Зерно богоподобной силы

Глава девятая

— На небеса? — выпалил полковник, который до сих пор, не подавая голоса, держался в тени. — Вы что же, хотите сказать, будто этот колдун помер?

Эд покачал головой.

— Вовсе нет. Элизиум — просто чудное словцо, которым пользуются приверженцы табберовской религии. Они называют себя странниками на пути в Элизиум — или что-то в этом духе. Элизиум для них — некая утопия, если не считать того, что сам Таббер — противник всяческих утопий. Он говорит, что уже сама идея утопии реакционна. Только я забыл, почему. Вроде того, что утопия, мол, совершенна, а совершенство означает застой или…

— Минуточку, — взмолился Брайтгейл, — у меня от всего этого голова кругом идет.

— От разговоров о Зике Таббере и его религии у кого хочешь голова кругом пойдет, — вставил Баз; выждав несколько мгновений, дабы усилить драматический эффект, он заявил: — Мне кажется, я знаю, куда отправились Таббер с дочерью.

Хопкинс ошеломленно уставился на журналиста, а тот продолжал, как ни в чем не бывало: — Они в своей общине близ Беарсвилля, в горах Катскилл. Я слышал, как Таббер упоминал это место в одной из своих бесед. Приглашал всех слушателей, которые… — Баз скривил губы, — созрели для земли обетованной, податься в Элизиум и присоединиться к тамошним жителям. Похоже, это нечто вроде Новой Гармонии — так называлась колония Роберта Оуэна в Льяно, в Луизиане, или Деревни Справедливости Джозайи Уоррена30[30]

— Не пойму, о чем это вы, — пробурчал генералмайор Крю.

Профессор Брайтгейл бросил на База взгляд, в котором явственно читалось уважение. Повернувшись к вояке, он пояснил:

— Колонии-общины, утопии. В девятнадцатом веке существовало целое движение в их поддержку. Большинство из них было основано на религиозных принципах, но не все. Наибольший успех имели адвентисты седьмого дня и мормоны[31]. У них хватало ума приспособиться, если то или иное учение терпело неудачу.

Остальные потихоньку угасли.

— Можно было догадаться, что очень далеко они не уедут, — сказал Эд. Ведь Таббер путешествует в конном фургоне.

— В «кономфургоне»? — вскинулся генерал. — Это что, новая немецкая модель?

— В конном фургоне, — пояснил Эд. — В фургоне, запряженном лошадьми.

Вояка устремил на него недоверчивый взгляд. — Вы хотите сказать, как в старых фильмах-вестернах?

— Пожалуйста, Скотти, — с мягкой укоризной проговорил Хопкинс, не глядя на генерала. Тот замолк, а Хопкинс задумчиво поинтересовался, обращаясь к Эду: — Похоже, во всем, что касается Иезекииля Джошуа Таббера, вы у нас самый крупный авторитет?

Его прервало появление мисс Пресли, которая принесла целую охапку книг. Даже обычно невозмутимая секретарша выглядела так, будто случилось нечто изряда вон выходящее — то ли архангел Гавриил протрубил в свою трубу, то ли Атлантида канула в пучину.

Она положила книги на стол и пролепетала: — Сэр, я… я…

— Знаю, мисс Пресли. Пока это все.

Дуайт Хопкинс стал брать книги и поочередно просматривать; остальные напряженно наблюдали за ним.

Отложив последнюю, он протер глаза. Вид его выражал полную обреченность.

— Мне по-прежнему кажется, что они написаны поитальянски.

— Все? — вырвалось у генерала.

— Нет, не все. Научную литературу все еще можно читать. Скажу больше, — Хопкинс поднял книгу в твердой обложке. — Есть даже роман, который по-прежнему написан по-английски. «Приключения Гекльберра Финна».

— «Гекльберри Финн»? — недоуменно переопросила Элен. — Марка Твена?

Уандер прикрыл глаза, мысленно обращаясь к высшим силам.

— Боже милостивый! Это что-то новенькое. Заклятье действует избирательно. Все, что Таббер не жалует, превращается в бессмыслицу. А то, что он одобряет, по-прежнему можно читать. Это же настоящая цензура, черт побери! Погодите, по-моему, на странице комиксов я тоже кое-что заметил.

— Что именно? — поинтересовался Баз.

— Я по-прежнему могу читать «Пого». «Баз Сойер, младший» и «Сиротка Энни» кажутся полной бессмыслицей, а «Пого» можно читать. Брайтгейл взял газету.

— Вы правы, — сказал профессор, изучив ее. — По крайней мере, у нашего пророка есть чувство юмора.

— Мама дорогая, — пробормотала Элен, — могу сказать одно: нам всем оно тоже очень пригодится.

— Знаете, мистер Уандер, — медленно заговорил Хопкинс, — когда ваша компания вошла в этот кабинет, я был склонен предположить, что вы очередная кучка чудаков, которых мы не перестаем откапывать с тех самых пор, как разразился кризис. Однако теперь мы дошли до точки, когда наука оказалась бессильна ответить на наши вопросы. И я готов передать все ресурсы своей комиссии вам.

— Мне? — пролепетал Эд. — Но почему мне?

Ближайший сподвижник президента и ухом не повел.

— Потому что вы — наш самый большой авторитет по Иезекиилю Джошуа Табберу. Вы присутствовали на всех трех его… гм… представлениях. К тому же вы как режиссер «Потустороннего часа» весьма сведущи в… потусторонних делах. А уж это дело до того потустороннее, что дальше ехать некуда.

— Но послушайте… — взвизгнул Эд.

Дуайт Хопкинс поднял руку.

— Я вовсе не имею в виду, что ваша гипотеза, согласно которой Иезекииль Таббер вызвал кризис серией своих проклятий, — единственная, которую будет разрабатывать моя комиссия. Это далеко не так. Тем не менее, мы организуем новый отдел с вами во главе и передадим ему все необходимые полномочия.

— Нет! — как можно категоричнее произнес Эд.

Баз наградил его странным взглядом.

— Ты даже не спросил: «А что я с этого буду иметь?», Крошка Эд, изрек он, не выпуская сигары изо рта.

Эд в отчаянии повернулся к нему.

— Я и так знаю, что буду с этого иметь. Да, я присутствовал на всех трех представлениях, как это называет Хопкинс. Я видел старого дуралея трижды, и каждый раз результат оказывался все хуже. Откуда нам знать, что случится на следующий раз? Он начинает входить во вкус…

— И это вы называете «начинает»? — язвительно усмехнулся Брайтгейл.

— …Он почувствовал свою силу. — Эд резко повернулся к Хопкинсу. — А ведь начиналось все вполне невинно. Он просто не ведал, что творит. Очевидно, одно из первых своих проклятий он обрушил на голову какого-то юнца, который бренчал на гитаре народные песенки. Таббер взял и порвал ему струны…

— Ну, и что в том чудесного? — буркнул генерал.

— …На расстоянии. Потом встретилось кое-что еще, что повергло пророка во гнев — так это называет его дочь. Неоновая вывеска или что-то в этом роде. Он наложил на нее проклятье. Не знаю, что с ней случилось. Наверное, перестала мигать.

— Хорошо бы он заодно проклял и неоновую вывеску, что напротив моего дома, — подал голос полковник Уильяме. — А то от этой чертовой штуки…

Генерал Крю покосился на него, и полковник замолк на полуслове. Эд обреченно продолжал:

— Когда он наслал на женщин этот сглаз с «домотканым стилем», то сам и понятия не имел, что натворил. По-видимому, когда он по-настоящему впадает в ярость, то забывает, что говорит. А когда я рассказал Табберу о том, что он проклял радио, старик был искренне изумлен. Так же поражен, что его проклятье сработало как и все остальные. Но взгляните, что делается теперь. Он проклял всю развлекательную литературу. Всю беллетристику — кроме тех книг, которые нравятся ему самому. И знаете, могу поспорить, что, насылая это заклятье, он даже не поморщился.

Дуайт Хопкинс нахмурился.

— Я все больше убеждаюсь в вашей правоте, — заявил он. — И в том, что вы, Уандер, именно тот человек, который нам нужен.

— Ничего подобного. Я ведь вам все время об этом твержу. Старик чокнутый, у него не все дома. Только представьте себе: он видит меня и тут же припоминает все споры, которые мы с ним вели, припоминает, что его почти никто не желает слушать. Тут он снова впадает в ярость и насылает порчу на всех неверующих. Смекаете, что это значит? Тех, кто верит в него и его россказни, не наберется и двух сотен. Послушайте меня: этот псих опаснее водородной бомбы!

— Тут нужен снайпер, — задумчиво проговорил генерал Крю. — Лучший стрелок во всей армии. Пусть заляжет на холме. Винчестер с глушителем, и чтобы на нем обязательно был телескопический прицел «Марквосемь». Из того, что сказал мистер де Кемп, я понял, что этот Элизиум расположен в холмистой местности. Небольшая община, вдали от населенных пунктов. Снайпер — это именно то, что нужно…

Баз саркастически ухмыльнулся.

— Давайте, генерал, рассмотрим такую возможность: предположим, что-то случается, и Зик насылает порчу на порох. Или, еще лучше, на все взрывчатые вещества. Интересно, как скажется на оттепели в холодной войне, если вся взрывчатка разом утратит силу?

Генерал смерил его взглядом.

— Его заклятья распространяются на всех. В этом случае у красных взрывчатка тоже утратит силу.

Баз извлек изо рта сигару и принялся изучать ее неровно горящий кончик.

— А взрывчатка им и не понадобится, — сказал он. — Китайцы смогли бы справиться с нами при помощи одних ножей, которые у них делают в каждой кустарной мастерской.

— Помимо всего прочего, об убийстве просто речи быть не может, заявила Элен. — Баз вчера уже говорил об этом: Таббер — милейший старикан, просто так уж получилось…

— Уж куда милее, — горько обронил Эд.

— …что он обладает способностями, постичь которые мы просто не в силах. Похоже, он и сам их не понимает. Ну и ладно. Я считаю, что Крошка Эд должен пойти и встретиться с ним. Ведь никто не сказал, что старик имеет что-то лично против Эда. К тому же Крошка Эд втрескался в его дочурку, и она тоже к нему неровно дышит.

Эд в отчаянии закрыл глаза.

— Ложь! — взвизгнул он.

— Скажи, Баз! — потребовала Элен.

Баз был занят тем, что пытался раскурить сигару так, чтобы она горела ровно. Тем не менее, он кивнул и прогнусавил: — Ну да, это и ежу понятно. А она аппетитная малышка, ничего не скажешь — голубые глазки, щеки, как яблоки и все остальное тоже на месте. Любой молокосос вам скажет: у нее одно на уме — как бы захомутать Крошку Эда.

— Господи! — простонал Эд. — Нашли время для шуточек!

— Уандер, — заявил Дуайт Хопкинс, — вам передается офис и соответствующий штат.

— Нет, — отрезал Эд.

Хопкинс устремил на него пристальный взгляд.

— Мистер Уандер, я ведь могу снять трубку, и через минуту у меня будет указ президента, на основании которого вас призовут на военную службу. В этом случае вы поступите в распоряжение присутствующего здесь генерала Крю и будете выполнять все, что вам прикажут.

— Старая армейская система добровольцев, — пробормотал Эд. — Ты, ты и ты.

Генерал злорадно ухмыльнулся.

— Ваша взяла, — сдался Эд. — А теперь неплохо бы выпить.

Тридцать лет из своих тридцати трех Уандер мечтал стать большим начальником. Причем мечтал отчаянно.

И всеми силами старался осуществить свою мечту, насколько это было возможно в обществе, достигшем предельного расслоения и застоя. Он воспитывался на преданиях, бывших в ходу среди его сограждан, включая и избитую истину, гласившую: все граждане государства Всеобщего Процветания одинаково хороши и имеют равные шансы выбиться в президенты или занять любое другое завидное местечко под солнцем. Но вот незадача — довольно скоро он обнаружил, что очень трудно пробиться наверх, когда любая работа ценится на вес золота, и подавляющее большинство работающих вытеснено автоматами. Те, кто еще умудрились сохранить работу и, следовательно, имели более высокие доходы, чем люди, числившиеся безработными, отчаянно цеплялись за свои места. Они ревниво оберегали их от посягательств со стороны и по мере возможности старались передать потомкам, родственникам или хотя бы друзьям.

Так что ничего у Эда не получалось. По мере того как Уандер взрослел, перед ним все более очевидно вставала истина: нет, не бывать ему большим начальником, не повелевать армией подчиненных, не отдавать по телефонам и селекторам ценных руководящих указаний. Во всяком случае, шансов на это у него крайне мало. Ко времени первой встречи с Иезекиилем Джошуа Таббером Эд уже почти пришел к выводу, что его единственный шанс — жениться на Элен Фонтейн.

И вот теперь он — большой начальник.

А Элен Фонтейн — одна из его помощниц.

И Баз де Кемп — тоже. Причем с каждой минутой количество помощников стремительно увеличивалось.

Оно росло, как снежный ком, и скоро Эд уже не помнил имен даже ничтожной части своего штата.

Обещание, которое дал ему Дуайт Хопкинс по части передачи полномочий, было выполнено как нельзя более эффективно. Уже через четверть часа Уандер получил целую анфиладу офисов. Через час в них въехали его сотрудники. В их числе оказались мистер Ярдборо, которого, кстати, звали Сесил, и Билл Оппенгеймер вместе с неразлучным майором Дэвисом. Среди охранников были Джонсон и Стивене, а связь с Дуайтом Хопкинсом осуществлял полковник Фредрик Уильяме. Хопкинс решил, что «проект Таббер», ввиду его необычной природы, должен быть окружен повышенной секретностью, и поставил об этом в известность всех, кто имел хоть какое-то отношение к расследованию, проводимому Эдом Уандером. Ведь просочись вся история в газеты — и Хопкинс опасался, что даже его безупречная репутация ничего не спасет.

Эд мрачно уставился на экран настольной телесвязи.

У него не было ни малейшей идеи, с чего начать.

В архивах не нашлось ничего, кроме его собственных показаний по делу Таббера и свидетельств База и Элен. Заглядывать в них не имело никакого смысла — он и так знал все низусть. Но эта беда была лишь каплей в море.

Уандер включил экран и откашлялся.

— Мисс… — он забыл, как зовут секретаршу.

— Рэнди, сэр. Рэнди Эверетт.

Эд взглянул на экран и вздохнул.

— Знаете, Рэнди, «домотканый стиль» вам нек лицу.

— Да, сэр, вы совершенно правы. Но, сказать по правде, сэр если я попробую накраситься…

— То сразу начнете чесаться.

Девушка сделала большие глаза.

— А вы откуда знаете?

— Гадаю на магическом кристалле. Послушайте, Рэнди, пришлите ко мне мистера де Кемпа. — Эд выключил селектор. Это было его первое распоряжение на посту руководителя «Проекта Таббер».

Баз ввалился в кабинет с вечной сигарой в зубах.

Он окинул помещение оценивающим взглядом и негромко свистнул сквозь зубы.

— Наконец-то Крошка Эд стал большой шишкой. Трудись не покладая рук, копи денежки, голосуй только, за демократических республиканцев — и ты тоже сможешь выбиться в люди, черт возьми! Для этого даже не обязательно жениться на дочке босса!

— Заткнись, — сказал Эд. — А не то я велю генералу Крю призвать тебя на военную службу. — Он фыркнул, представив себе эту картину. — Новобранец Баз де КеМп — самый отъявленный разгильдяй во всей армии.

— Ну и шуточки у тебя, — буркнул репортер, усаживаясь на стул.

— Скажи, Баз, — спросил Эд, — с чего нам начать?

Баз критически обозрел кончик сигары, потом задумчиво обвел глазами кабинет.

— Можно попробовать выяснить природу заклятья. В следующий раз, когда мы — то есть я имею в виду тебя, поскольку сам намерен остаться в стороне, — так вот, когда ты встретишься с Таббером лицом к лицу, то лучше бы тебе быть во всеоружии.

— Заклятье? Кто же не знает, что такое заклятье?

— Отлично. Ну и что это такое?

Эд задумался. Потом щелкнул выключателем.

— Майора Дэвиса, пожалуйста. На экране появилось лицо Ленни Дeвиса.

— Слушаю, сэр, — проговорил майор. Он еще не привык к тому, что шефом его стал человек, которого он только вчера допрашивал и даже грозился вышвырнуть за дверь.

— Мы хотим выяснить, что такое заклятье, — сказал ему Эд. — Пришлите нам ученых, которые в этом разбираются.

Майор тупо смотрел на него.

— А какие ученые разбираются в заклятьях, сэр?

— Я-то откуда знаю? — рявкнул на него Эд и выУКЛЮЧИЛ экран.

На База это явно произвело впечатление.

— Что дальше? — спросил его Эд.

