Зимние призраки

Глава 2

За одиннадцать лет своей жизни я ни разу не покидал Иллинойс, но, судя по тому, что мне довелось увидеть глазами Дейла, Монтана потрясающее место. Горы и реки там совсем не такие, как на остальном Среднем Западе. Мы с дядей Артом любили рыбачить на реке Спун, протекающей неподалеку от Элм-Хейвена, но по сравнению с широкими, быстрыми и шумными потоками Биттеррута, Флатхеда, Миссури или Йеллоустона ее едва ли можно назвать рекой. Да и наше расслабленное сидение на берегу, болтовня и созерцание поплавка тоже едва тянут на рыбалку по сравнению с восхитительной, захватывающей ловлей на муху в Монтане. Я, понятное дело, ни разу не ловил на муху, но думаю, что все-таки предпочел бы умиротворенное времяпрепровождение в тени прибрежных кустов и беседы под журчание маленькой речушки возможности поймать рыбу. Я всегда с подозрением относился к любым занятиям спортом и активному отдыху, если они превращаются в своего рода религию, усиленно проповедуемую их поклонниками. Кроме того, в больших реках Монтаны вряд ли водится зубатка.

Угловой кабинет Дейла в университете Монтаны, дом в старом районе Мизулы, где он когда-то жил с семьей, его ранчо возле озера Флатхед мне незнакомы, но пленяют воображение. В Мизуле – городке всего с пятьюдесятью тысячами жителей – есть, кажется, все, что понравилось бы мне, стань я взрослым: книжные магазины, кондитерские, хорошие рестораны, концертные залы, очень неплохой университет, кино и драматический театр, оживленные деловые кварталы.

В течение последних десяти месяцев Дейл посещал сеансы психиатра Чарльза Холла. Впервые он обратился к доктору через два дня после того, как приставил к виску дуло своего «саважа», самозарядного охотничьего карабина, и спустил курок.

Кабинет доктора Холла, маленький, но уютный, располагается над одним из букинистических магазинов: кроны деревьев за окном, книги, картины на стенах, письменный стол, два потертых кожаных кресла, между ними стеклянный столик, на котором только кувшин с холодной водой, два чистых стакана и коробочка с салфетками «Клинекс». Салфетками Дейл воспользовался только раз – во время третьего сеанса: его тогда мучил весенний насморк.

Их последняя встреча состоялась в середине октября, когда листья на деревьях уже покраснели. Доктор Холл был обеспокоен решением своего пациента провести зиму в Иллинойсе, поэтому после настоятельной рекомендации найти другого врача, который обеспечит Дейла всеми нужными антидепрессантами и снотворным, и перечисления телефонных номеров, необходимых в экстренных случаях, беседа в конце концов приняла совсем иной оборот.

– Убедительно не советую вам проводить зиму одному в Иллинойсе, – настаивал доктор Холл. – Вы меня понимаете?

– Приму к сведению, – ответил Дейл.

– И все же поступите по-своему. Разве мои советы ничего не стоят?

– Я плачу за них сто двадцать пять долларов в час, – откликнулся Дейл.

– Вы платите сто двадцать пять долларов за лечение, – возразил Холл. – За возможность выговориться. Точнее, в вашем случае, Дейл, не столько выговориться, сколько получить нужные предписания. И тем не менее вы решительно намерены провести следующие десять или около того месяцев в Иллинойсе, причем в одиночестве.

– Да, – кивнул Дейл. – Но только девять месяцев. Столько обычно длится беременность.

– Вы же понимаете, что это классический сценарий.

Дейл молча ждал продолжения.

– Один из супругов умирает, и оставшийся – чаще всего мужчина – уезжает куда-нибудь и пытается «начать новую жизнь», не осознавая, что в этот момент для него особенно важны привычная обстановка, общение с друзьями, поддержка…

– Моя супруга не умерла, – вставил Дейл. – Энн жива и здорова. Просто я предал ее и потерял. Ее и девочек.

– Но результат тот же самый…

– Вовсе нет, – сказал Дейл. – Не осталось никакой привычной обстановки. И дома здесь, в Мизуле, у меня больше нет. А подконтрольные встречи и воскресные прогулки детей с разведенным отцом невыносимы. К тому же вы согласились, что еще одна зима на ферме едва ли пойдет мне на пользу…

– Да, разумеется, – подтвердил доктор Холл.

– Поэтому я возвращаюсь на Средний Запад и проведу там часть своего творческого отпуска. Поеду обратно в Веселый уголок.

