Зима стальных метелей

Глава 3

Километра за два от аэродрома заглушили моторы. Немцы — люди работящие, наверняка, не поленились — траншею выкопали, дорогу взяли под прицел, сожгут не первым, так вторым снарядом точно. Дальше пойдем ножками, так надежнее будет.

Противник наглый, светомаскировку не соблюдает. На КПП лампы горят, двор освещен, взлетная полоса подсвечена, в гаражах ворота открыты, железо лязгает. Все как на ладони. И сигарета сбоку алеет. Часовой у зенитных полуавтоматов. Дежурная смена отдыхает, служба оповещения тревогу поднимет, они места по боевому расписанию займут. Включат прожектора и начнут стрелять по заранее определенным секторам. Ордунг, что значит — порядок. Страшная вещь, кстати.

— Меркулов, Астахов, вперед.

— Да я и один справлюсь, Князь, чего со мной пацана отправлять, — шепчет из темноты Меркулов, и я случайно узнаю, какой у меня псевдоним.

Интересно — почему? Надо будет справки навести.

— Ура! — грянуло в ночи.

Сводный отряд пошел в атаку на пост охраны у ворот. А у тех был не пулемет за мешками с песком. А «зушка» тридцати семи миллиметровая. И они шарахнули из нее прямо в толпу. Бойцы даже не успели в цепь развернуться из походной колонны. Сразу замолчали, только это уже в их судьбе ничего не меняло.

— Вы, два куска мяса, бегом резать часового! Справитесь с установкой — сразу начинайте стрелять. Казармы, самолеты, склад ГСМ. И не иначе, склад поджигать в самом конце!

Порадовался я, что Изю оставил в тылу броневик охранять. А то бы еще он здесь под ногами путался. На полосе суматоха, по дорожке бегут красавцы, на бегу шлемофоны надевают.

— А это наши цели! Огонь! — командую.

И начали мы их отстреливать, как глухарей во время токования. Там у ворот наш отряд погибает, а здесь мы цвет авиации кладем. Астахову с сектором обстрела повезло, он, как только разобрался с подающим механизмом, сразу разнес позицию у ворот. Среди пограничников трусов нет, как только по ним стрелять перестали, опять поднялись парни в атаку, только уже молча, без лихости дурацкой. Кинулись убивать. С дороги шум мотора — Изя едет на войну. Извини, опоздал. А следом за ним основные силы полка подошли. Взяли аэродром.

У меня первые потери. Сразу трое. Расчет пулемета гранатой накрыли, и одного стрелка убили пулей в голову. Немцы давно воют, стрелять научились. Хорошо, они в темноте не сразу разобрались, что нас две группы.

— Разбежались, нам патроны нужны. У офицеров, как всегда — документы, награды, личные вещи. Потом все здесь собираемся — похороним ребят.

Определил отделению разведки задачи, а сам побрел к штабному домику.

А там Морозов перед комполка ходит гоголем, картами трофейными шелестит.

— Ну, что, сука, будешь пытаться ствол достать или так умрешь? — спрашиваю.

— Я вас не понимаю… — начинает он меня забалтывать, только здесь это не проходит.

Первую пулю я ему вогнал в колено.

— Крикни: «Ура!», бодро и весело — и останешься жив. Как перед атакой кричал, так же крикни, — предлагаю.

Хрипит, слюной исходит, завывает.

— Ну, вольному — воля, а спасенному — рай.

И всаживаю ему две пули из «ТТ» прямо в живот.

— Помучайся, гнида. За всех тобой убитых напрасно бойцов. И за моих рексов. Жаль, тебя нельзя вылечить, я бы тебя снова убил бы.

Глянул вокруг, комполка взгляд отвел, он этот атакующий крик тоже слышал, и результаты видел, ему ничего объяснять не надо.

Из открытого сейфа документы на стол выгребаю, раз мы разведка — будем работать. Ковать победу.

Морозов всхлипнул жалобно, и подох, наконец-то. По делам вору и мука. Астахов пришел, руки в крови, рюкзак на стол положил. Надо его отвлечь, думаю.

— Кстати, Паша, мы с тобой ошиблись. Раньше немцы возьмутся за город. Вот заявка на горючее на пятое сентября. Шестого они собирались на массовые вылеты. Надо наших предупредить. Бери Меркулова, Изю, двух бойцов и прорывайтесь на полуторке в Ленинград. Броневик мы вам отдать не можем — эта наша последняя козырная карта, жаль, что шестерка. Документы с собой возьми, пусть аналитики их в руках покрутят.

Приободрился паренек, не зря люди погибли. Есть результат.

— А вы тут как? — уже за нас волнуется.

— Без тебя трудно будет, но мы дождемся. Постарайтесь добыть двух радистов, не обязательно военных, можно любителей. Одного нам, другого на бронепоезд. И двух опытных артиллеристов для корректировки огня. Без поддержки они нас расстреляют, как в тире, легко и непринужденно. Постарайся уж, брат-храбрец, — и хлопаю его по плечу.

Пока.

На полуторку раненых погрузили, самых тяжелых. Не успел полк занять круговую оборону, как вся дивизия подошла. Остатки моего отделения, все три бойца, при мне в штабе сидят, с умным видом в орденах и нагрудных знаках копаются. При деле и на людях, и никто в безделье не обвинит. Забились мы в самый уголок, плитку включили, чаек кипятим, трофейным паштетом ржаной хлеб мажем. Эклектичненько.

Комдиву и его штабным работничкам немецкого супа принесли, на всю дивизию не хватит, а сытое начальство добрее голодного.

— Синицын, — говорит комдив недовольно, — вы что себе позволяете?

— Извините, — отвечаю понуро, — Сергей Иванович. Виноват, смалодушничал. Надо было его еще в Карелии расстрелять, рота бойцов в живых бы осталась. Простите, пожалуйста, больше не повторится. Готов ответить перед трибуналом по всей строгости военного времени.

— Как с вами Снегирев справляется, уму непостижимо. Какие данные у нас по противнику? — спрашивает.

— Данные у нас, как всегда — полные и достоверные. Станцию Мга занимает двадцатая мотодивизия вермахта, усиленная 424 пехотным полком. Имеют задачу броском на север достичь берега Ладоги, — докладываю внятно и понятно.

