Зерно богоподобной силы

Глава первая

Радиооператор Джерри лениво потягивался в своей кабине. Эд Уандер взглянул на студийные часы — они отставали.

— Вернемся немного назад, — предложил он гостю программы. — Вы тут использовали пару терминов, которые, я уверен, большинству из нас не совсем понятны. — Он заглянул в блокнот, где по ходу передачи делал пометки. Палин… палин… как там дальше?

— Палингенез, — с едва заметным оттенком снисходительности произнес Рейнгольд Миллер.

— Вот-вот. И еще метемпсихоз. Я не ошибся?

— Все равно. Метемпсихоз, переход души из одного тела в другое. Это слово происходит от латинского, которое, в свою очередь, позаимствовано у греков. Боюсь показаться нескромным, но все же смею предложить, что я крупнейший в мире специалист по палингенезу и метемпсихозу.

— Что такое метемпсихоз, вы нам уже объяснили, — вставил Эд Уандер, — а как насчет палингенеза?

— Он означает перерождение, трансмиграцию, учение о переселении душ.

— Да, но чем это отличается от метемпсихоза?[1]

— Боюсь, недостаток времени не позволит мне углубиться в существо вопроса, что совершенно необходимо для достижения полного понимания.

— Очень жаль. Что ж, есть еще один момент, который я хотел бы у вас выяснить. Вот вы сказали, чта перерождались трижды. Сначала вы родились Александром Македонским, который завоевал персидское царство. Вы рассказали нам, как умерли от лихорадки после знатной пирушки в Вавилоне, а потом ваша… ну, да, душа переселилась в тело новорожденного Ганнибала Карфагенского, который впоследствии едва не завоевал Римскую империю. После того, как Ганнибал покончил с собой, приняв яд, вы снова очнулись — на этот раз в теле маршала Нея, ближайшего сподвижника Наполеона.

— Совершенно верно.

— Вот что мне хотелось бы узнать: где ваша… душа обреталась в промежутках между рождениями? Если меня не подводят познания в древней истории, то Александр жил этак лет за четыреста до Рождества Христова. Ганнибал вел слонов через Альпы лет сто пятьдесят спустя. Друзья, прошу не судить меня слишком строго за столь приблизительные дты: я был чемпионом по прогулам, когда дело доходило до древней истории. Так, теперь маршал Ней если он сражался бок о бок с Наполеоном, то должен был родиться в восемнадцатом веке. Что-то слишком длинный получается скачок от вашего первого перерождения до второго.

— Смерть не ведает времени, — холодно ответил Рейнгольд Миллер.

— А как было на этот раз?

— Человек не ощущает интервала между жизнями. Когда меня в прошлом воплощении Мишеля Нея подвергли смертной казни, я почувствовал внезапную вспышку света и боли — и сразу же очнулся плачущим младенцем, только что появившимся на свет.

Эд Уандер задумчиво потрогал кончик носа, но, спохватившись, сразу же убрал руку. Нужно избавляться от этой привычки, если он собирается получить программу на телевидении: зрители могут счесть ее непозволительным чудачеством.

— Еще один вопрос, мистер Миллер, — сказал он. — Не кажется ли вам странным такое совпадение: во всех трех из ваших прошлых… гм, перерождений вы были величайшими военачальниками, каких только видел свет?

— Вероятно, таково предназначение моей души.

— А чем вы теперь занимаетесь, мистер Миллер?

— Я бухгалтер.

Эд Уандер заглянул в свои записи.

— Ах, да, вы уже говорили: младший бухгалтер в универмаге города Брисби, штат Пенсильвания. Мне казалось, что в нашем Государстве Всеобщего Процветания практически все бухгалтерские операции автоматизированы. Должно быть, Брисби слегка отстал от жизни. Скажите, а вас не удивляет, что в вашем последнем воплощении вы не стали Дугласом Макартуром, Эйзенхауэром, или, скажем, виконтом Монтгомери [2]? Чтобы, так сказать, поддержать традицию.

— Это вопрос не ко мне. Пути вечного духа неисповедимы.

— Послушайте, я вот что имел в виду. У нас в программе уже бывали перерожденцы — раза два или три. И вот что всегда удивляло меня в людях, которые… гм, утверждают, будто уже жили раньше: человек никогда не скажет, что трудился в поте лица на бахче во времена Тамерлана — нет, он непременно был самим Тамерланом. Не чистил трубы в Москве в 1775 году, а был не больше, не меньше, как самой Екатериной Великой. Как это получается, что вы, перерожденцы, в прошлой жизни всегда оказывались большими шишками?

Миллер, как и прежде, отреагировал на этот вопрос с неколебимым достоинством и подкупающей искренностью, и Эд решил, что все чокнутые, которые их сейчас слушают, заглотили наживку, как миленькие.

— Я мог бы напомнить вам случай Брайди Мерфи.

— Сдаюсь, — жизнерадостно откликнулся Эд. — Тут вы меня поймали. Друзья, вы наверное помните, как в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году вся страна была заинтригована этой дамой из Колорадо. Впадая в гипнотический транс, она вспоминала прошлое рож. дение, в котором была простой ирландской девчушкой, жившей в восемнадцатом веке.

Телефон зазвонил, и он снял трубку.

— Крошка Эд, — услышал он голос Долли. — Тут профессор Ди, он хочет задать нашему гостю несколько вопросов.

Эд Уандер положил трубку и подал знак Джерри.

— Друзья мои, — сказал он, — мне только что позвонил профессор Варли Ди. Наши постоянные слушатели наверняка помнят профессора — он преподает антропологию в Университете и уже полдюжины раз участвовал в нашей передаче. Профессор — один из величайших скептиков всех времен. Его, друзья мои, на мякине не проведешь. Профессор хотел бы задать нашему уважаемому гостю несколько вопросов, и, если мистер Рейнгольд Миллер не возражает, я переключу наш старый телефонный аппарат так, чтобы все вы могли услышать обоих собеседников. Идет, мистер Миллер?

— С готовностью отвечу на любой вопрос.

— Вот и отлично. Слушаем вас, профессор.

Из динамика послышался скрипучий голос Варли Ди.

— Вы утверждаете, что некогда были Александром Великим. В таком случае вы должны отчетливо помнить битву при Иссе, одну из самых славных побед Александра.

— Помню, как будто это было только вчера.

— Я так и полагал, — саркастически заметил Ди. — Тогда скажите, где во время этой битвы находился Птолемей?

— Кто?

— Птолемей, Птолемей. Предок Клеопатры, который позже основал македонскую династию в Египте.[3]

— Вот оно что, — Рейнгольд Миллер откашлялся. — Вы неправильно произносите его имя. Он…

— Я восемь лет изучал древнегреческий, — съязвил профессор Ди.

— …сражался на левом фланге.

— Ничего подобного! — заявил Ди. — Он был одним из сподвижников Александра и сражался бок о бок с ним, Черным Клитом[4] и остальными…

— Вздор! — отрезал Миллер. — Вы это вычитали в какой-нибудь дурацкой исторической книжонке. Я знаю, где он сражался. Да и кто может знать лучше меня? Ведь я был там.

В операторской Джерри пальцем чертил в воздухе круги, что означало: закругляйся. Эд попытался вставить слово, но Ди не унимался: — Хорошо, я признаю, что меня там не было. Хотя некоторые из историков, о которых вы столь презрительно отзываетесь, включая и Птолемея, описавшего эту битву в своих воспоминаниях, там были. Но у меня еще один вопрос, и он тоже имеет отношение к Птолемею. Что у него было за прозвище?

Лицо Миллера отразило напряженную работу мысли.

— Ну-ну, — подгонял профессор, — он же был одним из ближайших друзей Александра.

Эд нехотя вмешался.

— Господа, наше время на исходе. Прошу прощения. Возможно, нам удастся встретиться еще раз. Благодарю за…

— У него было прозвище Сотер, — торжествующе каркнул профессор Ди. Поскольку Алек… — на этом Джерри отключил динамик.

— …Благодарю вас, профессор Ди. А особо мы благодарим мистера Рейнгольда Миллера, который пришел к нам сегодня, чтобы рассказать о трех своих прежних воплощениях. Это была радиостанция УАН, голос Гудзонской долины, который доносится к вам из Кингсбурга, штат Нью-Йорк. Вы слушали программу Эда Уандера «Потусторонний час». — Эд подал привычную реплику звукооператору:

— А теперь, Джерри, давай музыку.

Красный сигнал погас, показывая, что студия отключена от эфира. Эд Уандер откинулся на спинку стула и энергично потянулся, стараясь размять затекшую спину. Нелегкое это дело — подолгу сидеть у микрофона, особенно во время длинных передач, когда в основном приходится болтать самому.

— Кажется, вы сказали, что, возможно, пригласите меня на свою передачу еще раз. Я бы с радостью…

— Еще бы, — нарочито зевнул Эд.

Собеседник недоуменно взглянул на него.

— Не понял…

Портфель Эда Уандера лежал перед ним на обитом мягкой тканью столе. Столы в студиях обивали, чтобы гости-непрофессионалы не создавали нежелательного шума, барабаня по ним пальцами или карандашами.

