Зимние призраки

Глава 6

Я сказал, что не помню обстоятельств собственной гибели, и это правда, зато мне отлично – лучше, чем самому Дейлу, – известны подробности его попытки самоубийства.

Перед тем как год назад, в сентябре, Клэр приехала к Дейлу в последний раз, чтобы попрощаться, и улетела обратно в Принстон, он почти пять месяцев провел на ранчо в полном одиночестве. С Энн он объяснился весной, в апреле уехал из своего дома в Мизуле, летом время от времени виделся с девочками, но не на ранчо, потому что Маб наотрез отказалась приезжать туда, а Кэти во всем подражала сестре.

Дейл плохо спал всю весну и лето, а к тому времени, когда тополя и осины на склонах гор и в долине сбросили листья, бессонница окончательно взяла над ним власть. Ночи превратились в арену борьбы с ураганом мыслей, с огневым вихрем безумной и бессмысленной мозговой деятельности. Он мотался по темным комнатам ранчо, неизменно заканчивая кабинетом, ветер грохотал оконными рамами, а он сидел в едва подсвеченной голубым компьютерным экраном темноте и строчил письмо за письмом: по большей части Клэр, иногда Энн, довольно часто Маб или Кэти и время от времени друзьям, с которыми не виделся по многу лет. На рассвете он уничтожал все до единого письма и час-другой пытался забыться в мутной дремоте. Его преподавание в университете – давно уже на автопилоте – пошло псу под хвост. Заведующий кафедрой, не относившийся к числу друзей Дейла, вызвал его к себе, чтобы сделать предупреждение. Декан, старая приятельница, в итоге отреагировала на жалобы и в доверительной беседе сказала Дейлу, что знает о его разводе, о пристрастии к выпивке и что вместе с остальными коллегами готова ему помочь. Однако Дейл отказался от всех предложений.

Он вовсе не пристрастился к выпивке. Алкоголь интересовал его не больше, чем пища. С середины сентября до четвертого ноября он потерял около тридцати фунтов. Его кратковременная память отказывалась сохранять информацию, и в конце концов наступил момент, когда он полностью перестал погружаться в фазу глубокого сна. Кто-то из коллег по кафедре английского языка сказал, что глаза Дейла похожи на две дырки, прожженные сигаретой в белой простыне. Дейл ни разу не слышал такого сравнения – оно как-то не попадалось ему, пояснил он коллеге, – но теперь вспоминал его каждый раз, когда смотрел на себя в зеркало.

Дейл ездил на своем мерине по долинам и садам вокруг ранчо, иногда пропадал там по нескольку дней, спал под тонкими одеялами и почти ничего не ел – только время от времени грыз галеты и варил на костре жидкий кофе. Он был совершенно уверен, что мерин считает его сумасшедшим. И не в меньшей степени был уверен, что мерин прав.

В третью неделю октября, написав и уничтожив пару десятков писем, сотню раз схватившись за телефонную трубку только для того, чтобы набрать номер в Принстоне и повесить трубку, не дождавшись гудка, Дейл затолкал в холщовый рюкзак смену белья, запасные джинсы, старую синюю фланелевую рубашку и бутылку воды, запрыгнул в половине одиннадцатого вечера в «тойоту» и поехал в сторону Принстона по шоссе 1–90 – через Вайоминг, Южную Дакоту, Миннесоту, Висконсин, Чикаго, север Индианы, север Огайо, захватил часть Пенсильвании и западную часть штата Нью-Йорк… Через шестьдесят три часа бездумной гонки он остановился на транзитной автостраде Нью-Йорка, очнулся, осознал, что затеял что-то ненужное, и медленно покатил обратно в Монтану. К северу от Миннеаполиса он свернул на шоссе 1–94 и двинулся в объезд, через по-зимнему холодную Северную Дакоту.

В последние дни октября он написал поэму на шестьдесят четыре листа – нечто среднее между эпической одиссеей своей поездки и исполненным любви и понимания письмом к Клэр. По моему твердому убеждению, поэма представляла собой шедевр, созданный безумцем: логичное истолкование совершенно не поддающегося логике сумасшествия и одновременно самое выдающееся произведение Дейла Стюарта на любовную тему.