— Что им там надо? — довольно ехидно и недоверчиво спрашивает один из штабных.

— Коротко? Ключ к мировому господству, — отвечаю ему.

Даже комполка глаза вытаращил. Одни мои ребятки железками в углу бренчат, пирамидки складывают. Стоп — золотой партийный значок!

— Вот почему немцы по нам не стреляют. У нас здесь был один из ветеранов партии. Это как у нас член военного совета фронта — поясняю Донскому.

— Это хорошо, но ты не отвлекайся, давай про ключ, — требует комдив.

— Хотите проверить способность к анализу? Ладно. Что составляет силу и мощь СССР? Авиация, танковые войска и флот. Самолеты и танки нашим командованием потеряны в боях на границе. Последней ударной силой остается флот. Из Таллинна было два пути. На Ленинград или на Лондон. Там, на западе — незамерзающий океан. Оперативный простор — вся Атлантика, только воюй! Балтийский залив — ловушка для флота. Какие задачи здесь могут решать боевые корабли? В какой гавани зазимовать? Идиотизм. На что рассчитывал адмирал? Это понятно. Советская Родина полмиллиона врагов народа в землю закопала, но на их костях построила очередное чудо света — Беломорканал. А для чего? А для того, чтобы однажды Балтийский флот вышел в океан и нанес врагу сокрушительный удар. У немцев с кораблями плохо. Нельзя им было строить военные корабли по условиям версальского договора. Поэтому они до войны успели только два линкора сделать — «Тирпиц» и «Бисмарк». Англичане «Бисмарк» уже утопили. И только «Тирпиц» остается Флоту Открытого Моря для прикрытия десанта в Британию. Не станет последнего линкора — нечего будет бояться островитянам. А у нас в Кронштадте и Ленинграде два линкора, два крейсера и тринадцать эсминцев. Дойдут они до Норвегии, блокируют немецкий корабль, и сразу станет Советский Союз полноправным партнером антигитлеровской коалиции. Партнером, а не просителем с жалко протянутой рукой, подайте, господа, убогому на пропитание.… И рвутся немцы к Шлиссельбургу, чтобы отрезать советский флот от мирового океана. Блокада флота — ключевая точка битвы за Ленинград. И за Прибалтику в целом. Уже потеряно двадцать два боевых корабля, в том числе пять эсминцев, а на рейде неподвижный флот добьет авиация. И мы потеряем последний козырь. И станем в мировой войне обычным расходным материалом. Как индусы. Вот такие у нас перспективы, если корабли в Мурманск не уйдут. Сейчас нам надо не здесь сидеть, а за электростанции зубами цепляться, за Синявинские высоты, Шлиссельбург превращать в укрепрайон. Анализ ситуации закончил, предложения внес, — завершил я выступление.

В штабном домике стояла непривычная тишина. В дверях плотной группой стояли строевые командиры дивизии, ротные и батальонные. Все командиры полков сразу за столом сидели, с самого начала меня слушали.

Пробил я Донского.

— Мне-то что делать? — спрашивает.

— Дивизию оставлять на заместителя, — тыкаю пальцем в знакомого майора, — парень хват, таких командиров на всю армию раз-два и обчелся, а вам, Сергей Иванович дорога в Адмиралтейство. Там ситуацию знают, помогут. Ворошилов — значения флота не понимает, идите на прием к Молотову. Или сразу звоните Лаврентию Павловичу. Каждый должен умирать там, где от этого пользы больше. Мы здесь, ты — в Смольном. Все по-честному.

— Ты со мной уже попрощался, Синицын? — усмехнулся комдив.

— А то. Война.

— Приказываю — майора Некрасова назначить заместителем командира дивизии. Воюйте, я на Молотова время тратить не буду, сразу проеду в управление звонить наркому.

И вышел. Решение принято — надо действовать, а промедление смерти подобно. 22 июня это точно доказало.

Майор на меня смотрит.

— У нас саперы есть? Им и лопаты в руки. Закапываемся в землю, роем траншеи, щели, капониры для минометов и броневика, прячем зенитные установки, пулеметные и пушечные, строим блиндажи и доты из подручного материала. Ведем разведку местности, готовим пути отхода к цитадели или электростанциям. А то будет как с группой Астанина под Лугой — заблудимся в болотах. Госпиталь накрыть в пять-шесть накатов, два дизеля и запас солярки. Кухню и продукты в подвал клуба. Десяток разведгрупп выпустить в свободный поиск, болото взять под контроль и прицел. Мы здесь вермахту покажем, что такое настоящая война. Кровянкой-то умоются. И продукты с водой все собрать и сразу начинать экономить. Вот и все. Мы пойдем на КПП, оттуда могут преподнести сюрпризы. Нам две лопаты и пилу на полчаса, — сделал я заявку саперу.

Тот головой мотнул, бери, и свалили мы из штабного домика, подальше от суеты, мешающей нам спать.

Эта позиция была не случайно выбрана. Немцы — народ обстоятельный и работящий. Поэтому «Мерседес» лучше «Лады-Калины». У КПП уже была отрыта щель, два пулеметных гнезда, траншея с двумя зигзагами и отхожим ровиком. Мы только сверху бревна в два наката сделали. Для надежности. И битым кирпичом присыпали. Что ж, время раскалывать камни. Время сшивать полотно. Это не невозможно, ошибка лишь только одно — это наша судьба, быть не может иначе, здесь схвачено все. Вот незадача, и не хотелось — да видно везет. Самоубийцы пляшут на цыпочках с пальцем в носу, тетка с пустыми глазами несет за плечами косу. Жатва идет полным ходом. Да здравствует смелый, могучий народ, что сеет и жнет, не взирая на недород каждый год…

К нам на аэродром прибивались остатки потрепанной армии. Нельзя сказать — разбитой, серьезных боев и не было. Увидят немцы, что в рабочем поселке под очередным номером нет Красной Армии, они туда просачиваются, и сразу начинают окапываться. Узловой точкой их обороны стала электростанция, как в свое время предлагал я.

