Злато в крови

Глава четвертая. Снова Грегор

Ну конечно, я прошел через курс «Как воспитать молодого вампира по понятиям» и даже какое-то время сам в нем руководил. В рамках его я изучил икону «Богоматерь Ветров», испытав слегка потревожившее меня воспоминание о будущем. Возглавил небольшую познавательную экскурсию по «Дому Восхождения» — до того я не бывал в нем ни разу, а теперь наверстывал упущенное. Славная раковинка выросла у Селины, только я не заметил ни одного кресла, в котором сидеть было бы хоть чуточку комфортнее, чем на коленях у дружелюбного скелета. Конференц-зал с камином не исключение, средневековый испанский стиль навевает мне стойкие мысли о дыбе и аутодафе. Но страдание очищает, особенно чужое, и в результате я оказался с прибылью: почувствовал, что то ли ад, то ли Иисус Христос — но нечто меня конкретно отпустило.

И теперь ничто не держало меня в Динане: ни меня, ни моего верного лохматого паладина.

Что до Селины… Мы наелись досыта общества друг друга, но дело еще и в том, что она прирожденный властитель. Это у нее на уровне инстинктов. Она ни за что не станет вставать в позу, ей претит добиваться чего-либо через головы остальных, в ее обществе ты никогда не почувствуешь себя подавленным, как та соня, которую встретила Алиса в Стране Чудес. К ней неприложим новый термин «лидер» — вести кого-то куда-то она опасается.

Переделывать мир до основания или просто основательно — тоже. Она постоянно твердит нам, что если бы Милостивый и Справедливый этого хотел, то давно бы уже моргнул Своей Властной Ресницей или переписал страницу Всемогущим Своим Пером. (В ее интонациях четко виднелись прописные литеры.) Если предложить ей на выбор политические конфетки, она честно выберет самую кислую. Но! Это Селинину жизнь имеет в виду Евангелие, когда утверждает, что последние непременно станут первыми. То, что выбирает Селина, автоматически приобретает высший статус. И как результат — весь Динан сделался ее Большой Вампирской Семьей, которую она держит буквально на тонком шелковом поводке. Причем сама она никого не превращает — папа Римус ей запретил, — пользуясь результатами чьих-то анонимных трудов. Может быть, я преувеличил, не знаю. Где ж это видано, чтобы наш брат стройными рядами выступал навстречу светлому будущему? Только я к тому же смерть как соскучился по моему плавучему городу, который как раз обрел под ногами твердую почву и выглядел прелестным как никогда. И кое-какие мои старые соратники тоже почувствовали ностальгию одновременно со мной. Словом, кто мог — уехал, кто хотел — остался.

Оттого я был потрясен до глубины печенок (а печень, если кто не знает, в античности служила вместилищем любви и целью стрел Амура), когда рано вечером снова увидел Селину, да еще на пороге моей самой секретной резиденции.

— Большой Брат, есть разговор, — сказала она. — Очень срочный и тяжелый.

Спал я вовсе не в саване и нисколько не в гробу, так что переодеваться во всё элегантное мне не потребовалось. Отряхнулся, как воробей после купанья в луже, расчесал волосы десятью пальцами, вынул соломину из-за ворота — и готов.

Моя дама… Она показалась мне слегка постаревшей, возможно, из-за тягот пути ко мне, непонятно в какое время совершённого. Но, может быть, благодаря костюму того чопорного стиля, который она лет десять назад не принимала на дух: темно-серый, почти стального цвета приталенный пиджачок с закругленными полами, юбка из того же материала, очень узкая и едва до коленок, матово-черная блуза с оборками на воротнике-стойке, блескучие серые чулки и такие же туфли на шпильке. Брошь на узком лацкане — в виде стебля белой лилии с двумя цветками и одним бутоном. Платина, белое золото, естественно выросший жемчуг. Неизменный силт, конечно, тут как тут, но придавлен сверху стильным золотым колечком. И даже коса поднята к самой маковке и закручена во что-то вроде пышной хлебной буханки!

— Где говорим?

Я без подсказок понял, что на месте я из ее не выдавлю ни фонемы.

— Не очень далеко.

Я оскорбился за свою вотчину: устраивает тут свои динанские тайники прямо у меня под носом. Пошли мы очень быстро, так что люди нас практически не замечали, но я успел коротко спросить, как обстоят дела с той самой ползучей диктатурой.

— Вы же умеете смотреть теленовости, — ответила она.

— Ну, из первых рук…

— Изжила сама себя. Новое правительство, гуманитарно-демократическое. Республика ученых. Довольно с вас?

Д-да…

Особняк, к которому мы приплыли, имел вид крайне ветхий, запущенный и как бы покосившийся. Внутри, тем не менее, сияли следы недавно начатой реставрации: деревянные части перил отполированы, железное кружево отчищено от ржавчины, стенные панели сняты и поставлены на пол, изящная лепнина потолка покрыта чем-то наподобие воска или закована в сучковатую опалубку. Селина повернула за угол, достала пластинку электронного ключа и провела ею по узкой щелочке между двумя палисандровыми шкафами, поставленными притык. Шкафы послушно раздвинулись, и я увидел чистенькие ступени, ведущие вниз.

Пахло вовсе не Динаном, а обыкновенной штатской конторой, полной усердных яппи смуглого, кофейного и шоколадного цветов. На нас двоих — ноль вниманья, фунт презренья.

