже розгами пороли… гардемаринов тоже… а в Англии…"

— Андрей, — сказал Демуров. — Вы уверили меня, что сумеете освоить пройденное самостоятельно.

— Да, — согласился Андрей, продолжая мучительно вспоминать, чем пороли английских школьников.

— Я имел возможность убедиться, что вы правы, и сейчас продолжаю с вами беседовать, исключительно снисходя к вашей… м-м… неопытности, скажем. Не стоит усугублять ситуацию. Судя по вашему отношению к учёбе, это не последнее наказание. Придётся привыкать, сударь.

"Пятнадцать! мне пятнадцать лет!" — подумал Андрей, ставя на пол кейс и направляясь к кушетке. "Мне пятнадцать!" — повторил он себе ещё раз, и его начало трясти.

— А можно не раздеваться?

— Увы, нельзя.

"Обратиться к директору, — решил Андрей. — Прямо сейчас. Или морду ему начистить, к чёртовой матери! Бурса, мля!.."

— Вы можете уйти, Андрей, — сказал Демуров. — Я вас задерживать не стану.

— Я только спросить хотел…

— Что же, сударь?

Андрей облизнул губы и выговорил:

— А никто не зайдёт?

Математик возвёл глаза к потолку.

— Давайте так, Карцев. Ещё секунда промедления с вашей стороны — и порка обеспечена вам ежедневно в течение недели. Хотите?

И Андрей сдался.

Ему таки удалось остаться в рамках приличий и мужского достоинства: не разрыдаться, не сопротивляться и поклониться на выходе. Поклонился Андрей с чувством и чувство это продолжал испытывать, выползая из учебного корпуса. Но его ждала награда небес за пережитые муки: около ступеней, рассеянно разглядывая мраморного Андерсена, прогуливался Никита Делик. Завидев Андрея, Никита разулыбался, но тут же улыбку сменил выражением сострадания.

— Ты живой?

— Местами, — не слишком уверенно сказал Андрей. Он пребывал в довольно странном состоянии души. Порка неожиданно сделала то, что не удалось совершить пяти дням интенсивной учёбы: низвела его сознание на вполне подростковый уровень. Как-то он вдруг перестал ощущать себя взрослым. Взрослым был Демуров, уж это к гадалке не ходи…

Андрей потряс головой в надежде придти в себя, и Никита тихонько спросил:

— Больно, да? Рука у него тяжёлая. Хуже всех, говорят.

"А ведь меня ещё и в субботу будут пороть", — подумал Андрей и, глядя в сочувственные глаза Никиты, чуть не пустил слезу.

— Ты крутой, — печально продолжал Никита. — Я первый раз ревел… Но, в общем, привыкнуть можно. Раза с третьего уже ничего.

— Утешил ты меня, — саркастически сказал Андрей, шумно высморкался в белоснежный платок и быстро огляделся, потому что поступок сей отнюдь не соответствовал хорошим манерам.

— В столовую идёшь? — спросил Никита.

— Не выйдет в столовую, — сказал Андрей. Есть хотелось ужасно — ему всегда хотелось есть после нервных стрессов — но сидеть-то мы вряд ли сможем!..

— Пойдём, — сказал сообразительный Никита. — Там высокие столы же есть. Можно стоя поужинать.

Столовая находилась в том же здании, только вход в неё был сбоку. Они выбрали стол у окошка, нащёлкали заказы и некоторое время ели молча. Андрей смотрел по сторонам: действительно, ещё человек десять питались, стоя за высокими столиками. Среди них оказался, кстати, тот парнишка, которого он встретил здесь первым, у ворот гимназии. Бельский, кажется. Никита, проследив за взглядом Андрея, вполголоса сказал:

— Это Витька Бельский, со второго курса. Он всё время стоя ест.

— Двоечник?

— Прогульщик.

Андрей окинул Бельского уважительным взглядом. Нет уж, прогуливать мы не станем. Я, знаете ли, привык кушать комфортно, благодарю…

— Слушай, а его тут из-за фамилии не дразнят? Ну — все эти ваши "белкой буду" да "белка забери"?

— Кого — Бельского?! — с искренним изумлением спросил Никита.

Тут на пороге столовой появился Демуров. Сидевшие гимназисты повскакивали, Демуров показал жестом "садитесь" и прошёл мимо Андрея — почти вплотную. Андрей еле сдержался, чтобы не шарахнуться от него, и мрачно подумал, а потом сказал вслух:

— Пойду-ка я алгебру учить, — и быстро-быстро принялся допивать кофе.

— Андрей, — сказал Никита. — Ты говорил, что можно вместе. Давай позанимаемся?

— Давай, — немедленно согласился Андрей. — А к Демурову ты не подходил? Он же проводит дополнительные.

— Он-то проводит, — вздохнул Никита. — Вот если сам не смогу, тогда…

— Куда пойдём? — спросил Андрей. — Ко мне, к тебе?

— Лучше в клубе.

"Всё верно, — подумал Андрей, — мы не настолько хорошо знакомы, чтобы ходить друг к другу в гости. Быстро же их натаскали!.."

— Давай в клубе, — сказал Андрей, прикидывая реакцию преподавателей на то, что он будет стоять на коленках на стуле. Или ногу под себя подложив.

— Да в клубе хоть по-турецки можно сидеть. На уроках грустно, — сказал Никита. — К утру-то всё проходит, а среди дня лучше не попадать.

"Интересно, — думал Андрей, устраиваясь на коленках в кресле общежитского холла, — девчонок тут так же наказывают? Спросить, что ли, Никиту? Нет, спрошу-ка я сначала у Ольги… Ольга!"

Андрей вскочил, и Никита, листавший учебник, вскинул на него удивлённые глаза.

— Извини, я забыл! Я через полчаса подойду. Извини.

— Дела?

— Да. Ты не уходи, ладно? Я быстро.

К фонтану с дельфином он почти бежал, но никого там не было. Андрей повернулся было идти обратно, но тут увидел Ольгу. Она сидела на скамеечке метрах в пятнадцати от Андрея, углублённая в книжку, слегка покачивалась, отталкиваясь каблуком, накручивала на палец прядку волос у виска. Барышня в парке, только что гувернантки рядом нет. Он представил её в футболке — на физкультуре — нет, в маечке! И в лосинах в обтяжку вместо трико. Да!..

— Я опоздал, — сказал он, подойдя к скамейке. Барышня подняла голову и смотрела на него, словно первый раз видела. Андрей поклонился ей и добавил покаянно: — Извини.

— Можно я без реверанса обойдусь? — спросила Ольга.

— Серьёзно, извини. Я… меня, в общем… — Он вздохнул, но говорить было надо — никакой другой уважительной причины просто не существовало. — Наказали меня после уроков.

— Целых полтора часа наказывали?

— Нет, конечно. У меня потом всё из головы вылетело. Прости, пожалуйста.

Совершенно он не хотел, чтобы барышня обиделась. И, наверное, вид у него был соответствующий, потому что Ольга хмыкнула и сказала:

— Да ладно. Я тут пока латынь зубрила. Тебя первый раз, что ли?

— Первый, — сказал Андрей.

— Ну, я ещё не попадала, — сообщила Ольга без тени сочувствия. — И как?

— Погано, — сказал Андрей.

— Я вижу, ты мне ничего хорошего не скажешь?

— Не скажу. Нет его в гимназии. Если болеет…

— Здесь никто не болеет. Значит, в воскресенье в город пойдём?

— Если отпустят. Теперь даже не знаю.

— Ясно, — сказала Ольга и уткнулась в учебник.

Андрей стоял рядом, абсолютно не представляя, что говорить и говорить ли вообще. Или уходить? В жизни никогда он подобных затруднений в разговорах с женщинами не испытывал. А с этой малолеткой терялся. "Словно мне пятнадцать и она мне безумно нравится", — подумал Андрей и сам себе усмехнулся. Была, была в таком предположении доля истины.

— Оль…

— Ольга, — сказала девчонка, не отрываясь от книжки. — Я тебе уже говорила.

— Извини. Я хотел спросить — а ты как сюда попала?

— А ты — как?

Андрей присел на корточки рядом со скамейкой. Юбки открывали щиколотки — и не более: перехваченные узкими ремешками туфель тонкие щиколотки. Не пялиться оказалось тяжко, но он отвёл глаза и коротко рассказал, опустив, разумеется, некоторые детали.

— Тебе легче, — сказала Ольга, дослушав. — Я вот в ванной была. А потом дверь открываю — а там степь.

— В смысле?

— В прямом! Вместо квартиры — степь да степь кругом.

— И что?

— Ничего. Вышла и пошла. В ванной, что ли, было сидеть?

— Однако, — сказал Андрей. — А потом?

— А потом нашла… коробку, короче. Там была одежда и письмо.

— От Лёшки?

— Да. А потом появился господин директор. То есть, сначала он появился, а потом уже коробка. А потом опять он, потому что сначала я не согласилась. Я думала, это он мне шмотки подогнал.

— Ничего не понял, — сказал Андрей. — Он что, весь день за тобой бегал?

— Ночь. И не бегал. Он меня спас от вампиров.

— От кого?!

Ольга вздохнула и принялась излагать свою степную одиссею целиком.

— Интересные дела, — сказал Андрей, выяснив про вампиров. — Такое впечатление, что тебя просто напугали. Чтобы согласилась в гимназию поступить.

— Реально, — кивнула Ольга. — Но я бы так и так утром с ним пошла. Даже если бы письма не было. Куда деваться-то? Ясно же, что не дома, и ни денег нет, вообще ничего! Ещё знаешь, что странно? Я ведь переоделась, а директор даже не удивился, что я в других шмотках. Типа не заметил. Может, шмотки вправду он, а письмо подбросили…

— А что было в письме?

— Ничего особенного, — сказала Ольга и отвернулась. — Помочь надо и всё в этом роде. Ещё про тебя — что ты тоже будешь здесь, и я могу на тебя рассчитывать.

"А ведь врёт барышня, — подумал Андрей. — Что-то было — и весьма особенное… Но, возможно, сугубо личное, шайтан его знает…"

— Ты можешь на меня рассчитывать, — сказал он, продолжая гадать, от чего она так напряглась. — Только я и сам не знаю, что делать.

— Да! — сказала Ольга и оживилась, уставилась на него в упор. — Эти вампиры мне сказали, что я иду по серой зоне Волгограда.

— Вот так вот?

— Прикинь? А теперь ещё и Волжский. Что-то тут не так, — сказала она жалобно, и Андрей немедленно ощутил мужской позыв обнять за плечи и заверить, что всё под контролем, но не решился.

— В Волжский мы сходим, — сказал он.

— Ладно, мне пора. Уроков полно. Нету, знаешь, желания, чтобы меня… фу!

Она встала, закрыла учебник и неторопливо присела перед Андреем в реверансе:

— До свидания, сударь!

Так это было неожиданно, что Андрей поклонился ей снова. Ольга выпрямилась и показала ему язык. И отправилась по дорожке к своей общаге. А он, всё ещё пребывая на корточках, следил за покачивающимися юбками и продолжал испытывать мужской позыв — но несколько уже иной… совершенно определённого рода…

Весь остаток недели Андрей видел Ольгу мельком, да и не стремился, в общем. Некогда ему было, если честно. За алгеброй он сидел до поздней ночи, и отвечал блестяще, и на уроках глаз с Демурова не спускал, и Никиту сумел натаскать вполне прилично. Эти математические страсти едва не привели его к новому наказанию — на сей раз по химии. Дело было уже в пятницу. Выслушав весьма слабый ответ, Олег Витальевич, задумчиво на бледного ученика взирая, сказал:

— Видел я вашу фамилию в кондуите, сударь. Вы, верно, математикой увлечены теперь?

Андрей молчал, написав на лице раскаяние — причём искреннее: перепугался он до желудочных колик. И — пополам со страхом — красной тряпкой перед глазами: "Ведь он моложе меня! лет на десять моложе!.."

— Завтра у нас суббота… — сказал химик, насладившись его видом. — Подойдите после обеда ко мне на кафедру, и попробуем ещё раз. Если ваш ответ меня устроит, будем считать, что инцидент исчерпан.

— Благодарю вас, господин учитель! — сказал Андрей: машинально уже! Заученно! Докатился, белка моя!..

— Исключительно потому, Карцев, что это ваша первая неделя в гимназии. Больше послаблений не будет, учтите.

— Да, господин учитель!

Выучив тем вечером химию, Андрей улёгся в постель с томом Пушкина, но попытки перечитать "Евгения Онегина" оказались тщетными. Он надел наушники, поставил себе "Квинов" и, сунув под подушку пульт, уставился в потолок, заложив за голову руки. На потолке были тени. Тени складывались в лицо Демурова — вот так и вот так… впрочем, пушкинские строчки вели себя аналогично. Суббота, завтра уже суббота, господа! И количество записей в кондуите переходит в качество розог… Горького, что ли, почитать? Или Диккенса, где там у него парня всё время били — в "Давиде Копперфильде", кажется… Чего я страдаю, спрашивается? Не убьют же меня!

Но уснуть страдальцу удалось нескоро, и приснился ему всё тот же Демуров. Математик стоял посредине циркового манежа, вооружённый длинным хлыстом и одетый под ковбоя, а сам Андрей скакал вокруг него на лошади и должен был вольтижировать, но не умел. Демуров терял терпение, начинал хлыстом пощёлкивать, Андрей косил на него глазами и обливался холодным потом. Прелестный сон; жертва его проснулась с головною болью, а на часах оказалось — без десяти восемь.

На ступеньках учебного корпуса его окликнули по имени. Обернувшись, Андрей (запыхавшийся, едва умытый и однозначно человек пропащий) увидел мадам Окстри.

— Куда вы так спешите, сударь? Да ещё и без галстука?

— Я проспал, мадам! — сказал Андрей, хватаясь за шею. — Доброе утро.

— Раннее, mon ami[5]! У вас дополнительные перед классами? — поинтересовалась мадам Окстри. Она была свежа, прекрасна и безупречно одета.

— Нет, я на географию… — сказал Андрей и, опомнившись окончательно, поклонился.

— Мой мальчик! — сказала мадам, улыбаясь. — В субботу классы начинаются в девять тридцать. Бегите домой и не забудьте надеть галстук.

— Да, мадам! Благодарю.

Проводив взглядом свою случайную спасительницу, Андрей достал из кейса первый попавшийся учебник и, последними словами себя ругая, раскрыл его, держа на уровне отсутствующей части туалета.

"Интересно, отчего ей-то не спится, — думал он, сворачивая с умным видом в затенённую аллейку. — Счастье, что не Демурову приспичило в это время! Как же это я галстук забыл? Эх, водки бы сейчас, грамм этак двести!.."

Тут он увидел у входа в столовую ещё человек пять преподавателей. Стоял там с неизменною тросточкой сэр Шелтон, историк, смертельно похожий телом на высохшее дерево, а лицом и голосом — на артиста Василия Ливанова. Стоял благообразный Хендридж, опираясь локтем на парящий в воздухе огромный том. Была с ними преподавательница физики фрау Бэрр, пожилая, полная дама — настоящая классная дама с ледяным взором, хоть на вид и казалась милой бабушкой. И куратор его присутствовал в сей компании — без следов ковбойских одеяний, ясное дело. Да и все они были одеты, словно на светский раут. И все веселы и свежи, аки птички весенние. И все, даже бабуля Бэрр, курили, вот что самое гнусное!

Андрей завернул за необъятный дубовый ствол, потом за следующий и так, короткими перебежками, добрался до интерната.

Химию он сдал ещё перед обедом и, получив в награду благосклонный кивок, решился на вопрос:

— Олег Витальевич, можно у вас узнать? Я хотел спросить про запись в кондуите. Это же сегодня меня накажут?

— Сегодня.

— А скажите… а когда?

— Это уж Фёдору Аркадьевичу решать. Но обычно вечером.

— Он разве сам?..

— Так он же ваш куратор, верно?

Закрыв за собою дверь кафедры, Андрей присел на подоконник и задумался. Мрачные сырые подвалы, прочно засевшие в его воображении (экзекуторами в подвалах мнились бородатые мужики в дворницких фартуках), канули в небытие, но легче Андрею не стало. Напротив.

Сам себе был он смешон в таком состоянии, но поделать ничего не мог. А ведь добрую сотню раз за последние тридцать лет дрался. И бит бывал нещадно, раз даже в больницу попал, после попытки утихомирить алкашей на своей лестничной площадке. Соседка попросила; алкашей оказалось штук восемь, и вспоминать эту историю Андрей не любил. Однако сейчас он с собою тогдашним поменялся бы не глядя.

"Но я ведь взрослый мужик! Или я уже не взрослый мужик? Не хватает ещё разрыдаться сегодня перед Демуровым для полноты картины! Но в хоккей играют настоящие мужчины, не так ли?"

Андрей встал с подоконника и зашагал на кафедру математики.

Демуров был там, и был он там, хвала богам, один. Андрей мысленно выдохнул и в ответ на вопросительный взгляд выпалил:

— Господин учитель! А нельзя сейчас?

Куратор сидел за столом, вертел в длинных математических пальцах стило и внимательно Андрея разглядывал.

— Что именно, Карцев?

…Подошёл барашек к лесу, позвал серого волка…

— Меня наказать, — сказал Андрей.

Демуров положил стило и подпёр рукой подбородок. На среднем пальце у него был перстень — массивный, на всю фалангу, со странным камнем — наполовину красным, наполовину чёрным.

— Не терпится, сударь?

Андрей растерялся.

— Господин учитель… я…

…Нате, кричит барашек, жрите меня, волки позорные!..

— Извелись, Андрей Евгеньевич? — ласково предположил Демуров.

— Да вроде того, — пробормотал Андрей.

— "Я очень переживаю, господин учитель" звучало бы куда как лучше.

— Я очень переживаю, господин учитель, — повторил за ним Андрей.

— А отчего, скажите, такие страсти?

— Ну… Просто, если бы вы могли теперь…

…А волк зевает, да сытое брюхо поглаживает…

Демуров пристроил под подбородок вторую руку и всё так же задушевно спросил:

— Вы, Карцев, свободны сейчас, полагаю?

— Да, господин учитель!

Но надежде суждено было умереть бестрепетно и быстро.

— А вот я крайне занят. И буду чрезвычайно признателен, если вы согласитесь отложить наказание до вечера. Окажете мне такую любезность?

…И говорит ему серый: ты что, баран, рамсы попутал?..

— Фёдор Аркадьевич!..

— Довольно, Андрей. Я зайду к вам около девяти вечера. Да, кстати, что там у вас с химией?

Наябедничал таки милейший Олег Витальевич.

— Я уже ответил, господин учитель.

— Вот и прекрасно, — кивнул Демуров. — Можете идти.

В этот момент Андрей вспомнил о своих завтрашних планах и осторожно сказал:

— Простите, Фёдор Аркадьевич. Можно один вопрос? Пожалуйста.

— Слушаю вас.

— А если я наказан, в город нельзя?

— Город хотите посмотреть? — сказал Демуров, наклоняясь над разложенными на столе бумагами и на Андрея больше не глядя. — Можно, отчего же… Завтра, разумеется. А теперь ступайте, Карцев, не мешайте мне. Вечером поговорим.

— Господин учитель…

Демуров поднял голову и с интересом спросил:

— А вы, сударь, не мазохист, часом?

— Нет, — заверил его Андрей, пятясь к дверям. — Извините, господин учитель!

В своей комнате он стащил с шеи галстук и — сюртука не снявши — упал ничком на тахту.

"А ведь ни единой проблемы, кроме вечерней порки, у меня нет, — подумал он внезапно. — А ещё несколько дней назад был кретин редактор, и беспрерывные скандалы с любимой, и отключенный сотовый… а ещё раковина на кухне потекла!.. И пьянки эти бестолковые, и недописанная статья во славу хлебозавода… Мы, журналисты с высшим техническим образованием, умеем жить комфортно…"

Эйфория охватила его, похожая на ту, что он испытал, увидев себя в зеркале сопливым подростком. Он смутно помнил, что подростком был безумно несчастлив, шайтан знает, отчего, просто по определению — принципиально несчастлив. И безумно занят был. И безумно свободен.

"Только Лёха, — подумал он, — но завтра я залезу в наш тайник, это жирный шанс, а там посмотрим. Эх, сигаретку бы ещё, сигаретка бы пришлась кстати!.. Так, пять минут лежу, потом делаю физику, потом иду на хореографию. Бальные танцы субботним вечером в качестве обязательного предмета, why not[6]**! Это я умею…"

Но через пять минут он уже спал — здоровым сном пятнадцатилетнего юнца, глубоким и сладким.

"..вечерней экзекуции. Никаких мрачных подвалов — вежливо всё, культурно, на моей тахте… Бурса, мля. Теперь-то я допёр, отчего братья мои гимназисты столь обходительны и милы в обращении — этаким образом манеры прививаются на раз-два-три! Весьма доходчиво! Господа преподаватели не утруждают себя разборками и вызовами на педсовет. Любое — самое мизерное! — нарушение принятых правил наказывается однозначно и без обсуждений. Не поклонился при встрече — порка. Взлохмачен или плохо выбрит с утра — порка. Учёба — ладно! Это бы ещё куда ни шло! Но за небрежно повязанный галстук?.. Многое и от препода зависит — там, где Олег Витальевич делает замечание, историк сразу строчит в кондуит. Впрочем, если б меня пороли в нежном возрасте, глядишь, толк бы какой вышел… Не мама — кухонным полотенцем по шее за двойку, а такой вот Демуров. Н-да.

Так мы о чём, собственно. Пока я, изрядно потрёпанный и побеждённый напрочь, натягивал штаны нынче вечером, господин куратор невозмутимо листал мои тетрадки, а наскучив сим, велел мне причесаться и, оглядев результат, приступил к пояснениям грядущей увольнительной в город.

Прежде всего мне был выдан бумажник с деньгами на карманные расходы (коричневой кожи, штуки полторы такой стоит — не по нашим гонорарам!). Я уточнил — и охренел: бумажник оказался практически бездонный. Десятку достал — десятка появилась. Траты дозволяется производить любые — хоть золото скупай, единственный запрет — на курево и спиртное (ага, ждите! пива мне! ПИВА!!!). От вопроса, нельзя ли скопить на собственный транспорт, я воздержался. С трудом.

В целях личной безопасности я получил плоскую вещицу, сильно смахивающую на сотовый телефон, но без экрана и с единственной кнопкой, кою следует нажимать в случае неприятностей. И телефон (передатчик?), и бумажник работают исключительно в пределах города. Из пределов вышел — аут. Нищ, беззащитен, а в случае выживания и возврата подвергнут жестоким карам. По поводу выживания — лихо, однако! Что ж это у нас тут за городом — медведи? вампиры?!

По городу можно гулять сколь угодно — до темноты, а по отбытии и прибытии следует отметиться у куратора. Уж когда ты будешь уроки делать, весь день прошлявшись, никого, по всей видимости, не волнует. Твои проблемы. Не успеваешь — сиди дома. И ведь сидят, наверное! Я бы и сам посидел, физику помучил, но у меня в городе нужда.

Такая вот, короче, трогательная забота о воспитанниках. А если учесть, что Ф. А. инструктаж проводил, удобно расположившись в кресле, а я переминался перед ним с ноги на ногу… Не имел уже возможности присесть. Чего там бородатые мужики в тёмных подвалах! С Ф. А. они и рядом не стояли! Изысканная речь и золотые запонки в сочетании с розгой — это, я вам скажу, эффект! это вам не дворницкий фартук!.. Волки позорные. Шайтан их нюхал.

Закончив со мной все дела, Демуров откланялся, заметив, что время позднее, а его ещё ожидают трое моих одноклассников.

Что любопытно, ни у кого я не заметил особых душевных терзаний по поводу порки. Да и мои притупились. Странные вещи творятся со мной — да был ли я взрослым?.. Такая вот беда, без бутылки никуда… Не то чтоб я напрягался по этому поводу — эмоций и без того через край, а таки странно.

Деньги в бумажнике я разглядывал с лёгкою ностальгией. Лежал на брюхе, перебирая советские трёшки и червонцы — общей суммой рублей на пятьдесят. Какие ж тут цены, интересно?.. Первое — это курить куплю. Второе — ЭТО ПИВО! А лучше водки. В закуренной забегаловке с музычкой, и вот сверху — пивком… глядишь, мозги на место встанут… За кайф выжрать без помех пузырь водки я на всё готов — пусть хоть неделю подряд потом лупят, белки с ним.

Такими вот категориями теперь мыслим.

Чуть не забыл! В город можно — даже рекомендуется — ходить в своей одежде. Если есть. Или в городе можно прикупить. Никита Делик, к примеру, в данную реальность прибыл в шлёпках и шортах. В ларёк за хлебом вышел — хлоп-с! — пожалуйте в гимназию!

Ох-ха, а что ж было на Ольге? В ванной-то? Халатик? или только полотенце? Х-ха…"

"Можно, я с тобой пойду, — сказал Никита, — вместе же веселее, правда?" Андрей, собственно, ничего не имел против, но вот Ольга, вышедшая десятью минутами раньше и ждавшая его на остановке 114-го, скривила мордочку. "Добрый день, — сказал ей Никита, — а вы куда-то едете, да? Хотите с нами погулять?" Ольга закатила глаза, но возразить было нечего, а злиться на Никиту оказалось просто невозможно — так он сиял веснушками, весь переполненный воскресною свободой и отсутствием галстука. Пошли втроём — сначала пересекли дорогу в неположенном месте, через кусты пробрались на тротуар и остановились у киношных афиш.

— Куда идём? — весело спросил Никита, и Ольга не выдержала.

— Слушайте, сударь! В гимназии вы, право, едва со мной здоровались!

— Ага! — сказал Никита. — Вы же там прямо королева в этом платье. А теперь как-то проще.

— Проще? — высоким голосом спросила Ольга, одёргивая свитерок из коробочки Барби. — Вы так считаете?

— Давайте на "ты", господа, — вмешался Андрей. — И налево.

Ольга молча повернулась и зашагала в указанную сторону, и Андрей, подмигнув растерявшемуся Никите, поспешил за ней. Впрочем, Никита терялся недолго, минуты через две заговорил снова и болтал уже без остановки, видно, отрывался за месяц гимназийского дефицита общения. Наконец, он заметил, что сокурсники стоят столбиками, взирая на дом метрах в ста от тротуара.

— Контора всю жизнь была, — сказал Андрей.

— Пошли поближе, — сказала Ольга.

Трёхэтажное здание, которое оба помнили помещением какой-то конторы, трансформировалось в жёлтенький, облупленной штукатурки жилой дом — в два этажа, с магазином внизу. На магазине было написано: "Рыба". Рыбой и пахло. С торца дома оказался вход в полуподвальную забегаловку — и запах шёл тоже соответственный. Андрей тоскливо потянул носом: кружечка светлого, холодного… лучше "Балтики N 7", но можно и "Ахтубы", если таковое имеется…

Ольга дёрнула его за рукав, и он опомнился.

— За дом смотри, — сказала Ольга.

— Вы чего, люди? — вопросил удивлённый Никита. — Вы чего там увидели?

"Что показалось вам столь заслуживающим внимания?" — машинально перевёл Андрей на язык преподов, но отвечать не стал — ни на гимназийском, ни на обычном.

Сквер — почти парк — обязан был находиться за конторой. За сквером — с проспекта не видно — кинотеатр "Родина", а рядом — завод "ЭВТ"… Но перебирать в памяти план родного города смысла не имело: здесь даже сквер отсутствовал. Стояли за жёлтеньким домом гаражи длинными рядами. Росли, где хотели, редкие деревья, а между деревьями петляли раздолбанные машинами асфальтовые дорожки. Гаражи сменялись постройками странного вида — то ли овощехранилища, то ли заброшенные склады. На месте кинотеатра город заканчивался обрывом, неглубоким, но заметным. Травка; метров этак триста травки, а потом, в ложбине (сроду в Волжском ни ложбин, ни обрывов на этом месте не было), явно завод за невысокой сплошной оградой. Но совсем незнакомый. Перед заводом рельсы. По рельсам шёл поезд — паровоз и четыре товарных вагона.

— "ЭВТ", что ли? — сказала Ольга. — Давай спустимся?

— В другой раз, — решил Андрей. — Сегодня в тридцать четвёртый квартал сходим. Если он на месте… Мне там посмотреть надо… я же тебе говорил. Пошли по проспекту.

Никита, болтать давно забывший, вопросов больше не вставлял. Догнал их, одновременно направившихся к тротуару вдоль дороги, и молча внимал обрывистым фразам.

— Смотри, библиотека там же. Тут хлебный киоск, правда, был.

— Ольга, "Детский Мир"!

— "Русич". Тут же "Русич". Был "Детский мир", но давно, мне мама говорила…

— Есть! Есть тридцать четвёртый!

— Ты в тридцать четвёртом квартале жил, да?

— Да, а ты?

— Я в тринадцатом микрорайоне. Сходим потом, ладно?

— Обязательно.

— Господа! — воззвал сзади Никита. — А нельзя ли помедленнее?

— Ой, — сказала Ольга.

— Извини, — сказал Андрей.

— Вы здесь как дома, — сказал Никита.

— Ужасно похоже на мой родной город, — объяснил Андрей.

— А на мой непохоже! — отрубила Ольга.

Никита помолчал, улыбнулся и предложил:

— Пойдёмте?

Разбираться в его эмоциях Андрею было недосуг. "Потом поговорю, — решил он, озираясь, — обойдётся. Распустили языки!.. А куда деваться, шок такой! Я-то думал, одна гимназия здесь новая, я думал, это Волжский! Вариться мне, индюку, в супе…"

Но всё-таки это был Волжский — вот здесь, на перекрёстке проспекта Ленина и улицы Космонавтов, это был именно он — Волжский из Андреева детства.

У "Детского мира" ещё не убрали лотки школьного базара. На автобусной остановке стояла трогательная голубая лавочка, а за красной железной оградкой перемежались тополя и яблони (зелёные плодики росли на них — сморщенные и гадкие, но созреть никогда не успевали). Пятиэтажка на углу, деревья под окнами, всё тот же фиолетовый плющ на балконе третьего этажа… Тридцать четвёртый квартал, детство… "Но, пожалуй, пойду я туда один", — решил Андрей, сворачивая на остановку, к переходу через проспект.

— Мы куда? — спросила Ольга.

— Там продовольственный, — показал Андрей. — Очень хочется курить.

— Да! — с чувством сказала Ольга.

— А пива? Не против?

— Лучше вино, — сказала Ольга с воодушевлением. — Так бы кстати!

— А я не курю, — печально сообщил Никита. — Только не продадут же.

— Посмотрим, — сказал Андрей.

У магазина он оставил народ у ограды тротуара и зашёл, доставая на ходу из кармана джинсов бумажник. И через пару минут вышел — изрядно сконфуженный.

— Облом, — констатировала Ольга. — Слушай, стрельни у кого-нибудь. Я полтора месяца не курила!

"Значит, бросила", — подумал Андрей, но промолчал, конечно.

— Погоди-ка, — сказал Никита. — Дай я попробую.

— Тебе тем более не дадут, — сказала Ольга.

— А что надо взять? — спросил Никита.

— Блок "Лучафера", — сказал Андрей мечтательно. — Один, больше не пронесём. Классные сигареты, сто лет их не курил, а тут стоят, и болгарских навалом! Но "Лучафер" лучше.

— А "Винстона" нет? — спросила Ольга.

— Нет. И пару вина. Там "Эрети" стоит — вроде настоящее… Или водки, может? Ольга?

— "Эрети", — твёрдо сказала Ольга. — Терпеть не могу водку.

"Ну и ладно, — подумал Андрей. — С водки сразу развезёт — это ж я сколько не пил!" Десять дней, посчитал он и удивился — всего-то?!

Никита тем временем подошёл к отиравшемуся у магазинного крыльца мужичку. Мужичок, запущенный и похмельный, прижимал к груди авоську с пустыми бутылками и был грустен — видно, не принимали сегодня тару. Утренний завсегдатай — профессионал; у гимназистов, успевших от родной сторонки отвыкнуть, его вид немедленно вызвал брезгливую ностальгию.

— Дяденька, — сказал ему Никита. — Хотите похмелиться?

— Уйди, пацан, — сумрачно сказал дяденька.

— Да я серьёзно. Купите нам, пожалуйста, вина и сигарет, а сдача ваша.

Мужик оживился и стал Никиту разглядывать.

— Ну, давай! чего там тебе?

— Мне надо блок сигарет… "Лучафер" и две бутылки "Эрети". И спички. Вот… — Никита полез в бумажник и оглянулся на Андрея.

— Двадцатку ему дай, — сказал Андрей, сожалея, что не догадался сам, — так сколько лет без подобных проблем! Забыл!..

Мужик стал оценивающе разглядывать Андрея, и Андрей сделал каменное лицо. Мальчик он был рослый: смыться с деньгами мужику не светило.

— Давай, — буркнул мужик Никите, взял деньги и скрылся в магазине. Андрей, засунув пальцы за ремень, подошёл к крыльцу.

Похмельный вышел минут через пять — весь деловой, с пакетом, прижатым к груди совместно с авоськой, — и указал глазами за угол дома. Вручив за углом Андрею пакет, просительно сказал:

— А сигареткой не угостите, ребятки?

Ольга молча полезла в карман и протянула мужику бумажную трёшку.

— Вот спасибо, девушка! — обрадовался мужик. — Ежели чего — я утром всегда тут! — И смылся.

— Упьётся он сегодня, — задумчиво сказал Андрей. — Это ж у него бутылки на четыре теперь…

— Тебе жалко? — фыркнула Ольга. — Пошли курить.

— Куда?

— Идёмте в парк, — сказала Ольга. — Там лавочек немерено и кусты кругом. А где… то есть, ты же хотел…

— Это потом, — сказал Андрей. — Значит, в парк?

— На автобусе, ладно?

— Да тут пятнадцать минут пешком! Оглядимся заодно.

Да, идти следовало пешком — и не иначе! Что там гимназия! Что магия!.. Андрей млел, и таял, и находился однозначно в раю: Волжский, мой Волжский! Кинотеатр "Спутник" в старом обличье! Автоматы с газировкой на углу "Хлебного"! Ресторанчик при гостинице, а не "Иль Фаро", от которого Андрея с души воротило. Притулившийся к оградке лоток с пирожками… Словно и не прошло двадцати лет!

Ольга, пребывающая в некотором недоумении по поводу окружающей действительности, снова дёрнула его за рукав:

— Глянь! Это ещё что за фигня?

Андрей повернул голову и с изумлением уставился на указанную "фигню". "Фигня" красовалась между "Хлебным" и горкомом — на дороге, ведущей с площади на набережную, ко Дворцу пионеров. Собственно, дороги-то и не было — 37-й квартал и рынок разделял широкий тротуар, а посередине тротуара улыбался с высокого постамента каменный мальчик огромных размеров. В школьной форме — старой форме, годов пятидесятых, — в фуражке и с портфелем. И знакомый — где-то Андрей эту статую видел, но где?.. Улыбка у мальчика была нехорошая, обещающая такая улыбка, и вообще странный был мальчик. А вот напротив, в сквере посреди площади, стоял, как встарь, памятник Свердлову, и со Свердловым всё было в порядке, даже фотограф со стендом рядом с памятником был, кажется, тот же, что двадцать лет назад.

— Параллельный мир, — подумал он вслух, и Ольга сразу же кивнула:

— Да! Или изнанка нашего — ты Перумова читал?

— А ты Асприна читала?

— Читала! Но у него не параллельный — просто другие, а у Перумова…

— "Не время для драконов", да? — перебил Никита. — А вы Фрая читали?

Так, прикидывая прочитанное "фэнтези" к предоставленной им реальности, они прошли мимо "Букиниста", мимо магазинчика игрушек "Буратино", в настоящем Волжском давно прикрытого, миновали Главпочтамт и оказались у Дворца культуры гидростроителей.

— Скука смертная, а не параллельный мир, — подытожила Ольга. — Тоже мне — маги… Могли бы где-нибудь в Голландии обосноваться! Там есть такой город — Антверпен…

— Лучше в Венеции, — предложил Никита. — Сейчас бы плыли на гондоле, прикинь?

— Нет, — сказала Ольга. — Я хочу в Антверпен.

— А я в Норвегию, — сказал Андрей. — Но наш парк тоже ничего, правда, Ольга?

Парк, хвала богам, оказался на месте: прямёхонько за Дворцом культуры. Весь целиком — с фонтанами, каруселями и покоцанными гипсовыми рабочими вкупе с колхозницами, спортсменами и девочкой с петухом. Билеты на карусели продавали в знакомых зелёных будочках. Функционировал общественный туалет, за которым Андрей в старших классах многократно пил перед танцами водку. Работало колесо обозрения — тоже вполне недурное пристанище для вкушающих спиртное школьников. И уютная лавочка, притулившаяся к стене тира, никуда не делась, стояла себе в окружении смородиновых зарослей — самое удобное место для распития! На ней и расположились. Пили прямо из бутылки, по кругу, про стаканчики никто не подумал, и после нескольких глотков стали совсем друзьями: земляки! Волжане! Дома-то!.. "За родные пенаты! Нет, Никита, за наши пенаты надо!"

— На "Орбиту" хочу! — заявила Ольга на половине второй бутылки.

— Куда?..

— Карусель такая. Здесь нет, я смотрела! И "Сюрприза" нет…

— "Цепочки" должны быть, — сказал Андрей.

— Это такие? — Ольга показала. — Будем мы на них! как Шварценеггер в детском садике!..

— Да нет! — сказал Андрей. — Взрослые!

"Цепочки", давным-давно изгнанные из парка (не то по старости лет, не то разбился на них кто), обнаружились на положенном месте — во всём своём скрипучем ностальгическом великолепии.

Деревянный высоченный помост, обшарпанные, до царапинки знакомые сиденья… Даже тётенька-контролёрша, казалось, была та же самая, что когда-то не пускала их маленьких, а потом, класса с восьмого, предупреждала строго-настрого: "Не толкаться! Не закручиваться! Окурки не бросать!" Какое там!

Не карусель это была — полёт, настоящий! Ветер в лицо, ноги в пустоте, мелькающие деревья… А если закрутиться перед началом полёта и закрыть глаза, вот тогда — до обмирания, до ужаса, в одного!.. Все карманные деньги они с Лёшкой здесь просаживали. Пролётывали…

Андрей пропустил Никиту с Ольгой вперёд и смотрел снизу, как Ольга пристёгивается, как отталкивается от помоста кроссовкой… "Качели, серое небо, дождь! Качели тебе обойдутся в грош! Качели — по правде, под ними — ложь!" Лёшкины строчки, здесь сочинённые, он упоённо выкрикивал их, болтая в небе ногами, а дождя не было… Но Лёшка всегда видел то, чего не было, и дождь действительно начался, когда они слезли с "цепочек"…

Воспоминание оказалось настолько чётким, что Андрей оглянулся. Но нет, Лёшки не было здесь, конечно, а контролёрша спросила недовольно, идёт ли мальчик, и мальчик — мальчик! — пошёл.

Повесив на крючок подлокотника страховку из железных звеньев, Андрей, толкнувшись, подъехал к Никите и взялся за спинку его сиденья.

— Не толкаться, ребята! Высажу! — заорала бдительная тётка, включая карусель.

"Цепочки" скрипнули и поехали — медленно, так медленно! Первый круг — ногами по помосту, второй — доставая до досок только носками ботинок, и выше, выше, и быстрее… ещё быстрее! И, наконец, за помостом, съехав вбок и вцепившись! Высоко!..

— Класс! — крикнула Ольга, и Андрей изо всех сил толкнул Никиту. Никита, полетевший вперёд, ахнул, засмеялся и, вытянув ноги, ударил по спинке Ольгиного сиденья. Андрей привычно — не забыл же! ведь не забыл! — поджал под себя ноги и резко распрямил, его сиденье рванулось к Никитиному — поймал! толкнул!

Он достал из кармана сигарету, прикурил и, расслабившись, закрыл глаза. Долгими были эти пять минут на цепочках, он помнил: два круга — вечность… "Качели тебя унесут в полёт"…

Они допили вино на колесе обозрения — традиционно, на самом верху. Андрей пил первый; отдав Никите бутылку, он стал разглядывать с высоты город.

Лучше бы ему было не делать этого: ностальгический кайф пропал почти сразу. Пропал бесследно, и тягучее, странное предчувствие охватило Андрея.

Колесо было раза в два выше, чем помнилось, он не заметил этого снизу. Многое было видно с него — уж точно больше, чем хотелось бы. Знакомые очертания города мешались с небывалыми. "Мир сдвинулся", вспомнил он "Тёмную башню" Кинга, иначе и не скажешь, мир сдвинулся… Не было острова Зелёного с дачами; не было турбазы на берегу — да и берега не было! Двухэтажные дома с флюгерами спускались по пологому обрыву. Волга, лишённая вытекающей из неё городской речки, и шлюзового канала, и гидроэлектростанции. Узкий мост. Крохотная пристань вместо порта.

Не было вокзала — степь… В степи стоял завод, а на его территории — параллелепипед узкого и высокого здания. На вершине висели, казалось, в воздухе огромные часы.

И никогда здесь не строились новые микрорайоны, — город заканчивался, обрывался напрочь бульваром Профсоюзов, а дальше — та же бесконечная степь. Вместо химкомбината — длинная, узкая полоса поднимающихся в горку домов. Вот старые квартала почти не претерпели изменений — единственно, во дворе за "Букинистом" торчала круглая башня с куполом — водонапорная, что ли? Та, что стояла всю жизнь неподалёку от вокзала, здесь отсутствовала… Но где же я, люди?! Где это мы?..

Андрей сломал так и не прикуренную сигарету и глянул на Ольгу — нет, она не разглядывала город, она хихикала над чем-то на пару с Никитой. И казалась счастливой — а он опять был в полёте, болтался между землёй и небом, между Волжским и… Волжским.

— Куда теперь? — весело спросил Никита, когда они слезли с колеса. Никиту немножко шатало — и Ольгу тоже, и впервые Андрей задался вопросом, что скажут по поводу их состояния в гимназии? Гимназию он тоже с колеса видел, гимназия никуда не пропала, нет…

— Домой, — сказал Андрей. — Пора домой.

И — как в "Мэри Поппинс", когда исчезла смешинка! — гимназисты вернулись на грешную землю с ошалелыми лицами.

— Да, — сказал Никита. — Действительно! А времени сколько?

— На уроки хватит, — вздохнула Ольга.

— Ещё полчаса гуляем! — решительно сказал Андрей. — Поесть надо, братцы! Вы представляете, чем от нас несёт?

— В "Зодиак"! Там всё острое дают! запах перебьётся! — сказала Ольга и тут же скисла: — Тьфу! нету же его здесь…

— В гастрономе напротив Дворца кафешка всю жизнь была. С молочными коктейлями… — вспомнил Андрей.

— Славный закусон! — саркастически сказала Ольга. — Да ладно! Нюхать нас, что ли, будут!

— Унюхают, — сообщил Никита. — Бельский вообще не заедает, всё равно, говорит, спалят.

— Герой! — сказал Андрей. — Он ещё и пьёт?

Никита только улыбнулся.

— Я не герой, — сказал Андрей. — К шайтану под хвост! Пошли в кафе. Бутерброды-то там дают. И "Дирол" купим.

— Ага! — сказал Никита. — Жвачек тут в помине нет. Вообще никаких, представляешь?

— Подсолнечное масло — по глотку, — предложила Ольга. — И ёлочку пожевать помогает.

— О боги, — сказал Андрей.

После кафе Андрей, сославшись на "дела", посадил более-менее протрезвевших собутыльников на автобус (Ольга явно обиделась, Никита покивал) и, помахав вслед, зашагал знакомыми дворами в тридцать четвёртый.

Предчувствие, посетившее его в парке, усиливалось, достигнув апогея на входе в родной квартал. Хотя вся статья была предчувствию сгинуть: родной квартал не изменился ни на йоту. Ни в чём. Нигде. Только стал непомерно огромным — как в детстве.

Но в детстве всё кажется огромным! В последний свой приезд домой Андрей испытал некоторое разочарование, выяснив истинные размеры исторической родины. Может, и целая страна, но вроде Греции, скажем: маленькая. И, так же, как в Греции, осталась в квартале память о мифах. Детство ж, твою дивизию! А уж Андреево детство было самым настоящим мифом — из-за Лёшкиных сказок.

В мире гимназии тридцать четвёртый квартал выглядел странно. Странно настолько, что наслаждаться воспоминаниями Андрей не смог. Он намеревался сразу идти к тайнику — но не сделал этого. И двигался медленно, зигзагами, шаря по сторонам глазами. Если б ещё ноздри раздуть, в точности стал бы похож на взявшую след сыскную овчарку.

Лабиринты асфальтовых дорожек: морских путей, космических трасс и таёжных троп. Каменистая горная долина за пятым домом — обиталище троллей. У гостиницы — ещё не затонувшая Атлантида, в кружке деревьев около детского садика — лесное царство Робина Гуда. И Бета Ориона в садике, они спасались там от инопланетян. Вон в той беседке из бластеров отстреливались, Андрей, помнится, был тогда ранен…

Несколько шагов вперёд и сворачиваем за угол, в джунгли пятнадцатилетнего капитана… Но если вам, сэр, левее, прошу вас, возьмите трубку Шерлока! Старая Англия без трубки немыслима, вы не забыли?.. Андрей покорно закурил, но нырнул вправо, в кусты. В Петроград, где стоял когда-то гиперболоид, ещё не башней на острове, а капитан Янсен…

И на выручку великому Виннету скакали бравые мушкетёры. "По моему веленью, по моему хотенью!" — говорил Лёшка, сплетая воедино сюжеты и ничтоже сумняшеся меняя каноны. Излюбленное его заклинание! А заклинаний было много, и некоторые действовали — на самом деле.

Они играли в книжных героев редко. Когда Лёшка уставал от миров, не описанных ни в одной книге, — собственных. Шервудский лес появлялся по "хотенью и веленью", а в мирах личных они с Андреем жили годами.

Эти миры были всегда.

Смутные и чётких очертаний. Устоявшиеся и меняющиеся с каждым визитом создателя. Разные. Создателем был Лёшка: творцом, режиссёром. Андрей был жителем, но даже тогда он понимал, что без его присутствия многие из миров умирали бы, не успев толком родиться. А больше в Лёшкином театре никто не играл. Лёшка и не искал — ему хватало одного соучастника. Единственного, но исключительно хорошего, потому что Андрей умел жить в его фантазиях. Умел, может быть, лучше, чем сам создатель.

То ещё детство… Даже сейчас, находясь неведомо где безо всяких фантазий, Андрей забыл обо всём на свете, внимательно осматривая мифические места. А ведь сколько лет пытался забыть об этих местах! Не вышло, ничего не вышло…

Пятиэтажки-хрущёвки, белые, розовые, жёлтые, будто в лесу стояли. Самое зелёное в городе место, ни одного пустыря! Детские площадки повсюду, уютные дворы, беседки, узкие тротуары… Милый, но самый обычный городской квартальчик, выстроенный в шестидесятые годы. Семь лет назад Андрей был здесь последний раз — и пожалел о визите. Ностальгия, сантименты, сопли-вздохи — куда ни шло! Но тоска по Лёшке становилась в родном квартале почти невыносимой.

Семь лет назад — и в другой реальности. Копия отличалась от оригинала только одним, но этого было вполне довольно! Не память о детских мифах, не ностальгия — квартал мифами дышал, переполнен был ими. Андрей чувствовал это, почти как четверть века назад, ведь видел он тогда Бейкер-стрит за углом своего дома! Не сомневался, играя, в её существовании здесь и сейчас!

И ничего внешне. Пятиэтажки-дворики-кусты, но всё это — знакомое и обычное! — казалось иллюзией. Покровом, под которым действительно жили тролли. Впрочем, он нисколько не хотел, чтобы покровы спали. Ни в коем разе! это уж точно крыша съедет!..

И через пару часов, сидя в собственном дворе, Андрей пытался привести себя в чувство, припоминая вещи, ровно никакого значения не имевшие. К примеру, вот эта горка действительно была голубая? Не зелёная разве? А на лавочке вырезана надпись: "Дрюха + Ленка", но никакую Ленку он не помнил вовсе…

За распахнутой кухонной форточкой его старой квартиры колыхались ветерком занавески: белые в красных горошках. Со тщанием их разглядывая, Андрей поймал себя на прелюбопытнейшей мысли: не он ли живёт там? Маленький и счастливый?..

На окна Лёшкиной квартиры он и смотреть не стал. Ни к чему это всё! В конце концов! Ещё уроки надо учить! Сдуваем ноздри и прячем лупу — достаточно, господа! Хватит!

Встав с лавочки, Андрей прямиком направился к школе. Пролез в знакомую дырку в заборе, миновал грядки с завядшей клубникой, провёл пальцами по родимой стене и завернул за угол школьного здания. Там, под окнами кабинета биологии, был их тайник: в кирпичном боку лестницы, ведущей к вечно запертым дверям пожарного выхода.

Поломанные перила, выщербленные ступеньки. Кирпич (шестой справа, третий снизу ряд) выдвинулся легко, а за ним лежала скатанная в трубочку бумажка. Но, возможно, старая? Из древних времён?.. Некоторое время Андрей сидел на корточках, заглядывая в дырку и не решаясь бумажку взять. Он сильно подозревал, что на верный путь его записка не приведёт — разве что головной боли добавит. Но нельзя же сидеть здесь вечно, тем более что за этой бумажкой сюда и явился… И он потянулся, и вытащил трубочку, и развернул, а прочитав, даже застонал от подтвердившихся опасений.

Записка гласила:

"Дождитесь меня"

Почерк был Лёшкин, и в эту минуту Андрей был готов змея проклятого на части порвать. Алексей Николаевич Гаранин в своём репертуаре! Дождаться! А мы что тут делаем, не подскажете? Записку он, значит, мог положить, а написать толком он, значит, не мог, козлина… вот козлина…

Андрей сплюнул и выругался вслух. И в тот же момент ощутил толчок горячего воздуха в коленки. Отпрянул, чуть не упав (он всё ещё сидел на корточках), и снова заглянул в тайник. Тайник просто взор радовал: в нём лежала ещё одна бумажка, свёрнутая на сей раз квадратиком, и Андрей немедленно бумажку схватил.

Незнакомый почерк. Кажется, взрослый. Скорее всего, мужской.

"Любезный Андрей Евгеньевич!

Ваши намерения крайне неразумны и вряд ли принесут желанные плоды. Не чините себе осложнений и воспользуйтесь добрым советом, в коем Вы и Ваша наперсница безусловно нуждаетесь: вам обоим следует незамедлительно оставить пределы гимназии и города.

Сделайте одолжение, не вводите во грех".

Как мило с вашей стороны, господин хороший. Право, весьма благодарен.

Двор заканчивался кустами смородины: по мнению взрослых, непролазными напрочь. Взрослые, они вообще многого не знают.

— Только копать надо руками, — говорил Лёшка, вырывая траву под кустом. — Одной… левой. Ты копай… Вот, я уже всё почистил, вот тут копай, а я буду светить.

— Чего светить? Ещё светло.

— Надо в землю светить, когда копаешь. Мой фонарик особенный, надо им светить, только я его буду держать. И зарывать я буду.

Андрей тоже хотел держать особенный фонарик, но помалкивал. Лёшка вполне мог психануть и уйти домой, а Андрей хотел зарыть "секретик", и выкопать его в полнолуние, и посмотреть, действительно ли его шарик превратится в три шарика. Может, и в четыре, уверял Лёшка. В три или четыре разноцветных шарика: зелёный, сиреневый и розовый. Конечно, лучше красный, чем розовый, но об этом говорить тоже не стоило.

— Почему левой копать?

— Не знаю. Левой, и всё… Ну всё, Андрейчик, копай, я включаю.

Земля была мягкая, но ямку глубиной в две ладошки Андрей копал минут пятнадцать. Он всё делал неправильно. Землю надо было выкидывать строго налево от ямки, загребать против часовой стрелки, потом Лёшка углядел, что Андрей не поджимает большой палец, а так нельзя!

— Вот я ни разу фонариком не шевельнул, а ты вообще не понимаешь, надо же всё правильно же!

Дно ямки они выстелили фольгой от конфет — сиреневой, зелёной и розовой. В стенки Лёшка повтыкал тридцать две спички — тремя кругами, головками внутрь. Втыкание спичек освещал Андрей, и фонарик у него дёргался, но Лёшка не злился, только приговаривал:

— Я и знал, что ты его не удержишь… Всё, давай шарик. Давай фонарик подержу.

Андрей достал из кармана свой шарик — весь ажурный, весь переливающийся, прямо сердце замирало смотреть на него. В шарике была сквозная дырка, чтобы носить его на шее; шарик был — талисман, и никогда Андрей не верил маме, утверждавшей, что это большая бусинка.

— Клади, — сказал Лёшка.

— Ладно, давай вдвоём.

— Давай тогда вот так, — сказал Лёшка, — давай вместе зажмём — ты правой, я левой, — и отпустим над ямкой.

На ритуалы Лёшка был мастер — куда там Тому Сойеру! Его бы воля, он бы всё на свете "заритуалил", да он и заритуалил, где мог, он по ступенькам-то спускался не иначе как с левой ноги начиная.

Шарик скользнул в ямку. Андрей вставил над верхним кругом спичек кусок синего бутылочного стекла, тщательно протёртый об футболку. Лёшка накидал сверху земли, и уже вдвоём они вкопали сверху травинки, а для приметности оставили рядом большой камень. Выбравшись из смородины, Лёшка неожиданно сказал:

— В корону вставим, ладно? А тебе в ножны.

— Куда?

— В пятницу будем играть в королевство. Я, чур, король.

Чур не чур, а кто придумал — тот и король…

— Тогда я генерал.

— Нет. Ты будешь капитан гвардейцев. Гвардии короля. И колдун этот кретинский ещё…

— Так капитан или колдун?

— Капитан. Встречаться они будут в подземном ходе, — сказал Лёшка и на вопросы больше не отвечал. Такое с ним было часто — молчал едва ли не днями, пока не придумывал всё целиком, но уж тогда!.. Правда, в тот день Андрей получил кусочек новой сказки — уже поздним вечером Лёшка прибежал к нему домой, сунул листок и ускакал вниз, на свой второй этаж.

"Я буду король,

а ты будешь мой гвардеец…"

Вечером следующего дня, в точно исчисленное будущим королём время, вдоволь насмотревшись на толстую круглую луну (для Андрея она и вчера была круглая), они отправились разрывать "секретик". Они никуда не спешили, находясь во дворе с полным правом: на лавочке под тополем курили на сон грядущий их отцы. Они тщательно всё проверили — камень, траву, они тщательно очистили стёклышко, в четыре руки, и, четырьмя руками на землю опершись, они заглянули в ямку, а потому заподозрить Лёшку Андрей не мог. Разное бывало с ним, но за тот случай Андрей головой мог ручаться — фонарика у Лёшки не было, и перепугался он не меньше Андрея.

Не пришлось ни сталкиваться лбами, ни смотреть по очереди — лишившись покрова, "секретик" вспыхнул ярким электрическим светом.

Источником света был Андреев шарик. Лежал на фольге, по-прежнему один, и горел, словно синяя лампочка. Синим было всё: и сам шарик, и разноцветная прежде фольга, и торчащие спички. Наверное, из-за стёклышка, а вот свет…

Не сговариваясь, они закидали стёклышко землёй и травой, положили сверху всё тот же камень и выкатились из кустов — король и капитан его гвардии, забывши о чинах и ритуалах, со всех ног, к папам на лавочку.

Казус с шариком был не первым чудом в жизни Андрея, да и не последним — вокруг Лёшки постоянно происходили разные мелкие чудеса. Лёшкины чудеса — а это было чужим, и они не говорили о нём никогда, ни разу, ни в тот, девятый, год их жизни, ни позже. Чужое чудо — и потому страшное. Впрочем, испытанный ужас, беспричинный, бессмысленный — детский — забылся быстро, оставив Андрею только обиду и рефлекторную ненависть к стерильному синему свету больниц.

Но камень над "секретиком" так и лежал нетронутым — год, два, десять… всю жизнь.

Бежал заяц по дорожке, у него устали ножки… Девочка устала, так устала! Провались они пропадом, эти миры и причины её в них пребывания. Сил у девочки не было больше, и голова побаливала, потому что выпила девочка больше всех, одна из двух бутылок точно ей целиком досталась. И от Никитиной болтовни голова болела тоже. Правда, ступив на территорию гимназии, Никита замолчал, в глазах его затолпились формулы и графики; собутыльники расстались, едва кивнув друг другу.

На аллейке, ведущей к общежитию, Ольга имела несчастье столкнуться с историком — столкнуться вплотную, неожиданно. Потому присела она неуклюже и поздоровалась невнятно, смертельно испугавшись, что историк учует криминальный запашок. Историк взирал на неё через свой дурацкий лорнет, словно жучка разглядывал, а жучок балансировал в реверансе, что выглядело исключительно глупо — в штанах-то!

Историк был памятлив — спросит теперь, непременно спросит и придерётся непременно, и надо бы вызубрить, но отношения Александра Македонского с персами интересовали её в данный момент меньше всего. Прижав кулаки к вискам, Ольга тупо смотрела в учебник, не понимая ни единого слова. Невозможно было думать о персах, зная, что Андрей Карцев вынимает сейчас из тайника записку. Или не вынимает. Или нет тайника.

Она изменила сегодня мнение об Андрее Карцеве. Во-первых, Карцев действительно был похож на пирата, а книжки про пиратов Ольга обожала. Ещё он был похож на испанца, а Ольге всегда нравились мальчишки смуглые и высокие. Во-вторых, он был совсем не зануда — скорей уж наоборот. И с ним оказалось интересно, а говорил он мало, но по делу, и абсолютно к ней не приставал. Если бы не это выражение лица — словно в двух шагах от него воняло чем-то гнусным! — Ольга могла бы сказать, что Андрей Карцев ей вполне симпатичен. Конечно, он командовал сегодня — что делать и куда идти, но, надо отдать должное, ничуть не навязчиво. Вот напоследок он поступил просто по-хамски, но можно было расценить его поступок иначе — например, он не хотел брать с собой Никиту, и обижать его не хотел, и поэтому… Ей-то, собственно, что? Подумать больше не о чем? У нас тут царь Дарий…

Ольга перевернула так и не прочитанную страницу и уставилась на картинку с бюстом Македонского. Так, а если, скажем, тайник не найдётся? Что тогда? Нет, будем надеяться на лучшее: тайник на месте, в нём записка с точными координатами. Или с планом действий. Вопрос, она когда об этом узнает? Пойти у ворот поторчать, подождать пирата? Но он мог вернуться уже… Что же она с ним не договорилась, идиотка!..

По странице скакали персы — на горячих вороных лошадях. Персы были пираты, укравшие из тайника сундук с важными документами, а среди документов обреталась та самая записка, и Ольга тщательно прицелилась, не обращая внимания на то, что тетива больно режет пальцы. Один из персов, последний в кавалькаде, оглянулся и в ужасе выхватил саблю, но Ольга уже отпустила тетиву. Стрела полетела почему-то вверх и вбок — мимо!

"Акела промахнулся! — сказал бюст Македонского, высовываясь из учебника. — А не надо было локти на стол ставить, Заворская! Неприлично и неудобно! Я уж не говорю о том, что вы не сочли нужным сообщить о своём возвращении из города!"

— Спите, сударыня? — вопросили сзади. Ольга вскинулась и обернулась. И вскочила.

— Нет, Олег Витальевич, я историю учу…

— Достойный метод, — согласился куратор. — Вы почему не зашли ко мне?

— Ой!.. Я… я забыла…

Олег Витальевич стоял посреди комнаты, внимательно Ольгу рассматривая. Ольга шагнула к нему (из-за запаха не переживая — вернувшись к себе, она извела полтюбика зубной пасты).

— Господин учитель, я, правда, забыла… Я больше не буду. Я в парке была, на каруселях, задержалась, а уроков так много…

— Весьма советую на историю обратить особое внимание, — сказал куратор. — Сэр Шелтон записал вас в кондуит.

— Что? — пролепетала Ольга. — За что?!

— За употребление спиртных напитков, — сказал Олег Витальевич. — Браво, Заворская. Не ожидал от вас.

— Да откуда он взял?!.. То есть, я хотела сказать… что сэр Шелтон…

— Ошибся? — помог куратор. — Браво дважды, сударыня. Мечтаете о второй записи, вероятно? До сегодняшнего дня ваше поведение было безупречным. С кем вы ходили в город?

— Одна, — мрачно сказала Ольга.

— Вы уверены?

— Да.

— Хорошо, — кротко сказал Олег Витальевич. — Оставим разговор. Не буду отвлекать вас от занятий. Подумайте до завтра. А в обед подойдёте ко мне на кафедру. Спокойной ночи.

Присев в реверансе (в штанах опять же!), адресованном уже спине дорогого куратора, Ольга выпрямляться не стала, бухнулась на пол, обхватив коленки, и попыталась прикинуть размер неприятности. Выходило неслабо, а понятно пока было одно — наказания необходимо избежать. Сдавать собутыльников нет смысла — её это не спасёт, да и не умела она сдавать, извините! Положим, историю можно выучить, а вот отовраться от пьянки не выйдет. И что делать? Что делать-то теперь? Пробежался заяц по дорожке!..

Впрочем, паниковать заранее Ольга не любила, придерживаясь известного принципа "я подумаю об этом завтра". Тем более что была почти уверена: куратора своего уговорить сумеет. Олег Витальевич был милый — настолько милый, что будь он помоложе… ну, не учителем, а школьником… По возрасту-то дорогой куратор не слишком далеко от гимназистов ушёл — лет ему было немногим за двадцать, по Ольгиным соображениям. В обычной школе переводил бы старшеклассницам английский на переменках и ниже четвёрок ничего бы не ставил. Ну а тут держал, ясное дело, марку.

По всему по этому и на следующий день Ольга мандражировать не стала. Да и другие проблемы имелись — поважнее предстоящего объяснения с куратором.

Утром она проспала — из-за ночного бдения в древних веках. Немножко проспала, но Андрея в столовке уже не было. И в вестибюле не было. Изучив расписание его группы, Ольга отправилась на второй этаж, к кабинету математики. До звонка оставалось пять минут; но, к счастью, у неё была латынь на том же этаже. На лестнице она догнала Никиту Делика и, ответив на его поклон, спросила:

— Тебя не засекли?

— Нет! — сказал Никита и сделал попытку перекреститься.

— А меня да! — сообщила Ольга и, увидев его расширившиеся глаза, утешила: — Не переживай! Не сдам! Карцева не видел?

— Нет ещё, — сказал Никита, и Ольга побежала (ну, почти побежала) дальше.

Пират был там: сидел на подоконнике, устроив на кейсе подбородок. Ольга изобразила подобие реверанса и, глядя на его лицо, скисла:

— Нету, да?

— Есть, — сказал Андрей. — Я тебя подожду после физкультуры. До столовой дойдём, поговорим.

Всю первую пару Ольга изводилась догадками. Лучшей из догадок была мысль о том, что в полученной записке содержится точная дата прибытия в гимназию — завтра! Нет, сегодня! Она представила себе, как это будет, как они встретятся у маленького фонтана и как изумится Карцев, узнав, что… Пол-урока представляла, даже заработала замечание — беглое, незначительное, но оно напомнило Ольге, что следующий урок — история.

На истории её не спросили. Сэр Шелтон (сэр! подумаешь! пень высохший с длинным носом!) увлёкся собственным показом сражения Македонского с Дарием, да и весь класс увлёк. Ольга, боевики никогда не любившая, тоже глядела на учительский стол не отрываясь. Прикольно ведь! Не мультик, скорей уж кино! Вот только дрались все эти персы чертовски натурально, невзирая на гномские размеры, но и замирали послушно, когда историк принимался объяснять расположение войск.

Ободрённая успешно миновавшей историей, Ольга отправилась на кафедру химии, не дожидаясь обеда. Медленно, спокойно, проговаривая про себя заготовленную речь и примеряя соответствующее выражение лица.

Речь удалась вполне, но зайка Олег Витальевич ожиданий не оправдал. Раскаяние он признал уместным и хорошо поданным, а вот душевно исполненную историю о знакомстве с гадкими девочками и первой в жизни дегустации сухого вина (история была ещё год назад успешно опробована на маме) не оценил.

— Весьма трогательно, сударыня. Правды я, вероятно, не услышу?

— Честное слово, господин учитель… — завела было Ольга, а Олег Витальевич поморщился, но тут на кафедру впорхнула мадам Окстри, вопрошая с порога:

— Олег, вы вернулись! Не томите, умоляю!

— Добрый день, мадам!

— Guten Tag[7], Оленька! Подвергаетесь воспитанию?

— Допросу, мадам! — сообщил химик. — Сочинительствуем, перебираем версии…

— И что же случилось?

— Отметила первый выход в город. Вино и мальчики — ведь с мальчиками, Заворская? Но хотелось бы знать, с кем именно.

— Оля! Mon dieu[8]! Взгляните-ка на меня! — Мадам приподняла Ольгин подбородок. — Да не лютуйте, душа моя! Девочка раскаивается! Верно, Оленька? Не выдавать же ей мальчишек!

Она отошла от Ольги и села в кресло, приняв задумчивую позу.

— Но как это грустно, Олег! Девочка, гимназистка!.. первый курс!..

— Да уж, — сказал Олег Витальевич.

Тут в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, просунули голову:

— Можно, Олег Витальевич?

— Что вам, Делик?

Никита вдвинулся весь и сказал — покаянно, но решительно:

— Это я виноват. Это я был с Ольгой, Олег Витальевич. Добрый день, мадам!

"Вот спасибо, — мрачно подумала Ольга. — Рыцарь бедный!.. Теперь точно абзац".

— Так что ж вы ко мне пришли? — спросил химик. — Заступаться?

— Ага, — вздохнул Никита.

— Принято, — сказал Олег Витальевич. — Теперь потрудитесь поставить в известность своего куратора.

Никита поклонился и направился к дверям — вполоборота, явно собираясь сказать что-то ещё.

— Идите, идите, Делик! — откровенно уже веселясь, сказал Олег Витальевич. — И передайте Фёдору Аркадьевичу мои восторги по поводу вашего благородства!

— Обязательно, господин учитель, — уныло сказал Никита. — Но это правда я виноват, потому что…

— Ступайте, Никита. Я приму к сведению.

"Сдать, что ли, Карцева, — подумала Ольга, провожая Никиту взглядом. — Страдать — так всем! Вот дурак-то! Надо было хоть договориться!"

— Мадам! Я нашёл то, что вы просили, — сказал тем временем Олег Витальевич и полез в шкафчик. Из шкафчика он достал крошечную резную шкатулку и с поклоном поднёс к креслу. Мадам Окстри, приняв шкатулку, рассыпалась в благодарностях.

— И именно?..

— До седьмого потока, уверяю вас!

— Олег!.. — Мадам послала ему воздушный поцелуй и уже с порога добавила: — Но вы, надеюсь, будете великодушны с девочкой?

— Разумеется, мадам! — заверил её химик, и мадам упорхнула — свободная и счастливая! А мы тут…

— Я больше не буду, Олег Витальевич, — детским голоском сказала Ольга. — Так получилось, мне самой неприятно, честное слово…

— Не сомневаюсь, Ольга Сергеевна, в ваших сиюминутных чувствах. Отправляйтесь теперь на физкультуру — кстати, я ведь просил вас придти в обед? — а за этим — к себе в комнату. И не затрудняйтесь переодеванием.

И Ольга, наслышанная, что девчонок в гимназии подвергают порке в спортивных костюмах, замерла.

— Звонок уже был, — сказал куратор. — Скажете, что я вас задержал.

— Но, Олег Витальевич…

— А вы что думали? — спросил милый зайка без следа улыбки. — Бегом на физкультуру!

Ольга постояла ещё секунду и вылетела с кафедры, еле удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.

В раздевалку. Футболку задом наперёд. Заметила. Переодела. Подтянулась на турнике — целых два раза, от злости, наверное. Отбегала. На "мостике" постояла. Диск метнула — очень далеко! В раздевалку — и с наслаждением влезаем в платье: "А вот фигу тебе, зайка моя, не дождёшься! Я сейчас в столовую — обеда меня не лишали, нет? Мне просто необходим запас калорий! Нервный стресс, врубаетесь?!"

Напрочь забыв о тайнике, она пролетела в столовую мимо удивлённого Карцева и обедала долго и тщательно, почти до начала пары. Изящно ковырялась в тарелке, резала сосиски на мелкие кусочки, мстительно думая, что дорогой куратор сидит у неё в комнате в бесплодных ожиданиях — голодный! А будет знать, с кем связываться! Она уже всё для себя решила — о нет, не в истерике! Холодно и твёрдо! Плевать она хотела! Гуляйте к белкам, господин учитель! Ясно?!

Олег Витальевич (явно усвоивший, с кем связался) поймал её перед кабинетом физики: вежливо взял под локоток и, заглянув в кабинет, спросил преподавательницу:

— Прошу прощения, позволите мне Заворскую забрать? На полчаса, полагаю. Насколько мне известно, с вашим предметом у неё нет сложностей?

— Не жалуюсь! — ответствовала фрау Бэрр. — Но нельзя ли после классов, Олег Витальевич? Неужто так срочно?

Ольгин куратор прижал к груди ладонь — слов, мол, нет, сколь срочно! — и фрау величественно ему кивнула.

Отойдя от кабинета, химик выпустил Ольгин локоть и пошёл вперёд. Ольга постояла, глядя ему в спину, и зашагала следом. Не устраивать же скандал посреди коридора! Куда это мы — в общагу? Ну, в общаге посмотрим! Главное — его убедить, и надо твёрдо и холодно… А если не выйдет — всё тогда, значит… значит, отбегался зайчик…

В Ольгиной комнате куратор, наконец, обернулся к преступнице и — почти что сквозь зубы — спросил:

— Что вы себе позволяете, сударыня?