– Вы так и не объяснили, почему ваш друг Дуэйн называл свой дом «Веселым уголком». Он действительно чувствовал себя там счастливым? Вы говорили, что мальчик жил с отцом-алкоголиком. Неужели он иронизировал? Но свойственно ли это одиннадцатилетнему ребенку? Или иронию привнесли впоследствии вы сами? Дейл колебался, не зная, как лучше ответить. Его смутило, что Холл не уловил аллюзии на «Веселый уголок». Какова же эрудиция этого психиатра, если он не знает Генри Джеймса? Следует ли говорить ему, что Дуэйн рассказывал о «Веселом уголке» не тогда, когда ему было одиннадцать – в одиннадцать Дуэйн умер, – а гораздо раньше, в 1956-м, когда Дейл только переехал в Элм-Хейвен и обоим мальчикам было по восемь лет? Восьмилетний парнишка с захолустной фермы знал рассказ Генри Джеймса, а вот эскулап за сто двадцать пять долларов в час никогда о нем не слышал.

– Думаю, Дуэйн Макбрайд был единственным настоящим гением, которого я когда-либо знал, – ответил в итоге Дейл.

Доктор Холл откинулся на спинку кресла, скептически приподнял брови, а затем принял нарочито бесстрастный вид. Психиатру явно недоставало выдержки хорошего игрока в покер.

– Понимаю, – продолжал Дейл, – я слишком сильно выразился. Я редко употребляю это слово… черт, да, можно сказать, вообще никогда его не употребляю! За свою жизнь я встречал немало в высшей степени интеллигентных людей: писателей, академиков, ученых. Но только Дуэйн был поистине гениален.

Доктор Холл кивнул.

– Но вы знали его ребенком.

– Дуэйн прожил недостаточно долго, чтобы выйти из детского возраста, – заметил Дейл. – Но уже тогда он заметно отличался от своих сверстников.

– Что вы имеете в виду?

Врач положил на колено желтый блокнот и щелкнул кнопкой шариковой ручки – эту его привычку Дейл находил неприятной и даже несколько раздражающей.

Он вздохнул, не зная, как объяснить.

– Полагаю, нужно было знать Дуэйна, чтобы понять. Внешне он был типичный деревенский недотепа: жирный, неряшливый, с небрежно подстриженными сальными волосами. Круглый год, и зимой, и летом, ходил в одних и тех же вельветовых штанах и фланелевой рубахе. А ведь речь, учтите, идет о шестидесятом годе: даже в маленьких захолустных городках вроде Элм-Хейвена, штат Иллинойс, дети тогда не ходили в школу в чем попало. Никаких изысков, но мы понимали разницу между одеждой для школы и одеждой для прогулок – не то что нынешние шалопаи…

Нарочито бесстрастное лицо доктора Холла сделалось слегка хмурым в знак неодобрения, что пациент отвлекся от темы.

– Впрочем, ладно… – продолжал Дейл. – В общем, с Дуэйном я познакомился в четвертом классе – наша семья тогда переехала в Элм-Хейвен – и очень скоро понял, что этот парень не такой, как все, что он жутко умный.

– Жутко? – Доктор Холл сделал заметку в блокноте. – Это как?

– Ну, не то чтобы жутко, – пояснил Дейл, – но это было выше нашего понимания. – Он помолчал. – Ну, вот хотя бы лето после окончания пятого класса. Мы, несколько мальчишек, организовали некое подобие клуба, который назвали «Велосипедным патрулем», – нечто вроде младшего отряда Лиги правосудия…

Дейл ясно видел, что Холл понятия не имеет, о чем он ему толкует. Может быть, психиатры-мужчины никогда не бывают мальчишками. Это многое объяснило бы.

– Ладно, не это важно… Мы собирались в старом курятнике Майка О›Рурка – продолжал он. – Там у нас был пружинный диван, отличное старое кресло с помойки, радиоприемник… и все в таком духе. Помню один летний вечер по окончании пятого класса… Мы умирали от скуки, и тогда Дуэйн начал пересказывать нам поэму о Беовульфе… слово в слово. Вечер за вечером он цитировал нам «Беовульфа» по памяти. Спустя много лет, уже в колледже, я изучал древний эпос и узнал текст… слово в слово… точно как рассказывал Дуэйн тем летом.

Холл кивнул.

– Удивительно, что в таком возрасте он вообще знал о «Беовульфе».

Дейл улыбнулся.