— Неплохо обучены, — комментировала Селина. Свою карточку она совала во все щелки, которых тут, похоже, было больше, чем в тонущем корабле после того, как его покинули крысы.

Наконец, мы достигли тамбура, где восседал в компьютерном кресле импозантный седой афроамериканец в деловой паре.

— У вас готово? — спросила Селина.

— Кислорода на сорок восемь часов, тибетских ароматических палочек — на два часа непрерывной работы, минеральной воды — двухлитровая бутыль, влажных салфеток — три пачки, сухих — четыре. Мисси Лина, вы уверены, что не нужно ни кофе, ни хот-догов?

— Спаси меня Боже от вашего кофе и ваших фаллоимитаций, — фыркнула она, впервые за все время нашей встречи став почти такой, какой я ее знал.

— Хорошо. Тогда я вас туда запускаю.

Он поднялся и торжественно открыл перед нами дверь в бункер. Потом дверь закрылась сама, очень мягко и плотно, как-то непреклонно даже.

— Новейшая разработка, — произнесла Селина. — Самая лучшая ментальная изоляция изо всех возможных: в голове у меня примерно такая же, но нематериальная и сотворенная иными мастерами. Акустическая защита вообще абсолютная.

Я с изумлением озирал бархатно-синюю полусферу, накрывшую колпаком отличный палисандровый паркет. Точно посреди него раскинулся скромный пушистый ковер, по-моему, смирнский, возвышались два полулежачих кресла и журнальный столик с очень красивой фигурной бутылкой «Твиши». Курились ароматные свечи. С потолка сиял голубоватый ксеноновый фонарь, добавляя всему окружающему толику ирреальности. В трех сторонах света стояли четырехугольные полуколонны со странными бронзовыми головами — плоские носы, широкие губы, рог вместо головного убора, воротник из нескольких десятков круглых колец подпирает подбородок. («Оригинал, — пробурчала Селина. — Из музея «Метрополитен». У себя же и своровали».) В четвертой стороне поставленная углом ширма с изящным черно-белым орнаментом из круговых и крестообразных линий отгораживала, по всей видимости, биотуалет, заправленный ароматической жидкостью по самую завязку. Странный, будоражащий запах разливался в воздухе — воздухе, которого здесь ровно на двое суток.

Мы уселись друг против друга. Я мельком глянул на Селину. Ну да, и ее обычное серебряное ожерелье тоже было на месте: выглядывало из-под расстегнутого сейчас ворота десятью звеньями цепочки.

— Эта их сосиска-в-кукише на все восемьдесят состоит из козлятины, — пробормотала Селина. — А то и на все девяносто.

— Ты о чем?

— Они же прямо здесь раз в месяц упитанного козла режут. Как в капище. На особой непроницаемой подстилке, понятно. Иногда я им помогаю сжечь останки, а за это со мной делятся ритуальной кровью.

— Кто?

— Йогуны здешние. Ты что, свою новоорлеанскую епархию не знаешь?

Я выразительно пожал плечами.

— Ну, а Барона Самеди на Марди Гра встречал? И папу Легбу с ключами от христианского рая на поясе?

— Это к нашему делу относится?

— Я думаю — да. Постольку поскольку этот переговорный зал создавался под их идейным руководством. Ну и эту твою вотчину именно вудуисты помогди вытащить на ясное солнышко, чтоб ее как следует просушило.

— Постой, вудуисты и тонтон-макуты — это же Гаити.

— Ты еще своего друга Дэйви о том спроси. Ему повстречалась довольно сильная мамба или курандейра, вот он и решил, что в ней сокрыта вся бездна премудрости.

— Бразилия… Куба…

— А началось-то всё с древней Дагомеи. Я не так давно ездила по делам в республику Бенин, это в здешних кругах высоко котируется. Кое-кто из мамб даже клялся, будто бы я верховая лошадь самой Йеманжи. Какая радость, честь какая!

— Но ты же не об этом хотела говорить?

— Это тоже в строку. Сейчас, дай дух переведу.

Она уселась покрепче, подтянула колени к подбородку:

— Есть три вещи, о которых Темный Народ не знает. Первая касается меня одной, вторая — и меня, и многих прочих. А третья, когда о ней услышат, ударит по всем нам без различия.

Первое. Я не просто вампир, но еще и оборотень.

— Не может быть. Для летучей мыши не та масса. Хотя масса, переходящая в энергию, куда большую, чем у смертного…

— Не коси под Эйнштейна. И потом я ведь не мышкой оборачиваюсь. Даже не лисой.

Я схватился за горло. Там, очень кстати, вместо верхней пуговицы была приколота дареная Селиной камея.

— В человека я перекидываюсь, мой Большой Брат, — закончила она.

Я ахнул.

— Это еще в первый день так получилось, я и не поняла сразу. Наверное, из-за того, что уже спала: больно, как водится, тошнит изо всех дырок — а это, я так думаю, не моя смертная плоть, а мой рак от меня обособлялся. Дальше — страньше: вроде как просто сплю и сны вижу, путаные — не как видения, которые указывают мне цель допустимой охоты.

— Римус о твоей охоте говорил, — вставил я. — Но…

— Впадаю в вампирский сон, выпадаю, а потом вдруг полная бессонница. И страсть как кислого молочка захотелось, — Селина снова фыркнула, совсем по-молодому. — И на солнышке погулять.