Эд извлек из портфеля бумаги и чековую книжку. — Итак, — сказал он, вам положено пятьдесят долларов и возмещение издержек, верно?

— Как договаривались. Но послушайте…

Эд Уандер достал ручку.

— Нет, это вы послушайте, Миллер. В нашей программе перебывала уйма всяких чудиков. Ребят, утверждающих, будто видели зеленых человечков, которые вылезли из летающей тарелки. Ребят, которые считают себя ясновидящими, медиумами, пророками, чародеями, колдунами. Был у нас даже один парень, который заявлял, что он оборотень. — Продолжая говорить, он принялся быстро писать. — Только, знаете что? В большинстве своем эти люди были совершенно искренни. И как знать, может, кто-то из них был даже прав. Мы тут всякого навидались…

— Я… я не понимаю, к чему вы клоните, мистер Уандер.

— А я думаю, понимаете. Когда я обещал вам пятьдесят долларов и возмещение издержек, то полагал, что передо мной человек, который по-настоящему верит, будто существовал в прежних воплощениях, — неважно, заблуждается он или нет. — Уандер неодобрительно хмыкнул. — А нахвататься кое-чего о таких исторических персонажах, как Александр, Ганнибал и Ней может каждый.

Миллер сжал побледневшие губы.

— Вы не имеете права разговаривать со мной в таком тоне. Я пришел сюда с самыми честными намерениями.

— Ну да — а заодно и полсотни долларов огрести без особого труда. И вот вам результат, Миллер, — вы не смогли ответить на вопросы профессора Ди. Уж он-то как историк читал об Александре и его окружении больше вашего.

— Но мистер Уандер, я признаю, что много читал о людях, в чьих телах мне довелось обитать. И еще признаю, что мог забыть кое-какие подробности из жизни своих прежних воплощений. Такое может случиться с каждым. Ведь наверняка и в вашей жизни были какие-то подробности, которые ускользают из памяти. Но это не значит…

Режиссер, зевая, помахал чеком в воздухе, чтобы чернила поскорее высохли.

— Вот ваши транспортные издержки. А сейчас я выпишу отдельный чек за ваше надувательство.

Рейнгольд Миллер вспыхнул.

— Деньги на дорогу я возьму, потому что они мне нужны. Но если вы, мистер Уандер, думаете, что я жулик, то остальные пятьдесят можете оставить себе.

— Дело ваше. Подпишите, пожалуйста, расписку о получении полной компенсации.

Миллер схватил ручку, поставил подпись, взял чек и, круто повернувшись на каблуках, вышел из студии, закрыв за собой звуконепроницаемую дверь. Эд Уандер задумчиво поглядел ему вслед и стал засовывать бумаги обратно в портфель.

Джерри подавал ему знаки из операторской; Эд поднялся и, закуривая сигарету, неторопливо направился к нему.

— Послушай, — проговорил он, — где, черт возьми, ты берешь свои костюмы — уж не в Армии ли Спасения? Из-за тебя у программы убогий вид. А чем ты набиваешь свою допотопную трубку — угольной пылью, что ли?

Не выпуская трубки изо рта, оператор хмыкнул и проговорил:

— У нас ведь не телевидение. А хоть бы и телевидение — все равно я бы на экран не попал. Ну как, крошка Эд, ты отправил его налегке?

— Ты о ком?

— Об Александре Великом, о ком же еще?

— Он оказался жуликом.

— Знаешь, может, у него и не все дома, только он верил в то, что говорил. И считал, что рассказывает чистую правду.

— Мне так не показалось. И потом, ты же знаешь, Джерри: бюджет нашей передачи ограничен.

— Ну да. И если к концу месяца что-то остается, все оседает у тебя в кармане. Небось, кругленькая сумма набегает.

— А тебе-то что?

— Ничего. Просто люблю наблюдать тебя в действии. Можно заменить автоматикой девять людей из десяти, но вечный ловкач вечно прибудет с нами.

— Лучше не суй нос в мои дела, если не хочешь нажить неприятностей, вспыхнул Эд.

Джерри извлек трубку изо рта и добродушно хмыкнул.

— Неприятностей? Уж не от тебя ли, Крошка Эд? А если ты и вздумаешь доставить кому-нибудь неприятности, — он глубокомысленно оглядел свой правый кулак, — то один хороший удар по твоим потешным усикам мигом исправит дело.

Эд невольно попятился, но быстро овладел собой и язвительно поинтересовался:

— Так ты только за этим меня и звал?

— Толстяк заходил, пока ты был у микрофона. Хотел тебя видеть.

— Маллиген? Что ему здесь надо так поздно?

Эд повернулся и, не дожидаясь ответа, вышел. Сразу за звуконепроницаемой дверью операторской кабины находился небольшой холл. Здесь были еще две такие же двери — одна вела в третью студию, которой Эд Уандер пользовался для своей ночной программы, другая — в коридор.

По коридору Эд добрался до своего рабочего места.

Прежде чем подойти к столу, чтобы оставить портфель, он остановился рядом с Долли и изобразил на лице изумление.

— Боже милосердный! Что ты сделала со своими волосами?

Девушка потрогала прическу.

— Тебе нравится, Крошка Эд? Это последний крик итальянской моды. Стиль «фантази».

Он скорбно прикрыл глаза и покачал головой.

— Неужели у женщин больше никогда не будет нормальных волос?

Потом подошел к столу, положил портфель в ящик и запер на ключ, после чего, на ходу поправляя галстук, направился к кабинету Мэттью Маллигена. Постояв перед дверью несколько секунд, он деликатно постучал два раза.

Шеф сидел за письменным столом, слушая музыку в стиле рок-н-свинг, которой заканчивалась программа Эда Уандера, и вид у него был такой, будто у него от этой мелодии изжога.

— Вы хотели меня видеть, мистер Маллиген?

Шеф взглянул ему прямо в глаза и раздельно произнес: — «Да будет страна моя всегда права…» — и выжидательно смолк.

Эд Уандер недоуменно поморгал. Собеседник явно ждал от него окончания цитаты. Он судорожно порылся в памяти и брякнул: — Гм… «но, права или лева, это моя страна».

— «…но, права она или нет», — укоризненно поправил Маллиген. Теперь я вижу, что вы не состоите в нашем обществе.

И тут до Эда дошло. Общество Стивена Декейтера[5] — организация, которая даже берчистов[6] считала чересчур левыми. Поговаривали, что Маллиген — ее член.

— Нет, сэр, — честно признался Эд. — Я подумывал о том, чтобы получше ознакомиться с деятельностью Общества и, может быть, даже вступить в него, но передача отнимает у меня уйму времени, А вы, мистер Маллиген, еще не решили вопроса о переводе ее на телевидение?

— Нет, — буркнул Маллиген. — Да сядь ты, не отсвечивай — это меня нервирует. Я вызвал тебя, Крошка Эд, вовсе не затем, чтобы обсуждать твою программу, но, раз уж речь зашла о ней, то вот что я тебе скажу: я представлял ее не совсем так, когда покупал у тебя идею. Ну да, конечно, ты приводишь какого-то типа, который болтает, будто летал в тарелке на луну, но почему никто ни разу не привез ничего с собой — ни камешка, ни песчинки? А эти твои ясновидящие! Хотя бы раз кто-нибудь предсказал, что глава советского правительства слетит в следующий вторник, а потом — бац! — Так оно и есть. Вот это я понимаю, ясновидящие. Тогда из-за твоей программы билось бы не меньше дюжины спонсоров.

От отчаяния и бессилия Эду захотелось закрыть глаза. Но он сдержался и торопливо сказал:

— Так зачем вы меня вызывали, мистер Маллиген?

— Что? Ах, да. Что ты собираешься делать завтра вечером, Крошка Эд?

— У меня свидание. Завтра у меня выходной, мистер Маллиген.

— Ну, так прихвати ее с собой. Послушай, ты когда-нибудь слышал о чудике по имени Йезекииль Джошуа Таббер?

— Не думаю. Такое имечко я бы запомнил. Только навряд ли я смогу отменить свидание.

Шеф не обратил на его слова никакого внимания.

— Он какой-то псих, помешанный на религии, или что-то в этом роде. Но все дело в том, что в наше Общество поступила пара писем и телефонный звонок с жалобами на этого типа, понятно? В них говорится, что он ведет подрывную деятельность.

— Вы, кажется, сказали, что он помешан на религии?

— Да, и вдобавок занимается подрывной деятельностью. Эти красные часто скрываются под личиной святош. Возьми хотя бы того архиепископа из Англии как там его… Или еврейских раввинов — они вечно подписывают воззвания против сегрегации. Так или иначе, на последнем собрании филиала было принято решение заняться этим Таббером. И я получил задание…

Эд уже знал, что последует дальше.

— Это свидание… — хватаясь за последнюю соломинку, начал он.

— Я ничего не смыслю в религиозных психах, зато ты на них собаку съел — ведь вся твоя программа держится на придурках. Так вот, завтра вечером отправляйся на собрание, которое устраивает этот Таббер. Вот адрес: пустырь на Хьюстон-стрит. Твой отчет мы заслушаем на следующем собрании филиала.