— Господин учитель, — чётко сказала Ольга. — Накажите меня по-другому.

— Подскажите, как?

— Я не знаю, — так же чётко ответила Ольга. — Есть же другие методы.

— Кажется мне, сударыня, что вас подводит память.

— Нет, я помню, — терпеливо сказала Ольга, отодвигаясь от него.

"Я ведь с ним не справлюсь, — подумала она в панике. — Исцарапаю в кровь, пусть только попробует!"

— Я помню, Олег Витальевич. Альтернатива наказанию — исключение из гимназии. Но такое наказание… я не буду.

Куратор смотрел на неё — непонятно смотрел и физическую силу применять явно не собирался.

— Вы предпочитаете исключение?

— А если да?

Пауза; выдержав её, куратор поклонился Ольге:

— Ваше право, сударыня. Уговаривать вас я не стану.

— И не надо!

Ольга кинулась к шкафу и принялась судорожно хватать шмотки — штаны, свитер, кроссовки — и со всем этим побежала в ванную. "Да провалитесь вы — и ваши уроки! И ваши дурацкие платья! И я — ну и пусть! Всё!" Переодевшись и зашвырнув платье в ванну, она вышла в комнату, уселась на тахту и заревела.

Её вынудили подняться, снова взяв за локоть, и, не выпуская, повели — из комнаты, из общежития, в учебный корпус, на второй этаж. Она шла, не вырываясь и стиснув зубы, только всхлипывала иногда тихонечко и вытирала щёки, но кажется, никто на пути им не попался. Благонравные гимназисты сидели на уроках, а ей больше не придётся сидеть на ваших дурацких — дурацких! дурацких! — уроках.

Путь закончился у кабинета директора. Олег Витальевич завёл Ольгу в кабинет и, нажав на плечо, усадил на диван.

— Господин Айзенштайн — взгляните… Истерика.

— Что случилось, Олег?

— Записана в кондуит. Предпочитает исключение.

— Первый раз?

Как в тумане всё это было, но когда за её куратором закрылась дверь, туман начал рассеиваться. В пальцах у Ольги очутился платок, она вытерла глаза и высморкалась — и увидела директора. Директор сидел на корточках около шкафчика с округлым брюхом. Шкафчик был сложный, многоуровневый, со множеством полок за распахнутыми стеклянными дверцами. На полках стояли статуэтки — не меньше тысячи статуэток. Белых таких, наверное, гипсовых, или мраморных, или фарфоровых просто…

— Подойди сюда, ребёнок, — сказал директор, не оборачиваясь.

— Зачем? — спросила Ольга и закашлялась, как тогда, в степи, у башенки, где впервые директора увидела. Целую вечность назад.

— Хочу тебе показать кое-что, — сказал директор, повернул голову и улыбнулся ей. — Хватит реветь. Иди сюда, не бойся.

Ольга шмыгнула носом и нерешительно встала.

— У меня здесь целая коллекция, посмотри… Да подойди же.

Она подошла, опустилась рядом — сначала тоже на корточки, потом просто села на пол, а директор обнял её за плечи и указал на полочку чуть выше и левее уровня её глаз.

— Здесь у меня море, видишь? Угадала? это Греция…

Море было Эгейское — синее-синее.

На берегу моря был белый песок.

На песке стояли храмы в окружении белых колонн. Стеклянные храмы, и без дверей, а за стеклом танцевали боги — по одному на храм. Они двигались красиво — но механически, заученно, и скоро ты начала думать, что они не совсем боги. Потому что какой же бог начинает танцевать, только ты на него взглянешь?

Стекло было полупрозрачным, матовым: ничего не разглядеть толком. Силуэты — но точёные, похожие на статуэтки. Обнажённые статуэтки. Ведь Афродита выходила из пены моря — ведь она выходила из Эгейского моря? — нагой. Но разве она выходила из пены, чтобы танцевать за стеклом?

Ты сидела на песке, водила пальцем по колонне и старалась не смотреть на храм. Ты знала, что внутри — тоже стекло. Оно проходило сквозь богиню, оно причиняло танцующей не боль, а страх — не поддающийся контролю и уговорам. Но богини не танцуют в храмах, в стеклянных храмах… в стеклянных кубиках, клетках… Это слишком страшно — танцевать в стекле.

Ты старалась не смотреть на храм, но получалось плохо. И та, в стекле, танцевала под твоим взглядом, потому что кроме тебя на храм смотрели сверху — и сбоку, отовсюду! — настоящие боги. Боги, заполнившие стеклом кубики на белом песке.

Песок, похожий на стекло: крошечные прозрачные камешки. Пересыпая их из ладони в ладонь, ты словно вертела песочные часы. Ведь песок был насыпан в стеклянную колбу, но ты не знала об этом, пока не стемнело.

Пропали храмы, колонны слились, стали рамкой часов, и там, за часами, явились ещё одно море и ещё одно небо. Песок, насыпанный в колбу, обернулся стеклом, колба — кубиком, храмом, а из пены моря вышел на берег бог. Бог был в длиннополом пиджаке и смеялся.

Бог стоял на берегу, за стеклом, а стекло проходило сквозь тебя, не причиняя боли, и ты закричала от страха. Тогда бог нагнулся, набрал в горсть белого песка и бросил его в стекло.

Колонны упали, увлекая за собой стеклянные храмы, вместе с храмами покатились прочь с берега, и там, в шкафу, встали прямо, а дверки шкафа закрылись, но этого Ольга уже не увидела.

Она застала себя умывающейся в собственной ванной.

Щипало глаза и текло из носа, значит, плакала и нужно умыться, а до ванной добрела в полусне, как лунатик. А снился, наверное, жуткий кошмар!

В полном недоумении Ольга обнаружила, что одета в трико и голубую футболку и стоит босиком, а вокруг живописно раскиданы шмотки. Платье полностью скрывало дно ванны, на краю обретались джинсы. На унитазе валялся свитер. На свитере стояла кроссовка. Вторая кроссовка лежала у двери, а посреди жуткого бардака пребывали туфли, содранные с ног без предварительного расстёгивания: один из ремешков был вырван напрочь — с мясом. Она вынесла всё это в комнату и убрала в шкаф, пытаясь вспомнить причину столь странных переодеваний.

Ничего.

Только море.

Море и белый песок.

Ольга выглянула в окно в поисках моря. Но в окне имели быть знакомые виды: мелкие цветы в клумбах, фонтан-ёжик на площадке у входа в общагу. В фонтане лежали разноцветные камешки — никакой не песок. Под окном стоял Олег Витальевич, разговаривая с третьекурсницей Викой. Вика кивала, глаз с него не сводя, а химик вдруг глянул вверх — прямо на Ольгу. И кошмар вернулся: с размаху плюхнулся на тахту и радостно стал подпрыгивать, тыча пальцем в скомканный плед. "Было, было", — сказала тахта. "Ой, было, — подтвердил кошмар, — помнишь, да?! Кондуит! Исключение! А потом! Ты крутую истерику закатила — реально!"

— Я была у директора, — сказала им Ольга. — Кабинет директора… море… Шкаф и море… Директор опять меня от чего-то спас…

"Да это всё фигня! Чего там спас! А вот тут! — вопил кошмар. — Куратор тебя забрал после моря! И тут! Безо всякого сопротивления!.."

"Было, было", — сказала тахта.

Третьекурсница Вика за окном присела в реверансе, Олег Витальевич завернул за фонтан, на дорожку, ведущую к преподавательскому коттеджу.

Море и белый песок.

Ольга влезла в первое попавшееся платье и выбежала из комнаты — в коридор, на лестницу, вниз, вон отсюда, она почти летела по аллеям, не разбирая дороги, словно кто-то дорогу ей указывал — и указывал правильно.

Высокая терраса, густой лесок на ней. Шесть ступенек узкой лесенки. Колючий кустарник. Еле заметный проход на полянку, а на полянке курили, сидя на корточках, мальчишки — человек пять, и среди них был Андрей Карцев.

Он вскочил сразу, кинулся навстречу, потащил в кусты и там, в кустах, где уже никто их не видел, заглянул, наклонившись, в лицо и спросил в страшном волнении:

— Ты что?! Эй!..

Тут Ольга заревела, и он немедленно её обнял, прижал к себе и принялся гладить по спине, не прекращая спрашивать:

— Эй! Да ты что? Что случилось?! Ольга! Оль, да перестань…

Продолжалось всё это минут, наверное, пять: Карцев бормотал что-то невнятное и утешительное, а она ревела, уткнувшись ему в пиджак. Но пять минут прошли, и Ольга опомнилась. Отстранилась, опустилась на коленки, расправив по траве юбки.

— Дай сигарету.

Он уселся рядом и подкурил ей сигарету.

— Что случилось-то?

— Фигня, — сказала Ольга, вытирая глаза, и Карцев дал ей платок. — Фигня, вообще-то. Не обращай внимания.

— Ольга, — сказал он. — Что случилось?

— Меня выпороли, — сказала она и всхлипнула. — Но дело не в этом.

— Ясно, — сказал Карцев. — А в чём?

— Меня историк вчера засёк, ну, запах унюхал. Тебя не засекли?

— Нет.

— А Делик твой дебил полный, сам признался, я ему утром сказала, а он пришёл меня выгораживать. Всё испортил! Но дело не в этом.

Она положила сигарету в траву, высморкалась и искоса глянула на пирата. Пират сидел, наклонившись к ней, на лице у него были написаны тревога и сочувствие — вполне уместные. И ни следа брезгливости, надо же!

— Чего ты уставился, — сказала она. — Слушай, мы где вообще? Не увидят тут?

— Не должны. Хлопцы всегда здесь курят.

— Ага. Ну вот, и я устроила куратору истерику, сказала, чтобы меня исключали, потому что я не хочу… не буду. Ну, ясно.

— Ясно, — сказал пират, и она снова на него посмотрела — нет, он не смеялся.

— Тогда он меня повёл к директору. Ну, Олег Витальевич.

— Я понял.

— Ты очень умный. А у директора… там я не знаю, что было, но потом он меня забрал оттуда, и… и я не сопротивлялась больше. Не знаю, почему!

— У директора в кабинете ты была?

— Да, но меня… у директора меня никто не трогал.

— А что там произошло?

— Говорю тебе — не знаю! Не помню… Море было…

— Море?..

— Да. Нет, подожди… там у него шкаф… шкаф такой, — Ольга показала, — в нём фигурки стоят, ну, статуэтки всякие…

— Есть такой, — сказал Андрей. — Я видел. И что?

— Я смотрела в этот шкаф, а потом было море… нет, подожди… Ну да, море. И песок. И там стояли такие колонны… нет, я не помню!

— Постарайся вспомнить.

Казалось, она сообщала ему чертовски важные вещи — так внимательно он смотрел, нахмуренный и жутко серьёзный. Ольга закрыла глаза, но это ничему не помогло — вертелось вот что-то… но что?..

— Стекло… — сказала она, наконец. — Я была в стекле… или не я… Не за стеклом, а в стекле.

— А статуэтки эти что?

— Да ничего… Просто я смотрела в шкаф, а потом стало море. И стекло. Меня загипнотизировали просто, наверное.

— Да это понятно, — сказал Карцев и, подобрав веточку, принялся тщательно очищать её от коры. — Это как раз понятно… В стекле, говоришь?

— Не знаю… — сказала Ольга. — Да… что-то вроде… Но не со мной… Я это просто видела… или… Нет, не помню я.

— А ты Гофмана не читала? — спросил Андрей, расщепляя ногтем очищенный прутик. — "Золотой горшок"?

— Нет. А что?

— Да сидел он там в стекле… тоже студент, кстати… Литературная реминисценция называется.

— Это мы ещё не проходили, — сказала Ольга и, выдернув прутик у него из пальцев, начала его разламывать — на мелкие, крошечные кусочки.

Карцев, внимательно наблюдавший за процессом разламывания, отобрал у неё, наконец, остатки веточки и зашвырнул через плечо.

— Перестань. Я без задней мысли его взял, — сказал он, отряхивая ладони.

— Ладно! — отмахнулась Ольга. — Может, и к лучшему.

Андрей поднял бровь и прищурил глаз — вылитый пират!

— Что — к лучшему? Розги?

— Не умру же я от этого, — сказала Ольга. — Как к зубному сходить, — небрежно сказала она, с ужасом припоминая процесс порки. — Подумаешь!

— Лучше бы я к зубному ходил, — сумрачно сообщил Карцев.

— Ты сам говорил — первый раз только страшно.

— Это Никита говорил.

— Никита тоже получит, — с некоторым удовольствием сказала Ольга и тут же ощутила муки совести. — Сам дурак! Понесло его признаваться… Я бы не сдала, а мне он не помог всё равно.

— Это ведь я виноват, — сказал пират. — Нечестно выходит, тебе не кажется?

Рыцари вокруг прямо кишат, подумала Ольга и высказалась вслух:

— Благородство на грани дебилизма. Моей драгоценной жизни точно с вами ничего не грозит. Могу быть абсолютно спокойна.

— Конечно, можешь, — сказал Карцев. — Это я серьёзно.

Некоторое время они молчали, а потом Ольга сказала — потому что сказать это всё равно было нужно, верно?

— Слушай… Ты извини, что я так тебя напрягла… То есть, понимаешь…

— Всегда пожалуйста, — сказал он. — Это я тоже серьёзно. Тебе же сказали, что ты можешь на меня рассчитывать.

— Да! — вспомнила, наконец, Ольга. — Так что ты там нашёл?

Пират полез в нагрудный карман и протянул ей Лёшкину записку.

Записка была свёрнута трубочкой. Ольга разгладила её на коленке, а прочитав, отпустила, и записка свернулась снова, упала на подол платья. Не будет встречи у фонтана. Ей опять захотелось плакать, и она задрала голову и сглотнула. Нечестно! Всё нечестно!..

— Чудный прикол! — хрипло сказала она, смахивая бумажную трубочку на траву.

— Подожди злиться, — сказал Карцев, подбирая записку. — Там ещё одно письмецо имелось. Вот.

— Кто это мог написать? — спросила она, прочитав второй листок.

Андрей только руками развёл.

— Наперсница! Какая же я тебе наперсница?! Придурки!

— Лет сто назад наперсницей называли младшую подругу, опекаемую, — пояснил он и быстро добавил: — Раз я мужчина, я ведь должен тебя опекать.

— Спасибо! — саркастически сказала Ольга. — Я без тебя просто пропаду!

Тут она сообразила, что рыдала пирату в жилетку — получаса не прошло! — и немедля сменила тему:

— Неужели неясно, что никуда мы не уйдём! Я, во всяком случае!

— Нам угрожают. Ты это понимаешь? — сказал Карцев. — Я вообще-то не хотел тебе вторую бумажку показывать.

— Думал, испугаюсь?

— Ни в коем разе, — сказал пират. — Напротив… И это жаль. При других обстоятельствах я предпочёл бы, чтобы ты последовала совету.

— Ещё чего!

— Ольга… ведь это уже не шутки. Если бы было куда уйти или я бы мог тебе компанию составить… Но я не могу, я должен… ч-чёрт!..

— Ты очень умный, — снова сказала Ольга. — Ужасно умный. Он должен!.. Я тоже никуда не уйду, пока не найду Лёшку. Потому что…

— Почему?

— Потому что если я его не найду, будет ещё хуже. Доступно?

— Нет, — сказал Андрей.

— Вот и замечательно. Пошли отсюда. Я, по ходу, две пары пропустила сегодня. Учиться надо.

— Не знаешь, где тут ёлки растут? Кроме как у ограды, туда топать далеко, — спросил её этот умный, и Ольга удивилась.

— Зачем тебе?

— Пожевать. Мне к Демурову сейчас надо, — сказал Карцев, поднимаясь.

— Что ж ты курил тогда?

— Я к нему не собирался, пока с тобой не поговорил. Теперь пойду признаваться.

— Ясно, — сказала Ольга. — Давай. Оба вы двинутые с Деликом.

— Наверное, — согласился Карцев. — Опять же, привыкать надо.

— А ты что, собрался здесь все четыре года торчать?

— Посмотрим, — сказал пират, и лицо его приняло знакомое выражение неописуемой брезгливости.

Отряхивая платье, Ольга смотрела пирату в спину, пока он пробирался сквозь кусты. Стрижка у него непривычная — но стильная… А спина прямая, как у Киану Ривза, — и безо всякого корсета… Признаваться! Ну не дурак? Но всё равно — почему-то приятно, что он вот так… Хоть что-то приятное сегодня должно быть?! Или соврал? Не пойдёт?..

Бежит заяц по дорожке, шкурку свою драгоценную спасая, и смертельно устал, кролик несчастный, напуганный… Ещё и требуют бежать назад! А ему, между прочим, терять нечего — угрожайте, сколько влезет!

"А ведь я могла быть тут одна, — подумала Ольга. — Я и была одна. Но всё равно — дурак. Ведь дурак же?"

________________________

* Хороший день (нем.).

** Боже мой (фр.).

"…мячик — это ежели останется минут пятнадцать до конца физкультуры. Командных игр здесь нет, и другого времени на мячик нет тоже. Право слово, жаль детишек. Ежедневные полтора часа физкультуры для сидячего образа жизни бесспорно полезны, но вот насчёт мячик погонять, громко вопя и кучу малу устраивая после забитого гола, — хвостов вам тачку, судари мои!

Народец местный загружен по горло, но отнюдь не глуп — с высоким IQ, скажем так. Ох, не верю я, что нет у них свободного времени! Сам зубрю немерено, но в футбол бы вечерком сыграл со всей душой. Да не с кем.

Любопытно мне также полное отсутствие какого-либо коллектива и общественной жизни. Объединение в группы устроено исключительно ради удобства преподов и в силу нужд учебного процесса. За три недели, проведённых в гимназии, я успел проникнуться твёрдой уверенностью, что дружить здесь не то чтобы даже не принято — некогда. Так что я смело могу назвать Никиту Делика своим лучшим другом. По меркам гимназии наши отношения все мыслимые пределы перешли: мы разговариваем друг с другом общим счётом не менее получаса в день. Плюс к тому раз уже восемь занимались вместе алгеброй (в холле общежития, но всё-таки!), неоднократно резались в шахматы (там же), а однажды я заходил к нему в комнату (!) с просьбою объяснить задачу по физике. О совместной прогулке по городу я уж не говорю!.. Хотя вот совместные прогулки по городу имеют в гимназии место — в воскресенье, часа на два… Но когда я предложил Никите пойти вечерком на стадион, у него аж веснушки от изумления засветились. Только что руками на меня не замахал друг мой Никита: "Что ты, Андрей! Уроков тьма!" Базара нет…

А кстати, отроки здешние отнюдь не ангельского склада. Прогулять там или нахамить — легко! Но прогулять пару, не целый день, ибо себе дороже! А нахамить изысканно — таки сказывается светское воспитание! Особливо розгами-то вбиваемое!.

Ко всему к этому существует тут второкурсник Витька Бельский — тот ещё экземпляр! Витька прогуливает почти ежедневно. Витька шляется после девяти вечера по территории гимназии (и жив ещё; полагаю, байки о ночных чудищах — не более чем гимназийский фольклор, возросший на почве непонятного запрета). Но вот каким образом этот экстремал в сад попадает? Через окно? Этаж-то у него четвёртый…

Витька способен отправиться в город без разрешения и среди недели. Витька позволяет себе не кланяться при встрече с преподавателем, на которого почему-либо обижен. Витька много чего себе позволяет, кондуит пестрит его фамилией, и почти всегда Витька ест стоя, потому что порот бывает не раз и не два за день. Высокий болевой порог, что ли, у парня? Интересно, что ни в напарнике, ни в зрителях Витька не нуждается и подвиги свои совершает почти исключительно в одного. Да и проблем с учёбой у него не бывает, невзирая на прогулы. Слышал я краем уха разговор преподов по его поводу. Бабуля Бэрр жаловалась Хендриджу — куратору Бельского — на очередную Витькину гадость, сокрушаясь, что никак не выловит его на халатном отношении к физике, а словесник гудел в ответ, что нужно быть к мальчику снисходительными, ибо его таланты обещают великого мага, а поведение исправится на последнем курсе. Возможно! Кушающий стоя четверокурсник — явление редкое…

Впрочем, Витька, судари мои, — это исключение! Подавляющему большинству (автор сих строк безоговорочно в их числе) как-то, знаете, не улыбается порция розог из-за ночного похода в сад. Да провались он! Чего я там не видал, к белкам на хрен, в этом саду?"

А в саду было солнышко — не то чтобы жара, но, повесив сюртук на ветку, Андрей чувствовал себя вполне комфортно. Вообще, погода стояла странная для октября месяца в городе Волжском — ни дождиков, ни хмари, так, нежаркое лето. Если судить по основной массе произраставших в гимназийском саду представителей флоры, климат здесь был в точности черноморский — Сочи там, Геленджик… Мечта, одним словом. И темнеет стабильно в девять вечера, эдакий вот нонсенс…

"Между гранами — в строме хлоропластов — размещаются ферменты, участвующие в восстановлении СО2 до глюкозы за счёт…" — прочитал Андрей, отложив блокнот, и перевернулся вместе с учебником на бок. Лежал он на травке в излучине дорожки, скрытый от глаз с одной стороны подпорной стенкой террасы, с других — высоким кустарником и огромными камнями. Кажется, такие местечки называют "рокарий" — не суть важно! Главное, можно было, будучи на воздухе, снять сюртук и ботинки, учиться лёжа и даже курить — уже в трёх шагах от излучины дым был не виден, оценил Андрею друг Никита. И вот он валялся среди жёлтых цветочков, лениво просматривал параграф и особой уединённости не ощущал — неподалёку от его укрытия уже около получаса качался на скамеечке Витька Бельский, сопровождая своё занятие громким художественным свистом.

Свист становился всё обрывистей, и, выглянув из кустиков, Андрей обнаружил, что Витька чрезвычайно увлечён превращением скамеечки в подобие аттракциона. Витька на скамеечке уже стоял, держась за цепи, приседал — молча — а взлетая вверх, выводил громкую руладу. Свист стихал, когда скамейка отлетала назад, и всё начиналось снова. Аттракцион работал вовсю, угрожая перевернуться вокруг каменной арки. Под аркой лежал комком серый Витькин сюртук, видимо, упавший со скамеечки, а Витька прибавил к свисту восторженное гиканье. За ремнём у него торчала книга, рубашка выбилась сзади из штанов, волосы растрепались, и Андрей засмотрелся, забыв про биологию. Зрелище было для гимназии необычное и необычностью этой захватывающее — завидно, мля!

— Бельский!

Андрей раздвинул веточки и увидел на дорожке фрау Бэрр. Она приближалась со стороны учебного корпуса — совсем уже рядом была, но Витька её не слышал. Наверное.

Фрау Бэрр остановилась прямо напротив аттракциона, и ветерок, подымаемый летавшей скамеечкой, ударил ей в подол платья. Бабуля отступила назад и вбок и попыталась привлечь к себе внимание жестом:

— Бельский!!

Ноль реакции; а нечего кайф обламывать!.. Из-за пояса у Витьки вывалилась книга и, совершив красивую дугу, обрушилась фрау на макушку — безупречный прицел! Фрау резво отпрыгнула, а Андрей в кустиках со стоном зажал рот и уронил на учебник голову.

— Бельский!!! Немедленно прекратите!! — заорала бабуля во весь голос. Тут Витька, наконец, соизволил откликнуться:

— Прекрасный вечер, фрау Бэрр! Как поживаете?

Он присел, выпрямился и, взмыв уже выше арки, оглушительно свистнул.

— Сию секунду остановитесь!

— А? — недослышал Витька, улетая назад.

— Прекратите качаться!

— А что такое? — спросил Витька, приседая.

— Что вы творите?! Бросьте, говорю вам!

— А! — понял Витька и уселся на спинку скамейки, отпустив цепи.

— Упадёте! — взвизгнула бабуля. — С ума сошёл!

Она щёлкнула пальцами, указывая на Витьку. Скамейка замерла в воздухе и медленно вернулась в нормальное положение. Витька еле удержался от падения.

— Так и шею можно сломать! — пожаловался он, сползая на сидение.

— Извольте одеться! — приказала фрау Бэрр.

— Да жарко! Я и так весь мокрый, — сказал Витька. — Ой! А где мой латинский?

— Ваша книга упала мне на голову! — заявила фрау.

— Да что вы?! — ужаснулся Витька. — Не ушиблись?

— Виктор, — сказала бабуля ледяным тоном. — Вы понимаете, что всему есть предел?

— Несомненно, фрау, — согласился Витька, заправляя рубашку. — А как вы считаете, долго ещё надо было раскачивать, чтобы перевернуться? Ну, типа мёртвой петли? Я думаю, ещё раза бы четыре качнуть! — с сожалением сказал он. — Вот всегда всё испортят.

— Я немедля иду к вашему куратору. Моё терпение исчерпано, Бельский! Вы всякий стыд потеряли! Оденьтесь, я вам говорю!

— Да он мятый всё равно, — сказал Витька, глянув на сюртук. — Это он со спинки свалился.

— Вы понимаете, что вас ждёт?

— Да ничего такого особенного. — Витька пожал плечами. — Я сегодня раза два… — Он задумался. — Нет, три, кажется… Да! химик ещё! Три раза меня записали.

— Не "химик", а господин Стрепетов! Моя запись в кондуите обеспечит вам ежедневное наказание в течение недели! Трижды в день! Помимо остальных записей! Вкупе с остальными!

— Так помимо или вкупе? — уточнил Витька. — Вы точно не ушиблись, фрау Бэрр? Я страшно сожалею!

Витькин сюртук резко подскочил с места и, по-прежнему комком, бросился в сторону владельца. Владелец еле успел уклониться, схватив его обеими руками.

— Благодарю вас! — сказал Витька.

— К вашим услугам, — отрезала бабуля. — Будьте любезны подойти в кабинет директора через полчаса.

— К директору? Не к куратору?

— К директору.

— Хорошо, фрау Бэрр, вероятно, вы можете рассчитывать на моё присутствие.

— Уж постарайтесь, — язвительно сказала фрау и ступила на дорожку. Витька умостил сюртук на спинке скамейки и спросил ей вслед:

— Фрау Бэрр! А могу я эти полчаса ещё покататься?

— Можете, Виктор! — величественно сказала бабуля, не обернувшись.

— Премного вам благодарен! — поклонился ей в спину Витька, а потом щёлкнул пальцами, в точности подражая фрау. Учебник латинского медленно пополз по траве в его сторону, добрался до ног и замер.

— Вот это да, — прошептал Андрей.

Витька взял учебник, встал и закинул на плечо сюртук. Конец шоу. Не в силах унять любопытство, Андрей поднялся и окликнул его:

— Сударь! На секунду можно вас?

— Нехорошо подслушивать, — сказал Витька, подходя к рокарию.

— Я не нарочно, — сказал Андрей, вылезая из кустиков. — У меня тут своего рода убежище. Но удовольствие я получил несказанное, вы уж меня извините! Великолепно было! Класс!

Великолепный Витька раскланялся, помахав воображаемой шляпой.

— Я тоже не нарочно, — сказал он и достал из кармана сюртука сигареты. — Не желаете? — Он протянул Андрею пачку. Пачка была родная и любимая — "Лучафэр".

— Благодарю покорно! — сказал Андрей. — Ведь увидят!

— Вполне, — согласился Витька и закурил. — Вам оно, пожалуй, и ни к чему. А мне, знаете, совершенно до белки.

И Андрей не выдержал — спросил:

— Слушай, неужели не напрягает — каждый день-то?

— Не-а, — сказал Витька. — Я к этому делу философски подхожу. Как вижу розгу — начинаю о вечном размышлять. Трактат такой есть — "О тщете сущего". Его ещё Ондатр весьма ценил, если помните.

— Смутно, — признался Андрей, спешно перебирая в уме древних философов. Или он не древний?.. И, устыдившись своей необразованности, перевёл разговор на другую тему: — С учебником у тебя тоже здорово выходит. Телекинез, да?

— Он самый, — рассеянно сказал Витька, глядя в сторону учебного корпуса. — Ты не умеешь разве?

— Не пробовал, — сказал Андрей.

— Так попробуй… Вон где класс, смотри! Красота!

— Что? — спросил Андрей и сразу увидел сам: из распахнутых настежь окон шестого этажа — изо всех сразу — вылетали кольца дыма. Колец было много, самых разных цветов и размеров, — феерическое зрелище!

— Пожар, что ли?

— Я вас умоляю! — сказал Витька. — Какой пожар? Развлекается кто-то. Не видел, что ли? Ночью обычно — ночью ещё и светятся. Вообще-то из общаги плохо видно.

— А что это?

— Откуда я знаю? — хмыкнул Витька. — Нам туда ходу нет.

Андрей прикинул — действительно! занятий на шестом этаже никогда не велось.

— А что там?

— Там заперто всегда, — сказал Витька с сожалением. — Никак не доберусь. Решётка частая и замок на заклинании. Ладно, пошёл я.

— Подожди! Как ты это делаешь — ну, с учебником?

— Да это просто, сударь. Сосредотачиваешься, и всё.

Витька выбросил окурок, обменялся с собеседником вежливыми поклонами и зашагал прочь — напрямик к интернату, игнорируя дорожку. Андрей некоторое время задумчиво смотрел ему вслед, а потом, нырнувши в своё убежище, принялся гипнотизировать взглядом стоявшие у стеночки ботинки. Ботинки, разумеется, не реагировали. Или тут потребен философский взгляд на мир? Трактат, понимаешь, о тщете сущего… Тут он вдруг вспомнил — и трактат, и Ондатра! Ондатра, которому Муми-тролль со Сниффом подкладывали в постель щётки!.. Философ древности, мля! Позорище! Это ж какой кайф он, тупица, Бельскому задарил!..

Отсмеявшись над собою, тупицей, Андрей растянулся на травке с сигареткой и стал выпускать дым колечками. Колечки получались недурные — крупные, ровные, но не чета тем, что плыли по небу над территорией гимназии. И вряд ли дым из окошек был сигаретным… хотя, смотря кто курит!.. Ежели господа преподаватели, чему удивляться! А вот запертый шестой этаж учебного корпуса очень даже мог интерес представлять — и немалый…

Андрей сел и дотянулся до ботинок. Приведя себя в приличный вид, он покинул кустики и посмотрел на небо. Небо было уже чистым, а окна — закрытыми. Что ж это за секреты у нас на шестом этаже?

В размышлениях о секретах он бродил по саду ещё довольно долго и, с удивлением обнаружив себя около любимого Ольгиного фонтана, огляделся по сторонам — вот уже три дня он с Ольгой толком не видался: всё мельком, в коридорах да на стадионе… в трудах всё, в учёбах… Но никого у фонтана не было. Да и смеркалось уже, и Андрей заторопился, памятуя о недоученной биологии.

Параграф он добил с трудом: мысли о шестом этаже оказались навязчивыми. Проклятое воображение работало на всю катушку, и выключить его возможным не представлялось. Подстёгнутый Витькиным "замком на заклинании", Андрей рисовал себе разнообразные картинки — одна другой краше.

Прежде всего — решётка, а за решёткой дверь — вся исчерченная колдовскими знаками. Замок, ясное дело, в форме демонской пасти, а скважина — в одном из зубов, не зная — не отыщешь. А уж за дверью!.. Сундуки с драгоценностями отметаем однозначно, на хрена они кому тут нужны, а вот гремящие цепями призраки и прикованные цепями же скелеты… нерадивых учеников, вне сомнений… В полумраке — тусклые свечи в ржавых канделябрах. Толстые магические книги в переплётах из человечьей кожи, всякие там зелья на пыльных полках и прочая атрибутика. На потолке летучие мыши, а за отдельною дверкой — бессильно воющий в пределах пентаграммы демон…

От бьющегося в конвульсиях демона воображение услужливо вернуло Андрея к скелетам, а рядом со скелетами посадило злобного колдуна, только и ждущего новой жертвы, дабы вместе с косточками, нет — до косточек!.. Точно! Заперт там людоед, а господа маги таскают ему неугодных первокурсников — куда вот, скажем, деваются те, кого из гимназии исключают?

Фредди Меркьюри в наушниках запел "A kind of magic" — точно в тему, и Андрей с треском захлопнул учебник, осенённый внезапной и ужасной мыслью.

Что, если во всех этих жутиках имеется рациональное зерно? Что, если Лёха таки в гимназии? Заперт, скажем, на шестом этаже учебного корпуса?

"Колдунов будем мочить? И где они, суки?" — "Они в гимназии".

Да уж, чего-чего, а колдунов в гимназии хватает! Правда, ничего в них особо уж сучьего не наблюдается — но откуда мне знать?..

Демоны и скелеты преследовали его до самого утра — в том числе, во сне. Это был первый сон с участием Лёшки, который Андрею довелось увидеть в гимназии, и не то слово, что кошмарный. Лепший друг во сне пребывал в тюремной камере, прикованный к стене невероятных размеров цепями. Камера освещалась четырьмя свечками, а канделябрами свечкам служили висевшие по углам черепа. Лепший друг вёл себя неадекватно: то бился, завывая жалостно, то, сбросивши цепи, повисал в воздухе и корчил рожи. И ни в каком из этих положений общаться с Андреем не желал, что было самым противным. Андрей просыпался, переворачивал подушку, даже курил в окошко — но сон возвращался снова и снова.

В конце концов, он плюнул и встал — почти за час до будильника — и, сидя в горячей ванне, твёрдо положил себе до шестого этажа добраться и замок на заклинании открыть, чего бы это ни стоило. А там будем посмотреть…

Но уж Ольге мы это излагать не станем. Барышня и так весьма неуравновешенна, ни к чему ей наши кошмары, благодарим покорно. Тут самому бы не свихнуться!..

В одном Бельский точно ошибся — или соврал? — ни запоров, ни решёток на шестом этаже не было. Андрей поднялся по лестнице никем не замеченный и не остановленный; лестница привела его к коридору.

В коридоре стоял полумрак.

Задрапированные шёлком стены шуршали от малейшего прикосновения. Зато ковёр под ногами был кстати — шаги получались беззвучными. Словно кошка кралась за добычей… мягкие подушечки лапок, убранные в них когти… туда-сюда…

Ужасы отсутствовали напрочь — ни скелетов тебе, ни призраков мрачных, но всё же Андрей шёл медленно, осторожничая — поелику возможно! — и оборачиваясь на каждый померещившийся шорох. Но никаких шорохов на самом деле не было — пустым, пустынным оказался шестой этаж учебного корпуса, некому было сказать виновато, что обсчитался, мол, ступеньками и этажами, случайно, мол, здесь, ошибка вышла, право слово… Андрей представления не имел, разрешено ли гимназистам бродить в данном месте; так что средь бела дня и наяву встреча с преподавателем могла оказаться пострашнее злобного демона.

Коридор был непривычно узким — и без дверей. Под высоким потолком, спрятанные в драпировках и тусклые оттого, мерцали крохотные светильнички. Складки тканей перемежались картинами. Картины были почти от пола и почти доверху; всё вроде бы бытовые сценки из жизни лордов, всё комнаты с тщательно прописанными предметами меблировки. К каждой из картин Андрей прикоснулся — уверяясь в их рисованности, нереальности; а всё ж таки неуютно было проходить мимо: кто знает! Маги, мать их фак!..

Коридор был длинным и в конце изогнулся плавною дугой. Сворачивая на дугу, Андрей притормозил, прикидывая план здания: нет, никаких подобных заворотов! Не заблудиться бы нам, судари мои… Но дальше всё стало гораздо любопытнее, и об опасениях своих он благополучно забыл.

Окно на всю стену, а за окном — ничего: небо. Ни следа высоченных деревьев гимназийского парка. Этаж получался этак пятнадцатый — уж не шестой ни в коем случае! В небольшом — не бальном, не лекционном — зале блестел натёртый паркет. Ни мебели, ни штор. По четырём углам — четыре огромных вазы: мейсенский фарфор, пастушки с овечками. Лепнина на потолке. Синяя с белым мозаика стен: абстрактный, без намёка на какую-либо геометрию рисунок. В стене напротив входа — створка деревянной, паркетного узора, двери.

Андрей обернулся в тёмный коридор, качнулся было назад, от всей души сожалея, что лестница на шестой этаж не оказалась забранной массивной железной решёткой — с замком! с амбарным! Но мы уже здесь, куда деваться. И, ступая бережно — как босиком по стеклу, чтобы, боги упаси, не скрипнуть паркетиной, — он пошёл к двери, изо всех сил представляя себя кошкою на охоте. Замочная скважина была узка, ни черта не увидеть, но ухо-то приложить — вполне. И он приложил ухо, продолжая остро сожалеть о замке и решётке.

— Прошу вас, — сразу же сказал за дверью знакомый голос, и Андрей отпрянул, едва не поскользнувшись. Ничего; это он не мне! Но приложиться снова было слабо, а через минуту выяснилось, что и незачем. Всё было слышно и так: великолепно слышно! И он стал слушать.

— Прозит, май дарлинг!..

— …в эдаком готическом, знаете, стиле…

— …но с моей, стороны, право, показалось бы несколько…

— …и стал метать. Не поверите, господа!..

— …а предложено было, мадам, без росписей, без обязательств!..

— …и вот беру я в горсть — ба! в горсти-то — зола!..

— …прозит! Огоньку, шерри?..

— …чистейшая среда. Думалось, и серебром-то — не помеха…

— …прошу, сударь!..

За дверью имело быть застолье. Пили весело — шумно — давно; Звенели по благородному металлу ножи и вилки из него же, звенел хрусталь, звенел смех; а смеялись и пили знакомые всё лица — десятки раз на уроках слышанные голоса. Господа преподаватели гимназии — едва ли не полным составом — предавались веселию и праздности за створкою двери на шестом этаже. А время было — три часа пополудни, пятница, и остолбеневший перед дверью Андрей поклясться мог бы, что господа преподаватели на занятиях — вкладывают драгоценные крупицы знаний в головы своих подопечных. Кроме, разве что, Хендриджа, отпустившего Андрееву группу с половины пары, да директора гимназии, ведением классов себя особо не утруждавшего.

Он слушал, не вслушиваясь в слова, выделяя голоса, убеждаясь — да! Демуров. Фрау Бэрр. Шелтон. Великолепная Кора. И господин Айзенштайн здесь, и латинист Крессир…

— Ах, вот и десерт явился! — промурлыкал за дверью женский голос и с плотоядным восторгом продолжил: — Господа, нежданный десерт!

— Уместно! Уместно! Вот ножичек там, не затруднитесь…

— Десерт, вы считаете? Обратим ли взоры, коллеги?..

— Да пригласите же! Весьма аппетитно, право.

И шаги — к двери! Шайтан раздери, к двери! Не я ли тут нежданным десертом?! Вот тебе и людоеды, мля!..

Кошмары позапрошлой ночи ожили в один миг. Мелко пятясь, Андрей добрался до выхода, нырнул в спасительный полумрак и кинулся бежать, топая и громко дыша.

Грохоча через три ступеньки каблуками, он допрыгал до конца лестницы, свернул налево, влетел в туалет и там, в кабинке, прижавшись лбом к холодному кафелю, кое-как отдышался.

Минут через десять только, покинув кабинку и умывшись холодной водой, он сумел привести эмоции в приличный вид и криво усмехнулся бледному отражению в зеркале над умывальником. Ужасом гонимый. Твою мать.

Шли уроки, и в корпусе было безлюдно и тихо, но по дороге со второго этажа на первый Андрей встретил директора и, раскланявшись, предупредил его вопрос сообщением об отмене полупары литературы.

— Что-то вы бледны, сударь, — заметил ему господин Айзенштайн (веселясь и празднуя четырьмя пролётами выше; несомненно!..). — Поздно легли, полагаю?

— Да, господин директор, — согласился Андрей.

— Сходите-ка в столовую. Двойной кофе будет вам весьма кстати.

— Благодарю, господин директор!

Кофе и вправду оказал влияние благотворное. Покурить бы ещё! Но до звонка на последнюю пару оставалось пять минут.

Последней парой была латынь. Корпя над падежами местоимений, Андрей с подозрением поглядывал на господина учителя. Господин учитель казался трезв, темою урока, как и всегда, увлечён до чрезмерной жестикуляции и на Андрея ответных взглядов не кидал.

На шестом этаже, в праздности и веселии. А вот сумейте вы так, судари мои! Слабо?..

К концу пары благодаря обыденному виду латиниста уровень адреналина в крови вошёл в норму. Но следовало должным образом отдохнуть и расслабиться, а стало быть, доставить себе максимальное количество удовольствий — все, в распоряжении Андрея имеющиеся! Не так уж мало, между прочим, в нашей гимназии можно отыскать удовольствий.

Решение своё Андрей начал претворять в жизнь сразу же после латыни: ни секунды не медля, зашагал в столовую и, дождавшись у входа Ольгу, не терпящим возражений тоном назначил свидание — в шесть пятнадцать у дельфина. Ошеломлённая непривычной бесцеремонностью Ольга вопросила, не случилось ли чего, и получила чёткий и подробный отрицательный ответ. "А в чём же дело?" — вопросила Ольга. "Соскучился!" — сообщил он (чистую правду!) и отправился кушать.

Кушал он долго и со вкусом: фаршированную черносливом утку кушал, черепаший суп, салатики всякие разные, а на десерт — клубничный пирог с мороженым, запивал это всё многими соками и каппуччино. Нигде раньше не пивал он такого каппуччино! Какое ж вино могли б в этом заведении подавать!..

Сотрапезником его был Никита, и сделать самостоятельный выбор блюд Андрей Никите не позволил. Лично набрал ему заказ и со страстью за Никитиною едой наблюдал, называя при этом тихим голосом сорта вин, кои предпочтительно было бы употребить с каждою переменой.

Закончивши ужин, Андрей назначил свидание и Никите: в восемь, в клубе, сто лет уже мы в шахматы не играли, и слабых возражений об уроках и о том, что ещё как играли буквально на днях, слушать не пожелал.

Заинтригованная Ольга к фонтану прискакала минута в минуту и принялась допрашивать. Барышня, по обыкновению, была исключительно хороша, а уж насколько к лицу оказалось ей голубое кружево!.. Андрей поколебался, потом плюнул и тряхнул стариной — в конце концов! этак и квалификацию утерять можно!

По счастью, опасения его не оправдались. Барышня была изумлена, очарована и по самые ушки втянута в омут романтического обольщения, совершенно не соображая, куда её, невинную, влекут. Барышня представления не имела, скольких женщин — о, самых разных! — её собеседник соблазнил за те пятнадцать лет, которые барышня на свете прожила. Андрей блистал. И, блистая, и, тихо радуясь, что такие его умения не исчезли вкупе со вставными зубами и профессиональным гастритом, он сам себе, наконец, признался, что невыносимо — смертельно! — барышню хочет. Хотя бы поцеловать — для начала!.. К концу свидания он не обольщал уже — на автопилоте работал, борясь со всё усиливающимся желанием и с недоумением себя вопрошая: влеку я тут или сам влекусь?..

Ольга же сияла глазами, задирала от искусных комплиментов безупречный носик и влюблялась всё больше и больше, так что в конце концов гадкий соблазнитель начал бояться, что она сама его поцелует. Аккуратно свернув свидание и проводив барышню (до полпути, дабы не вызывать ненужных разговоров), Андрей пришёл в интернат, мучаясь уже не столько воздержанием, сколько раскаянием. Впрочем, особых причин каяться, говоря честно, не было — и без его усилий девчушка пребывала на грани большой любви, давным-давно он это заметил, а сегодня что ж… да, ускорил события… Вопрос — надо ли оно? Ясно ж, что не надо. Но когда нельзя, а очень хочется…

Проигрывая Никите партию за партией, быстро и беспросветно, Андрей убеждал себя, что нельзя. Совсем нельзя! Потому что не остановиться ему, старому кобелю, на страстных поцелуях в вечерних аллеях, ох, не остановиться… А девчонке всего пятнадцать!.. Хотя кто их знает, нынешних девчонок… Но даже если так — мыслимо ли! Презервативы тут продают, к примеру?..

Никита, в очередной раз партнёра разгромивши, возмутился его рассеянностью и играть далее отказался — да и время близилось к десяти. Они распрощались на площадке третьего этажа. Поклонившись сидевшему на посту господину Крессиру, Андрей с удивлением понял, что сегодняшние приключения кажутся ему давними и глупыми. Да и в самом деле, маги есть маги! Происходит у них там наверху нечто — и хай им! Напридумывал себе хрени всякой… А если и не хрени, то уж сегодня, по крайней мере, думать об этом не стоит — вечер портить! Хватит гнусного дня, шайтан его делал!

Он быстренько выучил географию, а всё прочее отложил на завтра, благо завтра была суббота: всего-то две пары. Оставалась, правда, лингвистика, но тему он недурно усвоил на уроке, так что подарим себе свободный вечерок.

Поторчав у стеллажа, он выбрал "Трёх мушкетёров" и, сбегав на пост, пожаловался на внезапный приступ голода. Латинист, посочувствовав растущему организму, добыл из воздуха подносик с горячим чаем и пирожными. Андрей предпочёл бы бутерброды, но — в дарёном сыре дырки не считают. Он отнёс подносик в комнату и, поужинав вторично под приятное и знакомое до мелочей чтиво, отправился в ванную. В ванной, завершив омовение, извечным и простым способом избавился, наконец, от чрезмерного возбуждения и обнаружил, что хочет спать — вот просто спать! И чтобы сны — про Ольгу! В подробностях, пожалуйста!

Сожалея, что нельзя заказывать сны подобно блюдам в столовой, он улёгся и заснул сразу — и спал, наверное, часа три. Но снов не запомнил, потому что разбужен был внезапно и пренеприятнейшим способом.

— Простите великодушно, любезнейший, но вынужден извлечь вас из объятий Морфея! — сказал над самым ухом густой и низкий голос, и в лицо Андрею плеснули ледяной водой. Андрей подскочил на постели, принялся отплёвываться и вытирать глаза, а покончив с этим, раскрыл было рот — но, уставившись в темноту, ни слова вымолвить не смог.

В темноту.

А в темноте — кромешной, беспросветной — маячили два белых мультяшных глаза, этакие огромадные овальчики с мерцающими зрачками. Под глазами обретались столь же мультяшные губы, а у самой постели висела в воздухе белая, жутких размеров рука. Рука держала посудину, сильно смахивающую на детский ночной горшок.

Мультяшное — да, но отнюдь не комичное! Андрей съехал задом в угол тахты и натянул до ушей одеяло.

— Пугайтесь, пугайтесь, милый мой! — сказали на это губы. — Как можно сильнее пугайтесь! С тем я и явился! Что ж вы, любезнейший, писаных слов не разумеете? Сказано вам было — вон из города! А вы?

Рука отшвырнула посудину (посудина немедля растворилась в воздухе) и погрозила Андрею длинным пухлым пальцем.

— Нехорошо! А? Довели до греха?

— М-м-а-а… — сказал Андрей и потряс головой в надежде, что видение исчезнет.

— А я вам, милейший, не снюсь, — язвительно сообщили губы. — Следовать нужно было советам! Теперь-то что ж! Это вам будет последнее предупреждение. Да не подумайте, что я вот так вот пальчиком погрожу и исчезну себе. А вы бы утречком проснулись да и списали всё на кошмарный сон, а? Любезнейший? Я вам пометочку оставлю, чтобы не усомнились! Отделаетесь нынче малой кровью. Но уж в следующий раз — не обессудьте!

Глаза в темноте сладко прижмурились.

— И приступим, пожалуй! Не возражаете, драгоценный мой?

С тихим хлопком мультяшки взорвались — а на их месте образовался монстр, сделавший бы честь любому фильму ужасов.

— Нажалуешься преподам — тут же твоего дружка сожру, — тихо и отчётливо сказал монстр. — Понял, сука?

Монстр сверкнул красным глазом, клацнул зубами и молнией кинулся к Андрею, и Андрей заорал, выставив перед собою руки. Чешуйчатая лапа, схватив сразу за оба запястья, заломила их за голову, и резкая боль в щеке заставила заорать ещё громче. Сразу же в комнате вспыхнул свет — и монстр исчез как не был.

На пороге стоял господин Крессир и с недоумением на Андрея взирал.

— Что здесь происходит?! Карцев! Что с вами?!

Андрей схватился за щёку — боль была, и была кровь, много крови! Он уставился на руку, растопырив пальцы, а латинист уже был рядом и смотрел туда же, а потом надавил Андрею на плечо:

— Ложитесь немедленно! Вы что, порезались? — Крессир вгляделся в его лицо. — Хар ме[9]!..

Он присел на тахту, держа над щекой Андрея ладонь. Боль стала стихать, и Андрей прикрыл глаза. Сердце билось часто-часто, и безумно хотелось в преподавателя вцепиться, как в маму, руками и ногами.

Тем временем в комнату ещё кто-то вошёл и сразу заговорил — брюзгливо и возмущённо:

— Надеюсь, мне позволено будет хотя бы теперь узнать, по каким причинам меня срывают среди ночи, не утруждаясь объяснениями! Полагаю, моё присутствие… Хар!.. Что здесь творится?!

— Не имею понятия, — ответил Крессир. — Рану пришлось закрыть, но просто глазам не верю!..

— Позвольте мне, — сказал Демуров.

Тепло, идущее от ладони, сменило нечто мокрое и холодное, и Андрей открыл глаза. Демуров, продолжая вытирать ему кровь, негромко спросил:

— Вы говорить в состоянии, сударь?

— Ага, — сказал Андрей и попытался подняться. Никогда он ещё не был настолько рад своего куратора видеть.

— Да лежите! Что случилось?

— Я спал, — сказал Андрей. — Я не знаю.

— Вы кричали, — сказал латинист. Он стоял посреди комнаты и словно бы принюхивался. Вид у латиниста был мрачный.

— Во сне, наверное, — сказал Андрей и снова попытался встать. — А что там у меня?

— У вас там укус, — сообщил Демуров. — Будет лучше, если вы расскажете.

— Я не знаю, — повторил Андрей. — Фёдор Аркадьевич, да уже не болит, я сам умоюсь.

— Андрей, — сказал Демуров и выпрямился. — Я вас слушаю.

Андрей сел, и Демуров протянул ему платок. Платок был с монограммой, мокрый, холодный и абсолютно чистый. Вытирая пальцы и наблюдая, как впитывается кровь — мгновенно и не оставляя следов, Андрей сказал:

— Здесь был монстр. Я испугался и закричал.

Преподаватели быстро переглянулись, и Демуров запрокинул Андрею голову. Щёку тут же защипало, а Демуров выговорил сквозь зубы короткое и невнятное — выругался, что ли…

— Монстр, говорите? — задумчиво переспросил Крессир и прошёлся по комнате — медленным, крадущимся шагом. — Монстр, значит…

— Как он выглядел? — спросил Демуров.

— Да я не рассмотрел толком.

— Андрей. Вы не могли бы подробнее?

— Да, конечно, — сказал Андрей. — Можно, я только умоюсь?

— Умойтесь, — вздохнул Демуров и отошёл от тахты.

Андрей поднялся, и в глазах немедленно потемнело. Он качнулся, и преподаватели сразу же подхватили его с двух сторон и усадили на постель.

— Ещё болит где-нибудь? Карцев! — И Демуров принялся его ощупывать.

— Нет… я просто…

— Шок, — сказал Крессир. — Коньяку ему нужно.

И перед носом у Андрея возник фужер, наполовину налитый коричневой жидкостью, — грамм сто пятьдесят, к гадалке не ходи! Любовь к преподавателям взвилась на заоблачные высоты; Андрей немедленно фужер принял и вылакал в три глотка, забыв поморщиться. Коньяк подействовал сразу, и, отдав ёмкость, Андрей попросил:

— Я всё-таки в ванную, можно?

"В туалет!" — взмолился он мысленно, но его, видно, поняли: Демуров, поддерживая за локоть, довёл пострадавшего до двери, велел не закрываться и у двери же дорогого ученика дождался.

Его уложили в постель, сунули большую чашку и потребовали объяснений. Глотая горячий кофе (кофе был щедро сдобрен коньяком), Андрей объяснился — не упоминая о словесных угрозах и предшественнике монстра. Оставив на этом Андрея в покое, преподаватели обшарили комнату — что уж искали, не понять, но искали странно: больше нюхали да руками поводили в разных местах. Наконец, Демуров замер в метре от стола и кивнул:

— Здесь.

Андрей глянул — но ничего нового не обнаружил; вот только на столе лежала незнакомая коробочка, небольшая такая, ярко раскрашенная. Он сдержал эмоции, но Демуров уже и сам коробочку увидел, даже повертел в руках и, хмыкнувши, положил на место. Не озаботила его коробочка, вот и ладно. Больше всего Андрей, придя в себя, боялся, что маги допрут, чего монстру, собственно, было нужно. Конечно, искушение во всём признаться имелось — огромное! — но угрозе он поверил сразу и, подобно всякой жертве шантажа, стойко молчал. Шантажист оказался крут — воспроизвести состоявшуюся беседу маги явно не сумели.

Андрея допросили опять — на сей раз о кошмарах вообще: бывают ли, сколь часто, какие именно, не случалось ли чего-то подобного. Потом Крессир ушёл, присоветовав на прощанье не есть более на ночь пирожных (ведь сам же и накормил!), а Демуров, присевши к Андрею на постель, сказал следующее:

— Надо полагать, сударь, сие происшествие есть ваша личная заслуга. Видите ли, в вашем возрасте у необученных магов начинает проявлять себя потенция…

— Потенция?..

— Магическая, Андрей! И у всех весьма по-разному. Я имею в виду необычные способности — знаете, кто-то силою взгляда передвигает предметы, кто-то видит сквозь стены… А у вас, видимо, вот такой казус — материализация кошмаров. Но ничего страшного, я вам поставил блок… защиту, то бишь. Больше подобного не повторится, можете быть спокойны.

— Мне поставили?

— На комнату. Больше-то вы нигде ночью не бываете, к счастью.

"Врёт, — отчётливо понял Андрей. — Защиту поставил, а про способности врёт. По крайней мере, в данном конкретном случае. Утешает. Ну и ладно, лишь бы блок его работал. А там пусть что хочет думает, мне-то что, лишь бы правду не узнали…"

— Я разрешаю вам завтра не присутствовать в классах, — сказал Демуров и поднялся.

— Спасибо! — искренне сказал Андрей, донельзя обрадовавшись возможности выспаться.

— Единственно, шрам у вас пока останется. Буквально на несколько дней.

— Да пускай.

— Рады украшению? — усмехнулся куратор.

Он прошёлся по комнате, включил торшер у кресла и погасил верхний свет.

— Вот что, сударь. Я, пожалуй, посижу с вами до утра. Пока защита устоится…

— Да, пожалуйста, — благодарно сказал Андрей. Оставаться в одиночестве ему не улыбалось.

— Спите теперь, — сказал Демуров, уселся в кресло и взял валявшихся на подоконнике "Трёх мушкетёров".

— Спокойной ночи! — сказал Андрей и — под двойной-то защитой! — вырубился почти мгновенно.

Коробочку на столе он рассмотрел только следующим вечером. Коробочка была детской игрушкой, паззлом — из двухсот фрагментов, гласила надпись. На коробочке красовался американский Винни-Пух, и коробочку эту Андрей не покупал и никогда раньше не видел. Не иначе подарок ночного визитёра — но ночь прошла, а защита устоялась, и он высыпал на стол содержимое коробочки, готовый в любой момент отскочить.

Это действительно был паззл — ни больше, ни меньше. Подавив желание засунуть картонки в коробку, а коробку выбросить за ограду гимназии (ещё лучше — сжечь на хрен!), Андрей принялся паззл собирать. Собирал долго и машинально, раздумывая, рассказывать ли Ольге о своём приключении. "Однозначно — нет, — решил он, наконец. — Но что, если явятся и к ней? У меня блок, а у Ольги? Впрочем, главный враг всё ж таки я. Наверное…"

Обратив, наконец, внимание на получавшуюся картинку, Андрей присвистнул и паззл разломал немедленно: с картинки, наполовину уже собранной, смотрели на него не Винни-Пух и не Пятачок, а всё те же жуткие мультяшные глазки в окружении почему-то крошечных разнообразных змеек. Провались вы!..

Коробочку со всем содержимым он немедля сжёг, спрятавшись в непроглядных зарослях за интернатом. И пепел растоптал; а жёг, сидя на корточках и внимательно следя, чтобы сгорело дотла. Гадость горела ужасно медленно — он успел выкурить четыре сигареты, не озаботившись последствиями, и пропитался дымом (от костерка и табачным) с головы до ног. Вернувшись же в интернат, был уличён в курении дежурившим нынче Демуровым и сразу наказан.

После пережитого кошмара порка показалась Андрею комариным укусом. Вот вам, любезнейший, и зримая польза от ночного визита, не так ли, драгоценный мой?..

Утром в воскресенье коробочка с паззлом снова красовалась на столе — целая и невредимая.

Октябрь есть недоразумение, морок, календарная описка — потому что на самом деле в мире происходит май. Из-за погоды, конечно, несказанно весенней, из-за яркого солнца и тёплого ветра. И ещё, самую малость, из-за того, что этот пират, этот высокомерный испанский дон, этот умник с брезгливой складкой у рта в меня влюбился — насмерть, голову потерял, никаких сомнений — НИ-КА-КИХ!

Но чувства Андрея Карцева, разумеется, не влияют на Ольгино настроение — никоим образом! Просто с самой пятницы (после свидания в саду — но это не более чем совпадение) октябрь обернулся маем, а в обувь будто пружинки вставили — Ольге кажется, что она и не ходит вовсе, а едет на велосипеде с горки. Надев же кроссовки и выйдя из ворот гимназии, она теряет вес окончательно. Хочется раскинуть руки и кружиться, и Ольга уверена, что если побежит, то ноги оторвутся от земли. И, наверное, бежать стоит к влюблённому пирату, а он подхватит её, закружит и потом, не отпуская, поцелует. Это обязательно сегодня случится — никаких сомнений!

Она целовалась всего раз в жизни — прошлой весной, по великой любви. Только при ближайшем рассмотрении объект любви оказался дурацким, и никаких восторгов от поцелуев (врут, по ходу, в романах!) Ольга не испытала. Всё оказалось совсем не так, как она себе придумала, — неинтересно! Но Андрей Карцев должен уметь целоваться, в этом Ольга уверена. И его она не придумывала — по горло других проблем! Одни уроки чего стоят! Так что с её стороны это вовсе не любовь — нет, просто погода! Совершенно весенняя.

Пират нравится Ольге, давно уже нравится — и не только внешне. Он ни капли не похож на знакомых мальчишек, а кроме того, когда он находится рядом, ужасы, висящие над Ольгой с августа, заметно тускнеют. Может, из-за тех слов в письме, но факт остаётся фактом: присутствие Андрея действует на неё как транквилизатор. Расслабляет и успокаивает, словно он непобедимый сказочный рыцарь. Её собственный рыцарь. Телохранитель. Но ведь не больше?

Раздумывая о любви и пирате, Ольга выходит к фонтанам около тринадцатиэтажек. Фонтаны вполне узнаваемы, а к фонтанам прилагается в полном объёме старая добрая площадь Ленина. Со Дворцом "Октябрь", в котором она в пятом классе занималась танцами, с трибуной, с гостиницей "Ахтуба", здесь недостроенной — около гостиницы торчит жирафом подъёмный кран, а в окнах нет стёкол. Над площадью высится сам Ленин, указывая на агентство "Аэрофлота". Насмотревшись на площадь, Ольга сворачивает во дворик ближней тринадцатиэтажки, чтобы удостоверить очевидное: на другой стороне улицы обретается решётка гимназийской ограды. За решёткой лесом стоят сосны.

Реалии родного города, вызывающие у Карцева рептильные восторги, Ольгу напрягают, не то чтобы сильно, но всё-таки. Она предпочла бы Париж — а лучше Голландию. Да что угодно — даже чёрные пески иной планеты были бы гораздо уместнее! Но сегодня действительность прекрасна в любом облике. Лучше всего это объясняется грамматически: полное и безусловное отсутствие категорий прошлого и будущего времён. Время же настоящее напрочь лишено страхов и неприятностей и полным-полно разнообразных кайфов, в том числе, связанных с исторической родиной. Магазины, к примеру, — мелочь, но отыщи ты её в пустынях на Альфе Скорпиона!

Прямо перед носом у Ольги — вывеска ювелирного магазина "Кристалл". Ольга немедленно дарит себе кайф момента и внутри магазина, прилипнув к одной из витрин, замирает, как кошка перед клеткой с хомячками.

В витрине, среди обилия и разнообразия, искрятся на чёрном бархате крошечные золотые кораблики. Цена их, из-за размера и отсутствия камешков, не так уж велика, но откуда такие деньги?! У Ольги есть золотые серьги, подаренные на пятнадцатилетие (мама не разрешала носить их на улице, а она всё равно носила). Они лежат дома, в другом мире, в несуществующем сегодня прошлом, и ни в какое сравнение с корабликами не идут. Кайф момента грозит обратиться своею противоположностью, но тут до Ольги доходит, что покупка серёжек возможна — и не только этих, и не только серёжек! Она хватается за карман, испугавшись, что забыла кошелёк и придётся возвращаться в гимназию. Ничего трудного, но на лавочке у книжного её ждёт Карцев.

Кошелёк на месте. Вытащив его, Ольга мило улыбается в ответ на оценивающий взгляд продавщицы. Выглядит она не то слово, что платежеспособно, — ещё бы! Выяснив, что прогулки по городу доставляют как минимум удовольствие позабыть на несколько часов об уроках, Ольга немедленно озаботилась одеждой и, приглядевшись к аборигенам, произвела покупки. Всё на ней, во-первых, модное, а во-вторых, дорогое — девочка из весьма обеспеченной семьи. Есть-таки в гимназийском статусе некоторые преимущества!

Кошелёк неиссякаем, но больше полтинника за раз не выдаёт: чтобы набрать необходимую сумму, в кошелёк приходится лазить трижды. Такие Ольгины действия вызывают у кассира явное недоумение, и Ольга, беря ни к чему не нужную сдачу, еле удерживается, чтобы не показать кассиру язык. Кораблики переходят в Ольгину собственность. Сунув футлярчик в карман куртки, она смотрит на часы и почти бежит к "Прометею".

Пират сидит на лавочке, по сторонам не смотрит, сосредоточенно разглядывает маленькую яркую коробку и Ольгиных шагов не слышит. Ольга, подкравшись сзади, закрывает ему ладонями глаза. Пират мгновенно хватает её за руки, но сразу расслабляется и заинтересованно спрашивает:

— Это прекрасная принцесса в хрустальных башмачках?

— Угадал! — говорит Ольга и, обогнув лавочку, усаживается рядом. — Что это у тебя?

— Не знаю, тут лежала, — говорит Андрей. — Дитё какое-нибудь забыло, наверное. Куда пойдём?

— В тринадцатый, мы же договорились, — напоминает Ольга. — Слушай!.. Ты сможешь мне серёжки вставить?

— Смогу, — говорит пират. — Давай.

Она раскрывает и протягивает ему футлярчик:

— Скажи, классные?

— Классные, — соглашается Андрей. — Протереть бы чем-нибудь. Духов нет с собой?

— Да сойдёт, они же золотые!

— Смотри, уши заболят, — говорит пират, снимая с кораблика застёжку.

— Не заболят. Ты аккуратней, я уже сколько без серёг хожу. Может, дырки заросли.

— Это вряд ли, — говорит Андрей. Пальцы у него тёплые, а действует он умело и быстро — словно ему привычно подобными вещами заниматься. Откуда бы такие навыки, мельком думает Ольга, подставляя второе ухо.

— Тебе замечательно идёт, — сообщает Андрей, закончив. — И серёжки оригинальные. Где взяла-то?

— Купила! Где же ещё? — говорит Ольга и замечает, наконец, шрам на его правой щеке: у самого подбородка, изогнутый, свежий рубец. — Что это у тебя?

Пират хватается за щёку и кривится.

— Да!.. Побрился неудачно. Пошли?

— Пошли, — говорит Ольга, но продолжает рассматривать его лицо, удивлённая не столько шрамом, сколько реакцией. — Сильно порезался, да?

— Зажило уже, видишь, — говорит пират и встаёт.

— Что-то быстро зажило!

— Латинист залечил. Кровь сильно текла, я попросил.

— Шрам останется теперь?

— Да нет, сойдёт скоро, — говорит пират с таким видом, словно его расспрашивают о чём-то постыдном. Ольге становится не по себе — настолько, что выяснять вопрос дальше ей уже не хочется. Чтобы отвлечься, она тянется к яркой коробочке, но Андрей останавливает её:

— Не трогай!

— Ты чего? — удивляется Ольга.

— Да она липкая вся. Измажешься.

— Что-то ты врёшь сегодня всё время, — говорит Ольга и берёт коробочку. — Сам-то не испачкался, нет?

Коробочка при ближайшем рассмотрении оказывается детской игрушкой: паззл с Винни-Пухом. Симпатичная картинка, нисколько не подозрительная, но пират мягко забирает у неё игрушку и, положив её на лавочку, садится перед Ольгой на корточки и трогает пальцем кораблик в ухе.

— Тебе очень хорошо с серёжками. Давай ещё одни купим — с висюльками. А почему ты раньше не носила, у тебя же проколоты?

— Хватит мне зубы заговаривать! — Ольга отстраняется и, посмотрев пирату в глаза, понимает, что тема коробочки тоже обсуждению не подлежит — если она не хочет испортить себе воскресенье.

— Пойдём, а? — просительно говорит пират. — А то сейчас поругаемся. Чего нам ругаться? Я эту коробочку купил и желание загадал. Обратно будем идти — посмотрим, если её заберёт кто-нибудь, значит, у меня желание сбудется.

— А-а, — говорит Ольга.

— Честно. И про серёжки честно, — говорит Андрей и улыбается. Улыбка у него просто неотразимая — а на щеках ямочки.

— А в сумке у тебя тоже секреты? — спрашивает Ольга, и Андрей немедленно состраивает значительную гримасу:

— Сюрпризы!

И, запрокидывая голову, смеётся, а Ольга думает, что именно так он будет смеяться, когда закружит её. И неприятные секреты сами собою вылетают из головы. Май, знаете… воскресенье!..

Историческая родина в лице города Волжского узнаваема и знакома — до тринадцатого микрорайона, а вот сам тринадцатый оказывается чертовски странен. Ольгина девятиэтажка, стоящая на проспекте, напрочь лишена магазина; дома в микрорайоне стоят только по периметру, а внутри — поросший травою пустырь с редкими деревцами. Разглядывая всё это, Ольга забывает про обещанные сюрпризы и игнорирует озабоченные вопросы.

— Как-то здесь… не так, — говорит она, наконец.

— Везде не так, — утешает пират. — Один Ленин был, есть и будет…

— Да нет. Тревожно как-то. Не чувствуешь?

— Это просто потому, что ты тут жила, — говорит Андрей. — Мне тоже в тридцать четвёртом странно было. А потом, дома выше — не заметила? Прилично выше — метров на десять.

— Действительно, — удивляется Ольга. — Слушай, давай на крышу залезем.

— Давай! Самое то место для сюрприза!

В подъезде, том самом, где прожила пятнадцать лет, Ольга с подозрением смотрит на лифт и заявляет:

— Пешком пошли.

— Почему?

— Потому что! — говорит она, и Андрей молча подчиняется. И ладно, перебьётся без объяснений, у неё тоже секретов полно…

Впрочем, она и не смогла бы ничего объяснить — ничегошеньки! Её не трогают чистые, неисписанные стены, и дверь собственной квартиры на шестом этаже, обитая кожей, а не знакомым пластиком, тоже не вызывает особых эмоций. А вот в лифт заходить нельзя, знать бы ещё, почему… Подъезд неузнаваем, но дело не в этом! Ольге кажется, что за ними наблюдают, не сводя глаз: сквозь стены из квартир, и из щели лифта особенно.

Они беспрепятственно выбираются на крышу — ни решётки с замком, ни запоров на люке, и на крыше всё становится почему-то нормально. Тот же майский октябрь, и безоблачное небо, и широкий парапет, и куча разнокалиберных досок у парапета. Карцев сразу же начинает оглядываться в поисках сидений — Ольга давно знает, что он терпеть не может стоять.

— Давай свой сюрприз! — требует она.

— Сейчас-сейчас, — говорит Карцев и обращается к доскам. Он быстро строит из них подобие стола и скамейки и, усевшись, принимается распаковывать сумку. Ольга начинает хихикать, всё громче и громче, глядя на появляющиеся из сумки предметы. Предметы эти ничего таинственного в себе не несут: ядовито-зелёная пачка "Лучафера", спички, бумажные салфетки, полуторалитровая банка, почти до краёв налитая пенистой тёмно-рыжей жидкостью, две стеклянные кружки и объёмистый свёрток. Упаковочная серая бумага вся в жирных пятнах.

— Да чего ты смеёшься! — оскорбляется, наконец, пират. — Могу я пива попить или нет?! Смотри, какого я леща добыл!

— Какого? — сквозь смех спрашивает Ольга.

— Копчёного! Любишь?

— Обожаю!

— Тут главное — с пивом! — оживляется пират. — Нет, серьёзно, сил уже нет терпеть, в святом отказывают! А таких лещей я уже лет пять не видал, а тут… — Он внезапно замолкает и усмехается. — Н-да. Ты пиво-то пьёшь?

— Пью, — великодушно говорит Ольга и мысленно вздыхает, сообразив, что поцелуи откладываются: с таким-то запахом! А сам дурак. — Только ведь засекут.

— Пивом-то мы не напьёмся, верно? В кафешку зайдём потом. И вот я ещё купил. — Андрей добывает из сумки тюбик зубной пасты и гордо говорит: — "Поморин". Ничего гаже не знаю!