Ну, выползла на верхнюю площадку, где густая тень, общупала себя руками — и побежала в ближайшую платную флюорографию. Врач там сидел не из болтунов, я по прежней жизни его знала. В общем, рак исчез как не бывало, органы двадцатилетней пацанки, но желудок стянулся в кулачок. Рекомендуется пить молочнокислое, особливо кумыс лечебных сортов, соки, преимущественно концентрированные, кушать детское питание — кашки там всякие, пюре овощные и фруктовые. Не мясо, не рыбу и не зеленую траву с незапаренным овсом. В общем, как после блокады или голодомора, — поежилась она. — И человечья пища для меня — не настоящая; грязная информация, так сказать, Впрок наесться не удается, хоть и желалось бы. Ну, естественная пигментация практически отсутствует, что тоже понятно, а особенная сила… Сила, в общем, сохранилась на уровне, только приходит, лишь когда я в ней крайне нуждаюсь.

— Ох. Твое серебро и твоя клаустрофобия.

— Осенило наконец. Представь: среди дня человек просыпается в закрытом наглухо футляре, сил поднять крышку нет и вроде бы не предвидится… Кошмар! Это мне, кстати, ни с какой стороны не грозило. Я тогда сразу назад оборачивалась. Ведь я могу совсем не перекидываться, а только грезить весь день-деньской, оно и проще… Серебро помогает сознательно контролировать процесс, скажем так. Может быть, природные оборотни его боятся, не знаю, не знакома. Но мне от него слегка больно. Самый момент перехода обозначает, и очень внятно. Да, не сплю я, когда такое случается, примерно с двенадцати, когда солнце в зените, и часов этак пять подряд. Приходится ночью добирать, и всё одно вялая. Так что это не подарок. Ладно!

Слушай второе. Мой Мысленный Дар. Ты понимаешь, что все вампиры если и владеют чем-то в этом роде, то лишь мыслеречью? Термин Урсулы Ле Гуин.

Я кивнул:

— Телепатия, холодная на ощупь и безличная. К тому же не одетая в конкретные слова. Плюс иногда телекинез. А разве есть что-то еще?

— Слушай дальше. Мышление каждого существа закрыто от солидных вторжений: работают Стражи Порога. Прямая аналогия паролям и защите от взлома. Я, кстати, не сама закрываюсь, как все вы: Братья Зеркала надо мной порадели еще в человечестве. А открыться — снова контролируемое усилие нужно. Ну а если бы я начала спонтанно мыслеговорить, через защиту проник бы любой. Верно?

Я снова кивнул.

— В пределах Ойкумены существуют и работают миллиарды автономных биокомпьютеров. Знаешь, какая напрашивается аналогия?

— Интернет.

— Так сразу? Нет, ты схватываешь быстрее, чем развивается логика повествования. Да, он самый. Поначалу я могла следовать только путем слова, на каком бы наречии ни говорили. Заветные тропинки языка. Где-то в Руанде-Бурунди или на Формозе появилась новая весть, и если последний человек, который знал того, кто знал узнавшего и тэ дэ, находится недалеко от меня, я ее принимаю. Но дальше я получила все стандартные пароли. И кое-какие орудия взлома. Адреса у меня уже фактически были.

— Когда?

— Примерно во время твоего госпитального послушания. В Бенине и Японии. В Каире и штате Орегон. И теперь — понимаешь? Человечество для меня — Великая Информационная Сеть, по которой я могу бродить, невзирая на величину расстояний. Удивительно: все Дети Темного Дара пользуются обычным интернетом на уровне ученых обезьянок… или людей. Нет чтобы внедрить его в наш скромный вампирский обиход честь по чести и не страдать от ментальной разноголосицы в эфире… Так вот. Для меня в принципе нет ничего закрытого и запретного. Правда, учиться еще вовсю приходится.

Селина чуть комически покачала головой:

— В давнее время мне вместе с курсом молодого бойца был преподан краткий курс компьютерного хакерства и крекерства. Дружил со мной такой юный криминальный талант по кличке «Салих — машинный доильщик»; вот он и поспособствовал развитию моих личных талантов.

— Постой, не так быстро. Значит, твои способности вызрели, так сказать, под сенью… Под колпаком, как заморский фрукт.

— Угм.

— И вампиров это касается вплотную.

— В том-то и соль. Что, по-твоему, воспримет и предпримет Махарет, если какой-то вампиришка низкого ранга станет нахально шариться в ее царственном черепе?

Я снова понял больше того, что было сказано, и испугался. Эти бархатные стенки — точно ли преграда для силы обеих наших Оберегаемых?

— Может быть, и нет, но скорее всего — да, — кивнула Селина. — Погоди, еще не всё. Люди говорят друг с другом, люди смотрят один на другого, стараясь произвести впечатление, — но есть иные наблюдатели. Беспристрастные. Кошка дремлет у камина, присматривая за хозяином. Пес восхищается своим живым богом, хотя понимает его до нитки; твой Мокша лучше тебя самого чувствует ароматы твоих радостей и смрадное дыхание твоих похотей. Конь несет на себе тело и душу всадника. Олень хладнокровно следит за охотником, снежно-белый ирбис идет по его следу сам. Птицы в поднебесье любят наблюдать за копошением двуногих муравьев. Дубы при виде краткоживущих прерывают свои размышления, травы пригибаются под тяжестью их бега, цветок роняет из уст каплю росы. И ко всему этому я допущена.

Почему-то я сразу поверил.

— А… а они, все эти растения и звери, доверяют тебе?