— Но поймите, мистер Маллиген, я бы не узнал человека, занимающегося подрывной деятельностью, даже если бы обнаружил его у себя под кроватью. — Эд решил вытащить из рукава свой козырь. — И потом, у меня свидание с Элен.

— Что еще за Элен?

— Элен Фонтейн. Дочь Дженсена Фонтейна.

— Элен Фонтейн! И что могла мисс Фонтейн, классная девушка да еще из самых верхов, найти в… — Шеф рыгнул и, не закончив вопроса, поджал толстые губы. — Послушай, — продолжил Маллиген после недолгого молчания, — а ты когда-нибудь говорил о своей передаче с мистером Фонтейном — ведь ты ведешь ее уже довольно долго?

— Он от нее просто без ума, — поспешно ответил Эд. — Не далее, как вчера, он сам сказал мне об этом. Мы с ним слегка выпили вместе — я ждал, пока Элен переоденется. — Вот оно что… — Шеф пожевал губами. — Что ж, мистер Фонтейн — член нашего филиала. И Элен, коли уж на то пошло, — тоже, хоть она появляется у нас не слишком часто. Так почему бы вам вдвоем не наведаться на это палаточное собрание всего-то на полчасика? Этого вполне хватит.

— Палаточное собрание! — недоверчиво проговорила девушка. — Я-то думала, что с тебя хватило посещения съезда гадателей на кофейной гуще, но…

— Общества ясновидящих, — мрачно поправил ее Эд. — И используют они главным образом магический кристалл, а вовсе не кофейную гущу.

— …Но это уже чересчур! С чего ты взял, Крошка Эд Уандер, что я вместо свидания соглашусь отправиться на собрание какого-то общества религиозного возрождения?

Он пустился в торопливые объяснения. Сказал, что непременно поставил бы Маллигена на место, не упомяни он о задании Общества Стивена Декейтера. Что был уверен: она придет в восторг от возможности принести пользу Обществу. Что они уйдут по первому ее требованию. Что он может сходу определить агента, ведущего подрывную деятельность. Что он уже давно охотится за коммунистами. Что еще на третьем курсе разоблачил двух своих однокашников — тайных агентов красных. Этот последний аргумент убедил Элен, и она состроила недовольную гримаску.

— Так уж и быть, умник. Только постарайся, чтобы твою болтовню не услышал папуля. Он относится к Обществу очень серьезно.

Позже, уже сидя в «фольксфлаере», она сказала: — Слушай, Крошка Эд, когда ты, наконец, перестанешь торчать в студии по ночам? Я-то думала, ты подготовишь программу, а потом перенесешь ее на телевидение, на воскресное утро.

— Я тоже так думал, — ответил Эд, — только старый Толстяк Маллиген почему-то придерживается другого мнения. Он просто не понимает, как много людей падко на подобную дребедень. Да если на то пошло, большинство народа так или иначе верит в потустороннее — как раз эти чокнутые и проводят полжизни у своих дурацких ящиков. — Он откашлялся. — Вот если бы ты постаралась убедить отца замолвить за меня словечко…

— Видишь ли, папулю станция совершенно не интересует, — равнодушно проговорила Элен. — Что с того, что она ему принадлежит? Ему принадлежит много чего другого. Единственное, что интересует его по-настоящему, — это Общество.

Они добрались до расположенного на окраине заброшенного пустыря, почти в центре которого виднелась довольно большая палатка. Подлетев поближе, они заметили позади нее еще одну.

— Мама дорогая! — возмутилась Элен. — Неужели в них кто-то живет как… какие-нибудь цыгане?

Машин внизу, на площадке, очевидно, предназначенной для парковки, было немного. Эд посадил своего «жука» рядом с остальными и выключил фары.

— Похоже, уже началось, — сказал он.

— Скоро ты заведешь себе настоящую машину, Крошка Эд? — спросила Элен. — Когда я выползаю из твоей консервной банки, то ощущаю себя чем-то вроде таракана.

— Как только разбогатею, радость моя, — пробурчал себе под нос Эд, выбираясь из-за руля.

Взяв девушку за руку он повел ее туда, где виднелся вход в большую из двух палаток.

— Не забудь, — напомнила она, — мы только войдем — и быстренько назад. Они все подумают, что мы: им померещились.

У входа их ожидала небольшая группа встречающих: две не первой молодости особы и совсем юная девушка. Нельзя сказать, чтобы они загораживали проход, но все же пришлось ненадолго остановиться. Одна из дам постарше изобразила на лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку, и поинтересовалась: — Вы, возлюбленные, тоже странники на пути, в Элизиум?

Эд на мгновение задумался, а потом ответил: — Пожалуй, нет.

— Я-то уж, черт возьми, точно нет, — добавила Элен.

Обстановку неожиданно разрядила девушка. Тихонько рассмеявшись, она проговорила:

— Боюсь, что и вправду нет, во всяком случае, пока. — Потом протянула руку. — Я Нефертити Таббер. Сегодняшний Глашатай Мира — мой отец.

— И не только сегодняшний, — вставила одна из ее спутниц. — Иезекииль Джошуа Таббер — истинный Глашатай Мира. Проводник на пути в Элизиум.

— Нести Слово может каждый, Марта, — негромко ответила Нефертити.

— Я перестаю понимать, о чем речь, — заметила Элен. — Пойдем, наконец, взглянем на представление.

Уандер пожал протянутую руку Нефертити и пришел в замешательство: она оказалась одновременно и твердой, и мягкой.

Девушка улыбнулась, и Эд проследовал за Элен в палатку и дальше, к расставленным в первом ряду стульям. «Да, Элен сегодня явно в ударе, подумал юн. — Сам бы я предпочел остаться где-нибудь в тени».

Собрание уже шло полным ходом, и первое время слова оратора не доходили до них. Эд помог Элен снять пальто и усесться на шаткий складной деревянный стул, мысленно поплевав при этом через левое плечо.

Десятка два слушателей — такова была аудитория — не производили впечатления религиозных фанатиков, готовых сжечь любых святотатцев на костре, и все же собрание верующих — последнее место, где бы он решился устроить заварушку.

Элен повернулась к нему и произнесла громким отчетливым шепотом:

— С этой бородой он больше смахивает на Авраама Линкольна, чем на проповедника.

— Ш-ш-ш! — прошипел Эд. — Давай послушаем, что он говорит.

Кто-то из публики тоже сказал: «Ш-ш-ш!» и Элен, обернувшись, пронзила его взглядом. «Сказать по правде, сравнение, которое пришло в голову Элен, не так уж далеко от истины», — решил Эд. Действительно было что-то линкольновское в стоявшем на кафедре старикане, какая-то, нездешняя красота проглядывала в его почти уродливых чертах. И бесконечная печаль.

Эд прислушался.

— …независимо от того, какова система представительства или делегирования правительственных функций, — говорил оратор, — в любом случае неизбежно присутствует частичное отчуждение свобод и средств граждан…

— Ты только взгляни на его костюмчик, — шепнула Элен. — Из мешковины сшит, не иначе.

Эд притворился, что не слышит.

— …все без исключения партии представляют собой разновидности абсолютизма — до тех пор, пока стремятся к власти.

Разобрав последнюю фразу, Элен громко крикнула: — И даже коммунистическая партия?

Таббер — а Эд пришел к выводу, что это и есть сам Иезекииль Джошуа Таббер, — остановился, не закончив мысли, и ласково взглянул на девушку. В особенности коммунисты, возлюбленная моя. Коммунисты никак не могут усвоить, что человек, хоть и является существом социальным и ищет равенства, все же любит независимость. На самом деле собственность проистекает из желания человека освободиться от рабства коммунизма, этой примитивной формы общественного устройства. Но собственность, в свою очередь, возведенная в степень абсолюта, нарушает принцип равенства и способствует накоплению власти привилегированным меньшинством.

Эд не понял, удовлетворил ли Элен Фонтейн этот ответ, но сам начал задумываться: какое отношение все это имеет к религии?

— Кто бы он ни был, но только не красный, — шепнул он Элен на ухо. Пойдем отсюда.

— Нет, подожди минуточку. Я хочу послушать, что еще скажет этот старый козел. Просто ума не приложу, как это тощее древнее пугало произвело на свет такую пухленькую милашку — ту, у входа. Ведь ему на вид лет восемьдесят, никак не меньше.

Сзади кто-то снова сказал: «Ш-ш-ш!» — и чей-то голос добавил: — Прошу вас, возлюбленная, — нам не слышно Глашатая Мира.

На этот раз Элен не потрудилась обернуться и на некоторое время успокоилась — к великому облегчению Эда. Воображение уже услужливо рисовало ему пренеприятную картину: их с позором вышвыривают на улицу, а Уандеру ничего так не претило, как насилие — в особенности, когда ему подвергался он сам.

Он сосредоточился на том, что говорил Таббер, — похоже, проповедник подошел к самой сути дела.