У танкистов из двадцать первой танковой дивизии закончилось горючее. Мы собрали все запасы солярки и залили три танка полностью, а пять — только для маневрирования на месте. Остальные машины пришлось бросить. Со всех были сняты зенитные пулеметы. Под Лугой дела обстояли еще хуже. Там немцам в виде трофеев досталось более ста танков и двухсот орудий разного калибра. Никто в нашей дивизии не мог понять — как такое возможно. Кроме меня. Но я предпочитал помалкивать. Слишком много вокруг стало посторонних, и все злые, чем-то недовольные. Того и гляди, донос напишут куда следует. То есть представителю заградительного отряда. Мне на меня. Забавненько. Надо вести себя осторожней, Снегирев расстроится, если ему придется старого товарища расстреливать…

А шестого сентября шутки кончились. С аэродромов Новгорода на северо-запад пошли самолеты. «Юнкерсы» и «Хейнкели», мессеры и фокеры, все промелькнули перед нами, все побывали тут. По дороге, прямо в лоб, на нас двинулись танки. Какой-то чешский металлолом, они что, нас совсем за людей не считают? Мы их сожгли двумя очередями зениток.

Тогда за нас взялись всерьез. Две батареи гаубиц стали долбить аэродром вдоль и поперек. Минут двадцать без перерыва. Высовываться из уютного и надежного блиндажа не хотелось, но пришлось. Немецкая цепь была уже метрах в трехстах.

— Не стрелять! Подпустить ближе! — командую, как самый старший по званию на позиции.

— Подпустить, — повторяют за мной ротные и взводные.

— Два залпа, и встаем в контратаку, предать по цепи. Задача — берем пленных. Чем больше, тем лучше.

— Раньше же не брали! — возмущаются пограничники.

— Не надо было, вот и не брали.

— А сейчас зачем?

— Новости узнать из Берлина. Огонь!

Ворчать — ворчали, но приказ выполнили точно. Дали два залпа, и кинулись из траншей. Простая пехота против тренированных кадровых старослужащих бойцов никуда не годилась. Только что на нас наступал пехотный батальон, и вот человек сто уже мертвы, а остальные с поднятыми руками стоят вокруг раненых.

— Кто-то говорит на русском? — спрашиваю.

— Я есть говорю, — один отвечает коряво, но понятно.

— Хорошо. Иди к вашему командиру, и сообщи наши условия. Тяжело раненых можете забрать. Для остальных вы должны обеспечить горячее питание и лечение на аэродроме. Ты должен вернуться, будешь переводчиком. Тела погибших тоже можете забрать. Без оружия. Свободен, — сообщаю ему требования. — Парни, чего стоим? Оружие и патроны, офицеров и унтер-офицеров от солдат отделить. Работаем! Наши потери после обстрела и боя?

Заместитель комдива появился.

— Что это такое?

— Пленные, товарищ майор. Больше обстрелов не будет, закрылись мы от них живым щитом, — поясняю очевидную мне мысль для плохо соображающих майоров. — С нашей стороны потерь нет.

— Что мы с ними будем делать? — спрашивает бедный Некрасов.

— Стеречь, что еще можно с пленными делать.

Все патроны для ручных пулеметов мы забрали себе, а то у нас уже кончались. Через полчаса немцы стали выносить своих подранков, и притащили две полевых кухни — первое и второе соответственно.

— Компот зажали, — говорю огорченно, повергая переводчика в волнение и страх.

Он уже знает, что их полк столкнулся с «зелеными дьяволами». Это не «черная смерть», это значительно хуже.

Еду поделили пополам — накормили из немецких котлов своих раненых и больных. Тут вопросов не возникло, даже Некрасов догадался — если есть с одной кухни, то не попытаются отравить. Своих солдат пожалеют…

Не всем так повезло при обстреле, в дивизии тридцать два человека погибли, около полусотни ранено. Убито четыре лошади, их служба тыла сразу разделала на мясо. На обед будет перловка с кониной. Некрасов выгреб у нас все заначки, кроме сигарет и коньяка. Половину мы сами сдали в госпиталь — как универсальное обезболивающее и дезинфицирующее средство. Там санитары им раны протирают. Коньяком марочным. Прикольненько.

Явился немец, подполковник, с нормальным переводчиком. Предложения у них были простые, как коровье мычание. Мы сдаем оружие, обещаем не шалить, и нас всех отпустят по домам, даже в плен брать не будут. А всех желающих запишут в немецкую армию с сохранением звания. Вот как.

В это время под нашими ногами явно качнулась земля. Все старались выглядеть невозмутимо, только я радостно захохотал.

— Привет нам от комдива и Балтийского флота! Главный калибр крейсера «Максим Горький» ведет огонь!

Сделал вид, что прислушиваюсь, и добавил:

— И еще эсминец! А потом подойдут оба линкора, и те из вас, кто останется жив, будет завидовать мертвым.

Запугал я их. Дрогнули. Спросили о наших условиях освобождения пленных.

— Перерыв на тридцать минут, надо запросить вышестоящее командование, — говорю им.

И мы уходим.

Собрали командиров на военный совет. Я попросил слово.

— Бомбардировка Ленинграда немцам удалась. Зенитная оборона не справилась с защитой города. Там массовые пожары и сгорели склады имени Бадаева. Город остался без стратегических запасов продовольствия. Но до конца навигации еще больше месяца, и если каждый день доставлять в Ленинград всего по десять барж с продуктами, то ничего страшного не произойдет. Народ и партия едины, обком примет меры. Тем не менее, я спрашиваю всех — куда нам лучше прорываться? В Ленинград или на восток?

Мой пассаж никого не обманул, народ был грамотный, все привыкли к декоративным оборотам речи: народ и партия едины, Сталин — вождь, советский народ — индейское племя вождя, молчаливое и послушное, с томагавками наизготовку….

Догадались люди — еда сгорела, будет голод. Тут многие хлебнули несытой жизни в начале тридцатых, опыт был. На Украине, житнице страны, с голода людей ели. Все армейцы хотели уходить на восток. Дорога им предстояла трудная, по болотистой местности до самого Волхова, до городка Глажево. Или Бережков. Договорились так — немцы их не преследуют, а мы отпускаем пленных. Первая дивизия НКВД, три с половиной тысячи человек, с тремя уцелевшими танками и разнообразной артиллерией пойдет к Шлиссельбургской крепости. Там наш заградительный отряд, на месте определимся — как жить дальше.