— А где ты кружки взял?

— Где-где… — говорит пират. — Спёр, понятно. Кружки — это тоже святое.

Некоторое время они молча вкушают святое, и Ольга исподтишка наблюдает за интересными выражениями пиратской физиономии: истовое наслаждение сменяется напряжёнными раздумьями и после очередного глотка возвращается вновь. Принимая у пирата кусочки, из которых тщательно выбраны косточки, Ольга жуёт обалденно вкусную рыбу и злорадствует, понимая, что он тоже сообразил насчёт поцелуев. А ведь точно собирался! Вот будет другой раз шампанское с конфетами покупать! На свидании пиво пьют одни уроды! Но что с дурачка взять, милостиво решает она, мал ещё!..

— Тебе же пятнадцать, да? А когда у тебя день рождения? — спрашивает Ольга.

— Шестнадцатого мая. Я Телец, — сообщает пират и поднимает кружку: — За Тельцов! Это самые лучшие мужики, между прочим!

— Я так и знала! — победно говорит Ольга. — Ты малявка! Я тебя на три месяца старше!

Кружка пирата дёргается и выплёскивает пиво, а пират начинает судорожно кашлять, и Ольга стучит кулаком ему между лопаток. Откашлявшись, пират жалуется:

— Такие вещи под руку говоришь! — и, поставив кружку на доски, вдруг начинает ржать, складываясь пополам и хлопая себя по коленкам. Ну не дурак? Какое уж тут шампанское, право слово!..

Пережидать, пока он отсмеётся, приходится долго — Ольга успевает вытереть пальцы, отойти к торцу крыши и всмотреться в степь за посёлком Рабочим. И когда она подходит к парапету, происходит одновременно несколько событий: взрёвывает бравурная, смутно знакомая музыка, Андрей резко замолкает, срывается с досок и в два прыжка оказывается рядом, а Ольга с визгом отскакивает назад, едва не сбивая пирата с ног. Он удерживает равновесие, хватает Ольгу в охапку и разворачивает к себе. Говорить они начинают одновременно и громко:

— Ты что! Ты куда пропала?!

— Там море! Море!

— Какое, на х… море! Я тебя не видел! Ты из воздуха прямо выпрыгнула! — кричит Андрей, а Ольга, пытаясь вывернуться, показывает в сторону Рабочего:

— Вон там! Сам смотри!

— Да стой спокойно! Твою мать, меня это всё достало! Куда я должен смотреть?! — и возмущённо орёт, непонятно к кому обращаясь: — Да выключите музыку, вашу мать! Козлы!!..

Ольга показывает снова и смотрит сама, но ничего интересного уже не видит: деревянные дома Рабочего, несколько пятиэтажек, за посёлком — степь, сплошная степь.

— Отпусти меня! — говорит она пирату, но пират прижимает её ещё крепче и принимается объяснять, что она отошла и пропала — исчезла, вашу дивизию, напрочь!..

— Да никуда я не исчезала, не ори! Я подошла вон туда, а оттуда всё изменилось — ни Рабочего, ничего! Море!

— Море? — переспрашивает он и, опомнившись наконец, отпускает Ольгу. — Не отходи, пожалуйста.

Они осторожно идут к парапету, и после очередного шага Андрей замирает.

— Вот, видишь! — говорит Ольга.

Музыка — вне сомнений, это гимн Советского Союза — становится ещё громче. Явившийся взорам пейзаж, в общем-то, вполне обычный, выглядит здесь совершенным бредом: горы и море. Дом обретается на песчаном берегу, а на песке лежат и бродят люди, стоят грибы и шезлонги.

— Ты это видела? У директора?.. — спрашивает Андрей.

— Нет, — говорит Ольга и протяжно вздыхает. — Нет, не это…

— Это Чёрное море, — спокойно говорит пират. — Кабардинка, была там?

— Я в Евпатории только была, — говорит Ольга, и ей становится чуточку легче. Андрей легонько подталкивает её:

— Отойди-ка. Увидишь ты меня?

Ольга отрицательно качает головой, но отступает и сразу же возвращается.

— Кошмар! — говорит она. — Не видно тебя, ногу по колено, и всё… Ф-фу-у!..

— Не пропасть бы совсем, — озабоченно говорит Андрей, и они отходят, пятясь. Пейзаж сразу же меняется: перед Андреем и Ольгой возникает продолжение крыши, скошенное и полупрозрачное. На этом продолжении, не замечая их, возятся с подобием планера двое мальчишек. Андрей свистит и хлопает Ольгу по плечу:

— Ты посмотри! Однако, дела!..

— Что? Кто это?

— Не узнаёшь? Это же мы с Лёхой!

Ольга вглядывается в мальчишек: да, один из них Андрей — года на три помладше, но это он, а второй, значит… Пират тянет её назад, но она упирается, не сводя глаз со второго мальчишки.

— Пошли, пошли, — говорит Андрей. — Это же не на самом деле. Ну его к шайтану, пошли…

Они опять отступают, но вторая крыша пропадает только через несколько шагов, почти сразу появляется вновь и тут же сменяется пляжем.

— Сужается, — говорит пират.

— Что?

— Сужается! Не накрыло бы нас. Из Кабардинки до гимназии не дозвонимся!

И они бегут к люку (Андрей прихватывает по дороге сумку), спрыгивают, игнорируя лесенку, в подъезд. Гимн с шипением обрывается, будто выключили проигрыватель, не подымая иголки.

Подъезд всё тот же — как и двор.

— Всё! — говорит Ольга. — Пошли отсюда! Я же говорила — странно здесь!

— Пиво жалко, — вздыхает пират. — Там ещё полбанки было…

Ольга внимательно осматривается. Но призраков и пляжей вокруг нет, и это даже обидно — она бы с удовольствием посмотрела на ту крышу ещё немножко. К счастью, она успела увидеть достаточно, камень с плеч — вот такой! Теперь она хоть знает, как выглядит объект её поисков!..

— Вы там маленькие ещё были, да? — спрашивает Ольга.

— Да, — говорит пират и мрачнеет лицом. Да ведь он ревнует! — осеняет Ольгу, и ей становится ужасно смешно. Она берёт пирата за руку и просительно говорит:

— Курить хочу. А мы же сигареты там оставили!..

— У меня ещё есть, — говорит Андрей.

— И не ори на меня больше никогда! — говорит Ольга. — Офигел!..

— Я испугался, что ты исчезла, — говорит пират, а Ольга, вспомнив, как он прижимал её к себе, искренне сожалеет, что не в состоянии была получить от этого удовольствие. Создать, что ли, нарочно экстремальную ситуацию? Или он всё же решится обнять её просто так, причём сегодня, а не через месяц?.. А что, если он вовсе и не умеет целоваться?..

— Пойдём посмотрим, забрали мою коробочку или нет, — говорит пират.

Руки её он больше не выпускает. Этот способ прогулки, совершенно детский и долженствующий вызывать воспоминания определённого рода (мерзкое раннее утро, по которому тебя волочат в детский сад), быстро приводит Ольгу в утреннее состояние души. Состояние блаженной, весенней и вечной сиюминутности, а происшествие на крыше кажется забавным приключением — не более. Она не противится этому — напротив, твердит про себя заклинание: "Пусть сегодня мне будет хорошо!" Всё хорошо! А если что, пират (рыцарь и телохранитель) рядом.

Коробочка, оставленная пиратом, лежит на месте, и он, чуть сильнее сжимая Ольгины пальцы, говорит сквозь зубы:

— З-зараза какая!..

Андрей расстроен; чувствуя это, Ольга тормошит его, заглядывает в глаза и всячески старается развеселить. Он тоже старается (сплетение пальцев весьма помогает обоим), и скоро им удаётся сосредоточиться исключительно друг на друге.

Мир продолжает быть прекрасным, а прогулка по улице Энгельса не несёт в себе неожиданностей и неприятностей — по крайней мере, для Ольги. Сегодня, неспешно шествуя мимо знакомых домов, ничуть не трудно представить себе, что находишься дома. Дома: ничего не случалось, ничего не было — ни похода по степи в отцовских штанах, ни вампиров, ни ночных полётов. Нет гимназии — это сон. Не слишком приятный, пока снился, но теперь, когда кончился, даже милый, почему нет. Волшебный, бестолковый, чуточку кошмарный — стоило, право, посмотреть! Главное же — что сон кончился напрочь, а значит, не существует и проклятого письма. На свете — май, рядом идёт влюблённый мальчик, они обсуждают не дурацкий боевик, а книгу "Альтист Данилов" и вычитанное там понятие "дзисай". Невероятное явление — умный мальчишка! Эксклюзив, на самом-то деле!

Около трамвайного распутья Андрей покупает ей мороженое и, пока Ольга разворачивает обёртку, неожиданно замолкает и отходит от ларёчка. Ольга скусывает верхний слой шоколада и, прожевав, открывает рот для вопроса. Но молчит тоже — вопросы неуместны.

Смертельно жаль, но деваться некуда — сон и не думал кончаться. Нет привычного лесочка перед химкомплексом, нет и химкомплекса — за площадью продолжается город. Не Волжский ни в коем случае: ничего подобного в Волжском нет. Жёлтые домики со шпилями карабкаются на довольно крутую гору, а на вершине горы сменяются белокирпичными многоэтажками. Слева, на месте овощной базы, — обрывчик, дальше — знакомый уже завод. Мимо завода идёт товарный поезд.

Ольга адресует небу полный упрёка взгляд и дёргает пирата за рукав:

— Давай туда не пойдём. Может, это тоже мираж.

— Смотри, — говорит Андрей и тянет Ольгу вперёд. Она выкидывает в урну недоеденное мороженое и читает указанную вывеску: "Игрушки, фокусы и развлечения".

Под вывеской — зелёное крылечко; в витрине магазинчика выставлен товар — куклы, мячики, звери и яркие коробочки.

— А вдруг это "нужные вещи"? — говорит Ольга, с опаской разглядывая крылечко. — Помнишь, у Кинга! Такое же крыльцо!

— Кураторам покажем, — говорит Андрей. — Полная гимназия колдунов — разберутся, если что.

Магазин крошечный, без прилавка. В единственном свободном от полок углу стоит на столике касса. За кассой сидит парнишка немногим старше Ольги. На парнишке надеты чёрная в звёздах хламида и остроконечный колпак, изрисованный знаками Зодиака.

— Добро пожаловать, — говорит он. — Всё качественно и недорого. Есть говорящие куклы. Конструкторов куча. Покупать чего-нибудь будете или так, поглядеть?

— А паззлы есть? — спрашивает Андрей.

— Полно, — с зевком отвечает продавец, указывая на полки.

Андрей начинает перебирать коробки. Ольга бродит вдоль пушистых зверей и почти сразу находит большого рыжего тигрёнка. У тигрёнка зелёные глаза, хитрая морда и толстый хвост с кисточкой — мечта! И пошли все к белкам, я его куплю!

— Он ещё мяучит, — говорит продавец, снисходительно наблюдая за Ольгой. — На живот нажми.

Под мяуканье тигра Андрей выбирает паззл и идёт к кассе.

— Скажите, пожалуйста, а там действительно то, что нарисовано?

— Наверное, — озадачивается продавец. — Я ж не собирал…

— Ладно, давайте. И тигра, Ольга? А какие у вас фокусы?

— Фокусы только для гимназистов, — говорит продавец и зевает, а гимназисты одновременно кивают.

— Мы из гимназии, — говорит Андрей.

— Тогда справки давайте, что там учитесь.

— Слушай, — говорит Андрей. — Справок при себе нету. А что за фокусы-то? Вот прямо для гимназистов?

— Без справок не могу, — говорит продавец. — Так берёте что-нибудь?

— Берём. А в следующее воскресенье будут?

— Фокусы-то? Будут, — говорит продавец и пробивает чек. — Восемь рублей тридцать четыре копейки.

Андрей молча вытаскивает бумажник и расплачивается.

— Маразм какой-то, — говорит он уже на крылечке. — Ладно, через неделю со справками попробуем. Дают, интересно, справки-то? Сумасшедший дом, шайтан его делал!..

— Зато тигр классный, — говорит Ольга, утыкаясь носом в рыжую шёрстку. — А зачем тебе паззл опять? Покажи. О, с Винни-Пухом. По всему городу раскладывать будешь?

— Ага, — говорит пират. — Территорию метить. Любопытный магазинчик.

— Наверное, — соглашается Ольга. — Тут вообще любопытное местечко, тебе не кажется? Одна гимназия чего стоит!

— Что ты злишься? — спрашивает Андрей. — Принимай за должное. Помнишь Алису в Стране Чудес? Она вот радовалась… Разве плохо — в сказку попасть?

— Ой, не надо только про Алису! В каждом фэнтези бедную девчонку поминают. Тошнит уже. А Лёшенька твой просто Белый Кролик тогда. Завёл и смылся!

— Наш, — уточняет Андрей. — Наш Лёшенька. Змеюк подколодный.

Не то слово, что змеюк, думает Ольга. Сказала бы я тебе!.. Но тема "Лёшеньки" чертовски скользкая — не стоит на ней задерживаться!

— Сказка! — говорит она. — Ничего себе! Где это ты читал, чтобы в сказках физику изучали?!

— Да везде! Хоть в "Гарри Поттере".

— Не было у них физики! Они вот именно что магию учили! — говорит Ольга. — И вообще… Вот с козлом этим поболтать бы! Ну, который записку написал. Ничего он, по ходу, не сделает! Месяц почти прошёл, а с нами всё в порядке. По-моему, это кто-то из преподов, скажи?

— Вполне, — соглашается пират, запихивая паззл в сумку. — Тигра давай.

— Нет, я его сама понесу… Что-то сегодня сплошные приключения с утра.

— И покупки, — говорит Андрей, а Ольга подозрительно на него смотрит: или не стоило покупать игрушку? Решит теперь, что она ещё малявка… Но пират тычет тигру в пузо и вслед за ним душераздирающе мяукает. — Тоже такого хочу!

— Я первая увидела! — говорит Ольга, устраивая тигра подмышкой.

— Чем бы нам ещё заняться? — спрашивает пират. — Экстремальным? Может, пива добыть?

— Не надо, — говорит Ольга. Меньше всего ей хочется приключений алкогольных: розги трёхнедельной давности оказались действенной кодировкой. — Пойдём лучше за старый рынок. К той башне, помнишь, мы хотели посмотреть. Может, там тоже что-нибудь продают интересненькое. Без справок…

Они возвращаются к площади Ленина и, проходя мимо гимназии (по другую, правда, сторону проспекта), корчат рожи в сторону вековых сосен. Вид гимназии вызывает мысли об уроках и обеде. На часах — три пополудни, впереди ещё целый день, но есть хочется ужасно. Перед тридцать четвёртым кварталом они переходят дорогу, минуют знакомый продовольственный, аптеку и почту и набирают в хлебном булочек. Булочки свежи и аппетитны, но лещ был лучше, замечает Андрей, а Ольга замечает на остановке Никиту Делика и сворачивает к рынку. Чудесное видение не покидает её: бег в объятия пирата и последующий поцелуй — так что кузнец нам не нужен!

Но сворачивать поздно — Никита уже увидел их и, радостно жестикулируя, присоединяется к компании. Все трое с трудом удерживаются от рефлекторных поклонов и реверансов. Ольгину руку Андрей не отпускает, и ясно, что другу он отнюдь не рад. Никита косится на сплетённые пальцы сокурсников и, поинтересовавшись целью прогулки ("Какая башня? Это где такая?"), спешно прощается: душою, мол, с вами, да алгебра!..

Башня при ближайшем рассмотрении оказывается не то чтобы башней — просто круглое здание красного кирпича. На четвёртом этаже, под самым куполом, сплошной балкон с оградкой из давно не крашеных прутьев. Окна без стёкол, но с пузырями решёток. Высоченный цоколь. По всему периметру — заросли сорняков. Метрах в семи от башни — кусты смородины, в кустах лавочка, и Ольга залезает на неё, вытягивается на цыпочках, пытаясь заглянуть в окна.

Вопреки явной заброшенности вид у башни уютный и вполне уместный. Словно всю свою кирпичную жизнь в этом квартале обреталась, возмущается Андрей. А ты думал, на курьих ножках пришла недавно, язвит Ольга и, не слезая с лавочки, начинает гадать о прошлом странного строения, склоняясь к мысли о жилом доме. Андрей без энтузиазма протестует: не иначе контора была, надо просто зайти и глянуть, там и покурить можно. Некие посторонние думы бродят в голове у пирата, лицо у него серьёзное, даже грустное. Наконец, он перестаёт спорить — просто смотрит на Ольгу и молчит.

— Ты чего? — напрягается Ольга.

— Вы, Ольга Сергеевна, меня извините, пожалуйста, — говорит Андрей, — но я больше терпеть не могу. Всё, — говорит он. — Кофе убежал.

Андрей снимает Ольгу с лавочки и держит на весу, и она от неожиданности упирается ему в плечи. Тигр выскальзывает из подмышки — Ольга еле успевает схватить его — а пират прижимает её к себе вместе с тигром и целует. Ольга выпускает тигра и обнимает пирата за шею. Мир вокруг начинает кружиться, издавая странные звуки: придавленный с двух сторон тигр выражает негодование отчаянным мявканьем. Бесполезно; его новая хозяйка занята очень важным, очень приятным делом: пират умеет целоваться — да! Ещё как!..

Андрей прерывает поцелуй, усаживает Ольгу на лавочку, — будь благословен этот город за лавочки и кустики! — и они целуются снова, долго и увлечённо. Наконец, он отстраняется и утыкается головой в кулаки.

Ольга поправляет волосы, поправляет воротник курточки и говорит:

— Дай сигарету.

Пират поднимает голову, лезет в карман и виновато улыбается, протягивая ей пачку:

— Пиво это… ничего?

Ольга, с трудом сообразив, что он имеет в виду, мотает головой:

— Ничего… я ведь тоже пила…

— Я не буду больше пиво пить, — говорит Андрей.

— Да, — соглашается Ольга.

Андрей касается пальцем кораблика в её ухе и с сожалением говорит:

— Знаешь, я хотел тебе сам серёжки купить. Можно?

— Купи лучше цепочку, — говорит Ольга. Спичек у неё нет, и она крутит сигарету в пальцах, а пират берёт её руку и заглядывает в глаза.

— Ты безумно красивая, — говорит он.

Он говорит что-то ещё, но Ольга больше его не слушает, потрясённо оценивая свои эмоции. Эмоции невероятны — кто бы мог подумать! Но всё это из-за того, что он классно целуется, ведь не могла же она целый месяц не замечать, что влюблена! С ума сойти…

— Пойдём в башню, — говорит она пирату. — Пойдём?

Ей нужно время, чтобы разобраться с эмоциями, и Андрей, прерванный на полуслове, кажется, понимает. Они встают и целуются, и какое, наверное, счастье, что Белый Кролик Лёша Гаранин этого не видит. Что бы он сказал, интересно, такое увидев, думает Ольга, освобождаясь от совсем ошалевшего пирата.

— Всё же это не жилой дом, — говорит пират, кивая на башню.

Башня ждёт их, приветственно распахнув двери. Левая створка висит на единственной петле. Весь первый этаж занимает одна комната — пустая, полутёмная, окна в ней под самым потолком. У дверей — широкая деревянная лестница с обломанными перилами. Андрей прыгает на ступеньках, проверяя на прочность, поднимается выше и опять прыгает. Ольга проходит вглубь комнаты и оттуда говорит:

— Вот сюда надо ходить курить! Тут точно кроме нас никого не бывает! Пылища одна и пауки, наверное. — Она задирает голову в поисках пауков, но ничего не видно. Пожалуй, дверь стоило оставить открытой. — А ты зачем дверь закрыл?

— Я не закрывал, — говорит Андрей и быстро спускается с лестницы. — Захлопнулась, наверное.

Он безуспешно толкает дверь, потом, примерившись, бьёт в неё плечом, а подошедшая Ольга тянет его за рукав:

— Подожди! Смотри…

Все петли целы — а дверь абсолютно другая. Железные, в мелкий рубчик, створки — серьёзная, надёжная дверь. И ни намёка на замок. Андрей от души пинает дверь ногой:

— С-суки!..

— Думаешь, это он?

— Кто?

— Который записку написал. Он, да?

— Не знаю. Да вряд ли, — говорит пират. — Давай поднимемся. Через окно вылезем, если что.

Через пару часов становится ясно, что выйти из башни невозможно. Вероятно, имеется пожарная лестница, только ни одного выхода на крышу или чердак они не обнаруживают. Пробираться же туда с балкона попросту опасно — балкон кренится вниз и способен, кажется, обвалиться от неосторожного шага.

Спор выигрывает Ольга: когда-то в башне жили. Не злые колдуны и не колдуны вообще — просто люди. В длинных коридорах — полуразваленные тумбочки, ящики и коробки, корпус от древней стиральной машинки, ржавая велосипедная рама. Валяется тут и там старая обувь. В комнатах — остатки мебели, на рваных обоях следы от картин, местами кучки хлама — от тряпок до детских игрушек. Последствия массового переезда, не более. Никаких катаклизмов — собирались вдумчиво, неторопливо, ничего нужного не забывши. А вот причину переезда определить сложно — башня не производит впечатления дома, предназначенного на слом. Правда, нет воды в кранах, бездействуют выключатели и газовые плиты, но когда Андрей дёргает в туалете ржавую цепочку, в унитаз с шумом обрушивается вода. И на том спасибо.

Устав, наконец, от осмотра, Андрей и Ольга выбирают большую светлую комнату на третьем этаже. В комнате нет ничего, кроме обеденного стола необъятных размеров с прекрасно сохранившейся полированной столешницей. Стол лежит на боку; Андрей обламывает две оставшиеся ножки, кладёт столешницу у стены и накрывает ветхим шерстяным одеялом, предварительно одеяло тщательно вытряхнув.

— Как на плоту! — говорит Ольга, усаживаясь.

— Давай, наверное, помощь вызывать, — говорит Андрей. — Семь часов уже, а в девять стемнеет. В темноте мне тут сидеть совершенно не улыбается.

— Есть хочется, — жалуется Ольга. — И пить.

— Ещё полбутылки воды осталось, — говорит Андрей и лезет в сумку. — И три булочки. Ведь хотел же пирожков…

Тут он замолкает, уставившись в сумку, и Ольга с надеждой спрашивает:

— Ещё что-нибудь нашёл?

— Да нет, — говорит Андрей и, достав пакет с булками и лимонад, закрывает сумку и отставляет к стене. — Держи.

— Потом, — говорит Ольга. — А ты точно все краны проверил?

— Точно.

— Без воды неделю, кажется, можно жить. Интересно, тут привидения есть?

— Нет, — твёрдо говорит Андрей. — Привидений вообще не бывает. Домовой если. Такой, мохнатенький. Он нам и воды добудет.

— Белый и пушистый, — говорит Ольга и всхлипывает.

— Ну! — говорит Андрей и быстро усаживается рядом. — Перестань!

— Такой был день хороший! — говорит Ольга сквозь слёзы. — Такой был день!.. Сволочи!..

— Всё будет нормально, — говорит Андрей и обнимает её. — Слышишь? Я что-нибудь придумаю. Сейчас, вот булочку съешь, и пойдём на второй этаж. Я там железку одну приметил, попробую ещё раз решётку разогнуть… Не реви, пожалуйста.

— Только ты в гимназию не звони до темноты, — просит Ольга. — Ладно? Лучше я тут буду сидеть!

В девять часов (примерные гимназисты давно пишут конспекты и зубрят параграфы) они нажимают кнопку на передатчике Ольги — её куратор кажется как-то более безопасным.

"Серая зона. Вы находитесь за территорией города. Серая зона", — бесстрастно сообщает механический голос, и Андрей с размаху швыряет передатчик в стену. Уже совсем темно, и потому Ольга не видит его лица. Оно и к лучшему.

"…треклятый паззл. Я сунул его в шкаф и накрыл грязными носками — мелочь, а приятно. Отвлечься бы! Как говаривал не помню кто: "Водки нет, так хоть про баб обскажите!"

Тоже, доложу вам, тема неблагодарная. То есть, что касаемо гимназии. Некогда — раз, негде — два, так ведь и некого! Местные барышни не иначе с Бестужевских курсов вышли — поди поимей такую!.. Конечно, и образец для подражания у них достойный. Мадам Окстри мила со всеми несказанно, но ясно сразу: "Тебе, козлу, со мной, прекраснейшей, наяву не светит!"

Преподы как минимум половину малиновых кустов детишкам портят: кого ни возьми — на пьедестал вполне годится. Английские лорды, мать их фак!.. Даже дедуля Хендридж сто очков вперёд даст любому кадету. А барышни вынуждены конкурировать со своим же идеалом — но ведь гиблое это дело! Не знаю, как обходятся местные лорды, а вот кадеты!.. В их виртуальных порнушках прекраснейшая наша присутствует несомненно. И еженощно. Во всём, понимаешь, великолепии… Натурально же (вот век пива не видать!) мадам Кору имеет исключительно господин Демуров. Вряд ли в качестве жены — но в койке точно.

Ох, погано мне! Ох, извёлся я! Здоровая потенция в здоровом юношеском теле, многократно помноженная на тот ещё опыт, — ох, до чего ж это погано! Впору шлюху в городе снять, благо денег немерено… Или брому, что ли, попить? Вот любопытно — шлюхи тут есть? А то ведь и свихнуться недолго. Обсуждали мы на днях с другом Никитою способ порки девочек в гимназии, так чуть не кончил, шайтан мне свидетель. Когда утешал ревущую соратницу, не до сексуальных фантазий было, а вот в приватном мужском разговоре… В общем, с эрекцией у меня всё прекрасно. Поубавить бы!..

Кстати: милейшую подробность о переодевании провинившейся барышни в спортивный костюм я узнал от Ольги, а вот Никита мой выяснил это дело сам — не знаю, право, каким образом! Весьма наблюдательный парень.

А я — старый кобель.

Гумберт и Лолита, твою дивизию…

Провалиться б змею моему лепшему вместе со своими девицами! Не было печали! За каким оно мне надо и что я делать с этим буду? Романтический петтинг в кустиках вроде уж и не по годам.

Трахну, к чёртовой матери! Сил моих нет. Довела сопливка. Знай она себе цену — легко могла бы потягаться с холёною нашей лингвисткой. Лет эдак через десять. Изюмчик в барышне — тот самый, из-за которого мужики будут драться, аки псы на случке. Ежели хлопцы того изюма и не видят пока (хотя Никита, ох, этот Никита!..), то я, кобель оголодавший, весь слюною истёк.

Да и помимо внешности, чего греха таить… Трахнуть — да! А ещё — защитить, и уберечь, и утешить, и мамонта забить во имя, и чтоб из моей пещеры носа не казала… Полный писец, короче. Влюбился я, что ли, на старости лет? Скирдык-кумар, Андрюха! Беда…

В шкафу — паззл. На морде лица — укус. Видно, белая кобыла таки прискакала ко мне с приветом на последней попойке! И други-журналюги сдали меня, болезного, крепким дядям в халатах…

Вот узнать бы, что моей барышне до Лёхи? И ему до неё? Сестёр у него не было. А здорово, если б она ему сестрой приходилась — сводной, к примеру. Хоть один камень с плеч долой. Но к чему бы ей это скрывать, господа хорошие?!

Нервы всё, нервишки. Пожалиться-то некому! Нет, зайду я сегодня в аптеку, век пива не видать, зайду…"

Взывать о помощи к жителям квартала было абсолютно бессмысленно. Андрей покричал поочерёдно во все стороны света и даже кидал из окон разные предметы: никакого эффекта. Квартал словно вымер — ни прохожих, ни бабушек на лавочках, ни вожделенных милицейских патрулей. Тишь да гладь, божья благодать… Будь он здесь один — тихо скулил бы со страху в уголочке, ожидая неизбежных ужасов. Но возможности страдать и бояться, по счастью, не имелось. Невместно. И романтический петтинг оказался крайне мучителен — чего там монстры!.. Даже о содержимом сумки он благодаря петтингу подзабыл — а в сумке объявился поганый паззл, не лежалось гаду на лавочке…

К полуночи в окрестных домах погасили свет, и темнота в башне стала кромешной. Самое то при других обстоятельствах, но не на грязном же одеяле! Хотя он бы и тут согласился — да где угодно!.. Но приходилось утешать — и он утешал, и веселил, и кормил булочками, а когда булочки кончились и следовало забить мамонта и разжечь костёр, ощутил себя последней свиньёй и принялся утешать ещё интенсивнее.

А потом увлёкся — и про мамонтов забыл, потому что требовалось контролировать сложившуюся ситуацию. Контролировать себя — свои руки, чтобы не лезли, куда не следует, а значит, никуда чтобы не лезли… Он застонал — мысленно, но тут Ольга отодвинулась от него и напряжённо сказала:

— Вот что. Нечестно, чтобы ты не знал.

— Что? — спросил Андрей и замер. — Ты про Лёшку?

— Да нет. Просто я уже целовалась. Не с ним! Но я целовалась. Но с тобой всё по-другому. Потому что… по-другому.

"Твою ж дивизию, — подумал Андрей. — Может, и мне признаться? во всех половых связях? Как раз время убьём… Мама дорогая, что ж тебе не двадцать хотя бы, солнце моё!.."

— Я тоже целовался, — сказал он. — Но это всё было совсем не то, — сказал он и возблагодарил богов за темноту.

— Да, — сказала Ольга. — В общем, кажется, я тоже тебя люблю.

— Тогда выходи за меня замуж, — сказал Андрей и — старый холостяк! — безмерно себе удивился: что я несу?! Какой замуж?!

— Тебе нужно хорошо об этом подумать, — сказала Ольга. — Я хочу десять детей.

— Лихо! — сказал Андрей. — А зачем столько?

— Смотри! — с удовольствием сказала Ольга и, взяв его руку, загнула на ней палец. — Один ребёнок моет посуду. — Она загнула второй палец. — Один готовит. Один убирает в квартире, это я особенно ненавижу. Один…

Но Андрей уже смеялся, откинувшись на стену.

— Я согласен! — простонал он сквозь смех. — Твою ж дивизию, я согласен! Если хотя бы трое будут зарабатывать деньги — блеск! Решено!

— А у тебя есть кто-нибудь? Ну, братья-сёстры? — спросила Ольга.

— Ни души. Я единственный.

— Ты поэтому так за Лёшку переживаешь? Вы как братья были, да?

— Да, наверное, — сказал Андрей. — Пожалуй что братья. С ним вечно что-нибудь случалось, так что я привык переживать.

— И спасать тоже привык, — сказала Ольга. — Всё ясно.

— Почему спасать. Всяко бывало, — сказал Андрей. — Мы, знаешь, больше миры спасали! Лёха здорово выдумывал, книжек не надо! Да ты сама, наверное, знаешь…

— Я миров не спасала, — сказала Ольга. — И не собираюсь.

— Что так? Святое дело…

— Вот ещё! Достали эти миры! Дай сигарету.

Андрей прикурил ей сигарету и на ощупь сосчитал остатки: пять штук! До утра не хватит. А утром?..

— Меня бы кто спас! — сказала Ольга со злостью.

До чего ж мы загадочные! Вот что она имеет в виду? Теперешнее положение — или?..

— Отсюда? — спросил он. — Шайтан меня понёс в эту башню!

— Отсюда… — сказала Ольга. — Ага… Это он меня, между прочим, понёс, твой шайтан. Я вот всё думаю: вдруг и наш Кролик Белый в такой башне сидит. Раз уж с ним всё время что-нибудь случалось.

— Какой кролик? — удивился Андрей. — Ах да!.. Змей он подколодный, а не кролик…

— Нет, серьёзно. Может ведь такое быть?

— Ольга, — сказал Андрей. — Позволь, я всё же тебя спрошу? У вас с ним было что-то? Я ведь должен это знать. Теперь.

— Нет, — сразу сказала Ольга. — Ничего у нас с ним такого не было. Вообще, можно сказать, ничего не было. Чтоб меня пороли каждый день, если я вру.

— Почему же ты тогда…

— Вот об этом я не хочу говорить. Потом когда-нибудь.

— Да, конечно, — сказал Андрей.

— Не обижайся.

— Я не обижаюсь.

— Это правда неважно! Никакого отношения ни к чему не имеет!

— Ну хорошо! Хорошо!.. Ну всё, извини!

Тут она неожиданно закрыла ему ладошкой рот — сильно прижала, и, замолчав, он услышал скрип.

Скрипели, прогибаясь, старые половицы. Шаги в коридоре. Точно — шаги. По-хозяйски уверенные, неторопливые. Всё, писец.

— Кто здесь? — окликнул Андрей.

Ноль реакции. В животе тяжело заворочалась холодная и склизкая медуза. В угол, сказала медуза, быстро беги в угол, закрывайся сумкой и ори во всю мочь. Авось кто услышит.

Андрей передвинулся, загораживая собой Ольгу, и встал на коленки, пялясь в темноту.

— Эй!

Ничего; шаги, совсем близко. Зажёгся фонарик. Андрей закрыл ладонью лицо, но луч уже ушёл от него, ни на миг не задержавшись, пробежал по боковой стене, и в движущемся по драным обоям круге света показалась тень — большая, сгорбленная, с круглой головой.

— Кхе, — сказала тень, и шаги стали удаляться.

— Домовой, — шёпотом сказала Ольга.

— Ага, — согласился Андрей. По шее щекотно ползли капли пота. Ольга дотронулась до его спины, и он опустился рядом, обнял её.

— Испугалась?

— Не-а, — шёпотом сказала Ольга. — Вот ещё.

— Крутая, — сказал Андрей.

Медуза в животе теплела и съёживалась. "Домовой, — подумал он, — вот славно-то!.. Надо было водички попросить…"

Ольга прижалась к нему и задышала в плечо, уткнувшись носом.

Некоторое время он слушал, как она дышит, а потом начал целовать — неторопливо и тщательно: щёки, нос, лоб, ушки, губы (едва коснувшись) и снова щёки, ушки, нос… холодный такой, словно морковка у снеговика… Ольга ерошила ему волосы и пыталась целовать тоже, но он уклонялся и продолжал своё занятие, методично и строго соблюдая последовательность: щёки… нос… ушки… Под рукой вдруг оказалась её грудь — упругий шарик под свитерком, а Ольга продолжала ерошить ему волосы. Или ей не в новинку, может, для неё это естественное продолжение поцелуев?.. Но не похоже на то, а жаль!.. Тут под рукой оказалась вторая грудь, и какое счастье, что она без корсета… и без лифчика… Он нащупал край её свитера, коснулся кожи. И никто не мешал, никто не останавливал, а контролировать себя он уже не мог. Это тело, поясняли ему остатки разума, просто юное тело, кобель, подростковые эмоции, идиот, не здесь же!

Андрей вытащил руку и отодвинулся, тяжело дыша. Кобель. Идиот. О боги, мать твою!..

— Извини, — сказал он.

— За что?

— Я за тебя отвечаю, — сказал он. Ничего глупее, кажется, сказать было нельзя.

— И что?

— И вот что творю. Очень хочу тебя, — сказал он и прикусил язык. Идиот!..

— А ты всё умеешь, да? — спросила Ольга.

— Умею, — вздохнул Андрей.

— Научишь?

Опаньки.

— Не провоцируй меня, — попросил он. — Могу ведь и не сдержаться.

— Тогда давай спать, — сказала Ольга.

Она заснула быстро, укрывшись его джинсовой курткой, — головой у него на коленках и в обнимку с тигром. Рассеянно поглаживая её волосы, Андрей некоторое время прикидывал — святая невинность? Или действительно провокация? А потом, так ничего и не сообразив, уснул тоже.

Башня же, позволив им спать, принялась, как и следует всякому зачарованному дому, готовиться к представлению. Готовилась она обстоятельно и неспешно, будучи твёрдо уверенной, что никуда пленникам не деться. Под мирное сопение главных участников грядущего шоу хлам из комнат и коридоров убрался, а декорации были добыты и расставлены. Приевшиеся, банальные даже декорации, но башня, само собой, книжек не читала и фильмов не смотрела, а тот, кто доставил ей новые жертвы, образованием башни озаботиться не потрудился.

За окна была вывешена полная луна кровавого цвета. Сквозь стены туда-сюда просачивались разнообразные призраки, отмахиваясь от летучих мышей и пробуя — тихонько пока — такие и такие варианты завываний. Потолки покрылись плесенью, и плесень плюхалась вниз комками зелёной слизи. Полы местами проросли заточенными железными кольями. Двери стали капканами, остов стиральной машинки обратился чаном с кипящим вонючим зельем. Углы затянула паутина, и в огромных, с кулак, паучьих яйцах прорезались красные глазки. Словом, всё стало как положено. Даже цепи — тяжеленные и ржавые — повисли в комнате под крышей, а ещё в комнате были сложены холмиком человеческие кости. Костёр из них получался великолепный — а цвет! а парфюм!.. Что ни говорите, нет лучших дров, чем хорошо выдержанные кости, — но кроме черепов, с черепами-то у нас другие затеи…

Башня прекрасно понимала, что комната с костром и цепями — главная! основная! — сегодня не пригодится, потому что пленников ей выдали на чётко определённых условиях. Но традиции есть традиции. Не пожрать, так уж хоть развлечься по полной программе.

Башня знать не знала, что всю малину ей обломал гимназист Никита Делик, так и не дождавшийся вечером обещанных совместных занятий алгеброй.

Он сидел в холле интерната до последнего. В половине десятого он наблюдал озабоченный разговор Демурова и Стрепетова. Он даже заглянул к Андрею в комнату, сопровождаемый внимательным взглядом сидевшего на посту сэра Шелтона. Никакой ошибки: Андрей из города не вернулся. Рассудив, что ничем помочь не сумеет всё равно, и уповая на выданные передатчики, Никита честно пытался делать уроки и ближе к полуночи улёгся спать, но заснуть, разумеется, не смог.

Проворочавшись около часа, он встал, оделся и отправился на пост спрашивать, появился ли, наконец, Карцев. Историк, о пропаже, безусловно, осведомлённый, немедля вызвал Демурова; Никита рассказал о встрече у рынка и сообщил о намеченном визите в некую башню. Выслушав сие сообщение, Демуров переменился в лице и почти бегом кинулся вниз, а Никита, перепуганный его реакцией, вернувшись к себе, уселся на подоконник и на подоконнике провёл остаток ночи, не сводя глаз со входа в интернат. Так и уснул, привалившись к стеклу, а снился ему всё тот же вход и куривший у входа Андрей Карцев — живой и здоровый, а значит, всё в порядке и можно ложиться спать.

Но башня, конечно, была не в курсе. Не повезло!..

Андрей проснулся как от толчка и услышал сразу все предназначенные для его ушей звуки — отдалённые стоны, звяканье цепей и скрежет железных зубьев. Дверь была распахнута настежь, в проёме мерцали красные огоньки. За окном висела и скалилась багровая луна; завывал ветер.

Из-за этой — довольно громкой уже — какофонии он не услышал подъезжающую машину, но башня услышала. Вздрогнув от неожиданности, она быстро приняла прежнюю видимость и от греха заткнулась, оценивая незваных визитёров. Андрей, не успевший ещё испугаться, только рот раскрыл от таких внезапных перемен и с раскрытым ртом смотрел на луну, стремительно пожелтевшую до цыплячьего цвета.

Тут внизу хлопнули дверцы машины: шаги; голоса. Андрей осторожно поднялся, подложив Ольге под голову сумку, и двинулся к окну, стараясь не скрипеть половицами.

Приехавших было двое, яркая луна освещала их достаточно, чтобы узнать, и от облегчения у Андрея даже ноги подкосились. Он навалился животом на подоконник и вполголоса сказал:

— Доброй ночи, господа!

— Счастлив видеть вас в полном здравии, сударь, — сказал Олег Витальевич. — И крайне вашему здравию изумлён. Развейте, умоляю, мои страхи — Заворская с вами?

— Со мной, — сказал Андрей. — Спит.

— Благодарю вас, — сказал Олег Витальевич. — Просто слов нет, насколько я вам благодарен. За это известие.

— Позвольте полюбопытствовать, Карцев, — сказал Демуров, — вы за правило себе взяли покоя мне не давать по ночам?

— Боитесь, в традицию войдёт? — спросил Андрей. Ему было весело и замечательно. Совершенно понятно, что ничего плохого уже не случится. И кондуит обеспечен вне сомнений — так дайте схамить от души! В конце-то концов!..

— Боюсь, подобная традиция будет иметь весьма неприятные для вас последствия, — пообещал Демуров.

— А как вы нас нашли? Я так понял, телефончик не сработал!

— Благодарите Делика, — сказал химик. — Не припомни он ваших планов…

— Пришлось бы спасательную экспедицию готовить? — посочувствовал Андрей. — Не иначе в иные миры! А мы рядышком! В городе!

— В городе, вы считаете? — хмыкнул Олег Витальевич. — Это, сударь, мы в городе! А вот вы…

— Я бы вам посоветовал, Карцев, в следующий раз выбирать для прогулок иных компаньонов, — сказал Демуров. — Да хоть Бельского, что ли. Не подобает девушек по таким местам водить. А вот с Бельским, мнится мне, вы прекрасную пару составите!

— Да вроде не злачные места-то, господин учитель! — сказал Андрей. — Мы ведь так, покурить зашли! То есть, я — покурить. Но я теперь брошу, вот честное пионерское! Хоть какое-то вам облегчение! Да и мне попроще. Вот вы вчера у меня сигареты отобрали, а их поди купи! А брошу — и вам голову не морочить, и мне хорошо.

— А из каких соображений вы мне хамите, сударь? — спросил Демуров. Чрезвычайно он был импозантен в лунном свете — да и весь разговор Андрею казался светскою беседой у подъезда ночного казино. Именно, причём, казино — потому что оба препода имели выражения лиц, более уместные для проигравшихся в пух и прах джентльменов. Ну, если и не в пух, то любимую лошадь точно на кон ставили за неимением наличных…

— Давайте уже нас спасём, Фёдор Аркадьевич, а? — сказал Андрей примирительно. — А там хоть и трава не расти, можете меня трижды в день пороть до конца учёбы.

— Непременно воспользуюсь вашим предложением, — ядовито сказал Демуров. — Нынче же ночью и начну — ежели, конечно, удастся вас в гимназию доставить.

— А какие затруднения? — удивился Андрей. Эйфория цвела и колосилась, и прикусить язык он был не в состоянии. — Неужто вам слабо дверь взломать? Тоже мне — маги!

— Это у него нервное, — сказал Олег Витальевич со смешком. — Страшно было, сударь? Фёдор Аркадьевич вам превосходное средство от нервов пропишет! Будите Заворскую. Попробуем извлечь вас отсюда. Но уж, простите великодушно, не через двери.

Сзади заворочалась Ольга и тихо окликнула:

— Андрей? Ты с кем?..

— Уже проснулась! — радостно сообщил преподавателям Андрей. — А что делать-то будем? Вы нам пилку для решётки принесли?! Это наши кураторы, солнышко! Говорят, через окно нас вытаскивать будут, прикинь?! Господа маги тоже не в состоянии эту долбаную башню отпереть!

Господа маги под окном единодушно заскрипели зубами, а Ольга, вскочивши, кинулась к окну.

— Олег Витальевич! Вот здорово!

— А уж я вам как рад, Ольга Сергеевна! — раскланялся химик. — Надеюсь, вас сие приключение ума не лишило? От окошка теперь отойдите, а то заденет невзначай. К вам, сударь, тоже относится!

— Чем заденет? — полюбопытствовал Андрей. — Колдовать будете? А нельзя посмотреть?

— Делайте, что вам сказано, Карцев, и уймите своё словоблудие! — взорвался, наконец, Демуров. — Нет, вы полюбуйтесь, каков поганец! Быстро на середину комнаты — и обоим сесть на пол!

— А что происходит-то? — начал было Андрей, но Ольга потянула его от окна, и он нехотя повиновался.

— Крыша поехала, что ли?! — шёпотом спросила она.

Андрей плюхнулся на пол и, усадив её к себе на коленки, крепко стиснул:

— Последний поцелуй можно? Перед казнью?

— Кошмар! Ты чего им нёс?! Да пусти! Вот двинутый!..

— Ты представляешь, — сказал Андрей, утыкаясь ей в волосы, — Демуров предложил мне с Бельским гулять отныне! Чего-то мне такая замена не по кайфу! Как-то вот меня Бельский не привлекает! Если ориентацию сменить!.. Господа маги мне с этим не помогут, как считаешь? Когда от нервов вылечат?

— Дурак, — сказала Ольга, и он согласно закивал и принялся целовать её и щекотать, и она, наконец, засмеялась. Да гори оно всё, думал Андрей, целы и живы! Все монстры могут откусить — с нашими-то кураторами! Не кураторы — ангелы-хранители, понимаешь! Тут он представил Демурова в белой тоге и с арфой, и заржал в голос, но сразу заткнулся, потому что за окном взметнулся язык огня, а решётка исчезла.

Ольга удержала его, и, вцепившись друг в друга, они молча смотрели на творившийся фейерверк. Фейерверк продолжался минут пять — бесшумный и разнообразный, а потом в секунду пропал, и они услышали голос Демурова:

— Господа гимназисты!

За окном ничегошеньки не изменилось — кроме разве что внешнего вида ангелов-хранителей. Демуров, без сюртука, стоял, сунув руки в карманы брюк, около незабвенных кустов смородины. Олег Витальевич, со взъерошенными и мокрыми почему-то волосами, приставлял к окну деревянную лестницу самого обычного, дачного такого вида.

— Вы первой, сударыня! — сказал химик, задрав голову. — С пятой ступеньки прыгайте.

Андрей, немедленно проникшись, подсадил Ольгу на подоконник.

— А донизу нельзя спуститься? — опасливо спросила Ольга, глянув вниз.

— Я вас поймаю, — сказал Олег Витальевич. — Оля, быстрее!

Ольга нащупала ногой ступеньку и, слезая, стала считать вслух:

— Раз… два… три… четыре… прыгать?

Олег Витальевич кивнул и отпустил лестницу. Ольга прыгнула прямо ему в руки, но химик даже не качнулся. Поставил её на землю и подтолкнул к Демурову, но Ольга вывернулась, замахала Андрею:

— Тигр!

Андрей бросился к сумке, сунул в неё куртку, попытался запихнуть тигра, но тигр не помещался. В возне с тигром его осенило: паззл оставить! Он полез за коробкой, но сообразить в потёмках, какая из двух, не сумел и выкинул обе. Каждую не поленился пнуть и, довольный, вернулся к окну, держа тигра подмышкой (а ремень сумки перекинув через голову).

— Ках ме!.. Бросайте сюда! — сказал Олег Витальевич. — Что вы телитесь там, Андрей! Ах, ты!..

Он отскочил в сторону, а мимо его ног пробежал от башни тёмный всклокоченный смерчик — прямиком к Демурову, и Демуров, не меняя позы, вытащил руку из кармана. На пальце у него сверкнул красным перстень, кинул в смерчик огненную змейку: обвитый ею, смерчик взвился высоко вверх и рассыпался снопом искр.

— У-у! — сказала башня, и луна мгновенно налилась кровью, а за спиной сидевшего на подоконнике Андрея послышался явственный треск. Он глянул за спину и некоторое время ошалело следил, как столешница отрывается от пола, скидывает с себя одеяло и распахивает пасть — вместо зубов кривые янычарские клинки.

— Амц! — сказала пасть, и Андрей, опомнившись, внял призывам снизу: повернулся задом к луне и начал спускаться.

— Прыгайте, Карцев! Да прыгайте, говорю!!

Андрей добрался до седьмой ступеньки (он тоже считал их — но молча), и тут его шарахнуло — будто током, откинуло от лестницы, и он, перелетев через Олега Витальевича, грохнулся наземь, сильно стукнувшись затылком. Так сильно, что явившееся в вышине лицо Ольгиного куратора двоилось и расплывалось перед глазами.

— Идиот! — с чувством сообщил ему химик, помогая подняться. — Я же вам сказал!.. Идти можете?

— Могу, — сказал Андрей, ощупывая голову.

Он подобрал выроненного при падении тигра и завертел гудевшей головой в поисках Ольги. Но оглядеться ему не дали, едва не пинками загнали на заднее сидение ворчавшей за кустами машины, где он сразу же увидел искомое. Ольга была рядышком, смотрела на него отчаянными глазами, но вцепиться в любимого не решилась, забрала у него тигра и вцепилась в тигра. Машина рванула с места — неимоверно быстро, словно удирая от погони. Андрей крутнулся посмотреть — вдруг правда погоня? Но в затылок тут же воткнулся тупой гвоздь. Он сел прямо, а машина остановилась.

Всё тот же квартал вокруг; в лобовое стекло видна была и башня. Башня имела прежний уютный вид. Луна присутствовала тоже — обыкновенная, зелёная. Глядя на милый городской пейзажик, Андрей вспомнил: "Это, сударь, мы в городе! А вот вы…" Однако…

Сидевший за рулём Олег Витальевич откинулся на подголовник, а Демуров, открывши бардачок, извлёк оттуда фляжку, сделал несколько изрядных глотков и протянул фляжку коллеге. Наблюдая, с каким кайфом пьёт химик, — ведь явно спиртное! — Андрей не сдержался:

— А можно мне?

Олег Витальевич молча протянул ему заветное, а Демуров сей возвышенный поступок озвучил:

— Только не увлекайтесь.

— Да нет, я глоточек, — сказал Андрей и приложился. Во фляжке оказался коньяк (входит в традицию!), и от фляжки Андрей оторвался с трудом и сожалением.

— Выпейте и вы, — сказал Олег Витальевич Ольге, и Ольга отрицательно замотала головой. — Выпейте, говорю! Глоток хотя бы.

Ольга послушно отпила, старательно поморщилась и вернула фляжку. "Уже и тигру бы дали, — подумал Андрей. — Или мне его долю — до донышка бы добрать и вырубиться…"

— Фёдор Аркадьевич, — сказал он. — А что случилось вообще? Мы просто посмотреть зашли… А дверь закрылась.

— Вам, сударь, удалось попасть в весьма неприятное место, — сказал Демуров. — Это уметь надо, право слово…

— Там луна была красная, — сказала Ольга. — Мы не здесь были, да?

— Да уж наверно! — сказал Андрей. — А вот где, интересно?

— Сожалею, любезные мои, но удовлетворять пустое любопытство я не намерен, — отрезал Демуров. — Поберегите носы.

— Куда как любопытнее, что любезные наши живы и здоровы, — заметил Олег Витальевич.

— Не иначе фарт им выпал! — язвительно предположил Демуров. — А фарт известно, Олег, кому падает!.. Вам раньше не доводилось джокера из себя изображать? Неблагодарное дело, сознайтесь!

"Дуракам — счастье, это точно, — казнился Андрей, глядя на веселящихся магов. — С коньяку их, что ли, развезло? Или таки несладко в роли джокеров пришлось?.."

Прикончивши фляжку, господа преподаватели несколько помрачнели, и Олег Витальевич сказал:

— Но странно, однако!..

— Ночь на середине. — Демуров пожал плечами. — Вот помолчал бы Делик до утра — не пришлось бы нам и трудиться, пожалуй.

— А что бы было? — спросил Андрей, ощущая, как внутри проснулась и зашевелилась толстая холодная медуза. Гвоздь в башке, медуза в брюхе — а славный денёк выдался!.. — Съели бы, что ли?

— В общих чертах, — утешил Демуров.

— А что же она посреди города? Башня эта? — спросила Ольга. — Это сколько туда народу заходит!

— Туда!.. Ках шенцсмей[10]! — сказал Олег Витальевич, и маги засмеялись снова.

— А манок-то стоял тривиальнейший, — сказал Демуров. — Изящная работа.

— Полагаете, адресный? — спросил Олег Витальевич.

— Уверен, — сказал Демуров. — Фазан-то налицо. Едемте, Олег. Успеем переговорить.

— Спасибо, что вы нас вытащили, — сказала Ольга.

— Не стоит, сударыня, — откликнулся Олег Витальевич. — Впредь будьте осторожнее с заброшенными строениями, только и всего…

"Да шагу больше в город не ступлю, — поклялся себе Андрей, — а вдвоём тем паче!"

Невыполнимая, ясно, клятва, но помечтать-то, что же…

Машину (тёмно-синий "Лексус", ничего фантастического) оставили за оградой; входили в неприметную калиточку напротив стадиона. От калиточки вела на территорию узкая аллейка, так что продираться сквозь сосны не пришлось. У стадиона разделились на пары: Олег Витальевич пошёл с Ольгой, Демуров — с Андреем, причём обоих подопечных вели за ручку, тут уж ассоциации с детским садиком и невыспавшейся, опаздывающей мамой были абсолютно уместны. Андрей несколько раз оборачивался на барышню: барышня шла быстро, по сторонам не глядя и задрав, по обыкновению, нос. На затылке у неё прыгал растрепавшийся за ночь хвост, перетянутый резинкой, из-под курточки свисал хвост тигриный, рыжий в полосочку. На конце хвоста у тигра был кокетливый голубой бантик.

Когда Ольга из поля зрения пропала, Андрей принялся разглядывать сад, в надежде на что-нибудь эдакое. В присутствии Демурова (ангела-хранителя) бояться было нечего, а ведь любопытно — что ж у нас в саду? Отчего запрет на ночные прогулки? Сад казался вполне обычным, но ангел-хранитель тянул Андрея за собой и даже пару раз обругал за медлительность — не то торопился, не то и впрямь имелось в округе опасное и таинственное. Идти подобным образом было ужасно неудобно — то ли дело с Ольгой! — и надоевшая за день сумка колола бок. Колола чем-то твёрдым и маленьким — а ведь паззлом, дошло, наконец, до Андрея. Но удивляться он уже не мог. Привык.

В холле общежития Демуров отпустил воспитанника и обрушился в первое подвернувшееся кресло. За креслом неярко загорелся светильник, на столике, приглушённо звякнув, возникла пепельница. Демуров вытянул ноги и достал сигареты.

— Устал я от вас, Андрей Евгеньевич, — сказал он. — Есть хотите?

— Хочу, — немедленно согласился Андрей.

— Что-нибудь конкретное?

— Всё равно.

— Прекрасно… Присаживайтесь.

Андрей уселся и взял со столика образовавшуюся чашку. В чашке был не чай — трава какая-то, и он невольно поморщился.

— Пейте, пейте, — велел Демуров.

Голова перестала болеть с первых глотков, и Андрей принялся жевать наколдованные бутерброды. В руке у Демурова тем временем появился высокий стакан, и господин маг осушил его до половины. Запахло спиртом. "Умаялся, однако, мужик", — подумал Андрей, завистливо принюхиваясь. Может, напьётся и с пьяных глаз простит? А может, наоборот. Готовый ко всему в треклятой башне, в гимназии Андрей расслабился — совсем не хотелось завершать разнообразное воскресенье розгами. А поделом бы, пожалуй!.. Ещё уроки, вспомнил он и спросил:

— А сколько времени, Фёдор Аркадьевич?

— Четвёртый час, — ответил Демуров. — Тяжёлый день у вас завтра, сударь, верно?

— Я не успел ничего выучить, — осторожно сказал Андрей.

— Разумеется. Я могу, впрочем, освободить вас от занятий, но, боюсь, смысла в этом особого нет.

Четыре раза, значит, в кондуит попаду, прикинул Андрей. Если только Стрепетов сжалится… Терзания эти, видно, отразились у него на лице, и Демуров усмехнулся.

— Что у вас завтра, кроме моего предмета?

— Латынь, химия и физика.

— Олег Витальевич вряд ли вас спросит, а с остальными я, вероятно, сумею договориться. Справитесь с долгами за завтрашний вечер, надеюсь?

— Да! Спасибо, господин учитель.

— Ветерок. Голова в порядке?

— Да, благодарю вас.

— Тогда побеседуем, — сказал Демуров и отставил стакан. — Вы сами-то ничего не хотите мне сказать?

— О чём?

— Андрей. Меня мало интересуют секреты моих подопечных — до тех пор, пока не несут им опасность. Вы в полном праве наживать неприятности, не спорю. Но извлекать вас из них — назовём это так — моя прямая обязанность. Лучше бы вам поставить меня в известность.

— У меня нет неприятностей, — сказал Андрей.

— Я вас умоляю, сударь!.. Сформулируем иначе: во что вы ввязались? Так доступнее? Вы, надеюсь, понимаете, что в следующий раз я могу и не успеть?

"Хороший вопрос, — подумал Андрей. — Риторический…"

Ангел-хранитель покуривал, рассеянно взирая на дымок, и не торопил его с ответом. Смертельно хотелось всё ангелу-хранителю рассказать, переложить на широкие магические плечи корзинку с камнями и, облегчённо вздохнув, предаться учёбе в ожидании блестящего будущего.

Он вспомнил: "Нажалуешься преподам — тут же твоего дружка сожру, понял?"

И особенно пикантно выйдет, ежели сидит перед Андреем сейчас не ангел-хранитель, а совсем даже наоборот. Колдуны-то — в гимназии… Вполне можно предположить, что записки, монстры и иже с ними — работа именно Демурова. Башня вряд ли, в башню они зашли, считай, случайно — действительно ведь, покурить! Но зачем бы Демурову их из башни вытаскивать? Милое дело — всех зайцев убить за раз… Из-за Олега Витальевича, дабы подозрений не вызвать? Вполне… Но одной пакостью, пожалуй, стоит его озадачить, тут криминал какой — никакого тут криминала….

— Фёдор Аркадьевич…

— Да, сударь. Я полон внимания.

— Я не могу рассказать вам о своих… неприятностях. Хотел бы, но не могу. Но вот… В общем, вот.

Андрей полез в сумку за паззлом. Паззл, точно, был тот самый, великодушно подаренный на добрую память, в изрядно уже помятой коробочке. Достал, сука! Вот пусть господин маг взглянет. Им, магам, виднее.

— Я вам тогда ночью немного не договорил.

— Я догадываюсь.

— Вы, наверное, знаете, что мои кошмары были всё-таки ни при чём.

Демуров кивнул. Он, стало быть, будет молчать, а я, стало быть, должен выкладывать, — великолепно!..

— Эта коробочка появилась той ночью. После монстра. В ней паззл, но он не соответствует картинке. Тоже монстр какой-то получается, мне не по себе стало… Я пытался её сжечь, собственно, и сжёг, но она утром опять на столе оказалась. Я и в городе её оставлял, и в башне тоже выкинул. Но она всё время появляется. Ничего такого, наверное, но… Вы не посмотрите?

Демуров повертел коробочку, высыпал содержимое и легонько постучал по столику пальцами. Паззл мгновенно сложился: змейки и глазки.

— Андрей Карцев, — сказал Демуров, и Андрей отвесил челюсть: на картинке появился его собственный портрет.

— Ух ты!..

— Ричи Блэкмор, — сказал Демуров, и паззл изменился снова, нарисовавши на себе великого гитариста.

— А можно мне? Надо имя назвать, да? Фредди Меркьюри! Ух ты! Стивен Кинг!

— Это всего лишь игрушка, сударь, — сказал Демуров и снова стукнул по столику. Паззл, обратившись кучкой картонок, втянулся в коробку. — Необычная для вас, но не более чем. Правда, изображение было установлено, но ничего опасного нет. Что ж вы сразу не сказали? Я подумал, кто-то из гимназистов вам сей фокус презентовал.

— Фокус? — переспросил восхищённый Андрей. — Это в магазине фокусов такие продают, да?

— Добрались уже до магазина?

— Да-а… Только там справку требуют, что я в гимназии учусь…

— Справку возьмите у директора, — сказал Демуров. — И я хотел бы иметь возможность осматривать приобретённые вами игрушки. В силу сложившихся обстоятельств.

— Хорошо, — сказал Андрей.

— А сей предмет я у вас заберу, если позволите.

"Хоть испепели, — подумал Андрей. — Всё равно такой куплю. Однако игрушка-то не простая, зачем бы ему тогда?.."

— Конечно, — сказал он. — Я и хотел от неё избавиться. Спасибо!

— Да не за что, — сказал Демуров. — Более моя помощь ни в чём вам не требуется?

— Нет, — вздохнул Андрей.

— Уверены?

— Уверен.

— Очень жаль, — сказал Демуров. — Что ж, полагаю, мы ещё вернёмся к этому разговору. А теперь расстанемся, сударь. Утро скоро.

Он поднялся, и Андрей, встав тоже, спросил, не поверив счастью:

— А вы ко мне разве не подниметесь? То есть…

— Не сегодня, — сказал Демуров. — Я непременно запишу вас в кондуит. В минувшем приключении вы, разумеется, не виноваты, но за ваше хамство, сударь, уж будьте любезны отвечать.

— Господин учитель, извините меня, а? — сказал Андрей. — Я, конечно, вёл себя… Я очень вам благодарен.

— Я ваш куратор, Андрей. Вы можете обращаться ко мне с любой проблемой.

— Я понял, — сказал Андрей. — Спасибо, Фёдор Аркадьевич.

Демуров отмахнулся и пошёл к выходу, и Андрей, прищурившись, мысленно нарисовал нимб вокруг его головы. Нимб вышел ничего себе — очень даже приличный…

Поднявшись на свой этаж, он поклонился сэру Шелтону, сильно надеясь, что историк в курсе и репрессиями заниматься не станет.

— Нагулялись, сударь? — поинтересовался историк.

— Я, господин учитель, не нарочно! Я уроки сейчас буду делать, — покаянно сообщил Андрей, стараясь быть милым. — Вы не позволите мне к Делику заглянуть на минутку? — отважно спросил он, совершенно не рассчитывая на согласие. — Я боюсь, что он не спит из-за меня, потому что… Пожалуйста!

— Загляните, — разрешил сэр Шелтон после недолгих раздумий. Что за ночь — все добры безмерно!..

Впрочем, сил удивляться у Андрея уже не было — да ни на что уже не было никаких сил, но он действительно опасался, что Никита не спит. Не каждый день ведь друзья с прогулки не возвращаются!

Никита спал — скорчившись на подоконнике, и в который раз за эту ночь Андрей ощутил себя жуткой свиньёй. Он потряс Никиту за плечо:

— Э-эй!..

Никита открыл глаза и заулыбался:

— Целы?!

— Ещё бы! Ложись давай.

— Ага… Андрей, я вас сдал, ты понимаешь…

— С ума сдурел — извиняться? — весело сказал Андрей. — Если б не ты!..

Ах, долгой, долгой выдалась ночь! И сладко провожать её дремотным и благодушным взглядом — на рассвете, раскинувшись в кресле, выучив химию и алгебру, дабы сделать приятное тем, кто вынудил ночь завершиться вот так — покоем, комфортом… Сигаретку бы ещё да в школу не ходить… эх!..

— Союз cum в значении "так как", "потому что" присоединяет предложения причины и называется cum causale. При cum causale ставится…

"Дорогой Белый Кролик! Как твои дела? Надеюсь, что ты здоров, а что жив — знаю точно, потому что со мной всё в порядке…"

— …ставится coniunctivus. Времена — по consecutio temporium: Quae cum ita sint (essent) — "раз это так, то"…

"Спасибо тебе огромное за предоставленного телохранителя! Я, конечно, не Уитни Хьюстон, но телохранитель ничуть не хуже Кевина Костнера, даже немного похож. И он в меня влюблён. Надеюсь, тебе, Белому Кролику, это по душе, а если и нет, то извини, всё равно уже поздно".

— "Themistocles, quod non satis tutum se Athenis videbat, Corcyram demigravit".

"Мы тебя обязательно найдём, ты не сомневайся, даже если ты сидишь в какой-нибудь башне. Нас из башни спасли вчера крутые волшебники — а тебя, наверное, такие же туда и засадили. Мог бы и сказать, кто именно!"

— "Corcyram demigravit"…

"Может быть, тебе будет интересно узнать, что я абсолютно счастлива благодаря твоему другу Андрюшке…"

— Фемистокл переселился на Коркиру, так как не чувствовал себя в достаточной безопасности в Афинах

"Это Фемистокл зря… — подумала Ольга. — В Афинах никто бы не мешал целоваться, верно? А где тут, собственно, "cum"? Нет, зря я на латынь пошла, ведь разрешили же первые две пары пропустить!.."

— Госпожа Заворская, я сильно подозреваю, что ваши эпистолярные экзерсисы не имеют к теме урока ни малейшего отношения. Если уж вы явились в класс, будьте любезны не отвлекаться!

— Извините, господин учитель!

"…Андрюшке, он, как положено пирату, похитил моё сердце…"

"Фу, какой штамп!.. Прямо для любовного романа, но я не собираюсь писать эту фразу в сочинении и сдавать мистеру Хендриджу. Но себе-то, самой себе можно сказать именно так! Ещё тигру можно — непременно вечером скажу тигру…"

— Следующее замечание я изложу письменно, сударыня.

— Да, господин учитель!

"Не пойду на историю — в кои-то веки прогулять можно! Лучше справку для магазина возьму и посижу в библиотеке…"

Постучать в кабинет директора оказалось слабо. Ольга вздыхала, переминалась с ноги на ногу у двери, поминая предыдущий визит, и уже решилась было отложить получение справки до пятницы. Или до субботы даже. Или нет! Попросить Олега Витальевича — пусть возьмёт! Но тут дверь открылась, и Ольга увидела директора: директор стоял прямо перед ней, и в руке у него дымилась большая чашка.

— Минут десять уже мою дверь изучаете, сударыня, — сказал директор и отхлебнул из чашки.

Ольга быстро присела в реверансе:

— Доброе утро, господин директор!

— Неплохое, — согласился директор. — Но не полагается ли вам в это замечательное утро присутствовать в классах? Звонок давно был.

— У меня сейчас история, но Олег Витальевич разрешил мне пропустить.

— Послал ко мне?

— Нет-нет! Я вообще-то в библиотеку иду! Мне там по химии надо доучить… Мне… я хотела взять справку. Если вас не затруднит! Но я могу зайти позже!

— Прошу вас, — сказал директор и посторонился.

Ольга прошла мимо него в кабинет, остановилась на середине и скосила глаза на шкафчик со статуэтками. Шкафчик был на месте — ничуть не подозрительный.

— Присаживайтесь, сударыня, — сказал директор, закрывая дверь. — Кофе будете? — осведомился он, подталкивая Ольгу к креслу около стола. — Вы какой предпочитаете?

— Благодарю, не надо!

— Чашечку, — сказал директор, устраиваясь напротив неё. — Со сливками и орехом, верно? Или крепкий? Ночь у вас, вижу, была долгая. Вот сигаретку, не обессудьте, предложить не могу!

— Я не курю!

— Конечно, сударыня! А я, если позволите, трубочку… Мне давно хотелось побеседовать с вами! Но время! Время — столь философская категория!.. Смею ли рассчитывать, что вы не держите на меня обиды, мадемуазель?

— За что, господин директор?

— Как же! Печальная история с вашим наказанием!.. Прошу вас, попробуйте, — не чересчур сладко?

Ольга взяла чашку (синюю, с золотым ободком) и осторожно глотнула. Кофе был вкусный — даже лучше, чем в столовке. Иметь бы ещё гарантию, что господин маг не подмешал туда каких-нибудь галлюциногенов!..

— Просто кофе, — сказал директор, наблюдая за её терзаниями. — Я вас так напугал, сударыня? Поверьте, поступить иначе я тогда не мог. Лишиться столь талантливой гимназистки! нет, душа моя, это было бы куда как печальнее!

— Я понимаю, — сказала Ольга.

— А кофе мы уже пили вместе, помните? Право, не стоит меня подозревать.

— Извините, господин директор.

Ольга отпила ещё глоточек и завозилась в кресле, устраиваясь поудобнее. Сама ведь хотела с ним поговорить — так лови момент!

— Должен признаться, вам удалось меня удивить. Вы продемонстрировали весьма неординарное восприятие моего… гм… моей коллекции, — сказал директор, указывая трубкой на шкафчик. — Стеклянные храмы!.. Ну-ну, мадемуазель! Я не собираюсь вас гипнотизировать! Мысли вслух, не более. Давайте-ка о деле. Вы ведь пришли по делу?

— Да! Да, господин директор! Мне нужна справка, что я учусь в гимназии.

— Зачем же?

— Я зашла в один магазин, и вот там…

— Ах, продажа фокусов! — воскликнул директор. — Милейшее заведение, уверяю вас. Множество любопытных вещиц! В излишке даже…

Он положил трубку в пепельницу и полез в стол.

— Господин директор…

— Да, сударыня?

— Скажите, а если бы меня исключили? Я бы тогда домой вернулась?

— Вне сомнений, — уверил директор. — Не по степям же бродить в столь юном возрасте!

— А скажите… А многих исключали?

— Отнюдь, — сказал директор и принялся заполнять добытый бланк, макая перо в чернильницу. Перо было самое настоящее — гусиное, наверное! Ольга даже засмотрелась. — Но инциденты бывали, конечно… К чему такие вопросы, дитя моё? Вам вряд ли грозит исключение. Ведь в действительности вы не хотели покидать гимназию? Вам нравится здесь?

— Очень, господин директор. А в этом году никого не исключали? Или в прошлом?

— Вас интересует кто-то конкретный, сударыня?

— Ну… да, пожалуй. Я думала, что встречу здесь одного знакомого.

— Его имя?

— Алексей Гаранин, — сказала Ольга. Как в пропасть прыгнула.

Что, если перед ней сидит враг — ведь кто-то из преподов и есть враг, почему не директор? "Не чините себе осложнений и воспользуйтесь добрым советом… незамедлительно покинуть пределы гимназии и города… не вводите во грех…" — вспомнила Ольга. Но ведь это директор притащил её в гимназию — а значит, нет оснований его подозревать, верно? И уж он-то точно знает, кто тут учился, а кто нет.