— Вот почему мы утверждаем, что настала пора пойти по пути к Элизиуму. Мы так далеко зашли в своей алчности, в безумной, отчаянной гонке за вещами, за собственностью, за материальными благами, что скоро превратим эту землю обетованную, дарованную нашим предкам Вечной Матерью, в настоящую пустыню. Наша почва уже потеряла треть плодородного слоя, который был здесь ко времени высадки первых колонистов. С конца Второй мировой войны потребление нефти увеличилось втрое и, обладая одной седьмой мировых ресурсов, мы в безумии своем потребляем больше половины того, что производится на Земле. Наша страна, занимавшая первое место в мире по экспорту меди, ныне занимает первое место по ее импорту, а наши некогда неиссякаемые запасы свинца и цинка до того истощены, что разрабатывать их становится все невыгоднее.

И все равно гонка продолжается. Все равно мы стремимся потреблять все больше и больше. «Потребляйте! Потребляйте!» — призывают нас, и все новые миллионы переходят в карманы совратителей с Мэдисон-авеню — лишь бы люди продолжали требовать, требовать, требовать все новых товаров, которые им совершенно не нужны. Знаете ли вы, возлюбленные мои, что в этой безумной попытке склонить нас к еще большему потреблению те, кто на этом наживаются, ежегодно тратят пятьсот долларов только на упаковку?

При пересчете на каждую семью в стране выходит, что пятьсот долларов (расходуется каждый год на то, что в подавляющем большинстве выбрасывается! Тогда как наши братья в таких странах, как Индия, имеют годовой доход на душу населения всего-то тридцать шесть долларов! Так-то, возлюбленные мои.

«А он понемножку разогревается, — решил Эд. — Только по-прежнему непонятно, при чем тут религия?» Если бы не вскользь упомянутая Вечная Мать, кем бы она ни была, да манера Таббера называть слушателей «возлюбленные мои», все это больше походило на бичевание пороков Общества Изобилия, нежели на поиски пути к спасению.

Эд покосился на Элен. У него создалось впечатление, что природная утонченность начинает брать верх над озорством, и это палаточное собрание ей скоро надоест. И еще: несмотря на сосредоточенный вид, она улавливает только отдельные фразы обличительной речи Таббера.

— …бездумное потребление. Мы больше тратим на поздравительные открытки, чем на медицинские исследования. Больше тратим на курение, азартные игры и выпивку, чем на образование. Больше тратим на часы и побрякушки, чем на фундаментальные научные исследования и книги…

— Послушай, — зашептал Эд. — Этот тип никакой не подрывной элемент. Он просто хронический брюзга. Что если мы пойдем?

Но Элен и бровью не повела.

— О чем ты тут нудишь, папаша? — осведомилась она громким, хорошо поставленным голосом. — У нас в Америке самый высокий в мире уровень жизни. Еще никому и никогда не жилось так прекрасно.

Воцарилась тишина.

Ее не нарушили даже охотники пошикать из задних рядов.

Казалось, добродушный, печальный старикан, который, несмотря на обличительный пафос своих нападок, увещевал собравшихся тихо-мирно, по-хорошему, вдруг подрос на несколько дюймов и прибавил в весе не меньше двадцати фунтов. У Эда даже мелькнула дурацкая мысль: выдержит ли хлипкая кафедра этот добавочный вес?

— Ты говорила, что он похож на Эйба Линкольна? — шепнул он Элен. — А по-моему, точь-в-точь Джон Браун, собирающийся освободить рабов в ХарперсФерри[7].

Элен хотела что-то ответить, но голос ее потонул в громоподобном рыке, который изверг Иезекииль Джошуа Таббер:

— И ты говоришь про жизненный уровень! Разве это уровень жизни заставляет нас каждые два-три года заводить новый автомобиль, а старый выбрасывать на свалку? Это жизненный уровень заставляет женщину приобретать полдюжины купальников, чтобы не ощущать себя обездоленной? Это уровень жизни заставляет производить такие бытовые приборы, — и они еще смеют называть это запланированным износом, — которые выходят из строя, не успеешь донести их от магазина до дома? Воистину, в этой бредовой погоне за жизненным уровнем мы, американцы, использовали за последние сорок лет больше мировых ресурсов, чем все население Земли с доисторических времен до Первой Мировой. Это безумие, возлюбленная моя. Мы должны ступить на путь к Элизиуму.

Уандер дергал Элен за руку, но ее было не так-то легко унять.

— Только не надо называть меня своей возлюбленной, папаша. Если ты хочешь жить в палатке и одеваться в дерюгу, это еще не значит, что и все остальные от этого без ума.

Иезекииль Джошуа Таббер вырос еще дюймов на шесть.

— О, дщерь тщеславия, ты не сумела услышать Слова. Не я ли говорил, что дары Вечной Матери бездумно изводятся во имя твоих суетных прихотей? Взгляни же на себя — на свое платье, которое ты не наденешь и полдюжины раз, прежде чем выбросить его в угоду новой моде, новому стилю; на свои туфли, такие непрочные, что уже через несколько дней их придется отдавать в починку. Взгляни на лицо свое, расцвеченное разнообразными красками баснословной стоимости, — и все это за счет расхищения даров Вечной Матери. Не я ли говорил лишь сегодня: наши запасы меди на исходе? И в то же время женщины каждый год выбрасывают сотни миллионов латунных пеналов от губной помады, а ведь латунь состоит в основном из меди! Ступи же на путь к Элизиуму, о дщерь тщеславия!

— Послушай, Элен… — Уандер в отчаянии пытался увести девушку, но не тут-то было — встав со своего места, она открыто насмехалась над разъяренным пророком.

— Может быть, папаша, твоя дочурка, которая торчит у входа, сейчас развлекалась бы с дружком, а не томилась на вашей палаточной сходке, если бы хоть немножко пользовалась косметикой. Можешь весь вечер нудить о пути к Вечной Матери и прочей ерунде, только знай: ни меня, ни других девушек, у которых есть, голова на плечах, ты никогда не убедишь, что в старании выглядеть как можно лучше есть что-то зазорное. Число людей, сознательно следующих моде, растет день ото дня, и с этим ты ничего не поделаешь.

— Послушай, давай уйдем отсюда, — взмолился Эд.

Он тоже встал и теперь старался увлечь Элен к проходу, который вел к двери. Он еще раз подивился: как шаткая деревянная кафедра, на которой стоял Иезекииль Джошуа Таббер, выдерживает этого яростного великана? Таща упирающуюся Элен к выходу, он с удивлением заметил, что на лицах немногочисленных слушателей застыло выражение, близкое к панике.

Лишь на мгновение Таббер перевел дух, а потом голос его загрохотал с такой силой, что мог бы заглушить даже вагнеровскую «Гибель Богов».

— ВОИСТИНУ ПРОКЛИНАЮ Я СУЕТУ И ТЩЕСЛАВИЕ ЖЕНСКОЕ! ВОИСТИНУ ГОВОРЮ ВАМ: НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ОБРЕТЕТЕ ВЫ РАДОСТИ В ТЩЕТЕ И СУЕТНОСТИ! ВОИСТИНУ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ОСЧАСТЛИВЯТ ВАС КРАСКИ ДЛЯ ЛИЦА И ЯРКИЕ ОДЕЖДЫ!

И тут, впервые за последние пять минут, верующие, которые примолкли, очевидно сраженные безрассудной выходкой Элен, осмелились подать голос:

— Вот она, сила… — благоговейно выдохнул кто-то.

Глава вторая

— Скорее, — сквозь зубы бормотал Эд. — Не успеешь оглянуться, как эти психи надумают тебя линчевать, — он тащил Элен по проходу, стараясь изобразить на лице искреннее сожаление и в то же время сделать вид, будто все это только шутка. «Навряд ли это нам так пройдет», — думал он. Элен тихо хихикала, и Эду вдруг захотелось ее придушить.

Эта девица явно с приветом. Ее вызывающая бесшабашность начинала действовать ему на нервы. Он даже стал задумываться: сколько можно вытерпеть ради осуществления своего честолюбивого замысла — заполучить в жены богатую наследницу?

Добравишсь до выхода, Уандер быстро оглянулся: слушатели все еще сидели, как громом пораженные.

Старик Таббер на своем возвышении, похоже, понемногу приходил в себя. Во всяком случае, он съежился до обычных размеров и снова стал напоминать ласкового дедушку Линкольна. Лицо его освещала печаль безграничного сострадания.

Когда они выбрались наружу, Элен вырвала руку.

— Поехали, — сказала она и, хихикнув добавила: — Я все-таки довела его до белого каления, правда?

— Еще как довела. Давай скорей выбираться отсюда, пока он не передумал и не натравил на нас свою паству.

Но даже говоря это, Уандер сомневался, что старик и горстка его приверженцев представляют для них реальную опасность. От меньшей палатки к ним со всех ног спешила девушка, назвавшаяся Нефертити Таббер.

— Мне показалось… я слышала… что отец…

— Успокойся, душенька, — проговорила Элен, — ничего не случилось.