Представитель вермахта на наши условия неожиданно легко согласился, и даже предложил немецкое сопровождение до Шлиссельбурга, во избежание ненужных инцидентов, дипломатично высказался он. Понятно, если на нас нападут, мы можем что-нибудь важное отбить. Например, Синявинские высоты. Сейчас, пока немцы по уши в землю не закопались, это было еще возможно. А потом советские генералы положат там сто двадцать тысяч человек, абсолютно бездарно и напрасно, без всякого толка. Одна из кровавых пашен войны. Жатва идет полным ходом. Да здравствует этот народ….

Пехотинцы собрались быстро, за час. Мы им отдали всех уцелевших лошадей. Помахали им вслед, а тут немцы преподнесли нам сюрприз.

— Мы вам предлагаем интернирование в нейтральную страну — в Швецию. Шведское правительство не возражает. У них уже есть советские эмигранты, все они отличные работники, обзавелись семьями, — заливается соловьем немец.

— Вранье! — рубит Некрасов.

— Нет, это наши войска с острова Ханко, кого к шведскому берегу прибило, — уточняю, — история известная.

Мне-то другого варианта и не надо! Заберем золото, сплаваем в Ленинград, заберем девчонок, устроимся с комфортом в нормальной нейтральной стране. Мне можно сразу будет со шведским видом на жительство ехать в Карелию и выяснять — переход постоянно работает, или меня случайно в прошлое выкинуло? И никаких столкновений с почти родным НКВД.

— Крепость мы не сдадим. Кто захочет в ней остаться — тот останется, — говорю.

Переводчик головой кивает, согласен. Интересно, в каких он чинах, что так легко может решения прямо на месте принимать?

— И нам надо двое суток. Заберем членов семей из Ленинграда. И личное имущество, — уточняю.

Немец не возражает. Он нам козырнул, мы ему — идиллия, прямо как в 39 году, на совместном советско-немецком параде в Бресте, в честь победы над Польшей. Чешский броневичок с тевтонским крестом на боку перед нашей колонной катит, военные регулировщики всех встречных заранее по сторонам разгоняют — идет дивизия НКВД по дороге прямо к родной цитадели.

Мы с майором едем на дважды трофейном французском автомобиле марки «Рено». Сначала немцы его у хозяев увели, а сейчас и мы у немцев. За рулем один из моих бойцов, рядом с ним начальник штаба дивизии, тоже майор НКВД, и оба на меня навалились.

— Да какая Швеция! Да нас расстреляют!

— Вы никому не говорите — никто и не узнает.

— Да уже вся дивизия знает!

— В нашей дивизии доносчиков нет, — говорю уверенно, так, что даже они мне поверили.

Это у чекистов-то, где вечером сесть и написать рапорт, что делали твои товарищи в течении дня — норма жизни. С другой стороны — это же не донос? А информация к размышлению для начальства, а то оно, начальство, совсем размышлять перестанет. И закончится все это очередным кровавым безобразием.

— Соберемся все в крепости и определимся. Кто захочет уехать — пусть уезжает. Вопрос серьезный — каждый должен решать его сам. Взвесив все доводы «за» и «против». Только такой шанс — выскочить из войны — мало кому давался. Нам и французскому флоту. И то англичане сразу стали союзников сходу бомбить. А мы можем тихо исчезнуть, и никто об этом не узнает. Спишут нас в потери вместе со всей армией, и больше ни разу не вспомнят. С июля два миллиона человек погибло и в плен попало, и никому они на хрен не нужны, — огрызаюсь я на них.

И сейчас еще под Киевом грянет, а потом под Харьковом, а потом — Вязьма, и кадровая Красная Армия исчезнет. А воевать четыре года будут простые мобилизованные ополченцы, от пионеров до пенсионеров. Ну, и крестьяне, куда же без них. Других людей нет у товарища Сталина. Счастьеносца, по определению акына всех времен и народов Джамбула. Он еще не сказал своей знаменитой фразы: «Ленинградцы — дети мои!», но я уже отрекаюсь от подобного папы. Пусть меня лучше Донской усыновит, будем с ним вечерами по-семейному чай пить в Стокгольме.

В Шлиссельбурге прямо на ходу встретились с комендантом и заключили небольшое частное соглашение. Они не стреляют по нам, мы разрешаем им пользоваться портом и верфью. Если к нам прибудет начальство, мы поднимаем красный флаг. Немцы поступают так же. Пользуясь случаем, мы в немецком военном магазине на их деньги скупили весь сахар и табак. И все равно денег осталось почти рюкзак. Подумал я, и отдал их нашему переводчику — ему пригодятся, а нам ими только печку топить, в Швеции рейхсмарки, как и рубли, никому не нужны. Сначала переправили всю технику, к нам на марше окруженцы прибились, их мы вместе с артиллерией и зенитными пулеметами сразу через Неву в Петрокрепость переправили. Командование поинтересовалось — как дела в Шлиссельбурге? Мы начальству доложили — в городе немцы, цитадель наша, и так будет всегда. Цитадель не сдается.

Потом переправили на остров всех бойцов. Чуть больше трех тысяч нас осталось. На последней барже отправились и мы, майоры со штабом, рота разведки дивизии, связисты, мое отделение. Уходили с левого берега, и такая тоска была на душе, что и водкой не зальешь. Как так? Куда исчезла армия? Тысячи три ушло на восток, батальон — на наш берег Невы, мы к себе, а остальные-то где? Мы их в бою и не видели. Поднимите мне веки, покажите мне бесстрашных героев….

Гляжу, у всех настроение ниже плинтуса. Сошли на пристань, руку поднимаю — отделение, стройся! Первая четверка в колонне есть. За нами дивизионная разведка встает, встряхнулись, заместитель комдива в голову встает, знамя бы нам, да нет у нас его, один приказ о формировании и все.

— Песню запевай!

Это правильно. Мы хорошо бились, достойно. Как ребята Власова под Киевом. Как танкисты Катукова под Мценском. А мы здесь — под Шлиссельбургом.

И понимаю — а запевать-то мне. Приплыли, однако. Мой репертуар не строевой. Классика, выручай залетного.