— Дальше нужно перекусить, — изрек Баз. — Захватим с собой Элен. Чем она занимается?

— Возглавляет отдел, который занимается «домотканым стилем», — ответил Эд. Ее задача — выяснить о «домотканом стиле» все, что возможно.

Баз продолжал рассматривать кончик сигары.

— Неплохая мысль. Ты уже отправил к ней ученых?

Эд покусал губы.

— Еще нет. Но ты прав: если уж нам предоставили неограниченные полномочия, грех ими не воспользоваться. Один черт знает, сколько у нас времени. Я имею в виду, как скоро Таббер опять что-нибудь выкинет. — Он снова щелкнул выключателем. — Майора Дэвиса.

«Пожалуй, у майора еще более задерганный вид, чем вчера вечером», решил Уандер.

— Слушаю, сэр, — отозвался майор.

— Ленни, — обратился к нему Эд, — направьте несколько ученых в офис мисс Фонтейн. Нам нужно выяснить, отчего женщины чешутся.

Майор открыл рот, потряс головой, потом снова зажрыл.

— Слушаюсь, сэр, — только и вымолвил он.

Когда его лицо исчезло с экрана, Баз задумчиво произнес:

— Знаешь, я не думаю, что майор долго продержится. Что-то вид у него больно бледный. Эд встал.

— Там, откуда он пришел, тоже не курорт, — сказал он.

Когда они, возвращаясь с обеда, проходили через анфиладу переданных Уандеру офисов, Эд заметил, что там прибавилось с десяток, если не больше, сотрудников и целый набор Ай-Би-Эмовских машин в комплекте с операторами и ящиками перфокарт. Эд весьма смутно представлял, для чего он их будет использовать. Скорее всего, ни для чего. Наверное, Дуайт Хопкинс просто хочет, чтобы они были постоянно под рукой — на случай, если в них возникнет потребность.

— Мистер Уандер, — проговорила, завидя шефа, секретарша Рэнди, профессор Мак-Корд ждет в вашем кабинете.

— Кто такой, черт побери, этот профессор МакКорд?

— Его прислал майор Дэвис, сэр.

— Вот оно что! Тогда он, скорее всего, специалист либо по чесотке, либо по заклятьям.

Когда Эд с Базом прошли в кабинет, Рэнди долго смотрела им вслед взглядом, полным разочарования, можно было подумать, что она опустила в телефон-автомат последнюю монетку и попала не туда.

При их появлении профессор Мак-Корд встал. Они обменялись обычными приветствиями и наконец опустились в кресла.

— Меня схватили два типа из службы безопасности и притащили в ваш кабинет, — сказал профессор. — Я, конечно, готов послужить на благо страны, но пока не имею ни малейшего понятия…

— Вы, собственно, по какой части профессор? — осведомился Эд.

— По этнологии — специалист по африканским племенам народности банту.

— А майор сообразительнее, чем я думал, — заметил Баз, извлекая из кармана очередную сигару. — Скажите, профессор, что такое проклятье?

Взгляд Мак-Корда обратился к газетчику.

— Вы имеете в виду случай, когда колдун кого-то проклинает? — Оба его собеседника дружно кивнули, и профессор продолжал: — Это выражение пожелания, чтобы на чью-то голову пало зло. Он насылает на свою жертву какое-то несчастье.

— Может быть, я не совсем точно выразился, — сказал Эд. — Пожалуй, нас интересует, скорее, порча или сглаз.

Профессор явно не имел ни малейшего понятия, чего от него хотят.

— Порча, — сказал он, — это, как правило, набор слов — обычных или придуманных, — которые должны оказать некое магическое действие. Сглаз почти то же самое, акт колдовства, — профессор озадаченно нахмурился.

То же чувство отразилось на лицах Эда и База.

— Все это мне известно, — сказал наконец Эд. Только мне нужны не просто определения. Возьмем вашего колдуна из племени банту. Он напускает на когото сглаз — обычно потому, что кто-то другой ему за это заплатил, так? О'кей. Так вот, что именно он при этом делает?

Профессор Мак-Корд непонимающе воззрился на него. Баз пришел ему на помощь.

— Как это получается у вашего колдуна? Как он добивается желаемого результата?

— Видите ли, — сказал профессор, — вообще говоря, у каждого колдуна свои приемы. Как правило, в ход идет какой-то сложный амулет, в котором используются самые необычные составляющие, и заклинание, состоящее из магических слов.

Эд подался вперед.

— Это мы знаем. Мы хотели бы выяснить вот что: что такое проклятье? Понимаете, что это такое?..

Профессор недоуменно заморгал.

— Мы занимаемся тем, что стараемся выяснить, природу проклятья, сглаза, порчи…

— Но ведь я только что сказал.

Они долго и безрезультатно глядели друг на друга.

Наконец Эд спросил:

— Вы верите в дьявола? Ну, в Люцифера? В Сатану?

— Нет. Но какое это имеет отношение…

— А в черную магию?

— Я не верю ни в какую магию.

Тут-то Эд его и поймал.

— Тогда как, по-вашему, может колдун наслать на кого-то порчу? спросил он, наставив на профессора палец. — Только не говорите мне, что это невозможно. Слишком много доказательств утверждают обратное.

— Ах, вот вы о чем! — проговорил профессор. — Наконец-то я понял, к чему вы клоните. Знаете, что такое либан? Я по ним докторскую защищал.

— Я-то думал, что в своем дурацком «Потустороннем часе» всего наслушался, и, вот, оказывается, есть кое-что такое, о чем даже я не знаю.

На лице этнолога появилось самодовольное выражение.

— Либаны — столь неотъемлемая часть африканской магии, что я поражаюсь, как мало о них известно. Либан — это не совсем колдун: он рождается в своей касте и не может проникнуть в нее извне. Существует горстка таких семей, отнюдь не многочисленная. В своем племени либан eminence grise[32], и его соплеменники не осмеливаются ничего предпринять, не испросив у него совета. Например, если воины собираются в поход, он предрекает, будет ли им сопутствовать успех и вручает мешочки со священной пылью или еще что-нибудь в этом роде, чтобы они привязали их к кинжалам. И, что я хочу подчеркнуть особо, либан — нив коем случае не шарлатан. Его титул передается по наследству уже в течение тысячи лет — а может, и больше. Поверьте, если либан наложит проклятье на кого-нибудь из своих соплеменников, оно непременно сработает.

— Почему? — в лоб спросил его Баз.

Профессор удивленно посмотрел на него.

— Да потому, что все вокруг знают, что оно сработает, — сам либан, его жертва и все остальные члены племени.

Его ответ только повторял то, что Эд уже слышал от Варли Ди, и не давал никакого ключа к разгадке.

Вся суть дела заключалась в том, что едва ли хоть ктото из миллиардов людей на Земле подозревал о существовании Иезекииля Джошуа Таббера, не говоря уже о том факте, что он насылает порчу направо и налево.

— И какое же отношение вся эта история о либанах имеет к Табберу? спросил Эда Баз.

— Таббер? — насторожился профессор Мак-Корд. Что за Таббер?

— Иезекииль Джошуа Таббер, — устало ответил Эд. — Вы его не знаете.

— Вы имеет в виду Джоша Таббера? — осведомился Мак-Корд. — Академика Иезекииля Джошуа Таббера?

— Академика? — переспросил Баз.

— Джош получил звание академика за исследования по политической экономии. Я в то время готовил докторскую, — сказал Мак-Корд. — Блестящий ученый.

Эд Уандер прикрыл глаза, устремляя безмолвный призыв к высшим силам. Зато Баз продолжал как ни в чем не бывало:

— Значит, вы знали его, когда он был моложе. Скажите, в те времена он не носился с идеями основать, к примеру, новую религию? Религию с богатым социоэкономическим подтекстом?

— И, что еще важнее, — добавил Эд, — не упоминал ли он когда-нибудь в разговоре с вами, что обладает способностью — или силой — налагать проклятье? Насылать порчу — xa-xa-xal — скажем, на телевидение?

— Не смешите меня, — отрезал профессор Мак-Корд.

Эд щелкнул выключателем.

— Билла Оппенгеймера, — приказал он.

Секунду спустя лицо Оппенгеймера заполнило экран. Эд впервые видел его со времени вчерашней встречи.

— Слушаю, сэр, — произнес Оппенгеймер.

— Отныне вы будете возглавлять расследование прошлого Таббера. В качестве отправной точки мы получили сведения о его научной подготовке. Он получил академическое звание в области экономики… — Эд поднял руку, давая знак Оппенгеймеру подождать, и обратился к Мак-Корду: — В каком колледже?

— В Гарварде[33].

Эд бросил на него укоризненный взгляд.

— Конечно, это не мог быть какой-нибудь захудалый колледж в Библейском поясе[34]. Он должен был защищаться непременно в Гарварде. — Потом снова обратился к Оппенгеймеру. — Итак, Гарвард. Направьте туда группу. Нам нужно знать о Таббере все: что он изучал; каждая книга, которую он открывал, должна быть проанализирована от корки до корки; разыщите его товарищей и выудите из них все, что они помнят о нем — вплоть до последней мелочи. Покопайтесь в его связях. Найдите всех женщин, с которыми у него чтонибудь было, — сейчас они должны быть уже в возрасте. У него есть дочь. Выясните, на ком он женился. Что случилось с его женой. Если она еще жива… Впрочем, не мне вас учить. Нам нужен исчерпывающий отчет по каждому этапу жизни Таббера. Если возникнет необходимость, свяжитесь с генералом Крю. Если потребуется подкрепление, в вашем распоряжении Фэ Бэ Эр, Цэ Эр У и контрразведка.

— Понял, — ответил Опеенгеймер. — Слушаюсь, сэр, — лицо его исчезло с экрана.

— Здорово ты с ними, — проговорил Баз. — А знаешь, Крошка Эд, у тебя задатки настоящего босса.

Мак-Корд был явно заинтригован.

— Если вы хотите по-настоящему разузнать о Джоше Таббере, — сказал он, то в Гарварде вы навряд ли много почерпнете. Он ведь там только степень получал. Докторскую, помнится, он защищал в Сорбонне[35], а еще раньше, если мне не изменяет память, учился то ли в Лейдене[36], то ли в Гейдельберге[37], штудировал классическую философию.

— Философию? — переспросил Эд.

— Насколько я помню, особое пристрастие он питал к этическому гедонизму.

Баз с видом отчаяния опрокинул рюмку.

— Значит, гедонизм, — проговорил он. — И Таббер? Ведь это что-то из области ешь, пей и веселись, ибо завтра все мы помрем, так?

— Гедонизм, знаете ли, несколько глубже исследовал реальность, нежели вы предполагаете, — сухо заметил Мак-Корд. — Если вкратце изложить учение Эпикура[38], то он утверждал: люди не только по природе своей стремятся к удовольствию, но и обязаны делать это, ибо лишь удовольствие есть благо. Однако опредение, которое он дал удовольствию, является наиболее уязвимым…

— Хорошо, — прервал его Эд. — Значит, Таббер ударился в изучение философии. Послушайте, профессор, я передам вас команде своих помощников, которые запишут все, что вы сумеете вспомнить о Таббере, а, кроме того, все, что вам известно о либанах, колдунах, заклятьях и сглазах.

Когда Мак-Корд вышел, Эд посмотрел на База. Тот ответил ему красноречивым взглядом. Потом Эд включил экран и потребовал майора Дэвиса. Когда перед ним возникло лицо майора, Эд с упреком сказал: — Знаете, Ленни, этнологи, конечно, тоже ученые, только они не знают, что такое заклятье. Отловите-ка нам каких-нибудь других специалистов, которые смогут объяснить, что это такое, и поживее, Ленни. Нам позарез нужны результаты.

Майор Дэвис уныло посмотрел на него, открыл рот, явно намереваясь возразить и хотя бы пожаловаться, но тут же снова захлопнул.

— Слушаюсь, сэр, — сказал он. — Отловить ученых, которые знают, что такое заклятье. — Лицо его исчезло с экрана.

— Быстро ты насобачился, — одобрительно заметил Баз.

Они снова обменялись взглядами. Наконец Эд щелкнул выключателем и сказал: — Соедините меня с Джеймсом Уэстбруком. Он живет к югу от Кингсбурга.

— Слушаюсь, сэр, — отозвалась Рэнди, — и через несколько секунд на экране возникло лицо Джима Уэстбрука.

— Привет, Крошка Эд, — сказал он. — Извини, но я страшно занят. Если бы ты смог…

Эд не обратил на его слова никакого внимания.

— Послушай, мы тут недавно с тобой говорили о чудесах — ты еще сказал, что веришь в них. То есть веришь, что могут случаться вещи, которые невозможно объяснить, исходя из современного состояния научной мысли.

У Джима Уэстбрука был такой вид, будто он кудато торопится, однако он все же сказал: — Это хорошо, дружище, что ты уточнил, — не люблю словечко «чудеса»..

— Послушай, а в сглаз ты веришь? — спросил Эд, заранее ожидая отрицательного ответа.

— Безусловно, — сказал Уэстбрук. — Я немножко интересовался этим вопросом.

— Только учти, я не имею в виду шаманские фокусы, когда жертва уверена, что заболеет, если шаман напустит на нее порчу, ну и, конечно, заболевает. Я говорю о…

— Я, правда, спешу но… понимаешь, дружище, колдун вовсе не должен убеждать жертву в том, что она станет жертвой. Жертва сама в этом убеждается, поскольку и вправду заболевает. И вот что я обнаружил: с этими делами ни в коем случае нельзя шутить. Тут ничего не зависит от веры или убежденности — ни со стороны жертвы, ни со стороны исполнителя. Точно так же, как волшебная лоза работает даже у тех, кто совершенно уверен в том, что она работать никак не может.

— Продолжай, — попросил Эд.

— Вот и со сглазом точно так же. Я как-то обнаружил это на празднике в канун Дня всех святых. Если хочешь получить необычные, скажем так, эмоциональные переживания, попробуй догадаться, как освободить от сглаза человека, которого ты по недомыслию сглазил, сам не веря, будто можешь это сделать, поскольку твердо знал, что сглаз не существует. И теперь несчастная жертва мучится от твоего сглаза, а ты понятия не имеешь о том, как исправить дело. Это, дружище, куда страшнее случая, когда доморощенный гипнотизер погрузит кого-нибудь в транс, внушит ему что-нибудь под гипнозом, а потом не знает, как избавить беднягу от этого внушения. Тут можно хоть достать в библиотеке книги по гипнозу и выяснить, что полагается делать в таких ситуациях. А попробуй отыскать книгу, где бы говорилось, как избавить от сглаза человека, которого ты случайно сглазил, даже не веря, что это возможно.

Это, дружище, все равно, что сказать: «Я ведь не знал, что ружье заряжено!» — Джим Уэстбрук хотел сказать что-то еще, но взглянул на часы и передумал. — Послушай, Крошка Эд, мне больше некогда толковать с тобой о сглазе.

— Это тебе только так кажется, — ухмыльнулся Эд.

Уэстбрук нахмурился.

— Что ты этим хочешь сказать, дружище?

— Учти, приятель, тебе придется выложить все, что знаешь про сглаз, до последнего слова, — радостно объявил ему Эд.

— Знаешь, Крошка Эд, по-моему, тебе стоит показаться врачу, — сказал инженер. — Пока, — он отключил экран.

— Стереотип, говоришь, — все так же радостно продолжал Эд, нажимая кнопку селектора. — Майора Дэвиса, — приказал он.

На лице майора лежала печать усталости и уныния.

— Слушаю, сэр, — проговорил он.

— Есть некий Джим Уэстбрук, проживающий на окраине Кингсбурга. Немедленно доставьте его сюда и вытяните из него все, что ему известно о сглазе, порче и заклятьях. Имейте в виду, майор, он может оказать сопротивление. И еще: он относится к категории «экстра». Так что лучше пошлите четверых.

— Слушаюсь, сэр. А что еще про него известно: где он работает, чем занимается? Это могло бы ускорить дело. Ведь его может не оказаться дома.

— Он инженер-консультант, — ответил Эд. — Специалист по лозоходству.

— По лозоходству, — тупо повторил майор Дэвис.

— Ну, да, по лозоходству, иначе, по радиэстезии. Он работает с волшебной лозой.

У майора Дэвиса был такой вид, будто его ранили в самое сердце.

— Слушаюсь, сэр, — произнес он. — Доставить типа, который работает с волшебной лозой. — Лицо его медленно и печально стаяло с экрана.

Глава десятая

Уандеру отвели квартиру в Нью-Вулворт-Билдинге, а Элен Фонтейн и Баз де Кемп поселились в близлежащих гостиницах. Утром Эд появился в своем офисе рано, но, как оказалось, недостаточно рано. Его помощники обоего пола, занимавшие анфиладу кабинетов, уже суетились вовсю. «Интересно, чем они занимаются, лениво подумал он. — Ведь я еще не отдал и сотой доли распоряжений, чтобы загрузить работой такую уйму народа». Он остановился у одного из столов и спросил:

— Чем занимаетесь?