— Вы бы присматривали за своим стариканом, — посоветовал Эд. — Слишком уж он горячится, так и до беды недалеко.

Оценивающим взглядом он окинул девушку с головы до ног. Она резко остановилась.

— Я, я слышала, как он во гневе возвысил голос.

Элен зевнула.

— Ты, душенька, говоришь почти так же чудно, как и он. Просто он немножко разозлился, вот и все.

— Но, мисс Фонтейн, отцу нельзя выходить из себя: ведь он — Глашатай Мира.

— Откуда тебе известно мое имя? — прищурилась Элен.

Нефертити, которая собралась было что-то ответить, вдруг сжала губы, шея ее густо порозовела.

— Мама дорогая! — рассмеялась Элен. — Эта девушка умеет краснеть! По-моему, я уже тысячу лет не видела, как люди краснеют.

— Нет, все-таки интересно, как вы узнали фамилию Элен? — спросил Эд.

— Я… — смущенно проговорила девушка, — просто я видела ваши фотографии в газетах, мисс Фонтейн.

Они оба уставились на нее. Элен снова засмеялась.

— Вот оно что: пока папусик клеймит моды и косметику, дочурка читает светскую хронику в воскресной газете и мечтает…

Розовый румянец Нефертити перешел в багровый.

— Нет… Вовсе нет…

— Не нет, а да, маленькая лицемерка. Могу поспорить на что угодно, Элен повернулась к Эду. — Поехали, Крошка Эд. Нам пора. — Она направилась к машине.

Прежде чем последовать за ней, Эд оглянулся на девушку.

— Мне жаль, что из-за нас старикан так раскипятился. У него здорово получалось. По крайней мере, он верит в то, о чем говорит. Мне по роду деятельности приходится встречать множество шарлатанов.

Ему подумалось, что она не особо привыкла разговаривать с мужчинами, особенно наедине. Девушка уставила взгляд в землю и тихо сказала:

— Я тоже так думаю, Эдвард Уандер.

Потом стремительно повернулась и вошла в палатку.

Эд смотрел ей вслед. Что за черт, его она тоже знает…

Он самодовольно расправил плечи: что ж, это как раз легче объяснить, чем случай с Элен. Значит, его программа становится настолько известной, что его начинают узнавать. Проклятье, только бы ему удалось получить передачу на телевидении, он бы всем показал…

Спохватившись, он поспешил за Элен.

Машина поднялась над дорогой, и они словно поменялись ролями: теперь, когда опасность физической расправы осталась позади, Уандер смог оценить весь юмор ситуации; Элен же с каждой минутой трезвея, все больше мрачнела и замыкалась в себе.

— Наверное, зря я это затеяла, — наконец выдавила она.

— Что я слышу — Элен Борегард Фонтейн, прославившаяся в свете своим сумасбродством, вдруг жалеет о случившемся?

Девушка принужденно хохотнула.

— Вообще-то он прелестный старикан. Ты усек эту ауру искренности, которая от него исходит?

Эд вернулся к теме, которую начал развивать Нефертити.

— Вот уж этого добра у тех, кто чокнулся на религии, просто навалом. Ты бы видела типов, которые бывали у меня в программе. Один, например, утверждал, будто выследил, как приземлилась летающая тарелка. Он подошел к ней, получил приглашение на борт и на прогулку к Юпитеру. На Юпитере — он, как видно, мог дышать тамошним воздухом, и гравитация там точь-в-точь, как на Земле, — его обратили в тамошнюю веру и велели возвратиться на Землю, нести откровение. Ему сказали, что юпитериане уже несколько раз посещали Землю и учили людей распространять откровение, но оно каждый раз искажалось. Моисей, Иисус, Магомет и Будда были среди тех, кто извратил истинное учение, которое открыли им юпитериане.

— Прибавь-ка газу, — попросила Элен. — Что-то я совсем расклеилась. И тебе удалось не расхохотаться этому типу в лицо?

Эд нажал на педаль.

— Как раз это я и имел в виду. Послушаешь такого парня — и кажется, что все так и было. Искренность из него так и прет. После передачи пришли сотни писем от людей, которые хотели побольше узнать о его богооткровенной религии. Он упомянул, что пишет книгу под названием «Новая Библия». Так на нее пришло не меньше полусотни заказов, причем большинство — с денежными вложениями. Нет, когда дело касается религии, люди готовы поверить во что угодно, вот что я тебе скажу. И чем она чуднее, тем скорее в нее поверят.

— Знаешь, Крошка Эд, придется мне попросить папулю, чтобы он заставил Маллигана снова перевести тебя на утренние мыльные оперы. А то, гляжу, ты со своей потусторонней программой превратился в циника.

— Этого мне только не хватало! Я столько лет ухлопал на то, чтобы добиться собственной передачи…

Элен резко сменила тон.

— И потом, не стоит так говорить о религии. В истинной вере нет ничего дурного.

Уандер осторожно покосился на нее.

— А что такое истинная, вера?

— Только не надо умничать. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Истинная религия. А куда, кстати, мы собираемся? Давай остановимся, выпьем кофе. Я чувствую, споры со старым пнем меня совсем доконали.

— Я хотел пригласить тебя в «Старую кофейню» — там у них настоящие официанты. Мне нравятся официанты: с ними как-то уютнее.

На самом деле секрет был в том, что у Дейва Дейса из «Старой кофейни» Эд пользовался кредитом. А у автомата кредита не допросишься. Ухаживание за Элен Фонтейн влетало Уандеру в солидную сумму. Нужно одеваться ей под стать, нужно по первому требованию водить ее в шикарные рестораны. К счастью, она не особенно возражала против его «фольксфлаера» — считала это невинным позерством. Конечно, ее собственный «дженерал-форд-циклон» настоящий зверь, хоть и спортивная модель. Правда, Уандер сомневался, это Элен сможет им управлять, окажись в ситуации, когда придется самой взяться за руль.

— По-моему, я там никогда не бывала, — рассеянно проговорила девушка. — А чем тебя не устраивают кафе-автоматы?

— Просто люблю, когда меня обслуживают официанты.

— Мама дорогая, я себя чувствую просто отвратительно. Далеко еще до твоей кофейни? Скажи, Крошка Эд, почему ты продолжаешь болтаться на радио? Отчего бы тебе не заняться бизнесом, как все мои знакомые? Неужели деньги для тебя ничего не значат?

Эд закатил глаза, зная, что в темноте она не увидит выражения его лица.

— Сам не знаю. Я люблю радио. Хотя, конечно, предпочел бы программу на телевидении. Так ты действительно не можешь замолвить за меня словечко отцу?

— Ну, и где же твоя забегаловка? — капризно осведомилась она.

Черт возьми, до чего испорченная девчонка!

— Уже подъезжаем.

Эд нажал на педаль высоты и спланировал на стоянку рядом со «Старой кофейней». Она находилась достаточно далеко от центра города и потому была наземной. Рискуя разломать свой драндулет на части, Эд распахнул дверь и помог спутнице выйти, после чего они направились к сверкающему яркими огнями заведению. «Почему бы тебе не заняться бизнесом… неужели деньги для тебя ничего не значат?» — бубнил он про себя. Спросила бы еще, почему я не развожу осьминогов в аквариуме.

— Давай сядем у стойки, — предложила Элен. — Закажи мне что-нибудь, а я пока пойду приведу себя в порядок. — Она направилась в дамскую комнату.

Эд уселся у стойки. К нему подошел Дейв Цейсе, и они перекинулись парой слов. Эд попросил обслужить его в кредит и, получив согласие, заказал кофе.

— Послушай, — сказал он, — как насчет того, чтобы выключить телевизор и музыкальный автомат? А то у меня от них ум за разум зайдет.

Дейв сочувственно хмыкнул. — Надо же, мистер Уандер, до вас никто не жаловался. Ваши ребята с радио всегда их врубают. Как так вышло, что вы не любите музыку, крутясь в этом деле?

— Потому и не люблю, — буркнул Эд. — Если три четверти населения ничего не делает — знай сидят и пялятся в свои дурацкие ящики, предоставляя мне тем самым работу, возможность давать им пищу для зрения и слуха — вовсе не значит, что я тоже должен быть от этого без ума.

— Прошу прощения, мистер Уандер, — покачал головой Дейв, — только я никак не могу их выключить. У меня ведь есть и другие посетители. Сами знаете, что у нас за публика. Они же просто на стенку полезут, если станет слишком тихо. Не будь у меня музыки, они давно бы перебрались в соседнее заведение.

— Мне хотелось бы серьезно поговорить со своей дамой.

— Я же сказал вам, мистер Уандер: рад бы услужить, только из этого все равно ничего не получится. Если они и останутся, то начнут включать свои транзисторы. Ведь теперь почти у каждого с собой переносной приемник, если не телевизор.

Сзади раздался чей-то голос: — Да это же Крошка Эд Уандер! Представитель Горацио Олджера[8] на радио!

Эд оглянулся.

— Привет, Баз. Как жизнь, чертов писака? Как тебе удается получать работу, если ты вечно одет, как бродяга?