— Эх, яблочко, куда ты котишься, попадешь в губчека, не воротишься!

— Эх, не воротишься! — грянуло за спиной.

— А я бедненький, да несчастненький, развалился я, да на частеньки! Развалился я, да на кусочечки, проночуй со мной — хоть полноченьки! Поночуй со мной, хоть согреюся, на тепло твое я надеюся! Эх, яблочко, да ты неспелое, приходи на сеновал, коли смелая!

И мы идем, печатая шаг. Пыль всех дорог скрипит под сапогами. Нет в цитадели ворот, просто вся дорога от причала простреливается двумя зенитными батареями. Чужие здесь не ходят. А хорошо бы сейчас — ворота настежь, и девушки платочками машут.

Кочумайте, россияне.

Стоит на входе комитет по встрече — полковник Донской, быстро люди на войне в званиях растут, если живыми остаются, майор Снегирев, два, нет, три лейтенанта НКВД — комсорг наш, Капкан и Меркулов. У всех на груди новенькие награды. И правильно — есть за что давать. Астахов, глупый щенок, чуть ли не подпрыгивает от радости, а командиры зубами скрежещут, сейчас будут на мне их остроту проверять. А мы, равнение направо, церемониальным, марш! Хорошо Некрасов нас в цитадель завел, все зенитчицы будут наши. Девки героев любят.

Меня сразу в штаб утащили. Одно хорошо — все мое отделение в полном составе в приемной засело во главе с Капканом. А у того пулемет привычно лежит на коленях, деталь экипировки. Кажется, он с нашими бывшими блатными нашел общий язык.

— Это что за разговоры об интернировании? — сразу взял быка за рога Снегирев.

— Обычная дезинформация с целью введения в заблуждение противника, — говорю спокойно. — Давайте у всех присутствующих возьмем стандартные подписки о неразглашении государственной тайны, и продолжим совещание.

Начальник секретной части оживился, дело привычное и важное, зашелестел журналом учета, бланками, перо заскрипело.

— Коменданту цитадели лейтенанту Астахову, — говорю, — рассчитывать нормы выдачи продуктов, исходя из сроков осады в тысячу дней.

И перестало перо скрипеть. И в приемной перестали дышать. И в цитадели все замерло.

— Три года, значит, — сказал Снегирев, и хрустнул пальцами.

И жизнь в крепости возобновилась — перо заскрипело, и дыхание вернулось.

Народ вокруг был серьезный — сообщили данные под роспись, принимай к сведению. А вопросы задавать здесь не привыкли.

— Дальше. Нами осуществлена вербовка особо ценного агента, сотрудника центрального аппарата службы безопасности СД. Вот его расписка, деньги взял, секреты выдал.

Секреты я и так все знал, но обосновать же надо. А так все понятно — агентурные данные.

— Немецкое командование достигло определенных успехов…

Помолчал я.

— На юге мы опять в жопе. Гудериан зашел в тыл Киевскому укрепрайону. Немцы снимают с нашего направления все танки, перебрасывают их под Киев и Вязьму. Нам этот последний штурм отбить, и в оборону вставать. И от авиации отбиваться. Немцы начнут с флота — он на приколе стоит, не цель, а мечта. Неподвижная мишень. Раскладку по самолетам противника мы имеем. О сроках будут сообщать. Наш агент здесь до ноября. Есть возможность вывезти из Ленинграда ограниченное количество гражданских и раненых. Надо воспользоваться. Я своих девиц отправлю. И последнее. Есть возможность вырваться на оперативный простор. В Европу. Считаю — надо поставить вопрос на общее голосование. Все.

За время моего выступления в кабинет просочились все разведчики, командиры полков и батальонов, служб и отделов. Начальник секретной части притащил двух писарей, и они подсовывали всем бланки. Стандартные. Я, такой сякой, знаю государственную тайну, и клянусь ее хранить от всех, а то меня расстреляют. Сильная бумажка, особенно на войне, где тебя и так каждый день могут убить, и даже не один раз.

— А как мы это обоснуем? — спрашивает заместитель по тылу.

— Как операцию по захвату плацдарма на Балтике, — отвечаю совершенно уверенно. — Вывели часть гарнизона на рубеж атаки, только добровольцев, для внезапного нападения, если возникнет такая необходимость. А что это в тылу врага неважно. Будем считать это замаскированным десантом. Здесь сидеть — только продукты переводить. Немцев по первому льду, конечно, пошлют на захват крепости, только они с берега не сойдут. Дураков среди них нет, на пулеметы бежать. Пока есть такая возможность — надо людей спасать и самим спасаться. Нам дали два дня на размышления.

Потом все стали судить и рядить, а мы, наконец, в баню вырвались. Что может быть для тела грязного лучше русской бани с парной! Только финская сауна, в ней доски без заноз.

И дверь со щеколдой. Эта мысль у меня мелькнула, когда в клубах пара, с неторопливой грацией броненосца на боевом курсе, так же неотвратимо и устрашающе, в парилку внесла себя Дарья. Заряжающая второго орудия третьей зенитной батареи. Иногда, в горячке обстрела близко пролетающего самолета, она, впав в азарт, в одиночку перезаряжала свое орудие, легким движением нежных рук вставляя кассету со снарядами. Мужчин себе она выбирала сама, их было достаточно даже в нашем гарнизоне, но все ее избранники предпочитали хранить молчание. Что было весьма странно. Позвать на помощь всё отделение? Мелькнула такая мысль, и пропала. Они все должны сидеть в предбаннике, и эта красавица там должна была раздеться. Это заговор! Вот и пришла моя смерть! Как ей объяснить, что для меня привычны иные стандарты красоты? Бесполезно, не поймет.

— Что ж ты, девочка, без веника? Ну, иди сюда, я тебя своим попарю, — предлагаю.

От подобного обращения девочка в ступор впала. Беру ее за ручку, подвожу к скамейке, отточенным движением перворазрядника по боевому самбо делаю подсечку.