К сожалению, он так и не перенес это патетическое произведение на бумагу, не положил в конверт, не наклеил марку, не бросил в почтовый ящик, а просто послал его по электронной почте. Столь тяжкое для него произведение не обрело реального веса. В три часа двадцать шесть минут утра первого ноября он отправил послание на новый университетский адрес Клэр, который отыскал в справочнике «Бигфут». Дейл проспал в тот день шесть часов, это был самый долгий непрерывный сон за последний месяц. Одна строчка письма и шестьдесят четыре страницы вложения пришли обратно в тот же день, без комментариев, почти наверняка непрочитанные. Дейл не удивился и уничтожил все копии поэмы.

Следующие семьдесят два часа прошли мимо его сознания – бессонница достигла той точки, когда начинают умирать клетки мозга, – зато я помню каждый час, каждый миг его блужданий по ранчо: он бормотал посреди ночи, то и дело бегал в сарай, словно собираясь оседлать мерина (которого уже отправили на зимнюю конюшню в Мизулу), сотни раз принимался писать письма, порывался позвонить Клэр… Энн… кому-то еще…

Около четырех часов утра четвертого ноября Дейл поднялся с кровати, на которой пролежал без сна шесть часов, отпечатал коротенькую записку: «Не входите. Позвоните окружному шерифу» – там же указал телефон шерифа, приклеил записку к стеклу задней двери, достал из чулана карабин, вынул его из старого холщового чехла, сходил в кабинет, отпер ящик, отыскал в нем патроны четыреста десятого калибра, зарядил оружие, немного помедлил, соображая, какая комната подойдет лучше всего, прошел в ванную, опустился на колени, приставил дуло ко лбу, со щелчком загнал на место патрон и без колебаний и лишних размышлений спустил курок.

Механизм сработал. В казенной части щелкнуло. Однако выстрела не последовало.

Дейл простоял на полу несколько минут, выжидая. Было такое впечатление, будто последнее мгновение его жизни неожиданно растянулось, – так воспринимает время человек, падающий в глубокую пропасть, когда каждая секунда превращается в вечность и длится, пока и само время не исчезает навеки. Однако ничего не произошло. Наконец Дейл опустил ствол, переломил карабин и заглянул внутрь: а вдруг некая трусливая часть подсознания заставила палец нажать не на тот курок.

Нет, он все сделал как положено: в центре медного кружка была отчетливо видна отметина, сделанная бойком.

Отец подарил Дейлу самозарядный карабин «саваж», когда мальчику исполнилось восемь лет. Дейл стрелял из него сотни раз, чистил, смазывал, обращался с ним бережно, хранил правильно. И до сих пор карабин ни разу не дал осечки. Ни разу.

От долгого стояния на плитках у Дейла заныли колени. Он поднялся, вынул патрон, прислонил ружье к стене ванной, поставил неразорвавшийся патрон на книжную полку, снял с задней двери объявление и проспал три часа, а проснувшись, позвонил врачу. Психиатр из Мизулы, доктор Холл, назначил ему прием через два дня. Задушевные беседы с врачом пользы не принесли. Прозак начал помогать месяца через два.

Лично мне показалось самым любопытным не то, что Дейл пытался себя убить, – я могу с большей уверенностью, чем он сам, объяснить мотивы его поведения в течение всего этого сумасшедшего дерганого периода и точно знаю, что его довели до ручки измождение и депрессия, а вовсе не жалость к себе. Удивило меня другое: то, что он вообще решился на самоубийство. Дейл Стюарт всегда был против идеи добровольного ухода человека из жизни и презирал тех, кто пытался это сделать, а особенно тех, кому удавалось совершить столь неприемлемый, с его точки зрения, поступок. Это чувство распространялось и на старую приятельницу по университету, и на еще более старого и близкого друга из Мизулы, и на студента, о котором он постоянно вспоминал.