— Заклинаниями, — ответил молодой человек, подняв на него взгляд. Перед ним высилась гора книг, брошюр и рукописей, в левой руке он держал микрофон, от которого тянулись провода к диктофону.

— Заклинаниями? — переспросил Эд.

Молодой человек, который углубился было в свою работу, снова поднял взгляд. Он явно не узнавал в Эде своего шефа. Эд же, в свою очередь, не узнавал его, поскольку видел впервые в жизни.

— Ну да, заклинаниями, — ответил парень. — Словами, которые, будучи произнесены вслух, способны оказать магическое воздействие. Я собираю исходные данные.

— Вы хотите сказать, что целый день занимаетесь только тем, что изучаете заклинания?

Молодой человек снисходительно посмотрел на Эда.

— Я перевожу заклинания с сербохорватского. Пятьдесят с лишним человек работают с другими языками. А теперь, прошу прощения, — он уткнулся в свои книги.

Эд проследовал в свой кабинет.

За время его отсутствия успело накопиться несколько дел, о которых его поспешила проинформировать Рэнди Эверетт. Количество помещений, переданных «Проекту Таббер», за ночь успело значительно возрасти — как и число сотрудников. Все они работали в три смены. Эд об этом и не подозревал. Мистер де Кемп еще не появлялся, но звонил и просил передать, что нездоров.

— Нездоров! — возмутился Эд, услышав от мисс Эверетт эту новость. Подумать только! Вызовите этого бездельника и передайте, чтобы явился немедленно, невзирая на похмелье. И еще скажите, что если он вздумает упрямиться, я пошлю за ним взвод морской пехоты.

— Слушаюсь, сэр, — ответила Рэнди.

— А теперь дайте мне майора Дэвиса, — велел Эд.

Появившееся на экране лицо, несмотря на майорские нашивки на воротнике, принадлежало вовсе не майору Дэвису.

— А где же Ленни Дэвис? — удивился Эд.

— Дэвис у нас больше не служит, сэр. У него чтото вроде нервного срыва. Моя фамилия Уэллс.

— Вот оно что… Слушайте внимательно, Уэллс. Чтобы у вас, военных больше не было никаких срывов, ясно?

— Так точно, сэр.

— Все срывы я беру на себя.

— Слушаюсь, сэр.

Эд попытался вспомнить, зачем вызывал майора Дэвиса, но так и не смог. Он выключил экран, но тот сразу же зажегся вновь, явив лик полковника Фредрика Уильямса.

— Уандер, вас срочно требует Дуайт Хопкинс, произнес полковник.

— О'кей, — сказал Эд, поднимаясь; он пожалел, что с ним нет База. — К этому большому начальнику нужны подходы.

У выхода из помещений, которые занимал «Проект Таббер», к Эду пристроились Джонсон и Стивене, двое громил из службы безопасности. Значит, его все еще охраняют. Ну и ладно. Все равно один он не нашел бы дороги к офису Хопкинса. У Эда создалось смутное ощущение, что за ночь комиссия, или как там она называется официально, выросла раза в полтора. В коридорах царила еще большая толчея, через холлы таскали взад-вперед все новое оборудование, все новые кабинеты заполняли столами, картотеками, телефонами, селекторами и тому подобными конторскими атрибутами.

Его немедленно провели к Дуайту Хопкинсу, и Эд обнаружил, что ближайший сподвижник президента заканчивает беседу с пятнадцатью-двадцатью исполнительного вида людьми, только единицы из которых были в военной форме. Хопкинс не стал представлять Эда, и собравшиеся вскоре удалились, за исключением профессора Брайтгейла — единственного, кого Эд узнал.

— Садитесь, мистер Уандер, — сказал Хопкинс. Как продвигается «Проект Таббер»?

Эд развел руками.

— А как, по-вашему, он может продвигаться? Мы ведь только вчера вечером начали. Выясняем природу заклятья. Или, по крайней мере, стараемся выяснить. Кроме того, мы пытаемся собрать как можно более полное досье по Табберу, в надежде отыскать хоть какой-нибудь ключ к тому, как он обрел свою силу.

Хопкинс слегка поерзал в кресле, как будто услышанное пришлось ему не очень по нраву.

— Ваша гипотеза, то есть гипотеза по Табберу, все больше подтверждается, мистер Уандер. Но, мне кажется, вам еще не известен один аспект поразившего нас кризиса. Вы знали, что радиолокационные станции остались невредимы?

— Я об этом думал, — ответил Эд.

— Именно эта загадка скоро доведет наших инженеров до безумия.

По-прежнему работают радиостанции, которые используются в международных сообщениях, в навигации и тому подобных областях. Кроме того, уцелело учебное кино. Вчера вечером я едва не свихнулся, битый час любуясь последним киноидолом по имени Уоррен Уоррен в приключенческом фильме документального типа, призванном Повысить у старшеклассников интерес к изучению географии. Он снялся в нем бесплатно. Но когда мы попытались просмотреть один из его обычных фильмов, «Королева и я», используя, как заверили меня специалисты, тот же тип пленки и ту же самую кинопроекционную аппаратуру, то получилось это самое необъяснимое наложение кадров.

Взгляд Дуайта Хопкинса оставался по-прежнему решительным, но в глазах его появился едва уловимый огонек безумия.

— Телевидение, которым мы пользуемся в телефонной связи, тоже не пострадало, — заметил Эд. — Заклятье избирательно — так же, как и с книгами. Научная литература уцелела, как, впрочем и художественные произведения, которые нравятся Табберу. Даже, черт возьми, его любимый комикс сохранился в прежнем виде. Но все это нам уже известно. Почему вы об этом заговорили?

Тут в первый раз раскрыл рот профессор Брайтгейл.

— Видите ли, мистер Уандер, одно дело, когда мы рассматривали вашу гипотезу наряду со множеством, огромным множеством других. Но теперь мы стремительно приближаемся к выводу, что ваша гипотеза — единственная, которая способна что-то объяснить.

— А как же пятна на солнце? — поинтересовался Эд.

— На первый взгляд, — ответил Хопкинс, — такая солнечная активность способна вывести из строя радио, вот только едва ли она будет действовать избирательно. И уж совсем невероятно, чтобы она подвергла цензуре нашу развлекательную литературу.

— Значит, вы начинаете подозревать, что я не такой уж чокнутый, как вам показалось сначала?

Политик пропустил его слова мимо ушей.

— Мы вызвали вас, мистер Уандер, — сказал он, чтобы обсудить новое предложение. Оно заключается в том, чтобы использовать для передачи радиои телевизионных программ телефонные кабели. Предполагается немедленно запустить проект экстренной срочности. Тогда приблизительно через месяц каждая семья в Соединеных Процветающих Штатах Америки снова сможет получить свои развлечения.

Эд встал и, опираясь на стол, взглянул на Дуайта Хопкинса сверху вниз.

— Вы же сами, не хуже моего, знаете ответ на эту бредовую идею. Неужели вам улыбается совсем развалить экономику страны, в довершение к радио и телевидению выведя из строя телефон и телеграф?

Хопкинс молча смотрел на него. Эд твердо ответил на его взгляд. Брайтгейл кашлянул.

— Как раз этого мы и опасались. Так вы полагаете…

— Вот именно. Таббер напустит порчу на ваше новое кабельное телевидение, как только вы его запустите.

Казалось, перед ними новый Эдвард Уандер, гораздо более решительный, чем тот, с которым они говорили только вчера. Дуайт Хопкинс оценивающе оглядел его.

— Профессор, — сказал он наконец, — будьте любезны ознакомить мистера Уандера с последними данными, касающимися развития кризиса.

Эд вернулся к своему стулу и сел. Высокий седовласый профессор заговорил своим лекторским тоном.

— Появились ящичные ораторы, — сказал он.

— Что еще за ящичные ораторы? — изумился Эд.

— Они вывелись еще до того, как вы появились на свет. Начали исчезать уже в те времена, когда радио стало транслировать передачи по всей стране и предлагать массам разнообразные развлекательные программы. В тридцатых они еще кое-где оставались, но к середине века совсем исчезли, если не считать жалких остатков в Бостон-Коммон[39] да в лондонском Гайд-парке. Эти ораторы, которые вещают на открытом воздухе, обращаясь к своим слушателям с импровизированных трибун, которые чаще всего сооружены из ящиков[40].

Раньше, когда народ имел обыкновение логожим весенним или летним вечером прогуляться по улице, такие ораторы могли привлечь слушателей и даже завладеть их вниманием.

— И о чем же они говорили? — осведомился Эд.

— Обо всем и ни о чем. Некоторые были помешаны на религии. Другие хотели что-то продать, чаще всего патентованные лекарства. Среди них попадались социалисты, коммунисты, профсоюзные деятели — все, кто угодно, И у каждого была возможность довести до людей свое откровение — каким бы оно ни было.

— Ну, и что же тут такого? — спросил Эд. — Пусть себе говорят. Все какое-то занятие, особенно пока не заработали ни цирк, ни балаганы, ни варьете.

— Не возлагайте слишком больших надежд на эти развлечения, Уандер, сказал профессор Брайтгейл. Очень немногие смогут посмотреть настоящие представления. Варьете теряет смысл, если вы сидите слишком далеко от сцены, то же относится и к театру, и к цирку. Может быть, именно это и погубило Римскую империю. Римлянам приходилось строить все новые и новые арены, чтобы они могли вместить все население. Они просто не сумели обеспечить всех зрелищами.

— Но чем вам мешают ящичные ораторы?

— Видите ли, мистер Уандер, — сказал Брайтгейл, с появлением кино, радио и, наконец, превзошедшего их массовостью охвата телевидения, глас раздора на земле затих. Партии меньшинства и другие недовольные не могли себе позволить использовать эти средства массовой информации ввиду их дороговизны. Им пришлось довольствоваться листовками, брошюрами, тонкими журнальчиками да еженедельными газетами. А ведь все мы знаем, как мало людей читает все, что требует умственного напряжения. И даже те из нас, кто по-настоящему читают, ежедневно сталкиваются с таким обилием материалов, что вынуждены себя строго ограничивать, делать выбор. Из чистой самозащиты мы должны взглянуть на заголовок или название предлагаемого нам материала и быстро принять решение. Мало кто из меньшинств обладает умением или средствами, дающими возможность подать материал столь же привлекательно, как это делают более состоятельные издатели. Короче говоря, суть в том, что убеждения разного рода раскольников, выступающих против нашего общества изобилия, не доходили до народа.

Зато до Эда наконец начало доходить.

— И вот теперь, каждый вечер, десятки тысяч воинствующих доморощенных ораторов толпятся на всех углах, разглагольствуя перед людьми, которым нечего больше делать, кроме как слушать, перед людьми, которые отчаялись найти себе занятие, — закончил рассказ Хопкинс.

— Вы хотите сказать, что эти… как их… ящичные ораторы объединились в организацию? Что они все помешаны на чем-то одном?

Хопкинс поднял худую руку.

— Нет. Пока еще нет. Но это всего лишь вопрос времени. Раньше или позже кто-то из них выступит с идеей, которая увлечет толпу. Он объединит последователей, таких же, как и он сам, уличных горлопанов. В том положении, в котором страна находится сейчас, любая мало-мальски популярная идея начнет распространяться со скоростью лесного пожара. Например, новая религия. Или, что еще вероятнее, новая политическая теория, сколь бы крайне правой или левой она: ни была.

— Ну и ну, — только и вымолвил Эд.

Теперь он мог оценить политическое мышление Дуайта Хопкинса. У администрации свои заботы. Проповеди Таббера могут угрожать политическому климату страны. И все же Эд пока не мог уловить, куда клонит Хопкинс.

Им не понадобилось много времени, чтобы его просветить.

— Мистер Уандер, — заявил Хопкинс, — время не ждет. Нужно что-то предпринимать. Нам необходимо установить контакт с этим Иезекиилем Джошуа Таббером.

— Что ж, по-моему, неплохая идея. Вам и карты в руки. Попробуйте воззвать к его патриотическим чувствам или еще к чему-нибудь такому. Нет, если подумать как следует, патриотизм отпадает. Он считает, что страной правит шайка идиотов. Он противник государства изобилия.

— Вот что, Крошка Эд, — вкрадчиво произнес Хопкинс, — боюсь, встретиться с Таббером придется именно вам. У нас нет другого человека, которому можно было бы доверить столь ответственное задание.

— Нет, только не это! Послушайте, почему бы вам не отправить к нему парней из Фэ Бэ Эр? Или, еще лучше, из Цэ Эр У? Они привыкли к заварушкам, а я их терпеть не могу.

Хопкинс заговорил самым что ни на есть убедительным тоном.

— Если во всех наших напастях повинен Таббер, то, послав к нему полицейских любой масти, мы вполне можем напроситься на еще большую беду. А если не он, то мы просто поставим себя в дурацкое положение. Нет, вы — наше единственное спасение. Вас он знает, к тому же его дочь, очевидно, неравнодушна к вам.

— Но я должен руководить своим отделом, «Проектом Таббер», — в отчаянии заявил Эд.

— До вашего возвращения с делами вполне справится мистер де Кемп.

— Оказывается, меня нетрудно заменить? — с горечью бросил Эд.

— Если вы так ставите вопрос, то да, — спокойно ответил Хопкинс.

— Нет уж, найдите себе другого дурачка, — решительно заявил Эд. — Я и на десять миль не подойду к этому чокнутому старику.

Ему вручили подробнейшую карту района Кэтскиллоских гор, где располагался Элизиум. Место находилось не так далеко от Ашоканского водохранилища и от Вудстока, где располагалась когда-то колония художников. Эд миновал этот городок, добрался до Беарсвилля и дальше, до деревушки под названием Шейди, откуда проселочная дорога вела к общине Элизиум.

По пути Эду попалось несколько указателей. Он еще никогда не летал на своем маленьком «фольксфлаере» над проселочными дорогами, но, за исключением шлейфа пыли позади машины, особой разницы не оказалось.

Уандер миновал небольшой коттедж, стоящий в стороне от дороги. Пожалуй, к нему больше подошло бы определение «хижина». Вокруг раскинулись обширный сад и огород. Эд продолжал путь, оставив позади еще один похожий домишко, который, однако, не был точной копией первого. Про себя Эд определил эти постройки, как летние домики, приют для тех, кто хочет на летние месяцы выбраться на природу, подальше от городской суеты. Его самого такая идея совершенно не привлекала, хотя, если вдуматься, есть в этом что-то заманчивое…

Слева появился еще один коттедж, и тут до него дошло.

Это и есть Элизиум.

В разные стороны разбегались узкие дорожки — очевидно, они вели к другим домикам.

Эд поморщился. Неужели люди живут здесь круглый год? Торчат в этой глуши, вдали… вдали от цивилизации?

Он сообразил, что не видел на зданиях ни теле-, ни радиоантенн. И телефонных проводов, между прочим, тоже. Потом с изумлением понял, что здесь наверняка нет общественного раздаточного центра. Этим людям приходится самим готовить себе пищу!

Эд посадил «фольксфлаер» на землю, собираясь обдумать остальные моменты. Перед ним виднелись три коттеджа. И ни одной машины, кроме его собственной.

— С ума бы не сойти, — пробормотал он.

Рядом, в леске, резвились ребятишки. Они раскачивались на ветвях, словно стая мартышек. Первой мыслью, пришедшей Эду в голову, было: «Куда смотрят родители — ведь так недолго и шею сломать? Пусть вы против телевидения, но оно все-таки помогает удерживать детишек дома, подальше от рискованных забав.

Ребенок может запросто попасть в беду, если позволять ему беситься на свободе, вытворяя черт знает что, как эти озорники». Но, поразмыслив, Уандер пришел к выводу: «Может быть, и не так уже плохо, если в детских играх присутствует доля риска. Возможно, переломы и другие травмы, полученные в процессе взросления, тоже можно отнести к образованию какой-никакой, а опыт».

Эд уже собрался было обратиться к ребятишкам, чтобы спросить дорогу, но тут увидел вдали знакомую фигуру. Он нажал на педаль спуска и медленно направился к женщине. Эта была последовательница Таббера, одна из женщин, стоявших у входа в палатку в Кингсбурге в тот самый первый вечер, когда они с Элен довели Иезекииля Джошуа Таббера до белого каления.

Поравнявшись с ней, Эд остановился и сказал:

— Гм… возлюбленная моя…

Женщина тоже остановилась и нахмурилась — она заметно удивилась, завидев на улице Элизиума — если это было можно назвать улицей «фольксфлаер». Эда она явно не узнала.