— Это бывает очень редко, Крошка Эд, — отозвался репортер. — Я бы даже сказал, слишком редко, старая ты вешалка, франт несчастный.

— А из чего свернуты твои сигары, — сморщил нос Эд. — Уж не из списанных ли армейских одеял?

Де Кемп извлек изо рта упомянутый предмет и любовно оглядел.

— Это не просто сигара, а стоджи[9]. Когда я был мальчишкой, то увидел Тайрона Пауэра [10] в роли картежника с Миссисипи — так вот, он курил стоджи. Я так никогда и не смог этого забыть. Знаешь, Крошка Эд, во мне пропал великий пароходный картежник с Миссисипи. У меня призвание к этому делу. Просто позор, что колесные речные пароходы навсегда сошли со сцены.

Краем глаза Эд заметил, что Элен возвращается, и повернулся на табурете, чтобы помочь ей сесть. И тут глаза его едва не вылезли из орбит. Он открыл было рот, но, так и не найдя, что сказать, снова закрыл.

Баз де Кемп, который стоял спиной к Элен и не видел, как она подошла, тем временем продолжал:

— Послушай, а что там болтают, Крошка Эд, будто ты обхаживаешь какую-то высокосветскую богатенькую дамочку? Кто-то говорил, что ты задумал жениться на дочке своего босса. Видать, приятель, ты устал гнуть спину на службе? У нее что же, никого получше на примете нет?

Уандер закрыл глаза в немом отчаянии. Элен наградила репортера холодным взглядом аристократки.

— Что это? — недоуменно спросила она Эда. — То есть, я хотела сказать, кто?

— Мисс Фонтейн, — со стоном выдавил Эд, — разрешите представить вам База де Кемпа из «Таймс-Трибьюн». Если его, конечно, еще оттуда не выгнали. Баз — Элен.

Баз потряс головой.

— Что за черт, быть не может, чтобы это была Элен Фонтейн. Она на редкость шикарная девица: на голове дом, а не прическа, макияж — за два часа не наштукатуришь. Я ее снимки видел.

Девушка повернулась к Эду, словно ища у него защиты.

— Я вымыла лицо и расчесала волосы, — сказала она. — Так удобнее. Должно быть там, в палатке, было ужасно грязно — я вдруг начала отчаянно чесаться.

Она взяла свою чашку и принялась размешивать сахар. Уандер не мог отвести от нее глаз.

— Послушай, Элен, — сказал он, — ведь ты не приняла всерьез ту чушь, которую нес этот старый пень?

— Не говори ерунды, — ответила она, глядя, как официант снова наполняет ее чашку. — Просто в палатке было грязно — так, во всяком случае, мне кажется.

— Не пойму, о чем вы. Что за палатка? — спросил Баз.

— Да мы с Элен ходили на предполагаемое религиозное собрание, нетерпеливо отозвался Эд. — Его проводил один эксцентричный чудак по имени Иезекииль Джошуа Таббер.

— А, Таббер, — протянул Баз. — Как же, я еще собирался сделать о нем пару статеек, но редактор отдела городских новостей сказал, что новыми культами теперь никто не интересуется.

Элен взглянула на него так, будто только что увидела.

— А вы сами-то были на его собраниях?

— Справедливый вопрос. Нет, я панически боюсь всяких эксцентричных политико-экономических теорий. Просто панически.

Стараясь удержать беседу на безопасном курсе и отчаянно моля Всевышнего, чтобы Баз снова не свернул на его попытку жениться на дочери босса, Эд спросил:

— Политическая экономия? Но он, судя по всему, чудак, помешанный на религии, а вовсе не экономист.

Прежде чем ответить, Баз отпил большой глоток кофе. Потом отодвинул чашку и наставил сигару на Эда.

— Где кончается религия и начинается экономика — об этом, Крошка Эд, можно долго спорить. Посуди сам — большинство мировых религий коренилось в экономической системе, господствовавшей в то время. Возьмем иудаизм. Когда Моисей провозгласил свои заповеди, они, дружище, охватывали все аспекты кочевой жизни тогдашних евреев. Отношения собственности, обращение с рабами, со слугами и наемными работниками, денежные вопросы. То же самое мы найдем и в мусульманстве.

— Но это было невесть когда, — заметил Эд.

Баз ухмыльнулся и, сунув сигару обратно в рот, произнес:

— Хочешь пример посвежее? Пожалуйста. Возьмем Отца Небесного. Слышал когда-нибудь о таком движении? Оно возникло во время Великой Депрессии[11] и, можешь мне поверить, если бы не Вторая Мировая война, так называемая вера Отца Небесного захлестнула бы всю страну. А все почему? Потому что в основе своей это было социально-экономическое движение, которое кормило людей в пору, когда многие голодали. Оно являло собой нечто вроде примитивного коммунизма. Каждый бросал все, что у него было, в общий котел. А если у тебя и бросить-то нечего, тоже не беда примут и так. Кроме того, все работали: перестраивали старые развалюхи, приобретаемые вскладчину, в так называемые райские кущи. Те, кто могли, приискивали работу на стороне: горничными, шоферами, поварами — кем могли. А весь заработок тоже вкладывали в общий котел. Когда одна райская куща собирала достаточно средств и новообращенных, они покупали еще одну старую развалюху и организовывали новую райскую кущу. И дела у них шли чертовски здорово — пока не разразилась война и все не пошло прахом; тогда все бросились на верфи — подзаработать сотню долларов в неделю на сварке.

— Может быть, то, что вы говорите, и верно для Отца Небесного и мусульман, — вмешалась Элен, только не все религии такие… экономические.

Баз де Кемп окинул ее взглядом.

— Я этого и не утверждал. Но все равно — назовите хоть одну.

— Что за ерунда! Ну конечно христианство.

Баз закинул голову и расхохотался. Потом пожевал сигару и произнес:

— Кто это сказал: если бы христианство в свое время не возникло, то римлянам стоило бы его изобрести? Хотя, может, они это и сделали.

— Вы не в своем уме. Римляне преследовали христиан. Это знает каждый, кто хоть что-то читал по истории.

— Сначала преследовали, а потом, когда уразумели, что христианство идеальная вера для рабовладельческого общества, возвели его в ранг государственной религии. Ведь оно обещало после смерти рай на небесах. Страдай на земле, зато когда помрешь — получишь за все про все. Спрашивается, какая еще вера могла лучше усмирять угнетаемые массы?

— Классный выдался вечерок! — мрачно проговорил Уандер. — Сидим и обсуждаем политические и религиозные проблемы. Слушай, Элен, может, мы тронемся? Еще можно успеть на спектакль. У меня есть пара билетов в…

Но Элен возмущенно набросилась на репортера:

— Вы говорите как настоящий атеист!

Баз отвесил ей шутовской поклон.

— Скорее, как агностик [12] с атеистическим уклоном.

— Он скорбно вздохнул. — Конечно, не мне претендовать на интеллектуальные высоты. Моя матушка вышла из семьи потомственных агностиков, а папаша, чьи предки были адвентистами седьмого дня[13], превратился в воинствующего атеиста. Из тех, кого хлебом не корми — дай зажать в угол беднягу праведного бапписта [14] и терзать его вопросом: на ком женился Каин, если единственными людьми на всем белом свете были Адам и Ева? Так что в детстве меня окружала атмосфера, не способствовавшая вере в какую бы то ни было организованную религию. Вот я и стал агностиком — по той же самой причине, по которой вы стали прихожанкой методической или пресвитерианской церкви.

— Я принадлежу к англиканской епископальной[15] церкви, — отрезала Элен, ничуть не умиротворенная его притворным самоуничижением.

— Как и ваши родители? А представьте себе, что по превратности судьбы вы родились бы в семье мусульман. Или синтоистов. И кем, по-вашему, вы стали бы тогда? Нет, мисс Фонтейн — ведь вы и вправду Элен Фонтейн? боюсь, нам обоим недостает оригинальности.

— Уж ко мне-то это никак не относится, — вставил Эд. — Мои старики были методистами[16], а я переключился на англиканскую церковь.

Баз де Кемп насмешливо хмыкнул.

— Знаешь, Крошка Эд, я подозреваю, что под личиной карьериста, которую ты являешь миру, бьется сердце, мягкое, как медь. Давай взглянем в лицо суровой правде. Ты — оппортунист. Потому ты и перешел в англиканскую веру.

Эд Уандер очнулся от беспокойного сна и со стоном выдавил слова, которые полагалось сказать, чтобы отключить говорящий будильник. Это навело его на мысль, что он собирался проверить свой кредитный баланс. Он еще не расплатился за «фольксфлаер», не говоря уже о новейшей стерео-теле-радио-оносистеме с будильником, украшавшей стену его квартиры.

Он спустил ноги с постели и поскреб жидкие усики.

Потом, испустив протяжный стон, поднялся и побрел в ванную, где взглянул на себя в зеркало. Тридцать три года… Когда начинаешь стареть? Наверное, в сорок. В сорок молодым себя уже не назовешь. Он пристально вгляделся в собственное отражение, ища новые морщинки и поймал себя на том, что в последнее время стал проделывать это все чаще. Слава Богу, — о морщинах пока можно не беспокоиться. А легкая седина на висках его только украшает. Придает некоторое достоинство… Вот одно из преимуществ круглого, чуть пухлого лица — морщины на нем появляются гораздо позже, чем на худом и длинном.