— Я их не убиваю, — ответила она с небывалым достоинством.

Верно. Я вспомнил одно незначительное событие, которое, как я думал, померещилось мне во мраке. Однажды во время прогулки с Селиной я заметил черную крысу довольно впечатляющих форм (этот вид, вообще-то мельче пасюков и очень редок) и по старой памяти ухватил ее поперек пуза, желая рассмотреть поближе.

— Положи где взял, — сказала Селина жестко.

Я тотчас выпустил крысюка (то оказался матерый самец). Он немного постоял на задних лапках, шевеля усом и посверкивая черными бусинами глаз, а потом отвесил нам поклон, прижав к левой стороне груди розовую пятипалую ручку, и неторопливо смылся, шлейфом волоча свой царственно голый хвост.

Пока я эдак медитировал и рефлектировал, моя собеседница намочила один из бумажных платков в минералке и подала мне:

— Утрись, а то весь потный. Сам знаешь, как у нас это бывает. Кровь из пор и всё такое.

— Ладно. Давай теперь третье.

— Мехарет ушла, — сказала Селина кратко.

— Как? Ведь…

В одно до предела сжатое мгновение я представил себе ужас ее сестры, разрыв всех связей… Гибель всем нам.

— Успокойся, не на тот свет. Иначе уж мы все бы тем самым накрылись. Из своей резиденции, всего-то навсего. Причем попросту ногами. Но никто, кроме меня, а теперь и нас обоих, этого пока не знает. Поясное время, то, се. Там настал день, а она движется вместе с ночью. Не очень быстро. Кружным путем.

— Старшие не могут читать мысли друг друга, для этого они слишком близко связаны, — подумал я вслух. — И родичи по Темной Крови — тоже. Иначе бы они хотя бы сон о ней увидели.

— Сны насылает тоже она, когда хочет, — подхватила Селина. — А тут обратный случай.

— Но почему?

— Я объясню, как сумею, но это не улучшит ситуацию. Трагическая разлука с сестрой сделала Мехарет едва ли не безумной. Когда они воссоединились через много веков, она была, по сути, еще дитя, хотя превосходящее сестру физической мощью и нравственной силой. А незадолго до соединения и воцарения обеих сестер Махарет произвела в вампиры свою генетическую родственницу, которой грозила гибель. По виду — третьего близнеца. Понимаешь, куда я клоню?

— Мехарет почувствовала себя лишней.

— Но не сразу. Далеко не сразу.

— Что же случилось теперь?

— Хороший вопрос, как говорят. Грегор, ты Фрейда уважаешь? И иже с ним.

— Не очень-то.

— Ну вот тебе более обтекаемая формулировка. Кризис подросткового возраста. Кризис самоидентификации. Их стало трое, и неясно, кто из них главный. Не забудь, наша Царица Проклятых ведь немая!

Я портил одну салфетку за другой — пот и слезы мои были кровавы. Селина вылила половину бутыли себе на руки и без конца омывала их, роняя капли на ковер.

— Есть и четвертое, что ты должен знать. Я увидела происходящее в джунглях в тот самый момент, когда оно только начало происходить. Это получилось днем, во время транса. Около десяти минут пополудни. Потом я пошла к тебе. Иначе говоря, Мехарет дана мне в качестве объекта слежения, дозволенной мне добычи, а это значит, что мне даны и средства для поимки и овладения. Например, я могу расчислить ее путь. Она закрывает себя от глаз всех смертных, но остается в виде как бы пустоты или прозрачности с определенными очертаниями. Мои звери и мои люди поведут меня к ней. Или ее ко мне притянут.

— Ты хочешь, чтобы я это скрыл?

— Пока да.

— Тебе нужна моя сила?

— Да, Старший Брат.

— Ее заведомо не хватит.

— Разве я хочу чего-либо дурного, чтобы тебе понадобилось меня защищать, мой Старшенький?

— Тогда для чего тебе я? Душу излить?

— Грегор, выйдя отсюда, мы пойдем к тебе. Там разойдемся. Тот, кого отыщут первым, скажет: Селина «ведет» Царицу. Селина просит дозволения ее отыскать. Селина уже вышла на след.

— То есть это однозначно буду я.

— Не обязательно, Старший Брат. Одно тебе скажу: тебя Махарет не побоится, хоть ты и почти равен ей силой, потому что знает, чего от тебя ждать. А вот от меня — не знает. Так что давай пройдемся по бульварам, проспектам и садам, как простые люди, и поговорим о чем-нибудь нейтральном.

Она быстро настучала пароль на клавиатуре, которая выдвинулась из стены, и портал распахнулся настежь. Мы оказались на воле.

— Так о чем таком приятном мы побеседуем? — спросил я. — О том, что я видел во Франции времен Великой Смуты? Или в Византии эпохи крестовых походов?

— Давай лучше я тебе свою нынешнюю биографию изложу, — попросила Селина. — Куда как успокоительнее будет.

И она очень вкратце соединила осколки и клочки той нынешней ее жизни, которая была в ходу в данном пространственно-временном континууме.

Когда ей было четыре, ее отец, кадровый офицер, был расстрелян за мятеж, мать и братья сосланы, а саму Селину — имя в рассказе звучало, разумеется, другое — передавали из рук в руки, точно приз. Это было почетно как для нее, так и для многочисленных приемных родителей. Типа «Всевышний воздаст». В шестнадцать она как-то по-глупому и второпях окрутилась со смазливым идейным террористом, вместе с ним была судима и расстреляна, выбралась из братского захоронения (благо неглубоко закопали), подлечилась и попала в разведку того же свойства, что и деятельность покойного супруга.