— День добрый, возлюбленный мой, — нерешительно сказала женщина. — Чем могу вам помочь?

Эд выбрался из своего «жука» и сказал:

— Вижу, вы меня не помните. Я был на паре выступлений… гм… Глашатая Мира…

Надо было получше продумать все заранее. Загвоздка заключалась в том, что он не знал, с какой стороны подступиться, и теперь был вынужден действовать наудачу.

— Вот, решил приехать, взглянуть на Элизиум, — проговорил он.

Взгляд женщины потеплел.

— Так вы странник?

— Видите ли, скорее всего, не совсем. Просто я хотел бы побольше узнать обо всем этом.

Эд пошел рядом с женщиной, бросив машину на произвол судьбы. Похоже, в Элизиуме парковка — не проблема.

— Я вас не очень отвлекаю? — нерешительно поинтересовался он.

— Нет, что вы, — она продолжала идти своей дорогой. — Мне только нужно занести кое-что печатнику.

— Печатнику?

— Видите то здание? Там у нас печатня.

Эд взглянул на дом, к которому они подходили. Он немножко отличался от коттеджей.

— Вы хотите сказать, что сами печатаете…

— Почти все, что нам нужно.

Сегодня женщина не выглядела так сурово, как тогда, на палаточном собрании в Кингсбурге. Эду пришла в голову мысль, что там он просто заранее настроился непременно увидеть ее суровой. Этакой религиозной фанатичкой, готовой с пеной у рта обличать и поносить танцы, спиртное, азартные игры и прочие грехи.

— Вы имеете в виду книги? — спросил Эд, когда они подошли к двери.

Его представления о книгопечатании предполагали наличие огромных цехов, заставленных печатными станками в стиле Рюба Голдберга[41], где все процессы полностью автоматизированы. На одном конце с головокружительной скоростью разматываются огромные рулоны бумаги, а на другом выскакивают готовые книги, которые опять же автоматически складываются и пакуются со скоростью тысяча штук в час, если не в минуту. Тогда как все это здание было никак не больше, чем тридцать на сорок футов.

Вслед за своей спутницей он вошел в дверь.

— Книги, брошюры, даже небольшую еженедельную газету, которую мы рассылаем по всей стране тем странникам, которые пока еще не решаются перебраться в Элизиум, — она поздоровалась с одним из двоих мужчин, которые работали в печатне. — Вот, Келли, я наконец принесла два последних стихотворения.

Келли стоял перед машиной, в которой Эд смутно узнал примитивный печатный станок. Левой ногой он качал педаль — так когда-то приводили в движение старинные швейные машины. Одновременно он брал правой рукой листы бумаги и по одному ловко вставлял их в движущийся станок, из которого так же ловко потом извлекал левой рукой.

— Привет, Марта, — ответил Келли. — Ты как раз вовремя. Норм сейчас их наберет.

Эд зачарованно наблюдал. Стоит руке попасть в станок и…

— Что, никогда не видели тигельной печатной машины? — усмехнулся Келли.

— Никогда, — признался Эд.

— Келли, это новый странник, — сказала Марта. Он побывал на нескольких выступлениях Джоша.

Они обменялись приветствиями. В полном изумлении Уандер продолжал наблюдать за работой. Вряд ли он удивился бы больше, попав в комнату, где женщины вручную чешут шерсть, а потом прядут ее на прялках.

Впрочем, это ему тоже предстояло вскоре увидеть…

Пока Марта с Келли уточняли какие-то технические подробности, касающиеся книги, которую они, по-видимому, в настоящее время печатали, Эд прошел в другой конец помещения, где работал второй мужчина.

Тот взглянул на Эда и приветливо улыбнулся.

— Меня зовут Хаер, возлюбленный, Норм Хаер.

— Эд. Эд Уандер. Что это, черт возьми, вы делаете?

Хаер снова улыбнулся.

— Набираю шрифт. Это калифорнийская наборная касса. Гарнитура Гауди, старый стиль, на десять пунктов.

— Я думал, набирают на аппарате — вроде пишущей машинки.

Хаер рассмеялся.

— Так делали раньше. Только у нас здесь, в Элизиуме, ручной набор.

Его руки замелькали, и строка шрифта в подносе, который он придерживал левой рукой, стала расти на глазах.

— Но послушайте, — стараясь сдержать раздражение, спросил Эд, — чего вы этим добиваетесь? Да, Бен Франклин печатал таким же манером, но ведь с тех пор человечество додумалось до кое-каких усовершенствований!

Пальцы наборщика продолжали порхать, не останавливаясь ни на миг. Он явно принадлежал к числу людей, которых никогда не покидает доброе расположение духа. Во всяком случае, сейчас с его лица не сходила улыбка.

— Этому есть несколько причин, — ответил он. — Вопервых, великое удовольствие — сделать вещь своими руками от начала до конца. Особенно первоклассную вещь. Из производства предметов потребления что-то ушло, когда сапожник перестал изготовлять обувь, начиная с подготовки кожи и кончая отделкой готовой пары ботинок. Когда он, ВМЕСТО того, встал за гигантский станок, устройства которого не понимает, и начал наблюдать за несколькими стрелками да время от времени нажимать на кнопку или щелкать выключателем — и так по четыре или пять часов в день.

— Отлично, — возразил Эд. — Но этот ваш прежний сапожник делал, может быть, единственную пару ботинок в день, а теперешний — десять или двадцать тысяч.

Наборщик усмехнулся.

— Вы правы. Но зато теперешний страдает язвой, ненавидит свою жену и пьет горькую.

— А чем вы сами занимались до того, как стали работать наборщиком у Таббера? — неожиданно для себя спросил Эд. — Судя по речи, вы совсем не похожи на недоучку, какого-нибудь мелкого… — он замялся: фраза прозвучала не очень-то дипломатично.

Норм Хаер расхохотался.

— Я работаю не у Таббера, а для Элизиума. А до этого я был главным управляющим Всемирной печатной корпорации. У нас были свои представительства в Ультра-Нью-Йорке, Новом Лос-Анджелесе, Лондоне, Париже и Пекине.

Эд на собственной шкуре познал, чего стоит в государстве всеобщего процветания взобраться на самый верх пирамиды. Когда для производства нужна лишь треть потенциальной рабочей силы нации, борьба за место обостряется до предела.

— Добрались до самого верха, а потом вас спихнули? — сочувственно спросил он.

— Не совсем, — усмехнулся Хаер. — Для этого я был слишком крупным акционером. Просто однажды я прочитал брошюрку Джоша Таббера. На следующий же день я раздобыл все его книги, которые сумел отыскать. А через неделю послал подальше свою корпорацию и приехал в Элизиум помогать организовывать эту мастерскую.

Да, похоже, несмотря на все добродушие, у парня не все дома. Эд предпочел пока не думать об этом и спросил:

— А над чем вы сейчас работаете?

— Печатаем ограниченный тираж последнего сборника стихотворений Марты Кент.

— Марты Кент? — Это имя показалось Эду знакомым. Он не был особенно силен в поэзии, но в Америке не так уж много лауреатов Нобелевской премии, чтобы не знать их поименно.

— Вы хотите сказать, она предоставила вам права на публикацию своей книги?

— Ну, я бы так не сказал, — усмехнулся Хаер. — Скорее, Марта сама ее публикует.

— Марта! — вырвалось у Эда. Взгляд его с упреком остановился на женщине, которая привела его сюда, — она все еще разговаривала с Келли, который продолжал работать на своем тигельном станке с ножным приводом. Вы хотите сказать, что это и есть Марта Кент?

— А кто же еще? — фыркнул Хаер.

Эд пробормотал некое подобие прощальных слов и присоединился к Марте и ее собеседнику.

— Так вы — Марта Кент, — укоризненно сказал он.

— Совершенно верно, возлюбленный, — улыбнулась она.

— Послушайте, — обратился к ней Эд. — Я вовсе не хочу показаться невеждой, но ответьте: почему вы решили печатать ваш последний сборник на таком примитивном, слабосильном оборудовании?

— Пожалуйста, не говорите об этом Джошу, — сказала женщина, и на лице ее промелькнула плутоватая улыбка, — но я хочу заработать немножко денег.

— И это называется заработать! — возмущенно воскликнул Эд.

Келли отложил листы бумаги, остановил станок, вытер руки о фартук и подошел к лежавшей поодаль стопке книг. Взяв одну из них, он вернулся и, не говоря ни слова, подал книгу Эду.

Уандер повертел ее в руках. Книга была переплетена в кожу. Было в ней что-то странное. Эд открыл ее и стал перелистывать страницы. Бумага оказалась толстой и на ощупь казалась старинной. Имя автора ему ничего не говорило. Только возникло странное ощущение, будто он держит в руках произведение искусства.

Оба собеседника наблюдали за ним с лукавым видом, отчего Эд растерялся еще больше.

— Никогда не видел такой бумаги, — промямлил Уандер, чтобы хоть что-то сказать. — Где вы ее достаете?

— Сами делаем, — ответил Келли.

Эд на миг закрыл глаза. Потом открыл и спросил: — Тогда зачем вам деньги? Похоже, вы все делаете сами, — он с укором ткнул пальцем в платье Марты. — Ведь материал домотканый, так?

— Да. Но совсем без денег все-таки не обойтись, даже в Элизиуме. Например, нужно оплачивать почтовые расходы при рассылке наших изданий. Иногда возникает потребность в лекарствах. Соль тоже приходится покупать. Вы сами удивитесь.

— Но послушайте, — жалобно произнес Эд. — Вы, Марта Кент, написали книгу, которая наверняка станет бестселлером. И вы приносите ее сюда, чтобы выпустить ограниченным тиражом, — ее наберут вручную, отпечатают на ножном печатном станке, на бумаге, которую здесь же изготовили. Ну и сколько экземпляров вы так напечатаете? Тысячу?

— Двести, — ответила Марта.

— И почем же вы собираетесь брать за экземпляр?

По сотне?

— По два доллара, — сказала Марта.

Эд снова закрыл глаза, на этот раз в полном изнеможении.

— По два доллара за такую книгу? — спросил он. — Я, конечно, не библиофил, но первое издание Марты Кент, выпущенное ограниченным тиражом да еще и отпечатанное вручную — да ему же просто цены нет! К тому же отдай вы рукопись в любое крупное издательство, вы могли бы получить кучу денег.

— Вы не поняли, — рассудительно заметил Келли. Нам не нужна куча денег. Просто в настоящее время Элизиуму пригодились бы долларов четыреста на лекарства и…

Марта торопливо перебила его:

— Только не говорите о наших планах Джошу Табберу. Он не всегда рассуждает практично. Джош ужасно возмутился бы, узнай, что мы дошли до такой глупости — выпустили книгу, чтобы добыть денег.

Эд сдался.

— И что же он с ними сделал бы? — язвительно поинтересовался он. Отказался бы от них?

— Да, — в один голос произнесли Марта и Келли — так, будто ничего разумнее и быть не могло.

— Я, пожалуй, выйду, проветрюсь, — сказал Эд.

Он пошел по направлению к оставленному «фольксфлаеру», едва удерживаясь от желания рвать на себе волосы.

«Ладно, черт побери, — думал он, — поверим им на слово. У крошечной общины, затерянной среди лесов и холмов Кэтскиллских гор, должны быть свои прелести. Чистый, свежий воздух. Захватывающие пейзажи — вон вдали виднеется гора Оуэрлук. Наверное, здесь неплохо растить детей. Хотя один черт знает, где они будут учиться…» Эд тут же спохватился: если у самого Таббера степень академика, а среди его последователей Марта Кент, то уж наверно найдутся и другие, способные учить детишек, следуя давним традициям маленькой сельской школы.

Ладно. В этом есть свои плюсы, хотя зимой здесь, должно быть, несладко. Он окинул взглядом немногочисленные домишки. У всех были печные трубы. Боже милостивый, эти чудаки все еще топят дровами! Наверное, поленьями, которые сами же колют. У них даже нет центрального отопления! Это надо же — жить, как в каменном веке!

Конечно, если на то пошло, зимой, здесь должно быть красиво. Особенно после снегопада. У Эда была привычка: после сильного снегопада он любил выехать из Кингсбурга на природу, полюбоваться ранним утром на свежий снег, лежащий на полях и на ветвях деревьев, — пока с ним не расправятся люди и солнце. Конечно же он никогда не удалялся от шоссе. Но здесьто все совсем по-другому. Ему пришло в голову, что по-настоящему сильный снегопад отрежет общину от всего мира, так что им будет не добраться даже до Вудстока, чтобы пополнить запас продуктов.

Он снова спохватился: для пополнения продовольственных запасов им вовсе не нужно добираться ни до Вудстока, ни до любого другого места: скорее всего, все необходимое обитатели Элизиума выращивают сами.

А как насчет медицинской помощи — вдруг кто-нибудь заболеет, когда все вокруг завалено снегом? Эд не знал — возможно, у кого-то здесь и есть медицинское образование. Похоже, у них здесь все есть.

Ладно, пусть так. И все равно, они такие же, чокнутые — как компания, предававшаяся «чаепитию со сдвигом» из «Алисы в Стране Чудес». Запереть себя в глуши, жить, словно отряд первопоселенцев, — ни радио, ни телевидения… «Интересно, часто ли детишек отпускают в город посмотреть кино?» — подумал Эд и решил, что, скорее всего, не отпускают вовсе. Может быть, он и не очень хорошо знал Иезекииля Джошуа Таббера, только ему было совершенно ясно: пророк наверняка не жалует современных фильмов с их бесконечным насилием, жестокостью и тем, что Таббер считает ложными ценностями.

Чем же они, черти побери, занимаются?

И что за дурацкий разговор состоялся у него с Мартой Кент, печатником Келли и наборщиком Хаером. Должно быть, на издание ее книги уйдут месяцы. И что они получат в итоге? Четыреста долларов. Откуда они взяли эту цифру? По-видимому, именно такая сумма нужна общине на приобретение чего-то необходимого.

Господи! Чем, спрашивается, было бы плохо, заработай они восемьсот? По крайней мере, половина осталась бы на будущее. Неужели это никому не пришло в голову?

Разве профессор Мак-Корд не говорил ему, что у Таббера докторская степень по экономике? Интересно, чему в те времена учили на экономическом факультете Гарварда?

Уандер снова с трудом сдержался, чтобы не начать рвать на себе волосы. И тут увидел, что в один из домиков входит еще одна его знакомая — Нефертити Таббер. Он окликнул ее, но девушка, видимо, не услышала.

Тогда Эд набрал в грудь побольше воздуха, высоко поднял голову, поправил воротничок и совершил один из самых отважных поступков в своей жизни. Он подошел к домику и постучал в дверь.

— Входите, возлюбленный, — донесся изнутри ее голос.

Уандер открыл дверь и остановился. Время от времени в литературе ему попадалось слово «трепет». Персонажи вдруг начинали трепетать. До сих пор Эд слабо представлял, что это значит. Но теперь понял. Эд Уандер стоял и трепетал.

Однако Нефертити была в одиночестве — если, конечно, Глашатай Мира не находился в одной из двух комнaток, которыми мог похвастать домишко, помимо той, побольше, что выходила окнами на дорогу. А в Нефертити Таббер не было ничего такого, что могло бы обратить в трепет. И Эд перестал трепетать.

— Это ты, Эдвард, возлюбленный мой — сказала девушка. — Ты пришел ко мне.

Это слово — возлюбленный — прозвучало у нее совсем не так, как у других последователей Таббера. Эд закрыл за собой дверь и откашлялся. Девушка подошла, уронив руки вдоль тела, и остановилась. Все вышло само собой — Уандер даже не успел ни о чем подумать. Подумав, он, скорее всего, не сделал бы ничего подобного. Не сделал бы того, что случилось так просто и естественно.

Он крепко обнял девушку и так же крепко поцеловал — влепил смачный поцелуй прямо в губы, как любил писать старина Хемингуэй. Надо сказать, губы у Нефертити на поцелуй просто напрашивались. Только, пожалуй, им недоставало лишь практики.

Похоже Нефертити Таббер была не прочь восполнить это упущение. Она не шелохнулась. Лицо ее было обращено к нему, в глазах, которые оставались открытыми, застыло мечтательное выражение.

Эд поцеловал ее еще раз. Некоторое время спустя юн опомнился и с беспокойством спросил:

— А где твой отец, гм… душенька?

Она повела плечом, как будто ей совсем не хотелось говорить.

— Поехал в Вудсток, посидеть над кружкой-другой пива.

Эд закрыл глаз и вознес краткую благодарственную молитву к ангелам-хранителям, хотя и не был уверен, что они у него имеются.

— Что я слышу? Иезекииль Джошуа Таббер в городе, пьет пиво?