– Самое удивительное то, что Дуэйн читал его на староанглийском.

Психиатр заморгал.

– Но как же вы понимали?

– Он читал нам отрывок на староанглийском, а затем переводил, – пояснил Дейл. – А осенью он читал нам отрывки из Чосера. Мы знали, что Дуэйн со странностями, но любили его.

Доктор Холл сделал очередную заметку в блокноте.

– Как-то мы бездельничали, а Дуэйн читал новую книгу… Кажется, это был Трумен Капоте, не помню, но точно один из тех писателей, о которых я в то время даже не слышал… Так вот, кто-то из мальчишек, по-моему, Кевин, спросил, как ему книга, Дуэйн ответил, что книга ничего, вот только автор никак не вернет своих героев из иммиграции.

Доктор Холл поколебался, а затем сделал очередную заметку.

«Возможно, тебе этого не понять, – подумал Дейл – но я-то писатель, то есть иногда сам пишу что-нибудь, и в жизни не слышал, чтобы какой-нибудь чертов редактор высказал столь же меткое замечание».

– А были еще какие-нибудь проявления его… гениальности? – спросил психиатр.

Дейл потер глаза.

– В то лето, когда Дуэйн погиб, в шестидесятом, мы всей компанией валялись однажды на пригорке за фермой дяди Генри и тети Лины, недалеко от дороги на ферму Макбрайдов. Была ночь, мы смотрели на звезды, и Майк О›Рурк – он прислуживал в алтаре – сказал, что, по его мнению, весь мир существует в сознании Бога, и, наверное, было бы здорово когда-нибудь встретиться с Богом, пожать Ему руку. Нисколько не раздумывая, Дуэйн сказал, что его такая перспектива не вдохновляет, поскольку он подозревает, что Бог проводит слишком много времени, ковыряя Своими ментальными пальцами в Своем ментальном носу…

Доктор Холл не стал ничего записывать, но посмотрел на Дейла почти с упреком.

– Насколько я понимаю, ваш друг Дуэйн был атеистом?

Дейл пожал плечами.

– Ну, в какой-то степени… Нет, погодите… Как-то во время одной из наших первых совместных прогулок – мы с ним в четвертом классе строили трехступенчатую ракету – Дуэйн сказал мне, что, по его мнению, все церкви и храмы модных в настоящее время богов – это он их так назвал: «модные в настоящее время боги» – слишком переполнены, поэтому для себя он выбрал всеми давно забытое египетское божество. Вызубрил старинные молитвы, изучил ритуалы – все как полагается. Помнится, он говорил, что поначалу хотел поклоняться Терминусу, римскому богу межевых камней, но все-таки предпочел египетского божка, поскольку тот пребывал в забвении много столетий и ему, наверное, очень одиноко.

– Весьма необычно, – признал доктор Холл, делая последнюю коротенькую заметку.

Теперь Дейл широко улыбался.

– Если память меня не подводит, именно чтобы молиться этому мелкому божку, Дуэйн научился читать египетские иероглифы. Ничего удивительного, Дуэйн в свои одиннадцать уже говорил на восьми или девяти языках и читал еще на дюжине.

Доктор Холл отложил в сторону свой желтый блокнот – верный знак, что ему наскучила тема разговора.

– А как насчет ваших снов? Они вас все еще посещают? – спросил он.

Дейл тоже считал, что настало время сменить тему.

– Прошлой ночью опять видел тот сон, про руки.

– Расскажите.

– Он ничем не отличался от предыдущих.

– Да, Дейл, в этом и состоит характерная особенность «повторяющихся снов», однако вот что любопытно: когда их обсуждаешь вслух, можно заметить незначительные, но важные отличия.

– Обычно мы с вами не разбирали сны подробно.

– Да, верно. Я, как вы знаете, психиатр, а не психоаналитик. И тем не менее опишите мне сон про руки.

– Все было как всегда. Я снова ребенок…

– Какого возраста?

– Лет десять, одиннадцать, не знаю. Но я в нашем старом доме в Элм-Хейвене. В нашей с Лоренсом спальне наверху…

– Продолжайте.

– Ну, мы с Лоренсом болтаем, горит ночник, и Лоренс роняет книжку с комиксами. Он наклоняется за ней и… эта рука высовывается из-под кровати, хватает его за запястье… Стаскивает брата вниз…

– Бледная рука, говорили вы в прошлый раз.

– Да… Нет… Не просто бледная, а белая… как личинка… мертвенно-белая.