Еще до того как Дейл сам скатился в яму безумия, он сознавал, что самоубийцы не всегда ответственны за принятое решение. Его давняя приятельница, французская писательница по имени Бриджит, долгие годы боролась с депрессией, но в конце концов заперлась в ванной и приняла два пузырька мощного снотворного, и Дейлу всегда был отвратителен интеллектуальный эгоизм ее решения, нарциссизм самоуничтожения. У Бриджит осталось четверо детей школьного возраста. Его бывший студент Дэвид, надевая петлю на шею, знал, что его тело найдет в гараже беременная жена. По мнению Дейла, ничто не извиняло человека, оставляющего после себя подобный беспорядок. Дейл терпеть не мог любые проявления безответственности – почти так же сильно, как ненавидел чувство жалости к самому себе.

Как-то ему довелось в течение целого семестра вести семинар по творчеству Эрнеста Хемингуэя, и на занятиях разгорелся яростный спор по вопросу о том, имел ли писатель право кончать жизнь подобным образом.

– Эгоистичный паршивец спустил курок своего «босса» прямо у подножия лестницы, – почти кричал Дейл, – поэтому мисс Мэри не оставалось ничего, как шагать через лужу крови, мозги и осколки черепа, чтобы добраться до телефона.

– Так это его дражайшая Мэри оставила ключи от футляра с ружьем на видном месте, в кухне, – возразила, не желая сдаваться, самая острая на язык студентка. – Может, он решил таким образом отплатить ей за это.

Дейл уставился на Клэр через стол.

– А вам не кажется, что он заставил ее слишком дорого заплатить за согласие с тем простым фактом, что мужчина имеет право на доступ к собственным вещам?

– После того как он прошел курс шоковой терапии от депрессии? – спросила Клэр. – После того как по пути в клинику он пытался шагнуть во вращающийся пропеллер? После того как за неделю до этого события мисс Мэри пришлось звонить другу в Айдахо, чтобы тот помог отнять у Хемингуэя ружье? Нет, я думаю, он заставил ее платить не слишком дорого. К тому же она получила и держала зубами и когтями права на все его книги, включая и те слабые работы, которые опубликовали после его смерти и которые он сам ни за что не позволил бы напечатать. Думаю, Хемингуэй прекрасно знал, что делает, когда уселся на ступеньку лестницы, чтобы вышибить себе мозги, отлично понимал, что мисс Мэри придется перешагнуть через него, спускаясь вниз к телефону. Они оба получили то, что хотели.

Дейл только заморгал перед лицом такой непреклонности. Ему нечего было ответить.

– Дейл Стюарт!

Дейл едва не выронил очередной пакет с покупками, который заталкивал в багажник. Последнее, что он был готов услышать на стоянке перед городским рынком в Оук-Хилле, это собственное имя.

Две женщины быстро приближались к нему по мокрому асфальту. Та, что его окликнула, показалась смутно знакомой, но кто она, Дейл вспомнить не мог: неопределенного среднего возраста, коротко стриженные рыжие волосы, когда-то белая кожа, покрывшаяся темным загаром, очевидные следы пластических операций на остром личике, шее и бюсте – слишком большом и круглом и слишком твердом на вид даже под толстым свитером – вряд ли такая штучка живет в Оук-Хилле или Элм-Хейвене. Вторая женщина была маленького роста, угрюмая, коренастая, спортивного телосложения, стриженная под мальчика, похожая на школьную учительницу физкультуры. Дейл, обычно наивный в подобного рода вопросах, как-то сразу догадался, что рыжеволосая матрона и маленькая брюнетка – пара. Дейл, который более двадцати лет провел в академической среде, требовавшей соблюдения политкорректности, потешил себя откровенной мыслью: «Старые лесбиянки».

– Ты меня не узнаешь, да? – спросила женщина с ярко-рыжими волосами.

– Простите… – замялся Дейл. – Я не вполне уверен…

– Мишель Стеффни, – подсказала она. – Но теперь меня зовут Мика Стоуффер.