— А что тут такого? — Нефертити взяла его за руку и повела к кушетке. Эд рассеянно заметил, что этот предмет мебели был несомненно сработан вручную — вплоть до обивки, валиков и подушек. Кто-то потрудился на славу. Девушка уютно устроилась рядом с Уандером, не выпуская из рук его ладонь.

— Не знаю, — ответил он. — Просто я считал, что твой отец — противник спиртного. Я даже ожидал, что мой автобар вот-вот угостит меня пахтой вместо виски с содовой.

Тут Эд спохватился: нужно использовать представившуюся возможность, вместо того, чтобы попусту тратить время на телячьи нежности. Пусть даже Нефертити Таббер отчаянно нуждается в практике.

— Послушай, Нефертити… — сказал он, — кстати, ты знаешь, что это имя принадлежало самой красивой женщине древности?

— Нет, — вздохнула она, обнимая его еще крепче. — Расскажи мне о ней.

— Думаю, твой отец дал тебе такое имя, — проговорил Эд, — потому что супруг Нефертити, Аменхотеп четвертый, или Эхнатон, первым из фараонов, провозгласил, что существует только один бог. — Эти обрывки знаний Уандер почерпнул у профессора Варли Ди во время одной из передач «Потустороннего часа». Его гость, чокнутый на религии чудик, свято верил, будто первыми к монотеизму пришли евреи.

— Нет, — сказала она. — Это имя мне дал один пресс-агент. А вообще-то меня зовут Сью.

— Пресс-агент?

— Угу, — нехотя промычала она, как будто не желая углубляться в разговоры. — Еще когда я была стриптизеркой.

— Когда ты была… кем?

— Стриптизеркой. Выступала в одном ночном клубе — в Ботш Серкуи[42].

Уандер так и подскочил, глаза его чуть не вылезли из орбит.

— Знаешь, — в отчаянии воскликнул он, — наверное, у меня что-то не в порядке со слухом. Я мог бы поклясться, что ты сказала, будто исполняла стриптиз в пригородном клубе.

— Угу. Только пожалуйста, Эдвард, обними меня снова. Это было еще до того, как отец спас меня и взял с собой в Элизиум.

Эд понимал, что самое лучшее сейчас — сменить тему. Сменить во что бы то ни стало. Но ему это не удавалось, как не удается, несмотря на боль, не трогать языком шатающийся зуб.

— То есть ты хочешь сказать, что отец позволял тебе заниматься стриптизом — в загородном клубе или еще где-нибудь?

— Но ведь это было еще до того, как он стал моим отцом!

Эд закрыл глаза, заранее смиряясь со всем, что ему предстоит услышать.

А Нефертити торопливо пояснила:

— Я росла сиротой, ну и с детства помешалась на шоу-бизнесе, решила во что бы то ни стало выступать на сцене. Потом сбежала из приюта и прибавила себе пару лет. Мне тогда было всего пятнадцать. И, знаешь, я все-таки нашла работу-меня взяли в труппу, которая показывала настоящие, живые представления. Я у них значилась как Нефертити-скромница, девушка, которая умеет краснеть с головы до пят. Но дела у нас шли неважно: кто захочет смотреть настоящие живые представления, когда по телевизору можно увидеть все самое лучшее? Ну и, короче говоря…

— Чем короче, тем лучше, — буркнул Эд.

— …отец меня спас, — сказала она виновато. — Именно тогда я впервые услышала, как он говорит во гневе. Потом он привез меня сюда и вроде как удочерил.

Эд не стал выяснять, что значит «вроде как».

— Ты тогда впервые услышала, как он говорит во гневе? — спросил он. И что же он сделал?

— Ну, он взял и спалил тот ночной клуб, — нерешительно проговорила Нефертити. — Вроде как в него молния ударила или что-то такое…

Эд с большим трудом совладал с непокорным разумом, который никак не хотел возвращаться к делам насущным. Он просто обязан использовать подвернувшуюся возможность. Нечего сидеть и болтать, млея от соблазнительных изгибов, которые прижимаются к нему.

— Послушай, — твердо сказал он, высвобождая свою руку, и, повернувшись к девушке вполоборота, смерил ее серьезным, невозмутимым взглядом, — ведь я сюда явился не только для того, чтобы повидаться с тобой.

— Не только? — лицо ее омрачилось.

— Вернее сказать, не совсем, — поспешно исправился он. Видишь ли, Нефертити, я получил очень ответственное правительственное задание. В высшей степени ответственное. Среди прочего я обязан выяснить… гм… как можно больше выяснить о твоем отце и его движении.

— Так это же чудесно! Значит, тебе придется проводить много времени здесь, в Элизиуме.

Эд едва удержался, чтобы не ответить резким отказом и сказал:

— Давай начнем с самого начала. Я никак не могу разобраться в этой новой религии, которую пытается распространять твой отец.

— В чем именно, Эдвард? В ней все так просто. Отец говорит, что все великие религии очень просты — или, по крайней мере, были простыми до того, как их извратили.

— Тогда скажи, например, кто эта Вечная мать, o которой вы все время толкуете?

— Ты сам, Эдвард.

Глава одиннадцатая

Прошло немало времени, прежде чем Эд Уандер cнова открыл глаза.

— У меня все время создается впечатление, — медленно проговорил он, что каждая вторая фраза нашего разговора от меня ускользает. О чем, во имя Магомета-чудотворца, ты говоришь?

— О Вечной Матери. Ты — Вечная Мать. Я — Вечная Мать. И та маленькая птичка, что поет на ветке, — тоже Вечная Мать. Вечная Мать — это все. Вечная Мать — это жизнь. Так объясняет отец.

— Так это что-то вроде Матери-природы? — с явным облегчением спросил Эд.

— Ну да, очень похоже. Вечная Мать объемлет все. Мы, странники на пути к Элизиуму, не так примитивны, чтобы верить в Бога. Я имею в виду — в личного, индивидуального Бога. И если уж нам приходится прибегать к подобным терминам, чтобы распространять свое откровение, то в качестве символа всей жизни мы используем Вечную Мать. Отец говорит, что женщина-самый первый символ, который человек стал использовать, повествуя о духовных поисках. Триединая богиня, Белая богиня была божеством почти всех ранних цивилизаций. Да и в наше время христиане почти что обожествляли Деву Марию. Заметь, даже атеисты говорят о матери-природе, а не об отце-природе. Папа говорит, что религии, принижающие женщин, — например, мусульманство, недостойны и неизменно реакционны.

— Гм, — сказал Эд, — задумчиво потирая подбородок, — похоже, вы тут не такие уж чокнутые, как мне показалось сначала.

Но Нефертити Таббер его не слышала. Лицо ее приняло мечтательное выражение.

— Пожалуй, мы смогли бы получить тот домик, рядом с лабораторией, промурлыкала она.

До Уандера не сразу дошел смысл ее слов.

— Что за лаборатория? — спросил он.

— Ну, та, где доктор Ветцлер работает над своими лекарствами.

— Ветцлер? Уж не хочешь ли ты сказать…

— М-м-м, Феликс Ветцлер.

— Ты имеешь в виду, доктор Феликс Ветцлер? Здесь, в этой глухомани… То есть, я хотел сказать, в вашей маленькой общине?

— Ну, конечно. Его заставляли разрабатывать какие-то таблетки, от которых у женщин вились бы волосы или еще что-то в этом роде. Тогда он возмутился, бросил все и приехал сюда.

— Феликс Ветцлер — и работает здесь! Силы небесные, да ведь он один из самых знаменитых… И над каким же лекарством он работает?

— От смерти. Мы могли бы получить домик по соседству с ним. Его как раз должны закончить через денек-другой. И…

Эд стремительно вскочил. До него, наконец, дошло.

— Послушай, — торопливо заговорил он. — Я ведь уже говорил тебе: у меня важное правительственное задание. Мне необходимо повидать твоего отца.

Девушка погрустнела, но тоже встала.

— А когда ты вернешься, Эд?

— Понятия не имею. Ты же знаешь, как это бывает-правительство есть правительство. Я работаю под непосредственным началом самого Дуайта Хопкинса. Так что долг прежде всего. И все такое прочее, — он стал пятиться к выходу.

Нефертити шла за ним. У дверей она снова подняла к нему лицо, ожидая поцелуя.

— А знаешь, Эд, когда я в тебя влюбилась?

— Нет, — поспешно ответил он. — Понятия не имею, когда это случилось.

— Когда услышала, как они называют тебя «Крошка Эд». Ведь тебе не нравится, когда тебя зовут «Крошка Эд». А они все равно тебя так называют. Им наплевать, что ты этого терпеть не можешь, они даже не догадываются об этом.

Эд взглянул ей в глаза. И вдруг все изменилось.

— А ведь ты никогда так меня не называла, — проговорил он.

— Никогда.

Он наклонился и поцеловал ее. Пожалуй, ей не так уж и нужна практика, как ему показалось вначале.

Он попробовал еще раз — просто чтобы проверить свои ощущения. И убедился, что практика ей, можно сказать, вовсе не нужна.

— Я вернусь, — сказал Эд.

— Ну, конечно.

Иезекииля Джошуа Таббера Эд обнаружил за угловым столиком в баре «У Диксона».

Всю дорогу от Элизиума, через Шейди и Беарсвилль, он пребывал в состоянии полного душевного смятения. Правда, под конец он пришел к выводу, что это состояние находит на него каждый раз, когда он вталкивается с Таббером и его движением. Он принимал самого Таббера за странствующего проповедника из Библейского пояса, а тот оказался обладателем академической степени по экономике, полученной не где-нибудь, а в Гарварде. Его дочь, казавшаяся ему простенькой пухловатой девчушкой в пестром бумажном платье, краснеющей на каждом шагу, при ближайшем рассмотрении оказалась бывшей стриптизеркой, которую старик вроде бы удочерил. А новая религия, которую он счел очередным чудачеством горстки чокнутых, насчитывала в своих рядах таких знаменитостей, как лауреат Нобелевской премии Марта Кент и виднейший биохимик Феликс Ветцлер.

И, тем не менее, он почему-то перестал бояться Иезекииля Джошуа Таббера. Похожий на Линкольна пророк — если его можно так назвать постепенно начинал обретать черты реальности.

«Реальность — вот что самое главное!» — сказал себе Эд. В гипотезе, которая предполагала, что старый чудак насылает на весь мир порчу только потому, что время от времени какой-нибудь аспект современного общества, начнет его раздражать, реальности не было ни на грош.

Уандер отыскал лошадь и фургон Таббера перед крошечным автобаром, на вывеске которого значилось просто «У Диксона». Эд стал шарить по карманам в поисках монеты, чтобы бросить ее в счетчик на стоянке: как раз рядом с фургоном оказалось свободное место. И тут он увидел полицейского, который шел по улице ему навстречу и недоверчиво таращился на каждый счетчик, который попадался ему на пути.

Когда полицейский поравнялся с «фольксфлаером», Эд спросил:

— Что-то случилось, шеф?

Тот так же недоверчиво уставился на Эда.

— Да вот, счетчики на стоянке. Ума не приложу, что за чертовщина с ними стряслась.

Эд уже почти угадал, в чем дело, и все же не удержался и спросил:

— Что именно?

— В них нет прорези, куда опускать монету. А ведь она обязательно должна быть. Вчера, по крайней мере, была. В них всегда были прорези для монет. Это же просто чертовщина какая-то. Можно подумать, будто их кто-то заколдовал, или что-то в этом роде.

— Да уж, — уныло проговорил Эд, вылезая из «фольксфлаера», и направился к заведению Диксона.

Из автобара доносился грохот музыкального автомата. Эд решительно расправил плечи и вошел. Почему-то с тех пор, как радио и телевидение бездействовали, все, как будто сговорившись, включали музыкальные автоматы не иначе, как на полную катушку.

Таббер сидел в углу, перед ним стоял наполовину пустой стакан с пивом. Несмотря на то, что бар был переполнен, за его столом больше никого не было. Заметив подходящего Эда, старик приветливо заулыбался.

— Это вы, возлюбленный мой! Не выпьете ли со мной стаканчик пива?

Эд взял себя в руки и опустился на стул.

— С удовольствием выпью, — храбро сказал он. — Но больше всего меня удивляет, что вы сами пьете. Я-то думал, все реформаторы — завзятые трезвенники. Почему же странники на пути к Элизиуму не стали противниками зеленого змия?

Таббер засмеялся. Слава Богу, кажется, сегодня старикан настроен благодушно. Вот он заговорил, стараясь перекричать рев музыкального автомата: — Я вижу, вы начинаете усваивать кое-какую религиозную терминологию. Только почему мы должны быть противниками такого блага, как спиртное? Ведь оно — один из первых даров Вечной Матери. На протяжении всей известной нам истории и даже в доисторические времена человек знал спиртные напитки и отдавал им должное. — Он поднял стакан с пивом. — До нас дошли рукописные свидетельства о том, что еще за пять тысячелетий до Рождества Христова в Месопотамии умели варить пиво. Кстати, вам не приходило в голову: когда в Библии, в ее наиболее ранних книгах упоминается вино, то речь идет о ячменном вине, которое, разумеется, не что иное, как пиво. Пиво — гораздо более древний напиток, чем вино.

— Нет, этого я не знал, — отозвался Эд, заказывая себе «манхэттен»[43]; он предчувствовал, что сегодня ему понадобится нечто покрепче пива. — Но большинство религий настаивает на том, что употребление спиртного может привести к самым пагубным последствиям. А мусульмане — так те и вовсе его не признают.

Таббер добродушно пожал плечами и тут же бросил неодобрительный взгляд на музыкальный автомат, выдававший рок-н-свинговую версию «Тихой ночи». Ему приходилось почти кричать, чтобы голос его был слышен на фоне этой так называемой музыки.

— Любая вещь может стать пагубной, если ею злоупотреблять. Можно и водой упиться до смерти. Во имя Вечной Матери, что это они играют? Эта пьеса кажется мне смутно знакомой?

— «Тихую ночь», — сказал Эд.

Таббер недоверчиво уставился на него.

— Так это «Штилле нахт?»[44] Вы, должно быть, шутите, возлюбленный мой?

Эд решил, что они уже достаточно обменялись любезностями.

— Послушайте, мистер Таббер… — начал он.

Таббер покосился на него.

— …То есть, я хотел сказать, Иезекииль. Мне поручено встретиться с вами и попытаться достичь взаимопонимания по поводу событий, которые произошли за последние лару недель. Полагаю, можно не объяснять вам, что это время в мире все идет вверх дном. По всей планете бушуют волнения, они затронули половину крупных городов. Люди с ума сходят оттого, что им нечем себя занять. У них не осталось ни радио, ни телевидения, ни кино. Ни даже комиксов или развлекательной литературы для чтения.

— Вы, конечно, ошибаетесь-ведь произведения мировых классиков мое праведное деяние никак не затронуло.

— «Мировых классиков!» Кто, черт возьми, сегодня читает мировых классиков? Людям нужно чтиво, — то, что можно поглощать, не думая. Они не могут сосредоточиться после тяжелого дня.

— Тяжелого? — кротко переспросил Таббер.

— Вы же понимаете, что я имею в виду.

— В том-то и загвоздка, возлюбленный мой, — ласково проговорил бородатый пророк. — Вечная Мать создала человека для того, чтобы он проживал тяжелые дни — если использовать ваше выражение. Иначе говоря, наполненные дни, плодотворные дни. Конечно, день не обязательно должен быть тяжелым из-за большой физической нагрузки. Умственный труд так же важен, как и физический.

— Так же важен? — переспросил Эд. — Куда важнее! Это всякому известно.

— Нет, — кротко возразил Таббер. — Руки столь же важны, что и мозги.

— Неужели? И чего бы человек достиг без мозгов?

— А без рук?

— Руки есть даже у обезьян, только что-то они ничего особенного не достигли.

— А у таких животных, как дельфины и киты, есть мозги, только они тоже ничего особенного не достигли. Следовательно, важно иметь и то, и другое, возлюбленный мой. Одинаково важно.

— Мы уклонились от темы, — заметил Эд. — А суть в том, что мир стоит на грани катастрофы. И все ваши… ну, словом, то, что вы делаете.

Таббер кивнул и заказал еще стакан пива. Он сердито покосился на музыкальный автомат, из которого теперь гремела заунывная народная мелодия, дополняемая противным гнусавым голосом. Ему подумалось, что с каждым десятилетием народные песни звучат все гнусавее. Интересно, сто лет назад жители плато Озарк[45] тоже гнусавили?

— Вот и прекрасно, — заявил Таббер.

— Что именно? — не понял Эд — музыкальный автомат не давал ему сосредоточиться.

— Вы сказали, что мир находится на грани катастрофы, — Глашатай Мира довольно кивнул. — Может быть, после катастрофы все люди изберут путь к Элизиуму.

Эд прикончил свой «манхэттен» и заказал еще.