– Что еще вы можете сказать о руке? Или это были руки – во множественном числе?

– Сначала только одна рука. Она буквально впивается Лоренсу в запястье и, прежде чем кто-то из нас успевает среагировать, стаскивает парня с кровати. Рука… белая рука… странная… длинные пальцы… я хочу сказать, ненормально длинные – дюймов восемь-девять. Похожа на паука. Затем я хватаю Лоренса за ноги…

– Он к этому времени уже под кроватью?

– Только голова и плечи. Он все время кричит. И вот тут я вижу обе похожие на пауков руки, утягивающие его во тьму.

– А рукава? Манжеты? Предплечья?

– Ничего. Только белые кисти и чернота… Еще более темная, чем чернота под кроватью Лоренса. Наверное, как рукава черного бархатного платья.

– И вам не удается спасти брата?

– Нет, руки утаскивают его, и он исчезает.

– Исчезает?

– Да, исчезает. Словно в деревянном полу вдруг открылась дыра, и руки уволокли Лоренса туда.

– Но в реальной жизни ваш брат жив и здоров?

– Да, конечно. Он в Калифорнии, руководит агентством по расследованию страховых случаев.

– Вы с ним обсуждали этот сон?

– Нет. Мы редко встречаемся. Лишь иногда общаемся по телефону.

– И вы никогда не рассказывали ему об этом сне?

– Нет. Лоренс… Знаете, несмотря на то что брат производит впечатление этакого большого грубого парня, на самом деле он очень чувствительный… И не любит вспоминать то лето. Да и вообще времена детства. В подростковом возрасте – мы уже переехали в Чикаго – брату нелегко пришлось, а по окончании колледжа у него даже случилось что-то вроде нервного срыва.

– Вы думаете, у него тоже пробелы в воспоминаниях о лете… какого года?

– Шестидесятого.

– Полагаете, у него такие же провалы памяти?

– Нет… Не знаю… Вряд ли. Он просто не любит об этом говорить.

– Понятно. Вернемся к вашему сну. Какие чувства вы испытываете, когда проигрываете в этом… своего рода состязании в перетягивании каната и младший брат исчезает?

– Испуг. Злость. И еще…

– Продолжайте.

– Нечто похожее на облегчение. Оттого что руки утащили Лоренса, а не меня. Доктор Холл, что означает вся эта чертовщина?

– Мы уже говорили о том, что сны не обязательно должны иметь какое-то значение, Дейл. Но, разумеется, приходят они не без причины. Ваш, полагаю, вызван внутренней тревогой. Вы ощущаете беспокойство в связи с предстоящими вам месяцами?

– Разумеется, ощущаю. Но при чем тут этот сон?

– Как, по-вашему, почему беспокойство проявляется через этот сон?

– Понятия не имею. А может он быть чем-то вроде подавленного воспоминания?

– Вам кажется, что вы действительно помните белые руки, утаскивающие младшего брата под кровать?

– Ну… что-то в этом роде.

– Мы говорили с вами о подавленных воспоминаниях. Вопреки тому, что обычно рассказывают в фильмах и телевизионных передачах, в реальной жизни они имеют место крайне редко. К тому же подавленное воспоминание непременно связано с реально произошедшим событием, например с физическим или сексуальным насилием, а не с фантастическим кошмаром. В чем дело, Дейл? По лицу вижу, что вы взволнованы.

– Дело в том, что прошлой ночью меня разбудил не повторяющийся кошмар.

– А что же?

– Звук. Скребущий звук. Под кроватью. Мое время уже вышло?

– Почти. У меня еще один, последний вопрос.

– Валяйте, – отозвался Дейл.

– Почему непременно нужно ехать в Иллинойс, в дом друга детства, чтобы писать книгу? Зачем покидать привычную обстановку, оставлять все, что вы имеете в жизни, и возвращаться в пустой дом, в штат, где вы не живете вот уже сорок лет?

Прежде чем ответить, Дейл молчал целую минуту.

– Я должен вернуться, – наконец сказал он. – Там меня что-то ждет.

– Что, Дейл?

– Понятия не имею.

В детстве, чтобы добраться до фермы Дуэйна Макбрайда, Дейл полторы мили крутил педали велосипеда на запад по гравию Джубили-Колледж-роуд, поворачивал на север, на Шестое окружное шоссе, потом съезжал на совсем узкий проселок, оставляя слева бар «Под черным деревом», поднимался и спускался по склонам двух крутых холмов, проскакивал мимо Страстного кладбища, где хоронили католиков Элм-Хейвена, а затем ехал еще полмили по прямой ровной дороге до самой фермы.