— Там у меня появилась возлюбленная, — говорила Селина, — только я не понимала этого, думала — мы просто дарим друг другу радость. А потом нас раскрыли. Ну, я-то знала всё, а она почти что ничего, только вот ее как раз и допрашивали на моих глазах, а мне не позволили даже голову об стену разбить.

— Из тамошних склизких погребов меня выручили практически целой. Снова в госпиталь, а потом… Самое интересное. То ли Братство навело, которому я услугу оказала своим молчанием, то ли сама додумалась, но выпросила я себе параллельно с медалью курсы младшего офицерского состава. Шла гражданская война, и те, кто подбросил мне разведслужбу, побеждали плохих парней. Ты слыхал про Братство Зеркала?

— От наших. Конечно, — сказал я.

— Ну, быть боевым офицером не так уж экстравагантно, как тебе кажется. Самые что ни на есть элитные войска древности — и не такой уже древности — получались как раз из женского пола.

— Хм, — ответил я.

— Воевали мы в горах, а там важно не штабное начальство, не Верховная Ставка, а личные отношения с местными. Вот и у меня они произошли. И с Братством, и с теми, кто от него наполовину отложился. Был такой некоронованный полководец. Волчий Пастырь. Просто Волк. И мой второй муж. Это уже после мирного захвата Лэн-Дархана. А еще был у меня побратим, ходил под моей левой рукой. Знаешь, когда двое клянутся на своей крови и старом вине, один для другого становится главнее матери и отца, выше супруги и детей, дороже всего, кроме чести. За побратима или посестру перед самим Вышним Законом ответ держишь.

Ну, а дальше мой Волк пошел против светской власти и, что хуже, против Братства, в котором стоял очень близко к верхушке. Мне же именно тогда вручили этот самый силт. Означал он вообще-то верховную власть, но не исполнительную, а больше того номинальную. Почесть, оборона и право накладывать вето.

В общем, Волк убил моего побратима. Не своими руками, но его люди постарались. И этим не только меня одну уязвил. Мне его смертный приговор Братство на подпись дало — друзья, мы все там друзьями были, — надеялись и ждали, что я воспользуюсь моим правом и воспрепятствую. Один он не ждал.

— Нет, я не из-за себя, — пробормотала Селина невнятно. — Убить его из-за брата я уже раньше не позволила. Он сам понимал и не хотел жить в тюрьме, уронив себя передо мной и всеми нами. Вот мы и соблюли то, что считали своей честью, а на поверку оказалось нашим проклятым характером… Словом, подписала я ту бумагу.

Я остановился.

— Жизнь и смерть — одно, Старший Брат. Хуже другое: ни на одной нити мне не удавалось его спасти, даже когда уходила сама. Даже когда пыталась сложить свой силт перед лицом Братства. Меня просто с размаху ткнули в него моей… моим собственным лицом и запретили. Я думаю, на меня положен зарок — войти в его смерть как можно более адекватно. Теперь это ушло в песок или затянулось тиной, а я — я всего лишь экстравагантная пожилая дама с весьма большими связями. Так что не стоит топить меня в кровавых слезах и розовых соплях.

Я был ошеломлен: даже Римус не угадал и половины того, что было сказано мне. Я искренне полагал, что на сегодня с меня уже хватило криминального чтения. А Селина оставалась холодна и серьезна, будто некто ее подменил. И от одного этого озноб пошел по коже: и боялся я не за существование рода Детей Тьмы — кто бы из сестер ни был носителем нашей Священной Сущности, ни держал в себе наше общее сердце, но молил я всегда одну Махарет. Нет, я боялся моей подруги, моей сестры — и причем самым позорным, самым что ни на есть мальчишеским образом.

Все это время мы шествовали по малолюдной улице, полной садов. Слабо горели фонари — огромные снежно-белые ягоды на фоне яркой зелени. Новомодные светочи этого рода крадут и запасают солнечный свет, подумал я, так же как мы воруем и пережигаем в себе кровь и жизнь иных созданий. Но такое ручное солнце уже не способно принести нам вреда.

— Нам стоит держаться на людях, — сказал я Селине.

— Наоборот, спрячемся от смертных глаз поукромнее. Уже почти нет времени, Грегор, — ответила она. — Мы не успеем далеко отойти друг от друга, так что пусть лучше нас побыстрей отыщут. Как ты думаешь, Махарет владеет Транспортным Даром? Ее Огненный Дар по эсэмэске точно не зашлешь, так что придется ей появиться собственнолично.

Наверное, Селина прочла на моем лице, повернутом к ней, всю разнообразную гамму моих эмоций, потому что вдруг рассмеялась почти как в прежнее время:

— Мы оба бойцы, Большой Братец, Мы оба Убийцы Волков. Кто осмелится стать против нас?