Дейл словно лишился дара речи и только ошарашенно смотрел на бывшую мечту многих своих приятелей. В четвертом, пятом и шестом классах Мишель Стеффни была своего рода секс-символом Старой центральной школы. С пятьдесят седьмого по шестидесятый год каждый мальчишка в Элм-Хейвене в своих эротических фантазиях видел прежде всего Мишель Стеффни (если, конечно, не был поклонником Аннетт Фуничелло). И вот теперь перед ним стояла потрепанная жизнью костлявая женщина среднего возраста, с фальшивым бюстом и прокуренным, пропитым голосом.

– Мика Стоуффер? – глупо повторил Дейл.

– Я много лет прожила в Лос-Анджелесе, – сказала она, словно это все объясняло. – А какого черта делаешь здесь, в Иллинойсе, ты?

– Я… – начал было Дейл, но остановился. – Как, скажи на милость, ты меня узнала, Мишель… Мика?

Она улыбнулась, эта улыбка отдаленно напомнила ему ту привлекательную девочку с нежным голосом, которую он когда-то знал.

– У одного из продюсеров, с которым я жила, видела твою книгу. Какой-то недотепа-сценарист пытался сделать из нее фильм… что-то вроде второго «Иеремии Джонсона» [12]. Они хотели заполучить Боба Редфорда на главную роль, но тот даже контракт читать не стал. А книга так и валялась – не то в ванной, не то где-то еще. Я как-то прочитала биографию под твоим фото и решила, что ты тот самый Дейл Стюарт, которого я знала в Элм-Хейвене тысячу лет тому назад.

– Моя книга? – повторил Дейл. – Не помнишь какая?

– А это имеет значение? – Улыбка маленькой девочки сменилась напряженной гримасой. – Я не читала этой книги, сама не читала, как они там все говорят, но сценарист сказал моему другу-продюсеру, что все твои книги совершенно одинаковы – куски дерьма про большого сильного мужика с гор и экранизировать один роман значит экранизировать и все остальные. О, кстати, познакомься: это Диана Вилланова.

Дейл с брюнеткой обменялись рукопожатием, после которого ему прошлось разминать пальцы.

– Так что же ты здесь делаешь, Дейл Стюарт? – спросила Мишель-Мика.

Ему вдруг захотелось пересказать ей печальную историю последних лет своей жизни, выложить подробности расставания с Клэр и холодного прощания с Энн. Но мгновение безумия миновало, и он лишь сказал:

– Пишу книгу… вроде бы.

– А я думала, ты преподаешь… или что-то в этом роде.

– Да, английский, – подтвердил Дейл, уже сомневаясь, правда ли это. – Я профессор в университете Монтаны в Мизуле. Но сейчас в творческом отпуске.

К собственному удивлению, он уловил в своих словах резкое стаккато телеграфного стиля и терялся в догадках, откуда бы ему взяться.

– И ты остановился в Оук-Хилле? – В ее голосе слышалось недоверие.

– Точнее, недалеко от Элм-Хейвена. Арендовал на несколько месяцев ферму Дуэйна Макбрайда.

Мишель Стеффни при этих словах захлопала глазами.

– Дуэйна Макбрайда? Того мальчика, который погиб в какой-то ужасной катастрофе, когда нам было лет по десять?

– Одиннадцать или даже двенадцать, – поправил Дейл. – Летом шестидесятого года. Да, его.

Мишель поглядела на свою подружку, а затем снова на Дейла.

– Как это странно. Впрочем, по-моему, не более странно, чем наша ситуация.

Дейл ждал продолжения.

– Мы с Дианой уже несколько месяцев живем в доме моих родителей в Элм-Хейвене.

– На Брод-авеню, – вспомнил Дейл. – Большой дом с большим амбаром за ним.