— Послушайте, — воинственно начал он, — я покопался в вашем прошлом. Вы образованный человек. Вы повидали мир. Короче говоря, вы отнюдь не глупы.

— Спасибо, Эдвард, — сказал Таббер и снова покосился на музыкальный автомат; им приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.

— Ну ладно, предположим, все, что вы говорите о государстве всеобщего процветания, верно. Допустим. Я только что побывал в Элизиуме. Посмотрел, как вы там живете. О'кей, для кого-то это, может быть, просто чудесно. Кому-то это, наверное, должно нравиться. Там тихо и красиво. Дивное местечко для занятий поэзией, ремеслами, возможно, даже для научных экспериментов. Но неужели вы, черт возьми, думаете, будто все захотят так жить? У вас всего одна крошечная община из нескольких десятков домишек. Не может же весь мир присоединиться к ней? Это самое главное. Вот вы все толкуете о пути к Элизиуму. Представьте себе, что все захотят по нему пойти — ну и как вы тогда запихнете четыре или даже пять миллиардов людей в свой малюсенький Элизиум?

Иезекииль Джошуа Таббер терпеливо выслушал монолог Эда. Теперь он сидел и усмехался. Правда, скоро добродушие покинуло его, и он снова грозно покосился на источник шума. А музыкальный автомат не замолкал ни на миг. Постоянно кто-то из посетителей подходил к нему, чтобы бросить очередную монетку.

— Вы не сумели понять Слова, возлюбленный мой. У термина «Элизиум» есть два значения. Разумеется мы не ожидаем, что весь мир присоединится к нашей маленькой общине. Она — всего лишь пример, которому должны последовать другие. Мы просто-напросто показываем, что можно жить полной, осмысленной жизнью, не привязываясь к бесконечным продуктам современного механического общества. Не спорю, может быть, для того, чтобы сделать этот пример более наглядным, мы доходим до крайности. Я пользуюсь конным фургоном, чтобы продемонстрировать: машины мощностью в пятьсот лошадиных сил с чудовищной прожорливостью пожирающие нефтепродукты только для того, чтобы достигнуть скорости две сотни миль в час, — это излишество. Есть много примеров, которые могут продемонстрировать, что мы слишком часто пользуемся сложными машинами только ради самих машин.

— Не понял, — крикнул Эд.

— Возьмем счеты, — продолжал Таббер. — Мы годами насмехались над японцами, китайцами и русскими за то, что они по отсталости своей щелкают костяшками в конторах и банках — вместо того, чтобы перейти на электрические счетные машины. И, тем не менее, доказано, что счеты куда эффективнее и, как правило, быстрее в действии, чем обычные счетные машины — и уж, конечно, меньше ломаются, — старик бросил гневный взгляд в направлении музыкального автомата. — Поистине, это устройство:-сущее наказание.

— Не можем же мы отправить в металлолом все механические устройства, изобретенные за последние две сотни лет, — не выдеражл Эд.

— Я к этому и не призываю, возлюбленный мой. Совершенно верно: так же невозможно закрыть то, что уже открыто наукой, как превратить яичницу в яйцо. Однако мир слишком далеко зашел на лути неразумного использования этих открытий.

Старик ненадолго задумался.

— Позвольте, я приведу вам мною же придуманный пример. Предположим, какой-то неутомимый предприниматель додумался выпускать нечто такое, о чем до сих пор никто даже не мечтал. Возьмем что-нибудь с потолка. Пусть это будет электромиксер для мартини[46].

— Он уже давным-давно существует, — вставил Эд.

Пораженный до глубины души Таббер недоверчиво уставился на Эда.

— Вы, конечно, шутите?

— Нет. Это было еще в начале шестидесятых. Примерно в то же время, когда появились электрические зубные щетки.

— Пусть так, все равно этот пример ничуть не хуже любого другого, вздохнул Таббер. — Итак, наш выдумщик нанимает группу лучших, прекрасно образованных инженеров и дает им задание разработать электрический миксер для мартини. Они работают и добиваются успеха. Потом он обращается к изготовителям и заказывает большую партию этих устройств. Те запускают их в производство, используя множество квалифицированных рабочих и уйму ценных материалов. Наконец миксер для мартини готов. Теперь наш предприниматель должен его продать. Он отправляется на Мэдисон-авеню[47] и вкладывает деньги в рекламу и информацию. Ведь до сих пор никто в Соединенных Процветающих Штатах Америки понятия не имел, что существует такое устройство, но скоро о нем узнают все.

Начинается рекламная кампания, использующая все доступные средства кампания, к которой приложили руку самые хитроумные мозги страны. От них не отстают сотрудники информационных служб. И вот в статье какого-нибудь журналиста среди прочего вздора появляется упоминание о том, что телезвезда Мэри Мэлоун в таком восторге от своего миксера, что начала пить мартини не только перед обедом, но и перед ланчем. Нам дают понять, что бармен ее Королевского Высочества пользуется только этим миксером. Проходит слух, что Тинк Ватсон Четвертый, глава Ай-Би-Эм-Ремингтон, даже подумать не может о том, чтобы выпить мартини, смешанный каким-либо иным способом.

— Я понял, куда вы клоните, — сказал Эд. — Все начинают их покупать. Но что тут плохого? Это только способствует процветанию страны.

— То что это способствует процветанию современной экономики, совершенно верно. Только какой ценой? Лучшие умы страны заняты разработкой этой ерундовины, а потом ее продажей. Вдобавок мы до такой степени разбазарили свои ресурсы, что уже превратились в неимущую страну. Нам приходится импортировать сырье. Наши горы железа, наши моря нефти, наши природные ресурсы, когда-то казавшиеся неисчерпаемыми, выкинуты в отбросы этой одноразовой экономикой. И в довершение ко всему — как, по-вашему, эта штука влияет на разум нашего народа? Как может народ сохранять коллективное достоинство, честность и душевное здоровье, если его так легко соблазнить любой чепухой, символом благополучия, никчемной безделицей — и все лишь потому, что она есть у соседа или у какого-нибудь третьеразрядного киноактеришки?

С отчаяния Эд заказал еще порцию выпивки.

— Согласен, может быть, электрический миксер для мартини — это уже слишком. Но если это именно то, чего хотят люди?

— Скорее — то, что людей принуждают хотеть! Мы должны изменить себя. Мы решили проблему перепроизводства, пора человеку успокоиться и заняться собой, поисками собственного пути, своей судьбы, своего Элизиума. Подавляющее большинство наших ученых работает либо над методами уничтожения, либо над созданием новых товаров, в которых наш народ не испытывает необходимости. Было бы куда лучше, работай они над исцелением людских недугов, над разгадкой тайн Вечной Матери, над исследованием океанских глубин и полетами к звездам.

— Прекрасно, но вы сами видели, что люди нисколько не интересуются вашими идеями. Они хотят, чтобы им вернули их радио, телевидение, их кино. Их не интересует ваш путь к Элизиуму. Вы сами это признали-даже отказались от своих лекций.

— В минуту слабости, — кивнул Таббер. Но я намеревался сегодня же возобновить свои усилия. Мы с Нефертити отправляемся в Онеонту, где моя палатка снова… — он прервался и опять грозно покосился на гремящий музыкальный автомат, который теперь извергал «Она выходит из-за горы» в рок-н-свинговой обработке. — Во имя Вечной Матери, как можно это слушать?

— Сами виноваты, — наставительно заметил Уандер. Вы отняли у людей радио, телевидение и кино. Но люди не привыкли к тишине. Они хотят слушать музыку.

— И это вы называете музыкой? — Бесконечно печальное лицо Глашатая Мира стало меняться на глазах, и уже знакомые Эду предвестники беды наполнили его душу тревогой.

— Посудите сами, — торопливо заговорил он, — это вполне естественная реакция. Людям ничего не остается, как толпиться в ресторанах, барах, танцевальных залах — в любых заведениях, где они могут хоть как-то развлечься. Изготовители музыкальных автоматов работают в три смены. Пластинки скупают оптом, едва их успевают вынуть из-под пресса… — Эд осекся на полуслове: напрасно он затронул эту тему.

Иезекииль Джошуа Таббер, Глашатай Мира, все больше раздувался. Онемев, Эд наблюдал. Ему пришло в голову, что так, скорее всего, выглядел Моисей, когда спустился с горы, чтобы обнародовать свои Десять Заповедей, и обнаружил, что евреи поклоняются Золотому Тельцу.

— АХ, ВОТ ОНО ЧТО! ТОГДА ВОИСТИНУ ПРОКЛИНАЮ Я ЭТУ МЕРЗОСТЬ! ЭТО ГНУСНОЕ ИЗДЕЛИЕ, ЛИШАЮЩЕЕ ЧЕЛОВЕКА ПОКОЯ, НЕ ДАЮЩЕЕ ЕМУ ПОБЫТЬ НАЕДИНЕ СО СВОИМИ МЫСЛЯМИ! ВОИСТИНУ ГОВОРЮ Я ВАМ: ТЕ, КТО ЖАЖДУТ МУЗЫКИ, ЕЕ УСЛЫШАТ!

Громкость звучания ярко размалеванного автомата резко уменьшилась, и шесть белых лошадей, выезжающих из-за горы, внезапно перешли в«…и мы с песней пойдем все вперед…»

Уандер вскочил с места. Он почувствовал внезапное и непреодолимое желание поскорее убраться отсюда.

Пробормотав Иезекиилю Джошуа Табберу невнятные слова прощания, он устремился к выходу.

Покидая бар, он увидел, как пророк-чародей Таббер, все еще не отрываясь, глядит на музыкальный автомат.

Кто-то из сидящих у стойки грозно прорычал:

— Кто, черт побери, заказал эту занудь?

А из музыкального автомата несся бодрый припев: «Слава, слава, аллилуйя. Слава, слава, аллилуйя…»[48]

Уандер направил свой маленький «фольксфлаер» вдоль автострады ведущей к Ультра-Нью-Йорку.

Здорово, ничего не скажешь. Он ведь предупреждал Хопкинса. Похоже, он и вправду действует на Таббера как катализатор. Стоит ему приблизиться к ГлашатаюМира и затеять с ним разговор, как тут же следует очередное заклятье. Правда, нельзя сказать, чтобы старик и сам никогда не впадал в гнев. «Интересно, заклятье, которое он наложил на стояночные счетчики, действует только в Вудстоке или распространяется повсеместно?» — подумал Эд. Очевидно, загадочная Табберова сила не всегда угрожает всему миру. Когда он порвал тому парню струны, то, очевидно, это были не все гитарные струны в мире, а струны одной гитары. А из слов Нефертити, следует, что, когда он спалил пригородный клуб, где она выступала, то молния поразила лишь одно заведение, а не все ночные клубы на свете.

— Возблагодарим Вечную Мать за эти скромные милости, — пробормотал Эд.

Он остановился на стоянке грузовиков выпить чашку кофе и съесть бутерброд. Полдюжины посетителей, столпившись вокруг музыкального автомата, недоуменно таращилсь на него. Из машины лилось: «Тогда узрел я славу явления Его. Господь из вертограда выходил…» — Господи Иисусе, — сказал один из водителей, — что ни нажми, все равно эта штука играет «Внемлите вести! — ангелы поют…» Кто-то из коллег возмущенно посмотрел на него.

— Ты о чем, парень? Разве ж это «Внемлите вести…»? Это «Городок наш Вифлеем»!

— Вы оба спятили, ребята, — вмешался третий. — Эту песню я помню с самого детства. «В сладких снах» — вот как она называется.

Стоявший рядом негр покачал головой.

— Я вижу, ребята, вы ничего не смыслите в негритянских гимнах. Это же «Спустись к нам, Моисей». Куда эту дурацкую машину ни ткни — все выходит «Спустись к нам, Моисей…» Эд решил на время забыть о бутерброде. Сам он был совершенно уверен, что из автомата беспрерывно звучит: «Слава, слава, аллилуйя!» Уандер вышел из закусочной и вернулся к своему «фальксфлаеру». Его занимал вопрос: скоро ли все cдадутся и перестанут совать в музыкальный автомат все новые и новые монеты?

Путь его лежал на Манхэттен, к небоскребу Нью-Вулворт-Билдинг. Что ж, он их предупреждал. Остается сказать одно: хорошо еще, что старик Таббер сам иногда любит пропустить стаканчик пива, а то, глядишь, все спиртное давно бы уже превратилось в старомодную апельсиновую шипучку — стоило только Глашатаю. Мира подумать обо всех, кто убивает время в барах, вместо того, чтобы внимать его словам о необходимости вступить на путь к Элизиуму, как подобает добродетельным странникам.

Предъявив у входа в Нью-Вулворт-Билдинг свой пропуск, Эд беспрепятственно миновал внешнюю охрану и поднялся в штаб-квартиру комиссии Хопкинса, которая занимала верхние пять — нет, уже десять — этажей.

В своем офисе он обнаружил База де Кемпа и Элен Фонтейн — они склонились над портативным проигрывателем, укоризненно глядя на него, будто это устройство сыграло с ними предательскую шутку.

Увидев входящего Эда, Баз вытащил изо рта сигару и сказал:

— Ты никогда не поверишь, но…

— Да знаю я, знаю, — буркнул Эд. — Ну и что же слышите вы?

— Просто фантастика! — воскликнула Элен. — Для меня все звучит, как «Выхожу я в сад одна».

— Нет, ты послушай, — настаивал Баз. — Вслушайся в эти слова: «Последуйте за мной. Я научу вас души страждущих ловить, последуйте за мной…» Ведь это ясно, как Божий день.

Для Эда все по-прежнему звучало, как «Слава, слава, аллилуйя». Он тяжело опустился на стул.

Баз снял с проигрывателя пластинку и поставил новую.

— А теперь послушайте вот эту. Предыдущая была вещь в стиле рок-н-свинг, а на этикетке этой значится, что здесь первая часть сюиты «Пер Гюнт». Он опустил иглу на пластинку. Зазвучали вступительные такты «Утра», первой части «Пера Гюнта».

— Снова действует избирательно — с интересом заметил Эд.

Друзья уставились на него.

— Что действует избирательно? — тоном обвинителя осведомился Баз.

— Заклятье.

Теперь уже оба — и Баз и Элен — смотрели на Эда, как обвинители.

— Мы просто разговаривали в баре, — стал оправдываться Уандер, а у них там был музыкальный автомат, который гремел на полную мощность. Ну, и старику приходилось кричать, чтобы я мог его расслышать.

— Просто замечательно, — сказал Баз. — И почему же ты не увел его оттуда?

— Так, значит, он разгневался на все музыкальные автоматы, — устало проговорила Элен. — Силы небесные, ну почему никто никогда не может его отвлечь, пока он еще не разошелся вконец? Ведь он испортил не только музыкальные автоматы, но и все популярные пластинки; и пленки, подозреваю, тоже…

— Я и сам никогда не был в восторге от музыкальных автоматов, — заявил Эд. — А еще у него, наверное, не оказалось монеты, чтобы бросить ее в счетчик на стоянке. Ну и…

— Ого, кажется, наконец мы получили что-то полезное, — заметил Баз. Только не говори мне, что он заколдовал стояночные счетчики.

— В них больше нет прорезей, — ответил Эд. — Послушайте, ничего важного не произошло, пока меня не было?

— Нет, босс, — отрапортовал Баз. — Когда ваше превосходительство отсутствует, все останавливается. Мы собрали здесь целую уйму профессоров, докторов и всяких прочих ученых — от биологов до астрономов. С ними все еще работают, но пока нам удается убедить всего одного из сотни, что мы не шутим, когда спрашиваем о природе заклятья. Мы усадили за работу несколько дюжин ученых — предполагается, что они будут исследовать этот феномен. Только никто не знает, с чего начать. Нельзя же получить сглаз в лаборатории. Его невозможно ни измерить, ни взвесить, ни испытать. Из всей компании только один верит, что сглаз на самом деле случается.

— Неужели? — удивился Эд.

— Да, парень по фамилии Уэстбрук. Только, боюсь, что он все же чокнутый. — Баз швырнул сигару в мусорную корзину.

— Джим Уэстбрук? Ах да, я совсем забыл, что велел его привезти. Джим Уэстбрук — отнюдь не чокнутый. Он не раз выступал у меня в «Потустороннем часе». Ну и что же он предлагает?

— Для начала перетащить сюда весь факультет парапсихологии Дькжского университета[49]. Потом обратиться в Объединенную Европу, в Ватикан, чтобы они прислали нам команду своих главных экзорцистов.

— Кому, черт побери, нужны экзерсисы — в такоето время?

— Экзорцистов, экзорцистов — специалистов по изгнанию злых духов. В архивах римской католической церкви наверняка содержится больше сведений об изгнании злых духов, чем в любой библиотеке мира. Уэстбрук считает, что снятие сглаза — это что-то довольно близкое. Еще он полагает, что следовало бы умаслить главного кремлевского босса — может, удастся заглянуть в остатки архивов Русской Православной церкви. Еще стоит обратиться к англичанам — на случай, если на нижних полках архивов англиканской церкви тоже кое-что завалялось. Во всех этих церквах существуют учения об изгнании злых духов.