Теплая волна ее покоя захлестнула меня с головой. Тут был небольшой пустынный сквер с чугунными скамейками, и мы в единый миг упали на одну из них, ее руки обхватили меня и притянули к себе, ее губы нашли мои — и ее кровь закапала мне на язык. Скромный вампирский поцелуй, первый такой ее поцелуй в моей жизни. О Селина, это как пышная роза по сравнению с шиповником. Как столетнее вино перед еще не перебродившим суслом. Точно глоток солнца в холодной воде. Ты даешь — я принимаю. Я отвечаю — ты берешь…

Я грезил, как в моем укрытии при ярком свете дня. Сначала мы с Мокшей гуляли по Французскому Кварталу, и то ли он был человеком, то ли я обратился в собаку. Потом вдруг я, одетый в кипарисовый гроб, оказался на огромном плоту с человеческим лицом на прямоугольном парусе, что рассекал обширные воды; Селина стояла на корме и отталкивалась шестом от морского дна. Мы с нею плыли прямо в Музей Серебра, который частично погрузился в воду, только нам это нисколько не мешало.

Вот Селина спрашивает мерцающую пустоту:

— Диамис, мне нужен мой Большой Наряд. Тот, при котором Тергата.

— Детка, неужто ему здесь место, — всплескивает руками Диамис, видом и речью совсем комическая старуха, если бы не сплошная телесная прозрачность. — В нем и серебра почти что нету, и вообще…Там, где он есть, я не могу ничего взять, потому что я ведь как туман. Ты не можешь, потому что там уже нет тебя самой. А вот твой побратим, твой клятвенный брат — он смог бы. Он для моих сторожких друзей будет тем же существом, что и ты, но вполне пригодным для дела.

— Разве ты не помнишь? Нет у меня побратима.

— Так сделай!

Селина обернулась ко мне:

— Грегор, ты знаешь, о чем мы?

— Ты же мне говорила и объясняла Римусу.

— Это ведь покрепче любого иного родства. И на все времена.

— Я согласен, если тебе надо, — ответил я. — Ведь кровью мы уже обменялись, разве не так?

Оказалось, что не совсем так. Впрочем, наш обряд побратимства явно отличался от классических вариантов, как прошлых, так и будущих, потому что никакого вина не было и не могло быть. Я выпил глоток из ее вены, потом она слегка надрезала мою жилу ногтем и взяла толику моей крови, чтобы смешать не в кубке, а в живых сосудах. Диамис ухватила нас обоих за волосы и состыковала лбами, сплела из наших волос «двузубую» косицу и отрезала кстати случившимся призраком кинжальчика, по-моему, из тех, которые любая порядочная уроженка четырех динанских провинций носит меж своих грудей. Волосы она сожгла, вернее, попросила об этом меня, и обсыпала нас их останками, как в Пепельную Среду. А потом мы хором произнесли главные слова:

«Я вяжу себя клятвой и окружаю себя словом. Чтобы не было для меня мужчины выше Грегора Льва, женщины выше Селины Ласки. Чтобы быть нам плечом к плечу в бою и рука в руке на пиршестве. Одна мысль, одно сердце, одно дело!»

— Всё, — вздыхает Селина.

— Всё, да не очень, — Диамис поджимает губы, — В старину, когда хотели, чтобы ладно было с побратимством, еще именами обменивались. Вот ты скажи, дочка, не у вас ли с Нойи та размолвка вышла?

— Ты права. Уж если суеверить, то на все сто процентов.

— Опять-таки, если пол разный, то прозваниями лих поменяешься, — продолжает старуха в том же ключе. — Юноша, вам папа с мамой не покупали еще каких святых? Вот если бы Марию, тогда совсем хорошо. Как у Эриха Марии Ремарка. Есть и такие имена, что для обоих полов годятся.

— Они бедные были, — оправдываюсь я. — Мой отец и моя мать Габриэль.

— Материно имя хорошо, да не годится. Незнамо кто на него отзовется.

— Я-то знаю, как тебя позвать, — говорит Селина. — Фатх. Победа. Это мужское имя, но мне его однажды честь по чести подарили.

— А, уж и некогда растабарывать, — машет Диамис рукой. — Всё одно клятву на других именах принесли. Идем, юноша, след нам поторопиться.

…Мы с Диамис без конца плутаем в каких-то мрачных коридорах, слыша неподалеку плеск воды, шуршание лапок или крыльев. Пыльные залы, которые выражают идею бесконечности или необозримости. Эхо в них забывает вернуться назад и теряется в невидимых сводах.

Наконец, мы приходим. Ряд высоких сундуков с плоскими крышками, моя спутница указывает мне на один из них, и я с превеликим трудом разламываю сундук пополам. Там лежит какой-то узкий и длинный футляр. Наклоняюсь, беру его в руки — тяжело, что-то мелкое вырывается оттуда и падает обратно.

— Что, и твоей кровопивской силы маловато поперек времен ношу тягать? — с ехидцей говорит Диамис. — А то на меня дело повесить собирался. Ладно, и так сойдет. Главное уже у нас.

И снова мы петляем и тонем в пыли и воде… без конца…

Когда я отошел от наших совместных видений, вокруг нас уже стояли и смотрели.

Сероглазая рыжеволосая Махарет в белом узком платье до пят: алебастровая ваза-светильник из гробницы Тутанхамона, до краев наполненная светом. Римус: он явно встревожен. Ролан — без своих детишек — прижимается к его предплечью. Устрашающе невозмутимая Джесс. И гигантского роста северянин с повязкой на глазах: Торнбьерн. Он ухитрился так провиниться перед нашей Древнейшей (и потрафить Римусу), уничтожив на ее глазах итальянца, в свое время силой отнявшего Ролана у моего старшего римского друга, что она согласилась в наказание ему отобрать себе его глаза взамен тех, что была преступно лишена. И тем самым привязала себя к нему навечно — цепями из своих волос, что так крепко держали меня после наиболее рискованной моей авантюры. Только вот что Торнбьерн делает здесь и сейчас? Он, конечно, силен почти как Первенцы Священной Сущности и способен видеть глазами других или сам воспринять рой горящих точек вокруг любого Живущего, — размышлял я, чтобы успокоить свое сердце.