Холодный ветер резанул лицо и убрался в сторонку, а в пропасти обнаружилась страховочная сетка, упруго выгнулась навстречу и выкинула обратно — директор и бровью не повёл.

— Такой господин в гимназии не учился, — сказал он после недолгих раздумий. — Сожалею, но нет. Тоскуете по дому, вероятно?

Невинное это предположение поставило Ольгу в тупик. Говоря откровенно, о доме она и думать не думала — до того ли!.. Но на проявленную заботу следовало реагировать, и она изобразила на лице ожидаемые собеседником чувства.

— Немножко. А каникул здесь не бывает?

— Обязательно даже бывают. Зимние и летние вакации, но, увы, вам придётся провести их в гимназии.

— Я понимаю, господин директор.

— Не печальтесь, мадемуазель! Вакации есть вакации — полагаю, вы не соскучитесь. Вас ждут новогодние балы — и не только в гимназии.

"Надеюсь, не утренники во Дворце Пионеров, — подумала Ольга. — Чертовски было бы круто!.."

— Да и магазин фокусов доставит вам немало удовольствий, — со вздохом сказал директор. — Вот ваша справка.

Ольга взяла плотный бумажный квадратик. Ничего особенного — "действительно является… классической гимназии…", печать самая обыкновенная, круглая…

— Благодарю, господин директор, — сказала она, вставая и делая реверанс.

Господин Айзенштайн поднялся тоже и, обогнув стол, легонько щёлкнул Ольгу по носу.

— Секундочку, мадемуазель. Вы уверены, что не хотели бы взглянуть на мою коллекцию ещё раз? без скорбных, разумеется, последствий?

— Я подумаю, — сказала Ольга, отступая.

— Опять напугал? — весело спросил директор. — Станешь теперь изводиться — не зашлёт ли меня злой директор в жуткие места? Я пошутил, ребёнок. Ветерок!..

— Я и не боюсь, — сказала Ольга. — Я, правда, подумаю, — пообещала она почти искренне.

— Вот и славно. Я действительно мог бы показать тебе кое-что интересное. В качестве компенсации. Ты ведь ожидала от гимназии совсем иного, верно? Тайны, подземелья, договора, подписанные кровью!.. Сильно разочарована?

— Совсем нет, господин директор, — сказала Ольга. Знал бы он!..

А он и знал — посерьёзнел вдруг и указал Ольге на кресло.

— И в самом деле! Я осведомлён о твоём приключении — но вкратце. Не расскажешь подробнее?

Как тут было отказать? Ольга присела снова и изложила ночную сагу, стараясь — по мере сил — не преувеличивать. Тем не менее, башня в её интерпретации событий вышла оплотом тёмных сил во мраке Хаоса, кураторы — великими воинами при лазерных мечах, а Андрей Карцев — хранителем драгоценного сокровища в обличье Ольги Заворской. Мы, мол, и сами не лыком шиты, можете выкусить вместе с вашими коллекциями!

Директор не подкачал: слушал, глаз с Ольги не сводя, в нужных местах восторгался и даже рукоплескал. И трубка, забытая в хрустальной пепельнице, давно погасла. Наконец, Ольга выдохлась и скромно призналась:

— Ну, это я немножко ещё придумала.

Смертельно хотелось директора потрясти — указав заодно, что глупенькие гимназисты, выловленные полуголыми в степях, фантазией отнюдь не обижены. В отличие от крутых магов в больших чинах, только на убогий гипноз и способных. Да!..

— Браво, ребёнок! — сказал директор. — Чувствую, твоему куратору нелегко с тобой придётся. Будем надеяться, столь бурное воображение учёбе не повредит. И, вижу, ты таки встретила своего принца? Тоже занятиям не на пользу…

— Что вы, господин директор! Какие принцы в школе! Просто мы гуляли вместе.

— Верю, — сказал директор. — Но всё же развлечения подобного рода отнимают массу времени! Пожалуй, я помогу тебе немного сэкономить — в благодарность за отменный рассказ.

И в ту же секунду Ольга оказалась за столиком в библиотеке. На столике громоздились книги, а прямо перед носом лежал учебник химии, открытый на нужном параграфе. В учебник была вставлена закладочкой свежевыданная справка. Ольга вздохнула, облокотилась на стол и уставилась в учебник.

"Если у одного атома имеется неподелённая пара d-электронов, а у другого вакантна p-орбиталь, то возможно образование так называемой дативной связи…"

Строчки задрожали, расплылись и обернулись синей чашкой с недопитым кофе.

— Чуть не забыл, мадемуазель! — сказал господин Айзенштайн. — А впрочем, ни к чему это всё.

Он махнул рукой и принялся выколачивать трубку.

— Прошу прощения!

"…связи, обусловленной переносом d-электронов…" Душевное вам спасибо, господин директор, за такую романтику!..

Невыносимо долгим был этот день; часы же, проведенные в пиратском убежище среди камней и кустов, напротив, показались чересчур коротки. В девять вечера Ольга усадила на коленки тигра, и они принялись за уроки: почти до полуночи учили вчерашние, потом, до половины третьего, сегодняшние. Тигр слушал честно, не отлынивал, а вот Ольга над геометрией стала клевать носом, что было донельзя погано. Она плюнула, завела будильник на шесть — может, утром смогу! — и улеглась, обнявшись с рыжим. "Так и не придумала ему имя, — вспомнила она, засыпая. — Утром… придумаю утром…"

Но тигр сам представился Ольге — через полчаса после того, как она уснула.

Она сидела на тахте по-турецки, накрыв одеялом ноги, а тигр сидел на подушке, обвернув вокруг себя хвост, и они беседовали. Тигр на вид ничуть не изменился: рыжий, полосатый и пушистый. Только совершенно живой. Ольга и всегда знала, что игрушки на самом деле живые, но даже во сне пообщаться с ними не удавалось. Сны у Ольги были сюжетные, богатые событиями, — не до разговоров! А вот сегодня просто шла беседа, неспешная и подробная. Наверное, потому, что приключений хватало наяву. И теперь Ольга обсуждала с тигром все перипетии минувшего выходного.

Тигр был свидетель и соучастник, единственный, с кем можно было правдиво поделиться накопившимися эмоциями. Звали его Флюком Тиргушмисом (можно просто Флюк, сказал тигр), и если бы Ольга не спала — очень бы удивилась. До сих пор все свои игрушки она называла сама, и они против этого никогда не возражали. Мелочь, конечно, и Ольга — во сне — восприняла это как должное.

Тигр соглашался со всеми её выкладками. Тигр всё понимал, и тигру тоже понравился похожий на испанца мальчишка, в руках которого он побывал долгой вчерашней ночью. У мальчишки был приятный запах (что для тигров немаловажно), и мальчишка не дёргал за усы и не таскал за хвост (что было чертовски удивительно). Кроме того, мальчишка — да, точно, Андрюшка! — Андрюшка исключительно хорошо относился к Ольге, а Ольгу тигр выбрал с первого взгляда, разве она не знает, что игрушки сами выбирают себе хозяев? По всему по этому тигр обрадовался, когда Ольга призналась, что любит этого самого Андрюшку.

Но всё-таки тигр плавно закруглил беседу о великой любви и поинтересовался, не скучает ли его новая хозяйка по дому? Второй вопрос за день; но тигру Ольга честно призналась, что если и скучает, то не особенно. Свинство, конечно, но скучать ей некогда. "Даже по игрушкам?" — удивился тигр. Ольга пригорюнилась, и тигр немедленно узнал, что ни единого зверя у Ольги дома не осталось.

Кукол Ольга не слишком любила, а вот звери были ей друзьями: большая компания, испытанная во многих делах. Командовал компанией серый мишка с лысинкой на животе, у мишки двигались лапки, а звали его Алёник (глупое имя, но на момент мишкиного появления Ольге было всего четыре года). Но прошлым летом, когда Ольга каникулярила у бабушки, мама отдала все её игрушки детскому саду. Слёз было — море, призналась Ольга тигру, только никто этих слёз не видел. Большая девочка, куда деваться!

— Ничего себе! — возмутился Флюк. — Тогда и правильно, что ты домой не рвёшься! Слушай, а хочешь повидать своих зверей?

— Ещё бы! — сказала Ольга. — А можно?

Тигр презрительно фыркнул:

— Мряф! Я и не то умею! — и полез под тахту. Под тахтой он провёл минут пять, а выбравшись, радостно заявил:

— Нам повезло! Они вовсе не в садике! Они теперь живут за семь морей, в лесочке. Поехали?

— Поехали! — обрадовалась Ольга. — А на чём?

— А вот на кресле, — сказал Флюк. — Сейчас, подожди…

Он спрыгнул на пол и начал осматривать кресло, а заодно разорвал немножко обивку, поточив об спинку кресла когти.

— Вполне подойдёт! — сказал он, наконец, и потёр лапки. — Залезай!

Ольга подумала мельком, что надо бы одеться, но тигр торопил её, и она забралась в кресло как была, в одной футболке и трусиках. А тигр распахнул настежь оконные створки и устроился у неё на коленках.

— Заклинашку знаешь?

— Не-ет…

— Ладно, сейчас… — Флюк подумал и нараспев затараторил:

Кресло зашевелилось, оторвалось от пола и замерло на уровне подоконника.

— Не летит, — шёпотом сказала Ольга.

— Мряф! — фыркнул Флюк. — Ты тоже скажи! Это же ты хозяйка! Давай скорей!

— Лети, лети за моря! — быстро сказала Ольга, и кресло, подскочив, стукнулось ножкой об оконную раму. — Семь морей и десять гор, я хозяйка, а не вор!

— Мутабор! — завопил тигр. — Мряф! Поехали!!!

Кресло вылетело в окно и, быстро набирая высоту, пронеслось над гимназийским садом с ужасающей скоростью. Ольга, вцепившаяся в подлокотники, только и успела заметить внизу несколько огоньков — но не оконных.

— Что это там горит?

— В саду у вас? — спросил тигр. — Пролетели уже! Другой раз посмотрим, — пообещал он. — Тебе не холодно?

— Нет, — сказала Ольга. — Только темно ужасно!

И сразу наступил день: сон (или тигр?) оказался очень покладистый.

Летели высоко — и будто бы над географической картой. На карте были леса, синие ленточки рек, степи — никаких тебе гор и морей! Совсем скоро кресло стало снижаться и приземлилось около маленькой речки. На берегу был невысокий, заросший ковылём холм, а в холме была дверка. Из дверки выбежал серый мишка с лысинкой на животе — Алёник!

— Ольга! Это наша Ольга! — закричал мишка, а Ольга спрыгнула с кресла и подхватила его на руки. Мишка оказался почему-то ужасно тяжёлым, она еле подняла его.

Общий восторг границ не знал! Она сидела на пригорке (который, кажется, ещё недавно был холмом; неважно!) в окружении своих зверей и гладила всех разом, а Флюк вертелся рядом, и его она гладила тоже, благодарная донельзя. Две собачки, Тотошка и Антошка, заяц Брям Василькин, утёнок Тим, и ослик Иквин, и слон Томпопрес, и все остальные — компания была в полном сборе. Только ковыль на пригорке оказался ужасно колючим, словно железными шипами усеянный. Но Ольга не обращала внимания ни на расцарапанные ноги, ни на то, что звери были ужасно большими — по пояс ей. И на каждом звере была перевязь для оружия, и на перевязях — шпаги, ножи и милицейские дубинки, а Флюк обещал привезти им луки, потому что без луков Ольгиным зверям жилось несладко.

— Нам бы в холм зайти! — тревожился ослик. — Пойдёмте в холм! Ведь набегут сейчас!

— Атака! Шпаги вон! — закричал Флюк. — К бою готовьсь!

— Прикройте Ольгу! — закричал мишка Алёник.

И тут на пригорок полезли со всех сторон странные человечки. В проволочных руках у человечков были луки, а на головах у них были жёлтые шлемы, и в каждом шлеме — круглые дырки для глаз. Один из человечков натянул лук и завизжал:

— Вот она! вот попалась! Замри!! — Он повернулся к остальным и скомандовал: — Ловите!! Стреляйте!!!

В его шлеме было не две дырки, а четыре; увидев это, Ольга человечков узнала: "Мои пуговицы! Жёлтые пуговицы! Этот, главный, — с маминого плаща!.." Главная пуговица выстрелила, и Флюк, прыгнув навстречу стреле, поймал лапками, повис в воздухе, а пуговица схватила его за хвост. Тигр взвыл — и на пригорке всё смешалось в кучу, орущую и дерущуюся. Только несколько зверей окружило Ольгу, отбивая дубинками и кинжалами сыплющиеся в неё стрелы. А Ольга не могла шевельнуться, словно это она была игрушкой — единственной игрушкой из всей компании.

Алёник сцепился врукопашную с четырёхдырочной пуговицей, вырывал у неё лук, а пуговица верещала:

— Убью! Пусти! Вот она, вот она! Предательница! Теперь всех вас убьём! Пусти, ублюдок плюшевый, а-а-а!!!

Звери подхватили неподвижную Ольгу, потащили её вниз с пригорка, усадили в кресло и кинулись назад, а Флюк остался, прыгнул к Ольге и начал её трясти:

— Говори заклинашку! Говори быстро! Им долго не продержаться! Это же всё из-за тебя, бежим скорее! Заклинашку, мряф! Семь морей!..

— Я хозяйка… — прошептала Ольга, и кресло под ними качнулось. — Десять гор, я хозяйка, а не вор!..

Кресло взмыло вверх, и тигр, вскарабкавшись на спинку, мазнул по Ольгиному лицу хвостом:

— Отомри!

Ольга немедленно перегнулась через подлокотник, но пригорок был уже далеко внизу, и рассмотреть, что делалось в копошащейся на нём разноцветной куче, не удавалось. Тогда она заплакала, а Флюк, слезши к ней на коленки, обнял Ольгу за шею и ворчливо сказал:

— Вот ещё! Не бойся, они победят! Они каждый раз побеждают. Чего там — с дурацкими пуговицами справиться!

— Это боевые пуговицы! — сказала Ольга, всхлипывая. — Я ими играла, как в шахматы. Поле чертила… А жёлтую команду… — И она заревела ещё сильнее. — Я её потеряла! Во дворе! Они поэтому, да? Я же не нарочно! Я маленькая совсем была!..

— Перестань! — сказал Флюк, вытирая ей слёзы. — Хватит уже! Я привезу им луки, и ведь есть другие команды! Красная и сиреневая, да? Так с сиреневой и вовсе никому не справиться, не пропадут твои звери, не куксись! Я ж не знал, что там ещё пуговицы твои!

— Там тогда много кого должно быть, — всхлипнула Ольга. — Ещё ракушки из Евпатории… Шахматы я тоже теряла… И планетоход поломанный… Кошмар какой-то!

Тут тигр вдруг схватился лапками за усы и ойкнул:

— У тебя в плече стрела!

Плечо, действительно, саднило — не слишком сильно, и, покосившись, Ольга увидела торчавшую из футболки тонкую и короткую палку с оперением. И весь рукав в крови.

— Так мне и надо! — горько сказала Ольга.

— Ой, Ольга! Вот, мряф, попутешествовали мы!.. Я не хотел! Я же не знал! Не сердись на меня только!

— Я не сержусь, — всхлипнула Ольга и обняла рыжего авантюриста. — И вообще, это же сон. Просто зверей жалко…

— Зверей твоих никто не победит, не бойся! А меня ты теперь выкинешь, да?

— Ты что! — испугалась Ольга и перестала реветь. — Никогда! А ты не уйдёшь?

— Ни за что! — поклялся Флюк. — Мы ещё полетаем! Повезёшь со мной луки?

— Спрашиваешь!

— Тогда поехали лечиться! Мы уже почти дома! Мряф! А ну, направо и вперёд! — скомандовал тигр.

— Куда лечиться? — насторожилась Ольга и наконец-то посмотрела по сторонам.

Они и вправду были уже в гимназии — кресло, не сбавляя скорости, мчалось прямо на коттедж преподавателей.

— Флюк! Останови! Ты что делаешь! Мама!!!

Поздно: кресло, и попытки затормозить не сделав, с грохотом и звоном внеслось в одно из окон второго этажа (Ольга едва успела прикрыть руками лицо) и плюхнулось на пол. Сверху посыпалось дождём разбитое вдребезги стекло, а Ольга вылетела вместе с тигром из кресла и покатилась по полу.

И проснулась.

Наверное — потому что, проснувшись, обнаружила себя в незнакомой комнате, на усеянном стеклом ковре, перед огромной кроватью с ворохом подушек. С кровати соскочила мадам Окстри и, не обращая внимания на осколки, кинулась перед остолбеневшей Ольгой на колени.

Мадам была, кажется, совершенно голая и спешно заворачивалась в какую-то прозрачную тряпку. А за спиной мадам рывком сел на постели мужчина — тоже безо всякой одежды, и в мужчине Ольга с ужасом узнала Демурова.

— Доброе утро, — сказала Ольга и, вцепившись в неподвижного тигра, зажмурилась в отчаянной надежде, что сон продолжается.

— Твою мать! — рявкнул Демуров.

— Оля! Ках ме! У неё стрела в плече! — вскрикнула мадам.

Фигушки вам, а не сон. Ой, мама, что же теперь будет!..

Суета была страшная: суета и толкотня. Создавали суету и толкотню преподаватели: ни в коем случае не Ольга. Сбитая с толку, она никак не могла сообразить — спит или не спит. Вот если б и Флюк бегал вокруг неё, тогда ясно: сон, но Флюк не шевелился, молчал и выглядел самой обыкновенной игрушкой. Демуров бесцеремонно отшвырнул его в сторону, и Флюк лежал теперь на кровати, свесив голову, смотрел в никуда зелёными стекляшками глаз, а Ольга мысленно звала его, уговаривала и отчитывала: ясно было, что кресло в квартиру мадам направил именно Флюк. Может, и не конкретно к мадам целил, но к преподавателям точно, раз лечиться… Значит, сон, потому что кресло пребывало тут же. Как и разбитое окно. Как и стрела в Ольгином плече. Как и сама Ольга.

Лечить её стали не сразу. Мадам первые минуты способна была только хлопать длиннющими ресницами и бессвязно ужасаться. Математик же, ругаясь сквозь зубы, одевался, забыв даже приказать Ольге отвернуться. Она на него и не смотрела, потому что мадам тормошила её, ощупывала, спрашивала что-то — безуспешно, Ольга находилась в полном ступоре.

Одевшись, наконец, Демуров мадам отодвинул, перенёс Ольгу на постель, выдернул стрелу — абсолютно безболезненно — и принялся вытряхивать Ольгу из футболки. Сопротивления он и не заметил — куда там! Ну и ладно! Врачей не стесняются — во сне тем более, а она ведь спит, верно?

Считать себя спящей оказалось удобно: без разницы, что там со мной делают! Ничего особенного, впрочем, не делали: только смазали плечо и царапины на ногах чем-то холодным, с резким запахом полыни. Мадам, сменивши прозрачную тряпку шикарным халатом, сидела на пуфике в изголовье кровати и нервно курила, наблюдая за процессом лечения. Закончив процесс, Демуров накрыл Ольгу одеялом, отобрал у мадам сигаретку и приступил к допросу.

Сон? В подробностях, сударыня. Ольга честно изложила подробности, начав с полёта на кресле и ни словом не обмолвившись о тигре. Если бы тигра (в очередной раз отброшенного и сиротливо лежавшего теперь среди останков оконного стекла) здесь не было, она бы рассказала всё, но тигр был, и Ольга боялась его подставить. Поэтому рассказ вышел косноязычен и мало похож на правду; но ведь она излагает сон, а сон может быть сколь угодно невероятным и плохо запомненным.

Но Демуров так не считал, и мадам Окстри, судя по скептическому выражению лица, тоже.

— Лжёте, Ольга Сергеевна. Весьма с вашей стороны неумно! Попробуйте ещё раз — кстати, вы одна путешествовали?

Задав сей вопрос, Демуров ощутимо напрягся — и Ольга тоже, а мадам вдруг поднялась с пуфика и присела на корточки перед валявшимся на ковре тигром.

— Молчите? И кто же вам компанию составлял? С ним, надеюсь, всё в порядке?

— Думаю, да, — сказала Ольга и покосилась на мадам. Мадам взяла тигра и принялась расправлять ему усы. Догадалась, не иначе!..

— Уже хорошо. Карцев, полагаю?

— Нет, — удивилась Ольга.

Демуров посмотрел на неё пристально — и расслабился.

— А кто же? — спросил он совершенно другим тоном. — Не вынуждайте меня выяснять этот вопрос неприятными для вас методами.

— Тигр, — сказала Ольга шёпотом.

— Кто?..

— Игрушка, — сказала мадам. — Ках цирсшенсмей[11], Фарид, как же мы сразу не поняли! Взгляните!

Ольга зажмурилась, изо всех сил прося у тигра прощения. Минута; другая — долгие, кошмарные минуты, а потом Флюк негодующе мяукнул, а мадам рассмеялась.

— На полную мощность! И регулятор мёртвый, — сказал Демуров. — Чего и ждать!.. Где вы это взяли, Заворская?

— В магазине, — пискнула Ольга. — Где фокусы…

Пауза. Ольга приоткрыла один глаз и обнаружила на лице математика блаженную улыбку.

— Не-мыслимо! — сказал Демуров. — Не верю ушам своим! Уж теперь мы приневолим старого беса закрыться. Я сколько лет!.. Великолепно, Кора! Более безупречного повода и представить трудно!

— Разделяю вашу радость, — сказала мадам. — Но умерьте эмоции. Не может этого быть. Магазин фокусов, Оленька? Скажите, вы справку в нём предъявляли?

— Нет… я её только вчера взяла. Я его просто купила, с полки, без справок.

— Час от часу не легче, — с удовольствием сказал Демуров.

— Полагаете, Вольдемар впал в маразм? — спросила мадам. — Кодировки нет. Работа ручная. От Вольдемаровой игрушки шерстинки бы не осталось! Пари, Фарид? Десять против одного.

Демуров внимательно посмотрел на тигра, сунул его мадам и тяжело вздохнул.

— А любопытные первокурсники у нас в этом году! — весело сказала мадам. — Вы не находите? Горленко, Терентьев, Карцев ваш, и Олегу, вижу, досталось! Прелестно!

— Я вот ваши восторги не в состоянии разделить, мадам, — сухо сказал Демуров. — Это вам развлечение, у вас кураторства нет.

— Ханжа, — сказала мадам. — Сноб, ханжа и зануда.

— Ведьма, — отпарировал Демуров и, глянув на Ольгу, кашлянул. — Вот что, Кора, оденьте вы барышню и отведите в интернат. Олегу я сам скажу. Позвольте-ка…

Он снова взял тигра, и Ольга не выдержала:

— Вы его заберёте, да?! Ой, пожалуйста, не надо!..

— Вы, сударыня, вознамерились каждую ночь стёкла бить в гимназии? — поинтересовался Демуров. — Увольте уж! И так с вами проблем несчитано!

— Да перестаньте! — вмешалась мадам. — Регулятор починить — минутное дело! Не волнуйтесь, Оленька, никто вашего тигрёнка не заберёт.

— Кора!

— Я поставлю на минимум! Вам что, Фарид, жалко, в самом-то деле? Пусть девочка летает на здоровье! Будет просто сон, без эксцессов, или вы мне не доверяете?

— Вам-то?.. Нет уж, дорогая, я лучше сам поставлю. Держите, Заворская, вашего тигра! Только не засыпайте с ним, умоляю! Я вечером к вам зайду, отрегулирую… Чем бы ещё я мог заняться сегодня! Решительно ничего смешного, мадам!

Они вышли из комнаты, продолжая переругиваться, а Ольга, прижав к себе Флюка, села на кровати и уткнула нос в рыжую шёрстку. Так он волшебный! Так он на самом деле разговаривать может! Вот это да!..

Но уже в общаге мадам Окстри объяснила ей, что тигр — всего лишь игрушка, да, магическая, но никоим образом не живая. Вроде видеомагнитофона — только для снов. Прибежавший вскорости Олег Витальевич слова мадам подтвердил, но ни мадам, ни куратору Ольга не очень поверила. Да, конечно, им, магам, виднее, но они-то с Флюком не общались, на кресле не летали и заклинашек не твердили! А ведь про беседы и заклинашки она никому не говорила — и не собирается! Вреда ей тигр никакого не причинил, и что путешествие их было только сном, Ольга уже не думала. Последние сомнения отпали, когда в комнате появилось кресло — возникло себе на обычном месте, вот только никто из магов не потрудился убрать с него отметины Флюковых когтей. Ничего себе — сон! Особенно концовка!

Концовку сна она тщательно перебрала в памяти, отмокая в ванне, когда преподаватели, наконец, оставили её в покое. Время оказалось — половина седьмого утра! А пропустить первые две пары Олег Витальевич ей на этот раз не предложил.

Концовка была крутая! Вспоминая голых и напрочь обалдевших преподов, Ольга смеялась так, что чуть водой в ванне не захлебнулась. Правда, разговор у них был не слишком смешной — и чертовски жаль, что мало понятный! Но она хорошо его запомнила, надо будет пересказать Андрюшке — сегодня же. И выяснить в магазине, почему ей продали волшебную игрушку. По ошибке? Правда, мадам утверждала, что продали обычную, а потом подменили, но это, конечно, полная чушь! Кто подменил? Где? Когда? Если в башне…

"Нет, я тут доучусь, — думала Ольга, собираясь на занятия. — Интересно же! Потом, вот отрегулируют мне тигра — и прощай путешествия? А луки кто моим зверям привезёт? Пусть это хоть сто раз сон, но луки-то мы обещали!.. А была бы я магом, фиг бы мне чего отрегулировали! И почему, интересно, Демуров назвал мадам ведьмой? Просто так — или она действительно?.. Нет, нет, я отсюда ни шагу. Если заниматься как следует — так и проблем никаких, а потом, Андрюшка! Без него я точно никуда…"

Тигр, чмокнутый в нос и усаженный в кресло, смотрел печально, и Ольга помахала ему с порога:

— До вечера, рыжий! Мы ещё полетаем!

Флюк же, оставшись один, потянулся, встряхнул по очереди всеми четырьмя лапками и принялся тщательно вылизываться. "Милая какая девочка, — думал он, намывая уши, — а сны до чего любопытные! Считай, и не пришлось самому придумывать. А магам-то я носы натянул! Знай наших!"

Флюк, впрочем, бравировал. Он прекрасно понимал, что обмануть Ольгиных преподавателей ему удалось только благодаря безупречно наложенному заклятию — и честь наложения принадлежала отнюдь не самому Флюку. Больше того — Флюка предупредили, что заклятию не продержаться и трёх суток. Так что если кто-нибудь из магов вздумает осмотреть игрушку после обещанной регулировки…

Правду сказать, маги были те ещё! Особенно старший; старший удивлял Флюка несказанно: боевой маг запредельного уровня, преподающий математику!.. Да и ведьма была не из последних, славная ведьма, такой добрую дюжину демонов-сонников порубать — что кофейку выкушать…

Но рыжим пушистым тиграм — равно как и тем, кто обитает под их полосатой шкуркой, — до этого дела быть не должно. Поэтому Флюк спрятал свою браваду подальше. С наступлением сумерек его ждала зверски неприятная процедура, и к ней следовало определённым образом подготовиться. А они с Ольгой порядком устали нынче ночью! "Не уснула бы бедная девочка на уроках, — подумал Флюк, сладко зевая. — Ну ничего, хозяюшка, мы ещё полетаем, ох, как мы с тобой полетаем, моя хорошая!.."

"…потайных помещений учебного корпуса. Это мне доложил местный Шерлок Холмс Никита, скрупулёзно промеривший расстояния и вычертивший подробный план здания — и не лень же парню было! Впрочем, удивляться я давно утомился, как Привалов в "Понедельнике". Единственно, преподы наши ставят меня в тупик.

Их тут десятка два, причём в большинстве — мужики! Семейной пары — ни одной! И все в гимназии живут — не на восемнадцати, уж конечно, квадратных метрах, но могли бы и особняки себе позволить. Или там дворцы хрустальные. Причём в любом мире и за любые деньги — быть мне белкой! Хотя квартирки у них и тут недурственные! Убей, не пойму, отчего преподавательское жилище — громадный домина о трёх крылах и двух этажах — скромно называется коттеджем. Чтоб я так жил!..

Об учительской деятельности и говорить смешно. Заняться им больше нечем, что ли? И ведь у каждого на роже написано совершенное довольство собой и окружающим миром.

Ну, положим, любят они свою работу. Бывает. Или так ещё можно прикинуть: отбывают наказание. Ссылку, типа. По приговору Могучей Верховной Канцелярии, за какие-нибудь там грехи. Принудительные работы и условное заключение — о! И рады, что легко отделались. А недурная версия, между прочим!

Но это всё мыслишки блокнотные, заполночные. А вот когда вижу я великолепную Кору, вдалбливающую в гимназистские головы палатализации и склонения… Или взять того же Демурова: пять дней в неделю по четыре пары, да дополнительные занятия, да кураторство, да дежурства — вот оно ему надо?! Сдаётся мне, имеют наши преподы с гимназии нечто помимо любимой работы и высокой зарплаты! И нечто это должно быть весомо, ох как весомо!..

Скирдык, Андрей Евгеньевич! Экий вы, право, пессимист! Что вам, собственно, известно о магах — хрен чего да хрен от того хрена. А хрен добыт в несчётных "фэнтези" — достовернейшая, твою дивизию, информация!..

Кстати, если пользовать именно эту информацию, так много чего надумать можно. Особливо за полночь да в одного…

Ольга говорила мне, что иногда испытывает странное чувство — словно, как барышня выразилась, "смотрит не туда". Словно всё вокруг — не более чем искусный обман зрения. Качественно наведённые глюки. Мадам Окстри на самом деле — древняя старушонка с клюкою и вислым носом, а химик наш, красавец голливудский, — горбатый карлик с волосатыми ушами. Еда в столовке — лягушечья икра и крысы, тушеные в собственном соку, постельное бельё тончайшего хлопка — рваные, грязные тряпки, а невинные гимназисты откармливаются для последующего поедания.

Тоже мысль дельная — но вряд ли имеющая право на существование. Хотя бы из тех соображений, что откармливаемым овцам образование ни к чему не пригодится. Ежели в качестве специфической приправы!.. Но, честно говоря, и мне подобное мерещится — порою, редко, вдруг, боковым зрением… Некие, знаете ли, тени…

Тени горбатых карликов, и грязных лохмотьев, и тухлых крыс. От подозрительности это у нас с барышней, не иначе! Уж Никита мой давно бы заметил подобную фальшь. Наверное.

Мне стоит больших трудов взращивать на местной почве гнусные подозрения. Гниют на корню. Славный мирок — странный, но славный. Грешен я — хорошо мне здесь. И не только в силу нежданно вернувшегося отрочества. Виляю хвостиком перед миской с сахарными косточками.

А косточки-то подогнал мне Алексей Николаевич Гаранин. Выяснить бы ещё, каким образом? Где он рекомендацию-то для меня добыл? И неужто, имея подобные знакомства, не сумел отыскать себе защитников?..

Шайтан его знает! В любом случае, недавние происшествия вынуждают признать, что друг мой лепший доигрался. Влез, змеюк, по уши в какое-то дерьмо — или сам кому-то душевно нагадил. Не впервой ему это, но на сей раз, похоже, куча великовата и вонь нестерпима.

Беспомощность бесит, вот что! Маги там крутые или карлики горбатые — мне бы легче в чистом, мля, поле, да с мечом в руке. Как, мля, положено! Одиноким, мля, героем во тьме среди вампиров кровожадных!

Только орёте вы, Андрей Евгеньевич, при виде крутых и кровожадных очень уж громко. Видать, от боевого азарта (ярости неодолимой и храбрости безрассудной). Да и меча под рукой не нашлось, эх, незадача!..

А должен ведь меч-то быть какой-никакой. По законам, понимаешь, жанра. Принцесса вот уже имеется…"

Фёдору Аркадьевичу Демурову в ночь со вторника на среду удалось, наконец, выспаться: и среди ночи, и под утро вверенные под его опеку гимназисты решали свои проблемы сами. Как, впрочем, и невверенные. Так что спал он прекрасно. А зря.

Происшествия последних дней пробудили в Андрее отнюдь не страх — жажду деятельности. Вы, мол, вот так, волки позорные? А мы вот так!

Знать бы ещё — как… Он по-прежнему надеялся накопать что-нибудь в городе — но на копания в городе имелось только и единственно воскресенье, а в воскресенье никуда было не деться от Ольги. Можно было бы податься в город после уроков — переодеться в сосенках да перелезть через ограду, вот тебе ещё часа три. Одна беда — эти три часа являлись единственным свободным временем в сутках. В понедельник, к примеру, Андрей провёл их в излюбленном своём рокарии с барышней, занимаясь вещами столь же приятными, сколь и мучительными, и в интернат пришёл в девять вечера, будучи абсолютно не в состоянии учиться. Что было из рук вон плохо — учебные долги ко вторнику выросли вдвое, обещая копиться далее в угрожающей прогрессии.

Следовало признать, что любовь, при всех неоспоримых достоинствах, случилась крайне не вовремя. Чертовски просто не вовремя, как сказала бы Ольга. На всё про всё оставалась только ночь — и Андрей был намерен её использовать по полной программе. До двенадцати — уроки, а после двенадцати можно и в город. Да и на территории гимназии осмотреться не мешает.

О вылазке в сад он давно уже подумывал. В конце концов, Бельский за прогулки в неурочное время платился только собственной задницей, стало быть, и Андрея в саду никто не покусает. О монстре он старался не вспоминать. Если что — заорать можно, авось случится рядом тот же Бельский, подмогу вызовет…

Утром вторника Андрей осмотрел виноградную лозу на стенах интерната. Лоза была крепка и толста, каменная кладка имела массу выступов и впадин — словно на заказ. Слезть — не проблема, да и назад влезть реально, куда ж деваться.

В предвкушении ночи он был весьма невнимателен в классах. Словесник ограничился по этому поводу мягким внушением: начитанный Андрей ходил у него в любимчиках. На биологии повезло, а вот на химии фарт кончился: Олег Витальевич, воздев брови и разведя руками, произвёл запись в кондуит. Демурову же вздумалось учинить контрольную по алгебре — и третье задание ввергло Андрея в пучину печали. "Семи смертям-то не бывать, — думал он, погружаясь в пучину, — вот вкупе с химией в субботу и получу…"

В печали он положил себе завершить вечернее свидание сколь можно быстрее — да ведь и барышне учиться надо! Не тут-то было — едва не час свидания занял пространный Ольгин рассказ о путешествии с тигром. Тот ещё рассказ! Услышав, с каким шиком барышня обломала предутренний сон мадам Окстри (и только ли сон? и сон ли?!), Андрей просто взвыл от восторга. Но вот в разумность тигра не поверил ни на грош, здраво рассудив (не вслух, понятно), что барышня принимает желаемое за возможное. Не видать бы иначе барышне игрушки, как ушей своих!

Разуверять Ольгу он и не подумал. Ежели звезда наша ночами будет занята полётами, днём — уроками, а вечером — любовью, на прочие проблемы у неё ни сил, ни времени не останется. Летай, золотце, раз починят регулятор — или что там надо чинить. А мужское дело — работать.

И около полуночи Андрей начал работать: выключил свет, разобрал постель и напихал под одеяло кучу шмоток, создавая иллюзию себя спящего. Оценив иллюзию, он сунул в правый носок позаимствованный в столовой ножик (глупость, конечно, но всё-таки!), а в левый — сигареты со спичками и полез в окно.

Лезть оказалось отнюдь не легко, но он справился, благодаря богов за своё юношеское тело и ежедневные занятия физкультурой. Мешали, правда, кеды. Спускаться следовало в носках, но когда он это сообразил, разуваться было, разумеется, поздно. Бешено колотилось сердце — вот поди узнай, может, преподы обход делают среди ночи! Слезть в руки тому же историку — кошмар!..

Наконец, Андрей спрыгнул — получилось громко, и он присел, оглядываясь. Ничего; только ветерок шуршал листьями да фонтан журчал. Окна в интернате горели — не все, конечно, но больше половины. Учатся люди, а мы вот на это времени не имеем, мы смело в бой идём… Пригибаясь, он перебежал к фонтану, огляделся снова и юркнул за живую изгородь. Изгородь была высокой, и он закурил, выпрямился и ещё раз обдумал план действий.

Плана, собственно, никакого не имелось. Ну, осмотреться. Дойти до коттеджа преподавателей. Да просто по саду пошнырять — глядишь, чего и накопается… Всё не сидеть, сложа руки!

Конечно, страшновато было, но он держался, шёл спокойно, всматривался внимательно: в саду оказалось не так уж темно — луна-то почти полная. Вот только зелёный её свет мешал расслабиться — отдавал чем-то этаким… кладбищенским… Андрей старательно ругал себя и уговаривал, но гимназийские байки о деревьях-оборотнях и прочих удовольствиях из головы не выходили. Фольклор, хвостов вам тачку!..

Присутствовал и страх иного рода — заблудиться. Не слишком ещё хорошо знавший сад, Андрей быстро запутался в аллейках и террасах, запутался почти безнадёжно и, поднявшись на очередные пять ступенек, остановился, пытаясь сориентироваться. Ага, если вон там у нас большой фонтан, что между учебным корпусом и девчоночьим интернатом…

Вдруг он услышал голоса — совсем почти рядом. Терраса сплошь поросла деревьями, лунный свет обходил террасу стороной, но из лесочка в глаза ударил луч фонарика. Андрей прижался спиной к дереву и замер.

— Хлоп-с, — сказал обладатель фонарика. — Гуляете, сударь?

— Гуляю, — сказал Андрей, сразу и с облегчением узнавший голос, и отлепился от ствола. — Выключи ты этот свет ментовский!

— Уж и ментовский, — сказал Бельский, опуская фонарик лампочкой в землю. — Хочешь водки?

— Хочу! — сказал Андрей, не раздумывая ни секунды. Это ж я месяц! месяц я водки не пил! Сейчас мы все стрессы разом снимем!.. — А кто там с тобой?

— Всё свои. Не очкуй, — сказал Бельский. От него сильно несло спиртным. — Вот не знаю, хвост твой тоже звать или воздержаться?

— Какой хвост? — удивился Андрей, а Витька фыркнул и шагнул Андрею за спину.

— Шпионим, сударь? — спросил он, поднимая фонарик.

Кустики внизу террасы затрещали, и из них вылез, закрываясь от света рукой, Никита Делик.

— Привет, — очень смущённо сказал Никита. — Я не шпионю. Я наоборот…

— Ну, господа, это ваши разборки, — сказал Витька и растворился в лесочке, а Андрей обрёл, наконец, дар речи и спросил:

— Ты чего тут?.. Ты за мной, что ли, шёл?

— Да я, видишь… — замялся Никита. — Я увидел случайно, как ты вылезаешь. Дай, думаю, тоже прогуляюсь. А одному чего-то страшно…

Вдруг Андрей догадался и спросил, удерживая улыбку:

— Охранял меня, что ли?

— Андрей! Я же знаю, что ты… вот ты же в воскресенье… Я и подумал, мало ли что…

— Откуда же ты узнал, что я в сад собираюсь?

— Да ты утром виноград осматривал… А сейчас я на окошке сидел, смотрю, ты вылезаешь…

— Я тебя и не слышал совсем!

— Да, — сказал Никита. — Я умею тихо. А вот ты как слон шёл.

— Ладно, — сказал Андрей, сильно "слоном" задетый. — Потом поговорим. Пошли, раз приглашают. Тоже мне — телохранитель…

— Ты не обижайся, — сказал Никита, — я просто мешать не хотел! Подумал, если что, хоть позову кого-нибудь.

— Тут, смотрю, есть кого позвать, — сказал Андрей. — Много там народу, интересно? Вот дела…

Народу оказалось всего ничего: Витька, третьекурсник Колька Кларренберг по прозвищу Клаус и первачок из параллельной группы Санька Горленко. С Витькой всё было ясно. Клауса Андрей знал только что в лицо, но одно мог сказать точно: парень всегда кушал стоя. Цвет общества, короче. Элита подполья. Вот Санька, правда, никоим образом в сию элиту не вписывался: некурящий мальчик и тихий, и годов от силы тринадцати, так что встретить его ночью, в компании Бельского, Андрею было удивительно.

Сидели на крошечной полянке; посреди полянки выкопана была неглубокая ямка, а в ямке горел костерок. Водку пили из кофейных чашечек, явно уворованных в гимназийской столовой, и водки было море — бутылок восемь родной и незабвенной "Пшеничной". К водке прилагалось пиво — пол-ящика, не меньше. Вот с закуской дело обстояло гораздо хуже — на расстеленной по травке футболке кучей лежали сосиски, килограмма этак три, но кроме сосисок — ничего, даже ни кусочка хлеба. Присмотревшись, Андрей заметил рядом с сосисками пульт и потянулся было, но Клаус, заметив его движение, махнул рукой:

— Ай, дохлый номер, сударь. Стоит из столовки вынести — одну колбасу, зараза, штампует! А в том году морепродукты выдавал, прикинь! Видеть теперь креветок не могу!

— Да и белка с ним, — искренне сказал Андрей. С первой же дозы он ощутил себя совершенно счастливым — чего там закуска!.. Алкоголик я, подумал он, жмурясь на чашечку, как это славно, однако!..

Алкогольничали, в основном, втроём — Андрей, Витька и Клаус. Никита отхлёбывал по чуть-чуть, дабы компанию составить, Санька же держал чашечку в ладошках и не пил вовсе. И молчал — отсутствовал напрочь.

Витьку с Клаусом, прилично уже пьяных, Андрей догнал быстро-быстро. И разговор поддерживал с удовольствием, разговор шёл правильный и привычный. Обсуждались былые пьянки: кто, когда и как. С пьянок же плавно съехали на баб и постановили, что бабы в гимназии чересчур много из себя строят, хотя крошки те ещё. Поспорили также, кто из крошек всех милее, всех румяней и белее. Первый приз, единодушно цокая языками, вручили непревзойдённой лингвистке, но и блондиночку Вику стороною не обошли, и четверокурсницу Алёну, и многих, многих других. Было на кого в гимназии глаз положить.

Со стороны их пьяный базар выглядел беседою шизофреников. Даже лишённые контроля и лихо матерящиеся, гимназисты отрешиться от воспитания не могли, обращались друг к другу то на "вы", то на "ты", а опьянев окончательно, не иначе как "сударь" — по стойкой и неодолимой привычке.

Но и будучи на фургоне Андрей замечал многое. Видел он, как Никита, пользуясь тем, что внимания на него почти не обращают и наливают не глядя, потихоньку удобрял ценным продуктом травку. Видел, что Клаус посматривает на Саньку, а Бельский — на луну, безмятежно висящую над полянкой. С луной ничего любопытного не происходило, а вот Санька, выронив чашку, свёл один к одному пальцы и начал бормотать что-то невразумительное.

— Минуту молчания, господа! — сказал Клаус, кивая на Саньку. — У парня заработало!

Андрей резонно возмутился, но Витька выставил перед носом палец и замотал головой:

— Ша! Вот птички прилетят, и продолжим.

— Какие, в … птички? — удивился Андрей, но тут около ямки с костерком шумно приземлилась крошечная, с кулак, сова, за ней ещё и ещё одна. Андрей дёрнулся, но Витька ткнул его локтем в бок:

— Тш-ш…

Совы прибывали: добрый десяток пушистых комочков расселся вокруг ямки, кося на гимназистов жёлтым глазом, а Санька развёл пальцы, выставил ладошки перед собой и нараспев спросил:

— Совушки-совы, крылышками помашете?

Совы закурлыкали в ответ неслаженным хором.

— Ветерку прибавите? Я вам крошек накрошу, мышек наловлю, горячего налью.

Совы выстроились друг за другом — клювик в хвостик — и вразвалочку побрели вокруг костра, помахивая, действительно, крыльями. И Андрей ощутил струйку тёплого воздуха с явственным деревенским запахом: коровы, молоко, сено… Струйка норовила попасть в рот, и во рту от неё оставался привкус зубной пасты.

— Совушки, пушистые пёрышки, круглые головушки… — приговаривал Санька, наклонившись вперёд и сосредоточенно глядя на идущих гуськом сов. Очень знакомо это было Андрею — и поза его, и взгляд… только лицо другое, но… но, может быть…

— Лёха? — тихо окликнул он. Никакой реакции; но в висках застучало, и он не сводил с Саньки глаз: нет, нет, конечно, но может быть, но вдруг…

Санька тем временем поманил сов к себе, и совы окружили его, задрали головы, словно ожидая чего-то. Санька не стал ожидания обманывать, вытащил откуда-то из-под ног трёхлитровую банку, вылил в неё полбутылки водки и потряс банку. Совы смотрели. Санька достал из банки мышку — кажется, дохлую — и, держа её двумя пальцами за верёвочку хвоста, протянул ближайшей сове. Сова аккуратно взяла угощение и взмыла вверх, а Санька продолжил раздачу. Приправленных водкой мышек хватило на всех (где добыл только!); совы разлетелись в разные стороны, и Санька, поставив банку, улыбнулся примолкшим зрителям:

— Всё. Я пойду.

— Спасибо, Сань, — сказал Бельский. — Проводить?

— Не, — сказал Санька и встал.

Клаус собрал чашки и принялся наливать, но водка больше Андрея не занимала.

— Подожди! — попросил он, вскакивая тоже, и Витька потянул его за штанину вниз:

— Оставьте, сударь. Беспонт…

Андрей сел, а Санька повернулся и ушёл с полянки.

— Прозит, господа! — объявил Клаус и дыхнул себе в ладонь. — Ай, класс!

— Чего — класс? — спросил Андрей.

— Не воняет больше, — пояснил Клаус. — И не будет. А ты думал, мы чего его сюда тащили?

— Вот не выходит у меня так! — с завистью сказал Бельский. — Белка моя, три года ещё маяться!.. Ведь должна заклинашка быть простенькая! А Горленко — смотри как! Реальный самопал!.. Поди ты, попробуй, как он…

— Крутая фишка, — подтвердил Клаус.

— Тут у многих свои фишки, — сказал Никита ошеломлённому Андрею. — Я вот ходить могу незаметно, даже днём меня не увидишь.

— Да ладно! — хмыкнул Витька. — Я тебя сразу почуял.

— Ты!.. — сказал Никита. — Подучусь, и ты не почуешь!

— Да, парни! — сказал Андрей с чувством. Надежда его угасла — действительно, тут же все со способностями!.. — Я тут в натуре орешки грызу!

— Хочешь, пузыри научу пускать? — предложил Клаус. — Гляди!

Он дунул, вытянув губы трубочкой, и полянка заполнилась мыльными пузырями, большими и радужными.

— Да …! Достали вы, сударь, своими пузырями! — раздражённо сказал Витька, отмахиваясь. — Убери!

— Больше ничего не умею, — торжественно сказал Клаус. — Но знаете, господа, экий кайф! на уроке вот так! Переполох жуткий! Но тут, конечно, не прошло. Сразу вычислили, белкины дети. Маги!..

— Прозит, — сказал Витька, и все выпили. — Козлы, а не маги. Могли б и тут учить!

— Вот спасибо! — сказал Клаус. — И так зубрёжки по горло! Нет уж, я потерплю. Серьёзного один хрен не потянем. А с пузырями я и сам тренируюсь…

Луна мигнула, когда Андрей дожёвывал сосиску, и он чуть не подавился. Луна мигнула опять, а по ногам пробежал ветерок — отнюдь не тёплый и не деревенский.

— Вау, — сказал Бельский. — Пора мне, однако.

— …! не успел! — сказал Клаус, глядя в небо. Небо светлело на глазах. — Блукать теперь!..

— Рассвет уже разве? — удивился Андрей

— Рассвет вам… — сказал Витька. — Какой тебе рассвет ночью! О! гоблины вышли! — сказал он, показывая пальцем в деревья. — Чего, Клаус, уступим? Я вроде сыт…

— Может, сами съедим? — спросил Клаус. — Мы по-хорошему, а гоблины раздерут да напугают.

— А чего нас бояться, — сказал Витька и вскочил, и Клаус вскочил тоже, и они ломанулись с полянки в разные стороны — так быстро, что Андрей слова вымолвить не успел. Пламя в костре заметалось, а в не рассеявшейся ещё среди деревьев тьме родился вой — жуткий вой голодного оборотня. "Монстр, — сообразил Андрей, — никакой это был не Бельский, это монстры по мою душу! ах, мать твою!.."

— А-ха, — сладко сказали монстры, и Андрей, рывком поднявшись, загородил собой Никиту. — Ха-а!.. — взвыли в деревьях, и выполз из деревьев огромный мутно-красный шар, а Никита за спиной вдруг засмеялся и закашлялся. Нервы сдали, тоскливо подумал Андрей, шайтан его за мной вынес!..

— Беги отсюда! быстро!! — цыкнул он, не оглядываясь.

— Андрей!

— Беги, я сказал!

— Андрей, да это ребята прикалываются! Ты что, не видишь? Это же Клаусов пузырь!

Шар тут же лопнул, а в деревьях заржали. Андрей без сил опустился на травку и схватился за бутылку. "Щас в рожу дам, — подумал он, глотая прямо из горлышка и глядя на хихикающего Никиту. — Знал бы ты, дурень! Ах, поганцы!.."

— Не прикольно! — сказал он Никите, отрываясь от бутылки. — Достали…

В этот момент стало совсем светло, и Андрей позавидовал поганцам: умеют же!

— Ух ты, — сказал Никита. — А сад-то где?..

— В …, — срифмовал Андрей и откусил от сосиски. — Достали!

— Это уже не они, — сказал Никита. — Смотри! А я, дурак, не верил!

Ночь напялила личину дня, и день из неё вышел хмурый. Понизу частокола стоял редкий туман, хватаясь белыми пальцами за доски; на частоколе сидели вороны, взъерошенные и недовольные отвратной погодой. Андрей поднял камешек и бросил в ворон. Попасть не старался, но всё же попал — ворона снялась с места, и вслед за ней медленно разлетелись остальные. Андрей вздохнул и принялся носить к костру полусгнившие брёвна с обваленного колодезного сруба. Брёвна были огромные, скользкие и склизкие; футболка, и без того сырая, быстро превратилась в грязную тряпку.

Брёвна шипели и не пытались даже гореть, белый дым сливался с туманом. Андрей сел было навстречу дыму, чтобы согреться, но дым оказался едок, с резким запахом гнили, глаза от него щипало. Андрей облокотился на частокол, пыхая мокрой сигаретой и сумрачно разглядывая странное место, которым обернулась территория гимназии.

Роскошный сад канул; террасы и клумбы сменила каменистая земля. В землю вкопаны были частоколы: настоящий лабиринт непонятного назначения, древний и разломанный, стоял в пределах гимназийской ограды. Сама ограда была деревянной, а подпирали ограду редкие, чахлые сосны. Кирпичная коробка с квадратными проёмами окон была, вне сомнений, учебным корпусом, и точно так же выглядели интернаты. На крышах торчали по углам статуи каких-то фантастических зверей — не то грифонов, не то драконов. Статуи соединялись высокими парапетами, в парапетах зияли бойницы. Здание о трёх крыльях, в котором находились квартиры преподов, отсутствовало напрочь, но место для себя придерживало — место было обозначено по периметру фонарными столбами.

За учебным корпусом висело тусклое солнце — неприятно большое, полупрозрачное, с зеленоватым ободком. А под странным светилом разрывала белёсое небо чёрная полоса. Полоса дрожала и шевелилась, словно оттуда неуклюже выбиралась тьма, тяжело ступая, таща за собой канистры, полные вязкой болотной жижи, а набраны канистры были в ямах междумирья, на дне которых…

Андрей сплюнул и отвернулся. Морок ведь, не иначе!

— Жарится? — спросил он, усаживаясь на корточки около Никиты и наливая себе водки. Никита грел в дыму сосиску, насадив её на ветку.

— Воняет, — сказал Никита, понюхав сосиску, и бросил ветку в костёр. — Хватит тебе уже пить. Утро скоро.

— Думаешь? — спросил Андрей и проглотил водку. Водка встала у горла, он залил её пивом. Смертельно хотелось упиться до полной потери ориентации — чтобы стало всё славно и весело. И с песней, перелезая через заборчики, вернуться в интернат, а в интернате сдаться на милость дежурного препода и отрубиться на диванчике в холле. Ежели, то есть, всё это в натуре имеется — преподы, диванчики… Умом-то он понимал, что данная обстановка — просто глюк для непослушных гимназистов, и самые отвязные из таковых по глюку бродят с душой и удовольствием. "Не быть мне отвязным, — с тоской подумал он и налил полную чашечку. — А если не глюк? А если навсегда теперь — вот тут? И ведь предупреждали дурака!.."

— Да не грузись ты, — сказал Никита. — Вот светать начнёт, ну, на самом деле, и всё это наверняка исчезнет. Витька тут каждую ночь гуляет, и ничего.

— То Витька, — со значением сказал Андрей. — А то я. И ты вот из-за меня попадёшь! Но, может, я с ними договорюсь, и не тронут тебя… причём тут ты… Это я им тут мешаю! А вот хвостов вам тачку, суки! — сказал он, адресуясь к небу.

— Кому ты мешаешь?

— Потому что суки в гимназии, — невразумительно ответил Андрей и, обрушившись на задницу, привалился спиной к частоколу. — А вот пусть придут и с нами выпьют! Ты не против?

— Я не против, — сказал Никита, внимательно Андрея оглядывая. Прикидывал, видно, сумеет ли дотащить тело до общаги. Не дрожи, родной, ещё никому господина Карцева волочь не приходилось, он всегда ножками, в любом виде…

Вид, правда, был ещё тот. "Не сказался бы "ёршик", — подумал Андрей, придвигая к себе бутылку и чашечку. — Да и шайтан с ним. Водка без пива — деньги на ветер…"

— Дай пиво, — сказал он Никите. Тут его осенила мысль, и он её озвучил: — Слушай! А ты от меня бы отошёл! Вон, за заборчик! Чего ты будешь пропадать!

— Андрей! — сказал Никита со вздохом. — Да никого тут нету! Не пропадём мы.

— А ты, Никитос, знаешь, что бывает со свидетелями? — спросил Андрей, прищурившись. — Тут барышню бы отмазать!.. Барышня теперь от меня никуда, ты в курсе?

— Я в курсе, — сказал Никита.

— Ни хрена ты, сударь мой, не в курсе, — сказал Андрей. — Я ведь алкоголик! — вспомнил он вдруг и в несколько глотков прикончил бутылку с пивом. — А бабы алкашей не любят! Но мы же ей не скажем?

— Не скажем, — согласился Никита.

Никита был классный парень, настоящий, мля, мужик, а что молод, так тут какая беда — никакой беды! Никита вполне оценил заморочки Андрея со взаимной, но несвоевременной любовью, и что-то ещё он оценил тоже, не то леденящие подробности Великой Битвы В Башне, не то ужасные подозрения по поводу гнусных гимназийских колдунов… Всех, мля, до единого, колдуны, забывшие прикидываться учителями, крались к костру на цыпочках, вооружённые до зубов. Во главе колдунов крался директор, сверкая жёлтым клыком и красным глазом.

Сгубило Андрея не иначе как пиво. Здоровый юношеский организм опьянению не помешал — возможно, за отсутствием у него, юношеского, опыта чрезмерных возлияний. Долго и мучительно вспоминал Андрей впоследствии, что же именно говорил он другу Никите в ту ночь. Легко могло статься, что рассказал всю правду, столь же вероятным было предположение, что врал напропалую. Никто не знает! Расспрашивать же Никиту Андрей не решился — стыдно было. Взрослому-то мужику так перед пацаном опозориться!..

Разговоры выпали из памяти напрочь, но безобразное своё поведение он помнил превосходно. Поведение ни в коей степени взрослому мужику не соответствовало — а вот упившемуся тинэйджеру в самый раз. Провозгласив в какой-то момент беседы сакраментальное "а не прогуляться ли нам!", Андрей немедленно воплотил предложение в действительность. На ногах он держался отлично. Через частоколы скакал лучше кенгуру, трезвый Никита едва за ним успевал. При этом Андрей был довольно разумен — от некоторых вещей Никите удалось его отговорить. Как-то: визита в коттедж преподавателей, спуска в многочисленные старые колодцы и выхода с территории гимназии путём выламывания досок в заборе.

Правда, следовало признать, что ночная вылазка, хоть и выглядела иначе, чем предполагалось, даром не прошла. Боги, спокон веков благоволившие детям и пьяницам, сподобились вылазку оправдать.

Наткнувшись на полуразваленный сарайчик за интернатом девчонок, Андрей счёл необходимым сарайчик посетить. Никита заглянул в приоткрытую дверку первым и, дурного не усмотрев, махнул рукой.

На первый взгляд ничего любопытного внутри действительно не обнаружилось: сваленные кучей в углу мешки да верстак с инструментами, давно не пользованными и местами проржавевшими. В мешках оказалось подгнившее зерно, из зерна с писком выпрыгнули две-три мышки. Сельский, словом, сарайчик с соответствующим содержимым. Но боги указали Андрею на стоявший под верстаком сундучок непрезентабельного вида, и Андрей, сундучком озаботившись, сбил с него висячий замок. Лучше не трогай, сразу сказал маячивший рядом Никита, но не трогать было просто невозможно. В силу законов жанра.

В сундучке лежал здоровенный нож — обоюдоострый, настоящий кинжал, без ножен, не ржавый ни в коем случае, с коротким, хорошо заточенным лезвием и рукояткой из разноцветных стёклышек. Отнюдь не выглядящий сказочным оружием — скорей уж, самоделкой, любовно изготовленной на "зоне". Андрей оторвал от мешка полоску и, замотав лезвие, сунул нож за пояс, никаких возражений не слушая. Выправив из штанов футболку, чтобы находку не было видно, он испытал внезапно чувство исполненного долга и, наотрез отказавшись вернуть обретённое оружие на родину, отправиться домой согласился сразу же и по дороге на колодцы уже не реагировал.

Привычные пейзажи вернулись, когда они были метрах в двухстах от интерната, — вернулись, как и пропали, мгновенно и в полном объёме. Только луна поблёкла и уменьшилась: в мире гимназии начинался рассвет.

"Пора спать!" — объявил Андрей, и Никита с восторгом одобрил его решение. Но тут же выяснилось, что спать Андрей будет вот здесь, под кустиком, и только под кустиком, причём немедленно. Обнаружив, что решение непоколебимо, Никита принялся ругаться матом — впервые за всё время их знакомства, но и это не помогло. Тогда Никита предложил принести подушку и одеяло. Против этого Андрей возражать не стал, уселся на землю и согласился подождать — не более пяти минут, конечно.

Вместо подушки Никита, замученный и злобный, принёс ему кейс, туфли и костюм, преаккуратнейшим образом упакованный в узел из простыни. Совместными усилиями тело удалось переодеть. Завязав Андрею галстук, Никита снова усадил его под кустик и попросил по возможности не ложиться, дабы окончательно не помять одежду: "Тебе же на уроки идти, ты понимаешь или нет?!" Андрей понимал, но уроки никакого значения не имели — о чём тут волноваться? Они теперь с оружием и первому же козлу, который будет недоволен, этим оружием в морду, в морду…

Изложив своё отношение к урокам, Андрей лёг и уснул, а когда проснулся, опять увидел Никиту. Никита стоял перед ним уже в форме, но всё такой же злобный. Было совсем светло. "Ты как?" — спросил Никита, и Андрей уверил его, что замечательно. Чистая правда: спал он минут сорок и протрезветь не успел ни на капельку. Он пописал в кустик, после чего Никита попытался привести его костюм в пристойный вид и претерпел жестокую неудачу.

— Пошли в столовку, — сказал он с отчаянием в голосе. — Хоть кофе выпьешь. Главное, перегара никакого, спасибо Горленко!..

— Это же хорошо, — сказал Андрей и пошёл в столовку.

Было около семи утра, но оставшийся до занятий час пролетел быстро — в хлопотах и заботах. Есть Андрей не смог, а после кофе взбунтовался желудок. В туалете учебного корпуса Андрей стошнился, умылся и попытался уснуть, прислонившись к стеночке. Никита спать ему не дал, заставил сунуть голову под кран, но и облитие холодной водой не помогло. За две минуты до звонка они отправились на геометрию. Никита нёс оба кейса и пребывал в ужасе, Андрей же, мокрый, но тщательно причёсанный, был бодр и весел. Про кинжал он не забыл, кинжал был заткнут за ремень брюк, под рубашкой, и Андрей всё время трогал его, преисполненный надежд на некую битву: монстры, суки позорные, могли явиться в любую минуту.

При виде Демурова в голове несколько прояснилось. Вспомнилась вчерашняя контрольная, и вспомнилось, что геометрию он вроде бы не учил — да, точно не учил, оставил на утро! Андрей полез в учебник, уронил ручку, полез за ручкой, а достав, вдруг увидел, что на столе у него — учебник по биологии, и принялся разыскивать в кейсе нужную книжку. Исправив положение, он успокоился и тут только заметил, что Демуров стоит рядом и недоумённо на него взирает.

— Поздно легли, сударь?

— Да, господин учитель, — согласился Андрей.

Демуров присмотрелся к нему внимательнее.

— А извольте-ка встать, Андрей Евгеньевич.

Андрей встал, шатнулся и ухватился за стол. Стол поехал вбок, и ручка, сволочь такая, скатилась на пол. Андрей скосился вниз: ручек показалось ему уже две, и поднимать их явно не стоило. "Упаду", — подумал он, разглядывая ручки.

— Однако, — сказал Демуров. — Вы что, сударь, в одежде спали?

В голосе его Андрею послышалась тревога за здоровье драгоценного ученика. Андрей немедленно растрогался и решил куратора утешить.

— Да вы не волнуйтесь, Фёдор Аркадьевич, — снисходительно сказал он. — Со мной всё в порядке. Я просто выпил немного.

Кто-то в классе, не сдержавшись, тихонько свистнул. Андрей повернулся посмотреть, кто, но зацепился за стул и, потеряв равновесие, свалился на Демурова, и Демуров от неожиданности не устоял тоже.

И то сказать — не коврами выстлана преподавательская стезя. Терниста она, в натуре, и камениста, да и вообще не сахар, чего там.

Он умирал — и вокруг, провожая, скорбя, отдавая последнюю дань (или долги, может быть?), танцевало оружие. Оружие, с которым он никогда не имел дела. Которое ни разу в жизни не довелось держать в руках: мечи, кинжалы и копья. Он хотел сказать танцующим клинкам, чтобы они не утруждали себя, что они его с кем-то спутали, ему, умирающему в их круге, клинки не должны ничего. Выходило нечестно, и эта нечестность казалась ему хуже смерти, и он рванулся из последних сил. И проснулся.

Перед закрытыми веками мелькали цветные пятна. Андрей приоткрыл глаза, шевельнулся и схватился за горло. Стошнит. Сейчас. Он перевернулся на живот, сполз с кровати и некоторое время стоял на коленках, уткнувшись щекой в плед. Плед был мягкий, пушистый. "Не мой, — подумал он, — так я ещё и не дома!.." Он с усилием поднял голову и попытался встать.

Похмелье присутствовало в полном объёме — с дрожанием членов, молотками в висках, хладным потом и прочими симптомами медленной, но неотвратимой смерти. Отсюда и сон, но странный, однако, сон… Ничего, сейчас в туалет, потом таблеточку — а лучше бы, если осталось что-нибудь выпить, но это уж вряд ли. Раз такое состояние, значит, ничего не осталось. Как это там говорил внутренний голос ковбою Джону? Нет, не вспомнить. Но ковбой Джон больше ни капли спиртного, никогда, только чай существует теперь для ковбоя Джона…

Некоторое время Андрей разглядывал обстановку, а когда разглядел, в голове осталась одна, единственная и жуткая в обречении своём мысль: нету! Ни водки, ни таблеток! ни чая даже!..

Гимназия.

Ковбой Джон застонал и поплёлся к озеру — в совмещённый, хвала богам, санузел.

Очищение внутренностей помогло мало. Он залез под холодный душ и просидел под ним, сколько смог, занимаясь воспоминаниями. Воспоминания выходили печальные: ночь, правда, урывками, а вот шоу на геометрии представало Андрею чётко и в подробностях. Он выбрался из ванны, не вытираясь, побрёл в комнату и натянул на себя трусы и футболку. Сколько же времени, интересно? Не утро ли опять? Не следует ли бежать на уроки? Что ж он не дома!.. Явился бы в редакцию к обеду, пивком бы по дороге отпился… ковбой, т-твою дивизию…

Да, шоу было достойное. И следует ожидать выдачи призов: в классе Демуров разборок устраивать не стал, отправил пьянь подзаборную в интернат, снабдив проводником в лице горемычного Никиты. В интернате пьянь повалилась на тахту, не раздеваясь, и продрыхла… Сколько он продрых-то?

Будильник обнаружился почему-то под тахтой. Пять вечера. Ну, это ещё по-божески. Через полтора часа свидание, есть время оклематься. В столовку надо идти. Горячий чай, пять кружек. Если полезет, конечно.

Тут он вспомнил, что Никита, уходя с полянки, прикрывал тряпкой остатки пиршества. Это ж там водка должна быть!!.. Вот куда надо идти — и быстро, пока дорогой куратор не припёрся выяснять отношения. Сначала ковбоям похмелиться потребно…

Явив миру чудеса мужества, силы воли и пространственной ориентации, Андрей нашёл нужную террасу в десять минут и пал на колени перед полупустой бутылкой. И больше ни капли, ковбой, двести грамм для здоровья и никогда больше ни при каких обстоятельствах…

На свидание он, разумеется, опоздал. Барышня уже была в рокарии, сидела, пригорюнившись, на камушке и, едва ответив на извинения и поцелуй, протянула Андрею тетрадку:

— Реши мне задачку по геометрии! Вообще не соображаю!

— По геометрии? — вздохнул Андрей, принимая тетрадку. — Сегодняшнюю? Тема там жуткая! Я тоже не особо… Давай, я дома сделаю, а ты утром перепишешь.

— Хитрый какой! Ты мне объясни. Демуров спросил, кто не врубился, а я подумала, что сама разберусь, только ни фига я не разберусь. А он злой сегодня как крокодил. Да ещё после вчерашнего! Вообще подходить к нему боюсь… А почему от тебя водкой несёт, сударь?

— Да вот… — неопределённо сказал Андрей и полез обниматься. — Давай хоть пять минут без уроков посидим! Я соскучился… Как там твой тигр?

— Тигр? — задумчиво переспросила Ольга. — Тигр хорошо…

— Что снилось?

— Да ничего. Я легла в четыре. День пропустишь — и хвостов уже куча! Но теперь зато всё! — похвасталась Ольга.

— Везёт тебе, — сказал Андрей, расстёгивая пуговку на её платье. Жёсткий кружевной воротничок мешал ужасно. — У меня ещё и конь не валялся.

— А ты пей побольше, — посоветовала Ольга. — Вместо ужина принимали, что ли? Суицидники.

"Да, дорогая, это точно — вместо ужина… А уж если совсем честно, так мне бы бегом домой, в коечку, амант из меня нынче никудышный… А может, и кудышный, — подумал он, добравшись, наконец, до её шейки и ощущая в брюках нарастающее неудобство. — Может, и ничего…"

— Андрюшка, — сказала Ольга прямо ему в ухо. Он муркнул и притянул барышню ещё ближе. — Андрюшка!

— А?

— А если про нас узнают, что будет?

— Чего узнают?

— Что мы встречаемся. Директор мне сказал, что это помешает учиться.

— Вот когда помешает… Ты же говоришь, что долги выучила… Или проблемы есть какие-то? м-м?.. Подожди. Директор-то откуда?..

— Да нет, он просто предположил. Ему же сказали про воскресенье, что мы вдвоём были. А я ещё в степи ему говорила, что найду принца.

— Куплю себе белого коня, — сказал Андрей. — И шпагу.

— Купи корабль, — сказала Ольга. — Ты же не принц. Ты пират.

— Почему — пират?

— Похож потому что. Надо ещё бандану, такую, красную…

— Куплю бандану, — согласился Андрей. — Совершу вот киднэппинг… Запру тебя в каюте… Представляешь, ночь, звёзды над палубой…

— Пьяные матросы кругом…

— Нет уж. Рома ни капли, здоровый образ жизни, свежий морской воздух… изучение навигации и всё такое. На борту должна быть дисциплина.

— Как в гимназии, — договорила за него Ольга. — По субботам визит Демурова — для экзекуции провинившихся членов экипажа.

— Да шайтан его нюхал! Там ещё не хватает! Сам справлюсь… Пару раз по доске прогоню — закаются мои матросики баловать.

— Злой, — сказала Ольга.

— Отвратительный, — согласился Андрей. — И с женщинами требователен и темпераментен. Тысяча поцелуев в день — не меньше.

Ольга чмокнула его в нос:

— Вот тебе сегодняшняя тысяча, капитан. Пошли по домам.

— Чего это?! — запротестовал Андрей, но она уже встала, подобрала тетрадку и потрясла ей:

— Учиться надо! спать хочу лечь пораньше. А ты иди хвосты свои подбирай!

— Так это ты злая, — сказал Андрей. — Ладно. Я в воскресенье тебя украду. Перекину через плечо — и адью, красавица!

Он проводил барышню до фонтана, стараясь держаться прямо и идти ровно. "Спасибо, хоть выспаться удалось, — думал он по дороге. — Теперь можно и до утра над уроками сидеть, и я это сегодня сделаю, сдохну, но сделаю. Поем вот только… Чем руки распускать, заперли бы в комнате до воскресенья! Зубрил бы как зайка!" Но домашние аресты в гимназии не практиковались. А жаль. Андрей в который раз позавидовал Бельскому, который учился без проблем, невзирая на загулы и запои.