Рухнуло тело. Веник встряхнул, прошелся по плечам, потом по необъятной спине, добрался до ягодиц, пот по мне течет ручьями, поддал еще водички на каменку. Дарья растеклась по доскам. Вот вам, девушка! И вот так, крест накрест. Возник звук. Стон, исполненный страсти. Дашеньку, очевидно, с детства в баню не водили, боялись, что она там все сломает. А мы, разведка, ничего не боимся, у нас амулет есть — нож финский для бесстрашия. На! И еще! Ах, ты, филе ходячее…

Низкий горловой призыв пронзал цитадель и уходил в холодные бездны космоса. Его надо было записать и дать послушать дряхлым вождям, чтобы они вспомнили, что такое — настоящая жизнь. И что единственная свобода, которая что-то стоит — это сексуальная. Дарья стала переворачиваться. Мой организм плюнул на все стандарты красоты и стал требовать решительных действий. А как же Машенька, спросил я у него. И Машеньку, и неоднократно, ответил он мне, но сейчас ее здесь нет, а рядовая Дарья — вот она. Даже раздевать не надо. Ну, раз нужны решительные действия, вот тебе. Получай!

Схватил я ведерко воды с прохладной озерной ладожской водой, и разделил поровну. Полведра вылил себе на голову, а остатки плеснул на зенитчицу.

Звериный вопль счастья и оргазма потряс цитадель. Некоторым так мало надо, подумал я, и сел рядом на скамейку, придерживая девушку, чтобы на пол не упала, а то ушибется.

— Олег, за пять минут заканчивай и выходи! Тревога! Немцы через Неву на ленинградский берег переправляются!

А, черт, никакой личной жизни, ни половой, ни общественной. Выскочил я из парной, облился из шайки.

— Эй, любители сюрпризов, сначала о девушке позаботьтесь, а потом занимайте место по боевому расписанию в нашем блиндаже! — загрузил я делом свое отделение.

И побежал со Снегиревым к комдиву.

Было непонятно — на что немцы рассчитывают? Хотя нет, понятно, себе-то зачем врать? С самого начала войны все идет по одному сценарию — немцы обходят наши части с фланга или просачиваются там, где вообще никого нет, затем — внезапный удар, и Красная Армия в панике бежит. А что ей еще делать, если внятных приказов нет, командование сидит глубоко в тылу и дрожит от страха, боясь и врага и своих надзирателей из политуправления и особых отделов. За редким исключением. Которые только подтверждают правило.

Кроме нас, здесь и сейчас побеждать было некому. Так победим.

В штабной кабинет мы со Снегиревым успели к шапочному разбору. Но Донской и Некрасов и сами неплохо со всем справлялись, они свои петлицы командирские не на базаре купили.

Из нашей гавани в Неву выдвинулась канонерка Ладожской флотилии, таща за собой на буксире зенитную баржу. На ней было установлено четыре полуавтоматических орудия, два ДШК, и три счетверенных пулеметных установки. Под палубой хранилось такое количество боеприпасов, что мысль об экономии никому даже в голову не приходила. Больше здесь реку никто не переплывет. Купальный сезон закрыт — поздняя осень. Два буксира повлекли за собой баржи с нашими бойцами. Сергей Иванович повел дивизию в бой. Не последний, вся война впереди, но решительный.

Немцы в родстве с кротами. Это точно. За час они отрыли траншею полного профиля, поставили минное поле и натянули четыре ряда колючей проволоки. На нее наши цепи и наткнулись. Сразу начали стрелять пулеметы. Некрасов скомандовал принять вправо, и мы заползли прямо на мины. Стало совсем плохо. Меня утешала только одна мысль — моя шпана осталась в цитадели. Привык я к ним, хотя знаю по фамилии одного Меркулова. Остальные так и остались безликими тенями «эй, ты…». А вермахт подключил к нашему уничтожению артиллерию. У них корректировщики свое дело знали, один разрыв в стороне, другой, и вот уже снаряды рвутся прямо среди нас. Поганенько так-то умирать, даже сдачи не давая.

— Короткими перебежками, слева и справа по одному, воронки использовать как укрытия, вперед! — командую бойцам.

Разрыв снаряда слился с взрывом мины. Черт, все сдохнем ни за грош. Нельзя отдавать атакующий темп, они к утру вторую траншею выкопают, самолеты прилетят им на помощь, саперы понтонную переправу наведут и пойдут немецкие танки прямо до Дворцовой площади. А кому от этого хуже будет? Десятку тысяч партийных кликуш? Да и хрен на них. Я-то чего упираюсь здесь рогом?

Просто я не привык проигрывать. Не хочу и не буду.

— За мной! Мать их во все дыры, и отца заодно! Вперед!

И встаю, не за родину, не за вождя-налетчика, не за пайку свою командирскую, а за детское желание, чтобы все было по-моему. Ура.

И пошли мы прямо по минам на пулеметы, только что-то где-то щелкнуло, и прямо на плацдарме начали рваться снаряды крейсера. Флотские тоже погибать не хотели. Слишком часто им приходилось топить свои корабли. Как начали с Крымской войны, так и не останавливались. Спасибо тебе, Балтика, выручила. Дошли мы до траншеи и сцепились врукопашную. Винтовку у меня германец перехватил, из рук вывернул, свой ножик типа кинжал достал, лежим мы с ним в обнимку на дне окопа, и ничего поделать не можем. Вцепился я в него мертвой хваткой, перехватил руку с кинжалом за кисть, а второй он мне хотел личико попортить, только мне удалось два его пальца зубами зацепить. Впился в них, чувствую, как кровь в рот течет. Моя левая рука с винтовочным ремнем придавлена немецким боком. Кто первый выдохнется, тому и умирать. А ведь не хочется. И начинаю его пальцы волосатые зубами грызть. Откушу — пусть кровью истекает. И задергался немец, испугался, не каждый день ему пальцы откусывают, нет у него к этому привычки. Задергался, запаниковал и открылся. Врезал я ему коленом в живот, вырвал из-под корпуса вторую руку, и взял его на излом. Хрустнул вражеский локоть, закатились глазки от болевого шока — готов. Винтовка в грязи утонула, закидываю ее за спину, выдергиваю свой трофейный финский пистолет. Выскакиваю из окопа, и вижу — мы победили. Нет больше немцев на ленинградском берегу. А на реке нашей зенитной баржи. Только пузыри по воде. Хорошо стреляют немецкие артиллеристы. А в цитадели зенитчиц стало в два раза меньше. Выстрелил я своему противнику два раза в голову, и, тщательно обходя тела погибших, пошел искать Снегирева.