– Точно. Он самый. Только когда я была ребенком, это был действительно потрясающий дом… Черт побери, даже амбар был потрясающий. А теперь все превратилось в жалкие развалины. Мы с Ди пытаемся хоть немного подлатать дом, чтобы продать его. Надеемся, что отыщется парочка богатых снобов из Пеории, которые пожелают купить просторный викторианский особняк и не станут слишком придирчиво проверять проводку, отопление и прочее.

– А твои родители? – поинтересовался Дейл, хотя ему всегда казалось странным, когда кто-нибудь из ровесников заговаривал о своих родителях. Его мама с папой умерли молодыми в шестидесятом году.

– Отец умер в… господи, да, в семьдесят пятом, – ответила Мишель. – А мать так и осталась здесь, превратилась в дряхлую развалину, дожила до старческого слабоумия, а потом провела несколько десятилетий в пансионе для страдающих болезнью Альцгеймера, здесь же, в Оук-Хилле. Умерла пару месяцев назад.

– Мне жаль, – сказал Дейл.

– Брось. Для всех было бы большим облегчением, если бы она умерла еще много лет назад. Как бы то ни было, дом долго стоял пустой и нуждается в ремонте, так что у нас с Ди был повод на некоторое время забросить Лос-Анджелес и Производство.

Дейл услышал заглавную букву в слове «Производство».

«Так произносят его все в Лос-Анджелесе», – подумал он.

– Ты имеешь отношение к кино? – спросил он из вежливости. – Продюсируешь что-нибудь?

– Нет, – сказала Мишель, улыбка Мики появилась на миг и исчезла. – Я в основном трахаюсь с продюсерами. За пару из них даже выходила замуж. Я была актрисой.

– Ну конечно, – сказал Дейл, делая осознанное усилие, чтобы не уставиться на выпирающие, явно ненатуральные груди под свитером. – Я мог тебя где-нибудь видеть?

«Ну зачем я это спросил?» – тут же отругал он себя. Дейл ненавидел подобные вопросы. Когда люди спрашивали его: «Я мог читать что-нибудь из ваших произведений?», его всегда подмывало ответить: «Понятия не имею. Вы вообще читаете что-нибудь стоящее или только писанину Джона Гришэма?»

– Ты видел «Титаник»? – спросила Мишель.

– Ого! – удивился Дейл. – Ты там снималась?

– Не-а. Зато я снималась в «Оно живое – 4», а этот фильм вышел на видео в тот же месяц, что и «Титаник». И еще я была одной из инопланетных танцовщиц в «Пятом элементе» с Брюсом Уиллисом. Той, которая с голыми синими сиськами. Тогда меня приглашали последний раз… Больше четырех лет прошло.

Дейл сочувственно кивнул. «Голые синие сиськи», мысленно усмехнулся он, усилием воли удерживая взгляд на уровне ее лица.

Диана тронула руку спутницы, словно напоминая, что на стоянке холодно и сыро.

– Да-да, – сказала Мишель. – Ну, пока. Черт побери, мы должны как-нибудь собраться и поболтать о старых добрых временах. Мы с Ди, наверное, пробудем здесь до самого Рождества… А может, и дольше, потому что дел еще куча. У тебя есть визитная карточка?

Она достала ручку, нацарапала номер телефона на магазинном чеке и протянула ему.

Дейл выудил свою визитку, взял у Мишель ручку и написал свои телефоны: ранчо, университетский, домашний и мобильника.

– Единственная проблема, – сказал он, – сотовая связь в окрестностях Элм-Хейвена, кажется, не работает.

Мишель удивленно подняла бровь.

– А я только сотовым и пользуюсь. В городе он отлично берет.

Дейл пожал плечами.

– Ну, наверное, вокруг фермы Дуэйна мертвая зона. Мишель, кажется, хотела что-то добавить, но передумала и, похлопав Дейла по руке, заговорила о другом:

– Я серьезно насчет встретиться и поболтать. Заходи, мы приготовим вкусный обед и выпьем по этому случаю чертову прорву текилы.

Обе женщины вернулись к своей «тойоте»-пикапу и уехали.

– Мишель Стеффни, – произнес Дейл, так и оставшийся стоять под дождем. – Господи Иисусе!