Вернувшись в интернат, он тщательно почистил зубы и устроился на тахте с учебником геометрии, а почитав минут пять, уложил на раскрытую книжку голову.

Клинки скрестились, сталь лязгнула, и один из танцующих кинжалов взвился вверх, обходя по спирали огромный двуручник…

Андрей вскинулся и помотал головой. Чертовщина какая-то!

— Вы меня точно с кем-то путаете, господа, — сказал он вполголоса. — Я вам что, Чэн-В-Перчатке? Из меня даже Сэмэн-Засунь-Ей-Под-Ребро вряд ли выйдет, мы больше на кулачках горазды. А вы мне — мечи, кинжалы…

Кинжалы!.. Он бросился к столу и добыл из-под тетрадей в ящике возможную причину странных видений.

Ночная находка никоим образом не походила на Единорога из романа Олди. И детской игрушкой не была тоже: заточена лихо. К рукоятке приделан петлёй шнурок. Финкач, самоделка, но кто ж его, уродца, в сундучок-то запрятал?..

Андрей примерил нож к руке и с тихим "ха!" сделал выпад в сторону воображаемого Демурова. "Я буду иметь честь драться с вами!" — холодно сказал он. Из рукоятки вырвалась струя пламени, и неудавшийся дуэлянт, выронив оружие, в ужасе отпрыгнул назад. Но, упав на ковёр, нож снова стал ножом — не более. Померещилось, что ли?.. Андрей подобрал нож, осторожно взмахнул и на этот раз удержал, стиснув зубы и пальцы.

Щелчок; в секунду выросла, закрывая ладонь, круглая гарда, вспыхнул, вытянувшись метра на полтора, клинок… Не клинок! Луч! Луч мерцающего зелёного света.

Лазерный меч.

"Вызовите мне неотложку, господа, если не затруднит. Как вы сказали? Мой папа — инженер Гарин? Что вы, что вы! Не хотел бы показаться нескромным, но фамилия родителя нашего — Кеноби. Оби Ван Кеноби, да-с…"

Санками служила позаимствованная из дома круглая крышка от стиральной машинки. Крышка была новая, блестящая и скользкая до невозможности: закон трения игнорировала полностью.

Катались дотемна. И после катались тоже — когда уже и взрослые с горки ушли. Горка стала миром, и мир был бел и чёрен, возвышен и прекрасен: Норвегия, а может, и ледяные пустыни далёкой звезды. Ориентацию в пространстве отложили на потом, но крышку переименовали сразу, крышка получила в мире статус щита. Щит был найден в расщелине горы, истинное предназначение его скрывалось под снегом и мраком (Лёшка решил, что пока они сущность щита не разгадали).

Катались по очереди, оставшийся прыгал и кричал или бежал вниз, а чаще — ехал на заду. Тогда щит тащили наверх вдвоём.

Было ужасно жарко, поэтому они разделись до рубашек. Рубашки у обоих были яркие — синяя у Лёшки, красная у Андрея. Как флажки. Флажки метались по горке, скакали, орали — и нажили таки себе нехорошее. А не катайся на боевых щитах!..

— Ой, — сказал вдруг Лёшка, хватаясь за шею, — ой, я косточку потерял, ой, Дрейчик!..

— Какую косточку, — сказал Андрей, прыгая, — катись давай!

— Косточку, — закричал Лёшка, — талисман!

Андрей сразу же вспомнил свой хрустальный шарик (закопанный и многократно оплаканный) и прыгать перестал.

— Абрикосовая косточка, — сказал Лёшка, — в неё проволочка продета, и был шнурок, она была на шнурке, а шнурок, наверное, порвался…

Забыв одеться, они излазили на четвереньках всю горку. Лёшка простужено шмыгал носом и что-то шептал, а потеряв надежду, уселся у подножия мира и заревел. Андрей утешал, потом начал мёрзнуть и сбегал за куртками. Одевшись, Лёшка реветь перестал и замолчал — мёртво. Андрей излазил горку ещё раз и ещё раз, а выбравшись наверх, уткнулся в ботинки Лёшкиного отца.

Уволакивая наследников из ледяных пустынь, разъярённые родители вытрясли из Андрея вполне уместную ложь о потере ключей от квартиры. Из Лёшки не вытрясли ничего: Лёшка продолжал молчать, пребывая душою в снегах и мраках.

Дома Андрей был засунут в горячую ванну и налит до ушей чаем с малиной; Андрею удалось избежать простуды. Лёшка, тоже пропаренный и пролеченный впрок, заболел надолго. Болезнь назвали гриппом, но Андрей был уверен, что никакого гриппа у Лёшки нет.

Несколько раз он ходил искать косточку — после школы, пока было светло. Он нашёл на укатанном снегу невероятное количество разного бестолкового мусора: пуговицы, ключи, бумажки, кусочек браслета от часов и даже женскую серёжку — не золотую, сказала мама.

Начались каникулы, скучные и сумрачные. На школьном утреннике Андрею дали роль волка, и роль ему нравилась. Он научился рычать — учительница истории, режиссировавшая постановку, ругалась, потому что рычал он и вне оговоренных сценарием моментов. И костюм оказался замечательный — если сильно тряхнуть головой, зубы щёлкали по самому настоящему.

Но теперь — вот уже третью неделю — он рычал некачественно, а от репетиций отлынивал. Не в радость больше было ему обращаться волком. Ничего без Лёшки не было в радость, а к Лёшке его не пускали.

Лёшкина мама позвала его сама — на следующий день после скучной школьной ёлки. "Не спит, не ест, — перечисляла она Андрею и его родителям, — температура не спадает, да и отчего ей спадать, если таблетки не пьёт ни в какую! Ты ему скажи, Андрейка, может, тебя послушает!.."

"Таблетки! — угрюмо думал Андрей, спускаясь на второй этаж. — Нужны ему ваши таблетки, как привидению сандалики…"

Лёшка лежал под тремя одеялами, бледный и равнодушный. Будто потерял в снегу не абрикосовую косточку, а меч короля Артура. Или Кольцо Всевластья, как сравнил Андрей значительно позже: в одиннадцать лет он ещё не читал про хоббитов.

— Я, наверное, умру, — сказал Лёшка.

— Вот ещё! — возразил Андрей и уселся на пол перед диваном. Коленки просто затряслись — никогда Лёшка слов на ветер не бросал.

— Ты не пугайся, — сказал Лёшка, глядя в потолок. — Я так умру… внутри только. Буду просто всегда лежать, и всё.

— Я искал, — сказал Андрей. — Я всё там излазил.

— Ты неправильно искал, — сказал Лёшка. — Ты ведь днём ходил? А надо в то же время. Надо покататься так же, долго, вечером. Чёрный Шевалье тебя тогда вспомнит.

— Ладно, — сказал Андрей. — Я попробую вечером. Там же фонарей мало, плохо видно.

— Не надо ничего видеть, — сказал Лёшка. — Она сама найдётся, вот посмотришь. Только ты сегодня, ладно? Сделаешь?

— Сделаю, — сказал Андрей. — А этот чёрный, он кто?

— Дрейчик, мне очень надо сегодня, — сказал Лёшка. — А то будет поздно.

— Я сделаю, — сказал Андрей.

Кататься оказалось скучно, но он катался — как заведённый, ни с кем не разговаривая. Народ разошёлся быстро — жутко холодно было в тот день, но Андрей, поднявшийся на горку уже раз двадцать, весь взмок и снял куртку. Он не орал и не прыгал — просто съезжал вниз и, подхватив крышку, бежал обратно. "Никуда не пойду отсюда, — обречённо думал он, — буду всегда кататься, всю жизнь буду тут…"

Совсем скоро он понял, что так оно и есть. Никто не придёт искать его, но и он ничего не найдёт, и поэтому время остановилось, здесь, на горке, в ледяной пустыне. Снег не растает, зима не кончится. Утро не наступит, и не погаснут фонари, а Шевалье его не вспомнил, и придётся всегда скатываться на щите, и бежать вверх со щитом, который стал ужасно тяжёлым… И вот так будет теперь всегда, и ничего другого никогда не будет, а в двух кварталах от горки лежит под одеялами Лёшка. Всегда, всю жизнь бледный и грустный Лёшка будет лежать на своём диване, заколдованный Лёшка, заколдованный навсегда…

Андрей заплакал и пнул крышку ногой. Она понеслась вниз, бесшумно и быстро, серебряный щит по белым снегам заколдованного мира, и Андрей побежал за ней, а на половине спуска упал и покатился кубарем — в снежную, серебряную, заколдованную вечность.

Он попал носом в острый бортик крышки, подтянул ноги и встал на четвереньки, воткнувшись локтем в тот же бортик. Щит отъехал в сторону, и Андрей увидел талисман.

Талисман был покрыт вязью извилин и оплетён тонкой золотою цепью. И чёрное сухожилие дракона крепилось к цепи, порванное, съёженное. Андрей завороженно смотрел на талисман, нисколько не сомневаясь, что это волшебная вещь. Руна бога Одина — не меньше… Но когда он осмелился, наконец, прикоснуться, руна превратилась в абрикосовую косточку, прицепленную проволочкой к шнурку. Да — в косточку; но он-то знал.

Присев за углом своего дома, он проводил взглядом вышедших на поиски родителей и успокоился окончательно: время пошло!

Открыл ему Лёшкин отец; в темноте коридора он здорово смахивал на чёрта из какого-то телевизионного спектакля — бородкой, что ли. Андрей с тоской смотрел на бородку и молчал, и дядя Коля молчал тоже, а потом осторожно спросил:

— Ты чего?

— Мне надо к Лёшке, — с тоской сказал Андрей. Было понятно, что его не пустят — мокрого, с разбитым носом, в десять вечера… — Мне, дядя Коля, очень надо…

Лёшкин папа посторонился и сунул Андрею платок:

— Нос хоть вытри. Подрался, что ли?

— Ага, — согласился Андрей.

— Его разыскивать пошли, а он вот он, смотрите! — сказала Лёшкина мама. — Андрей, ты что же?..

— Мама!!! — заорал из комнаты Лёшка.

— Ну, пусти его, — сказал дядя Коля. — Пусть зайдёт. А я Женьку догоню, скажу…

Андрей молча стащил ботинки и в мокрых напрочь носках пошлёпал в Лёшкину комнату.

Лёшка, точно, лежал всё так же, но глаза у него блестели.

— Давай, — сказал он. Андрей разжал кулак над высвобожденной из одеял ладонью, и Лёшка схватил косточку, а другой рукой вцепился в Андрея.

— Я ещё дня два полежу, — сказал Лёшка. — Таблетки буду пить, чтобы не догадались. Дрейчик? Ты не обиделся?

— Дурак, что ли? — искренне сказал Андрей, и Лёшка улыбнулся во весь рот, но на всякий случай Андрей уточнил: — Ты теперь не умрёшь?

— Нипочём!

— Тогда я пошёл домой, — сказал Андрей. — А то меня убьют.

— Зато ты меня спас, — сказал Лёшка. — Я уже совсем почти заколдовался.

Андрей кивнул. Он знал.

— Завтра придёшь? — спросил Лёшка.

— А пустят?

— Я тебе завтра расскажу, — сказал Лёшка. — Там с этой косточкой такое было!..

Андрей не запомнил сказки про косточку (руну, руну, талисман, и жилу дракона, отданную добровольно, и цепь, выкованную горными гномами), но в Чёрного Шевалье они играли до самой весны. У Шевалье был железный замок, а в подручных у него ходили крысы. Хозяин серебряного щита, владыка ледяных пустынь, он оказался не таким уж хорошим. Злой колдун, на самом-то деле. Обычная история.

Снег сошёл в середине марта, оставив игру незаконченной, но Андрей почти не жалел об этом. Железный замок лежал в руинах, и они спасли одну глупую фею от страшной участи стать обычной девчонкой — всё прочее было уже не столь важно. Вот о каторжниках, которых ссылали на пограничные базы Галактики, стоило сокрушаться. Про каторжников Лёшка писал повесть — и бросил на пятой главе, а здорово было! Как они там сражались с захватчиками, а захватчики летали на топливе, которое производилось из жителей Галактики, такие были там дела… Не ценил Лёха своих талантов, а ведь Андрей специально для продолжения про каторжников ручку ему отдал, германскую, гелиевую, шикарную донельзя.

Ужасно было обидно.

Прожив чуть не месяц в сравнительном покое и стабильности, герои наши ожидали, конечно, перемен и происшествий — но ведь не столь интенсивных! События понеслись вскачь с места в карьер, пену роняя и удила закусивши, — словно бы перцу им под хвост сыпанули. Предварить же себя приметами и намёками события не потрудились: ничто не обещало столь бешеной скачки! Разве гороскопы — но если и были гороскопы составлены, героев наших с ними не ознакомили. Впрочем, посетовать на эдакую несправедливость никому и в голову не пришло. За недостатком времени; а ведь озаботься Андрей Карцев причинами возникновения перца под событийным хвостом, вполне возможно, что… Но ни о чём подобном в те дни он не задумался ни разу.

Тем более в среду вечером. Замученный похмельем, Андрей ничего подозрительного в поведении возлюбленной не заметил, а ставши обладателем фантастического оружия, и вовсе про Ольгу забыл. Способен оказался только глупо хихикать, прикидывая степень своего родства со знаменитым джедаем. Да и правду сказать, господа, кто на его месте вёл бы себя иначе?

Так что сгубивший пирата зелёный змий оказался Ольге на руку — звезда наша и в самом деле была смертельно занята. Весь вечер, не покладая рук и не снимая наушников, она готовила уроки и к полуночи справилась даже с геометрией. Флюк трудился тоже: суетился вокруг, подавал карандаши, перелистывал страницы в учебниках, подсказывал, заглядывая в словарик, латинские слова — мешал, словом, страшно, но Ольга терпела, памятуя о предстоящем ночном полёте.

Да, магнитофоном для снов Флюка назвать было трудно. Живой он был — дальше некуда, и произведённая регулировка ничуть не улучшила его характер, скорей уж подпортила! Обведя лохов-магов вокруг кисточки хвоста, тигр возгордился собою несказанно и хозяйкины планы на ночь принял поначалу в штыки, оскорблённый утерей пальмы первенства. "Никуда не пойду, — упирался он, — пока не скажешь зачем! Ничего себе, мряф! Ещё меня авантюристом обзывала!.."

Пришлось объясняться, хотя Ольге совершенно не улыбалось вмешивать кого бы то ни было — даже и Флюка! — в грядущее приключение, навязанное ей чертовски грубо и бесцеремонно.

А было так: придя прошлым вечером со свидания, Ольга обнаружила на столе записку. Судя по почерку, автором записки являлся тот самый козёл, предложивший им с Андреем свалить из города. Правда, обращаясь к пирату, он был полюбезнее, а вот с Ольгой обошёлся без изворотливых пассажей. Записка содержала краткое повеление явиться следующей ночью на переговоры — одной и без оружия. Стрелку, то есть, набил. "Ладно, козёл, будет тебе стрелка, — решила Ольга, — я и сама не прочь с тобой, уродом тряпочным, пообщаться. Но тигра придётся взять — уж извините! Из общаги-то ночью выход один — через окошко. Не отпрашиваться же мне у куратора, в самом деле?!"

Покончив с уроками, Ольга в точности повторила действия пирата: потушила свет и смастерила на постели накрытую с головой спящую себя. Вышло недурно. Ольга распахнула окно, а тигр залез в кресло и мрачно сказал:

— Заклинашку сама придумывай.

— Флюк, а на стуле нельзя? Он всё-таки меньше, спрятать легче. Мне же только спуститься, дальше я сама пойду, а то вдруг заметят!

— Ты что! — завёлся Флюк. — А мало ли что у вас тут в саду! Не разрешают же вам, сама же говорила!

— Ну, Флюк! Если с тобой заметят, тогда что? Все по саду ходят, ничего со мной не случится! А какую надо заклинашку?

— В тему, — буркнул Флюк, обнюхивая стул. — И в рифму.

— Дурацкие подлокотники, — пожаловалась Ольга, усаживаясь. — Верхом бы удобнее. Жалко, метлы нет!..

— А ты сидеть на ней пробовала? — ехидно спросил Флюк.

— Седло можно приспособить, — мечтательно сказала Ольга и прикрыла глаза, рисуя себе полёт над ночным городом. Грива волос за плечами…

— Заклинашку давай, — напомнил Флюк, забираясь к ней на коленки.

— Ты только поаккуратней! — попросила Ольга. — Слышишь? Вниз — и всё! Э-э… стульчик, стульчик! Не робей! Вниз неси нас поскорей! О! Словно Сивка, словно Бурка, словно Вещая Каурка! Ой!..

Стул плавно вылетел в окошко и осторожно приземлился у самой стеночки общаги.

— Молодец! — шёпотом похвалила Ольга.

— Я-то? — хмыкнул Флюк. — Бестолковая ты, мряф!.. Пошли.

— Может, ты не пойдёшь? Я стул вот в кусты затащу, а ты на нём поспишь пока.

— Щаз! — окрысился Флюк. — Хитрая какая! А охранять тебя кто будет? Прошлый раз вот чего бы без меня делала?! Научишься колдовать как следует, тогда и будешь одна гулять!

Спрятав стул (с оглядками и всевозможными предосторожностями), они почти бегом добрались до гимназийской ограды. Флюк вскарабкался наверх, уселся у домика с фонарём и принялся командовать и советовать, хотя замысловатое переплетение прутьев решётки труда для перелаза не составляло.

Усадив тигра на плечо, Ольга обогнула универмаг, пересекла проезжую часть (чтобы не рисоваться под окнами мальчишечьей общаги) и пошла по проспекту. Можно было бы и срезать дорогу, отправившись дворами, но времени оставалось ещё целых полчаса (неизвестно до чего!), а ночь была тиха и прекрасна.

В кайф оказалось вот так идти — по безлюдному ночному городу, свободной и в кроссовках! Стоит, пожалуй, иногда выбираться — можно даже с Андрюшкой… Луна, тишина, пират роз на клумбе надерёт… В руках букет, у плеча возлюбленный мужчина — кайф!..

Но сегодня розы остались нетронутыми, а на плече сидел тигр и, помехою мечтам, распевал вполголоса песню. Ольга прислушалась: песня была та ещё! Боевая была песня.

— За четвёртой полночью озверею полностью… звёзды вылезут на небо, изо рта клыки!.. Я хвост распушу, мряф-мряф! Злобно землю укушу, мряф-мряф! И накинусь на врага, как голодная блоха!.. Ау-у!! — подвывал Флюк, и Ольга дёрнула его за кисточку на хвосте.

— Что это ты за кошмарики поёшь?

— Готовлюсь, — сказал Флюк. — На такой мутабор идём! Мряф, из стали коготки, убегайте, дураки!.. Может, драться придётся! Вот повяжут сейчас — и привет, мряф! Сама в западню лезешь!

— Флюк, только ты не лезь никуда! Если что, я вот кнопку нажму! — Ольга показала тигру гимназийский мобильник (мобильник висел на шнурке у неё на шее).

— Выпорют, — сказал тигр.

— Зато не съедят.

— А может, это твой куратор и есть!

— Да нет, — убеждённо сказала Ольга. Олег Витальевич в этой роли ей не представлялся. Особенно после башни. Демуров ещё куда ни шло… — Нет, это не он! Да может, и вовсе не препод…

— Таинственная история! — с удовольствием сказал Флюк. — Люблю!

В беседе они дошли до "Спутника" и свернули ко Дворцу пионеров. Минуя статую школьника, Ольга покосилась на постамент: статуя ей не нравилась. Было в ней что-то на редкость неприятное — вот только что?.. Каменный школьник на косой взгляд, по счастью, не среагировал, стоял себе и противно улыбался: "Иди, дура, иди!"

Конечно, дура; Ольга прекрасно это понимала, но что прикажете делать? По крайней мере, хоть что-то она узнает! Хоть что ему нужно! Сумму выкупа, к примеру…

Около Дворца тигр спрыгнул на землю и бесшумно нырнул в кусты. Так, по отдельности, они добрались до крутого спуска на дачи, до Пионерской горки. Той самой, где много лет назад (и в другом мире) Лёшка Гаранин потерял зимой свой талисман.

Выйдя на горку, Ольга остановилась и, скрестив на груди руки, зажала в правой мобильник. От решётки ограды отделилась тёмная фигура и шагнула ей навстречу. Предполагаемый враг очевидно рассчитывал напугать с первого взгляда и, заметив, что Ольга замерла и челюсть отвесила, громыхнул громовым смешком.

Вид врага действительно способен был повергнуть в ужас кого угодно — кроме, разумеется, юной гимназистки, рождённой в конце двадцатого века и поимевшей удовольствие прогуляться в ночи по окрестным степям.

Враг был высок. Враг был внушителен. Чертовски эффектно смотрелись на нём плащ до пяток и маска до губ. Враг был — вылитый Зорро.

— Класс, — искренне сказала Ольга, ожидавшая вампиров и гоблинов.

— Не впечатляет? — спросил враг.

— Мне больше Киану Ривз нравится, — сказала Ольга. — В фильме "Матрица", вы, наверное, не видели… Но Бандерас тоже ничего. Только к вашему прикиду маска другая нужна.

— Вы, сударыня, однако, наглая девица, — сказал враг.

— Вы мне тоже не нравитесь. Говорите, чего хотели, а то мне вставать рано.

— Груба и распущена, — задумчиво продолжил враг. — И вот же всегда я полагал, что хвалёные гимназийские манеры из-под палки только и великолепны. Что, милая барышня, учителя ваши совсем мышей не ловят? Или с вами случай особый? Извольте-ка реверанс!

Ольга взялась пальчиками за полы куртки и чуть-чуть согнула в коленках ноги.

— Так сойдёт? В гимназии не насмотрелись, что ли?

— Я? В гимназии? — переспросил враг и рассмеялся — нормальным человеческим смехом.

— А можно подумать, вы не там работаете! Маску вон натянули, чтобы я не узнала!

— И не думал даже! — возразил враг. — Недооцениваете, дорогуша!

Он развёл руками, и Ольга увидела перед собой Олега Витальевича. Куратор, сказавши "Оп!", превратился во фрау Бэрр и сдвинул на затылок шляпку.

— Дошло? — спросила бабуля. — Или ещё кого изобразить?

— Карлсона, — сказала Ольга. — Всю жизнь мечтала вживую увидеть.

— В театре я тоже не тружусь, — сказал враг, возвращая себе обличье Зорро. Рядом с ним появилось кресло, и враг уселся, закинув ногу на ногу. Полы плаща разошлись; под плащом у врага оказались джинсы и массивные ботинки-берцы.

— Всё ясно, вы из цирка, — сказала Ольга. — Почём билетики, дяденька?

— В партер-то дорого, — сказал враг. — А вы, душенька, именно в партере обретаетесь. И уходить не желаете. Стало быть, оплачивать надо. Вашему товарищу я уже пытался втолковать, где бесплатный сыр водится…

— Андрею? — перебила его Ольга. — Когда это?

— Ах, вы не в курсе? И отметинку мою не видали? — Враг коснулся маски. — Или юноша сказал, что побрился неловко?

— Так это вы?..

— Так это я, — покивал враг. — Хотел было голову откусить дурачку, да передумал. Ведь у меня есть сладкий кусочек для двоих славненьких гимназистиков! Может, пользу какую извлеку, как вам кажется, барышня? У нас товар, у вас купец.

Сладкий кусочек! Ах ты сука позорная!..

— Где он?!

— Товар-то? Да цело сокровище ваше, — уверил враг. — Тоже, знаете, вёл себя отвратительно. Но любовь слепа, сударыня, верно? Смотрю я, как напарник ваш о дружке печётся, и просто рыдаю от умиления. Кто бы мог подумать!.. Или денег задолжал, признайтесь?

— Задолжал, — сказала Ольга. — Немерено должен. И Андрею, и мне.

— Оу, — сказал враг. — А вас, барышня, не учили, что лгать стыдно? Я, видите ли, недурно осведомлён, что именно должен вам Лёша Гаранин.

Враг поднялся с кресла и подошёл к Ольге. Ольга стиснула мобильник ещё крепче, но не отступила.

— Ведь это ваш обоже бескорыстно в дерьмо лезет, — сказал враг. — Во имя, так сказать, вечной дружбы. А вот у вас-то, драгоценная моя, тут интерес другой. Вы, полагаю, за собственную шкурку опасаетесь.

Враг протянул руку (рука была в огромной перчатке) и приподнял Ольгин подбородок. Ольга дёрнулась, но враг схватил её за плечо.

— Шкурный, стало быть, интерес, — сказал враг. — А раз уж мы выяснили суть вашего интереса, приступим к основной части беседы. Не возражаете?

Ольга попыталась вывернуться, но враг толкнул её в кресло и, нагнувшись, взялся за подлокотники.

— Сидеть! — прикрикнул он. Маска оказалась совсем близко, в прорезях блеснули глаза, и Ольга, наконец, испугалась, вжалась в спинку и — гори оно всё! — зашарила пальцем по мобильнику в поисках кнопки. Враг тут же выхватил у неё мобильник, сорвал со шнурка и бросил себе за спину.

— Отдайте!

— Попозже. Учителям твоим шеи свернуть я всегда успею.

— Что вы от меня хотите?!

— Неверный вопрос. У меня уже всё есть. Это ты чего-то хочешь, рыбка моя. И наживку скушать, и с крючка соскочить. Что, понравилось в гимназии? Кормят сладко, лупят редко?

— Понравилось! Вам-то что?!

— Поздравляю тебя. Значит, будем оплачивать. Будем или нет? Ах, ты!..

Грязно выругавшись, враг подскочил, чуть не опрокинув кресло, и прыгнул к обрыву. У обрыва мелькнула рыжая молния, но враг оказался быстрее и поймал молнию за шкирку.

— Соглядатай? — спросил он, потрясая трофеем. — Телохранитель?

Флюк, извернувшись, вцепился зубами и когтями в державшую его руку, и Ольга сорвалась ему на помощь, но врезалась носом в подставленную перчатку — в железку какую-то! — и упала мимо кресла. Из носа немедленно потекла кровь, Ольга зажала нос и запрокинула лицо. Враг, не обращая на неё внимания, перехватил Флюка за хвост и поднёс к маске.

— И что это у нас тут? Ах, вон какая штучка… А ну, цыть! Хвост оторвать или сам угомонишься? Чуть ногу не прокусил!

— Отпустите его! — попросила Ольга. — Флюк, перестань!

Враг кинул ей тигра, и Ольга крепко прижала к себе неудавшегося защитника. Флюк вырываться не стал, но вздыбил шерсть и рычал тихонько, корча врагу рожи. Враг развернул кресло и уселся так, что Ольга оказалась у него между ботинками.

— Короче так, радость моя. Хочешь сберечь шкурку — придётся на меня поработать. Согласна?

— Обманет! — завопил Флюк. — Съест! Где наш Лёха, говори, урод! Сожрал уже?!

— Заткни его, — потребовал враг.

— Не сожрал, Флюк, — сказала Ольга. — Если бы сожрал, я бы… я бы знала. Говорите, что я должна делать.

— Ты вышивать умеешь? — спросил враг. — Крестиком?

Перелёт был быстр и неприятен: повиснув вниз головой у врага на плече, Ольга зажимала кровоточащий нос и тихо ревела, будучи твёрдо уверенной, что в гимназию ей уже не вернуться. Не менее отвратительным вышло и приземление: сброшенная безо всяких церемоний, Ольга шлёпнулась в мокрое, холодное и мягкое. Снег!..

Снег был повсюду. В пустынной бесконечности за спиной, в жидкой рощице сбоку, на обрыве (а они снова были на обрыве), на спуске вниз, к огромному озеру, на высоких холмах, озеро окружавших. И был белый день. Мороз и солнце, день чудесный… Ольга вытерла снегом нос, встала и сунула подмышки замёрзшие руки. Враг обнаружился в нескольких шагах — стоял к ней спиной, взирал на озеро. Можно было врага толкнуть вниз — не то чтобы это чему помогло, а так, для морального удовлетворения. Но подойдя ближе, Ольга и думать об удовлетворении забыла.

Представший взору пейзаж вполне мог свести с ума художников-сюрреалистов. Озеро схвачено льдом, а лёд — весь — расчерчен на квадратики, словно приготовлен для какой-то странной игры. Внизу, под обрывом, лежали на берегу плоские камни, а на камнях — охапки ярких разноцветных тряпок.

Налюбовавшись пейзажем, враг схватил Ольгу за руку и поволок по скользкому склону; несколько раз она теряла равновесие, но враг упасть не дал — правда, чуть руку из плеча не выдернул.

Тряпки при ближайшем рассмотрении оказались верёвками — толстыми и короткими, всех цветов, аж в глазах зарябило. Ольга ущипнула себя за ногу и зашипела от боли. Не сон. Ужасно жалко, но нет. "Спасибо, Алексей Николаевич, дорогой мой Белый Кролик, за такую обалденную сказочку, — думала Ольга, дыша в сложенные ладони и слушая пояснения свихнувшегося мага. — Ведь и не расскажешь никому — ведь не поверит же никто!.."

Враг, сдёрнув с ближнего камня несколько жёлтых верёвок и ступив на лёд, обучал Ольгу азам предстоящей ей работы. Работа была нетрудная. Квадратики на льду имели по углам дырочки, и в дырочки следовало просовывать концы верёвок, чтобы верёвки легли крестиком. "Вот так вышивка, — ошеломлённо думала Ольга, кивая в знак полного понимания. — Завязывать подо льдом не надо, нет?" Вопросов она, разумеется, вслух не задавала, опасаясь подать психу лишнюю идейку. Мог ведь и иглу притащить, грех жаловаться…

Квадратики были довольно мелкие — где-то метр на метр. Дабы не ошибиться в цвете верёвок, были на квадратиках выцарапаны в середине наименования цветов: сиреневый там, зелёный и так далее. В конечном итоге — ежели смотреть с высоты птичьего полёта — и впрямь получится вышивка. Этакий ледяной гобеленчик… "Вот только вышивать я тут буду месяца два, не меньше, — прикинула Ольга, — а вообще-то вряд ли, замёрзну насмерть нынче же к вечеру…"

Скоро выяснилось, что враг позаботился и об этом. На одном из камней обнаружились отороченные мехом белые валенки и красный пуховик с капюшоном. В кармане пуховика были варежки — пуховые, мягонькие, сразу согревшие руки.

Закончив инструктаж, враг присел на камушек, вытянул ноги и добыл из кармана пачку папирос.

— Дайте закурить, — попросила его Ольга. Враг дал, и она устроилась на соседнем камне, подложив под себя валенки и кутаясь в необъятный пуховик. Папироса была мятая, чуть не наполовину высыпанная. Тоже — волшебник…

— Вы хоть еды мне принесите, — сказала она.

— Не проголодаешься за пару часов, — сказал враг.

— Я за пару часов не успею всё сделать, — кротко сказала Ольга. — Если вы поможете хоть немножко…

Обалденное было бы зрелище — вдвоём засовывать верёвочки в дырки… Очень колоритно бы вышло: враг, пыхающий "беломориной", и она, в валенках и пуховике ниже колена. Зорро и гномик в трудах на благо цивилизации.

— Работать будешь по воскресеньям, — сказал враг. — Скажем, с десяти до двух. Подойдёт?

— Да, конечно, — согласилась Ольга. — А жить я где буду? Тут, на бережку?

— Я вас умоляю!.. — сказал враг. — В воскресенье придёшь… М-м… Придёшь в эту высотку, что первая от проспекта, около гимназии вашей.

— В тринадцатиэтажку, что ли?

— Да, в неё. Зайдёшь в лифт, нажмёшь шестой этаж. Ровно в десять утра. Поняла?

— Поняла.

— Умница, — сказал враг и выбросил бычок. — Теперь обговорим остальные твои обязанности.

— У меня ещё почерк хороший, — сказала Ольга. — Ничего переписать не надо? Или полы помыть?

— Полы? — задумчиво спросил враг. — Да нет. Полы не надо. А вот в гимназии ты мне пригодишься. Понимаешь, тошнит меня от твоих учителей. Хочу я их соусом полить для аппетита. И есть у меня, зайка, один недурной рецепт. С твоей помощью, пожалуй, дело у нас пойдёт.

И он изложил рецепт — коротко и чётко.

— Да вы что? — Ольга вскочила с камушка. — Вы что?! Не буду я ничего такого делать!

— Барышня, а барышня, — сказал враг. — А позвольте полюбопытствовать: к напарнику вашему вы тоже шкурный интерес имеете? Его безопасность мы вроде ещё не обсуждали.

— Это же шантаж!

— Разумеется, шантаж, — согласился враг. — А ты как хотела?

— Да вы просто…

— Радость моя, — сказал враг. — Тут спорить не о чем. Чего ты так взвилась-то? Я ж не прошу тебя динамит по учительским квартирам разложить.

— Лучше бы динамит, — мрачно сказала Ольга.

— Думаешь?

— Я ничего не думаю. Отправьте меня домой, пожалуйста.

— Домой куда? — поинтересовался враг. — К маме? Да без проблем.

— В гимназию! — закричала Ольга. — К маме мне не надо! Псих дурацкий!..

— Пока ещё нет. Дурацким психом, барышня, я становлюсь, когда к гимназийским магам просачивается касающаяся меня информация. Крушу всё подряд, самому страшно делается. Веришь?

— Да, — сказала Ольга, отступая от нависшей над ней маски. Зорро, как бы не так! Если только в другой роли. Есть у Бандераса такая классная роль — в фильме "Интервью с вампиром"…

— Славно. Это вселяет надежду, что Лёша Гаранин останется жив. Я, знаешь ли, успел к нему привязаться.

— Я поняла.

— И не огорчайся так, зайка, — посоветовал враг. — Вырастешь и отомстишь. Делов-то…

Тут бы ей и заплакать опять, но она не заплакала. А с неба повалил снег, покрывая белой шубкой верёвки. Прослушав инструкции и получив ингредиенты, Ольга подставила под снег ладонь.

— Позвольте мне поговорить… с Алексеем, — сказала она. — Пожалуйста. Я вас очень прошу…

И стало темно; а в руки прыгнуло тёплое и пушистое.

— Ольга! — завопил Флюк. — Ольга!!..

Снег на ладони растаял; Флюк спрашивал что-то, мурлыкал, тыкался мордочкой в растрёпанные волосы, а она смотрела на оставшееся от рандеву кресло, на ночь, на Дворец пионеров и молчала. В зелёном свете луны Дворец был — словно сказочный замок, и сказочный тигр вылизывал шершавым языком нос и щёки… Ольга осторожно опустила тигра и, примерившись, толкнула кресло. Кресло покатилось вниз легко и шумно, и Ольга швырнула вслед креслу камнем.

— Ты чего? — спросил Флюк. — Ольга! Он чего с тобой сделал?..

— Ничего, — сказала Ольга. — Знаешь, Флюк, я, наверное, буду ведьмой. Злой такой, знаешь. Настоящей.

— У тебя не получится, — сказал Флюк и потёрся об Ольгины ноги. — Ты у меня хорошая.

— Получится, Флюк, — сказала Ольга. — Вот посмотришь.

Домой! Домой — в волшебное убежище, к добрым волшебникам, строгим, но добрым, — как в голову только пришло, что они способны на мерзости!

Всю дорогу до гимназии она почти бежала, а добежав, быстро перелезла через ограду и уселась на парапет ограды, прижавшись к решётке лбом.

Сквозь холодные прутья решётки тянулись сосны, мягкими, совсем не колючими ветками ласкали щёки, бормоча что-то утешительное. За соснами было оно — волшебное убежище. Дом и приют. Неприступная крепость, семью рвами окружённая, тринадцатью драконами охраняемая, сотней защитных полей огороженная. Рвы, поля и драконы безотказно пропускали драгоценную обитательницу крепости, сокровище неоценимое, талантливую воспитанницу и любимое дитя — гимназистку Ольгу Заворскую. Хозяева убежища стояли на страже её интересов, готовые в любой момент защитить, накормить и спать уложить. Доверяли, короче, Ольге Заворской, как самим себе, лохи несчастные.

По всему по этому драгоценной воспитаннице следовало бежать отсюда сломя голову и рюкзачка не собравши. В пустоши бежать, в степи, где уж конечно никто теперь её, новоявленную террористку, не обидит — напротив! Примут за свою, угостят тухлыми жабками и соответствующим напитком. Кровь сухая, концентрированная, двадцатипроцентная, разводить на полтора литра.

А ежели не бежать — так постучать в окошко на первом этаже учительского коттеджа, разбудить Олега Витальевича и всё ему рассказать. И, разумеется, господа маги сумеют справиться с одним-единственным психопатом, подрядившим Ольгу Заворскую на работу. Им, господам магам, это — раз плюнуть. А Ольга Заворская будет с чувством исполненного долга рукоплескать победителям. То есть, если психопат не успеет быстренько прирезать Белого Кролика Лёшеньку, залог её драгоценной шкурки… А он успеет, дело нехитрое. И тогда рукоплескать придётся Андрею Карцеву — в гордом одиночестве. Хотя вряд ли и он доживёт до дня победы. И как всё это славно! Так славно!..

Террористка шмыгнула носом и оторвалась от решётки.

— Хочешь, я за стулом сбегаю? — спросил Флюк. Он сидел рядышком, положив морду ей на коленки. — Я мигом!

Ольга помотала головой и полезла через ограду, всерьёз мечтая об оборотнях и привидениях.

Не повезло. Гимназийский сад и не думал являть ей страшные чудеса и перевоплощения. Тишина, уют и покой царили в саду; ласково шелестели деревья, а над деревьями торчала четырёхскатная крыша учебного корпуса. С крыши поднимался в звёздное небо дымок — не иначе кто-то из преподов, разведя в камине огонь, читал большую толстую книгу, ни сном ни духом не ведая о грядущих неприятностях…

"Я привыкла, — с ужасом думала Ольга, медленно бредя по саду, — я уже привыкла!.."

"Кормят сладко, лупят редко"? Да — именно! и что?! Недовольства, претензии и горести по поводу гимназийского быта предстали вдруг в совершенно ином свете — глупыми и ничтожными. Даже приятно было из-за них страдать — в уюте, в наушниках и с чистой совестью. Кошмарные, ясно, мысли, оскорбительные даже! Но куда кошмарнее оказалось воображать последствия предстоящего террористического акта. Ведь если узнают — наказанием не обойтись, выкинут сразу и объясниться не дадут, и правильно!..

Флюк лежал воротничком на плечах, сочувственно сопел, и Ольга была ему очень благодарна за присутствие и сочувствие. Но Флюк был маленький — младший, а хотелось уткнуться носом в широкое плечо — просто так, ничего не рассказывая… Но не в мамино. Нет.

Она остановилась в аллейке напротив мальчишечьей общаги и отсчитала окна на третьем этаже. Четвёртое справа, распахнуто настежь. В окне горел свет. Хорошо ему — зубрит себе…

— Флюк, — сказала она. — А ты можешь к Андрею в окно залезть?

— Да я могу, — сказал тигр. — Но он же перепугается, мряф!

— Я ему рассказывала про тебя. Не хочу я домой идти. Всё равно не усну.

— Ладно, — сказал Флюк. Он был непривычно мил и безотказен. — Приведу.

Устроившись под деревом, Ольга смотрела на окошко не отрывая глаз, но Флюка так и не увидела. Минут через пятнадцать свет потух. В окошке показался пират, ухватившись за виноградную лозу, слез с подоконника и довольно ловко добрался до земли.

— Идёт твоя радость, — сказал Флюк, спрыгнув с дерева. — Он тебе и не поверил вовсе. Испуга-ался меня — жуть!

Тут перед Ольгой возник пират — босой и взъерошенный.

— Ну, вы даёте! — сказал пират. — Так он что, настоящий?!

— Хочешь, укушу?! — оскорблённо спросил Флюк.

— Предупреждать надо! Если б я заорал от неожиданности?

— Так ты и заорал, — заметил Флюк.

— Я предупреждала, — сказала Ольга. Ей стало чуточку повеселее — пират имел чертовски обалделый вид.

— Вот дела! — сказал он, устраиваясь рядом. — Напугают среди ночи… Ольга? Ты что? Что-нибудь…

— Я крайне корректно к тебе подошёл! Мряф!

— Уж корректно! — Андрей покачал головой.

— Ольга, можно я его укушу? — спросил Флюк.

— Не надо, — сказала Ольга и, обхватив пирата за шею, изо всех сил к нему прижалась. Пират немедленно её обнял и спросил снова:

— Что случилось?

— Ничего. Соскучилась.

— А-а, — сказал Андрей.

— Она всю ночь страдала, — подтвердил Флюк. — Только про тебя и говорила. Свет, мол, белый не мил без моего Андрюшеньки, хоть бы глазком на любимого глянуть. Ну, думаю, надо идти, а она тогда и говорит…

— Слушай, рыжая ты бестия! Может, пойдёшь теперь погуляешь? — спросил пират.

— Я тигр! — сказал Флюк. — Сам ты бестия! Чего моя Ольга в тебе нашла, ума не приложу.

— Я тебя, между прочим, из башни спасал, — напомнил Андрей.

— Спасал он! Да удержать не смог! Я все лапы себе отшиб, когда ты навернулся!

— Флюк! — сказала Ольга. — Ну пожалуйста!

— Хорошо! Ладно! Погуляю, на шухере постою! А вы целуйтесь себе, голубочки! — Флюк, задравши хвост, пошёл к изгороди и, не оборачиваясь, добавил: — А ещё раз обзовёт — укушу!

— Подслушивать будет, — сказал пират, проводив взглядом рыжего негодника.

— Будет, — сказала Ольга.

— А совет он дельный дал, да?.. Боюсь только, барышня не целоваться ко мне пришла.

— Не называй меня так, — попросила Ольга.

— Звезда моя. А у звезды моей всё в порядке?

— Ты прямо как психоаналитик! "Не снился ли вам жёлтый банан на блюде красных манго?" Снился, доктор!

— Мне снилась ты, — сказал Андрей. — Что мы… — И он замолчал.

— Ты же не спал. У тебя свет горел, я потому Флюка и послала.

— Ага, горел… Ваш покорный слуга постигал науки и позорно приснул, носом в физику… И тут эта морда!.. А ты сразу ко мне или гуляла? Тут вообще-то не стоит гулять. Я вот прошлой ночью… — И он опять замолчал.

— Что — прошлой ночью?

— Да мы с Никитой бродили тут… Пейзаж был такой… странный…

— Знаешь, — сказала Ольга, — а я бы здесь осталась… На все четыре года.

— Значит, останемся.

— А получится?

— Если только не умрём от своей латыни… Знаешь такую песню? "На французской стороне, на чужой планете предстоит учиться мне в университете"[12]… Ольга?

— Я засыпаю, — пожаловалась она. — Совсем ведь спать не хотела!

— Тогда пошли потихонечку? Я тебя провожу. Вот выспаться бы и всю ночь погулять, да?

— Ага… Андрюш… А если бы… А вот если меня исключат?

— Да за что?

— Ну за что-нибудь. Ты тогда…

— Я тогда тоже уйду. Как же я без тебя? Мы же договорились — десять детей…

До девчоночьей общаги они добирались почти час, и за этот час Ольга успела смириться с неизбежным и убедить себя, что ничего страшного в замысле врага на самом деле нет. Так, злая, но безобидная шутка. Не динамит же, в самом-то деле!..

Ужасы таяли, словно мороженое на жаре, рядом с Андреем Карцевым, и никто не помешал Ольге наслаждаться обществом своего личного рыцаря. Не возникали на небесах странные светила, не выли в кустах монстры, не попадался на пути Витька Бельский с фонариком, и даже Флюк великодушно оставил хозяйку наедине с пиратом — они нашли тигра мирно спящим на запрятанном в кустах стуле.

Но один свидетель Ольгиных приключений всё же имелся. Ему мало что удалось услышать — подходить очень уж близко он не осмелился и потому остался незамеченным для всех участников событий. Свидетель этот, собственно, взял на себя обязанности телохранителя — и никак не ожидал, что они окажутся столь неподъёмны. Не передать словами, что ему пришлось пережить, когда здоровый дядька (похожий на Зорро в исполнении Антонио Бандераса и потому особых тревог поначалу не вызвавший) унёс Ольгу в небо, перекинув через плечо как мешок сахара!

Но зато свидетель всё видел, а это не так уж мало, ведь верно?

Никита Делик выбрал себе профессию ещё в раннем детстве.

С детством ему повезло — иначе, чем Андрею, но Никита считал, что повезло очень. Хронический бронхит, не позволив посещать садик, вынудил сидеть дома, дожидаясь прихода родителей с работы. Живущих поблизости бабушек не имелось, а двоюродные братья-сёстры и прочие родственники одиночеству мешали редко. Дабы обезопасить оставляемое без присмотра дитя, мама выключала из сети все электроприборы, а из телевизора даже вытаскивала предохранитель. В компенсацию за телевизор Никиту заваливали игрушками и конструкторами. Но игрушки и конструкторы информации о внешнем мире не давали; пришлось осваивать азбуку. В четырёхлетнем возрасте Никита читал уже бегло и быстро благодаря не столько высокому интеллекту, сколько скуке долгих часов в запертой на три замка квартире.

К восьми годам он перечитал огромное количество детской литературы и перешёл на взрослые книжки. Книжек в доме было много — необозримые горы папиной космической фантастики, мамины романы (не любовные — мама была выпускницей филфака) и практически все выпущенные в семидесятых годах собрания сочинений классиков (дедово наследство). К фантастике Никита отнёсся с пренебрежением, Кортасар и Сэлинджер его заворожили, но остались за гранью понимания, а первым из классиков попался Конан Дойль. Это был знак судьбы, определивший профессиональные склонности крохотного поклонника Шерлока Холмса раз и навсегда.

Никита Делик собирался стать сыщиком: не адвокатом, не следователем — именно сыщиком, причём частным. Увлекали его не кровавые убийства и не романтика профессии, а сам процесс расследования; он тщательно изучал все добытые пособия по криминалистике — и учебные, и художественные. Классическим детективом (с ненужными на Никитин взгляд отклонениями) воспринял "Братьев Карамазовых" Достоевского, рукоплескал комиссару Мэгре и Эрасту Фандорину. Не были обойдены вниманием Чейз и Макбейн, Маринина и Кивинов, да и все детективщики без исключений — кого ни назови.

Но только открыв для себя жанр магического детектива, Никита понял, для чего он создан. Магия поднимала возможности и сыщика, и преступника на необозримые высоты; Никите явилась Мечта — великая и безнадёжная.

На исходе восьмого класса ему дали почитать Макса Фрая. Фрай поверг будущего сыщика в бешеный восторг и невыразимую тоску. Два месяца летних каникул Никита самозабвенно играл сам с собою в Тайный Сыск.

Август застал его в образе сэра Кофы: закутавшись в воображаемый плащ-невидимку, Никита преследовал по дороге в хлебный ларёк подозрительного типа. Тип помахивал тросточкой и одет был как депутат — это в жару-то! Великий Магистр Ордена Жёлтой Совы, не меньше, и замышлял, конечно, дурное. Катаклизмы, долженствующие разрушить город, к примеру. Выдумывая катаклизмы, Никита увлёкся так, что некоторое время шёл за типом, не замечая отсутствия домов вокруг и асфальта под шлёпками. Сам сыщик, впрочем, тоже не был замечен — не то чтобы из-за выдающихся способностей (хотя способности как раз имели место), а просто в голову не пришло.

И преследователь, и преследуемый опомнились одновременно. Тип встал столбом и обернулся аккурат, когда сыщик, остановившись тоже и позабыв о конспирации, с великим удивлением обозревал окрестности, почёсывая исколотые высокой травой голые ноги. В окрестностях обнаружился лес, а на тропинке стоял, склонивши набок голову и опёршись на тросточку… ну, может, и не магистр…

— А вы из какого Ордена? — восхищённо спросил Никита. Сэр Шелтон, отродясь в подобных организациях не состоявший, испытал не меньшее восхищение увязавшимся за ним веснушчатым чудом. Никак не выказав восторги внешне, он сделал чуду поистине роскошный подарок — доставил его в гимназию.

Выяснив, что ни о каких Орденах (а тем более о поступлении на работу в Тайный Сыск) и речи не идёт, Никита, отдадим должное, не был сильно разочарован. В силу развернувшихся перспектив Мечта его могла теперь реализоваться в действительности. Правда, несколькими годами позже… Но и Шерлок Холмс стал великим детективом не в пелёнках! Так что Никита Делик был счастливым человеком — настолько счастливым, что, в отличие от многих сокурсников, к гимназии не имел ни малейших претензий. Напротив! Благодарность его не имела границ; а подружившись с Андреем Карцевым, Никита получил возможность проверить свои розыскные таланты в деле, и это было более чем великолепно! Поначалу.

При ближайшем рассмотрении дело оказалось опасным и явно не по плечу: несмотря на свои четырнадцать лет, Никита вполне реально оценивал ситуацию. Но идти на попятную он не собирался.

Он просто не мог остаться в стороне — ни с профессиональной, ни с личной точки зрения. Проблемы Андрея Карцева несомненно пахли криминалом. Это раз, как говорил Эраст Фандорин. И Андрей Карцев был Никите другом — очень хорошим другом! Это было — два.

А третьим (стыдно признаться, но, наверное, самым главным) было то, что нашему сыщику наконец-то подвернулось настоящее расследование.

Дело именовалось "Операцией "Чёрный Дракон", не почему-нибудь, а так, из красоты звучания, и сведений о деле Никита собрал достаточно — выше крыши, можно сказать. Неладное он почуял, узнав, что Андрей и Ольга земляки: небывалое для гимназии совпадение. Да и вели они оба себя более чем странно, особенно Андрей, который первые дни не на чудеса реагировал, раскрывши рот, а со тщанием разглядывал братьев-гимназистов — словно кого-то искал. А за красивым личиком и немереным гонором Ольги пряталось напряжение — сильнейшее и постоянное! Явно напугана — но чем? Чего можно бояться здесь, в окружении магов?..

Конечно, странного народа в гимназии хватало — о, сколько угодно! Но странности гимназистов были, так сказать, интровертивные, внутренние, ни с чем не связанные, вполне подобающие будущим магам. И, к сожалению, ни в коем случае не криминальные.

Никита был недурным психологом, соображал очень быстро, наблюдательность имел фантастическую, а чутьё — так просто собачье.

Историю с монстром он знал — не всю, конечно, но процентов на восемьдесят. Воспользовавшись тем, что преподаватели полностью сосредоточились на Карцеве, подслушивал в коридоре, был такой грех. Потом случилась башня — и тут уж грехом стало бы не озаботиться происходящим.

Работа телохранителем, хоть и не входила в планы, принесла нежданную удачу: отделив в рассказе пьяного Андрея конфеты от фантиков, Никита перевернул, наконец, лежащие кверху рубашками карты. Пасьянс сошёлся: можно и даже нужно было теперь браться за расследование. Но клиенты вели себя крайне неосторожно, а возможности нанять им охрану не имелось. И ладно — убьём двух зайцев сразу.

Заинтересовавшись после Андреевых откровений игрушечным тигрёнком, на следующую же ночь Никита засел под Ольгиным окном. Чуть не уснул, но при виде вылетающего из окна стула сон пропал бесследно. Как и Карцев, Никита во Флюкову разумность не поверил. Оказалось — правда, и правда эта Никиту слегка утешила: всё-таки не в одного девчонка разгуливает. Хоть и слабая защита, а лучше, чем ничего. Да и потом, если это рыжее невероятие способно на мебели летать, может, от него и другой толк есть?

Но на странном свидании тигр показал себя не с лучшей стороны — защищал-то рьяно, только без пользы. И в полёт его не взяли. Целый час (показавшийся сутками) тигр и Никита в ужасе рвали на себе шерсть и волосы — тигр непосредственно на месте происшествия, Никита — в кустах за оградой. Далеко за оградой и нещадно самого себя оскорбляя — раз за то, что не в силах был помочь (так не ожидал ведь даже! но всё равно), а два за то, что ни черта не слышал. Но нельзя, никак нельзя было подойти ближе, не зная, кто скрывается под зорровским прикидом!

Ольга вернулась одна — и сыщик подкрался ближе. Правда, тигра он опасался тоже — зверюшка-то волшебная! — но тигр вроде бы сыщика не заметил. Впрочем, можно было и не стараться — подробностями Ольга с тигром не поделилась. Когда Флюк привёл Андрея, Никита плюнул и отправился спать, не сомневаясь ни капли, что и Андрею девчонка ничего не расскажет. Не той породы была девчонка — кремень! Поискать таких!..

Он не был в Ольгу влюблён — точнее, был, но давно, ещё в августе и очень недолго. За август он успел влюбиться раз пять, наверное, а в сентябре стало не до того — слишком тяжёлой оказалась учёба. Просто кошмар! Но привыкнуть можно, и Никита привык. Теперь, конечно, массу времени отнимало расследование, но если отказаться от любви было совершенно нетрудно, то вот от расследования — никак.

Четверг, пятницу и субботу пришлось посвятить урокам. Он полагал, что и клиенты его вынуждены будут заняться тем же — и сном, сколько же можно?!

Воскресным утром выяснилось, что слежка за клиентами весьма затруднительна. Клиенты отправились гулять по отдельности, все планы детектива порушив напрочь. Никита, подумавши, пошёл за Ольгой. Очень ему не понравилось её ночное свидание, а ещё меньше — Ольгина реакция на свидание. И вот куда её теперь несёт? Ведь не по магазинам же!

Едва выбравшись за ворота, Никита понял, что не он один такой умный: народа, интересующегося целью прогулки госпожи Заворской, набралось довольно.

На парапете ограды, справа от ворот, сидел Андрей, закрывшись книжкой большого формата. Узнать его было легче лёгкого, но Ольга по сторонам не смотрела, шла быстро и целенаправленно — вдоль универмага. Андрей, выждав минуту, направился за ней, продолжая держать перед лицом книжку. Тоже ещё — шпион-недоучка! Никита вздохнул и зашагал следом — по всем правилам. К слову, Витька Бельский, обнаруживший его в кустах недавнею ночью, сильно ошибался: при желании Никита умел быть абсолютно невидим, а вот скрываться от Бельского нужным не посчитал.

Буквально через несколько метров Никита почуял третьего шпиона — и третий этот недоучкой не был ни в коем случае. Никто, кроме Никиты, его не замечал — даже прохожие. "Браво, — подумал Никита, — я сам бы лучше не сумел, но мне от прохожих прятаться и ни к чему…"

Третий шпион был, конечно, вынужден прятаться от всех подряд. И то сказать — что за паника поднялась бы, заметь горожане такую фигуру! Не каждый день бродят по улицам рыжие игрушечные тигры!

Флюк обогнал Андрея и пристроился рядом с Ольгой, отставая не более чем на шаг. В таком порядке вся честная компания добралась до тринадцатиэтажки на площади. Ольга зашла в подъезд, Флюк метнулся за ней, Андрей уселся на лавочку неподалёку. Никита же устроился за подъездною дверью, а услышав шум лифта, осторожно в подъезд заглянул.

Ольга шагнула внутрь лифта; в последнюю секунду в кабину запрыгнул тигр. "Ух, и достанется ему сейчас, — весело подумал Никита, — уж теперь она его заметит! В гости, что ли направилась? И к кому же?"

Но лифт, сдвинув двери, стоял на месте. Мимо Никиты прошла в подъезд тётка с тяжёлой сумкой, грохнув сумку на пол, нажала кнопку, и лифт раскрылся. Пустой! Ни-фи-га себе!.. Вот это лохотрон!..

Присев на бортик песочницы, лоханувшийся сыщик безжалостно казнил себя великого, порождая в глубинах сознания заниженную самооценку и комплексы неполноценности. Полез, дурачок! Как это там — с гнилыми арбузами в торговый ряд? Да, именно — с гнилыми! Куда дурачку против крутых магов?! Только на роль свидетеля и годится…

Сыщик знал, конечно, что роль свидетеля — далеко не последняя в подобных делах. Бывает, что и главная. Без них, свидетелей, некоторые преступления и по сию пору оставались бы нераскрытыми, что так, то так. Но разве в свидетели он готовил себя последние шесть лет? Кроме того, свидетелям тоже бывает несладко, тут Андрей абсолютно прав… И вообще, самое умное, что бестолковый сыщик может сделать, так это пойти и сдать своих клиентов кому положено. Преподам, то бишь. Умным, образованным (обученным!) магам, которые глупым мелким сыщикам, не чета.

Мысль эта и раньше его посещала — вот только в паре с нею немедленно являлась и другая: утверждение Андрея, что суки, похитившие его друга, и есть преподы из гимназии.

Не приходилось сомневаться, что гимназия защищена и охраняема не хуже государственной казны. Стало быть, ни один посторонний маг не смог бы устроить визит монстра в комнату гимназиста. Свои — другое дело! Имелись у сыщика и соображения по этому поводу. Не вызывали подозрений только Демуров и Стрепетов, вытащившие Никитиных клиентов из башни. С другой стороны, может, им делиться добычей неохота — друг с другом или с той же башней. Да-а… Не дорос дурачок до магического детектива…

В бурных самоистязаниях Никита едва не упустил оставшегося клиента. Андрей, не усмотрев, видно, смысла в дальнейшем сидении на лавочке, поднялся и отправился прочь. Никита, естественно, зашагал следом. Свидетель так свидетель. Всё лучше, чем без присмотра оставлять.

Клиент привёл сыщика в магазин фокусов.

Милейшим местечком был этот магазинчик — для счастливчиков, обучавшихся в первой классической гимназии. Прочих-то граждан не пускали далее крохотного торгового зала с куклами и мячиками, а вот гимназистам куда как повезло! Увидев справку, подтверждающую гимназический статус, продавец в изрисованной звёздами хламиде открывал двери настоящего магазина. За двумя створками, скрытыми зелёною шторкой, творился истинный праздник — сравнить-то его не с чем! Ежели с Рождеством…

Правда, без ёлки, но мишуры, свечек и блестяшек хватало. А среди мишуры во множестве домиков, странного вида полочек и кусочков джунглей жили игрушки — все волшебные. Конечно, никого подобного Флюку здесь не было, но и без этого глаза разбегались. Особенно у не избалованных чудесами первокурсников. Богат, ох богат был ассортимент магазина, хоть и годился больше для малышей и девчонок. Но, даже пресытившись покупками, гимназисты визитов в магазин не прекращали — ходили ради настроения. Эйфория охватывала здесь несказанная — словно попал в детство из зачитанных сказок, над которыми когда-то пускал слюнки от зависти.

Расслабиться, отвлечься от уроков и строгостей… Да и, к примеру, пополнить коллекцию роботов-трансформеров, управляемых мыслью, — отчего ж нет? Лично у Никиты их было семь штук, и останавливаться на достигнутом он не собирался. А ещё в начале сентября приобрёл и более взрослую игрушку — приборчик для виртуальных игр, состоящий из специальных очков, крохотных наушников и джойстика. Всякие "Dendy" и "Sony Playstation" отдыхали по сравнению с этим девайсом. Никита ничуть не сомневался, что такие у каждого гимназиста в руках побывали — только недолго. Сам он игрушку выкинул через три дня, с огромнейшим сожалением, но без колебаний. Выбор встал недвусмысленный: или уроки, или виртуалка. К урокам прилагалась головокружительная карьера вкупе со светлым будущим, а вот к виртуалке — розги и неминуемое исключение из гимназии. К белкам, к белкам!..

Но продавали в магазинчике не только милые игрушки. Можно было приобрести и другие интересные штучки, товарной кодировки не имеющие. Типа заклинашки против порки. Заклинашка была, понятно, одноразовая, но при наличии у потребителя артистических талантов срабатывала безупречно. И нашествие комаров за завтраком в столовой безусловно имело корни в магазине фокусов. Наказан за нашествие был третьекурсник Колька Кларренберг, а вот выявить фактического виновника комариного беспредела возможным не представлялось — поди докажи!

Хозяин магазина торговал левым товаром лично и плату брал отнюдь не деньгами. Никита ни разу ещё его услугами не пользовался и представление о ценах имел самое смутное, но сам хозяин ему очень нравился. Здоровенный дядька, страшно похожий на генерала Бубуту Боха от Макса Фрая, но только на вид. С гимназистами хозяин держался на дружеской ноге и, судя по предлагаемым нелицензионным товарам, чрезвычайно бедолагам сочувствовал. Сочувствие и понимание было замученным отличникам приятно, а предложение разнообразных приколов и мелких пакостей имело спрос — ещё какой!

Впрочем, Никита сильно сомневался, что Андрею Карцеву занадобились средства для отмщения злому куратору. Но если даже так — сыщикам положено быть в курсе.

Побродив среди игрушек и набрав полный пакет всякой завлекательной мелочёвки, Андрей принялся расспрашивать о наличии шапок-невидимок и лазерных мечей. Продавец Петька, руководящий его покупками, развёл руками и кликнул хозяина. Хозяин немедленно явился и увёл покупателя на приватную беседу. Вот и прекрасно! Исхитрившийся и с Петькой поздороваться, и клиенту на глаза не попасться, Никита покинул салон, обежал магазин, быстро определил нужное окно (полузадёрнутое зелёным бархатом) и занял позицию, позволявшую качественное подслушивание и подглядывание.

Ничего нет на свете занимательнее простой, рутинной детективной работы. Но и сложна она, любимая! Так вот постоишь на узком, в один кирпич, карнизике — десять раз подумаешь, правильно ли выбрал профессию! Благо, хоть выходило окно в заросший и безлюдный дворик и заметить детектива с улицы было практически невозможно. Так что детектив позволил себе отринуть конспирацию и озаботиться исключительно времяпровождением клиента и его визави.

Поначалу-то Никита слушал вполуха и развлекал себя привычною игрой, мысленно преображая трёхэтажный домик в высоченную гору, карнизик — в скальный уступ, а окошко — в пещеру, в коей скрывалась от правосудия шайка демонов-людоедов. Но совсем скоро пещеры и демоны были отставлены: беседа за окном выходила прелюбопытнейшая. Только вот вмешаться в неё было нельзя. А хотелось! Ох как хотелось!..

От антуража комнаты в глазах рябило. Не то склад игрушек и декораций, не то кабинет алхимика — всего понемножку. Гостя усадили за покрытый уютной клетчатой скатертью стол, аккурат под огромадным чучелом крылатой и хвостатой зверюги, выставили кучу вазочек со сладостями, налили чаю и предложили сигаретку, уверив, что гимназийские учителя никоим образом об этом не узнают. Гость, помявшись, закурил и, воодушевившись, видно, любезным приёмом, попытался выяснить вопрос, немало занимавший и Никиту: о Флюке.

Выслушав историю тигра (укороченную: упоминать Флюкову одушевлённость Андрей не стал), хозяин заверил гостя в полной своей непричастности к данной истории. Ни в коем случае подобная игрушка не могла быть приобретена в его магазине!

— Вот так вот, без справки?! Ках ме, мальчик, здесь что-то другое! — отрицал хозяин. — Разумеется, я продаю кое-что, не упомянутое в лицензии. На то она и торговля! Но я делаю это лично — и уж, конечно, не стал бы губить репутацию, всучивая поломанные вещи.

— Но, сударь, ведь мы действительно его здесь купили! В прошлое воскресенье.

— Тебя, дружок, как зовут?

— Андрей.

— А меня Владимир Васильевич. Ещё лучше — дядя Вова. Давай, Андрюша, без этого вашего "сударь", идёт? А насчёт игрушки… С вашим братом и не то случается. Ты сам подумай — неужто девочкин куратор не явился бы в тот же день мне разгон устраивать? Не волнуйся, разберутся. На то они и поставлены, кураторы ваши.

Тут гость закурил вторую сигаретку и принялся выкачивать из хозяина информацию: на что же именно кураторы поставлены и что, собственно, случается с братом-гимназистом. Велось выкачивание аккуратно и со знанием дела (Никита оценил), но большой журналистский опыт (о котором Никита, ясное дело, понятия не имел) Андрею не помог. Не на того нарвался. Визави его был добродушен и многословен, но делиться информацией не желал. За короткое время и бывший журналист, удобно расположившийся в кресле, и балансировавший на карнизе под окном сыщик узнали много чего интересного — но исключительно о нелицензионном ассортименте товаров.

Прожжённый торгаш был хозяин магазина! Ничего ему не стоило всучить домашней хозяйке продырявленное сито и плотнику ржавые гвозди. А уж собственный сомнительный товар затравленному воспитанием кадету — и того легче! Кадет, однако, хоть и слушал внимательно, но энтузиазма не проявлял.

— Это здорово, — сказал он, наконец. — Но у меня, Владимир Васильич, немножко другие проблемы. У меня ситуация сложилась… не совсем обычная. Честно говоря, я хотел у вас узнать: вы не могли бы обучить меня нескольким защитным заклинаниям? Настоящим?

— Против розог? — спросил хозяин. — Есть такое. Учти, со скидкой. Никогда мне гимназийские методы воспитания не нравились. Завели, понимаешь, иезуитские порядки!

— Нет-нет! Розги-то — ладно… Мне нужно что-то серьёзное. Против всякой… ну, нечисти, что ли. Монстры там, и в этом роде. Такая ситуация.

— Н-да, — крякнул хозяин, ни капли не удивившись. — Видишь ли, парень… С такими проблемами тебе бы лучше обратиться к преподавателям.

— Да я бы с удовольствием. Но у меня есть все основания думать, что кто-то из преподавателей как раз и… В общем, Владимир Васильич, выходит так, что обратиться мне не к кому. Кроме вас.

— Польщён, конечно, доверием… Но насколько мне известно, не может быть у тебя таких оснований. Видишь ли, ваши кураторы просто обязаны… Н-да. Ты уверен?

— Да, — сказал Андрей.

— В принципе… — сказал хозяин. — Есть кое-что… Но сам понимаешь, это тебе дорого встанет.

— Я заплачу, конечно.

— Такие вещи, Андрюша, не деньгами оплачиваются. Ингредиенты, туда-сюда. Риск опять же. Тем более если ты говоришь… Да, парень… Видно, ты здорово влип!

— Похоже, что так. Я заплачу. Чем скажете. И, разумеется, никто не узнает, что вы мне помогли.

— Узнать-то узнают — чего тут! Ладно. Обучать тебя я не возьмусь, а вот есть у меня одна штучка… Погоди-ка.

Хозяин указал пухлым пальцем на пустующий угол комнаты и бормотнул непонятное. Угол задрожал, расплылся и обратился недрами распахнутого шкафа.

Следующие пять минут хозяин рылся в шкафу, а Андрей задумчиво следил за его действиями, кроша в пальцах булочку. Видно было, что чувствует он себя преотвратно. "Ещё бы, — подумал Никита, — вот ежели прикинуть, что явился аккурат в логово врага… Штучка! Кот в мешке! А что, если эта штучка сработает в точности наоборот? О, Великие Тёмные Магистры! Блин вам!.."

— Держи! — сказал хозяин, возвращаясь к столу. В ладони у него была малюсенькая коробочка. Андрей принял коробочку и открыл. Никита прищурился: нет, не разглядеть!

— И как этим пользоваться?

— Просто сожмёшь в кулаке. Ты из коробки-то вынь и положи в карман. Не потеряешь?

— Нет, что вы… А оно точно сработает?

— Один раз, — сказал хозяин. — Уж извини.

— И что же будет?

— Приболеет твой монстр. Сильно, но ненадолго. Убежать успеешь.

— Хорошо… А ещё у вас такие есть?

— Пока нет. Попробую добыть что-нибудь посерьёзней, но даже не знаю…

— Что я вам должен?

— Двадцать кубиков крови, — сказал хозяин и, глядя на опешившего Андрея, ухмыльнулся. — И чего испугался? Анализы никогда не сдавал?

— Я желтухой болел, — сказал Андрей. — Ничего?

— Ветерок.

Уважающий себя детектив как должен в таком случае поступать? Однозначно! Выхватываем из подмышечной кобуры пистолет и вламываемся в комнату! Всем стоять! Полиция! Руки за голову, лицом к стене! Вы арестованы, сэр! И в наручники его, гада… Но пистолета, ясное дело, не было. А хоть бы и был?

Прилипнув к окну, Никита с ужасом следил за процедурой забора крови. Ничего такого, в общем-то, обычный шприц, подумаешь… Вот почему из шеи? Что за вампирские замашки?! Это, наверное, есть разница же, венозная там кровь, артериальная… Может, кнопочку нажать и вызвать, к белкам, Демурова? Или ничего такого? Или тут все кровью расплачиваются? А наверняка ведь…

Он отвернулся от окошка, не в силах смотреть дальше и нащупывая в кармане передатчик. Машинально, конечно. Преподов ещё только тут и не хватает. Полгимназии ведь подставлю…

В комнате разговаривали: бубнил что-то хозяин, а Андрей смеялся — очень неуверенно, но смеялся. Никита вытащил руку из кармана. Но славно бы — с пистолетом, одним прыжком… Он повернул голову и замер, заметив вдруг метрах в двадцати от себя до боли знакомую фигуру. Уверившись, что зрение его не обманывает, Никита вжался в стену, позабыв о своих способностях.

Вот это да! Помяни лихо… Чего это он тут делает?!

Андрей прощался с хозяином, благодарил, выходил из комнаты. Минуты через две Никита увидел его на улице — Андрей медленно шёл прочь от магазина, потирая шею и по сторонам не глядя. Типа, на воле уже. Демуров тоже смотрел ему вслед, а когда Андрей отошёл на приличное расстояние, двинулся к магазину — со стороны двора.

"Уж он-то меня точно заметит, — подумал Никита. — А жалко — ведь, не иначе к хозяину направляется! Вот кого бы подслушать теперь!"

Мелкими шажками сыщик передвинулся в сторонку, ясно сознавая, что все старания абсолютно бесполезны. Ещё максимум секунд десять — и придётся спрыгивать с карниза и здороваться. "Не хочу! Ой как не хочу! НЕ ХОЧУ!!!"