Дорогой ценой досталась нам победа. В строю осталось чуть больше шести сотен, половина — с ранениями. Около сотни тяжело раненых. И четыреста человек гражданских в крепости. А время принятия решения наступило. За девчонками — Машенькой и ее старшей сестрой я никак уже не успевал. А без меня они погибнут. Статистика таит в себе много загадок. Есть три цифры. Первого сентября в Ленинграде было два с половиной миллиона человек. За все время вывезено триста тысяч. Выжило в городе полмиллиона. Остальные погибли. Тем не менее, во всех учебниках позже напишут — потери около миллиона. Дорогие сограждане, вас опять поимели, а вы опять промолчали. Не знающий историю — обречен на ее повторение. Не знающий арифметику — будет обманут.

Пришли к комдиву.

— Пусть хоть кто-то уцелеет из настоящих бойцов. Выжили-то только старослужащие и курсанты школы комсостава. Все конвойные полегли, не выжили. Так монету на зуб проверяют — стране не нужны неудачники. Устроятся люди в нормальной стране, поживут по-человечески. Такой шанс один раз в жизни выпадает, — давлю на Донского.

— Тебе надо — уходи, своих бойцов забирай, а раненых в руки врага отдавать нельзя, — упирается комдив.

— Я остаюсь, дел много. Здесь каждый ствол зимой будет на счету, — говорю спокойно. — Снегирев тут адом интересовался — посмотрим вместе.

Почесал Донской в затылке, помял лицо руками и согласился людей отпустить. Очевидно, он про ад что-то знал, и такая аргументация его убедила.

В Шлиссельбурге нас уже ждал представитель международного Красного Креста. Мы подсуетились, и вывезли из цитадели две тонны золота. Чтобы наши имели в чужой стране средства. Пять слитков передали нашему агенту в СД. Он явно обрадовался. Быть сверхчеловеком хорошо, а быть еще и богатым — еще лучше. Сотрудничество с нами стало более близким и откровенным.

— Вы разумные люди, понимающие толк в войне и ее истинных целях, — снизошел до похвалы штурмбанфюрер.

Это точно, цели войны мы понимаем. Дальше давай.

— Нашими отделами по сохранению ценностей… — плел он словеса.

— Понятно все, не трать время, — прерываю его. — Пограбили вы славно. Вся Прибалтика, банки, специальные хранилища ценностей, кладовки НКВД с изъятым у врагов народа золотом, добро евреев, загнанных в гетто. Если ты все сдашь начальству, тебе спасибо скажут, орден на грудь повесят и все. А ты просто хочешь сам приказывать, не чужие приказы выполнять. А для этого нужны или власть, или деньги. Поэтому ты решил всю добычу переправить в нейтральную страну. И тебе уже неважно будет — кто победит, ты свое будущее обеспечил. Молодец. Что у тебя там? — спрашиваю небрежно.

— Вы почти все перечислили. И еще ценности из дворцов ленинградских пригородов. Гатчина, и так далее, — откровенничает добытчик.

Короче, у него там Янтарная комната. И он ее будет от своего фюрера прятать. Это да, пацан резко поднялся в моих глазах, это пять баллов с плюсом.

— Наши люди тебе пригодятся. Они все опытные бойцы и чрезвычайно надежны. Только береги их, и они тебе пригодятся.

Бегу к своим.

— Вы уезжаете. Немцы все дворцы обобрали, там золота и картин — целый корабль. Все надо будет по тайникам спрятать, война закончится, все будет столько стоить, что мы и представить себе пока не можем. Собирайтесь, я у комдива.

По дороге привычно хватаю и тащу с собой секретчика, с журналом и печатью.

— Операция входит в заключительную фазу, мне нужна помощь. Мы грузим на корабль большое количество потерянных при отступлении ценностей и вывозим его в безопасное место. Нужны флотские специалисты. Если наши бойцы возьмут судно под контроль, то кто-то должен им управлять, — излагаю под запись.

Начальник секретного отдела протокол планирования операции ведет. Чтобы в случае провала видно было, кого надо расстреливать.

Выделили мне полную вахту и два отделения разведчиков из дивизионной роты. Пришлось бойцов частично посвятить в смысл операции. Спасать людей и дворцовые ценности. В Швеции их надежно припрятать и беречь до возвращения на родину.

— Живите нормальной жизнью, заводите детей и внуков, не к вам, так к ним придет посланец из дома. Считайте — вы хранители части золотого фонда страны. На себе не экономьте, наймите управляющего, заведите дело, не выделяйтесь из общества. Рекомендую — сразу по приезду купите себе госпиталь. И нашим раненным будет обеспечено хорошее лечение, и собственностью обзаведетесь, и будет повод для постоянного общения с местным населением. За советскую власть никого агитировать не надо, но агентурная работа никогда лишней не бывает. Все как всегда — офицеры, чиновники, почтальоны, торговцы, в разведке нет отбросов — есть только вербовочные кадры. Расширяйте возможности вашей резидентуры. Удачи!

Пожимаем мы им руки на прощание, все понимают, не увидимся мы больше, но скверного ощущения бегства у нас нет. Просто выпала парням такая судьба, уходят они на особое задание — с девками шведскими миловаться и сосиски с чавканьем поедать, пивом запивая. И все это делать с тоской по родине. Бывает и такое. Жаль что редко и не со мной. С отрядом на Стокгольм уходил и один из двух радистов. Второй оставался в цитадели, а у нас стало одной головной болью больше, надо было где-то добывать ему мощную радиостанцию.

Цитадель опустела. Уехали все члены семей, девчонки зенитчицы, подавленные гибелью в холодной сентябрьской воде подруг, никого не осталось в госпитале. Комдив со штабом списки убывших подписывают, закрывают грифом «совершенно секретно», а мы сели с литром коньяка в ленинской комнате. Полночь — командиры пьют и закусывают.

— Тебя тоже к ордену Боевого Красного Знамени представили за бои под Лугой. За генеральскую голову обиделись, могли бы и Героя дать, — выдал мне новость комендант крепости лейтенант Астахов.