Он растянул губы и принялся разглядывать зубы.

Еще одна нерешенная проблема — стоит ли выпрямлять нижние передние зубы, чтобы внешность стала более телегеничной? Ведь слишком безупречные зубы — тоже могут стать проблемой — дурики, которые не отходят от телевизоров, могут посчитать, будто они фальшивые.

А как насчет усов? Сбрить их совсем или отрастить погуще? В последнее время он носил тоненькую полоску усов, вошедшую в моду у преуспевающих деловых людей его возраста. Только вот беда — тонкие усики придают ему сходство с типичным парижским жиголо[17].

«Может быть, я вообще не создан для усов, — мрачно решил Эд. — Усы к лицу мужчинам, у которых есть кое-какое пространство между носом и верхней губой».

Если он когда-нибудь развяжется со своей дурацкой полуночной радиопередачей и переберется на телевидение, придется решать сразу оба вопроса: и с зубами, и с усами. Если ты постоянно появляешься на экране, то уже больше не можешь менять свою внешность, зрители привыкают к тому, как ты выглядишь, и хотят, чтобы ты все время выглядел одинаково. У них не хватает шариков, чтобы приноровиться к переменам.

Все новое их раздражает.

Эд открыл банку с депилятором «Безбород» и стал размазывать его по щеке, сильно втирая в кожу. Уже несколько ребят с телевидения пошли на то, чтобы удалить щетину навсегда. Нельзя рисковать своим имиджем. Как звали того кандидата в президенты, о котором говорили, будто он потерпел поражение на выборах только потому, что на экране телевизоров выглядел небритым? От этой мысли Уандеру стало как-то не по себе. В конце концов, ежедневное удаление щетины с лица — это акт мужественности. Заставляет человека чувствовать себя настоящим мужчиной. Да, с имиджем шутить не стоит. Если уж ты появляешься перед камерой, то не можешь себе позволить выглядеть, как забулдыга.

И тут он снова вспомнил про кредитный баланс. Попытки не отстать от Элен скоро его доконают. Если бы он мог набраться смелости и сделать ей предложение…

К сожалению, Эд подозревал, что только насмешит ее до упаду. И все же, рано или поздно, ему придется на это решиться. Зять Дженсена Фонтейна — это вам не фунт изюма.

Может быть, стоило сделать ей предложение вчера вечером? Сначала-то она была в веселом расположении духа, и только потом совсем сникла. Эд еще никогда не видел ее с прямыми волосами и лицом, полностью лишенным макияжа. Если по-честному, видок получился довольно унылый. Он рассмеялся про себя.

Как же звали того старого дурня? Таббер. Иезекииль Джошуа Таббер. Что-то все-таки в нем было. Как он раздувался от гнева! Видно, старик все-таки достал Элен своим проклятьем — что он там проклинал, тщеславие, что ли?

Уандер потянулся за полотенцем, чтобы стереть с лица «Безбород».

Эд припарковал свой маленький флаер на подземной стоянке Фонтейн-Билдинга и направился к лифтам. С ним в кабине оказалась всего одна пассажирка — некрасивая, безвкусно одетая молодая женщина.

Было видно, что она совершенно не заботится о своей внешности. «Интересно, у кого она работает, — рассеянно подумал Эд, — странно, что кто-то держит у себя такую задрыгу». С другой стороны, его это не касается.

Он не стал ждать, пока спутница назовет номер своего этажа и произнес:

— Двадцатый.

— Двадцатый, сэр, — повторил автолифтер.

Девушка назвала свой этаж — у нее оказался певучий грудной голос, создающий ощущение приятного тепла. Эд взглянул на спутницу внимательнее. С таким голосом она наверняка работает на радио. Присмотрелся к ее лицу. Гм, с такими чертами любой гример мог бы сделать из нее конфетку…

И вдруг замер, как громом пораженный.

— Прошу прощения, — промямлил он. — Я вас сразу не узнал, мисс Мэлоун. Я даже не знал, что вы в Кингебурге.

Женщина окинула его равнодушным взглядом.

— Привет. Ведь вы, кажется, Крошка Эд?

— Верно, — с энтузиазмом откликнулся он. — Слышал вашу вечернюю программу в понедельник. Просто класс.

— Спасибо, Крошка Эд. Я здесь буду делать особую программу. А вы чем теперь занимаетесь? По-моему, я не встречала вас с тех пор, как вы помогали с рекламой в… как называлась та передача?

— Шоу «Час для избранных», — услужливо напомнил Эд, виляя хвостом от радости, что его узнали. — У меня теперь своя программа.

Мисс Мэлоун приподняла брови, изображая вежливый интерес.

— Правда? Как здорово. О, боюсь, что это мой этаж.

Когда она вышла, Эд озадаченно нахмурился. Потом лицо его прояснилось. Все понятно: она здесь инкогнито, чтобы не привлекать внимания поклонников.

Даже он не сразу ее узнал. Что ж, когда он будет так же популярен, как Мэри Мэлоун, может, и ему придется что-то изобрести, чтобы держать публику на расстоянии.

Эд брел по коридору к своему столу, размышляя о предстоящей передаче. Он получил письмо от какого-то свами или йога — как их там величают? которого можно раскрутить. Индийцев в его программе давно уже не было, их всегда принимают на ура. Они умеют себя подать. Тут Уандер заметил, что за столом Долли кто-то сидит. Наверное, девушка заболела. Вот незадача! Долли работала у него неполный день, поскольку постоянный секретарь программе не требовался. Она выполняла большинство нудной повседневной работы и помогала Эду с тех самых пор, когда Маллиген впервые дал добро на его потустороннюю программу.

Эд остановился у стола, собираясь поинтересоваться, кто эта новенькая, и вдруг закрыл рот, да так, что даже зубы лязгнули. Потом снова открыл и ошеломленно произнес: — Зачем, во имя Магомета-чудотворца, ты напялила на себя это жуткое платье?

— А чем оно тебе не угодило? — огрызнулась Долли.

— Ты в нем выглядишь как пастушка.

Девушка вспыхнула.

— Тебе-то какое дело, Крошка Эд? Главное, что вид у меня чистый и опрятный. А на качество выполняемой работы мои наряды не влияют.

— Постой, постой. Ты — моя вывеска. А вдруг сюда кто-нибудь зайдет? Может быть, даже потенциальный спонсор. Или потенциальный гость программы. Что он, спрашивается, подумает? Взгляни на других девушек… — он окинул взглядом просторный офис, как бы желая найти подтверждение своим словам, и замолк на полуслове.

Долли наблюдала за ним с видом превосходства.

Эд поперхнулся.

— Что, черт побери, на вас на всех нашло? Я только что встретил в лифте Мэри Мэлоун. У нее был такой видок, будто она собралась играть малютку Нелл на ферме.

— Мистер Маллиген велел тебе зайти, как только ты появишься, — сухо сообщила Долли.

Эд еще раз, не веря своим глазам, пробежал взглядом по лицам дюжины секретарш и стенографисток и направился в святая святых своего непосредственного шефа.

Глава третья

Разве он не выполнил поручения, не посетил собрания, которое устраивал Таббер? Толстяк Маллиген должен быть только благодарен. Должен быть рад и счастлив. И вот вместо этого он сидит, разжиревший Будда, и сверлит Эда постным взглядом.

— Вы хотели меня видеть, мистер Маллиген? — откашлявшись, спросил Эд.

Шеф прикрыл один глаз, отчего взгляд его не стал менее пристальным.

— Послушай, Эд Уандер, что за идиотская мысль — взять мисс Фонтейн на вчерашнее дурацкое собрание?

Эд молча поглядел на него. Открыл рот и снова закрыл. Он мог бы придумать, что сказать в ответ, но с шефом нужно держать ухо востро.

— Мисс Фонтейн — очень впечатлительная юная особа, — заговорил Маллиген. — Очень подверженная внушению. Очень… нежная.

Нежностью Элен Фонтейн могла сравниться разве что с абразивным кругом. Так что крыть тут было нечем.

— Долго ты будешь мяться у дверей, как малыш, которому не терпится в уборную? — рявкнул шеф. — Что ты можешь на это ответить?

— Что случилось, мистер Маллиген? — осторожно спросил Эд.

— Что случилось? Откуда мне знать, что случилось? Мистер Фонтейн целых десять минут меня распекал. Девица в истерике. Говорит, будто этот парень Таббер, к которому ты с ней ходил, — ее загипнотизировал или что-то в этом роде.

Эд вздохнул и покачал головой.

— Нет, гипноз тут ни при чем.

— Откуда ты знаешь, что ее не загипнотизировали? Она бьется в истерике и, как заведенная, твердит об этом Таббере.

— У меня на передаче побывало несколько гипнотизеров, — умиротворяюще заметил Эд. — Так что мне пришлось порыться в книгах, чтобы в разговоре с ними не выглядеть дураком. Я ведь тоже там побывал вчера. Можете мне поверить, Таббер никого не гипнотизировал.