Приходится только гадать — сама ли стена раздвинулась за Никитиной спиной, или сработало отчаянное желание. А может, было что-то совсем иное — но факт остаётся фактом: стена пропала, и Никита, чудом удержавшись, чтобы не заорать, провалился назад и вниз.

Сев с размаху на жёсткий пол, сыщик завертел головой, отыскивая проход, через который провалился. Ничего! Никаких тебе проёмов и дыр. "Прошёл Тёмным Путём, — сказал он себе, поднимаясь на ноги. — Я крутой! Ага, крутой… И где это я, крутой, оказался, позвольте узнать?"

Чуланчик. Сквозь щели между досками — аккурат где должна быть кирпичная кладка — пробивалось солнце, освещая пятнами полки и жёрдочки. В лучах, словно пузырьки в стакане лимонада, кружились пылинки. Пол усеян пёрышками и помётом — курятник, что ли?.. Заглянув в щель, Никита обнаружил всё тот же дворик на задах магазина. Дела, однако! Дом-то кирпичный!.. Повернувшись, сыщик упёрся взглядом в плотно прикрытую дверь, а в боковой стене углядел между насестами дырку от вывалившегося сучка и приник к дырке любопытствующим глазом.

Удача по-прежнему шла у сыщика на поводке: глазу предстала всё та же комната! Вазочки на столе, чучело над столом…

Хвост чучела почти касался шляпы Никитиного куратора.

Демуров снял шляпу, повесил на хвост и отступил на шаг. Теперь он стоял прямо напротив хозяина.

— Чему обязан, коллега? — спросил хозяин. Радости по поводу встречи он явно не испытывал: выглядел, как памятник участковому милиционеру около лавочки с дворовыми алкашами. — С официальной проверкой или претензии народились?

— С дружеским визитом, — сказал Демуров. — Как поживаете?

— Благодарю, великолепно. Надеюсь, и ваше здоровье не доставляет недоброжелателям удовольствий. Кофейку не откажетесь?

— Откажусь, — сказал Демуров. — Но весьма польщён предложением. Подозреваю, вы не преминули бы одарить меня диареей.

— Что вы! И в мыслях не возникло!

— Торговля процветает?

— Карманы по колено отвисли! Подопечные ваши, надо полагать, добропорядочны и милы? Затруднений в воспитании не испытываете?

— Не дети, а голуби! Право, и посетовать не на что!

— Безмерно рад вашему благополучию.

— Взаимно, — поклонился Демуров. — Позволите присесть?

— Отчего же нет! Ежели считаете, что мы достаточно расшаркались, присядем, пожалуй.

Маги уселись друг против друга. Хозяин откинулся на спинку кресла, Демуров облокотился на стол.

— Володя, — сказал он. — От тебя сейчас мальчик вышел. Я тебя очень прошу, скажи, что ты ему продал?

— А шкаф тебе не развернуть? — поинтересовался хозяин. — С чистосердечным признанием?

— У мальчика трудности, — сказал Демуров. — Полагаю, он тебе изъяснился.

— Решать-то их ты обязан. А парень чего-то ко мне прибежал, вот странное дело! Что, забавник наш опять за своё взялся?

— Не знаю, — неохотно сказал Демуров. — Поди ты его отследи…

— Ках ме! Ты мне-то кружева не плети, Фарид.

— Не станем заводить старые споры, — сказал Демуров. — Я пришёл к тебе с просьбой. Недостаточно?

— Недостаточно, — сказал хозяин. — Кофеёк-то будешь?

Тут Демуров добыл из внутреннего кармана бутылочку тёмного стекла.

— Твоя диарея, мой гельминтоз, — сказал он, водружая бутылочку в центр клетчатой скатерти.

— Да ты и впрямь с дружеским визитом! — хохотнул хозяин. — Коалиции хочешь, коллега?

— Коллегами мы были слишком давно, Володя. Много листьев сменилось.

На столе возникли стопки и блюдце с маслинами.

— Где берёшь? — спросил Демуров, закидывая маслину в рот.

— В Требхане. Поставщики всё те же… Вам не возят, что ли? — спросил хозяин, рассматривая на свет содержимое стопки. — Ух ты, редкость-то какая! Не жалко?

— Считай за взятку, — сказал Демуров. — В Требхане, говоришь? Закажем… А вот сей изыск тебе не добыть, извини уж!

— Что, Фарид, — за детишек?

— Да пошёл ты, Володя…

Маги дружно выпили и поставили стопки. Из стопок выполз синий, пахучий дымок, Никита потянул носом и поморщился. Что ж это за мерзость они глотают?

— Пульку я ему продал, — сказал хозяин, наливая по второй. — Свою, красненькую. Можешь пока спать спокойно.

— У тебя с головой-то как? Не беспокоит? — спросил Демуров.

— А чтоб закаялся к парню соваться, — сказал хозяин. — Не боись, она на полпальца заряжена.

— И дорого взял?

— Нормально. Глюкозки попьёт, а ты вот проследишь. Прозит. Ух-х! Хороша, мерзавка!.. Стало быть, наблюдать будешь, а, Фарид? Блок, поди, поставил на спальное место и утешился? Может, и пульку мою у него изымешь, чего там? Кураторы, ках вас забери!..

— В устах дезертира звучит крайне трогательно, — сказал Демуров.

— Воскресную школу вот думаю основать, — мечтательно сказал хозяин. — С диссидентским уклоном. Гимназисты ко мне потянутся…

— Всей душой за, — согласился Демуров. — Чудный будет повод прикрыть твою лавочку!

— А то, — сказал хозяин и потянулся за бутылочкой. — Да, Фарид, не выйдет у нас коалиции.

Пыли в чуланчике было немерено. Никита потёр переносицу, чтобы не расчихаться, и задел локтем жёрдочку. Беззвучно — но магам этого движения вполне хватило.

— Буду весьма обязан, — сказал Демуров, оглядываясь, — если ты согласишься…

Он замолк и прищурился на стенку, а хозяин привстал и выставил вверх палец.

— Мыши, — ехидно сообщил Демуров. — У тебя тут мыши, Володя.

— С человечьим духом, — сказал хозяин. — Ах, сопляки!..

— Вон там, — кивнул Демуров. — Открой-ка.

Искать Тёмный Путь не было ни малейшей возможности. Поэтому сыщик просто повернулся и кинулся бежать, от души надеясь, что замеченная им дверь не заперта.

Дверь открылась, и он оказался в коротком коридорчике, перед зеркалом, обрамлённым гирляндой мигающих цветных фонариков. Рядом — в зеркале, что ли? — хихикали тонкие девчоночьи голоса.

— Сюда, сюда! — сказали голоса, и Никиту принялись подпихивать, схватили за рубашку, за штаны, втаскивая в зеркало. Он не стал сопротивляться, только закрыл глаза. Зеркало было мягким — словно втолкнули в шкаф, набитый одеждой.

— Будешь должен! — хором сказали сзади и чувствительно ущипнули пониже спины. — Печенек принеси!

— Ладно! — пообещал он и тут же вывалился из мягкого на белый свет.

Белый свет оказался площадью перед городским парком. Прямо перед Никитой стояла целая толпа, занятая неким зрелищем. Внутри толпы играла скрипка — медленную, сложную музыку. Протиснувшись между двумя мужиками, Никита согласился с тем, что зрелище действительно представляло немалый интерес. По крайней мере, для самого Никиты.

На асфальте, скрестив по-турецки ноги, сидел Санька Горленко. В руках скрипка, сбоку картонная коробка из-под обуви. В коробке лежали куски батона, семечки и крошки, а рядом с коробкой, не обращая внимания на людей, бродили воробьи и голуби. Санька опустил смычок и улыбнулся Никите:

— Что-то случилось? Я почуял, что ты в моей голубятне.

— Это твоя голубятня? — спросил Никита. Голова просто кругом шла. — Там же магазин. Я вообще-то в магазине был.

— Ага, — сказал Санька. — Там хорошее место, а хозяин не против.

Он заиграл снова. Классику какую-то, но играл здорово. Никита присел на корточки и позвал:

— Сань!

— А? — откликнулся Санька, не прерывая игры.

— А как ты меня вытащил-то?

— Это не я, — сказал Санька. — Это птицы.

— Это они разговаривали?

— Ага, — сказал Санька.

"Придётся мне контору открывать, — подумал Никита. — Тайный сыск, в натуре. В одного нипочём не потяну! Что-то много всякого непонятного с нами, гимназистами, происходит…"

Народ вокруг, видно, к Саньке и Санькиным прибамбасам уже привык: вовсю кидал в коробку птичий корм. Никита поднялся и пошёл в гастроном за печеньем. Дела делами, но долги в первую очередь. Спросить бы ещё, какое они больше любят — сдобное, песочное? Или, может, с начинкой?

"…насовали сахару. Не иначе незримые работники плиты и чайника в курсе моей кровопотери!

Впрочем, никакого дискомфорта в здоровье я не ощущаю. Отроку двадцать кубиков пролить — как два пальца об асфальт! Зато адреналинчику вплеснул душевно — раз в процессе оплаты, а два — всучивая приобретённое средство защиты Ольге. Нет у меня поводов плохо думать о дяде Вове — ведь вся гимназия его левый товарец пользует, но таки неуютно! "Штучка", твою ж дивизию!.. А куды бечь? У меня ж и на комнате блок (надеюсь!), и клиночек вон недурной. А у барышни что имеется в смысле защиты — полосатый тигрила с мерзким характерцем?..

О тигриле. Говоря откровенно, и лазерный меч, и "штучка", оплаченная интересным денежным эквивалентом, занимают меня куда меньше, чем Флюк. Откуда он, такой завлекательный, взялся, и действительно ли его чувства к хозяйке столь нежны, сколь она утверждает? А ежели он ей глотку перегрызёт ночью? И преподы куда смотрят, интересно? Или они в курсе, и по их мнению он никакой опасности не представляет? Ни хрена себе, однако! Не знаю, что там Демуров регулировал, не заметил я никаких ограничений. Прижать бы рыжего к стенке да побалакать по-мужски…

Тяжко мне, судари, ощущать себя мужем и героем — даже и одиноким. Ибо немерено в округе мужей куда как круче. Потенция-то имеется, это да! Уж потенция — ага… Сколько я выдержу ещё, вопрос? О морали речи уж не идёт — какая уж тут мораль! Негде просто. Не в кустах же девственности лишать, в самом-то деле. А может, и в кустах. Why not, прости меня господи… В крайнем случае, женюсь. Ниже ремня и на это давно согласен.

Устал я что-то. Неделька та ещё выдалась! Но зато водки попил. И получил за сей факт неслабо — и похмельным вечерком, и в субботу! Поди ты, ощути себя мужчиной, штаны подбирая и носом шмыгая! Адаптировался я, сдаётся, целиком и полностью — едва не лучше, чем натуральные ребёнки.

Ребёнки… Никогда я с малолетками дела не имел, и своих боги не послали, но дети ж есть дети — сопляки зелёные, жизни не видали, закройся, писюк, да молоко утри!.. Ан нет. Чешу в затылке и кайфую — право слово, с барышней моей поговорить куда интереснее, чем с большинством знакомых мне взрослых и жизнью умудрённых баб. То же и к хлопцам относится — шайтан задери! Да я сто лет бесед таких не вёл, как с тем же Никитосом!

Нет, народец, конечно, в гимназии неординарный, эксклюзивный народец, но всё равно ж — сопляки! Словом, спеси взрослой ох как поубавилось во мне, прожжённом журналисте…

Но вот малой-то какой-нибудь давно встал бы перед окошком, да и призвал к себе Силу джедаевскую…

Нет охоты и пробовать.

Ни к чему мне нет охоты. Аморфен я, расслаблен, ни на что несмотря, в кайфе я, судари мои, в нирване. Кумар-скирдык!.. Кумар, кумар… Век бы сидел вот так, и нирванил, и кумарил, и в ус бы не дул…

Друг мой лепший, змей подколодный, предводитель команчей и эльфов, гроза крутых колдунов, ау! А ведь ты тут должен быть — как рыбка в воде. Как волчонок на Совете Стаи. Самое место тебе тут, кролик ты мой белый…

РЕКОМЕНДАЦИЯ.

Рекомендатель ваш, Андрей Евгеньевич, маг, написавший письмо господину директору, вот кого следует вам искать неотложно! Обратиться к директору?

Не прёт. Ох, не прёт мне обращаться к кому бы то ни было из преподавателей… Хреново быть жертвой шантажа. Обложен я флажками, и никакого выхода тут нету, хоть сдохни.

Но ведь там должна быть подпись? На рекомендации-то? Вооружиться мечом и вскрыть ночью директорский кабинет? А ежели нету — подписи?

Да и чего б я с неё поимел, с той подписи?

Словечко бы хоть прислал дельное, дикобраза тебе в задницу, змеюку незабвенному…"

Вечера в гимназии отличались удручающим однообразием: Андрей полагал, что братья-гимназисты, вынужденные коротать время в компании книжек и наушников, испытывали смертельную скуку и тоску зелёную. То есть, когда и если успевали сделать уроки до десяти вечера.

Сам он не соскучился ещё ни разу. Раз-два и обчёлся было у него дома таких вечеров — чтобы звук у магнитофона убавлен до шёпота, чтобы статья добита… И один! один как перст, ни пьянки, ни случки! Телефон выключен, брюхо круглится — да не пельменями опостылевшими, а тушёной картошечкой… Плюс излюбленный Маркес на сон грядущий.

А уж ежели вместо раздолбанного кассетника высококачественные наушники, ежели в брюхе и не картошечка даже, а свежайшего приготовления деликатесы, да спина не ноет! Лепота! И всё тот же Маркес: "Полковнику никто не пишет".

Словом, волшебное это было время — гимназийские вечера. Дискомфорт вносило разве отсутствие двери в комнату, но к этому безобразию он почти привык. Тем более что никто не посягал на право собственности и одиночества. Изредка — по великой нужде! — заходил Никита, от силы на пять минут и постучавши предварительно в стеночку. Имели место также визиты куратора — чаще малоприятные, но опять же с предварительным стуком. Монстра Андрей во внимание не брал, рассчитывая, что сей горестный случай — печальное исключение из правил.

Так что последнее октябрьское воскресенье наш герой завершал полулёжа в уютнейшем кресле, с закинутыми на подоконник ногами: читал "Полковника" и кайфовал по полной программе. В голове переваривалась латынь, в животе — форшмак с креветками. В наушниках тихонько бормотал Макаревич, один из первых концертов "Машины". Чуть-чуть (но только чуть-чуть!) напрягали оставленные на утро примеры по алгебре. В количестве восьми штук — дюжину он всё же решил. Два дня без математики, как же утерпеть и не задать на понедельник побольше? Волки, короче…

Странные огоньки в саду Андрей заметил не сразу, а заметив, решил пренебречь: дело житейское! Мы тут всяко повидали! Но совсем скоро за окном стало очень светло, и игнорировать иллюминацию дальше он не сумел. С тяжким вздохом покосился, удивился, повернул голову и замер, выронив из рук книжку.

Светлячки!

Один раз в жизни довелось ему увидеть такое — в городке на побережье Чёрного моря. Будто все звёзды разом посыпались с ночного неба, усеяли воздух, опутали кусты и деревья мигающими новогодними гирляндами. Феерическое зрелище! Вернувшись из Гудауты, Андрей попытался изложить впечатления — и устно, и на бумаге пытался — но куда там! Это был тот самый случай, про который "ни словом сказать, ни пером описать".

В гимназийском саду творился тот же светлячковый звездопад — только не жёлто-зелёный, а разноцветный. Андрей развернул кресло и опёрся на подоконник локтями. Век бы смотрел!..

Он и смотрел; только в поле зрения совершенно некстати вдруг попали некие посторонние предметы. Предметы неторопливо спускались сверху — прямо ему под нос. Андрей сдвинулся сам, потом попытался было отодвинуть помеху, но, уже почти коснувшись, опомнился и вскочил, чуть не опрокинув кресло.

Ноги. Он поднял глаза и попятился. Над ногами обнаружились фрачные фалды, тросточка, повязанный бантом галстук и, наконец, голова в сидящем чуть набекрень цилиндре. Перламутровой масти трость искрилась отражениями светлячков. Весь в белом — от туфлей до цилиндра — пришелец остановился на уровне подоконника, потоптался в воздухе, сверху вниз глядя на Андрея, и, снявши цилиндр, раскланялся. Рожа у него была ехидная и совсем молодая. Ну, понятно! Одно из двух — или белая горячка (в конце-то концов!), или умер… Это ж ангел! И сияние имеется. Крылышки, небось, за спиной сложил, сволочь… Или смерть пришла — а косу в тросточке упрятала…

— Вы кто? — спросил Андрей, судорожно вспоминая, в какой из ящиков сунул хитрый меч. — Вы зачем?..

— Моё почтение, — сказал ангел и подмигнул. — Науки постигаем?

Ящиков в столе было пять — пока найдёшь, сожрёт с потрохами! Андрей отступил ещё, прикидывая, что будет быстрее: заорать или побежать самому?..

— Друг мой! Нижайшая просьба: соблюдите тишину! — попросил ангел и шагнул на подоконник. — Тихо-тихо! Кто дежурит, подскажете?

— А?..

— На посту, говорю, кто сидит?

— Сэр Шелтон…

— Повезло! — удовлетворённо сказал ангел. — Премного вам благодарен! А кто вас научил эдак любопытно в лице меняться? Хотя, понимаю! Неофит? Первачок?

— А вы кто?

— А я выпускник, — улыбнулся ангел и уселся на окошке, положив рядом цилиндр и трость. — Здесь вот и обретался, в вашей, представьте, комнате. Меня Боб зовут. Боб Чернецкий. — Он поклонился опять, знакомым гимназийским поклоном. — По паспорту Борис. Только где тот паспорт!..

— Андрей, — представился Андрей, несколько успокоившись. — Так вы тут учились?

— Точно, — сказал ангел и, откинувшись назад, позвал: — Стас!

— Аюшки! — отозвались из соседнего окна.

— Престо! — скомандовал ангел и обратился к Андрею: — Покидаю вас, сударь! С праздничком!

— Каким?

— Хэллоуин начался, бестолочь! — пояснил ангел, спрыгивая с подоконника и нахлобучивая цилиндр. — Держи подарочек! Счастливо доучиться! — Он сунул Андрею свёрточек и моментом оказался у выхода из комнаты. Крыльев у него таки не было.

Андрей метнулся следом, затормозив на пороге, осторожно выглянул в коридор и увидел ещё человек семь незнакомцев в белом. Они выбегали из комнат и устремлялись прямиком к посту, а сэр Шелтон выбирался из кресла, громко ругаясь.

— ХЭЛЛОУИН!!! — завопил, приближаясь к нему, Андреев ангел. — Все святые с нами! Доброй ночи, господин учитель! Как я счастлив, что вы дежурите! Взяли, господа!

— Черр-нецкий!!! Бесы с вами, а не святые! Хар вашу!.. Григорьев! Даже в голову не берите, негодяи! Всем отойти от меня! Не сметь! Я кому сказал, Чернецкий!

Тем временем выпускники, окруживши кресло, с молодецкими возгласами подняли историка и подкинули к потолку.

— С праздником, сэр! — заорали они хором, принимая историка на руки и подкидывая снова. — Ур-ра!!! ХЭЛ-ЛО-У-ИН!!!

— Мало я вас порол, Чернецкий! — объявил сэр Шелтон, взлетая. — Прекратить безобразие! Сию секунду опустите меня! Господа, я ко всем обращаюсь!

— Ни за что, господин учитель! Хэл-ло-у-ин! УР-РРА-А!!! — орали выпускники, продолжая своё чёрное дело. Правду сказать, господин учитель принимал безобразие весьма покорно, если не с удовольствием, а через минуту уже смеялся, не прекращая, впрочем, отчаянных требований.

Из дверных проёмов по всему коридору торчали гимназистские головы. Головы в полнейшем изумлении хлопали ресницами: никто из гимназистов, кажется, и улыбки на лице историка ни разу не видал!

Вдоволь накидавшись, выпускники на вытянутых руках потащили дорогого учителя к лестнице. Беспредел, судя по крикам и смеху, имел место на всех этажах интерната. Стоя среди сбежавшихся к посту гимназистов, Андрей увидел, как сносят яростно отбивающегося Демурова, и немедленно испытал чувство жестокой и необоримой зависти к выпускникам — кайф! Кайф-то какой! Самого Демурова!..

Спустившись вслед за нежданными гостями, обитатели интерната столпились на ведущей в холл лестнице, восторженно взирая на веселящихся предшественников. Предшественников явилось много, и они устроили в холле немыслимое, невообразимое для гимназии шоу. Над пёстрыми платьями и белыми фраками летали цветы, светлячки, воздушные шарики и четверо дежурных преподов. По завершении полётов преподы попали в руки девушек. Девушки, прекративши визг и рукоплескания, занялись исконно женским делом: поцелуями и объятиями. На Демурове повисло сразу штук шесть воздушных созданий — Андрей просто млел, наблюдая. Кто бы мог подумать?!

Насладившись, наконец, встречей, выпускники вынесли преподавателей на улицу. Светлячки и шарики потянулись следом.

— Двери!.. Господа, барьер кто-нибудь поставьте! — донёсся из сада голос историка. — Борис, поставьте барьер, будьте так любезны!

Створки сошлись, отрезая гимназистов от праздника. Было совершенно ясно, что пытаться открыть их не имеет никакого смысла. Народ кинулся к окнам. Как и следовало ожидать, выпускники отправились к учительскому коттеджу. Шествие разбилось на четыре группы, с преподавателем в центре каждой. Перед сэром Шелтоном, отчаянно жестикулируя, прыгал спиной вперёд Боб Чернецкий. Демуров шёл в обнимку с двумя девицами. Посильное участие в шоу принимал и сад: шумел листвой и гнал светлячков за толпой.

Сомнений в том, что посты в общежитии брошены всерьёз и надолго, не возникало. В подтверждение этой мысли Колька-Клаус, навалившийся рядом с Андреем на подоконник, сообщил:

— До утра гулять будут! А нам, сударь, теперь и в окна вылезти не светит. Барьер изволили поставить, белкины дети!

— А чего это они? — спросил Андрей. — День выпускника, что ли?

— Вроде того. Традиция тут такая, на Хэллоуин. "Среди святых воспоминаний я с детских лет здесь возрастал"[13]… Эх, когда-нибудь и я Шелтона покидаю! "Вновь нежным отроком, то пылким, то ленивым"! Прикинь, круто! — Клаус оторвался от окна и завертел головой. — Ты Бельского не видишь? Витька! Андрусь, пьёшь? У нас есть.

— Чего есть? — рассеянно спросил Андрей.

— Того! А, вот он! Виктуар! Выноси святых!

— Вынесли уже! — сказал Бельский. — Н-ну-с, в холле сядем? Один бес, до утра никто не явится!

Андрей сообразил, наконец, и деловито предложил:

— Так надо тогда Саньку, господа.

— Да к чему такие изыски, — сказал Бельский. — Преподы с утра сами тёпленькие будут. In vino veritas! А вон он, Санька. Нынче под классику употреблять придётся.

— Подо что? — не понял Андрей, и Витька указал ему в угол холла. Там на диванчике сидел Горленко, устраивая под подбородком скрипку. Судя по выражению лица, он пребывал в своём обычном состоянии: отсутствовал в мире напрочь.

— А мы люди интеллигентные, нам положено… — печально сказал Клаус. — Спасибо, на рояле никто не лабает!..

Хэллоуин вышел славный. Правда, к пиву Андрей и прикасаться не стал — большое спасибо, мы вот водочки!..

Первый раз за полтора месяца он созерцал гимназистов коллективом — не то чтобы, правда, таким уж дружным. Пьянка в холле интерната сильно смахивала на банкет после презентации — столь же шумная, бестолковая и разрозненная. Четверокурсники посидели не более получаса — но Андрей знал, что у них впереди ужас зимней сессии и кошмар выпускных экзаменов. Не до водки, ясное дело! Хотя, раз-то в году… Да и прочие кадеты, отдав должное празднику, разошлись довольно быстро. Осталась, как водится, элита: истинные ценители спиртного — человек десять. Помимо элиты и в полном от неё отрыве в холле зависло музыкальное сопровождение: Санька со скрипкой. "Слабаки! — снисходительно думал Андрей о покинувших праздник. Сам он пребывал в третьей — самый цимус! — стадии опьянения, позорно опасаясь шагнуть на четвёртую. — Это вам не Рио-де-Жанейро, да-с!.."

Бельский, состояние которого выдавали только растрепавшиеся волосы, рассказывал, делая для убедительности страшные глаза:

— Вот белкой буду, господа! Я в прошлом году-то и в мыслях не имел, что они вот так вот! Являются! Болтаюсь на пленэре, прикиньте…

"Эт-то мысль! — подумал Андрей. — В следующем году вылезу до полуночи! Погляжу поближе на преподавательскую гулянку!.."

— И чтобы я!.. Вот так!.. Вокруг бабули?! Да я ей такое устрою после выпуска! — клялся Витька. — А эти, прикиньте, руки ей целуют, "я помню чудное мгновенье и ваши дивные духи", все дела! Фрау — то, фрау — сё, тьфу!.. А попало мне потом как! Да чтобы я…

— Может, она тогда была вся пушистая, — предположили за столом. — Вино обращается в уксус… и в климакс! Или не помнят уж… чудные мгновенья…

— Да забудешь такое! Такую!.. — оскорблённо сказал Бельский. — Не-ет, господа, вот я закончу…

— Мы-слить! Мыслить, сударь, будешь и-на-че! — философски уверял Клаус. — Мадмуазели сегодня Демурова лобызали, видал? Это ж его позапрошлый выпуск! Вот ты Карцева спроси — будет он Демурова… того… лобзаться? Андрусь?! Будешь? А вот лет через пять он уже по-другому оценит! Да, сударь? Андрюха, скажи!

Андрей кивал и грустил: "Андрюха, Андрусь, Андрюшка — хоть бы кто догадался! Люди, я же теперь маленький! Я, значит, Андрейчик! Я — Дрейчик… Один Лёшка меня так звал — и мама… Хоть бы Ольга сообразила!.. А не податься ли мне к Ольге?! Ну да, ну да, господа, барьер, я что-то не подумавши, брэк, господа, и полотенце на ринг! "Вы не смотрите, что он всё кивает — он понимает, всё понимает"[14]… Точно-точно, Серёга, без девушек скучно! Точно, до белки нам эти бабы, шайтан их нюхал! Морока одна!"

Одна морока…

..Хэллоуин, господа! Хэллоуин в гимназии только начинался! Хэллоуин намеревался на сей раз длиться долго — но этой, первой праздничной ночью ни школяры, ни преподаватели представления не имели о таких его намерениях.

Гимназия наивно отводила празднику ровно сутки.

Первое ноябрьское утро было свежо и ошеломительно прекрасно.

Изрядную долю прелести утру придавало отсутствие похмельных страданий. Свёрток, врученный Андрею ночным ангелом, оказался при ближайшем рассмотрении шерстяным чулком в широкую цветную полоску, вроде тех, что положено вывешивать на камин в канун Рождества. "А у нас тут, стало быть, Дед Мороз и в Хэллоуин расхаживает", — думал Андрей, запуская в чулок руку.

Дед Мороз в лице Боба Чернецкого оказался на высоте. Внутри чулка обнаружился флакончик зелёного стекла — объёмом с чекушку водки. С пробки флакончика свисал ярлычок с размашистой надписью:

Плюнув на осторожность, Андрей совершил глоток. Результат вышел потрясающий — а главное, моментальный!

Так что Андрей вполне способен был оценить утро. По дороге к учебному корпусу он размахивал кейсом, нарочно задевая шагавшего рядом Никиту, тихонько насвистывал, дышал полной грудью и ощущал себя девятиклассником, беззаботным и лёгким. Страшно хотелось прогулять школу: не абы как, а шляясь по парку и шурша листвою под ногами.

Правда, облик чинно идущих братьев-гимназистов навевал ассоциации не совсем школьные: сюртуки, воротнички… Царскосельский лицей! Пушкинская осень и лицей! "Вновь отроком ленивым"… или нежным, что ли?.. Ежели, конечно, в том лицее имелись вечнозелёные деревья.

Осень в гимназийском саду присутствовала редкими пятнами, но роскошна была действительно по-царски — особенно вяз под окнами учебного корпуса. Весь в золоте, красною дымкой подёрнутый, вяз непрестанно охорашивался, подставляя ветки услужливому ветерку. Под вязом увлечённо общалась парочка преподов: демонический математик и великолепная лингвистка. Демуров, прислонившись к необъятному стволу, снимал с округлого плечика рыжую веточку. Мадам, отобравши веточку, пристраивала её в петлицу сюртука, Демуров ловил тонкие пальчики, смеялся… Идиллия, словом — Андрей аж загляделся. Любопытствующий его взгляд идиллию разрушил: мадам заметила гимназистов и помахала им веточкой.

— Доброе утро, мадам! Доброе утро, господин учитель!

— Прелестное утро, мальчики! В такое утро хочется гулять и петь! Лучше бы в берёзовой роще… Кипарисы осени не понимают! — Мадам указала на непонятливые зелёные кипарисы поодаль, уронила перчатку, и гимназисты, бросившись поднимать, столкнулись лбами.

— Danke! — улыбнулась мадам, принимая перчатку. — Как очаровательна юность! — сказала она Демурову. — "Забот насущных не имея, она торопится"… Нет! "Не ведая забот насущных, всегда торопится она"…

— На алгебру, — подсказал Демуров.

— О, несомненно! — согласилась мадам и кинула в него перчатку. — Никогда не взрослейте, мальчики!

Андрей поклонился, пряча улыбку. "Юный друг, всегда будь юным, ты взрослеть не торопись!" Черепаха Тортилла, конец цитаты.

— Мы не станем, мадам, — пообещал Никита.

Идиллические настроения в столовой были представлены господином словесником. Господин словесник изволили кушать кофе, с грустью взирая на сочащиеся маслом булочки — словно бы и не булочки это были вовсе, а букет увядших роз, отвергнутый любимой девушкой. Похмелье у них, что ли? У магов-то?!

Андрей разложил на столе тетрадки и принялся списывать у Никиты алгебру, попутно раздумывая над интересным вопросом магического похмелья. Или это их встреча с бывшими воспитанниками в такое состояние ввергла? И насколько элегичен будет в отсутствие мадам Демуров? Сдаётся, его никакими сантиментами не проберёшь…

Подозрения эти оправдались ровно наполовину.

Ни нежные воспоминания, ни похмелье (буде таковое имелось) не помешали математику проверить домашнее задание. С томностью во взгляде и хрипотцою в голосе он изъяснил невыспавшимся подопечным, что празднование даже и Хэллоуина отнюдь не должно служить помехой образованию. Закончив тираду, Демуров пригляделся к гимназистам, выискивая жертву. Немалая толика внимания досталась Андрею, но Андрей глаз не отводил, ручек не ронял и невинно хлопал ресницами: мол, вот он я, берите, ешьте, но предупреждаю — зубрил всю ночь!

Вызвали Макса. Макс, благосклонно принятый ночью в золотую элиту алкоголиков, чувствовал себя нехорошо — видно, в чулок с утра не лазил. Урок он, впрочем, знал, только вот говорил с великим трудом — парня явно подташнивало. Слушая беднягу, Демуров стоял к нему почти вплотную, подёргивал ноздрёй: принюхивался. Макс бледнел, готовился к худшему и заметно заикался. Демуров, наконец, отошёл к окну и распахнул его настежь.

— Прекрасная погода сегодня, господа! А вот в классе весьма душно! Вам душно, сударь?

Макс нервно облизнулся и кивнул.

— Присаживайтесь. Никому не дует? Превосходно. Тема сегодняшнего занятия — основные геометрические тождества…

Чудо! Великое чудо! Не иначе все монстры в саду издохли!..

Чудеса продолжались и на физике: фрау Бэрр опросом пренебрегла вовсе, а о величинах, характеризующих колебательное движение, рассказывала таким тоном, словно любовный роман вслух читала. На переменке Андрей собственными глазами увидел, как бабуля милостиво улыбнулась в ответ на не слишком почтительный поклон Витьки Бельского. Хороший праздник — Хэллоуин!

Ближе к вечеру преподаватели впали в полную рассеянность и добродушие. Последняя пара завершилась на полчаса раньше; никто из преподов и носа в столовую не показал. "Какие воспоминания, — снисходительно вразумил изумлённых первокурсников Колька-Клаус, — пьянкус грандиозус у них сегодня! День всех святых, однако! Возрадуемся, господа, — наставительно вещал Клаус, собирая в пакеты закуску, — восхвалим святых и великого Бахуса и приобщимся к вере его — вкупе с учителями нашими, ибо их… ибо они!.."

Андрей был не в курсе, имелись ли приверженцы Бахуса в Царскосельском лицее, но вот в незабвенные школьные времена окунулся с душою и удовольствием: не то дискотека, не то летняя практика в колхозе… Спиртное, припасённое старшекурсниками на праздник, минувшей ночью закончилось, а посему в город были посланы гонцы. В число гонцов, людей искушённых и опытных, Андрей не вошёл, но удостоился чести ожидать в соснах у ограды. "Где брать-то будете?" — интересовался он, принимая у гонцов гимназийские шмотки. "Всё схвачено, — ответствовал Клаус, натягивая свитер, — была бы капуста…" Да! Уж чего-чего, а денег у гимназистов хватало!

Оставив Макса около аккуратно сложенных костюмов, Андрей побежал в свой рокарий, а оттуда — к фонтану с дельфином. Никого не застав и у фонтана, он в недоумении отправился к девчоночьему интернату.

Ольга встретилась ему на полпути. Вид у неё был виноватый. Быстро скумекав, что извинений и оправданий от него не ждут, Андрей поменял тактику: перейдя из обороны в наступление, он последовательно разыграл удивление, обиду и готовность по-мужски смириться со сложившимися обстоятельствами. Только объясните, какими, он полчаса прождал, между прочим! Барышня отвела глаза и залепетала что-то невразумительное. Принявши облик невостребованной добродетели, Андрей стал вникать, а когда вник, забыл о роли напрочь. "Что, пить будете?!" — потрясённо спросил он. Тут барышня одарила его странным взглядом, после которого представления Андрея о Бестужевских курсах претерпели кардинальные изменения.

Отличницы! Юные пионерки! Аристократки, твою дивизию! Манеры! Воспитание!.. Ничего подобного он говорить, конечно, не стал, распрощался быстренько и поскакал в сосны — едва не вприпрыжку.

Около девяти часов вечера мужской интернат удостоил визитом директор гимназии. Утвердившись посреди холла, директор окинул воспитанников отеческим взглядом и толкнул речь — недолгую, но весомую. В речи он выразил надежду, что и лишённые нынешней ночью надзора господа гимназисты неукоснительно будут соблюдать правила поведения, безукоризненно подготовятся к завтрашним занятиям и не позволят себе ничего неподобающего. Получив многочисленные заверения, господин Айзенштайн оглядел аудиторию ещё раз и величественно удалился — нетвёрдым, но королевским шагом.

Сразу же после его ухода вокруг интерната возник барьер, отрезав гимназистов от окружающего мира. Ну и ладно!

Праздник удался на славу — даже круче вчерашнего. Народ расслабился. Курили сначала в открытые окна, а когда перевалило за полночь — прямо за столами, плюнув на всё. На всю общагу гремел кассетник, приобретённый противником классической музыки Клаусом. Подборка кассет Андрея удивила: "Наутилус Помпилиус", "Агата Кристи", "Кино", "Пикник", "Ария"… Не менее удивительно было то, что никто против корифеев российского рока не возражал. Вот тебе и тинэйджеры! Любопытно было, что именно слушают девушки — может, всё-таки попсу? Жаль, не проверить…

Судя по состоянию директора и нескончаемому фейерверку за окнами, веселились и преподаватели. Фейерверк имел источником учебный корпус: точнее, танцзал (а не шестой этаж, отметил для себя Андрей). Только вот светлячки отсутствовали — светлячки, видно, были делом рук выпускников. Но огненные цветы, драконы и прочие изыски, мечущиеся над садом, смотрелись вполне недурно.

Особо пить Андрей не стал: хранил состояние души. Состояние было лёгкое, приподнятое, ничем не омрачённое. Одна возможность нагло дымить в холле чего стоила! "Ещё бы в сад попасть, — прикидывал Андрей, стоя у окошка. — Дошёл бы до девчонок, барышню бы на прогулку вытащил…"

Через голову перелетела петарда и взорвалась над фонтаном — красиво и громко. Андрей запустил вслед петарде бычок и вытянул руку. Рука наткнулась на невидимую преграду, холодную и упругую на ощупь.

— На волю рвётесь, сударь?

Повернув голову, он увидел Бельского: Витька, обхватив коленки, сидел в углу подоконника.

— Неплохо бы на волю, — сказал Андрей.

— Шумно здесь, — пожаловался Витька. — Надоело.

— А ты можешь выйти?

— Есть тут одна дырочка… — сказал Витька и соскочил с подоконника. — Если ты подержишь, я открою. Одному тяжко.

— Давай! — с энтузиазмом согласился Андрей.

Они отошли в дальний угол холла, остановились у хрупкого шкафика с коллекцией ракушек, и Витька, отодвинув шкафик от стены, скользнул за него.

— Здесь? — спросил Андрей.

— Ага… моменто… Ага!

Витькина ладонь провалилась в стену, и он схватился второй рукой — словно за дверной косяк.

— Лезь сюда, — сказал он Андрею. — Держи вот тут и тяни на себя.

— Что держать-то?

— Не видишь? Прикрой глаза.

Андрей послушался и действительно увидел сквозь ресницы: решётка. Тонкие прутья, словно пеленой подёрнутые, заметно дрожали. За решёткой — сад. Однако…

— Дошло? За прут берись, — велел Витька.

Андрей схватился за железную поперечину. Решётка скрипнула и начала поворачиваться. Витька налёг на решётку и повернулся к Андрею:

— Иди за мной, а то останешься. Она как турникет.

Андрей шагнул к нему, не выпуская прут, зацепился сюртуком, дёрнулся — и вывалился вслед за Витькой в сад. Решётка мгновенно захлопнулась и пропала. Кирпич стены, лоза по кирпичу. Он потрогал виноградные листья, а Витька засмеялся.

— А говорил, не умеешь ничего!

— Я и не умею, — растерянно сказал Андрей.

— Воля ваша! Обратно легко открыть. Место только запомни. Вот, смотри. — Витька провёл пальцем по неприметной царапине. Палец наполовину ушёл в стенку. — Найдёшь?

— Найду, — сказал Андрей, с восхищением на Витьку глядя. — Спасибо.

— Служу Отечеству, — сказал Витька, коснувшись несуществующего козырька. — Гуляйте, сударь.

Он отступил на шаг и скрылся в темноте. Андрей покрутил головой, преисполненный зависти, и неспешно зашагал к девчоночьему интернату, не прячась и не осторожничая: в натуре! Чего нас, магов, бояться!..

Шагов за сто от цели музыкальное его любопытство было удовлетворено целиком и полностью: у девушек вовсю распевал Александр Васильев: группа "Сплин". Не Кинчев, конечно, но всё-таки. Вот "Квинов" его любимых, увы, никто в гимназии не предпочитал — ежели преподы!.. Что играет у преподов, он не выяснил, учебный корпус обойдя далеко стороной.

Окна холла были нараспашку: курили и барышни. Шум, звон, гомон и грохот — всё как у людей. И чего он сюда припёрся, вот вопрос! Турникетов тут нипочём не отыскать! Через окошко переговариваться? Детский сад, право слово… "Девочки, а девочки, а позовите мне Олю Заворскую!" — "Ольга, Ольга, тебя тут кавалер спрашивает, симпати-ичный!" Тьфу ты!..

Он покурил, переминаясь с ноги на ногу и вытягивая шею, чтобы заглянуть в шум и гомон, и собрался идти назад, но тут у ног мелькнула тень, потёршись мимоходом о штанину. Андрей подскочил от неожиданности и обрадовался:

— Флюк!

— Мряф, — сказал тигр, усаживаясь рядышком. — Гуляешь?

Андрей плюхнулся на траву и потянулся было тигра погладить, но не решился.

— Ты как вылез-то? Барьер же.

— Пфе! — презрительно сказал Флюк. — Барьер! Мне их барьер — раз плюнуть! Это вы, козявки!.. Кх-мряф, да…

— Да! — победно сказал Андрей. — Нам, козявкам, тоже не проблема! А Ольга где?

— Ольга? — задумчиво спросил тигр. — А тебе зачем? Где… вон, водку пьёт с девицами. А такие все девицы вроде! Не подойди!.. Скажи?

— Говорю, — согласился Андрей. — Так она там, в общаге, да? Жалко. Ночь такая хорошая! Ладно, пойду я тогда. Или, может, позовёшь?

— Не, — сказал Флюк. — Как же я тебе? Меня увидят, мряф!

— Жалко, — повторил Андрей и поднялся.

— Завтра нацелуетесь, — пообещал Флюк.

— Завтра труднее, — вздохнул Андрей. — Ну, пока! Или прогуляешься со мной?

— Не, не, другой раз, — отказался Флюк. — Спать пойду. Мне ещё с пьяной хозяйкой, знаешь, беседовать! Не. Но, если хочешь, можешь за ухом мне почесать — я ей передам…

Андрей честно почесал в указанном месте и, махнувши рукой на осторожность, отправился к учебному корпусу. "Вот если и преподы наших рокеров слушают, то я точно дурак", — думал он по дороге. Не то чтобы русский рок ему не нравился, но если есть на свете "Rolling Stones" и "Nazareth", так какого ж беса?!..

Флюк некоторое время шёл за ним, а убедившись, что общение с Ольгой не входит в дальнейшие Андреевы планы, вернулся назад, к засевшей в кустах хозяйке.

— Ушёл? — спросила Ольга.

— Ушёл, — подтвердил Флюк.

— Вот тебе и барьеры… — вздохнула Ольга, с тоской глядя в сторону мальчишечьей общаги.

— Любовь, — философски заметил Флюк.

— Ночь такая хорошая, — вздохнула Ольга.

— Мне уже сказали, — заметил Флюк.

Хозяйка, иронии не отследив, копалась в кармане джинсов, вытаскивая оттуда некие странные предметы.

— Ты не виновата, — напомнил Флюк. Он был страшно озабочен подавленным состоянием барышни.

— Да, — сказала Ольга.

— А зато развлечётесь! — сказал Флюк, стараясь быть убедительным.

И, под грохот музыки и свет фейерверков, они начали готовить продолжение Хэллоуина.

Утро второго ноября напоминало вчерашнее, как две капли воды: не менее было свежо и прекрасно.

Элегия и грусть посетили сегодня и гимназистов. Гимназисты ясно сознавали, что праздник завершён, и брели на занятия всё тем же чинным, но замедленным шагом. Единственно, героя нашего пессимизм не затронул: Андрей чувствовал себя по-прежнему невесомым и пятнадцатилетним, и состояние это ему очень нравилось. А вот Никита по дороге вздыхал, отставал и ныл: "Каникулы… осенние… десять дней… хоть недельку бы…"

— Ты пил вчера, что ли? — спросил, наконец, Андрей. — В чём причина грусти?

— Я не пил. Просто у нормальных людей каникулы. Десять дней!..

— Зимние будут, — утешил Андрей.

— Это ещё когда! Два месяца ещё…

— Смотри, — сказал Андрей. — У них тут что, утреннее свидание?..

Они подходили к вязу. Вяз переливался золотом, золото подёрнуто было красною пеленою. Под вязом беседовали Демуров и мадам Окстри. Великолепнейшая была одета во вчерашнее платье, чего за ней сроду не водилось. Платье было цвета опавших листьев. Гимназисты уставились на преподов во все глаза, мадам повернула к ним голову и ласково улыбнулась.

— Доброе утро, мадам! Доброе утро, господин учитель!

— Прелестное утро, мальчики! Не до учёбы, верно? Гулять по берёзовым рощам, петь… Кипарисы осенью — non comme il faut[15], согласитесь!

Мадам указала на кипарисы, и Андрей шагнул к ней, дабы поднять уроненную перчатку, но на сей раз перчатка владелицу не покинула. Вторично обменявшись поклонами, расстались: преподаватели продолжили идиллическую беседу под кроною роскошествующего вяза, ученики направились в столовую.

В столовой, за угловым столиком, медитировал над булочками мистер Хендридж. "Серьёзная, однако, штука — магическое похмелье", — подумал Андрей, доставая тетрадку по алгебре. Алгебра, правда, была сегодня последней, но её следовало ещё и выучить — вчера-то не до уроков было!

— Дай списать, — сказал он Никите вполголоса.

— Нету, — сказал Никита.

— Да ладно тебе!

— Правда нету. Давай в обед сделаем. Чего-то я вчера… Да вчера никто ничего не делал, по-моему.

— Кондуита не хватит, — вздохнул Андрей. — Всю гимназию-то записать!..

Магический бодун и впрямь был нешуточен: увидев у кабинета словесности Андрееву группу, Хендридж задрал брови и, откашлявшись в бороду, осведомился:

— Господа? Я совершенно уверен, что сегодняшним утром моё время принадлежит четвёртому курсу!

Первокурсники захлопали глазами и вразнобой затвердили, что господин учитель… э-э… мг-м… вероятно, ошибается?.. У нас первой парой литература, господин учитель! Хендридж внимал; на лице у него было явственно написано сомнение в душевном здоровье толпившихся вокруг подростков. То же выражение пребывало и на ученических лицах, хотя сомневаться в адекватности преподавателя было явным нонсенсом!

Скопления учеников с преподавателем в центре наблюдались по всему этажу — и очевидно, что по всему корпусу. Назревал скандал — невозможный и непонятный. За пару минут до звонка в коридоре появился директор, и при виде директора народ утих. Директор был в курсе проблемы и на стороне преподавателей. С ядовитою иронией он объявил, что расписания занятий никто не менял, и поинтересовался, уверены ли господа гимназисты, что не позволили себе ночью неподобающего? После этого вопроса господа гимназисты покорно разошлись по классам, следуя чётким указаниям пришедших в себя преподов. Вид у преподов был гневный.

Звонок застал в коридоре только группу Андрея: растерявшиеся первокурсники не имели ни малейшего представления, куда им податься. Сомнения разрешил куратор, скандал пропустивший. Прошагав мрачною тучей по коридору, он навис над примолкшими воспитанниками и вопросил:

— Что происходит, господа?

Нет ответа.

— Господа!

Собрав остатки мужества, Андрей кинулся в омут:

— Мы не знаем, какой у нас урок, господин учитель.

— Я не ослышался, Карцев?

— Господин учитель…

Демуров глянул на часы, висевшие в простенке, и заявил:

— Оставим разбирательство! На урок — немедля.

— У нас должна быть литература, господин учитель, а мистер…

— Я с удовольствием разрешу вашу проблему! — загремел Демуров. — Сегодня — с полуночи — первое ноября! Понедельник! Ваш первый предмет — алгебра! Будут вопросы, господа? Сны дурные видели? Марш в кабинет!

"Крыша поехала, — думал Андрей, усаживаясь в кабинете математики. — Но у всей гимназии? У всех до единого?.."

— Раскрыли тетради на домашнем задании! — скомандовал Демуров и пошёл по рядам. Первым на его пути был Никита. Демуров заглянул в тетрадку и хмыкнул: — Похвальное рвение, Делик! Решили изучить грядущую тему самостоятельно? А что с минувшей?

Никита взирал на него с ужасом. Демуров, игнорируя его эмоции, перелистнул тетрадь и, явно удовлетворившись, перешёл к следующему столу. К этому моменту сидевший сзади Никиты Андрей успел сориентироваться в происходящем и перевернул страницы назад, мысленно почёсывая в затылке. Куратор посмотрел на вчерашние, второпях списанные примеры и не преминул заметить:

— Помарки, Карцев! Куда торопились? — но отошёл.

Класс спешно зашуршал тетрадками: ежели у дорогого учителя с головой не в порядке, пожалуйста! Вот вам то, что вы вчера проверяли! Никаких проблем, Фёдор Аркадьевич!

Закончив проверку, Демуров оглядел воспитанников. Воспитанники не прятали честных глаз и пребывали в тихом восторге: уроки на сегодня из семи человек сделали от силы двое.

Демуров вызвал Макса и задал вопрос из прошлой темы, тот же самый, что и вчера. Макс начал тихо, закончил уверенно; Демуров стоял с ним рядом и принюхивался. Элегия, имевшая место вчера, сегодня приказала долго жить: раздраконенный странным утренним происшествием, Демуров не стал открывать окно, а принялся злобствовать:

— Ну-с? Что за амбре, сударь, я ощущаю уже в двух шагах от вас?

Макс, воспрявший было духом, побледнел и напрягся.

— Праздновали вчера? Не слышу ответа! Кто ещё праздновал, господа? Вам не кажется, что в классе весьма душно? Не будем отнимать друг у друга время: пусть встанут те, кто вчера употреблял алкоголь.

Исчерпав запас молний, Демуров, дабы времени не терять, с кондуитом заморачиваться не стал (тут гимназистам, как выяснилось впоследствии, крайне повезло!) и объявил новую тему.

Темой были основные геометрические тождества.

Десятиминутная переменка миновала в молчании; первокурсники опасливо пошли на второй предмет по расписанию понедельника: физику. Никакой ошибки — фрау Бэрр их явление не удивило. Повторяя вчерашнее, фрау пренебрегла опросом. Всю пару народ изучал по второму кругу величины, характеризующие колебательное движение.

В молчании прошла физкультура, в недоумении — обед. Ближе к вечеру преподаватели подзабыли утренний скандал и впали в рассеянность. Последняя пара завершилась на полчаса раньше. На ужине преподаватели отсутствовали, зато гимназисты имелись полным составом — все до единого, благо размеры столовой это позволяли. Столовая гудела. Колька-Клаус размахивал руками, требуя внимания, и, наконец, влез на стол. Клауса приветствовали сдержанными аплодисментами.

— Господа! По поводу сегодняшнего дня! У кого есть соображения?

Соображения имелись у всех, и Клаус снова замахал руками:

— Позвольте мне! Господа! И дамы! Сдаётся мне, мы имеем во плоти праздник непослушания! Книжка такая есть — детская! Преподы наши, сдаётся мне, вчера круто перебрали! У них и сегодня — Хэллоуин! Что делать будем, граждане?

— И дражайшие старушки! — крикнули из партера.

— Я вас умоляю! У меня, присяжного заседателя, предложение: не делаем ничего! Молчим! Кто за? Единогласно! На сём завершаю!..

— Сударь! — окликнул Клауса Витька Бельский. — Вы, как присяжный заседатель, не изъясните ли согражданам — нам по какому расписанию завтра определяться?

— По вторничному! — мгновенно ответил Клаус. — Кайф-то какой, уважаемые!

— А я бы по средовому предпочёл, — сказал Андрей Никите. — Завтра-то они оклемаются!

— От чего им оклёмываться, по-твоему? — спросила Ольга, сидевшая с ними за столиком.

— Это у них похмелье так проявляется, полагаю, — важно сказал Андрей. Он и в самом деле так думал — а что ещё прикажете предположить? Отравление коньячком? Эпидемию шизофрении?

— Ничего себе похмелье, — сказала Ольга.

— Маги! — со значением сказал Андрей. — Нам откуда знать, какие у них симптомы. Верно, Никитос?

— Денька бы хоть два им ещё такого похмелья, — мечтательно сказал Никита.

— Лучше неделю, — сказала Ольга. — Вот мне кажется, это не меньше чем на неделю.

— Не кассандри, — сказал Андрей. — Нам же хуже потом будет — программу догонять!

— Что такое "кассандрить"? — спросил Никита.

Третье утро ноября (среда вроде как) выдалось свежим. Было оно прекрасным и ошеломительным было тоже. Гимназисты, нервные и напряжённые, взирали на утро с подозрением.

Андрей и Никита шли обычной дорогой и уже издали стали всматриваться в трепещущий на ветерке вяз. Вяз блистал золотом и багрянцем. Под вязом делили рыжую веточку Демуров и мадам Окстри, третий день кряду надевшая платье осенней расцветки. Заметив гимназистов, мадам указала им на прелесть утра и высказала желание петь и бродить по берёзовым рощам. Никита согласился с ней полностью, Андрей же, не удержавшись, обратил внимание мадам на моветон игнорировавших осень кипарисов.

В столовой сидел словесник: пил кофе и грустно рассматривал булочки. Андрей, поколебавшись, подошёл к нему:

— Господин учитель…

— Да, друг мой? — откликнулся мистер Хендридж.

— Скажите пожалуйста, а… а Хэллоуин сколько дней продолжается?

— Хэллоуин, сударь, празднуется в ночь с тридцать первого октября на первое ноября, — ответил словесник, выныривая из нирваны. — С рассвета же и до сегодняшней полуночи — то бишь, до нуля часов второго ноября — продолжается День всех святых, кануном коего и является Хэллоуин.

— Клаус, а Клаус! — на всю столовую позвал Витька Бельский. — Ты зачем же сограждан обманул? С праздником, дамы и господа! С понедельничком!

Народ восторженно безмолвствовал.

Первой парой по расписанию понедельника у Андреевой группы была, как известно, алгебра. Проверка домашнего задания и опрос миновали без эксцессов. Вызванный к доске Макс ответил блестяще и скромно принял скупую похвалу. Макс благоухал дорогою туалетной водой, был бодр и радостен, чего никак нельзя было сказать о Демурове: у математика под глазами обозначились явственные мешочки. А это вам не шутка — третью ночь подряд бухать!..

Новой темой урока были всем уже хорошо знакомые основные геометрические тождества.

Название творящемуся в гимназии дал Витька Бельский. Название не было ни новым, ни оригинальным, зато безупречно отражало суть дела.

— Андрусь полагает, что это у них похмелье, — сказал Клаус, разливая вечером водку по чашечкам. Дело было в холле интерната; полчаса назад холл посетил директор с речью, известной гимназистам до последней фигуры.

— Да вряд ли уже похмелье, — откликнулся Андрей.

— День сурка, — сказал Бельский.

— Чего?..

— Фильм такой есть, с Биллом Мюрреем. Там в городок все пути перекрыло, зима, метель. И вот у них один день всё крутился, какое-то января, что ли. День сурка они праздновали. Мюррей там журналиста играет, он один и жил нормально, а у остальных был этот День сурка беспрерывно. Классный фильм, господа! Не видели? Вот и у наших преподов, похоже, — День сурка. Это им выпускники пакость устроили, точно вам говорю! Вот я закончу… — сказал Витька и мечтательно прижмурился.

— И что теперь будет? — спросил Никита.

— Ты же хотел осенние каникулы, — сказал Андрей. — Заполучи…

— Прозит, господа! — сказал Клаус. — За каникулы!

Ранним утром четвёртого дня безумного Хэллоуина госпожа Ольга Заворская, террористка (не по призванию) и будущая ведьма (всем назло), тайно покинула пределы гимназии, будучи не в силах более вкушать высыпанную собственными руками манну небесную.

Все прочие воспитанники сего учебного заведения манну эту уплетали с чистою душою и сладострастным причмокиваньем. "День сурка", посетивший только и исключительно преподавателей, школярам мнился полосатым рождественским чулком для подарков. В чулке лежали КАНИКУЛЫ — совершенно, правда, неизвестной протяжённости. А ведь один-единственный вечер, свободный от горы домашних заданий, стоил в гимназии целого лета на Багамах!

И вот, казалось бы, любой индивидуум, замученный беспросветной сверхурочной работой, заполучив отпуск, первым делом заляжет отсыпаться — в силу потребностей организма. В гимназии тем более! Кофе здесь всегда лился рекою — чёрный и со сливками, с сахаром и без, тройной и густейший… Благо, вопросы здоровья подопечных были предусмотрительно решены раз и навсегда ещё в те незапамятные времена, когда хозяин магазина фокусов преподавал химию, а не приторговывал сомнительными заклинашками. Но и кофе помогал мало — мечта выспаться обуревала гимназистов денно и нощно.

Ясное дело, благие намерения редко кто воплощает в действительность. Окрылённый внезапной свободой, народ пустился во все тяжкие — какой уж там сон! Зимой отоспимся! На законных, так сказать, вакациях.

Выражение "пуститься во все тяжкие" каждый понимал, разумеется, по-своему. В силу личных потребностей. Имелись экземпляры, залёгшие с книжечкой в койку. Были и завзятые гулёны — эти после занятий тихо и быстро покидали родные пенаты через забор. Отдельные личности во главе с неутомимым Клаусом продолжали следовать примеру впавших в запой дорогих учителей. Учителя, правда, о своём запое не подозревали, чего никак нельзя было сказать о воспитанниках.

Словом, мир был суматошен, странен и несказанно прекрасен для всех обитателей гимназии — за единственным исключением. Виновница творившегося беспредела оказалась не в состоянии поймать каникулярный кайф.

Нет, положительные моменты, безусловно, присутствовали.

Приятно было выслушивать гипотезы гимназистов. Особенно непререкаемых (ха-ха!) авторитетов: Бельского, Кларренберга или Алёну Астахову с четвёртого курса. Внимать и кивать, будучи выше всех и вся, в одночасье утратив (правда, только для себя) статус малявки, жизни не знающей. А уж преподы просто душу радовали! Тоже ещё — маги! Вот и выставляйте себя дураками законченными — за все обиды! За проблемы! За зубрёжку! За розги! И вообще!

Ах, если б они знали! Вся гимназия была бы у её королевских ног! О-о! Браво! Браво! Бис! Цветы! Рукоплескания! "Как же вы, сударыня, сумели всё так безупречно устроить?!" И в воздух чепчики летят. Полный аншлаг. Пальцы веером.

И сопли пузырями. Дело-то было нехитрое: разбросать по периметру ограды бисер из выданных врагом коробочек. Гадкая ведьма потратила на это часа два. Можно было управиться и быстрее, если б не оглядывалась в страхе по сторонам. Да, преподы пили, а гимназисты сидели взаперти, но вышел же Андрей из общаги! Значит, кто угодно может выйти, верно? Гуляю, никого не трогаю: вечерний променад. Между делом вот мусор из кармашков выкидываю, скопилось, знаете, — шелуха там от семечек, бумажечки, бусики…

Конечно, способствовал мнимому величию Флюк. Флюк старался, но — к великому, невыразимому сожалению! — Ольга прекрасно понимала, что пальцы расставлять ей никак не с руки, извините за бездарный каламбур.

И уж совсем муторно было думать о подоплёке милой шуточки. Адские муки совести испытывала гадкая ведьма, глядя на своих преподавателей и великолепно сознавая, что инициатор их склероза затеял всё это отнюдь не ради отдыха гимназистов. Вот выкинуть два десятка магов из обычного течения жизни и, пока они водкой наливаются, устроить им без помех какую-нибудь действительно крупную пакость — это да!

Время-то он выбрал с большим умом: ясно, что празднующие преподы окружающим миром интересоваться не станут. А уж сделать так, чтобы окружающий мир до них достучаться не мог — дело техники.

Ольга очень надеялась, что её участие в происходящем беспределе не выплывет на свет божий никак и никогда. Вылет из гимназии посредством пинка под зад её ни в коем случае не устраивал.

И без пинка тоже.

Четвёртой праздничной ночью, ворочаясь с боку на бок на сбитых простынях под недовольное ворчание тигра, она, наконец, придумала способ достучаться до преподов. Способ был ужасный и при других обстоятельствах неприемлемый, но ничего умнее (читай — безопаснее!) в голову не приходило.

Кондуит.

Расслабленные встречей с выпускниками и предвкушением вечернего пития, преподаватели все эти дни были белыми и пушистыми: на мелкие нарушения гимназийского этикета смотрели сквозь пальцы, оставляя разборки и наказания на завтра, а возвращаясь утром всё в тот же понедельник, провинности забывали напрочь. Сообразив, что открыть преподам глаза может только запись в кондуите, гимназисты, оберегая нежданные каникулы, стали вести себя безупречно — даже Бельский.

Но добиться этой записи никакого труда, само собой, не составляло. К примеру, свалить с утра в город и на уроки носа не показать. Прогул в гимназии приравнивался к побегу из тюрьмы, с точки зрения преподавателей, и к попытке суицида — с точки зрения гимназистов. Кто-нибудь да запишет: историк уж точно! И стало быть, завтра, просматривая мерзкую книгу, Олег Витальевич увидит запись, сделанную в понедельник. Большего и не требуется!

"Тебя же выпорют, — сказал Флюк, когда она изложила ему план действий. — С ума сошла!"

Ведьма и сама не была в восторге от задуманного. Но — если по-честному — розги она заслужила. Было за что. На этот раз Олегу Витальевичу не придётся таскать её к директору на предмет гипноза. А потом, может, и без розог обойдётся — до того ли будет, когда выяснится истинное положение вещей!..

Дождавшись шести утра и удостоверившись, что мистер Хендридж покинул дежурный пост на её этаже, Ольга оделась по-городскому, тихо и осторожно спустилась в холл, вышла из общаги и, перекурив в сосенках, перелезла через ограду со стороны площади Ленина. Флюк остался дома, согласившись, что целый день прикидываться игрушкой, неподвижно вися подмышкой у хозяйки, — удовольствие маленькое.

Утро показалось ей отвратительным — как и три предыдущих. Дул противный, холодный ветер. Под ногами шуршали опавшие листья — совсем мало, а всё равно… Была, словом, осень, вполне соответствующая настроению: и гнусно, и печально.

Да ещё и родимый город, быстро показавший фигу надежде на приятное сиюминутное настроение и удовольствие от свободы и прогулки. Вот если б вокруг — замки со шпилями, или камнем выложенная мостовая, а по ней катят кареты! Или уж пейзажик какой ни на есть… Лучше всего подошли бы горы: снежное величие вершин, окаменевшие тролли по бокам тропы и небо эдакое — в сиреневых сполохах северного сияния…

"В парк поеду, — думала Ольга, разглядывая оклеенный объявлениями фонарный столб на остановке. — Сяду там под кустик и буду думать, что я в Хоббитании, — там тебе и горы, и тролли… Жалко, тут маршруток нету — торчи на остановке и лезь в набитый автобус! Дурацкий город! Одни объявления чего стоят! Вы полюбуйтесь только!.."

"Услуги мага

Высококвалифицированный специалист

решит любые проблемы

Патент N 174854-СТ

Дорого

Трамвай N 4, посёлок Зелёный,

переулок Шиварики, дом 8"

"Достали эти маги, провались они пропадом со всеми своими прибамбасами! Ненавижу! Высококвалифицированный специалист на посёлке Зелёном — тьфу! В Антверпене надо селиться, господа, и народ к вам потянется…"

Она прочитала объявление ещё раз — и ещё раз, и ещё раз. Расстегнула куртку: отвратный осенний ветер сменился вдруг сухим и горячим.

Подкативший автобус шёл как раз до парка, по четырнадцатому маршруту, и был полупустой, но Ольга его попросту не заметила. Оторвав от столба ярко-жёлтый листочек, она поднесла бумажку почти вплотную к глазам. Виньетка над текстом задрожала, расплываясь неведомыми символами, рукописные крупные буквы слились друг с другом.

"Специалист… любые проблемы… дорого… Услуги мага…"

Замки со шпилями, и кареты, и сиреневые сполохи над каменными чудищами — всё это и многое, многое другое замелькало перед глазами ошеломлённой ведьмы. С неба посыпалась не манна никакая — пирожные невероятных размеров. Пирожные были облиты шоколадом и усыпаны орехами. Начинкой пирожным служила отборная клубника, взращенная руками богов, источавшая неземные ароматы. Знойный ветер, насвистывая, гнал пирожные к приглянувшейся ему ведьме. Сильно опасаясь, что не в силах будет проглотить столько, ведьма всё же подставила под пирожные руки: "Справлюсь как-нибудь. Что не съем — то понадкусываю. Ясно?!"

Ведьма ликовала.

Ведьма захлёбывалась пряным утренним ветром; то был ветер свободы — знойный африканский сирокко, пришедший на смену влажному и склизкому дыханию тьмы.

Ведьма горстями гребла надежды. Надежды виделись ей лентами серпантина, ведьма кидала их в воздух, и они сыпались на плечи, обратившись по воле сирокко дождём конфетти.

Ведьма был уверена, что чёрные дни миновали — по закону зебры. Чёрная полоса, потом белая, потом… Но это потом. На данный момент ведьма находилась на белой территории — совершенно точно!

Это значило, что враг мёртв. Болен, в отъезде, увлечён иными глюками — собирательством жемчугов на дне марсианских каналов или маскировкой горы Килиманджаро под новогоднюю ёлку. Неважно!

Ветер сирокко обещал перемены — да! Ведьма была согласна на любые.

Захлёбываясь ветром и путаясь в серпантине, ведьма неслась на всех парусах — дворами, потом между гаражей, и складов, и редких деревьев, потом спрыгнула с обрывчика, обретавшегося на законном месте кинотеатра "Родина", и побежала по траве к заводу, вдоль ограды которого шли рельсы.

Остановил её тревожный перезвон колокольчиков в кармане куртки. Чертыхаясь и не выпуская из пальцев объявление, она достала гимназийский мобильник, и мобильник, прекратив звенеть, сухо сообщил ей:

"Серая зона. Вы находитесь за территорией города. Серая зона".

Ведьма огляделась, пожала плечами и сунула говорилку в карман. Мобильник ещё трижды повторил предупреждение и заткнулся. Вот и славно. Нашёл серую зону!..

Ведьма отметала дурные эмоции напрочь. Сирокко подталкивал её в спину, нашёптывал в уши сладкое, и ничего другого она слышать не хотела.

Тем более что у стеклянной проходной завода стояли в ожидании люди, и к ним приближался трамвай — со стороны кольца на улице Энгельса.

"А раньше был поезд", — мелькнуло в голове. Мелькнуло и пропало — а неизбежные вопросы, к примеру, откуда ей знать так точно, где останавливается четвёртый трамвай, и вовсе ведьму не посетили.

К остановке она подбежала вовремя — трамвай только-только затормозил. Два вагончика, в каждом — три входа, без дверей, поручень и пара ступенек, кожаные мягкие сиденья и народу — почти никого.

По этому маршруту вообще мало кто ездил. Слишком уж долгий. Ветер сирокко отлично знал особенности маршрута, а потому спокойно отправился по своим делам. Теперь торопиться ему было совершенно некуда — до самого вечера!

Ведьма отсутствия ветра даже не заметила. Бросив в прорезь трамвайной кассы копейки, ведьма оторвала билетик и посчитала цифры. Семнадцать — и семнадцать! Счастливый! Она сунула билетик в рот и принялась жевать, загадывая желание. Желание имелось одно — единственное! — и так близко к его осуществлению ведьма ещё не была. "Любые проблемы — за деньги! Да денег у меня полно — сколько скажете! — думала она. — Так-то, сударь наш враг! Не ты один такой крутой в округе! Пока ты будешь с моими преподами счёты сводить, высококвалифицированный маг схватит Белого Кролика за ушки и вытащит из любой норы — башни, темницы… И первое, что я ему скажу, ох, что я ему скажу, моему пушистому…"

Трамвай тем временем объехал степью старые кварталы, свернул к въезду в город и покатил вниз — к Зелёновскому мосту. Моста, правда, никакого здесь не было, как и самого острова Зелёного, как и городской речки Ахтубы. С бывшей набережной по пологому склону спускались дома.

Двухэтажные дома с флюгерами, круглые крошечные площади — город внизу на Волжский не походил ни капельки, чем ведьме очень приглянулся. Южный такой городок, смутные воспоминания детской поездки на море… Высунувшись в окошко, ведьма кайфовала по полной программе: главное, никакой тебе гимназии и никакой осени! Да за одно это стоило прогулять! Правда, мобильник в кармашке периодически выдавал короткий перезвон — скорее всего, от трамвайной тряски. Словами не изъяснялся, и ладно.

Остановка оказалась одна на весь Зелёный — зато шикарная: трамвай важно въехал под стеклянный купол и объявил конечную. Так это же вокзал! Не остановка, а целая станция метро, только что эскалатора нет! Зато зал ожидания, и огромные схемы на стенах, да буфет, да книжный лоток… На соседней платформе стоял пассажирский поезд — ну, точно, вокзал!

"Пойдём, пойдём скорее!" — дохнул в шею вернувшийся ветер сирокко.

Ступеньки вывели ведьму на выложенную голубоватой плиткой площадь. Площадь окружали дома. Три широких проулка и ни следа проезжей части. Посреди площади торчал одинокий кипарис великанских размеров — словно памятник! На лавочке под кипарисом сидела малышка лет четырёх, и завязывала большой зелёный бант на тощей косичке. Кроме малышки — ни души. Тишина, будто ночью.

— Привет, — сказала ведьма, подходя к девчонке.

— С сюзыми не лязговаливаю, — заявила малышка.

— С чужими! — сообразила ведьма.

— Да, — важно кивнула малышка.

— А переулок Шиварики знаешь где?

— Тама, — показала пальцем малышка. — А тебе засем?

— Ты же с чужими не разговариваешь, — сказала ведьма, всматриваясь в указанный проулок.

— Я знаю, ты сляпу идёсь покупать.

— Чего покупать? А, шляпу! Тут шляпы продают? — рассеянно спросила ведьма.

— Да. Тама тётя злая. Она кольдует и сляпы плодаёт.

— Колдует? Слушай, а где эти шляпы? Там написано что-нибудь?

— Тама, — повторил ребёнок, опять показывая пальцем. — В Сиваликах. Тама сляпы и клолики в окосках. И тётя.

— Спасибо!

Ведьма быстро зашагала в указанном направлении.