Щенок глупый, хоть уже и целый лейтенант НКВД.

Наградной отдел начнет справки наводить. Нет, с какого-то там августа у меня все хорошо, но до этого-то меня не было. И они это быстро поймут. Даже если я из самой секретной разведки, должны быть на меня приказы о присвоении звания, личное дело в отделе кадров, ведомости в бухгалтерии за оклад и выслугу лет — нет, ребята, внедриться в систему так, чтобы никто на это внимания не обратил, невозможно.

— Ну, не за ордена воюем, — говорю бодренько, — хотя, конечно, когда вся грудь в медалях, то девиц легче соблазнять. Но я и без наград в этом деле не промах.

— Да, по крепости только и разговоров, как ты Дарьей овладел!

Вот ведь паршивцы, и отрицать бесполезно, никто не поверит, что я просто ее веничком попарил. Улыбнулся я блудливо, взор потупил, типа бес попутал, природа взыграла.

— В Ленинграде вы уж помалкивайте, у меня там девушка юная, сложностей жизни не знающая — не поймет, — говорю парням и разливаю янтарный напиток по железным кружкам.

Выпили, закусываем котлетками, последними, поваров тоже эвакуировали, посыльный от начальника караула прибегает:

— От городской пристани к нам катер идет.

Ну и хрен с ним. Встаем, Олег, тезка мой, привычно пулемет на руку кладет, вот ведь мощь у человека. Пойди он в борцы — быть ему бессменным чемпионом мира и Олимпийских игр пока самому не надоест. Будущий генерал Паша Астахов. А Снегирев в большие чины не выйдет, нет его в справочниках, что наводит на грустные мысли о его будущем. И я. Кто там на катере, плывет к нам от матери? И откуда он взялся, у нас катеров точно нет.

На корме висит флаг красный, только со свастикой в центре вместо звезды. Немцы, значит. Пристали, концов не отдают, трап стукнулся, десант на причал выпрыгнул, трап убрали, мотор застучал, катер уплывает. Они что, группой в десять человек будут крепость брать?

Начкар фонариком посветил. Да, текст непечатный, сильно матерный, из бандита солдата не сделаешь. Он хитрый, сильный, ловкий, смелый, но понятия о дисциплине у него нет. Он потому и бандитом стал, что для него имеет значение только его мнение. Поэтому бандиту глубоко плевать на законы, которые он нарушает, и на приказы командира.

— Чего нам там делать, там три сотни бойцов, уж присмотрят они за кубышкой, сберегут, — сообщил мне их позицию Меркулов. — И это… — замялся он. — Уж сильно она домой просилась, уезжать не хотела.

Мое отделение разведки расступилось, и ночной тьмы выплыла краса небывалая, зенитчица Дарья. Вот ведь попал, мне шуточки, а у нее все серьезно.

— Капкан, — говорю, — берешь эту банду под свое начало. И Дарью тоже. И делай с ними, что хочешь, но по команде «вперед», они должны не задумываясь шагнуть, хоть в огонь, хоть в воду. Привьешь им понятие о воинской дисциплине. Сейчас у нас важное совещание — располагайтесь, места много. Завтра в город надо съездить, со мной Капкан и Меркулов, остальные — в распоряжение коменданта. Все, разойдись!

И пошли мы дальше выпивать, и настроение у меня было двойственное.

Думал я, что уже уберег хоть этих от всех неприятностей. А они взяли и вернулись. Уголовники, что с них взять. Но предпочли со мной остаться, чем в Стокгольме весело жить. И, честно говоря, это дорогого стоит.

Попали мы на эту войну совершенно случайно, но остались мы на ней сами. Она потихоньку становилась нашим личным делом.

Утром, после вполне приличного завтрака, приготовленного новым шеф-поваром цитадели Дарьей, мы загрузились на буксир, взяли на прицеп баржу с мукой и пошли по Неве в Ленинград. Опасаясь осенних шквалов, загрузились только наполовину, везли всего четыреста тонн, и две тонны сахара. Несколько ящиков водки были личным обменным фондом. А вот и грузовые причалы. Давно мы здесь не были. Изменился город.

Патрули на каждом шагу, люди съежились, всего боятся. Даже небо стало серым, соблюдает светомаскировку. Прижались мы к набережной канала, недалеко от штаба пограничных войск, буксир флажками украсили — веду ремонтные работы, в помощи не нуждаюсь. Пост выставили, проходишь мимо — проходи, не задерживайся, здесь все наше.

А у меня дел было по самую маковку. Взял с собой Меркулова, объяснил ему задачу.

— Есть такой человек, очень уважаемый. Ни разу в жизни не попадался, — отвечает мне боевой товарищ. — Только старенький он уже, и нам ему предложить нечего. У него все есть.

— Пошли, посмотрим на твоего протеже, если подходит, будем уговаривать, — отвечаю.

У нас по дороге пять раз документы пытались проверить, но как рассматривали, что мы из заградительного отряда, сразу отскакивали. Как от прокаженных. Непонятненько.

Дедушка, божий одуванчик, жил в трех комнатах длинной коммуналки на Жуковского. Авиатора или литератора — сам не знаю. Объяснил ему свою проблему и способы решения.

— Нестандартное у вас мышление, молодой человек, — говорит неуловимый фармазон и блинодел. — Но размах у вас тоже имеется. Может и выгореть. Что с этого будет иметь старый, больной человек?

— Есть буксир, можем вывезти из города. Это просто жизнь. До весны здесь никто не доживет, — говорю внятно.

— Да, сегодня утром уже сообщили о новых нормах, и я даже успел свою пайку получить, — он кивнул на маленький кусочек хлеба на фарфоровой тарелочке, на ней был вензель великих князей. — А на сахар и жиры новых талонов еще не напечатали, а старые отменили. Война. Блокада.

Я заржал, как дикий мустанг.

— Взрослый человек, а всякую ерунду за дикторами радио повторяете. Какая, в задницу, блокада? Ладога наша. Прервано только автомобильное и железнодорожное сообщение. Если так рассуждать, то получается, что все острова мира живут в блокаде, причем Англия и Япония при этом еще и процветают. Несмотря на войну. Авианосцы закладывают.

Смутил я его. Задумался старичок.