— Пожалуй, мне пора идти с докладом к Хопкинсу, — устало объявил Эд. Я уже достаточно изучил его и Брайтгейла, чтобы не сомневаться: они продержат меня до утра. Таббер изложил мне кое-что из своей программы.

— Отец достал одну из брошюр Таббера. Он утверждает, что путь к Элизиуму — это суперкоммунизм.

Баз хмыкнул.

— Дженсек Фонтейн может с таким же успехом судить о программе Зика Таббера, как евнух о состязании на звание «Мисс Америка».

— Тебе лишь бы шуточки шутить, — упрекнул его Эд. — Все равно я слишком устал, чтобы думать. Как вы посмотрите на то, чтобы пойти в квартиру, которую они мне дали, выпить пару раз по-быстрому, а потом отправиться на покой?

С несколько смущенным видом Баз принялся рыться в кармане в поисках новой сигары.

— Видишь ли, Крошка Эд…

— Слушай, — вдруг заявил Эд, — я по горло сыт этой кличкой. Если кто-нибудь еще вздумает назвать меня Крошкой Эдом, то живо схлопочет по зубам.

Баз растерянно заморгал.

— Приятель, ты стал совсем не похож на Крош… то есть на Эда Уандера. Совсем не похож.

— Боюсь, Эд, что сегодня ничего не выйдет, — пришла к нему на помощь Элен. — Мы с Базом вечером встречаемся.

Эд задумчиво оглядел каждого по очереди.

— Вот как? — Потом потрогал кончик носа. — Ну, ладно.

Элен принялась объяснять, будто оправдываясь:

— Понимаешь, я сама теперь не имею возможности щегольнуть нарядами, так хоть этим разгильдяем займусь, а то он своим видом только профессию позорит.

— Это занятие как раз для тебя, сестренка, ухмыльнулся Баз. — Я ведь такой: могу купить костюм за двести долларов и, не успев выйти от портного, уже выгляжу, словно в нем спал.

— У меня твои шуточки уже вот где, — простонал Эд. — До завтра.

Глава двенадцатая

Он как раз собирался приняться за завтрак и утреннюю газету, когда к нему ворвался полковник Фредрик Уильяме. Эд поднял на него вопросительный взгляд.

— Срочное заседание в кабинете у мистера Хопкинса, Уандер, — выпалил полковник.

— Я еще не позавтракал.

— Время не терпит. Важные события.

Эд свернул газету и сунул в карман куртки. Обжигаясь, хлебнул последний глоток кофе и встал из-за стола.

— Ладно, пошли.

Вслед за полковником он вышел из своей квартиры.

В холле к ним пристроились два его телохранителя, Джонсон и Стивене. «Ох уж эти мне бюрократы, — подумал Эд. — Вчера отправили меня в Логово предполагаемого врага, не дав с собой даже детского пугача. Зато теперь, в штаб-квартире сверхсекретной комиссии, расположившейся на верхних этажах Нью-ВулвортБилдинга, не дадут даже по коридору пройти без охраны».

Хопкинс был не один. Его кабинет был, можно сказать, битком набит. На сей раз Эд знал почти всех.

Здесь были Брайтгейл, генерал Крю, Баз с Элен, полковник Уильяме и все наиболее важные участники «Проекта Таббер». Очевидно, его проект быстро занимал ведущее положение среди прочих направлений поиска.

Когда все расселись, Хопкинс окинул собравшихся недобрым взглядом и остановил его на Эде с Базом.

— Прежде чем мистер Уандер приступит к своему отчету о посещении Элизиума, хочу познакомить вас с некоторыми новыми обстоятельствами. Прошу, мистер Оппенгеймер.

Билл Оппенгеймер — тот самый, который вначале вместе с майором Дэвисом перевел Эда с Базом в категорию «экстра» — поднялся с места; вид у него был, как всегда, встревоженный.

— Буду краток, — сказал он. — Маленькие дети, все идиоты и большинство слабоумных остались незатронуты.

— Незатронуты чем? — буркнул генерал Крю.

Оппенгеймер взглянул на него.

— Ни одним из заклятий. Они до сих пор могут слушать радио и смотреть телевизор, — сказал Оппенгеймер и сел.

— Мистер Ярдборо, — произнес Хопкинс.

Сесил Ярдборо встал.

— Наши выводы носят предварительный характер. Мы еще только в самом начале, однако необходимо ускорить исследования, предпринятые факультетом парапсихологии Дьюкского университета, — он покосился на Эда Уандера, будто ожидая, что тот станет возражать. — Один из наших сотрудников, весьма сведущий, в экстрасенсорных феноменах, предложил научное объяснение способности Таббера.

Даже взлети он внезапно под потолок — это вряд ли произвело бы больший эффект. Ярдборо невозмутимопродолжал: — Наш доктор Джефферс предполагает, что Иезекииль Джошуа Таббер, скорее всего, сам того не ведая, развил в себе телепатические способности, равным которых еще не было в мире. Большинство телепатов может одновременно воздействовать только на одного человека, мало кто — на двух или трех, и вовсе единицы способны внушать свою мысль большому количеству людей — да и то на весьма ограниченном расстоянии, Ярдборо обвел взглядом аудиторию. — Так вот, доктор Джефферс считает, что Таббер — первый из людей, который может телепатически воздействовать на весь род человеческий, независимо от языковой принадлежности.

Брайтгейл расплел длинные ноги и скрестил их поновому.

— И какое же это имеет отношение к заклятьям? — кротко осведомился он.

— Это всего лишь половина гипотезы, выдвинутой Джефферсом, — ответил Ярдборо. — Кроме того, он придерживается мнения, что Таббер способен телепатически гипнотизировать. То есть ему не нужно быть рядом с человеком, которого он гипнотизирует. Он может находиться сколь угодно далеко.

По кабинету пролетел вздох, в котором чувствовалось облегчение.

— Ни к черту не годится, — решительно заявил Уандер.

Все взоры обратились к нему, и в глазах у всех, в том числе и у База с Элен, он прочел укор. Эд поднял руки, будто защищаясь.

— О'кей. Я все понимаю. Так уж устроены люди — всем хочется, чтобы объяснение наконец нашлось. Люди просто бесятся, когда не могут налепить на что-то ярлык. Им позарез нужно найти всему объяснение. И все же этот ваш доктор Джефферс не сумел понять способность Таббера. Ладно, я еще могу допустить, что это в какой-то степени объясняет заколдованное телевидение и даже кино. Может быть, даже заколдованные музыкальные автоматы.

— Заколдованные музыкальные автоматы! — вырвалось у кого-то.

— До нас уже начали доходить сведения на этот счет, — невозмутимо проговорил Хопкинс. — Продолжайте, мистер Уандер.

— Однако этим никак не объяснишь тех чисто материальных событий, которые вызвал Таббер — вроде исчезновения прорезей в стояночных счетчиках или поджога ночного клуба — в него ударила молния — за то, что хозяин в своих представлениях выпускал на сцену стриптизерок-малолеток. Этим не объяснишь даже гитарных струн, которые он порвал на расстоянии.

Сидевший с краю Джим Уэстбрук — Эд его только что заметил — сказал:

— Может быть, парень, владелец гитары, под влиянием Табберова внушения только подумал, будто струны порвались?

— Но по тому, как инженер-консультант это произнес, чувствовалось: он и сам не верит в собственное предположение.

— Просто-напросто мы столкнулись с неведомым, — сказал Эд. — Возможно, так устроено в природе: когда появляется необходимость в определенном человеке, он рождается. Наверное, природа решила, что как раз сейчас требуется человек, наделенный табберовскими способностями. И Ньютон появился на свет, когда в нем родилась потребность. Можем мы объяснить его феномен? В эпоху Возрождения в таких городах, как Флоренция, было просто какое-то засилье супергениев. Может, кто-нибудь объяснит фантастический талант Леонардо или Микеланджело? Черта с два. Их призвало время. Кто-то должен был вытащить человечество из тьмы средневековья.

Дуайт Хопкинс вздохнул и потер худой рукой подбородок.

— Хорошо, — сказал он. — Вы, мистер Ярдборо, всетаки позаботьтесь, чтобы доктор Джефферс продолжал свои исследования. Категория «экстра». Нельзя сбрасывать со счета ни одной возможности. Угроза национальной катастрофы возрастает в геометрической прогрессии. А теперь, — продолжал он, — мы вынуждены перейти к следующему, весьма неприятному событию. Прошу вас, генерал Крю.

Генерал тяжело поднялся. Он еще не произнес ни слова, а лицо его уже густо побагровело. Взяв со стола Хопкинса газету, он помахал ею в воздухе.

— Кто тот предатель, который выболтал всю историю «АПэ-Рейтерс»?

Эд выхватил из кармана газету и торопливо развернул. На первой странице ему сразу бросился в глаза крупный заголовок: РЕЛИГИОЗНЫЙ ЛИДЕР ВИНОВНИК ВЫХОДА ИЗ СТРОЯ РАДИО И ТЕЛЕВИДЕНИЯ!

Дальше можно было не читать — Уандер и без того знал, о чем пойдет речь.

— Ты ведь, кажется, утверждал, будто тебе никто не поверит! набросился он на репортера.

Баз ухмыльнулся, извлек изо рта сигару и наставил ее на Эда.

— Я нашел гениальный ход. Ведь я с самого начала вынашивал идею этой статьи, оставалось только протолкнуть ее в печать. Вчера ты оставил меня своим заместителем. Я послал пару ребят в Кингсбург — велел им вытащить Старого Язвенника из его кабинета и доставить прямиком сюда. Ну и показал ему все. Поводил по офисам, познакомил с сотрудниками, занятыми в «Проекте Таббер». Тут до него наконец дошло. Поверил он сам в это или нет, только история века случилась прямо у него в городишке. Статья у меня была уже готова, вот он и забрал ее с собой.

— А «АПэ-Рейтерс» перепечатало ее из «ТаймсТрибьюн», остолоп ты этакий! — заорал Эд. — Ты хоть понимаешь, что наделал?

— Я отлично понимаю, что он наделал, — вмешался Хопкинс, которому на этот раз отказала обычная невозмутимость. — Выставил администрацию на всеобщее посмешище. Мне казалось, что было совершенно ясно оговорено: этот этап нашего проекта полностью засекречен вплоть до получения более определенных данных.

Эд Уандер встал. Лицо его подергивалось от волнения.

— Он сделал кое-что еще: подписал Табберу и его дочери смертный приговор!

Баз принялся сердито оправдываться.

— Что за вздор, приятель! Я ни словом не упомянул, где они находятся. Они в этой своей деревушке, в Элизиуме, в полной безопасности. Не спорю, многие имеют на них зуб. Пусть это послужит старине Зику хорошим уроком. Пусть узнает, каким мерзавцем его считают практически во всем мире.

— Да не в Элизиуме он, — рявкнул Эд. — Он в Онеонте, в своей малюсенькой палатке, снова распространяет откровение. Вперед, Баз! Это ты все варил. Надо выручать старика, пока его не линчевали.

Баз бросил сигару прямо на пол.

— Вот незадача-то, — пробормотал он, направляясь к выходу.

Генерал тоже встал.

— Подождите минуту! Возможно, это только к лучшему.

Эд смерил его презрительным взглядом.

— Это не лучше вашей прежней блестящей идеи — отправить снайпера, чтобы пристрелил его издали. Подумайте только о двух возможных последствиях, старина. Во-первых, что если Таббер станет осыпать проклятьями толпу, которая явится его линчевать? У вас есть хоть малейшее представление, какими они могут быть? А вот и второе: предположим, толпа его схватит и прикончит. Вы уверены, что заклятья исчезнут с его смертью? Как знатьБаз уже миновал дверь и вышел в коридор. Эд рванулся за ним.

— Минутку! — крикнул Дуайт Хопкинс. — Его хваленое самообладание развеялось, как дым. — Можно позвонить в Онеонту, в полицейский участок.

— Ничего не выйдет, — бросил через плечо Эд. — Меня Таббер и Нефертити знают, а полицейские громилы могут только ухудшить дело.

Сидевшие в приемной Джонсон и Стивен вскочили на ноги.

— Звоните в гараж, — гаркнул на них Эд. — Пусть к нашему приходу подготовят самую быструю полицейскую машину. Да пошевеливайтесь, придурки косолапые!

Он бросился по коридору к лифтам.

За это время Баз уже успел вызвать кабину. Они вскочили в нее, нажали на нужную кнопку — и от резкого ускорения ноги под ними едва не подкосились.

Машина ждала у входа. Эд сунул под нос охранникам свой пропуск, и они оба плюхнулись на переднее сиденье.

— Как мы собираемся управлять этой штукой? — озабоченно спросил Баз. У меня никогда не было автоматической модели.

Эду время от времени приходилось пользоваться «Дженерал-Форд-Циклоном» Элен Фонтейн.

— А вот так, — бросил он и набрал код, чтобы переправиться через мост Джорджа Вашингтона. Потом схватил карту дорог и отыскал координаты Онеонты.

Этот городишко, находившийся в северной части штата Нью-Йорк, был немногим дальше, чем Кингобург, только несколько западнее. Кратчайший путь лежал через Бингэмтон.

Всю дорогу они пребывали в мучительной неизвестности. До места они доберутся не раньше полудня. Кто знает, где Таббер поставил свою палатку? Кто знает, когда он начнет свою лекцию? Если здесь все будет так же, как в Саугерти, то в день состоится не одна встреча, а несколько. Тогда он, скорее всего, примется за дело с самого утра.

Эд не надеялся, что старику удастся закончить даже первую лекцию. Как только публика узнает, кто он такой, тут-то все и начнется. Он выругался про себя.

Может быть, они уже узнали? Может, в онеонтской «Стар» уже появилось объявление? А «Стар» наверняка выписывает «АП-Рейтерс». Стоит какому-нибудь смышленому репортеру связать две статьи и сообщить, что пророк, о котором столько спорят, уже в городе, тут-то ему и конец.

Они зря беспокоились, что придется долго искать палатку Таббера. Рев толпы слышался уже издалека.

Эд перешел на ручное управление и, не снимая скорости, ворвался на нижний уровень городского движения.

— Полегче, приятель, — проворчал Баз.

— Сирена! — зло бросил Эд. — Где-то должна быть специальная кнопка или что-нибудь в этом роде. Найди скорее! В этой машине обязательно должна быть сирена.

Баз повозился с пультом, и над городом волна за волной понесся жуткий вой. С этим воем они пронеслись через весь городок, затерянный в отрогах Кэтскиллских гор, распугивая направо и налево немногочисленный транспорт. Эд подозревал, что большинство местных жителей принимает участие в расправе.

Наконец они увидели место, где разыгралось действие. Там что-то горело. Приблизившись, они поняли, что это, скорее всего, палатка. Здесь почти в точности повторялась сцена расправы с киномехаником, свидетелем и участником которой Эд оказался в Кингсбурге.

Все было почти так же, только масштаб раз в десять больше. И уже давно перешло ту грань, когда полиция могла бы что-то сделать.

Многотысячная толпа орала, ревела, визжала и бесновалась. Но здесь, на периферии, люди, в основном, топтались на месте, сдерживаемые самой огромностью толпы, не в состоянии увидеть, что же происходит в центре, не в силах принять участие в развитии событий.

Зато Эд с Базом с высоты полета отлично все видели. В середине, сжатые толпой со всех сторон, освещаемые заревом горящей палатки, стояли Иезекииль Джошуа Таббер с дочерью. Остальных последователей отвергнутого пророка не было видно. Несмотря на всю напряженность момента, в голове у Эда промелькнула мимолетная мысль: так и Иисуса, когда он попал в руки римлян, покинули все, даже Петр. Где были все его ученики, пусть и немногочисленные? И где странники на пути к Элизиуму?

Он нажал на рычаг спуска, и, снизившись до десяти футов, направил машину к самому центру орущей толпы, потрясающей кулаками и дубинками. Над ней вздымался запах ненависти. Тот страшный запах ненависти и смерти, который можно учуять, пожалуй, только в беснующейся толпе да на поле боя. Вопли слились в единый рев клокочущей ярости.

— Ничего не выйдет, — крикнул Баз. — Давай сматываться отсюда. Слишком поздно. Или они до нас тоже доберутся!

От страха глаза у репортера вылезали из орбит.

Эд резко направил машину еще ближе к центру свалки.

— За руль! — приказал он Базу. — Машина на ручном управлении. Держи ее прямо над ними!