Джубили-Колледж-роуд заасфальтировали и расширили. Бар «Под черным деревом» исчез. Насколько Дейл сумел разглядеть в темноте, здание снесли, а под деревьями, где когда-то с ветвей свисали желтые лампочки, притулился дешевый фургончик. Шестое окружное тоже покрыли асфальтом и расширили. Когда Дейл жил в Элм-Хейвене, эти два холма были смертельными ловушками: на дороге не могли разъехаться даже две легковые машины, гравий оползал, из-за нависающих деревьев здесь было темно и в яркий солнечный день, обочины отсутствовали и сорняки росли у самого края проезжей части. Было здорово как следует раскрутить педали, потом убрать с них ноги и лететь по инерции вниз по склону, пытаясь удержаться в накатанной сухой колее. Взрослые тоже порой затевали здесь подобные игры: разгоняли свои легковушки и грузовички, неслись вниз в туче пыли и гравия, чтобы затем с ревом мотора подняться на следующий холм. Оставалось лишь надеяться, что кто-нибудь решивший поразвлечься точно так же не вылетит навстречу. Чаще всего лихачами становились подвыпившие фермеры, возвращавшиеся домой из бара «Под черным деревом». Дядя Генри и тетя Лина, чей аккуратный фермерский домик стоял как раз за этими холмами, частенько шутили, что Страстное кладбище предусмотрительно расположили именно здесь, на вершине, чтобы не тратить зря силы и не тащить жертв аварий обратно в город.

Сейчас на покрытой асфальтом дороге запросто могли разъехаться две машины, деревья по обеим сторонам вырубили, высокую траву скосили.

Дейл направил «лендкрузер» на травянистую площадку перед кладбищем, заглушил мотор, оставив фары включенными, и вышел в ночь.

Ветер усилился, и казалось, что тучи несутся всего лишь в ярде над головой. Звезд не было видно. В свете фар черные железные ворота кладбища и высокая металлическая ограда выглядели так же, как и прежде, вот только на острых, как пики, прутьях откуда-то появились не то черные крылья летучих мышей, не то странные ведьминские балахоны: длинные лохмотья, сделанные из черной гофрированной бумаги, трепетали на ветру. Это не было наваждением. Дейл слышал, как по всей длине ограды и по всему периметру аркообразных ворот бешено хлопают на ветру обрывки разной длины, видел, как неистово рвутся они к востоку.

«Кукурузные обвертки, – догадался Дейл. – Это листовое обрамление кукурузных початков мы обычно называли каркасиками». Он наблюдал такое постурожайное явление в детстве и часто вспоминал это зрелище в ветреные дни в Монтане, когда на заборах вдоль шоссе повисали перекати-поле. Когда Дейл был мальчишкой, к востоку от кладбища, за Шестым окружным шоссе, находилась ферма старого Джонсона. Судя по всему, ее нынешний владелец тоже выращивал кукурузу. После каждой жатвы ветер приносил с полей и развешивал на черной ограде сотни сухих листовых обверток.

«Убраны комбайном с початкоочистителем – такой же машиной, как и та, что убила Дуэйна. Неужели клочья разодранной одежды Дуэйна и куски его плоти так же неслись по ветру в ночи и застревали в проволочном переплетении чьей-нибудь ограды у дороги?»

Дейл покачал головой. Он слишком устал.

Никто из родственников Дейла не покоился на Страстном кладбище: его предки не были католиками, но он знал, что там похоронены родственники О›Рурков и многих других его друзей из Элм-Хейвена. «Наверное, здесь уже лежит и кое-кто из моих ровесников, – подумал Дейл. – Надо зайти как-нибудь днем, посмотреть». Да, у него теперь будет полно свободного времени. Он уселся обратно в «лендкрузер», завел мотор и покатил вниз по склону второго холма. Летящие по ветру призраки шуршали позади.

До фермы Дуэйна оставалась еще миля. Дейл миновал ферму тети Лины и дяди Генри – дом стоял темный. Интересно, кто живет там теперь? Дядя Генри умер в 1970-м. Что до тети Лины, то она, по дошедшим до Дейла сведениям, теперь живет в Пеории. У нее болезнь Альцгеймера, и вот уже лет двадцать старушка ни с кем не общается. Если это правда, получается, что тетя Лина захватила целых три века. Дейл покачал головой. Каково это – пережить спутника жизни более чем на тридцать лет? Дейл ощутил, как внутри что-то сжалось: он тоже остался без спутницы жизни и до сих пор не может к этому привыкнуть.