Нет, всё-таки я шибко волновался, а если не мог испугаться — так только потому, что в меня больше не влазило. А вот Селина — та, по-моему, наслаждалась ситуацией. И тихонько бормотала:

— Вот они каковы, а я и не знала. Поистине, в них живет «…свет небес и земли. Его свет — точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда. Зажигается он от дерева благословенного — маслины, ни восточной, ни западной. Масло ее готово воспламениться, хотя бы его и не коснулся огонь. Свет на свете!»

— Вы, оба, — сказала Махарет вместо приветствия. — Он верен себе, как никогда ранее. А ты заносчива, юное Дитя Крови: хвалишься, что можешь меня прочесть, когда даже я тебя не могу.

— Я ничем не хвалюсь, о Старейшая из Старейших, — Селина поднялась со скамьи, таща меня за собой. — Потому что не пробовала такого, и ты это знаешь. А что до моих мыслей… Римус подтвердит, что любой может перебраться через стену крепости по цветущим лианам. И заслон поставлен не столько ради меня, сколько ради всех вас.

— Не понимаю ни того, ни другого.

— Спроси Торна, Мудрейшая. Путь он споет тебе сагу о своем любимом боге и его путешествии в Йотунгсгард. Там его заставили пить из рога, в который было налито безбрежное море.

— И он почти выпил! — радостно воскликнул Торн.

— Почти. Но он был великим богом, — кивнула Селина. — Моя кровь впитала в себя слишком много памяти, и не одно сердце перегоняет ее по рекам моих жил. Об этом ты тоже спроси моего отца во Крови.

— Снова я не понимаю тебя, динанка, только вижу — ты опять похваляешься.

Твои способности, если они таковы, как ты пытаешься представить, меня обескураживают. Если я прикажу ограничить тебя или истребить?

— Я протеку через руки удерживающих, как вода. Меня учили обращать силу противника против него самого. Твои цепи для мужей, меня не свяжут.

— А против огня ты так же оборотлива?

— Махарет, мы, по всей видимости, подражаем скальдическим нидам из-за косвенного влияния Торна. Давайте перейдем на деловой язык, — спокойно ответила Селина.

— Ты утверждаешь, что видела уход моей сестры и, более того, берешься ее найти. Это правда?

— Будет правдой, Мудрейшая.

— Не нужно меня титуловать. Я не люблю лести, — почти оборвала ее Махарет.

— Прости. По инерции вырвалось, — ответила Селина кротко.

Они мерили друг друга взглядами по крайней мере час — так мне показалось. Махарет казалась бесстрастной, Селина была бесстрашной.

— Хорошо, — наконец сказала Махарет. — Я дарю тебе эту возможность.

— Но Принца-паршивца мы заберем, — тут же добавил Римус.

— Не надо. Я за него отвечаю, и он мне нужен, — Селина подняла руку и слегка пошевелила пальцами. — Думаете, меня не хватит, чтобы за обоих рассчитаться?

Махарет пожала плечами, и они все начали уходить: неторопливо, будто их тут нечто удерживало. Вдруг Махарет обернулась:

— Что ты шептала, Дитя Крови? Так тихо, что и мне не расслышать?

— Ты же не терпишь лести, госпожа, — слегка улыбнулась Селина. — А это легко принять за лесть. И за кощунство, чем оно безусловно является, причем вдвойне: потому что сказано иноверке и как бы про нее саму — и оттого, что ей понадобилась точная адресация. Но я объясню. Это «Аят Света».

Когда и мы уходили оттуда ко мне домой, я спросил Селину:

— Зачем ты спорила? Никакой особой пакости мне бы не сотворили. Ну, сковали бы, как раньше.

— Светлым рыжим золотом. А я, между прочим, ревнива.

— Я что, правда твой побратим?

— Небольшой подарок ты, во всяком случае, от меня получил. Как в присказке о любовниках: он наградил ее чесоткой, она его — хламидиозом.

— Может, хоть сейчас обойдемся без твоего зубоскальства?

— Я к тому, что подарочек сомнительный. С Римусом вышло хоть и нечаянно, однако побогаче — еще от меня смертной. Он мог мой дар в себе и переплавить, да по счастью не вышло. С Роланом вообще получилось честь по чести. А с тобой — поторопилась я. Боялась, что Махарет еще до разговора меня сожжет.

— Разве ты не смогла бы защититься? — спросил я, проигнорировав прочие откровения. (Кажется, мне приходится отклонять от своего разума слишком многое, чтобы вконец его не разрушить.)

— Смогла бы, да не стала. Побоялась бы ей навредить.

— И удружила ей пышным сравнением, якобы совсем не желая того. Ты, я думаю, в самом деле хитрая, как лиса. А откуда ты Коран знаешь? Это же на древнеарабском шло, хоть мы все приняли телепатему.

— Сообразил, значит. Таланты твои и впрямь незаурядны, А удивляться тут нечему: меня еще в детстве Хафизой наши мусульмане прозвали. То есть Хранительницей. За то, что всю Книгу знала наизусть, а не обильные отрывки, как большинство из них. Для этого, кстати, сверхъестественные особенности не нужны, только учить много приходится.