Малышка же, глядя ей в спину, расправила бант, влезла на лавочку с ногами и хихикнула. Потом поднесла к глазам кулачки и принялась рассматривать Ольгу, словно в бинокль. Насмотревшись, она спрыгнула с лавочки, сказала "Оп!" и исчезла. Только зелёный, хитро завязанный бант остался висеть в воздухе. Ветер сирокко осторожно потрогал его, фыркнул, словно уколовшись, и понёсся за ведьмой, уже подходившей к дому с табличкой "8".

Дом имел два огромных витринных окна по обе стороны крылечка, а в окнах действительно висели шляпы. Широкополые ковбойские, и цилиндры, и клетчатые кепи, и самые разные женские — с цветами, и птичками, и перьями. А вот кроликов никаких в витринах не оказалось.

"Шляпный салон

госпожи Элис"

Дверь в шляпный салон была распахнута настежь.

Ведьма достала из кармана объявление, прикинула, не приложить ли к нему гимназийскую справку, и переступила порог.

Вывеска не обманула ни на капельку: не слишком просторное помещение сплошь завешано, заложено и завалено головными уборами. Не обиталище мага ни в коем случае — черепа, свечи, колбы и прочий полумрак отсутствовали напрочь. По крайней мере, спросить-то можно! У дядюшки Вольдемара тоже заклинашки на виду не валяются…

— Здравствуйте! — громко сказала ведьма.

Никого.

Подождём.

Шляпы посмотрим.

Было на что посмотреть и помимо шляп — даже глазам, привыкшим к гимназийской роскоши. А уж женским глазам и подавно. Магазин антиквариата: креслица, шкатулочки, статуэточки и неисчислимое множество прочих вещиц невероятного изящества. Никакого труда не составляло мгновенно забыть о цели визита и пробродить тут до самого вечера, приглядываясь, притрагиваясь, прицениваясь… примеряя… Вот эту, с синими перьями, обязательно! И вон ту, с вуалеткой! А там, над комодом, с закрученными полями, цвета сосны в сумерках…

Ветер сирокко, проследив за взглядом ведьмы, уронил ей в руки вожделенный предмет и подтолкнул к зеркалу — огромному овальному зеркалу с двумя створками. Шляпа сама собою очутилась на голове, лаская атласною подкладкой волосы. "Ах-х, — простонал ветер, обмирая от восторга, — ах-х, небо, как хороша! Королева!.. Вот чуточку на бровь надвинуть — о да! Ах-х…"

— Левее, мадемуазель! Два миллиметра буквально! Да, несомненно! Безупречный выбор! Берите не раздумывая!

— Н-нет… Я просто примерила… — смутилась ведьма, не в силах оторваться от зеркала. Но где-то там, в зеркале, за красавицей в божественной шляпке… Нет, за божественной красавицей в божественной шляпке, даже нет…

— Божественно, — подтвердила невысказанное отражающаяся за спиной красавицы девчонка.

Чуть, может быть, постарше Ольги — или даже ровесница, девчонка сидела на полу в углу комнаты, скрутив в немыслимой позе ноги в высоких ботинках. Стрижка ёжиком, смуглое лицо, низкий голос, штаны в обтяжку и тёмная, бесформенная блуза — маленькая разбойница, чертовски неуместное видение посреди безделушек и шляпок. Продавщица, что ли?..

Девчонка вскочила и одним движением очутилась около Ольги.

— Клянусь, вы не уйдёте отсюда без этой покупки! — сказала она, бесцеремонно разворачивая Ольгу к себе и поправляя на ней шляпу. — Можно подумать, это индивидуальный заказ! Если хотите, я дам вам эскизы подходящих платьев. Впрочем… — Она сняла с Ольги шляпу и отступила. — Поверните-ка голову… Ваше лицо, мадемуазель! — объявила она. — Практически любая шляпа — полагаю, даже мужской цилиндр! — будет выглядеть на вас произведением искусства! Ках ме!.. Милая барышня, не нужна ли вам работа?

— Работа? Нет, благодарю. Я… я ещё учусь.

— Очень жаль, — сказала девчонка. — Это я про работу. Такой типаж попадается раз в столетие! А возню с личинами я терпеть не могу. Подумайте! Я положу вам недурное жалованье. Мой салон пользуется огромной известностью. Карьера модели вас никогда не привлекала?

— Я подумаю, — сказала Ольга, внимательно и невежливо девчонку рассматривая. — Простите за вторжение, — сказала она, протягивая листок. — Я сюда по объявлению.

Девчонка — ну и девчонка! ей бы кобуру на пояс! — не глядя кинула объявление на столик и указала клиентке на кресло.

— Слушаю вас. Ассортимент моего салона предусматривает практически все желания. Свадьба? Маскарад? Путешествие? Повседневность? Или просто хотите обновить гардероб?

Она присела на столик и наклонилась к Ольге — глаза в глаза.

Вот глаза её выдавали. Ровесница, как бы не так! Женщина — и не моложе тридцати!

— Мадам… — начала Ольга и, запнувшись, повторила, уже спрашивая: — Мадам?..

— Госпожа Элис.

Хозяйка!

— Благодарю вас. Меня зовут Ольга. Госпожа Элис, адрес вашего салона — переулок Шиварики, дом восемь, правильно?

— Правильно.

— Ну вот. Я с удовольствием куплю у вас эту шляпку, но…

— Поверьте, мадемуазель, это не лучший образчик моего товара! Позвольте, я покажу вам…

— Госпожа Элис, я к вам по объявлению. Шляпы — это потом, если можно.

Тут госпожа Элис крутнула зелёное чудо на пальце и небрежно отбросила в сторону. Шляпка, совершив в воздухе пируэт, наделась на прежнюю подставочку у комода.

— И что же, по-вашему, написано в моём объявлении?

— Что вы решаете любые проблемы.

— Вот как…

Госпожа Элис взяла жёлтый листочек и протянула его Ольге.

Виньетка.

Крупные, рукописные буквы.

"Шляпный салон

госпожи Элис

Вы не ошиблись в выборе!

Дорого

Трамвай N 4, поселок Зелёный,

переулок Шиварики, дом 8"

Ах, ветер сирокко, пряный обманщик!..

— Извините, мадам. Здесь было написано… То есть, я прочитала здесь…

Ольга замолчала, пытаясь взять себя в руки.

— Я, вероятно, ошиблась, мадам. Госпожа Элис. Я купила бы ту зелёную шляпку. — Она улыбнулась, сколь могла светски, и продолжила: — И вы сказали, что можете предложить мне эскизы платьев…

— Конечно, мадемуазель. — Хозяйка шляпного салона достала из воздуха длинную толстенную сигару и прикурила щелчком пальцев. — Журналы я вам дам с собой — в качестве презента. За шляпку я желаю получить двести рублей — по городскому курсу. Стоимость иных услуг мы обговорим отдельно. Итак, мадемуазель, какие проблемы?

Невидимое конфетти зашуршало в волосах, посыпалось на плечи. Ольга мысленно выдохнула и улыбнулась ещё раз — не менее светски.

— Так вы…

— Практикующий маг, да. Патент действителен, но надеюсь, вы понимаете необходимость полной конфиденциальности.

— Я куплю эту шляпку.

— Вот и умница, — кивнула стриженая специалистка, высококвалифицированный маг с патентом. Вот только не салон бы ей держать и не магией заниматься — киллершу играть в сериале! Самое то!..

— Только мне тоже нужна конфиденциальность.

— Разумеется, мадемуазель. Излагайте ваше дело. И извините мне небольшой розыгрыш.

— Ветерок, — великодушно сказала ведьма, пытаясь отмести сомнения.

— Сигару хотите?

— Не откажусь, — храбро сказала ведьма. Сигар она сроду не курила. Круто.

— И кофе, — сказала госпожа Элис. — Но не желаете ли сменить обстановку? Могу обратиться крючконосой старушкой. Очаг разожжём, то, сё…

— Не стоит. У вас так уютно!

Кофе с причиндалами явился, как у магов и водится, из ничего: пузатые чашки, сахарница со щипчиками, квадратная бутылочка с тёмною жидкостью — не иначе коньяк! Дым сигары был вкусный — сладкий! — но затянуться крутая ведьма не решалась. Раскашляешься — позора не оберёшься… Да и быка за рога пора брать!

— Мне нужно найти одного человека, — сказала она, бухнув в кофе изрядную дозу из бутылочки. Кофе зашипел, Ольга отпрянула, а патентованная магиня отвела от клиентки взор и дрогнула губами.

— Имя, — сказала она. — Фотография — или любая его вещь.

— Фотографии у меня нет. Есть письмо. Вы понимаете, его похитили, и теперь меня шантажируют. А в милицию идти бессмысленно, потому что это сделал ваш коллега. То есть, маг. Думаю, он не совсем нормален…

— Что же он требует — выкуп?

— Да ничего он не требует, — сказала Ольга и сама удивилась. — Ничего… Только чтобы я для него кое-что сделала, если не хочу уходить отсюда.

— А есть куда уходить?

"Прямо детектив, — подумала Ольга. — Нужно, наверное, всё рассказать… Но совсем не хочется. Да и письмо показывать нежелательно. Мало ли что… Совершенно дурацкое положение! Нет, придётся рассказывать — чем короче, тем лучше…"

— В общем да… — сказала она, ощущая себя крайне косноязычной. — Я… не местная. Я просто здесь учусь, но как раз потому, что тот, кого я ищу, попросил меня о помощи. Я должна была с ним встретиться, но его нет, и я абсолютно не в курсе, что он такого этому магу сделал. Но, наверное, это важно, потому что…

Ольга подняла на госпожу Элис озабоченный взор и осеклась. Госпожа по-прежнему сидела на столике, опираясь локтем на согнутую в колене ногу, вот только сомнений в её компетентности более не имелось.

Ведьма — настоящая, без дураков — смотрела на свою клиентку сквозь клубы сизого сигарного дыма, смотрела очень пристально и очень недобро.

— Вот что, милая барышня. Уж не в гимназии ли ты учишься?

— Да… в гимназии.

— Угу. То-то я смотрю… И человечек этот твой из гимназии пропал, верно?

— Да… То есть, нет. Наш директор мне сказал, что он и не учился в ней. Не успел, наверное… Наверное, его сразу… Госпожа Элис?..

— Очень жаль, дорогая, но с гимназистами я дел не имею.

— Но почему?!

— Объясню. — Госпожа Элис пожала плечами и поправила на поясе несуществующую кобуру. — Объясню — чтобы больше ноги твоей здесь не было. Для того чтобы решать ваши проблемы, у вас имеются преподаватели — и, смею тебя заверить, они вполне на это способны. Более чем. Я им дорогу переходить не собираюсь. Мне мой патент дорог. Ясно, милая? А уж связываться с идиотом, который гимназийским магам пытается нос натянуть… Увольте, барышня! Если только… — Она усмехнулась и замолчала.

— Я не могу обратиться к преподавателям! Меня этим и шантажируют, я вам сейчас всё объясню!

— Извини, дорогая. Рада бы тебе помочь, но нет. Вот шляпку продам с удовольствием.

— Тётя! — сказали у дверей, и госпожа Элис обернулась, а Ольга получила маленькую передышку, чтобы сдержать слёзы и придумать ещё какие-то слова, единственно верные, которым нельзя будет отказать… Не разреветься, это главное, не разреветься!..

У порога переминалась с ноги на ногу давешняя кроха с зелёным бантиком.

— Что тебе? — спросила госпожа Элис.

— Мама послала. Денезку дала. Хосю панамку.

— Ках ме!..

Госпожа Элис встала, шагнула навстречу крохе и вдруг расхохоталась — коротко и неприятно.

— Какие гости!

— Панамку, — твёрдо повторила малышка.

— Пойдём, деточка. Посмотрим твою панамку. Подожди, дорогая, я быстро, — сказала она Ольге и увела зелёный бантик в дверку за зеркалом.

"Чертовски кстати, — подумала Ольга и всхлипнула — один раз. Только один. — Дома будем рыдать. В широкое мужское плечо. Или в пушистую шёрстку — как получится…"

Обманщик сирокко, который не мог пока обернуться рыжим тигром, взъерошил ей волосы и беззвучно вздохнул.

Он сделал своё дело, приведя маленькую ведьму в обитель ведьмы большой. Горсти надежд, серпантин, конфетти и раздутые паруса рассыпались в прах, и тьма немедленно заняла освободившееся место. Тьма относилась к закону зебры уважительно — до последней его буквы, и сирокко не винил себя в этом.

Но девочку было жалко.

Кто-кто в теремочке живёт?

Кто-кто в зазеркальном живёт?

Ведьма живёт, стра-ашная, си-ильная, зло-обная — жуть! Настоящая.

Ветер сирокко уверился в этом, одним глазком только в дверку заглянув. Во-первых, еле успел смыться, потому что дверку тут же захлопнули, во-вторых, и так знал, чего там…

Комната, в которую госпожа Элис провела кроху с бантиком, от шляпного салона отличалась существенно. Как нельзя более подходила ко внешности своей хозяйки.

Безделушек в комнате не было. Были книги, много книг, старых, истрёпанных, зачитанных. Были подсвечники, массивные, тяжёлые, вовсе не похожие на своих собратьев из салона. Был череп — один, человеческий. Сроду никому госпожа не признавалась, чей он и откуда, но у каждого, кто видел их рядом — череп и госпожу, неизменно возникали одинаковые подозрения. Госпожа отнюдь не отличалась сентиментальностью, но к черепу относилась уж слишком нежно — никогда не забывала поменять на свежий торчащий из глазницы цветочек. И любовно поправляла без всякой на то нужды стилет, торчащий из другой глазницы. И не сдерживала иной раз вздох наслаждения, берясь за оплетённую кожей рукоятку…

Стилет сиял полировкой граней — как и прочее холодное оружие, находящееся в комнате. Очень много оружия, ничуть не меньше, чем шляп в салоне; оружие было повсюду — развешано, разложено и вставлено в специальные гнёзда.

Кроме книг и оружия имелся в комнате диван — огромное лежбище, покрытое неведомой шкурой. Кроха с зелёным бантиком немедленно двинулась к дивану, сбрасывая по дороге личину ребёнка, словно тапочки, и с наслаждением на диван плюхнулась, потягиваясь, как обожравшийся сливок, разомлевший кошак.

— Ты за этим пришёл? — осведомилась госпожа Элис. Личины она не меняла (нынешняя была дана госпоже от рождения), но в точности стала ей соответствовать: девчонка как есть. А и на каждый хитрый замочек ключик имеется, это всем известно.

В данном случае ключик, скажем прямо, был ещё тот. Ведьма — она ведь тоже женщина.

— За тобой должок, Лизанька, — промурлыкал мужчина на диване и бросил в госпожу зелёный, хитро завязанный бант. Госпожа увернулась (правильно сделала) и метнула в гостя подвернувшийся под руку нож. Нож, зависнув над диваном, покачался в воздухе и нехотя вернулся на бархатную подушечку.

— Всё удивляюсь я, отчего ты, душа моя, оружием не торгуешь?

— Клиентуру растеряю, мой господин. Одни мужики ходить будут. Ни интриг тебе, ни сюжетов — сам знаешь.

— Такой вот дуализм, — посочувствовал гость.

— Кто бы говорил.

— Так я к тебе именно по этому поводу. Прямиком за клиенточкой… Очаровательная барышня, верно?

— Хороша. Только если мой господин слушал, то слышал.

— Что же я слышал?

— Я отказала. Ках ме! Неужто ты решил?..

— Ну что ты, Лизанька. Конечно, мне и в голову не пришло, что ты рискнёшь патентом и моим доверием. А ведь без моего доверия патент тебе и уголочком не светил, дорогая… Подойди сюда.

Хозяйка и шевельнуться не подумала.

— Ты о долге помянул.

— Да, голубка моя, должок… Как вижу тебя, дела из головы вылетают напрочь, такая беда… Вот только не надо ножей больше, Лизанька! За этим я приду другой раз: встану белым оленем среди поля и позволю тебе наслаждаться, сколь душа запросит.

— Чушь говоришь, мой господин.

— Да что ты заладила, право: господин, господин! — словно бы всерьёз оскорбился гость. — Или мы не друзья с тобой, Лизанька!

— Как прикажешь называть? — спросила хозяйка, тоже вроде бы совершенно серьёзно.

— Никак не надо, милая. У моей клиентуры оч-чень чуткие ушки.

Хозяйка не сдержала смешка.

— И зря смеёшься, Лизанька, — сказал гость. — Вон там у тебя барышня сидит… Чего она хочет, кстати?

— Найти кого-то, — неохотно сказала хозяйка. — Я толком и слушать не стала, всё одно не возьмусь.

— А должок оплатить — возьмёшься?

Тут хозяйка опустилась рядом с гостем на коленки, тронула пальцем его щёку и прошептала едва слышно:

— Я сделаю всё, что ты захочешь… Убью, соблазню… М-м, что же там дальше?..

Гость поморщился, но руку хозяйки не отвёл, напротив — прижал к своему лицу и посмотрел на хозяйку искоса.

— Цитируем к месту и не к месту?

— Отчего же — не к месту? — невинно спросила хозяйка. — Очень даже к месту, сдаётся мне.

— Оставим, — сказал гость и встал с дивана. — Мне, собственно, что нужно, Лизанька… Ты не хотела бы немного отдохнуть?

Вопрос, возникший на лице хозяйки, вызвал у него улыбку — добрую, сочувственную, приведшую госпожу Элис в ещё большее недоумение.

— Да, отдохнуть, любовь моя… Подальше от всех… Скажем, в Старых Соснах… В моём холостяцком прибежище, безрадостном, но обширном… Ты могла бы разложить там свои алебарды…

— Ты… ты действительно хочешь, чтобы я…

Гость мягко положил ладонь ей на губы, не давая вырваться ненужным словам.

— Нет, нет, дорогая… Может быть, в другой раз… А пока я просто прошу тебя привести в порядок мой дом в Старых Соснах. Скажем, приготовить всё к предстоящему визиту нас обоих — вместе. На зимние каникулы, скажем… Вышивки, подушечки… алебарды опять же… Женский, словом, уют. Ты хотела бы провести со мной зимние каникулы, любимая?

— Безумно, — сухо сказала хозяйка. — Насчёт отдыха — это приказ?

— Не хотелось бы так прямо… Пожелание, Лизанька, не больше того. В счёт старого долга, ты же понимаешь. Может быть, я неверно выразился? Сожалею…

— Вы, господин мой, мерзавцем были, мерзавцем и сдохнете — если это вообще когда-нибудь случится.

— Права! Как всегда, права! А что делать, голубка? Таких вот и любят, верно? Ну-ну, я пошутил! Я сегодня не слишком в форме, ты уж прости.

— Ты хочешь занять моё место?

— Именно.

— И чтобы никто об этом не знал?

— Угадала, душа моя.

— Но какого беса я должна тащиться в Сосны! — взорвалась хозяйка. — Я найду, чем мне заняться, и без твоего дома, тем более что… Тем более что… К тебе я не поеду.

— Поедешь, Лизанька. Дабы избежать эксцессов. Ты у меня женщина импульсивная, резких манер… Ни к чему это всё. И поедешь ты прямо сейчас. Сию секунду.

— Но…

— Без промедлений, — сказал гость, убравши улыбку.

— Тебе нужна эта девочка! — сказала хозяйка.

— Оч-чень нужна. Только избавь меня от сцен ревности.

— Каахцирсшней[16]!.. — сказала хозяйка. — Я, знаешь ли, о бизнесе своём пекусь.

— Полагаешь, не справлюсь?

— Уж позволь усомниться!

— И снова права, — вздохнул гость. — Уж так, Лизанька, кесарю — кесарево…

Хозяйка закатила глаза.

— Утренним клиентам откажи, будь добр, — сказала она. Гость с готовностью поклонился. — Да ведь завтра приедет Кельмейер!.. Ках побери тебя и твои забавы!

— Я разберусь и с Кельмейером, — смиренно пообещал гость.

— Да, — сказала хозяйка после недолгой паузы. — Извини.

— Стало быть, договорились, любовь моя? Я сообщу тебе, когда закончу.

— Ты мне выбора не оставляешь. — Хозяйка пожала плечами и отвернулась.

— А насчёт зимних каникул ты подумай, — сказал гость. — Я соскучился.

— Я тронута до слёз, мой господин.

— Элис, — сказал гость, и замочек хозяйки явственно щёлкнул. — Я действительно соскучился, моя госпожа. Я навещу тебя. Не знаю… Возможно, и на днях… Но обещать не могу. Я отчаянно занят сейчас. И не забывайся, умоляю. Ведьме оно как-то и не к лицу.

— Обошёлся бы и ты без цитат, — попросила хозяйка. — Я только с тобой амнезией страдаю.

— Польщён тем, — вполголоса ответил гость. — Вправду польщён, Лизанька.

Не дождавшись ответа, он надел на себя личину хозяйки и покинул комнату всё через ту же дверцу за зеркалом.

Маленькая ведьма, ожидавшая хозяйку в шляпном салоне, подмены, само собой, не заметила.

Ветер сирокко заметил — но протеже своей об этом не сообщил. Увольте — так подставляться! Пардон-с! Жалость жалостью, но наша хата с краю, своя шкура ближе к телу, не стоит благодарности, оревуар, дорогие мои, бай-бай! Дел, знаете ли, ещё по горло…

Враг маленькой ведьмы, заломивши бровь госпожи Элис, проводил сирокко насмешливым взглядом и приступил к работе с клиенткой.

— Загрустили, мадемуазель? — спросил он, бросая Ольге зелёную шляпку. — Напрасно! Наш разговор ещё не закончен.

Ольга, поймав шляпку на лету, крутнула её на пальце (вышло недурно) и откинула в сторону — на подставочку не попала, но ведь и не на пол!

— Хотите сделать мне скидку? — спросила она, задравши нос. — Уверяю вас, я не стеснена в средствах!

"Вот так вот! Браво, — подумал враг. — Хвалю!"

— Что вы, мадемуазель! — сказал он. — Мы ведь уже обговорили цену. Я имела в виду ваши проблемы. Мне не хотелось бы отпускать вас просто так. За вашими плечами тянется нехороший шлейф. Беда — и совсем не шуточная.

— Вы прямо как цыганка, — сказала Ольга. — Ждёт меня дорога в казённый дом, к злобному пиковому королю.

— Это само собой, — хмыкнул враг. — Об этом и гадать не приходится. За прогул тебя накажут, барышня, мало не покажется. В вашей гимназии такие беды что ни день.

— Ветерок, — гордо сказала Ольга.

— Возможно, я сумею помочь — но несколько иным способом… Я посмотрела между делом — потенциал у тебя недурной. Возьмусь, пожалуй. Тем более ты так громко думаешь об этом, дорогая.

— Вы о чём?

— Ты думаешь, что ты теперь ведьма. Так это нетрудно устроить.

— Я вас не понимаю, госпожа. Что устроить?

— Ках ме! — нетерпеливо сказал враг. — Я берусь учить тебя. Раз уж ты не стеснена в средствах. Но, разумеется, без контракта. Согласна?

— Я не знаю, — сказала Ольга. — А можно, да? Меня за это не выгонят? Понимаете, мне никак нельзя, чтобы меня исключили.

— Из вашего сумасшедшего дома исключают только за неуспеваемость.

— А что за контракт?

— Обуза на веки вечные, — отмахнулся враг. — Себе дороже, барышня. Вот несколько уроков с почасовой оплатой — дело невинное. Ни прав, ни обязанностей. Что скажешь?

Пирожные с клубничной начинкой свалились на голову — вкупе с каретами, замками и серпантином. Удар был настолько весомый, что зашумело в ушах. Мобильник не замедлил ответить бешеным колокольным перезвоном, и госпожа Элис, поморщившись, протянула к Ольгиной куртке раскрытую ладонь. Колокольчики угомонились, а Ольга кивнула:

— Думаю, это подойдёт.

"Ах, пряный сирокко, не зря я дышала зноем твоим… Вот это ни фига себе! ВОТ ЭТО ДА!!!"

— Что, дорогая, недурная халява тебе обломилась? — подмигнул ей враг. — Рано радуешься. Заниматься будем раза три в неделю — сумеешь?

— Да, конечно! Только, если вы не против, по вечерам. Так можно?

— Да хоть по ночам, мадемуазель. Было бы оплачено.

— По ночам мне бы очень подошло, но я не смогу, наверное, сюда добраться. Трамвай…

— Глупости, — отрезал враг. — От гимназии до стадиона — двадцать минут ходьбы, а там уж до меня рукой подать. Я тебе клубочек дам, с ним не заблудишься. А теперь беги домой. Придёшь в ночь на воскресенье. И кошелёк не забудь.

— Конечно! Благодарю вас.

Вручив новоиспечённой ученице вожделенную шляпку и туго смотанный клубочек пушистых сиреневых ниток, временный хозяин шляпного салона запер за ней дверь, скинул личину и, прихватив со столика квадратную бутылку, подошёл к окну.

За окном смеркалось. Будущая ведьма шествовала по переулочку, закинув за плечо картонку со шляпой и победно задрав нос. На сумеречное небо она поглядывала с большим недоумением. Вполне законным недоумением — по её подсчётам время было от силы обеденное. Поездку на трамвае номер четыре за территорией города ведьма, само собой, не учитывала.

Враг ещё пару минут любовался ведьмиными сомнениями, маленькими глоточками прихлёбывая из бутылки — Лизанькин коньяк был вне всякой конкуренции! Налюбовавшись, он отставил бутылку, сплёл перед лицом пальцы и сделал резкий жест, словно отталкивая от себя тюлевую занавеску.

Жест, разумеется, сработал безотказно.

"…пьян-с. А имею право. Девочка моя! Губы твои — лепестки лотоса! Нет. Чашечка лотоса, в которую входит ровно две унции розового масла. "Бхагавадгита", что ли. Нет! Это в пупок две унции. Точно! Груди твои… А, это из Стругацких! Бёдра твои! И так далее. Агасфер Лукич там вспоминает. Барышня моя! Я бы эти лотосы… И пупок тоже. А шейка! Лебединая шейка.

А теперь! Радио "Джедай-Плюс" — представляет! Ария Джедая из оперы "Барышня-лебедь" в исполнении Андрюса Ван Кеноби! Слушаем и ПОДПЕВАЕМ!!!

Да.

Штуки три бы девочки сейчас. Пять. И чтобы менялись лотосами! Эдак — неожиданно.

Как это славно, что нету тут моей девочки. А то бы к утру по-любому девочек бы не было, бёдра там или куда. ХХА!!! А другу любимому — хвостов тачку, а не девочку. Спасти — спасу. А девочку — не-ет, сладкую мою барышню!

И не таких спасали. Кстати! А где тут мой новый паззл! А! Ну, давай — Алексей Гаранин! Лёха — даже не думай!! У меня, чтоб ты знал, лазерник имеется! А помнишь — как мы их?! — бластерами?! На Бете Ориона! Которые зелёные такие были… Или не зелёные, что ли… Короче! У меня меч — голова с плеч! Платок на лету — пополам!!! Понял, сударь мой?! А ну — кто тут на новенького? Уноси готовенького! Спокойно, Лёха! Мы, джедаи, ещё кирдыкнем. Теряя перья, да-а…

Чер-тов-ски пьян.

Девочка моя! Сладкий мой сахар! Лебедь мой. Из пещеры — ни ногой!

Баиньки, Андрей Евгеньич баиньки хочет.

Паззл.

Не вот эта моя игрушечка от дяди Вовы, а вообще. Всё это — паззл, а я собираю картинку. А на картинке — суки злобные враги. Зелёные такие — с Ориона.

Точно — они!

Совсем Андрюшенька свихнулся. Чердак у Андрюшеньки нараспашку.

Эт-то я пьян.

Баиньки, джедаи, баиньки-баю, Люки мы — полные Скайуокеры, м-мать нашу дивизию…"

Посторонние люди появлялись на территории гимназии исключительно редко — и, как правило, по делам неотложным.

У посетителя, шагавшего по розовому песчанику центральной аллеи утром четвёртого ноября, повод для визита имелся, судя по его виду, весьма серьёзный. Шёл он так быстро, что полы длинного плаща за ним успевали еле-еле, вертел головою по сторонам, словно пытаясь усмотреть новое и подозрительное в знакомом ландшафте, корчил разнообразные гримасы и шептал себе под нос неразборчивое, перемежая сей шёпот отчётливыми ругательствами. По мере приближения к учебному корпусу посетитель убедился, что ничего подозрительного вокруг не наблюдается, и на лице его явственно отразились два преобладающих чувства: полное недоумение и с трудом сдерживаемая ярость.

Около мраморного Андерсена посетитель таки обрёл ожидаемые им странности: из дверей корпуса выбежал мальчишка, двумя прыжками одолел ступени и неминуемо сбил бы посетителя с ног, обладай тот менее быстрой реакцией. С проклятием отскочив в сторону, посетитель повернулся к нахалу — немыслимое! невозможное для гимназиста поведение! — да так и остался стоять с открытым ртом. Мальчишка и не подумал рассыпаться в извинениях. Плевать он хотел на посетителя — а скорей всего и вовсе бедолагу не заметил. Мальчишка полетел по аллее, словно удирая от стаи голодных шакалов, вот только погони никакой не было. Тишь да гладь. До глубины души поражённый, посетитель окончательно уверился, что дело нечисто. Ох, нечисто! Ох, мутна вода в здешнем колодце! Ох, темна во облацех!..

С совершенно уже неприличной поспешностью посетитель взбежал на второй этаж, запнулся о собственную ногу на повороте широченной лестницы, прохромал, шипя от боли, по коридору и без стука ворвался в директорский кабинет, готовый к самому худшему.

Картина, представшая посетителю, была вполне обыденная: ни пожара тебе, ни погрома, ни окровавленных тел. Уютно горел огонёк в камине, играла тихая музыка, на столе источали ароматы чашка с кофе и блюдо со сладостями. Директор, подпирая рукою голову, кушал халву и читал толстую книгу.

В нервическом своём состоянии посетителю впору было визжать, плеваться и топать, узрев столь безупречную идиллию. Подскочив на одной ноге к столу, посетитель опёрся на него кулаками и пару минут изрыгал из себя нехорошие слова, поминая маму, папу и прочих родственников директора до пятнадцатого колена.

— Доброго утречка, — сказал господин Айзенштайн, дождавшись окончания тирады.

Посетитель обрушился на диван и вытянул пострадавшую конечность.

— Гнездовья штурмовал? — осведомился директор.

— Р-распустили! — рявкнул посетитель, тут же вспомнив нахального мальчишку. — Манерные ваши! Бегут с уроков, как макаки! Хар-р!..

— Светленький такой, м-м?

— Брюнет! Брюнет! Каланча вот такенная! Розги у вас кончились, а? Ты скажи, я тебе воз — два! три! — нынче же!

— Розги есть, — мирно сказал директор. — Не шуми так, занятия идут.

— Что — здесь — происходит? — спросил посетитель.

Господин Айзенштайн оглядел кабинет и пожал плечами.

— Да вроде бы и ничего… Ежели не считать неурочных визитов.

— Звоню во вторник, — сказал посетитель сквозь зубы, — отвечать никто не изволит. Звоню вечером — та же история. Звоню Фариду — тишина! Звоню Хендриджу! Звоню Коре! Пытаюсь связаться официальным каналом! И не я один, заметь! Нет гимназии! Я звоню в среду! Никого! Хааршмейц-шрасс[17]! — я звоню Вольдемару! Вольдемар скребёт в затылке — за сто миль слышно! — и сообщает задумчиво, что с детишками давеча вечером чаи гонял. С прогульщиками вашими! — гаркнул посетитель. — Сшибают с ног средь бела дня!!

— Не кричи же ты, умоляю! — попросил директор, глядя на посетителя с нарастающим удивлением. — Что-то не разумею я твоих претензий — да праздничным утром, да пылу сколько! Нехорошо, господин попечитель, право слово, нехорошо.

— Ах, у вас тут праздники! — восхитился посетитель. — Не разъяснишь, какие?

— Хэллоуин с самой полуночи, — с готовностью сообщил директор. — Выпускники вот на рассвете только распрощались. Коньячку налить? Тебе не помешает.

— Хэллоуин?.. — переспросил посетитель. — Шутить изволите, господин директор? Как дракон языком гимназию слизнул — съехали! вымерли! — а господин директор, стало быть, шутки шутит. Выпускники!..

— Хороши! — мечтательно подхватил директор. — Ах, хороши поганцы! Госпоже Гориной впору патент давать! А Муратов!..

— Муратов… — сказал посетитель, присматриваясь к директору. — Муратов под утро с моими инструкциями отбыл… М-да… Уехал, словом, по делам нашим скорбным. Никак он вас ночью посетить не мог — да и чего бы ради! На Хэллоуин отгуляли — и будет…

Тут он вдруг замолчал и прищурился.

— Во-он оно как… — пробормотал он. — Во-он оно что… Однако! — сказал он в изумлении. — Это, стало быть, вас с праздничком эдак поздравили! Простенько эдак… Душевно!..

И посетитель расхохотался — гулко, счастливо, хлопая себя по коленкам.

— А детишки-то ваши каковы! — простонал он, утирая слёзы. — Хар шенцсмей!.. Четвёртый день гуляют, ты подумай! Кто ж это вас так славно!.. Ах-ха-ха-ха!..

Детишкам, кстати сказать, жилось этим утром не так уж и сладко. Наизусть уже запомненные лекции ничего, кроме смертной скуки, не вызывали. Особенно у представителей алкогольной элиты: четыре ночи в обнимку с зелёным змием — поди не усни на уроке!

Андрей Карцев, давным-давно утративший студенческое умение спать с открытыми глазами, готов был спички в веки вставлять. Алгебру он с грехом пополам выдержал — лицезрение Демурова вообще было неплохим возбуждающим средством. А на второй паре сломался. Щипал себя за ляжки, беззвучно пел песни, но носом клевал, чего делать было ни в коем случае нельзя: фрау Бэрр от Демурова отличалась разве что наличием юбок. В нынешнем сентиментальном настроении она напоминала, по утверждению Бельского, пригревшуюся на солнышке гюрзу.

Только сей выпуклый образ и удерживал Андрея на границе между сном и явью. Поэтому при виде влетевшего в приоткрытое окно бумажного самолётика он ущипнул себя так сильно, что чуть не вскрикнул. Самолётик и не подумал исчезнуть. Зависнув над подоконником, покачал крылышками и, обогнув повернувшегося к нему Никиту, бойко спикировал на Андрееву тетрадку.

Фрау замолчала на середине фразы и воззрилась на возмутителя спокойствия.

— Что это у вас, сударь?

— Я нечаянно! — повинился Андрей, вскочивши и накрывая самолётик ладонью.

— Нечаянно — что?

Бабуля фыркнула и подозрительно посмотрела на окно.

— Сядьте, Карцев. И уберите это немедля!

Андрей плюхнулся на стул и сунул самолётик в карман, но до конца пары всё же не утерпел: очень осторожно, чувствуя себя заклинателем змей и сокрушаясь своей в этом тонком деле неопытностью, развернул самолётик на коленке.

Листок был искалякан кривыми печатными буквами. Оно и понятно — легко ли держать карандаш в мохнатой когтистой лапке!

"Ольга ВЛИПЛА

беги быстро к Спутнику

ЗАПИСКУ СЪЕШЬ

Флюк"

Андрей сглотнул и перечитал записку ещё раз, в слабой надежде, что всё-таки спит.

— Фрау Бэрр! Позвольте мне выйти!

Гюрза вытянула шею и сдвинула на кончик носа очки.

— Не вижу повода, сударь, — недоумённо сказала она.

— Я… я, кажется, что-то не то съел за завтраком.

Потрясённая столь откровенным враньём, гюрза раскрыла пасть, намереваясь безжалостно ужалить наглого цыплёнка. Но цыплёнок заслуженной кары дожидаться не стал: искательно гюрзе улыбнулся и спешно покинул класс, сопровождаемый еле слышным писком напрочь шокированных собратьев.

Даже вещи свои бросил на произвол судьбы. Роль судьбы сыграл на переменке Никита Делик: собирая Андреев кейс, он углядел на полу бумажный комок и, присев на корточки, комком озаботился.

Дальнейшие события развивались следующим образом.

Проклятия незнакомого мужика в длинном плаще настигли адресата на лестнице в интернате. Споткнулся, грохнулся, приложился глазом к ребру ступеньки, свёз до крови локоть и сюртук порвал. Пришлось потратить драгоценные секунды на первую помощь самому себе. Сдёрнув с шеи галстук, Андрей замотал пострадавшую конечность прямо поверх сюртука, добыл из стола кинжал и приложил к заплывшему глазу холодное лезвие.

Искалеченный, но вооружённый, он покинул гимназию, перелезши через забор у остановки сто четырнадцатого маршрута, и смерчем бушующим понёсся к указанному в записке месту.

Около получаса спустя гимназийскую ограду преодолел великий сыщик, в городской одежде и в кроссовках. Всё ещё не дождавшийся автобуса народ на остановке с ленивым любопытством отнаблюдал, как заполошенный мальчишка понёсся в том же направлении, что и первый, — и с не меньшей скоростью.

Госпожа Заворская по праву могла гордиться: её поступок возымел должные последствия. Даже с лишком: в кондуите появилось целых три записи. Ведьма, куда деваться…

Рыжего игрушечного тигра, разлёгшегося на стойке ограды у фонарного домика, не видел никто: вероятно, потому, что в отличие от мальчишек тигр никуда не торопился. Проводив взглядом сыщика, он перескочил на ближайшую сосну, отломал недлинную ветку и, вцепившись в неё передними лапками, словно в велосипедный руль, плавно взмыл в воздух.

Полёт этот тоже не имел зрителей, о чём Флюк в глубине души весьма сожалел, самодовольно полагая, что режиссёры сказочных фильмов заплатили бы за эдакий кадр недурственную сумму.

Отменное зрелище! Что там сирокко — даже и пряный…

Правда, в обличье тигра он долетел только до городского стадиона, но ветку запрятал в кустах для дальнейшего использования. Ветка была очень удобная.

Андрей пересёк границу реальности, приближаясь к площади Свердлова: аккурат напротив гостиницы.

Переход был демонстративен до пошлости. Ливень! Взвывшая с неба музыка! Ночь откуда ни возьмись! Прохожие канули! Все дела. Слепой бы переход заметил, и глухой заметил бы тоже — но Андрей не заметил.

Сон разума порождает чудовищ, а разум нашего героя находился даже и не в спячке — в коме! Флюкова записка предоставила воображению полный карт-бланш, и воображение трудилось в поте лица, не позволяя отвлекаться на всякие посторонние мелочи. Благодаря его стараниям собственную голову Андрей ощущал как голову Страшилы — иголки и булавки, продравшись сквозь солому и ткань, торчали во все стороны и вибрировали от напряжения — правда, далеко не мозгового. Чего-чего, а чудовища Андрею всегда удавались на славу.

Среагировал он только на затрезвонивший в кармане гимназийский передатчик. Попытка вытащить передатчик на бегу не удалась, и Андрей остановился.

"Серая зона. Вы находитесь за территорией города. Серая зона".

Андрей в недоумении огляделся. Полная чушь: Волжский был Волжским. Ну, дождь. Ну, ночь… Т-твою же мать!..

Озвучивал ночь Глеб Самойлов. Сидел на небе, откидывал со лба волосы, глядел с усмешкою на мокрого и одинокого героя:

"Я крашу губы гуталином, я обожаю чёрный цвет… И мой герой, он соткан весь…"[18]

Андрей вышел на площадь, огляделся снова и присвистнул.

"Напудрив ноздри кокаином, я выхожу на променад…"

Променад был тот ещё — безо всякого кокаина. Посрамленное воображение развело руками: "Это тебе, хозяин, не монстров чешуекрылых сочинять! Тут, сам видишь, специалисты работают! Профессионалы!"

"Будем опиум курить-рить-рить", — подсказал с неба Самойлов.

Профессионал и специалист, поработавший над окружившей Андрея действительностью, не иначе и впрямь душевно накурился: действительность, не изменившись ни на грош внешне, выглядела, тем не менее, картиной Босха, с которой временно отлучились персонажи.

Клонившиеся к площади дома мерцали, словно издыхающие неоновые трубки. Мерцали голубеньким пузыри в огромной луже у автобусной остановки. Бюст Свердлова смаргивал дождь, тяжело ворочая подсвеченными веками.

Каменный школьник, стоявший между горкомом и хлебным магазином, был и вовсе нехорош: ухмылялся Андрею, аки демон алчный и сатир похотливый. Не шевелился, правда, — статуй как статуй. И на том спасибо. Изгадили, понимаешь, родной город идолами погаными…

Спрятавшись за огромным развесистым вязом, Андрей всматривался в окрестности, ожидая крупных неприятностей — с минуты на минуту.

Этого варианта родного города он не видел никогда.

Этот вариант родного города он видел сотни раз — причём именно с данного места.

Дежавю.

Промокла голова соломенная. Страшиле что — голову снял, солому просушил, булавки протёр и опять мудрый. А тут сушиться некогда, тут барышень спасать надо. Многие знания — многие печали…

Сюртук застегнуть доверху, воротник поднять, дабы камуфлировать белую рубашку, руку на меч, Вот и получился герой. Во тьме и при оружии, как положено. И музыкальное сопровождение выбрано со вкусом и к месту — если б ещё отключить режим реверса!..

"У этой сказки нет конца, ты не изменишь ничего…"

Что-то важное, очень важное ускользало, не давалось в руки, крутило хвостом перед самым носом. Но поймать мысль за хвост Андрей не успел — постамент поганого идола вспыхнул пронзительным синим светом.

Детский, давно забытый ужас заставил вскинуть к глазам ладонь, рванул за плечи, оттаскивая от вяза: "Бежать! бежать! Шарик! мой шарик! Синий свет! Это мне! Это для меня!.."

Он присел на корточки и зажал свободной рукой рот. От резкого движения рукав сюртука съехал вместе с повязкой и рубашкой, присохшей к раненому локтю. Зашипев от боли, Андрей опомнился — словно в морду сам себе дал! — и отвёл от статуи глаза.

Сделал он это чрезвычайно вовремя.

Идол плевать хотел на Андрея лично: кто подойдёт, того и цапнем.

Жертва, разумеется, ждать себя не заставила, появилась, как миленькая, на дорожке, ведущей к статуе от Дворца пионеров. Завидев жертву, Андреево воображение немедленно возгордилось собой — хоть здесь угадало! Браво, браво!

"Давай вечером умрём весело, поиграем в декаданс…"

"Чтоб тебе пусто было, — в отчаяньи подумал Андрей, адресуясь к воображению, и нашарил в кармане передатчик. — Хватит, наигрались!"

Законы жанра блюлись свято: к поганому идолу приближалась любимая девушка одинокого героя. Синий свет её не пугал — топала прямиком к постаменту, прикрывшись от дождя здоровенной картонной коробкой.

— Ольга! Стой! Не ходи туда! — заорал одинокий герой.

Ольга повернула голову, ступила в лужу и с громким "Блин!" затрясла ногой. Из кармана у неё вывалилось что-то круглое, замерло на мгновение в воздухе и, совершив красивую дугу, упало на постамент. Ольга кинулась следом, и Андрей метнулся тоже — наперерез, огромными скачками, явно и безнадёжно не успевая.

"Убей меня, убей себя, ты не изменишь ничего!" — насмешливо комментировал Самойлов.

Беда! Беда! Тщательно подготовленная, продуманная до последней детали!.. Но тут ход событий был нарушен самым грубым образом — и отнюдь не гимназийскими магами.

— Полиция! Всем стоять! — истошно завопили с неба. — Оружие наземь! Руки за голову! СТРЕЛЯТЬ БУДУ!!!

Устроитель действия (профессионал и специалист), невидимою тенью сидевший в кресле около хлебного магазина, раздражённо сплюнул и забарабанил пальцами по подлокотнику.

— П-паршивец, — сказал он вполголоса. — Ну, я тебе покажу самодеятельность.

В небе, держась лапками за толстую ветку, руля хвостом и упоённо совершая виражи, летел маленький тигр — рыжий, взъерошенный, плюющий на законы жанра и земного притяжения.

— Флюк! — крикнула Ольга — и остановилась.

Андрей, добежав наконец, сгрёб её в охапку и потащил прочь от статуи. Любимая яростно выдиралась.

— Держи-держи! Я иду уже! — одобрил тигр и метнулся вниз, отшвырнув ветку. Ветка упала в лужу и окатила всех присутствующих грязной водой.

Всё смешалось в доме Облонских. Хаос! Беспредел! Кто так работает, скажите на милость? Кто так работает?!

Происходящему на игровом поле (как называл созданную им действительность враг наших героев), разумеется, имелся посторонний свидетель. Правда, на сей раз ему пришлось вести слежку в ужасных условиях. Более всего это было похоже на дурно работающий телевизор, изображение на экране которого то появлялось, то пропадало.

Никита Делик вломился в игровое поле там же, где Андрей, только получасом позже, и заметил переход сразу. Наблюдательность, впрочем, ничем ему не помогла — поле, возмущённое столь наглым и грубым вторжением, немедленно выплюнуло великого сыщика в реальность — ещё и в ночь! В час ночи! Свинство, да и только!

Будучи выплюнутым вторично и ощущая себя живым футбольным мячиком, сыщик нехорошо выругался и продолжил попытки. Упорства ему хватало — и не только упорства: отдадим должное, сыщик имел всё необходимое, дабы с полем справиться. Кроме опыта и знаний. А далеко ли уедешь на одних талантах!

Так что он был вынужден довольствоваться тем, что получалось, а получалось следующее: полминуты в городе — секунд десять на поле.

Но лучше, чем ничего, верно?

Сообразив, что дело плохо, Никита благоразумно нажал кнопочку вызова преподов (совершенно напрасно — поле было начеку) и продолжил наблюдение. На неизбежные последствия своей неопытности он махнул рукой. Последствия были мелкие, но неприятные: головная боль, тошнота, дрожь в коленках. И уши закладывало, будто в самолёте, — благо, слушать было особенно и нечего!

Помимо прочих талантов наш сыщик обладал редкостной везучестью: враг и в этот раз его не углядел.

С удовольствием сообщаем благосклонному читателю, что со временем враг оценил сыщика по достоинству — а его оценка стоила дорогого!

Но абы кого в гимназию и не принимали.

Трагедия на глазах обращалась фарсом.

Почитатели Босха могли разочарованно отвернуться: явившихся на картину персонажей рисовал не их кумир. Большой художник, изливавший на полотна мраки и ужасы из душевных глубин, сотворить такое безобразие по определению не мог.

Что уж говорить об истинном режиссёре и декораторе трагедии! Он взирал на безобразие, подперев кулаком щёку и отгоняя желание наколдовать себе попкорна — или семечек на худой конец. Сериал! Семейный, мексиканский, отвратно поставленный! Взять хотя бы поведение главного героя. Раз уж успел ты предотвратить трагедию — будь любезен и далее соответствовать образу! На плечо её, дурочку, — и прочь с гиблого места! Ан нет — разговоры разговариваем, уговоры убалтываем… Смотреть, право, тошно.

Подчиняться глупым женским прихотям Андрей и в мыслях не имел. Ни секунды не задумываясь, уволок бы любимую подальше и рот ей вдобавок заткнул — да погрубее, погрубее! Однако силу применять он медлил, прекрасно зная, с кем имеет дело. Барышня отличалась редкостным упрямством — возжелавши орех на верхушке, всё дерево могла срубить под корень. Бараном безмозглым и псом бешеным пёрла напролом, в кровь разбивая о препятствия уязвимые органы души и тела. Свои и чужие — без разницы.

— И можешь считать, что мы расстались! — орала любимая. — Понял? Ты понял?! Я с такими уродами дел не имею!

— Не бей по руке, я раненый…

— На всю голову раненый! Пусти, говорю! Да пусти, блин!

— Не доводи ты меня до греха!

— Ещё указывать мне тут будет! Второй фингал получишь, понял?!

— Т-твою же!.. Уймёшься ты?!

— Давай, я до постамента сбегаю и достану! — не выдержал Флюк. — И пусть она поглядит, что будет!

— Не лезь! — рявкнул Андрей.

— Тебе, Флюк, я тоже припомню! Сдурели оба!

Они медленно удалялись от статуи — метров на тридцать отошли, но чего это стоило! Изрядно уже побитый, мокрый насквозь, Андрей стервенел с каждым шагом — поди ты удержи в руках эдакую фурию! Ужасно хотелось дать фурии в морду.

Тут фурия вдруг замолчала и уставилась вверх с безмерным удивлением на лице.

— Ой, — сказала она совершенно другим тоном. — Ой, что это? Гляди!

Ага, птичка летит. Нашла дурака!

Не сводя глаз с неба, Ольга попятилась, потянула Андрея, ухватившись опять же за больной локоть, а тигр, крутившийся под ногами, отскочил в сторону и взвыл дурным голосом:

— Атас! Мря-а-ау!!

Андрей покосился — обомлел — и, ничего более уже не успевая, отшвырнул Ольгу от себя — отшвырнул так, что она, на ногах не удержавшись, покатилась по лужам, захватив с собой воющего тигра.

С неба, с неимоверно вытянувшейся руки каменного школьника на Андрея опустилась сеть, в считанные секунды оплела с головы до ног и дёрнула вверх — как большую, глупую, вкусную муху.

Он опомнился будучи метрах в трёх от земли и прекратил бессмысленное сопротивление. Всё, абзац. Берите барышню, кто хочет, — только не обижайтесь потом.

Барышня, однако, нападению не подверглась. Сидела в луже, обнявшись с рыжим и потеряв, видно, дар речи. Наконец-то.

— Ты живой? — спросил Флюк. — Сейчас его жалом уколют — и привет, мряф, — сказал он Ольге. — Надо сетку быстро резать. Нож есть?

Меч!

С несказанным облегчением Андрей полез за пазуху, предвкушая восторги из партера. Ха! Что там Фродо Торбинс в паутине Шелоб! Мы, лихие джедаи, ваше макраме двумя пальцами разорвём. Но ради зрителей, из любви к искусству, можно и мечом щегольнуть, why not! У нас меч — голова с плеч! Платок, понимаешь, на лету — пополам! А из идолов поганых статуэток понарежем — пастушек и овечек…

Опаньки. А где меч?..

Прикидывать, как поступили бы на месте Андрея лихие джедаи, смысла не имело. Уж Люк Скайуокер — и иже с ним — нипочём не потерял бы оружие в пылу семейной сцены. Так что лихие джедаи с презрением отвели бы глаза от своего бестолкового преемника. Понарезал, мля, овечек. Герой, мля…

Андрей нацепил на лицо подобающее выражение и принялся командовать:

— Ольга! Там где-то кинжал должен валяться — нож такой большой. Из кармана выпал. Посмотри быстренько.

Отыскать меч труда не составило — рукоять, выложенная стёклышками, блестела в синем свете не хуже бриллиантов. Барышня — перепуганная до смерти и оттого послушная как никогда — извлекла меч из лужи и смерила глазами расстояние до сетки.

— Я же не достану.

— Ты кинь, я поймаю, — сказал Андрей и тут же проклял свой язык.

Ольга размахнулась, меч щёлкнул и вытянулся языком изумрудного пламени — невероятно красиво! Но барышня красоты не оценила — отшвырнула меч будто мерзкую лягушку, завизжала и отпрыгнула. "В точности как я", — сумрачно подумал Андрей.

— Ну чего ты испугалась? — сказал он. — Это лазерный меч. Он от взмаха активируется.

— Круто, — сказал тигр и потрогал меч лапкой. Меч, снова прикинувшийся кинжалом, лежал тихо. — Ты в натуре пират, мряф! Щас мы им всем покажем! А ты где его взял?

— По наследству достался, — сказал Андрей.

— Я сейчас с ума сойду, — сказала Ольга.

Статуя ничего не сказала. Похоже, на сетку с мухой в собственной руке ей было наплевать. И отлично. Лишь бы выше не подняли.

— Значит так, — строго сказал Андрей. — Бери меч и аккуратненько активируй. Бояться нечего. Активируй и режь сетку. Он длинный, ты дотянешься. Я вот ноги повыше уберу…

Барышня задумчиво посмотрела на меч, посмотрела на Андрея и рассудительно сообщила:

— Ты, Андрюш, пока подтягивайся. А потом я разрежу, и ты спрыгнешь. И пойдём отсюда. Правильно?

— Конечно, — сказал Андрей.

— Вот и подтягивайся. Я быстренько.

— Ты куда?! Ольга!..

"Ты будешь мёртвая принцесса, а я твой верный пёс", — издевательски напомнил Самойлов.

Барышня — дура упёртая! — нежно улыбнувшись герою, отправилась к постаменту, и помехой на её дороге был только Флюк. Флюк скандалил, рычал, выгнувши спину и оскалясь, хватал зубами за штаны — всё без толку! Получив, наконец, весомый пинок, тигр демонстративно отошёл, махнув на всё хвостом и громогласно сообщив об этом, а убравшись из Ольгиного поля зрения, изготовился к действию.

Увидев его манёвр, враг наших героев вытянул губы трубочкой и издал звук, никем кроме тигра не услышанный. Тигр, паршивец, даже ухом не повёл. Великолепным прыжком он перемахнул Ольге на грудь, схватил зубами гимназийский передатчик, метнулся в лужу за своей веткой и взлетел ввысь, мгновенно превратившись в крохотную рыжую точку.

— Браво, — холодно сказал враг. — Буду должен.

До постамента оставалось шагов десять, и Андрей заорал, поливая подругу отборным матом.

Мог бы и не стараться — в этот момент действие подошло к кульминации.

Кульминация удалась не то слово как эффектна: на помощь герою явился могучий бог в ореоле красных сполохов.

Явление его было медленным и странным.

Отмахиваясь от сполохов и громко ругаясь, бог возникал в разных местах и частями, на шарахнувшуюся от него Ольгу никакого внимания не обращая. В руке он держал нечто маленькое — и маленьким этим, несомненно, очень дорожил. После долгих и разнообразных усилий бог материализовался полностью и, высоко поднимая ноги, прошествовал к постаменту. Осторожно поставив на самый край свою драгоценность, он повернулся лицом к зрителям, скрестил руки на груди и выпятил подбородок. На полном фургоне — к гадалке не ходи!

— Н-ну? Что происходит? — осведомился бог.

— Добрый вечер! — сказал Андрей. Бога он узнал сразу.

— Глаза бы мои вас не видели, Карцев! — ответствовал бог. — Н-ну? Среди ночи!.. Что это вы там висите? Где Заворская?! Ага! А куда это вы направляетесь, сударыня?

— Держите её, Олег Витальевич! — закричал Андрей.

Бог, невзирая на своё состояние, соображения не терял — извернувшись не хуже тигра, он поймал Ольгу за плечи и вместе с нею рухнул в лужу. "Просто бальзам на душу!" — восхитился Андрей, с удовлетворением наблюдая, как любимая выбирается из-под смертельно пьяного куратора.

— И что? — сурово спросил куратор, с некоторым трудом принявши вертикальное положение. — Вот я вижу вас тут, Ольга Сергеевна! Ночью! В непотребном виде!

— Сами меня в луж уронили! — огрызнулась барышня, отряхиваясь.

— В кондуит, — сказал Олег Витальевич. — Немедля.

— Ладно, — сказала Ольга и засмеялась.

"Нервишки сдали", — подумал Андрей, представления не имевший о причине её прогула.

— Господин учитель! — сказал он. — Выключите статую, пожалуйста!

— Эту? — спросил Олег Витальевич и прищурился на поганого идола. — То-то я смотрю… Ни с места, Заворская! — приказал он воспитаннице и, подойдя к постаменту, взял свою драгоценность. Драгоценность была рюмкой на высокой ножке, до краёв налитой тёмной пузырящейся жидкостью. Олег Витальевич пригубил жидкость, почмокал губами и допил. "Сейчас выпадет в осадок", — испугался Андрей. Но не тут-то было: маг тряхнул головой, отшвырнул рюмку и принялся за работу.

Для устранения безобразий ему потребовалась пара жестов — быстрых, сложных и безупречно исполненных (враг, уже готовый к выходу из поля, мысленно поаплодировал).

Постамент потух, сетка исчезла, Андрей грохнулся вниз, а поганый идол обратился мирной статуей: картина приняла прежний вид — отвратительный, но безопасный.

Наведя порядок, Олег Витальевич схватил Ольгу за руку, подтащил её к Андрею. Тот, сидя в луже, потирал ушибленные места. Барышня плюхнулась рядом, а маг неожиданно трезвым голосом поинтересовался:

— Что вы здесь делаете, господа гимназисты? Потрудитесь объясниться!

— Воевали, — сказал Андрей. — Спасибо, Олег Витальевич!

— Воевали, говорите? — сказал маг, глядя в сторону хлебного магазина. Поздно — не было там ни кресла, ни врага, ни каких-либо следов его присутствия. Так — лёгкий запашок.

"Давай вечером с тобой встретимся, по-китайски говорить", — предложил всем Самойлов. Олег Витальевич поморщился и глянул вверх.

— А песню выключить нельзя? — тут же спросил Андрей.

— "Агата Кристи", если не ошибаюсь? — спросил Олег Витальевич.

— Ага, Самойлов, — подтвердил Андрей. — Выключите, пожалуйста.

— Удачный выбор, — сказал Олег Витальевич. — Д-да…

Музыка утихла — о счастье!

— Коньячку бы, — мечтательно сказал Андрей. — Не найдётся у вас, господин учитель?

— Прямо сейчас вас бы высек, Карцев, право слово, — сказал Олег Витальевич.

— Да пожалуйста, — сказал Андрей. — Мы же вас с праздника сорвали!

— Праздник-то, любезные мои, закончился, — сказал маг. — Ещё сегодня утром. Полагаю, для вас это новость?

"Посетитель, — вспомнил Андрей, — дядька у памятника! Я ещё чуть с ног его не сбил! Ой-ой!.."

— А чего ж вы пьёте тогда? — спросил он. — Нет, правда, господин учитель, нет больше с собой?

— У вас, сударь, от нервных стрессов язык удлиняется? — спросил Олег Витальевич. — Сейчас вам всё будет — и коньячок… и таблетки от хамства…

Он извлёк из недр фрака сотовый телефон (настоящий) и потыкал пальцем в кнопочки.

— Нашёл, — сказал он в трубку. — И не разлил! Пари за мной, Фарид. Разумеется, и Карцев ваш… А вот вы его и спросите, отчего он не звонил.

— Я-то звонил! — сказал Андрей.

— Говорит, звонил… Поле, конечно. И выведено славно. Да не должно бы… А мы без канцелярщины, гуляючи. Подожду, подожду… — Олег Витальевич убрал сотовый и двинулся к магазину. — Вы бы встали из лужи, сударыня, — сказал он, не оборачиваясь. — Не комильфо… Да и вам, Карцев, советую.

— Я всё равно мокрая, — сказала Ольга и состроила куратору в спину рожицу. — А где меч? — спросила она шёпотом. — Вот подберёт сейчас!

— Я на нём сижу, — успокоил Андрей.

— Что-то быстро он протрезвел, а? — с сожалением сказала Ольга.

— Как думаешь, и Демуров в том же виде?

— А так тебе и надо! — надменно сказала любимая и дикой кошкой бросилась к постаменту. Андрей и ахнуть не успел. Схватив клубочек, она вернулась к наследнику джедаев и показала ему язык.

— Вот загорелась бы синим пламенем!..

— Грызи орешки, бельчонок! — посоветовала барышня, и Андрей махнул рукой.

— Что за сокровище-то такое?

— Я знаешь где была?! — зашептала барышня, мгновенно забыв обиды. — Дурак ты, без этого клубочка туда ночью не доберёшься! Блин!.. Смотри, кто идёт! Демуров…

Андрей издал тяжкий стон и плеснул в лицо водичку из лужи — за неимением иного успокоительного. Коньячку нынче и понюхать не удастся. Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына… Спаси и сохрани, мать-заступница… троеручица… Лучше бы в сетке сидеть — уютно, мягко…

Со стороны площади к одинокому герою шествовал огнедышащий дракон — разъярённый и неуязвимый даже для джедаевского меча. Шествовал зигзагами, на поворотах дракона слегка заносило.

Сие вот и называется — вселенская несправедливость. Эх, пришла беда — открывай ворота!..

— Сударь мой боевой тигр! Вот нежданная встреча! В какие дали путь держим?

— Ма-ау-у! Больно, больно!

— Неужто? Миль пардон, дружок! Так лучше?

— Мря-а-ау!!! Ухо, ухо моё-у! Мря-а-а!!..

— Довольно тут кошечкой прикидываться! Благодари, что в шкурке, выродок паршивый!

— В ножки, в ножки поклонюсь, хозяин! Выпусти ухо, укушу!

— Укуси, мой боевой, усугуби, мой пушистый. Что ж ты творишь, дорогуша? Не было мне печали!..

— Претензии ваши мне непонятны! Как лучше хотел-с! Старался! Отнёсся к заданию творчески!

— Отверни-ка морду, я рыдать сейчас начну. Невинен, стало быть, и оскорблён бестактно?

— И невинен! Сам велел: чтоб никто меня и в намерениях не заподозрил! А теперь — за ухо! Эх, хозяин!..

— Ты бы определился — кто тебе, твари лицемерной, хозяин. Пригрела милая барышня?

— И в мыслях не держал подобного! Увлёкся! Забылся! А что?! А что?! Меня положение обязывает! Нет?!

— Я тебе покажу положение, забывчивый мой.

— Мря-ааф!.. Уф! Честью клянусь, никогда больше!..

— Я тебя научу субординацию соблюдать.

— Хвост! Хво-ост! Р-р-р-р!..

— Ах ты дрянь! Клыки вырву!..

— Маа-ау!!..

…Эх, горе не беда, вывезет кривая! Открывайте ворота — я дошёл до края!

На рассвете пятницы маленькой ведьме приснился кошмар.

Предутренние кошмары, конечно, дело отвратное, но против сегодняшнего ведьма ничегошеньки не имела. Кошмар был несказанно сладок — в самом буквальном смысле слова. Пирожных в кошмаре имелось — не счесть.

Ведьма сидела в уютном кафе, маленьком, полутёмном, и её соседом по столику был враг. Враг то и дело подзывал официантов, официанты низко кланялись, сверкая на ведьму красными очами, и подносили новые блюда, подметая хвостами пол. Враг подвигал ведьме тарелки и, сведя под подбородком руки в отделанных металлом перчатках, нудел какие-то угрозы, пугал расправами, выставлял условия. Ведьма кивала — и с упоением ела, просто остановиться не могла. После ужина в среду крошки во рту не было — разве что кофе у госпожи Элис! Натуральный разгрузочный день.

Так что и враг, и речи его, и красноглазые официанты были ведьме совершенно до белки. Может, попозже, когда ещё вот эту корзиночку съест, и трубочку тоже…

Враг, однако, кормить — кормил, но и внимания требовал. Даже маску с рожи стянул и кинул злобно — попал, урод, на кувшин с соком! Враг был, точно, вылитый Бандерас, только уши всё портили. Длинные такие, заострённые, плотно прижатые к черепу — гоблинские! Впрочем, особо всматриваться ведьма не стала — успеется, небось! Двумя пальчиками снявши с кувшина маску, она подлила себе ананасового соку и вплотную занялась очередной тарелкой. Ореховые "ёжики", объедение! И в каждом — клубничина в шоколаде!

Враг, зараза нетерпеливая, стукнул по столу кулаком — аж дым из перчатки повалил! — и заорал на всё кафе:

— Слушать, я сказал! Оу-у! Мой хвост! Хвостик мой любимый, единственный! У-у!..

Ведьма вскинулась, проснулась — и уткнулась носом в пушистое и мягкое.

— У-у-мря-ау! Хвостик мой, хвостушечка!.. Спи, хозяюшка, спи, не обращай внимания! Ма-ау!.. Повернись на другой бочок и дрыхни себе. Я и без тебя умру, не переживай и не думай! Никто о бедном тигре не подумает, не позаботится, у-у!..

— Флюк, — сказала Ольга, не открывая глаз. — Ты чего?

— Говорю, не волнуйся! Ну, лишился я хвоста, не будить же тебя по таким мелочам! — прошипел тигр и завёлся снова: — Мря-ау! Вам, человечкам, не понять, как оно — без хвоста! Не жизнь, а существование бессмысленное, безрадостное-е… У-у!..

— Слушай, дай поспать! Чего ты воешь-то?

— Фигня! Не бери в голову! Подумаешь, хвост оторвали!

С причитаниями и проклятиями ведьма уселась на постели и протёрла глаза. В животе бурчало и хлюпало. Чертовски жалко было просыпаться, не доевши пирожных, но, увидев драгоценного своего и ненаглядного, пушистого и полосатого, ведьма вскочила, словно пушистый тараканов ей в простыни напустил.

И лучше бы тараканов! Зрелище, представшее ведьме, было воистину кошмарным — куда там сладкому сну и врагу с длинными ушами!

Полосатый и ненаглядный валялся на подушке, оглашая комнату тихими стонами. И ведь не ёрничал нисколечко — повод для стонов у пушистого имелся самый что ни на есть серьёзный. Явился он не иначе как с большой, душевной драки с неравным противником. Только что кровью не истекал.

Крови не было — да и откуда бы ей у игрушки, даже живой, взяться. Зато была шерсть — повыдерганная клочьями, грязная и слипшаяся. Были усы — встопорщенные и явно прореженные. Было вывернутое ухо. Был хвост — толстый, неописуемой пушистости, с кисточкой на конце. Хвост держался на двух ниточках. Флюк поглаживал хвост лапкой.

— Ты где был? Ты откуда? Кто тебя так? — в ужасе забормотала Ольга, мгновенно простив тигру ночные выкрутасы.

— Не трогай меня, — умирающим голосом сказал Флюк. — Это всё мелочи. Я вылижусь… Хвост! Мой хво-ост!..

— Подожди, — сказала ведьма и заметалась по комнате. — Сейчас! Сейчас я что-нибудь придумаю… Надо забинтовать. А! — Она выхватила из шкафа футболку и надорвала зубами шов.

— Бестолочь! — простонал Флюк. — Нитку с иголкой давай! О, могучий бог джунглей, за что мне такие муки!

— Зачем иголку?

— Дура! Хвост пришивать! О-о!..

— Как — пришивать?..

— Молча! Мозги, что ли, дождём вымыло?! О-о! ма-ау!.. Больно, больно!..

— Флюк. Подожди. Ты что, серьёзно?..

Тигр приподнял морду с подушки и объяснился — ничуть не стесняясь в выражениях. В том числе, по поводу вчерашнего дня. И безбашенных девиц, шляющихся по неведомым притонам. И тупых рыцарей, теряющих мечи в самый ответственный момент. И несчастных тигров, вынужденных спасать девиц и рыцарей ценой собственной драгоценной шкуры. И проклятых ворон, летающих стаями на выходе из сотворённых незнамо какими идиотами полей. И…

— Ладно! Ладно! Всё! — не выдержала Ольга. — Перестань! Сейчас я пришью и вымою тебя. А потом поговорим.

— Не надо мыть, — мрачно отказался Флюк. — Знаю я вас… Обойдусь. Давай пришивай хвост, да побыстрее!

Легко сказать.

На бинты можно порвать футболку. Еду для умирающего друга можно принести из столовки (тигр был на удивление не дурак пожрать — особенно котлеты). Шампунь и мыло тоже не проблема. Но иголка с ниткой?..

Швейных принадлежностей у ведьмы, разумеется, не водилось — никаких. Зачем бы? В гимназийских шкафах не только оторванные пуговицы сами собою пришивались, но даже сломанные каблуки менялись на новые.

— Может, тебя в шкаф сунуть? — раздумчиво сказала Ольга.

— Сунь, — сказал тигр со слезой в голосе. — Только я тебе не оборка на заднице. Меня чинить в твоём шкафу и в голову никому не придёт. Тебе всё равно, я понимаю…

— Мне не всё равно! — обиделась ведьма и принялась натягивать спортивные штаны. — Давай, ты в шкафу полежишь — ну, мало ли, вдруг поможет! А я пойду иголку искать, ага? Ты только…

— Что ещё?!

— Ты только не умирай, ладно? Флюк!

— Ещё чего! — сказал тигр, растрогавшись. — Не дождётесь. И нечего тут сырость разводить! Умывайся и топай. И подушку в шкаф положи! Мне надо мягко…

После шести утра в гимназии можно всё.

Можно вкушать столовские деликатесы и кофе — надоевший до тошноты кофе, в маленьких чашечках, в больших чашечках, со сливками, по-турецки, глясе… Можно торчать в библиотеке, сонно проливая на страницы всё тот же вечный кофе. Можно валяться на травке, представляя себя бабочкой или птичкой, "ни заботы, ни труда" не ведающих. Можно шататься по саду, где воздух свеж, прозрачен и вызывает желание декламировать Бёрнса. И уж совсем не возбраняется решать накопившиеся с вечера проблемы. Школьные или нет — без разницы.

Забыть о реверансе — смерти подобно, а вот припереться ни свет ни заря к любому преподу на дом — это всегда пожалуйста. Как и повстречать по дороге Бельского, яростно спорящего в рассветной тиши с бабулей Бэрр (хотя в случае Бельского было непонятно — то ли философский вопрос какой обсуждали, то ли фрау выловила Витьку в саду ещё до шести). Ольга и сама бегала однажды к Олегу Витальевичу с нерешённой задачкой. Куратор, некормленый, но при сюртуке, принял ведьму без тени неудовольствия, да ещё и похвалил за визит.

Гимназийские преподаватели были готовы к общению в любое время суток — причём в душу не лезли и ничему не удивлялись (гимназисты, известно, народ эксклюзивный, непредсказуемый), а терпеливо выслушивали и помогали незамедлительно. В нормальной школе таких учителей — раз-два и обчёлся! Но и прибамбасов у них хватало — чертовски неприятных! Безупречна во всех отношениях была только мадам Окстри. Уж к ней-то народ валил косяками. Мадам и латынь знала, и в уравнениях шарила, по крайней мере, на уровне первого курса, и Шопенгауэра читывала, и журналы мод имела во множестве. Вот к мадам и следует пойти. Мадам что угодно отыщет — хоть иголку, хоть булавку, хоть швейную машинку. Дело женское.