Он чуть не пропустил поворот к ферме Макбрайдов. В прежние времена существовали два безошибочных ориентира. Во-первых, по просьбе жены мистер Макбрайд не сажал здесь кукурузу, чтобы высокие заросли не скрывали дом от остального мира и, соответственно, не мешали обитателям фермы любоваться окрестностями. Этого правила он неизменно придерживался и после смерти супруги. Во-вторых, на протяжении четверти мили вдоль подъездной дороги росли и буйно цвели дикие яблони.

Теперь в поле торчали столбики стеблей, оставшиеся от сжатой кукурузы, а большинство яблонь погибло. Дейл достаточно хорошо разбирался в фермерских делах и по оставшимся в поле стеблям понял, что нынешний хозяин предпочитал метод «простой пахоты». Дейл медленно ехал по дороге, и первой мыслью, пришедшей ему в голову, когда в свете фар наконец возник темный силуэт дома, было: «Господи, он меньше, чем мне казалось».

Разумеется, вокруг было темно. Не горел даже фонарь на столбе, обычно освещавший пространство между домом, сараями и амбаром. Ни Дуэйн, ни его отец никогда не пользовались парадным входом, поэтому Дейл подъехал к дому сбоку. Сэнди Уиттакер, агент по недвижимости, сказала, что они никак не найдут ключ, но задняя дверь будет открыта и электричество к приезду Дейла подключат.

Он не стал глушить мотор, оставил фары включенными, чтобы осветить дорогу, и подошел к дому. Обе двери – и наружная, затянутая сеткой, и внутренняя – оказались незапертыми. Дейл вошел в кухню…

И тут же вскинул руки к лицу и зажал пальцами нос, с трудом подавив желание немедленно выскочить обратно. Вонь стояла ужасная: смесь гнили, плесени, разложения и бог знает чего еще. Здесь пахло смертью.

Он щелкнул выключателем. Никакого результата. В доме было темно, как в пещере, только какой-то намек на свет пробивался в единственное кухонное окно.

Дейл вернулся к машине, взял галогенный фонарь и снова вошел в дом.

Кухня выглядела так, словно ее покинули во время обеда. На столе и в раковине громоздились горы тарелок. С каждым новым шагом вонь делалась сильнее. По-прежнему прижимая ладонь к лицу, Дейл вошел в столовую.

«Господи, тут полно детских гробов!»

Он застыл на месте, водя фонариком из стороны в сторону. Вместо обеденного стола здесь было штук шесть или восемь грубо сколоченных скамей на козлах, и на каждой лежал длинный, тускло отсвечивающий металлом ящик, формой и размерами напоминавший детский гроб. Чуть позже Дейл заметил щели для перфокарт, примитивные клавиатуры и небольшие экраны.

«Обучающие машины!» – вспомнил Дейл.

Старик – так его друг с нежностью называл отца – увлекался изобретательством. И странные ящики были «обучающими машинами» доэлектронной эпохи, которые Старик Дуэйна постоянно усовершенствовал и, вечно недовольный результатом, крайне редко продавал.

«Надо же!» – удивился Дейл.

Он знал, что тетка Дуэйна, сестра Старика, приехавшая в 1961 году из Чикаго, жила в доме вплоть до начала нового века, но так и не удосужилась выбросить весь этот хлам. Сорок лет мириться с присутствием таких штук в столовой!

В этой комнате скверный запах был сильнее. Дейл поводил фонариком, нашел выключатель, щелкнул. Никакого результата.

Кто-то здесь умер, это точно. Наверное, мышь или крыса. А может, и более крупное животное. Дейл не имел ни малейшего желания заносить вещи и ночевать в доме, пока не найдет труп, не избавится от него и не проветрит все помещения.

Он вздохнул, вернулся к «лендкрузеру», заглушил мотор, максимально опустил спинку пассажирского сиденья, чуть приоткрыл все окна, вытащил старое одеяло и попытался уснуть.

Дейл был измотан до такой степени, что стоило только закрыть глаза, и перед ним в свете фар потянулись разграничительные полосы шоссе, замелькали «зебры» переходов, понеслись дорожные знаки. Он уже было задремал, но какой-то обрывок сна или мысль заставили его очнуться. Дейл протянул руку и нажал на кнопку, запирающую все двери в машине.