Тут на нас обоих навалилось утро и прервало дозволенные речи. Недозволенные тоже.

Хотя укладывался я в прежней моей норе (забудьте, кстати, про солому, то было для красного словца), но пробудился от сна абсолютно в другом месте. И в другой материальной оболочке.

Только не думайте, что меня надурил новоявленный Похититель Тел.

Дело обстояло куда как проще: меня переодели с головы до ног. Как это я не зашиб доброхота! Тем более, что и костюм оказался не в моем стиле: меня явно закосили под автостопщика или рейнджера. Бежевая куртка, вся сплошь из карманов, изысканно потертые бежевые джинсы, от которых так и разит дорогой маркой, на ногах того же тона башмаки типа «турист везде пролезет», с виду типичные кроссовки, но по сути отличаются от них так же, как многоосный трейлер — от моего любимого «Порше». И при этом обводы практически такие же.

Надо же! И автор моего преображения тут. Селина уселась рядом на своем броненосном ложе, крытом серым шелком, обхватив колени руками. Зеленоватого оттенка нарядец такой же, что у меня, но без грязеступов. И очень усталая, до прозаических синих мешков под глазами.

— Это что, я на самом деле в твоем Доме Улитки?

— Вопрос принимается в качестве риторического.

— Когда, как и зачем?

— Сегодня днем. Взяла небольшой чартерный борт через Атлантику: везу-де гроб покойного эдинского родича на землю обетованную. Подумала, что за багажное отделение ты не обидишься.

— Так Мехарет где-то поблизости?

— Ты будешь очень смеяться, но да. Опередила меня на три часа, должно быть, тоже багажом летела.

— Погоди, давай по порядку.

— Она оказалась продвинута настолько, что сумела сесть на аэробус в Рангуне. Или, может быть, наоборот: настолько наивна, что не подозревает о массе хитростей, которые нужны, чтобы пройти на борт полностью незамеченной. Двигалась как сомнамбула и этим себя укрывала лучше, чем я моим хиджабом. А внутри воздушного крокодила стадо слонов спрячется, сам понимаешь. Только вот он ее в Нью-Орлеане через наши головы, так сказать, перенес. Вышло нечто вроде неполной кругосветки.

— Ты говорила, что Мехарет путешествует вместе с ночью, тогда как мы летели вместе с солнцем, — кивнул я. — Самолет — он что, пролетел над Америкой без посадки?

— Заправлялся над ней в воздухе.

— Твои друзья йогуны постарались?

— Нет, мои приятели — исламские террористы, — Селина ухмыльнулась. — Ну сам посуди, зачем Мехарет выходить из укрытия в промежуточных аэропортах?

— Все-таки неясно, — я неловко повернулся, соскользнул по проклятущему шелку, расшитому цветущей сакурой, и с силой врезал ботинком по стеклу. Оно устояло, обувка тоже. — Не верю я в совпадения.

Селина протянула руку и нажала на рычажок. Мы высвободились из клетки.

— Я ведь не то чтобы искала Великую Сестру, — произнесла она медленно, — а приманивала в Динан, где чувствую себя уверенней всего. Приманивала не совсем сознательно: это делалось по моему желанию, но каким образом, меня не интересовало. И перестаралась. Думала сделать как лучше, а получилось как всегда.

— То есть?

— Она отыскала себе прятку в горах Южного Лэна и спит. Как все те из Темных, кто ищет забвения. Чего я и добивалась, в общих чертах. Но само место! Идешь, как у нас говорят, по атласной шерстке, а выходить будешь против стальной щетины. Самое опасное из возможных.

— Не для нее. Мехарет сильна до невероятия, уж кому знать, как не мне. Я присутствовал на их поединке — ее и прежней Царицы. Ты же знаешь.

Вспоминать было больно по-прежнему.

— Ее сну и ее мощи не грозит ничто. И долгое время не будет. Но как ты укротишь Махарет, чтобы та ничего не предпринимала? Не сторожила сестрин сон, хотя бы?

Она помолчала.

— Да и спать там…странно. Хуже, чем в подвалах Таламаски. Это, собственно, и есть подвалы естественного происхождения. Старинный зал погребения владык. И Мехарет недолго будет там одна. Ох…

Потом Селина как-то вдруг повеселела:

— Я думаю, а ты давай работай. Вызывай сюда Старейших, объясняй в том духе, что всё под контролем, но я буду проводить ритуал. Просить, чтобы нас впустили без вреда для психики, скажем так. И вали отсюда, а то я, считай, целый день не спала.

Наши налетели, как пчелы на медонос. Весь прошлый состав, разумеется (хотя норманн куда-то исчез), и мои с Роланом дети, и местоблюстители убежища — оттого, что там не осталось чего блюсти. Как еще пса моего не приволокли: наверное, пожалели его цветущую старость! Расположились на совет в столовой с камином. Почти такие же камины, но электрические, очень натуралистичные, обнаружились в будуаре, библиотеке и компьютерном зале, а в азиатских комнатах горели идентичные источники открытого огня — так что нам сразу стало жарко от одного их вида. Я с подобающей торжественностью объяснил, что главной жрице надлежит отдохнуть и проспаться, что было воспринято с явной кислотой и недоверием. Что делать, разум и у нас, и у смертных скроен на одну колодку: чего хотим — подавай немедля, и точка.