А сам, перегнувшись через спинку сиденья, стал шарить сзади — он еще раньше углядел там кое-что полезное. Когда Баз вцепился в руль, удерживая машину на месте, Эд сорвал с крючка автомат.

— Ну, ты даешь! — воскликнул репортер, продолжая таращить на него глаза.

Прикладом Эд выбил стекло заднего правого окна.

Сирена продолжала надрываться. Главари толпы — их было около дюжины, и они тащили бородатого пророка, который повиновался с отсутствующим видом, и Нефертити, которая билась и кричала, стараясь пробраться к отцу, — подняли глаза. Видимо, их ушей впервые дcстиг вой сирены.

Эд высунул автомат в окно и прицелился поверх голов. Ему еще никогда не приходилось держать в руках такого оружия. Он нажал на спуск, и ворвавшийся в кабину грохот оглушил его, а отдача ударила в плечо.

Кое-какого эффекта удалось достичь — по крайней мере, временно. Люди внизу бросились врассыпную.

Уандер разрядил в воздух всю обойму.

— Спускайся! — рявкнул он Базу.

— Ты спятил! Не можем же мы…

Эд перегнулся через сиденье и рванул рычаг спуска. Не успела машина коснуться земли, как он распахнул дверь. Размахивая автоматом, как дубинкой, он стал проталкиваться к еле держащемуся на ногах старику.

Благодаря своей дерзости, его вылазка увенчалась успехом. Все еще держа за дуло не успевший остыть автомат, он затолкал непризнанного реформатора на заднее сиденье. Потом, грозно размахивая перед остолбеневшей на миг толпой автоматом, словно тот был еще заряжен, Уандер заорал:

— Нефертити!

Однако девушки нигде не было видно.

— Давай сматываться! — скулил Баз.

— Заткнись! — рявкнул на него Эд.

Наконец девушка появилась — она рыдала и пошатывалась: лохмотья, оставшиеся после столкновения с обезумевшей толпой, едва прикрывали тело. Без лишних нежностей Эд втолкнул ее внутрь и сам вскочил в уже поднимавшуюся машину. Чья-то рука ухватила его за лодыжку. Он рванулся, лягнул — хватка ослабла, и вот они уже высоко.

— Сейчас они бросятся в погоню! — крикнул Баз. — За нами увяжутся сотни машин!

Внезапно все силы покинули Эда. Он с трудом справился с приступом тошноты. Его трясло, как в лихорадке.

— Не увяжутся, — срывающимся голосом ответил он. — Автомата испугаются. Толпа — она и есть толпа.

Одно дело прикончить старика с девчонкой, и совсем другое — стоять под дулом автомата.

Нефертити, все еще истерически всхлипывая, хлопотала над отцом. Она пыталась удерживать его прямо на сиденье и в то же время привести в порядок свою изодранную одежду.

Тут Таббер заговорил — впервые с момента своего спасения.

— А ведь они меня ненавидят, — ошеломленно сказал он. — Они хотели меня убить!

Баз уже оправился от страха, овладевшего им в гуще событий.

— А вы чего ожидали? — проворчал он. — Ордена на грудь?

Провести оборванных и оглушенных Табберов в Нью-Вулворт-Билдинг оказалось не так-то просто. Но Эд уже пришел в себя. Он смерил охранников у входа начальственным взглядом и взялся за трубку телефона.

— Генерала Крю, — приказал он, — Говорит Уандер. Экстренная срочность.

Крю ответил через несколько секунд.

— Я привез Таббера, — выпалил Эд. — Мы сейчас же поднимаемся наверх. Позаботьтесь, чтобы Дуайт Хопкинс ждал нас в своем кабинете, а вместе с ним мои ведущие сотрудники. Мне нужны все, кто допущен к «Проекту Таббер», — он покосился на церберов. — Да, и скажите этим придуркам, чтобы нас пропустили, — он сунул трубку вооруженному охраннику и повел всех к лифтам.

Баз поддерживал престарелого пророка с одной стороны, Нефертити — с другой. Они поднялись прямо на верхний этаж.

— Неплохо бы сначала отвести их к тебе, — предложил Баз. — Мисс Таббер тоже не в лучшей форме, а старик — так просто на грани шока.

— Нам это только на руку, — сквозь зубы пробормотал Эд. — Пошли.

Хопкинс уже восседал за своим столом, остальные торопливо входили поодиночке и парами.

Эд усадил несчастного старика на кожаный диван, Нефертити — рядом с ним. Остальные собравшиеся — кто сидя, кто стоя — молча разглядывали виновника кризиса, который потрясал правительства всех процветающих стран мира. Сейчас вид у него был такой, что он едва ли мог потрясти даже собрание школьного комитета в каком-нибудь заштатном городишке.

— Так вот, — сказал Эд, — позвольте мне представить вам Иезекииля Джошуа Таббера, Глашатая Мира. Теперь дело за вами, господа — постарайтесь убедить его, что заклятья необходимо снять, — он быстро сел.

Воцарилась долгая тишина. Наконец Дуайт Хопкинс заговорил. В его твердом, хорошо поставленном голосе ощущалась некоторая напряженность.

— Сэр, как представитель президента Эверетта Макферсона и правительства Соединенных Процветающих Штатов Америки я обращаюсь к вам с настоятельной просьбой: верните то, что вы сделали, — если действительно все дело в вас — на круги своя. Только так можно спасти страну от пучины хаоса, в которую она готова ввергнуться.

— Хаос… — убито пробормотал Таббер.

— Три четверти населения проводит большую часть времени, бесцельно слоняясь по улицам, — вставил Брайтгейл. — Не достает только искры, и эти искры уже начинают разгораться.

Нефертити с негодованием обвела взглядом собравшихся.

— Мой отец болен. Нас чуть не растерзали. Сейчас не время изводить его просьбами.

Дуайт Хопкинс вопросительно взглянул на Эда, и тот чуть заметно покачал головой. Сейчас, когда Иезекииль Джошуа Таббер загнан в угол, нужно попытаться с ним договориться — иначе он скоро придет в себя, и тогда… Кто знает, что он может выкинуть тогда. Наверное, это жестоко, но такая жестокость продиктована самой жизнью. Эд обратился к собравшимся:

— Вчера Иезекииль Джошуа Таббер частично объяснил мне свое кредо. Его религиозная группа считает, что наша страна задыхается от собственного изобилия и в то же самое время стремительно приближается к гибели из-за того, что ресурсы — и природные, и людские — используются хищнически и бездумно. Он полагает, что нам необходимо задуматься о более простом, более разумном обществе.

Все еще не вышедший из ступора реформист взглянул на Эда и слабо покачал головой.

— Я бы сформулировал это не совсем так… возлюбленный мой.

Джим Уэстбрук, который, засунув руки в карманы, восседал в тяжелом кресле, сухо произнес:

— Вся беда в том, что вы начали не с того конца. Вы пытались найти отклик в сердцах людей. Изменить их взгляд на мир. Только дело в том, дружище, что люди в массе своей — мразь. И всегда ею были. В мировой истории не сыскать такого периода, когда бы человек из толпы при каждом удобном случае не превращался во мразь. Дайте ему волю и свободу от ответственности — и он немедленно погрязнет в жестокости, разгуле, вандализме. Вспомните римлян и их забавы. Вспомните немцев, когда нацисты поощряли их на искоренение низших, неарийских рас. Взгляните на солдатзавоевателей любой армии, любой национальности…

Таббер по-медвежьи замотал косматой головой, лицо его осветил слабый отблеск прежнего огня.

— Вы ошибаетесь, возлюбленный мой, — с сокрушенным видом возразил он. — Характер человека определяет окружение, а не наследственность. И пороки человеческие-следствие дурного воспитания. Пороки молодежи не даны ей от природы, которая, как мать, одинаково добра и снисходительна ко всем своим чадам. Они проистекают от недостатка образования.

Теперь пришла очередь Уэстбрука мотать головой.

— Звучит неплохо, да только на практике ничего подобного не получается. Нельзя налить в сосуд больше, чем он вмещает. Средний коэффициент умственного развития-сто. Половина населения не дотягивает и до этого уровня, и вы, хоть убей, не заставите этих людей учиться, да и толку от этого не будет.

Измученный пророк не уступал.

— Ваша точка зрения — обычное заблуждение. Вы правы, средний коэффициент умственного развития — сто, только на самом деле очень мало у кого из нас он отличается больше чем на десять — в ту или в другую сторону. И слабоумные среди нас встречаются так же редко, как гении с коэффициентом сто сорок и выше. Гении, а их у нас меньше одного процента, — это бесценный дар нации, их необходимо тщательно выискивать, а потом холить и пестовать, предоставляя им все возможности для развития дарований. Те же, у кого коэффициент ниже девяноста, — наша общая беда, и мы должны приложить все силы, все милосердие, чтобы дать им возможность вести как можно более полноценную жизнь.

— Я-то полагал, что ваша основная критика направлена в адрес нашего общества изобилия и государства всеобщего процветания. А вы, оказывается, исповедуете обычную философию филантропов-идеалистов. Все люди равны, поэтому более удачливые должны делиться с теми, кому не повезло.

Таббер расправил плечи.

— Не понимаю, почему мы с таким презрением относимся к так называемым филантропам? Неужели этотак предосудительно-стараться творить добро? Иногда мне кажется, что человек — злейший враг самому себе. Мы все заявляем, что мечтаем о мире, и в то же самое время осуждаем тех, кто отказывается от воинской службы по политическим или религиозным убеждениям. Заявляем, что мечтаем о лучшей жизни — и осуждаем тех, кто предлагает реформы, обвиняя их в филантропии. Но это выходит за пределы вопроса, который вы задали. Я противник государства всеобщего процветания и современного общества не потому, что мы решили проблемы промышленного производства, а потому, что машины вышли из-под нашей власти и в безумии своем грозят нам бедой. И я не хочу лишить производителя плодов его труда. Право на продукт труда должно принадлежать ему, но право на средства труда — всем. И не только потому, что сырье даровано нам Вечной Матерью, природой, а еще и потому, что промышленное оборудование и методы производства, являющиеся истинным источником человеческого процветания, — наше общее наследие. И еще потому, что сотрудничество делает вклад каждого куда более весомым, чем если бы он работал в одиночку. Однако вопрос о вознаграждении более способных и ущемлении тех, кого Вечная Мать сочла необходимым наделить более низким коэффициентом умственного развития, уже давно неуместен. В условиях экономики недопроизводства, очевидно, справедливо, когда те, кто сделал больший вклад в копилку общества, пожинают большие плоды. Но ответьте, почему в нашем обществе изобилия мы должны лишать кого-то права на благосостояние?

Ведь мы никогда не лишали даже самых закоренелых преступников ни воды, ни воздуха, ибо и то, и другое всегда было у нас в изобилии. И в нашем процветающем обществе даже самые ничтожные из граждан могут иметь приличное жилье, лучшую пищу, одежду и другие предметы необходимости и даже роскоши. Я был бы просто глупцом, если бы выступал против этого.

— Это что — проповедь? — громыхнул генерал Крю. — Давайте ближе к делу. Признает ли этот человек, что он так или иначе создал помехи, которые нарушили работу всех наших средств развлечения? Если так, то должны существовать законы, которые…

— Заткнитесь, — не повышая голоса, приказал ему Эд Уандер.

Генерал, не веря собственным ушам, уставился на него, но, тем не менее, повиновался.

— Мы снова уклонились от сути вопроса, — заметил Джим Уэстбрук. Присутствующий здесь Иезекииль Джошуа Таббер полагает, будто может изменить современное хаотическое, на его взгляд, общество, изменив вечную мразь, которая составляет исходный материал этого общества. Не тут-то было. Думаю, что юн понял, как обстоит дело в действительности, когда толпа набросилась на него, едва стало известно, что это он отнял у людей их идиотские развлечения.

Таббер, уже достаточно оправившись, негодующе взглянул на инженера.

— Ваш обыватель, как мы называли его раньше, не сам превратился во мразь. Его к этому вынудили. Я же лишь попытался убрать часть тех приспособлений, которые использовались для того, чтобы окончательно лишить его разума. Почти каждый из этой мрази, как вы изволите выражаться, мог бы и все еще может стать — я это вам заявляю — достойным странником на пути к Элизиуму. Представьте себе, что младенца из высокообразованной, состоятельной семьи в родильном доме по недосмотру медсестры подменили на дитя трущоб. Неужели вы хоть на секунду допускаете, что это трущобное дитя в новом окружении будет хоть в чем-то отставать от своих товарищей? Или что отпрыск добропорядочного семейства, который теперь по ошибке растет в беднейшей части города, будет в чем-то отличаться от своих товарищей?

Нефертити негодующе обвела взглядом собравшихся.

— Отец… — начала она, потом обратила взор к Хопкинсу и наконец к Эду. — Он очень устал. Ему нужен врач. Эти люди… Они пинали его ногами, били.

— Все та же мразь, — холодно заметил Джим Уэстбрук.

— Еще минуточку, душа моя, — вмешался Эд, поворачиваясь к Табберу. Ладно, предположим, мы согласимся со всем тем, что вы до сих пор сказали. В условиях государства всеобщего процветания стране грозит скорое разорение, и мы должны изменить ситуацию так, как вы считаете нужным. Только я хотел бы напомнить вам о том, что вы сказали мне во время нашего первого разговора. Думаю, я смогу привести ваше высказывание почти дословно. Я тогда назвал вас сэром, а вы сказали: «Слово „сэр“, иначе „сир“, пришло к нам из эпохи феодализма. Оно выражает отношения знати и крепостного. Мои же усилия направлены против подобных взаимоотношений, против господства одного человека над другим. Ибо я чувствую: тот, кто хочет мною властвовать, — узурпатор и тиран, и я объявляю его своим врагом». Так?

— Не понял, куда вы клоните, возлюбленный мой.

Эд наставил на него палец.

— Вы возражаете против того, чтобы кто-то управлял вами, вашими мыслями, вашими поступками. А сами, благодаря своей силе — какова бы ни была ее природа — поступаете со всеми нами точно таким же образом. Заметьте, со всеми нами. Вы, считающий себя благодетелем человечества — вернемся еще раз к этому термину — по сути величайший тиран всех времен и народов. Чингиз-хан был недотепой, Цезарь — выскочкой, Сталин и Гитлер — дилетантами — и все это по сравнению….

— Хватит! — крикнул Таббер.

— Неужели? — осведомился Эд, придав голосу презрительное выражение. Уж не собираетесь ли вы лишить нас дара речи, чтобы мы даже не смогли оспорить ваших планов?

Таббер смотрел на него, как никогда похожий на печального Линкольна, и на лице его проступало затравленное выражение.

— Я… я никак не предполагал. Я… думал…

— Сэр… то-есть, Иезекииль, — вкрадчиво начал Дуайт Хопкинс, предлагаю вам компромисс. Вы, несмотря на все ваши усилия, не сумели донести своего откровения — каковы бы ни были его достоинства или недостатки — до людей, которых любите и которые, тем не менее, вас отвергли. Вот вам суть моего компромисса. Ежедневно в течение часа вы будете выходить в эфир. По всем радио- и телепрограммам, по всему миру. В этот час не будет больше никаких передач, которые могли бы составить вам конкуренцию. Этот час будет отдан целиком вам — на срок, который вы сами определите.

Нефертити и ее отец недоверчиво смотрели на него.

Наконец пророк дрогнул.

— И… что взамен? — спросил он.

— Взамен вы должны снять все свои заклятья.

Потрясенный Таббер колебался.

— Даже если я каждый день буду выходить в эфир, они, скорее всего, не станут меня слушать.

Баз де Кемп фыркнул, не расставаясь со своей сигарой.

— Зик, старина, разве это для вас проблема? Еще одно заклятье — и полный порядок. Только вы должны обещать, что оно будет последним. Заклятье, обязывающее всех слушать. Не обязательно верить в то, что вы скажете, а просто слушать.

— Я… я даже не знаю, возможно ли снять…

— Всегда можно попробовать, — ласково предложил Дуайт Хопкинс.

Генерал Крю проговорил с глубокомысленным видом:

— Тут есть о чем подумать. У меня три дочери, и с тех пор, как было наслано проклятье на косметику и тщеславие, жизнь стала куда более сносной. По утрам даже удается иногда попасть в ванную. Нельзя ли его оставить?

— И еще то, по поводу музыкальных автоматов, — пробормотал Брайтгейл. — Я их терпеть не могу.

— Что до меня, — заявил Баз, перекатывая во рту сигару, — так меня больше всего бесят комиксы. Я бы охотно…

Джим Уэстбрук неожиданно рассмеялся.

— А на мой взгляд, дружище, вполне можно сохранить заклятье на радио и телевидение.

Дуайт Хопкинс обвел всех грозным взглядом.

— Давайте кончать с этим вздором, господа.

Старый пророк сделал глубокий вдох.

— Воистину говорю я вам…