Прикрыв за собою дверь преподавательского коттеджа, Ольга обратилась к панели со звонками, всей душой уповая, что мадам уже проснулась — и проснулась одна. На господина Демурова мы ночью нагляделись вдоволь, большое спасибо. Век бы не видать — и уж боги упаси помешать интиму! Особенно после минувших приключений. Ведьма вспомнила ночное явление математика вкупе с последующей безобразной сценой и передёрнулась.

— Ках ме!.. Смерти моей вы хотите, сударыня! — простонали за спиной (не хуже Флюка!). — Что с вами опять случилось? О-о, грехи мои тяжкие!..

Дорогой куратор сидел за шахматным столиком в глубине полутёмного холла и смотрел на воспитанницу загнанным волком. Компанию ему составляли полупустой графинчик, тарелка с нарезанным лимоном, две рюмки, две чашки, булькающий на крошечной плитке кофейник и господин Демуров собственною персоной. Алкоголики, блин!

— Доброе утро! — сказала Ольга и присела в реверансе, хватая пальцами воздух около бёдер. Платье!..

— Уже позволяем себе в домашнем виде визиты наносить, — горько сказал Демуров. — Не первый курс, а сборище плебеев! Олег, что вы молчите?

— Ни слов, ни музыки, ни сил, — ответствовал Олег Витальевич. — Сдаётся мне, это не Заворская.

— А похожа! — удивился Демуров и навалился на столик, всматриваясь в Ольгу. Точно — пьяные оба, ещё круче, чем ночью!

— Видение… Эдакий утренний морок! — с надеждой сказал Олег Витальевич. — Вы сами подумайте — в шесть утра, после ночных развлечений, да в таком виде… Нет, Фарид. Морок это.

— Вы полагаете? — с сомнением спросил Демуров. — А мне кажется, настоящая. Сударыня! Вы по наши души? Утешьте нас — вы в беде? Некий демон вытащил вас из постели и швырнул к нам на порог?

— Это хорошо! — оживился Олег Витальевич. — Эт-то мысль! А, сударыня? Был демон, признайтесь?

— Я думала, что все спят, — объяснилась Ольга. — Мне… Я не к вам! Мне срочно понадобилась мадам Окстри.

Преподаватели переглянулись.

— Банкуйте, Олег, — сказал Демуров. — Она не к нам.

— И это прекрасно! — сказал Олег Витальевич, звеня рюмками. — Ибо день не должен начинаться с подобных перипетий. Вы со мной согласны, Фарид? Было бы несколько неуместно.

— Совершенно согласен, — сказал Демуров. — Я всегда уважал ваше мнение, Олег! Невзирая на молодость… Но нынче ночью вы были весьма неосторожны.

— Но прав! — сказал Олег Витальевич и поднял палец.

— Увы, — сказал Демуров. — Прозит.

Преподы чокнулись и выпили, потеряв интерес к ведьминым штанам, и ведьма, выпрямившись, нажала кнопочку около имени мадам. Кнопочка издала нежный звон: слышу, жду, поднимайтесь! Ольга посмотрела на преподов — попрощаться или уж белки с ними? — и решительно зашагала к лестнице. Но неприятности, известно, по одной не являются.

— Доброе утро, сударыня! — приветствовал ведьму директор гимназии. Директор был дезабилье — то есть, для гимназийского взора. Рубашка навыпуск, расстёгнута чуть не до пояса. Голубые джинсы — истёртые, древние. Рожа небритая, глаза — в щёлочку.

Ведьма даже присесть забыла. Что ж это делается, господи?!..

— Реверанс, — потребовал директор и зевнул. — Угу-м… А что это вы не при параде… э-м-м… не при форме? Тьфу ты!.. Что за вид, Заворская?!

— Извините, господин директор! Я никак не ожидала кого-либо встретить!

— Я немедленно поставлю в известность вашего куратора. Безобразие!

— Я уже видел, — сообщил Олег Витальевич.

— М-да? Великолепно. Доброе утро, господа. Пропустите меня, сударыня! Что вы, право, прямо на дороге!..

— Она к Коре идёт, — пояснил Демуров. — А вот я не дошёл… Присоединитесь к нам? Или кофейку?

— Кофейку, — твёрдо сказал директор. — Сначала. День, коллеги, впереди тяжёлый.

— У нас вот и ночь выдалась… дождливая! — заметил Олег Витальевич. — И обратите внимание! Стоило сесть спокойно… расслабиться… И опять! Заворская, вы здесь ещё? Напомните мне, чтобы я вас записал в кондуит.

— Да нет, Олег! Это же видение, — сказал Демуров. — И потом, вы её уже записали…

— Видение? — заинтересовался директор. — То-то оно не в форме…

— Прозит, — сказал Олег Витальевич.

Ведьма была совсем не против именоваться видением. Правда, если кто тут на видение и похож, так это дорогие преподаватели! В натуре — утренний морок!

Искренне надеясь, что мадам Окстри участия в пьянке не принимала, ведьма бегом поднялась к знакомой квартире.

О счастье! Мадам была коллегам не чета — трезва, свежа и причёсана. Сидела на подоконнике с сигареткой и мечтательным видом, запахнувшись в короткий халатик, но и халатик на ней смотрелся вечерним платьем. Потрясающая женщина! И надо же ей было выбрать именно Демурова! Хотя, если говорить исключительно о внешности…

— Guten Morgen[19], Оленька! — сказала мадам, покидая подоконник.

— Bon matin[20]! — сказала ведьма. Мадам она даже "Оленьку" прощала. — Извините, что я так рано, но у меня неотложное дело.

— Ничего страшного, вы меня не разбудили. Кофе будете?

— Нет-нет, благодарю! Я на минуточку. У вас не найдётся иголки и нитки?

Мадам взметнула брови.

— Иголки?..

— Да я вчера шляпку купила! Ленты нужно подогнать, — пояснила Ольга и прикусила язык. Нашла, кому врать!..

— Не волнуйтесь, душа моя, — усмехнулась мадам. — Шляпку так шляпку!

— Я вам вечером покажу, — виновато сказала Ольга. — Шляпка, в самом деле, божественная! У вас в журнале есть похожая — в том, где модели для кельтского типа. У меня, правда, не кельтский, но эта шляпка — словно по моему заказу!

— Принесите, конечно, — сказала мадам. — Но, пожалуй, завтра, если вы не против. День обещает быть трудным.

— Из-за… Из-за праздников, да?

Мадам кивнула и засмеялась.

— Праздники выдались долгие! Жаль только, что вы не использовали их для отдыха. Никакая шляпка, Оленька, вашему лицу полноценного сна не заменит, поверьте.

Да уж! Отдохнула на славу! Лучше б учиться…

— Я на каникулах высплюсь, — пообещала Ольга.

— О да!.. — сказала мадам. — Вот вам иголка с нитками, мадемуазель. Постойте-ка… — Она задумчиво оглядела воспитанницу. — Пожалуй, вам следует переодеться. Голубое устроит?

— Конечно! Спасибо, мадам!

— Ветерок, Оленька!

— Мадам, — сказала ведьма и замялась. — Вы не могли бы… ну то есть… Понимаете, там внизу… Это я спросонок так оделась, а там в холле мой куратор. И Фёдор Аркадьевич, и директор ещё. Они решили, что я им мерещусь, и если бы вы сказали, что я к вам в платье пришла…

— Мерещитесь?! — переспросила мадам. — Ках ме!.. Я вас выручу, не переживайте. Не стоит усугублять сегодняшние крутые разборки!

— Что?!

— Разборки, мадемуазель, вы не ослышались! — фыркнула мадам. — Суды и репрессии! Впрочем, гимназистов это ни в коей мере не касается, полагаю… Платье и туфли у меня в гостиной. Удачи вам.

В холле всё было по-прежнему, только закусок на шахматном столике заметно прибавилось. Проходя мимо столика, ведьма с удовольствием сделала реверанс. Преподы — все трое — уставились на неё с озадаченным видом.

— Совсем другое дело, — оценил господин Айзенштайн. — Радует взор.

— Пожалуй, — согласился Олег Витальевич. — Но знаете, господа, написанное в кондуите кружевами не вычеркнуть.

— Олег, — сказал Демуров. — Вот у меня такое впечатление, что вы барышню не за одежду записывали.

— Да? — изумился Олег Витальевич и наморщил лоб. — Что вы меня путаете, право!

— Уверяю вас, мы же вместе писали! Я отлично помню! Я вернулся из интерната, и мы здесь, на этом столике, с вами вдвоём…

— Господа, господа! — перебил их директор. — Я вам совершенно точно могу сказать! Заворскую вы, Олег, должны были записать за прогул! Как же!

— Вам легко говорить! — сказал Олег Витальевич. — Так она в платье была сегодня или нет?

— Прозит, — сказал Демуров.

Мадам Окстри явно недооценивала своих коллег: их первыми жертвами стали именно гимназисты.

Не имея для репрессий действительных оснований, преподаватели проводили безжалостные опросы, придирались к причёскам и с иезуитским наслаждением строчили записи в четыре дня пустовавший кондуит.

Гимназисты восприняли репрессии как должное и ожидаемое.

Вчера, после визита попечителя, все занятия были отменены. Совершив сей беспрецедентный акт, преподаватели словно в воду канули — а вернувшись к вечеру, поставили барьеры вокруг интернатов и продолжили банкет. Что уж праздновали — осталось неведомым, но не Хэллоуин точно. Гимназисты, охваченные дурными предчувствиями, с самого полудня сидели за книжками: было стопроцентно ясно, что каникулы приказали долго жить.

Не опечалились завершением праздников только великий сыщик и его клиенты, по уши погрязшие в собственных проблемах и заботах. Сыщика после борьбы с полем трясло, плющило и колбасило — а когда он запихнул в себя поутру кофе (с одним-единственным кусочком сыра!), начало тошнить. Андрей Карцев, пировавший за соседним высоким столиком, заподозрил сыщика в похмелье. Никита разуверять его не стал, посочувствовал в свою очередь питающемуся стоя другу и побрёл на алгебру. Алкоголем он, кстати сказать, абсолютно не интересовался.

Через десять минут после начала пары сыщик был вынужден вылететь из кабинета без извинений и объяснений. Демуров отыскал его на первой переменке в туалете и, оторвавши от раковины, увёл к себе на кафедру. Изгажу всю кушетку, мстительно думал сыщик по дороге и был немало удивлён, подвергнувшись не наказанию, но беглому осмотру. Не отводя от воспитанника странного взгляда, куратор заставил его выпить полстакана жёлтенькой жидкости (по вкусу — горький тоник). Полегчало сразу же. Вернув стакан, Никита приготовился к допросу — но не последовало и допроса. Отконвоировав спасённого в кабинет, Демуров преспокойно продолжил урок.

Но все эти беды, разумеется, гроша ломаного не стоили по сравнению с лежащим при смерти Флюком.

Пришить хвост ведьма не сумела. Кольнуть полосатого и ненаглядного иголкой ей оказалось слабо. Флюк и приказывал, и умолял, и обещал жизнь самоубийством закончить — всё без толку. Стоило ведьме поднести иголку к рыжему заду, как её начинало трясти — не хуже, чем разнесчастного сыщика.

Так что хвост пришивал в обед Андрей.

Раскладывая на плоском камне в пиратском рокарии еду для Флюка, ведьма искоса следила за процессом пришивания и никак не могла определиться — смеяться ей или плакать.

Флюк добрался до рокария своим ходом — причём неведомыми Ольге путями. Возможно, что и Тёмными, но в любом случае сие перемещение пользы и удовольствия тигру не принесло. Распластавшись на травке, он скулил, подвывал и жаловался, не забывая при этом давать пирату ценные указания. Пират, стоя на четвереньках, орудовал иголкой и слабо отругивался. Вид у него был бледный. Вдвоём с тигром они смотрелись — чудо как хорошо. Два солдата после боя починяют автомат. В глазах солдат светился укор, адресованный виновнице ночных неприятностей.

— Да не дёргайся ты! — вскрикнул пират, уколовши вместо хвоста собственный палец. — Я и так покалеченный!

— А так тебе и надо, — сказал Флюк. — Тоже мне, рыцарь хренов!

— Сейчас вот брошу пришивать, и глянем тогда, кто тут рыцарь…

— Над крошечным тигром любой издеваться может. Давай, бросай! Что вы только делать без меня будете? Я таких бестолковых…

— Не сыпь мне соль на раны, а? Мне уже всё насыпали. Вон, хозяйку свою благодари… Из-за какого-то мячика…

— Ничего не мячика! — сказала Ольга. — Мячик!.. Это, между прочим, волшебный клубок! Кидаешь на землю…

— И бегом в царство Кощеево, — язвительно продолжил Андрей. — Как три пары железных сапог износишь — считай, дошла… Готово, рыжий! А ну, повиляй…

— Нитку-то оборви, — сказал тигр, сосредоточенно изучая хвост. — Да аккуратней, мряф! Ножницы даже взять не догадались…

— Не надо сапог, — сказала ведьма. — Тут рядышком. С трамвая я знаю куда, а вот ночью придётся с клубочком.

— Куда это ты ночью собралась? — хором осведомились солдаты.

— На частные уроки колдовства, — скромно сказала ведьма.

— Куда?!

Победно улыбнувшись, ведьма изложила свои вчерашние приключения. Солдаты слушали в гробовом молчании — Флюк даже про хвост забыл.

— Не нравится мне это, — сказал Андрей, и ведьма, ждавшая восторгов и оваций, немедленно надулась:

— А я в твоих резюме не нуждаюсь! Сиди дальше как дурак! Я такой шанс упускать не намерена!

— Зря, — сказал Флюк. — Знаю я эту… шляпницу… Сука страшная. Лапки моей там больше никогда…

— У-у, — сказал пират. — Давай, рыжий, колись. Чего там твоя лапка делала? Не наши дела обустраивала, часом?

— Нужны мне ваши дела козявские! — огрызнулся тигр. — Я вас тогда и нюхом не нюхивал! Жил я у неё… Еле хвост унёс, мряф…

— Когда — жил?! — удивилась Ольга. — Я же тебя в магазине…

— Думаешь, я на магазинной полочке из яйца вылупился? — хмыкнул Флюк. — Это она меня сшила, магиня твоя. А я от неё сбежал. Так что смотри не вздумай про меня ни словечка!

— Какая у тебя, рыжий, биография интересная, — задумчиво сказал пират. — Ты, значит, с местными колдунами вась-вась, а, рыжий? То-то я смотрю, преподы наши тобой не озаботились…

— Я ж тебя не спрашиваю, где ты лазерник откопал, — парировал Флюк.

— В саду нашёл, — сказал Андрей. — Ты ж наверняка в курсе, что тут ночью творится. Вот я за Ольгиной общагой, в сарайчике, его и обнаружил. Это, сударь мой тигр, не секрет, шайтан мне свидетель! А вот твои полосатые секреты меня давно напрягают.

— Сам ты сударь! — оскалился на него Флюк. — Если б я хотел вам гадость сделать, вы б там и полегли вчера, у статуи! Не так? Я же сверху ваших преподов вызвал, ты не понял, что ли?! А грязные инсинуации в задницу себе засунь, мряф!

— Лучше бы меч мне подал, чем преподов звать, — сказал Андрей. — Инсинуации!..

— Хватит вам! — сказала Ольга. — Флюк, а что она тебе сделала? Ну, госпожа Элис?

— Обращалась дурно, — надменно сказал тигр.

— Смотрите, какая цаца!

— И за деньги на всё готова, — сказал тигр, игнорируя пирата. — Она такие мутаборы крутит… Ведьма, мряф! Дайте мне пожрать, в конце концов!

— Я кетчуп забыла, — сказала Ольга. Тигр одарил её укоризненным взглядом и обратился к котлетам, а Андрей подобрался ближе и притянул нахохленную ведьму к себе.

— Ты сама-то ела сегодня?

— Угу, — сказала Ольга и уткнулась носом ему в плечо, отвернувшись от чавкающего Флюка. Стакан сока в столовке после физкультуры и гора пирожных во сне — обалдеть, до чего питательно.

— Не злись, — шёпотом сказал пират. — Мир, — сказал он, подтверждая слова действием, и ведьма сдалась. Станешь тут злиться, если парень с ума сходит…

Впрочем, кто из них двоих с ума сходит, было вопросом спорным. Ужасы, бледневшие в присутствии Андрея, при тесном с ним контакте и вовсе из головы вылетали. Пиратские ласки дорогого стоили крутой ведьме: от ведьмы в ней не оставалось ничегошеньки. И от манерной гимназистки тоже, и Белый Кролик Лёша Гаранин не волновал её нисколько, и вся окружающая действительность вкупе с параллельными мирами, физикой, вышивками по льду и прочими заморочками пропадала бесследно.

Ольга без проблем сумела бы подманить к себе единорога, сколь угодно расчёсывать его шёлковую гриву, кататься на сказочном звере верхом и в обнимку с ним фотографироваться. Но при этом она была человеком начитанным и — разумеется! — вполне взрослым. Да и фильмов довелось посмотреть немало — самых, понимаете ли, разных. Так что она прекрасно осознавала, что с ней происходит, и сокрушалась отсутствием должного опыта. С другой стороны, в данном конкретном случае стоило благодарить судьбу за свою неопытность: если уж становиться настоящей женщиной, так по великой любви.

Любовь была не то слово, что великая. Тристан и Изольда. Данте и Беатриче. Мастер и Маргарита. И вообще. Интересно только, где это Ромео опыта набирался? При всей неискушённости Ольга давно сообразила, что к Андрею Карцеву единороги и приближаться не станут — куда там! Разбегутся во все стороны с неимоверной скоростью — только копыта засверкают. Это обстоятельство вызывало в нашей ведьме целый ворох разнообразных эмоций. Преобладали в ворохе дикая ревность к пиратскому прошлому, сознание собственного несомненного превосходства над этим прошлым и бешеное любопытство по поводу неведомых прелестей секса.

Так что сохранённой по сей день возможностью пообщаться с единорогом (буде таковой объявится) Ольга была обязана исключительно пирату. Выдержку он имел поистине железную.

Флюк, впрочем, так не считал. Искоса наблюдая за происходящим безобразием, он фыркал в усы, не имея возможности покраснеть, а когда счёл зрелище предельно неприличным, громко рявкнул:

— Ольга!

— Ой! — подскочила ведьма. — Ты чего?!

— Молоко тоже забыла?

— Какое молоко?.. — спросила ведьма и закашлялась.

— Горло болит? — строго спросил тигр, проявляя отеческую заботу и давая шанс оправдаться.

— Рыжий, — со вздохом сказал Андрей. — Совесть у тебя есть? Вон кружка у камушка стоит.

— Где? — невинно спросил тигр. — А, нашёл! Да вы целуйтесь, целуйтесь!

— Спасибо, — сказал Андрей. — Я вот спрошу у твоей колдуньи, как именно она с тобой обращалась. Может, подскажет чего.

— Насчёт тебя я не договаривалась! — сказала Ольга.

— Я и сам договорюсь, — сказал Андрей. — А скажи, рыжий, она и впрямь научить может?

— Может, — сказал тигр. — Она всё может. Гляди, я какой!

— Ты классный! — сказала Ольга.

— Весь в родительницу, видать, — не удержался пират. — Говорят, вещи в точности хозяйский нрав перенимают. Она тебя из чего шила-то? Из прикроватного коврика, небось?

— Из шкуры саблезубого тигра, — скромно сказал Флюк. — И научила многому, между прочим. Тебе, сопляку, и не снилось. Только вот сдаст она вас и не охнет, мряф, — добавил он и принялся за молоко.

— Кому сдаст-то? Преподам, что ли? — спросил Андрей. — Я так понял, она с ними не общается.

— Преподам ладно, — сказала Ольга. — Вот если Бандерасу…

— Кому?..

— Козлу этому, — сердито сказала Ольга. — Кому-кому…

— Да нет, ты же имя сказала…

— Бандерас! Ну, который в "Интервью с вампиром" главного вампира играл. А я терпеть не могу вампиров!

Андрей внимательно посмотрел на любимую, и любимая нервно шмыгнула носом.

— Он ещё Зорро играл, — сказала она. — Смотрел?

— Вампиры тут совершенно ни при делах, — сказал пират. — Чего ты себя накручиваешь?

— Просто надо же его как-то называть… Может, пойдём уже? Сколько времени-то?

Пират достал из кармана часы и с чувством выругался.

— Пара десять минут идёт! Эдак я в субботу не то что за клубочком — до туалета не дойду!..

— Слушай! — сказала Ольга уже на бегу. — Они трезвые сегодня или нет? Я вот до завтрака лично их видела в полном ужасе — и своего, и твоего, и директора вдобавок! Прикольные такие!.. А на уроках вроде нормальные стали… Может, они в субботу опять? — с надеждой сказала она.

— И что? — спросил Андрей. — Демуров и ночью в ужасе был, а едва до интерната дошёл — куда что делось! Видела б ты!.. — Он вдруг остановился и потянул ведьму в кусты. — Ну, лёгок на помине! Нас, что ли, дожидаются?

— Нет, не нас, — шёпотом сказала Ольга. — Вон парни какие-то идут, смотри!

У дверей учебного корпуса стояли Демуров, историк и фрау Бэрр, а по ступенькам поднимались двое незнакомцев — совсем молодых, на вид ровесников Олегу Витальевичу.

— Выпускники, однако, — сказал Андрей. — Вон тот, повыше, в моей комнате жил. Чернецкий его фамилия… На разборки, наверное, вызвали.

— Суды и репрессии, — сказала Ольга. — Так они думают, что это выпускники устроили?..

— Все так думают… Давай послушаем. Я мимо такой компании по-любому не пойду…

Преподаватели встречали бывших учеников с каменными лицами — как у Зевса-громовержца, готового зачесть приговор мятежному Прометею. На лице Чернецкого бушевали эмоции, второй же парень полностью соответствовал роли подсудимого титана: поравнявшись с Зевесами, задрал подбородок и принял вид надменный и презрительный.

— Безмерно рад встрече — даже по столь неприятному поводу, — сказал Чернецкий, не поклонившись, и тоже задрал подбородок. — Мы прибыли. Дозволено ли мне будет сказать несколько слов моему бывшему куратору?

— Ничего я, Борис, слышать не желаю, — сказал сэр Шелтон. — Я тешил себя надеждой, что вы явитесь с извинениями. Вижу, ошибся.

— Разумеется, сэр! Я лично беседовал со всеми, кто посетил гимназию на Хэллоуин. Извиняться нам не за что.

— Вы нам в глаза это говорите, сударь? — осведомилась фрау Бэрр.

— Полагаете, что я лгу?

— Вы, к сожалению, уже вышли из возраста, когда возможно было определить, лжёте вы или нет, — сказал Демуров.

— Именно, господин учитель! Я давно вышел из возраста, в котором занимался подобными шалостями.

— Вы, Чернецкий, понимаете, каковы могли быть последствия этой шалости? — спросила фрау Бэрр. — Беспрецедентной шалости, смею вас уверить!

— Прав ли я в предположении, что приговор уже вынесен? — уточнил второй парень. — И будет зачитан прямо на пороге?

— Вы бы хоть поздоровались, Станислав, — сказал историк.

— Я непременно это сделаю, сэр, — после того, как услышу извинения от вас. Облыжные обвинения, позвольте вам заметить, ещё никого не украшали.

— Позвольте заметить вам, Муратов, что вы даже не сочли нужным явиться в назначенное время! — заявила фрау Бэрр.

— Действительно, Боб, — сказал Муратов. — Мы на десять минут опоздали. Мне в голову не пришло, что здесь и впрямь назначено судилище! Следовало пригласить адвоката!

— И в самом деле! — ядовито сказал Демуров. — Что же вы эдаким неполным составом! Где же Горина? Неужто мы будем лишены удовольствия выслушать её пламенные речи? Из вас-то, господа, демагоги препоганые! Вот незадача!

— Фёдор Аркадьевич, — сказал Чернецкий. — Я ушам своим не верю! Давайте попробуем ещё раз. Мы и в мыслях таких гадостей не держали! Мы скорее бы гребни вам нарастили и зеркала заколдовали. Но ведь и этого никогда не было!

— Премного вам благодарен, сударь!

— Ках цирсшнейшрасс[21], господин учитель!

— Хааршенцирсшмей[22], Борис!

— К чертям собачьим, — сказал Муратов. — Я готов открыться — а от нас здесь меньшего и не потребуют! Извольте!..

— Никто вас к этому вынуждать не станет, сударь! — отчеканила фрау Бэрр.

— Я сам откроюсь, фрау, будьте любезны!

— Да погоди, Стас! Господа преподаватели, это не наша шутка! Я просто слов не нахожу! Сэр Шелтон! Ведь вы меня знаете! Я не понимаю, как вы могли даже подумать!..

— Шутка? — переспросил Демуров. — Вы полагаете это шуткой? Шуткой и шалостью. Превосходно. Прошу вас, господа, подняться в кабинет директора.

— Борис, — сказал сэр Шелтон. — Я знал вас мальчиком. Этот мальчик стоил целой толпы ахейских сатиров. Но на подобные вещи он не был способен, не спорю! Беда в ином — вы уже не тот мальчик. Слухами, знаете, земля полнится.

— Вот как, — сказал Чернецкий. — Вы мне льстите, сэр.

— К чертям собачьим, — повторил Муратов и, обогнув историка, направился к дверям.

— Я извинюсь, Борис, — сказал сэр Шелтон. — Если вы докажете свою правоту, я извинюсь. Я вам пару настойки трехху выставлю.

— Выставите, — сказал Чернецкий. — Куда вы денетесь. Поддерживаете, Фёдор Аркадьевич?

— Ни в коем случае, — сказал Демуров. — Разве что пари… Но где вы, сударь, тот литр добудете, хотел бы я знать.

— Обижаете, — ухмыльнулся Чернецкий. — При моей-то репутации…

— Фарид!! — сказала фрау Бэрр.

— Секунду, — сказал Демуров, вглядываясь в кустики. — Это уже всякие границы переходит, право!.. Вот, Борис, ваши достойные преемники, любуйтесь! Покидаем, господа гимназисты, укрытие! Я к вам обращаюсь, Карцев!

"Зато у выпускников на судью меньше будет, — утешалась Ольга, вылезая из кустов и стараясь держаться за спиной пирата. — Как говаривал в известном фильме граф Калиостро, седалища не хватит — на двух лошадях одновременно умоститься…"

И ведьма, и граф Калиостро рассуждали абсолютно верно — касаемо заседаний и лошадей. Но вот военные трибуналы, господа, вершатся ох как быстро…

Ближе к вечеру завершился и судебный процесс выпускников — к полному удовлетворению подсудимых. Оправданные по всем пунктам обвинения, выпускники покидали гимназию, нагруженные доброй дюжиной оплетённых фляг и связками неких непонятных предметов, более всего напоминавших сушёные бананы фантастических размеров. Провожали подсудимых всем преподавательским составом. В авангарде процессии гордо шествовал явившийся таки на судилище адвокат — маленькая, полненькая, кудрявая девушка. Позади девушки шагал Демуров, сконфуженный донельзя. Время от времени он окликал девушку "Риточкой" и пытался положить руку ей на плечо. Девушка руку сбрасывала, "Риточку" игнорировала и всем своим видом показывала, что только возраст и положение Демурова удерживают её от оскорбления словом и действием. Сжалилась она лишь за воротами гимназии — пока бывшие подсудимые грузили подарки в багажник машины, надменно выслушала оправдания, позволила поцеловать себя в щёчку и небрежно помахала ладошкой на прощание.

Проводив печальными взглядами демонстративно исчезающий в языках пламени автомобиль, преподаватели отправились к себе в коттедж, где немедленно удостоились визитов самых бесстрашных гимназистов. Визитёров принимал на пороге коттеджа мистер Хендридж: любезно извинялся и выпроваживал вон.

— Сидят, понимаешь, в холле, все до единого, бутылок — йок, и базар идёт какой-то гнилой! — рассказывал Клаус.

— Отчего ж гнилой? — спрашивали Клауса.

— Так я зашёл — и тишина сразу! Ох, что-то будет, господа мои сограждане! Тихие преподы — долгие слёзы!..

— Лоханулись они, однако, — сказал Бельский. — Вот дела. Раз не выпускники, значит, что-то тут нехорошее вытворилось…

— Развеселить их надобно, — задумчиво сказал Клаус. — Можем, Виктуар?

— Можем, — задумчиво сказал Бельский. — Отчего ж не можем…

В восьмом часу вечера преподаватели услышали пронзительный свист, хлопанье тяжёлых крыльев, скрежет когтей и прочие звуки, долженствующие сопровождать явление массивной летающей зверюги. Приземлившись у коттеджа, зверюга прочистила глотку и забасила на всю гимназию:

— Господа преподаватели, прошу на выход! Сей же секунд требую предстать, ибо взалкал я справедливости и ждать не в силах! Кто не выйдет, я не виноват!

Откликнувшиеся на зов преподаватели были награждены зрелищем: в фонтане, поглотивши мраморную русалку, покачиваясь и переливаясь радужным светом, сидел, упираясь холкой в небо, огромный дракон. Был у дракона гребень, были три головы с разверстыми пастями, были выпученные глаза — всё как положено. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что дракон состоит из множества мыльных пузырей разного размера и цвета.

— Все собрались? — спросил дракон и угрожающе взревел: — Ну что, мучители душ невинных? Доколе будут страдать воспитанники ваши от изуверских побоев и незаслуженных обид? А?! Я, Великий и Ужасный, Могучий и Непревзойдённый Маг всея Руси, попирающий когтями пределы миров, боец невидимого фронта имени кардинала Ришелье, приказываю вам, о себе возомнившим немерено, поклониться мне, сильнейшему, и все требования исполнить в сей же вечерний час без промедления! Розги, в мешок собравши, выкинуть в болота лесные, домашние задания отменить раз и навсегда и устроить для воспитанников ваших пир с винами столетними и икрою заморскою! Чуть не забыл — и каждому гимназисту по компьютеру с интернетом с тарелки! А не выполните мною желаемого — бойтесь тогда гнева моего праведного! И пусть лучшие кони моих табунов трижды и четырежды обегут земной диск, но и тогда они не найдут наказания суровее, чем то, которому подвергну я вас, непослушливых! Ух, как я вас, непокорливых, обижу! Ух, как я вас, мятежных, на клочки-то пораздираю! Бо-ойтесь, ироды страшные!!!

Страшные ироды, рассевшись на травке и ступеньках коттеджа, внимали дракону, подперевши головы.

— А недурно изложено! — оценил Олег Витальевич.

— Вы полагаете? — недоверчиво сказал дракон тоном ниже. — Ой-й! Я так стесняюсь! — и залился радостным двухголосым смехом.

— Боец невидимого фронта весьма впечатляет, — польстил дракону Крессир. — И о конях славный период, верно, коллеги?

— Любопытно, плагиат-то намеренный? — осведомился историк. — "Великий и Ужасный" там прозвучало, и вот ещё об икре, булгаковское…

— У Булгакова про осетрину! — саркастически указал дракон. — Телевизор надо смотреть! Икра заморская, баклажанная — слабо вспомнить?!

— Сей оборот, господа неучи, и впрямь принадлежит перу Михаила Афанасьевича! — сообщил мистер Хендридж. — А телевизор есть гибель для юных умов, что вы нам и показали печальным примером.

— Точно! — сказал дракон. — Это ж пьеса!.. Доколе ж будут носом тыкать в огрехи случайные! — взвыл он плачущим басом. — Доколе?!

— Бельский! — завопила фрау Бэрр. — Кларренберг! Немедленно прочь от фонтана!

— А тут никого и нет, — поспешно сказал дракон и лопнул, обрушив на иродов и мучителей литров сто воды. Не промок только господин Айзенштайн, потихоньку обходивший в это время фонтан. Остановившись за спинами сидевших на корточках создателей дракона, он снисходительно сказал:

— Мои поздравления, Николай. Вот это уже работа! А звуковая карта, Виктор, несомненно, ваша. Блестяще! Особенно в нижнем регистре.

— Какая карта? — опешил Витька. — А! Вы про усилитель? Так это я сам! Никаких динамиков, господин директор!

— А я вам о чём? — хмыкнул директор. — Отменно сделано, господа! И запись в кондуите будет составлена на уровне, обещаю.

— Спасибо, господин директор, — сказал Клаус. — Только не забудьте.

— Ни в коем случае, сударь. Доброго вечера вам. Или проводить?

— Не утруждайтесь, мы доберёмся, — сказал Бельский. — Можно идти, да? — с надеждой спросил он, косясь на приближающуюся бабулю Бэрр.

— Бегом, господа, — посоветовал директор. — Или будет беда. Я вот уже из последних сил сдерживаюсь, верите?

В холле интерната Клаус, всю дорогу мучительно над чем-то размышлявший, торжественно сообщил:

— Сударь, белкой буду, — вспомнил! "Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил"!

— Сподобились! — торжественно сказал Бельский, и они с хохотом свалились на диванчик, восторженно болтая в воздухе ногами. Шкода несомненно удалась на славу! Кайф! Ай, какой кайф, господа!..

Непревзойдённого дракона слышали не только гимназисты, но и жители окрестных кварталов, а вот видел мало кто — преподы да десяток самых любопытных школяров. Среди любопытных был и пират — лежал в зарослях тутовника и наслаждался по полной программе. Ольга же, гулявшая за оградой гимназии, наблюдала только драконьи головы — да и то без особого энтузиазма.

Тигр дрых дома, под тахтой, а с пиратом ведьма распрощалась почти сразу после ужина, мотивировав спешку необходимостью учения. Вечерняя прогулка была ей просто необходима: следовало в тишине и одиночестве обдумать накопившиеся печали.

Печалей было три.

Первая (и самая главная) заключалась в бесплодном завершении судебного процесса выпускников. И уж конечно гимназийские маги "День Сурка" не забудут и без возмездия не оставят. Выпускники теперь вне подозрений — так не станут ли искать среди гимназистов?.. "Вон, взгляните, что умеем, — думала ведьма, слушая драконьи завывания. — Детекторы лжи у наших преподов встроенные: опросят каждого — и абзац!"

Второй печалью был враг и предстоящая в воскресенье вышивка ледяного озера. После того, что случилось прошлой ночью, ведьма воскресного визита на озеро немало опасалась, да что там — дрожала зайчиком при одной мысли! А деваться-то некуда. Неделю назад с ней был Флюк — и благо, что враг на озеро не явился! С Флюком было, конечно, полегче — Флюк сторожил кабину лифта, торчащую на бережку, пока ведьма вышивала. Но за Флюка, сделавшего врагу такую гадость, она теперь боялась. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он за ней увязался! Лучше уж одной…

От этой мысли стало совсем плохо, и ведьма перескочила на третью печаль. Третья печаль называлась кондуитом и была не многим приятнее двух первых. Ольга принялась утешать себя тем, что в кураторах у неё не Демуров. Вот тогда бы да! А Олег Витальевич, может, особо лютовать и не станет! Хотя после сегодняшнего опоздания на литературу милый зайка разговаривал с нерадивой воспитанницей сквозь зубы и глядел обещающе. Ну и ладно! Ну и пожалуйста! Зато потом она пойдёт к госпоже Элис — и там ей нальют в кофе коньяк и научат заклинашкам, а потом, если останется время, они с Андрюшкой будут гулять — целоваться до утра на какой-нибудь лавочке!..

В мечтах о предстоящих поцелуях ведьма добрела до универмага (со стороны двора) и, заметивши необычное граффити на стене у подъезда, подошла поближе. Рисунок был вполне профессиональный и чертовски знакомый — из любимой, зачитанной детской книжки про Мэри Поппинс. Лужок. Деревья. За деревьями каменный дом. Не хватает только мальчиков — троих мальчиков, играющих в лошадки… Вот здесь.

Ольга рассеянно протянула к рисунку руку, но дотронуться не успела — между нею и стеной встал Никита Делик. Как из воздуха возник!

— Не трогай! — сказал Никита.

— Ты откуда взялся? — спросила ведьма.

— Отойди, — сказал Никита. — На пару шагов. Пожалуйста. Ой!..

Рисунок у него за спиной дрогнул, зашумел листвой, залился солнечным светом и потянул сыщика в себя — словно пылесос бумажку с пола.

Реакция у ведьмы была превосходная. Она схватила сыщика за штанину, но сыщик успел тоже — толкнул её в грудь другой ногой, и ведьма упала на асфальт — на этот раз, по счастью, сухой.

Вскакивая, она увидела вместо рисунка огромное окно в стене. Из окна, перепуганная насмерть, вылетела огромная жёлтая бабочка и унеслась вверх, стукнувшись по дороге об Никитин ботинок.

"Меня всё время спасают, — подумала Ольга, кидаясь к окну, — это начинает надоедать!"

Окно закрылось прямо перед её носом.

Сконфуженные и растерянные, авторы полагают своим долгом непременно оговорить нижеследующее: описываемые в данной главе события произошли только и исключительно по воле случая[23]. Враг наших героев, разумеется, лично устанавливал правила игры, но вот неожиданной заменой ведущего игрока был несколько ошеломлён. Тут месье Случай его обставил.

Хар ме, как говорят господа маги! Так уж вышло.

После падения в Неизвестное — тем более не по своей воле и вместо собственного клиента — следует ждать чего? Натурально, крупных неприятностей. Это раз. Потому Никита был сильно удивлён, обнаружив себя на безобидном зелёном лужке. Лужок находился на опушке леса — ежели, конечно, возможно назвать лесом густо растущие деревья, окружающие огромный, мрачного вида замок. Впрочем, на сад это походило ещё меньше: деревья были большие и запущенные.

Оказавшись в незнакомом месте и не обнаружив в пределах видимости табличек и указателей, рекомендуется разыскать аборигенов. Это два. Аборигены частенько оказываются людоедами, но Никита предпочитал думать о людях лучше, чем они порою заслуживали. Кроме того, в местности чудилось что-то смутно знакомое.

Лужок пестрел бабочками, по лесу шныряли мелкие зверюшки: мирный пейзаж. Кто в таком пейзаже может проживать? Правильно, добрая старушка-фея… милая такая… добрая… славная… никаких проблем… всё будет в полном порядке… не злобный колдун, а добрая фея!.. Это у нас — три…

Так, отпихивая упиравшиеся руками и ногами дурные предчувствия, Никита добрался до входа в замок, поклонился на всякий случай каменным львам, сидящим по обе стороны лестницы, и постучал молоточком по медной табличке. Дверь немедленно распахнулась. В дверях стоял здоровенный мальчишка — такому только хулиганов в "Ералаше" играть! Чулочки и бриджики с подвязками смотрелись на нём совершенно идиотически. Никита открыл рот, чтобы поздороваться и произнести заготовленную речь, но абориген успел первым: развёл в стороны руки и сладко улыбнулся:

— Как долго мы ждали тебя, дорогая сестричка!.. Ой!.. — Он сузил и без того маленькие глазки и злобно спросил: — Это ещё чего? Ты кто такой?

— Здравствуйте, — сказал Никита. — Я здесь случайно. Ваш… э-э… пейзаж нарисован на… То есть, я хотел сказать, что заблудился. Не могли бы вы…

— Вильям! — заорал абориген, обернувшись в дом.

— Мне бы только добраться до ближайшего населённого…

Рядом с аборигеном появился второй — с прилизанными длинными волосами и тоже в бриджиках. Смазливый донельзя. Рожа приторней, чем сироп от кашля. Сразу ясно: типичная сволочь. Никита подобрался и поздоровался повторно. Аборигены переглянулись.

— Это не она.

— Вижу, — сказал Вильям.

— Пнуть его?

— Погоди, Валентин. Пусть дед посмотрит. В конце концов, он же пришёл как положено.

— И ничего не как положено! Мы ведь должны быть на лугу!

— Вот если дед узнает, что мы не на лугу были… — угрожающе начал Вильям.

— Я-то не скажу, — хмыкнул Валентин и кивнул на Никиту: — Он скажет.

— А кто ему поверит? Эд уже вернулся.

— Ур-род! — с чувством сказал Валентин и схватил Никиту за рукав. — Пойдём… МАЛЬЧИК!

Он втянул Никиту в сумрачный огромный холл и захлопнул дверь. В глубине холла была лестница, а по лестнице спускалась девушка в пышном платье. Девушка тащила за собой третьего мальчишку; мальчишка тащился покорно, пытаясь по дороге завязать одной рукой шейный платок.

— Вильям! — крикнула девушка. — Кто это с вами?

Она выпустила мальчишку (тот немедленно уселся на ступеньку и продолжил борьбу с платком) и, подбежав к Никите, топнула ногой:

— Где вы его взяли?!

— Сам пришёл! — огрызнулся Вильям. — Крисси, давай скажем, что мы на лугу его встретили! Ведь всем попадёт из-за этого сони!

— Спал в конюшне! Голый! — прошипела девушка, тыча пальцем в лестницу. — Вонючка! Вонючка! Сурок безмозглый!

— А ты, можно подумать, птичка райская! — отозвался третий мальчишка. — Если мне душно в перине! Пылищу выбей!

— Дебил! Хоть бы сегодня!.. Ты ещё получишь вечером! Вот погоди!.. — Девушка обернулась к Вильяму. — Ведите этого к дедушке! В конце концов, он и на лугу бы девчонкой не был, верно? Ничего не понимаю!..

Никита тоже ничего не понимал, но сопротивляться было бы просто глупо. Он поднялся вместе со всей компанией на второй этаж, вертя головой по сторонам. Ничего интересного не наблюдалось: мрачно и сыро. Тоненько подвывал сквозняк. Даже настеленные и навешанные всюду ковры не спасали.

Никиту втолкнули в зал (немногим меньше холла). Посреди зала стоял овальный трапезный стол — человек на пятьдесят. В углу горел камин. У камина стояло кресло, а в кресле сидел кто-то маленький, укрытый пледом. Никиту подвели поближе, и девушка отчаянно сказала:

— Дедушка! Вот! Мальчики привели! На лугу!..

Сидевший в кресле оказался старичком с редкой седой бородкой. На голове ночной колпак. Выпростав из-под пледа руку, старичок извлёк изо рта длиннючую изогнутую трубку и расплылся в улыбке на пол-лица.

— Так-так! Значит, Джейн, наконец, прибыла!

"Странно, — подумал Никита. — Я где-то это уже слышал. Или читал?.."

Старичок тем временем замолчал и вытянул губы.

— Не понял, — сказал он.

— Мальчики изловили её за лесом, дедушка, — печально сказала девушка. — Его.

Старичок встал и обошёл вокруг Никиты. Никита благоразумно молчал и, скашивая глаза, старичка оглядывал. Шёлковый халат… вышитые домашние туфли… трубка эта… И трое мальчишек… Как он сказал — "Джейн"? Ужасная догадка посетила Никиту, и он робко обратился к девушке:

— Простите, пожалуйста, вас не Кристиной зовут?

Девушка кивнула. По спине у Никиты побежали мурашки, и он продолжил:

— А это ваши братья? Вильям, Валентин и…

— Эверард, — с ненавистью сказал Вильям, указав на проспавшего мальчишку.

— Ой, мама!.. — прошептал Никита.

— Ну вот что, — решительно сказал старичок. — Я человек старый, слепой… почти… — Он обвёл внуков свирепым взглядом и рявкнул: — А вы мне не указка!

— Да, дедушка, — упавшим голосом сказала Кристина.

Старичок уселся в кресло и деланно захихикал.

— Приветствуем тебя, дорогая! — сказал он нежно. — Ты, крошка, будешь у нас младшенькой. Хе, хе. Моей самой младшенькой прапраправнучкой.

— Это вы мне? — спросил Никита. — Благодарю, конечно, но я…

Старичок выпятил подбородок:

— Капризы? У нас тут капризничать не разрешается! Да! Никаких капризов, понятно? Хе!

— Но я…

Старичок погрозил Никите пальцем и сказал полушёпотом:

— Молчи лучше, мерзавец! Хе! Да! — Он пожевал губами и заговорил громким елейным голоском: — Располагайся, душенька! Садись к огоньку! Выпьешь чаю или вишнёвой наливки?

— Сударь, — убедительно сказал Никита. — Я прекрасно вас понимаю, но я не Джейн. Сожалею, но я здесь совершенно случайно. Я живу…

— Теперь ты живёшь здесь! — угрюмо сообщила Кристина. — Тебя все будут баловать, и ты… И ты…

— Ты будешь нашей любимой крошкой! — подхватил старичок. — Нашим золотком! Ты никогда не вернёшься домой! Вильям!

— Никогда! — хором сказали братья. Они казались жутко недовольными, особенно Валентин. Валентин смотрел на Никиту не отрываясь, и в глазах у него светилось обещание.

— Но я не Джейн! — сказал Никита.

— Это мы сейчас исправим, — сказал старичок. — Это, деточка, минутное дело. Кристина!

— Да, дедушка?

— Дай мальчикам своё розовое платье!

— Конечно, дедушка, — с сомнением сказала Кристина. — Но разве…

— Молчать! Вильям!

— Да, дедушка!

— Возьмите у Крисси платье и переоденьте вашу новую сестричку! Быстро! И чтобы я ни слова больше не слышал, что он… что она!..

— Да, дедушка! — сказал Вильям и прищурился на Никиту. Валентин захихикал и схватил "сестричку" за локоть, а Эверард — он, кажется, был младше всех, ровесник Никите (а остальные года на два-три постарше), — радостно захлопал в ладоши.

— Да вы с ума сошли! — заорал Никита, вырываясь. Но вырываться оказалось совсем непросто, да и Вильям с Эверардом бросились брату на помощь. Никиту быстро скрутили и потащили прочь из зала, а мерзкий старикашка выкрикивал вслед:

— Душенька! Дорогуша! Ты разбила наше Блюдо! Домой ни-ни! Золотко наше! И никаких капризов! Хе! Хе!

— Не разбивал я вашего блюда! — отчаянно завопил Никита. — Пусти, дурак! Вы тут все офигели! Я никакого блюда и не видел!

— Заткнись, — посоветовал Вильям, выкручивая Никитину руку. — Ты в Блюде и есть, понял? Ха! Попала ты, сестрёнка! Так даже лучше, верно, Валентин?

Тут Никита вспомнил, наконец, про передатчик и, попытавшись достать его, окончательно убедился, что средство связи с гимназией требует основательной доработки! Увидев чёрную коробочку, Кристина, следовавшая за братьями, немедленно вцепилась Никите в руку. Отобрав передатчик, гнусная девица поскакала вперёд процессии, унося единственную возможность спасения.

Джейн, наконец, прибыла! И спорить с этим не приходилось.

Сыщик наш был мальчик домашний. Не паинька, не маменькин сынок, не тепличное растение, но рос он в атмосфере любви и уважения (в гимназии, в том числе), а характер имел абсолютно неконфликтный. По всему по этому проживание в Блюде явилось для него сущим адом. Очаровательной сказкой про Мэри Поппинс тут и не пахло — вероятно, потому, что Блюдо на сей раз было нарисовано на стене, а не висело в Доме N17 Вишнёвого переулка.

Во-первых, приходилось носить девчоночье платье. Чего уж можно придумать унизительнее для мальчишки! Но ни прямой бунт, ни попытки уговоров плодов не принесли, и очень быстро сыщик понял, что платье — ещё полбеды!

Бедой были братья. За первый же день уставшие от необходимости постоянно торчать рядом с пленником, братья развлекали себя, как могли. Всерьёз, правда, не били, но издевались на славу. Тычков и затрещин за неделю Никита получил столько, сколько не получал за все свои четырнадцать лет. Кристина старалась тоже, и предложи кто заменить её щипки розгами, сыщик согласился бы без раздумий! Щипки были разнообразны и профессиональны, с вывертом, с оттягом, с царапом и так далее. В самые неожиданные моменты и за самые неожиданные места.

Старикашка и Кристина называли его "Джейн", братья же (в отсутствие сестры и деда) ублюдком, уродом, червяком, гадёнышем. Хуже всех был Эверард, показавшийся на первый взгляд неплохим парнем. Пакостил по мелочам, но беспрерывно: плевал в тарелку, привязывал лентами платья к стулу, колол булавками, пихал за шиворот объедки. Он вообще производил впечатление не совсем нормального. Обожал, к примеру, бегать голым, за что братья нещадно его колотили. Колотушки Эверарду были нипочём — встряхивался как кот и продолжал своё.

Валентин зажимал "новую сестрёнку" в углу и с наслаждением драл уши. Вильям предпочитал изыски моральные: усаживался в кресло, ставил Никиту перед собой и вполголоса говорил такое, что бедный сыщик заливался краской. Но всё это было хоть и гнусно, но предсказуемо, а вот предсказать Эверарда ни один бог бы не взялся!

А игра в лошадки на зелёном лужке под весёлый перезвон бубенчиков! А ежевечернее лото!..

Никита никак не мог понять смысла всего происходящего. Толку от его присутствия ровным счётом никакого не было, более того — он явно нарушал привычный образ жизни, что ужасно бесило окружавших его странных людей. Старикашка, хоть на словах был ласков и нежен, словно и впрямь имел дело с любимой праправнучкой, одаривал беднягу такими взглядами, что Никита всерьёз начал опасаться за свою жизнь.

Ясно было одно: нравилась или не нравилась лже-Джейн обитателям Блюда, отпускать её на волю они не собирались. На побег тоже никакой надежды не имелось — первая попытка оказалась единственной и неудачной. Сыщик совершил её в гардеробной Кристины: непоправимая ошибка, осведомившая конвоиров о его талантах! В тесной комнате его поймали очень быстро, и больше братья не отходили от пленника ни на шаг. Никита оставался один только по ночам, поселили его на самом верху дома, запирали снаружи огромным замком, а на окне пребывала решётка из толстенных прутьев.

Он пробовал уйти пресловутым Тёмным Путём. Дохлый номер, разумеется, — только шишку в конечном итоге набил. Стыдно, конечно, признаться, но ночи Никита проводил весьма однообразно. Рвать ненавистное платье смысла не имело: Кристинин гардероб оказался обширен, а щипки, как сказано выше, чрезвычайно болезненны. Так что платье он просто стаскивал, забирался на огромную кровать и плакал чуть не до утра, укутавшись влажными простынями. Камин в обеденном зале был единственным на весь дом. Сон приходил с трудом и облегчения не приносил: всё больше кошмары, то подземелья какие-то, то болота, то Эверард, на глазах превращавшийся в лысого клыкастого монстрёнка.

Утром за ним приходили хорошо выспавшиеся, свеженькие Вильям с Валентином, силком одевали, пинками вышвыривали из комнаты, и всё начиналось заново.

К концу недели Никита впал в полное отчаяние. От отчаяния же полшага оставалось до паники, а паника, сколь известно, мозги (и так от ужаса почти не работавшие) отключает напрочь. Ночь на пятницу застала его в уже привычных слезах, и слёзы неуклонно переходили в истерику. Из последних сил сыщик собрал остатки воли и разума, стиснул зубы, скинул простыни и около часа делал зарядку. Доведя себя до полного изнурения, уселся на подоконник (каменный и ужасно холодный) и уставился в небо.

Небо было незнакомым, что никаких эмоций не вызывало. Но зелёная, как в гимназии, луна принесла неожиданное утешение.

Гимназия!

"Ведь меня же должны искать, — осенило его (первый раз за всё время), — тем более, Ольга-то наверняка рассказала, что случилось. Но, конечно, если взять за данность, что ловушка была конкретно для Ольги устроена, то уж и следы замести постарались… Ладно, об этом не думаем. Не думаем об этом. Думаем о другом: о преподах, к примеру. Не может быть, чтобы не нашли! Просто надо потерпеть немножко…"

Сыщик сглотнул, подавляя слёзы.

"Да, немножко потерпеть! То ли ещё может случиться с магом! Погодите, сволочи, вот я вырасту, я же сюда вернусь… Ох, что я вам тут устрою!.. Особенно сопляку. Странный, однако, сопляк. Словно бы… словно бы он и не человек вовсе. Действительно, монстрёнок… Может, и правда? Да и что тут не странно? Но всё-таки я крутой! Ведь если бы Ольга сюда попала! Страшно подумать! Спас я её, по ходу. Хотя, ждали-то они девчонку, с ней, наверное, обращались бы совсем по-другому! Или наоборот?.. По-любому, не место ей здесь. Свихнуться — это минимум, что здесь может с человеком случиться! Даже с будущим магом и детективом! Что, конечно, нисколько не оправдывает его, мага и детектива, позорное хныканье и опускание рук… Бедняжка Джейн! В книжке всё было, однако, даже мило. Но она-то с этого Блюда выбралась. Няню позвала, кажется… Ну, ко мне-то Мэри Поппинс не придёт, это точно! Передатчик бы найти!"

Сыщик, впрочем, давно сообразил, что толку от передатчика никакого бы всё равно не было, ведь работал он только в пределах города! "Но раз меня нет в пределах города, должен же Демуров почесаться! А что, если… если попытаться напугать этих сволочей? В конце концов, я не просто мальчик с улицы. Я, между прочим, гимназист! Это вам не шутки!"

Никита слез с подоконника, только тщательно продумав завтрашнюю речь перед старикашкой (и окончательно замёрзнув). Особо согреться так и не удалось, но спал он крепко и снов не запомнил.

Утром, безмолвно натянув персикового цвета мерзость, он спустился вниз, почти не обращая внимания на тычки и оскорбления, только крепко держался за перила, чтобы не покатиться кубарем от особо удачного пинка. Братья сзади гоготали, перемен никаких не ожидая, — Никита, собственно, всё это время очень старался не давать им поводов для лишних глумлений. На конце лестницы Валентин догадался, наконец, наступить ему на длинный подол платья, и сыщик упал.

— Осторожненько, золотко наше! — завопил от камина дедуля. — Коленочки расшибёшь! Хе, хе, хе!

Мальчишки заржали. Никита встал, подобрал подол (и как девчонки в таком ходят?!) и прошествовал к столу. Выставленный башмак Эверарда он заметил в самый последний момент, но успел схватиться за стол и на ногах удержался.

— Эй, Эд, — сказал он поганцу. — Эй, а ведь ты уже вырос! Ты уже старенький и при смерти. А может, и умер.

— Вонючка, — шёпотом сказал Эверард и показал ему язык. — Вонючка!

— Вонючка — это ты, — сказал Никита. — А знаешь, почему? Ты хоть и вырос, а нигде не учился. Поэтому стал чистить канализацию. Знаешь, все эти отхожие ямы. Честно-честно.

Никита остановился около Кристины, и девушка скорчила ему рожу. Он отпрыгнул от её руки — получилось даже изящно — и, очутившись на безопасном расстоянии, сказал:

— А ты вышла замуж за толстого бородавчатого дядьку. И он оказался садистом. Знаешь, как он с тобой веселился? Мне даже рассказывать противно.

— Получишь, — негромко сказал сзади Вильям.

Никита обернулся к нему.

— А ты за себя не волнуйся. Ты стал депутатом парламента. Речи толкал — ого, какие! Народ животики со смеху надрывал. Но ты-то был не в курсе. Так что всё нормально. А ты, — сказал он Валентину, — а ты стал бандитом. Только попадался всё время, потому что тупой. Вся жизнь в тюрьме. Но ты и сейчас в тюрьме, так что без разницы. А вот вы, дедушка…

— И что же я, душенька? — спросил старикашка.

— Вы, дедушка, хуже всех закончили.

— Ты чего, гадать умеешь? — спросил Валентин. Дошло до жирафа.

— Ещё бы, — сказал Никита. — Я же в гимназии учусь. Вы что-нибудь слышали про гимназию?

— Мы, золотко, много слышали про гимназию, — сказал старикашка. — Ещё бы нам про неё не слышать, хе-хе. Только что-то поздненько ты про неё заговорила, крошка.

— Кстати, меня Никитой зовут.

— Тебя зовут Джейн, — сказал старикашка.

— Да ради бога. Вот скоро за мной придут мои учителя, они вам точно скажут, как меня зовут.

— Да куда же они придут, золотко, — захихикал старикашка. — Это ты правильно сказала, все детки уже давно выросли! У нас тут Прошлое, глупышка Джейн. Ты в далёком, далёком Прошлом… В тех днях, когда Кристина и мальчики были детьми.

— Это — я — уже — читал! — отчеканил Никита. — Можете не утруждаться, сударь! Но, видите ли, моим учителям без разницы, прошлое там, будущее! Они меня везде найдут. Представляете, что тогда будет? Они ведь все маги — а мой куратор самый крутой, между прочим.

Никита очень надеялся, что говорит правду. Ещё бы иметь уверенность, что старикашка не крутой. Чёрт их знает, магов этих!

— Да мой куратор… — сказал он, лихорадочно придумывая, что бы такого про Демурова наврать. — Моего куратора, если вы не в курсе…

— Ой, только не надо говорить мне его имя, — ласково сказал старикашка и вдруг стрельнул по сторонам глазами. — Я в курсе, Джейн, но поверь, сюда, в прошлое, да не имея координат, ему не пройти. Уж об этом я позаботился, деточка. А если ты будешь капризничать…

— Я тебе шею сверну, — прошипел сзади Валентин. — Я тебе прямо сейчас шею сверну, СЕСТРИЧКА!

И тут все обитатели Блюда заговорили одновременно.

— Он всё врёт, — заявил Эверард.

— Конечно, она просто капризничает, дедушка! — сказала Кристина.

— Позволь, мы пойдём с Джейн на лужок, дедушка! — попросил Вильям. — Мы будем играть в лошадки!

— Лошадки! — завопил Эверард. — Запряжём вонючку!

— Только возьмите ПОПОНКУ! — приказал старикашка. — Обязательно ПОПОНКУ, ты слышишь, Вильям?! Крисси, быстро неси сюда попонку! А ты, Джейн, будь умничкой, ты ведь младшая, и ты должна… Валентин, держи его! На лужке сегодня ПРОХЛАДНО, детки. Валентин!

"Чего это они испугались, — судорожно соображал Никита, глядя, как Кристина, приподняв юбки, мчится прочь из зала. — Не надо чего мне говорить?.."

Вдруг он понял, поднёс ко рту ладони и заорал во всю силу лёгких:

— Моего куратора зовут Фёдор Аркадьевич Демуров!

Валентин схватил его в охапку, а Вильям, прыгнувший зажать рот, получил ногой в живот.

— ДЕМУРОВ!!! Господин учитель, я здесь!!!

"Что же там было, в сказке? Кажется, рука Мэри Поппинс ухватила Джейн, и потащила, и вытащила! Там ещё картинка в книжке была!.. И эти гады замерли, словно на картинке, рука их сейчас разметает как карты… Ой, нет, это уже из Кэрролла…"

Кристина, почти добежавшая до дверной арки, вдруг метнулась в сторону.

— Сырость! Затхлость! — с отвращением сказал появившийся в арке мужчина. — Постели влажные, вне сомнений! Фуй, Генри! Признаться, подобное постоянство и толики уважения не вызывает. Крысы!..

Никита задрал платье и со всех ног кинулся к вошедшему. Демуров поймал его за плечи, не позволив в себя врезаться, и ворчливо сказал:

— Рад видеть вас, Делик! Экий наряд, однако! В гардеробе столетней графини одолжились?

Впоследствии сыщик никак не мог найти слов, чтобы описать случившееся с мерзким домом. Это было, как будто… Как будто Блюдо треснуло. Конечно, никаких внешних изменений не наблюдалось, но ощущение было чётким: Блюдо треснуло. Получалось, что он всё-таки его разбил — и это было правильно и достойно! Хотя бы за то, что эти сволочи испортили такую классную сказку!

— Брысь, — негромко приказал Демуров. Не возникало сомнений, кому адресовался приказ: Кристина тут же шмыгнула в арку, и следом за ней быстро выскочили братья. Выходили они, почему-то пригнувшись и глядя в пол. Эверард шёл последним — Никита поклясться мог бы, что вместо рук, прижатых к груди, у гадёныша были скрюченные волосатые лапки.

— Ай-яй-яй, — сказал с кресла старикашка. — Как вы, господин рейнджер, категоричны. Зачем же так с детками! Впрочем, я согласен! Старым сослуживцам потребен тет-а-тет, я правильно вас понял? Вишнёвой наливочки, господин мой Фарид? Обратите внимание, я вашего имени до сей секунды не называл. Можно сказать, вы тут незваный гость, но я не против, господин, я даже весьма польщён! Честь-то! Честь какая!

Демуров скривился так, словно надкусил незрелое яблоко.

— Меня позвали, Генри, трудно утверждать обратное.

— Здесь я хозяин, — кротко сказал старикашка. — Мало ли что скажут занятые игрой дети.

— Какие дети, Генри? Я вижу здесь только одного мальчика. И это мой мальчик, вот ведь как любопытно!

— Тут вы, господин мой, неправы, хе-хе. Это девочка. Девочка Джейн. Или нет? Неужто я ошибся? Слеповат стал, да-да…

— Не иначе, — согласился Демуров. — Значит, девочка? А откуда, позволь узнать, такая уверенность?

— Я человек подневольный, — сказал старикашка.

— О, никаких претензий, — уверил Демуров. — Ни в коем разе, Генри. Только пара вопросов. Ты же не откажешь мне в этой мелочи? Должен заметить, что тебе крайне повезло. Если бы это и впрямь была девочка, сюда бы явился мой коллега. Он молод, горяч… Ни тебя, ни кучку крысят словом бы не удостоил.

Он медленно шёл к старикашке, и Никита шёл следом, отставая на пару шагов. Смертельно хотелось схватить спасителя за руку и не отпускать до тех пор, пока они не окажутся в безопасном месте. Демуров, наконец, обернулся, остановился и обвёл подопечного взглядом. Гимназийские рефлексы немедленно подавили все прочие эмоции, и Никита вцепился в оборки платья, осознав, наконец, свой вид с точки зрения куратора.

— Всё в порядке, Никита, — мягко сказал Демуров и совершил два совершенно ему несвойственных действия: взъерошил подопечному волосы и подмигнул. — Я только выясню кое-что, и мы отправимся домой.

— Я бы хотел переодеться, — сказал сыщик и, не выдержав, шмыгнул носом.

— Разумеется.

Демуров кивнул на ближайший стул. Никита глянул — на стуле аккуратно висела гимназийская форма. Рядом стояли туфли. Фу-ух!.. Он скинул дурацкие башмачки с бусиками и бантиками и бросился к стулу.

— Старость не радость, — печально сказал старикашка, наблюдая, как лже-Джейн восторженно обрывает пуговки на корсаже. — И вправду мальчик. Ты уж извини, деточка! Сослепу, да-да… Так насчёт наливочки, господин мой рейнджер? Посидели бы, вспомнили былое… Пока ваш мальчик приводит себя… в должный вид, м-да.

— Я тебе не господин. И давно не рейнджер.

— О, просто форма обращения! Я старый солдат и не знаю слов… подобающих… человек подневольный…

— Верю, Генри. Только служишь ты дурно. Начальство будет недовольно, полагаю. Кстати, будь добр, изъясни мне по старой дружбе, кто нынче над тобою начальником? А, Генри?

— Я стар, господин Фарид, — сообщил старикашка. — Стар и слеп, но не глуп.

— Сочувствую, — сказал Демуров, и старикашка, съёжившись, потянул на себя плед. — Сочувствую, Генри, но помочь не в силах. Увы. Придётся тебе из двух зол выбирать меньшее.

— Каким образом? — спросил старикашка. — Вы поставите меня в такое положение? После всего, что я…

— После всего, что ты, Генри, сотворил с мальчиком — с моим, заметь, мальчиком! — я не советую тебе со мной пререкаться. Нет?

— Господин Фарид!

— Твоё право, — сказал Демуров. — Тогда, пожалуй, приступим.

Блюдо затрещало снова — на этот раз в действительности. Пол накренился. Никита, завязывавший шнурки, чуть не упал от неожиданности, выпрямился и уставился на Демурова. Тот стоял перед креслом, поддёргивая манжеты.

— Секундочку! Секундочку! — завопил старикашка. — Ну что вы, в самом деле! Я всё изложу! Хотите, письменно?!

Пол вернулся в прежнее положение, а Демуров спокойно сказал:

— Я и не сомневался в твоём благоразумии. Излагай.

— Что, прямо при мальчике? — сердито спросил старикашка.

— Нет, — задумчиво сказал Демуров. — При мальчике, пожалуй, не стоит.

Он развёл руки и пропал — вместе со старикашкой. Опустевшее кресло скрипнуло и еле слышно вздохнуло. Никита нервно огляделся, ожидая немедленного нашествия врагов. Никого. Он сел на стул и принялся воображать допрос — во всех подробностях. Жестоких и гнусных. И вот так. А ещё вот так. Да даже так вот можно — а будешь, сволочь, знать, как измываться над великими сыщиками! Хе! Хе!!..

Ожидание вышло отнюдь не долгим: Никита не успел представить и десятой доли предполагаемых для старикашки мер отмщения. Демуров вернулся один, велел Никите ни в коем случае не отставать и быстро зашагал прочь из мерзкого дома. Пришлось почти бежать рядом, но сыщик не возражал даже мысленно: чем быстрей, тем лучше. Чувствуя себя в полной безопасности, он заглядывал в лицо куратору, пытаясь прочитать на нём хоть что-нибудь по поводу своего приключения. Лицо это имело довольно странное выражение лёгкой растерянности: будто Демуров выяснил не то чтобы незнаемое, а, скорее, стыдное и теперь сосредоточенно думал, что же ему с этим делать.

На зелёном лужке, истоптанном ногами "лошадок", Демуров остановился и повернулся к подопечному.

— Сударь? Что вы так на меня смотрите?

— Как? — смутился Никита.

Демуров хмыкнул и покачал головой.

— Вам бы радоваться счастливому спасению, Никита, а вы…

— А что я? Ой! Спасибо, господин учитель! Я тут за неделю чуть с ума не сошёл! Сегодня же пятница, да?

— Суббота. Ночь на шестое ноября.

— Шестое?! Я же…

— В гимназии и четырёх часов не прошло, сударь. Может статься, это вас слегка утешит.

— Конечно! — сказал Никита. — Скажите, а они, ну эти, они действительно крысята?

— Не суть важно. В знак благодарности — не желаете поделиться со мной информацией?

— Какой, Фёдор Аркадьевич?

— Той, которую вы, насколько я понимаю, тщательно собираете, господин детектив.

"Ни-че-го себе!.. Вот теперь он меня будет допрашивать. И как быть?!"

— Да я не собираю, господин учитель. Я просто так играю, ну, понимаете…

— Успокойтесь и не лгите, — сказал Демуров. — Пыток не будет. Полагаю, сударь, мы с вами преследуем общие цели.

— Наверное, господин учитель, — сказал сыщик. — Но вы же со мной не будете информацией делиться.

— В любом случае, могу вас уверить, что всё это… — Демуров неопределённо помахал рукой. — Что все перипетии Карцева и Заворской — не моя заслуга. Это вы понимаете, надеюсь?

— Ну… наверное, да. Вы нарочно при мне говорили — ну, со стариком? Нарочно, да? Чтобы я вам поверил?

— Да нет, Никита. Впрочем, я рад, что вы это так восприняли. — Куратор помолчал и, без особой, видно, надежды, спросил: — Скажите мне, что вам удалось узнать?

— Господин учитель… Всё, что я узнал, я узнал не очень-то законными путями.

— Никаких репрессий с моей стороны, сударь. Обещаю. Более того — оградить лично вас от чужих неприятностей я вполне способен.

— А Карцева не можете?

— Нет, Никита. Не могу. Только косвенно — и вот здесь нам стоило бы договориться.

— Фёдор Аркадьевич, — сказал сыщик. — Вы ведь знаете, кто за ними… ну, охотится, что ли. Вы знаете, да? Тогда почему же вы…

Тут Демуров вздохнул и отвёл глаза.

— Вот эту сторону вопроса мы обсуждать не будем, сударь.

— Фёдор Аркадьевич. Видите ли, я… Я тоже знаю.

— Даже так? — снисходительно спросил Демуров. — Могу ли я услышать вашу версию?

Тогда Никита назвал имя — а назвав, убедился в своей профессиональной пригодности наилучшим из возможных способов: безмерное удивление мелькнуло на лице куратора, мелькнуло и бесследно пропало — но сыщик заметил.

— Это уж, право, нелепо, Никита! — сказал Демуров. — Вы и впрямь заигрались. Смешно было бы даже предположить…

— А теперь вы неправду говорите, господин учитель.

Господин учитель покачал головой и усмехнулся.

— И с кем ещё вы поделились своими догадками?

— Ни с кем, — сказал сыщик. — Я не был уверен… и вообще.

— А теперь, стало быть, уверены?

— Да, — сказал сыщик и, не удержавшись, добавил: — Спасибо, господин учитель.

— Туше, — сказал Демуров. — Далеко пойдёте, Никита Александрович. Признаться, не ожидал. И как прикажете с вами поступать теперь?

— Вы сказали, что мы можем договориться, — напомнил сыщик.

— Партнёрство предлагаете, господин детектив?

— Я ведь ещё не маг, Фёдор Аркадьевич…

— Ещё нет, — сказал Демуров.

— Мне одному не справиться. Так что если вы согласитесь мне помочь…

— Буду рад, Никита.

— Спасибо. Только вы мне всё-таки расскажите… Ну, сторону вопроса.

— Карты на стол? — спросил Демуров. — По рукам, сударь. Но не подыскать ли нам другое место для беседы? Вы не против?

"Так-то, господа! Вот она, достойная награда за неделю в девчоночьем платье! Я и вправду крутой! Йес! Й-е-е-с-с!!!"