Маллиген пошевелил губами — словно водил по деснам кончиком языка. «Только к лучшему, что он никогда не появляется на экране», — решил Эд.

Наконец шеф изрек: — Ты бы лучше зашел и взглянул, чем там можно помочь. Мистер Дженсен здорово разозлился на этого Таббера. Сегодня вечером у нас собрание филиала. Тебе лучше прийти, дать отчет о том, что произошло.

— Слушаюсь, сэр. Я прямо сейчас отправлюсь к Фоитейнам. Надеюсь, с Элен все обойдется.

У дверей особняка Фонтейнов его встретил Дженсен Фонтейн собственной персоной. Очевидно, он следил, как «фольксфлаер» Эда одолевал подъездную аллею, ведшую к грандиозному входу, который смутно напоминал о Белом Доме.

По правде сказать, Эд встречал отца Элен всего пару раз — и то мельком. Навряд ли тот его запомнил.

Видимо, старый делец уже давно отказался от попыток держать дочь в руках. И уж конечно не пытался влиять на выбор ее ухажеров.

Он сверлил Эда хмурым взглядом, пока тот поднимался по ступеням к дверям, одна из створок которых была открыта. «Везет мне сегодня на хмурые взгляды», — сокрушенно подумал Эд. Он уже давно мечтал подобраться поближе к Дженсену Фонтейну, благодаря общению с Элен. Только совсем не так представлялась ему их первая встреча.

— Вы и есть Эдвард Уандер? — буркнул хозяин.

— Да, сэр. Веду «Потусторонний час» с полуночи до часу.

— Что вы ведете?

— Я про вашу радиотелестанцию, сэр, УАН-Ти-Ви. Веду там ночную радиопередачу по пятницам, с полуночи до часу.

— Радио? — возмущенно проскрипел Фонтейн. — Уж не хотите ли вы мне сказать, что Маллиген все еще возится с радиопередачами — это в наше-то время? Чем его не устраивает телевидение?

От отчаяния Эду захотелось закрыть глаза. Но вместо этого он сказал:

— Всем устраивает, сэр. Сказать по правде, я бы очень хотел перенести свою программу на телевидение. Только есть люди, которые не могут смотреть телевизор.

— Не могут смотреть телевизор? Это еще почему? Телевидение неотъемлемая часть американского образа жизни! Что это за люди, которые не могут получать удовольствие от телевидения? Пожалуй, молодой человек, в этом следует разобраться!

— Да, сэр. Но, видите ли, есть, например, слепые и…

Дженсен Фонтейн нахмурился еще больше.

— …Ну, и люди, которые работают и не могут присесть, чтобы посмотреть передачу. Люди, которые сами водят машины. Есть довольно много людей, которые все еще слушают радио, когда не имеют возможности смотреть телевизор. Еще официантки в ночных ресторанах. И…

— Будь я проклят, если понимаю, что за чертовщину мы тут обсуждаем! взорвался вдруг старый магнат. — Ведь это вы — тот молодой идиот, что затащил вчера мою дочь на дурацкое религиозное собрание, которое проводил какой-то старый шарлатан?

— Да, сэр. Это я. То есть, я хотел сказать, это я ее сопровождал. Весь вопрос в том, действительно ли этот Иезекииль Джошуа Таббер…

— Кто-кто?

— Так и есть, сэр, — Иезекииль Джошуа Таббер.

— Не валяйте дурака. В наше время таких имен просто не бывает. Это псевдоним, юноша. А человек, который носит псевдоним, наверняка что-то скрывает. Возможно, что-то, имеющее отношение к подрывной деятельности.

— Да, сэр. Как раз этот вопрос и встал на последнем собрании местного филиала Общества Стивена Декейтера — занимается Таббер подрывной деятельностью или нет. Вот мы с Элен, то есть, я хотел сказать, с мисс Фонтейн, и решили проверить.

Лицо старого Дженсена слегка прояснилось.

— Так вам известно про Общество, — проговорил он. — Да будет страна моя всегда права…

— Но, права она или… гм…. нет, — это моя страна! — выпалил в ответ Уандер.

— Отлично, мой мальчик. Я пропустил последнее собрание, Эд, — я буду называть вас просто Эд. Был на съезде в Калифорнии. Так что, этот Таббер вредитель? Что он такое напустил на мою дочь? С этим надо как следует разобраться, — он взял Эда под руку и повел в дом.

— Да нет, сэр, — сказал Эд, отвечая на первый вопрос собеседника. — Во всяком случае, мне так не показалось. Мне сегодня вечером предстоит сделать отчет на собрании филиала. Так сказал мистер Маллиген.

— Гм. А мне кажется, здесь пахнет подрывной деятельностью. Так что же он сделал с Элен?

— Не знаю, сэр. Я ведь пришел ее повидать. Мне кажется, она просто перенервничала. Вчера вечером она решила позабавиться и немножко поцапалась с Таббером. А он разозлился и проклял ее.

— Ты хочешь сказать, что этот шарлатан, этот вредитель с нелепым именем осыпал мою дочь проклятиями?! — снова вскинулся Фонтейн.

— Вовсе нет, сэр. Я имел в виду, что он наложил на нее проклятье. Можно еще сказать, напустил сглаз. Или порчу.

Дженсен выпустил руку Эда и окинул его долгим оценивающим взглядом.

— Правда, сэр, — проговорил наконец Эд. Да и что он мог еще сказать?

— Ступайте за мной, юноша, — промолвил Дженсен Фонтейн и молча повел Эда к лестнице. Так же молча они поднялись по ней. Молча пересекли просторный холл. Наконец Фонтейн распахнул дверь и сделал Эду знак войти.

Элен Фонтейн лежала в постели. Волосы разметались по подушке, в лице ни кровинки, в глазах застыл ужас. Вокруг нее суетились два типа, по виду врачи, и сиделка в туго накрахмаленном халате.

— Вон! — взревел Дженсен Фонтейн.

Один из врачей вкрадчиво произнес:

— Мистер Фонтейн, я бы настоятельно рекомендовал вашей дочери длительный отдых и полную смену обстановки. Ее истерия…

— Вон, все до единого! — рявкнул Фонтейн, сопровождая свои слова энергичным кивком.

Три пары бровей взметнулись вверх, но, судя по всему, трио медиков уже имело дело с Дженсеном Фонтейном. Они поспешно собрали свои причиндалы и ретировались.

— Привет, Крошка Эд, — проговорила Элен.

Уандер открыл было рот, но не успел он ответить на приветствие, как вопль хозяина вынудил его прикусить язык.

— Элен!

— Да, папуля…

— Пора тебе выбираться из постели. Представь себе, что история попадет в газеты. Проклятие! Порча! Моя дочь в окружении лучших диагностов и психиатров Ультра-Нью-Йорка, потому что на нее, видите ли, наслали порчу! Вылезай из постели. Как это отзовется на моем престиже? А что скажут в Обществе, если просочится хоть слово о том, что один из его виднейших членов верит в колдовство?

Он стремительно обернулся, почему-то злобно зыркнул на Эда и выскочил из комнаты, как будто собрался штурмовать Эверест.

Эд проводил его взглядом.

— Как удается человеку, который весит не больше ста фунтов, производить столько шума? — задал он риторический вопрос, потом взглянул на Элен. — Что с тобой стряслось, черт возьми?

— Я вся чешусь. Сейчас, правда, нет. Похоже на аллергию или что-то в этом роде.

Эд долго смотрел на нее — как будто опустил в автомат десятицентовик и ничего не получил взамен.

— Когда ты чешешься? — наконец спросил он.

— Если пытаюсь наложить косметику. Достаточно чуть-чуть подкрасить губы. Или попробовать сделать какую-нибудь прическу — кроме прямых волос до плеч или кос. Или надеть на себя что-нибудь, кроме самого простого платья. Никакого шелка, вплоть до белья, — иначе сразу начинаю чесаться. Это началось вчера вечером, только я сначала не поняла. Мне страшно. Крошка Эд. Оно действует. На меня действует проклятье того старого козла.

Эд взглянул на нее сверху вниз.

— Не будь идиоткой.

Девушка с вызовом ответила на его взгляд. До сих пор, если не считать вчерашнего вечера, он всегда видел Элен во всеоружии последних ухищрений моды.

Во всем, до последней мелочи. Только сейчас до него дошло, что в таком виде она, пожалуй, выглядит даже лучше. Может быть, когда она достигнет возраста Мэри Мэлоун, знаменитой теле- и кинозвезды, ей потребуется призвать на помощь достижения цивилизации, дабы дополнить то, что дала природа. Но сейчас, когда ей двадцать с небольшим…

— Ты сам же там был, — сказала Элен.

— Разумеется, был. Старина Таббер немного похлопал крыльями, покраснел, как свекла, и наслал на тебя проклятье. А ты поверила.

— Еще бы не поверить — ведь оно действует, — огрызнулась она.

— Не валяй дурака, Элен! Проклятье действует только в случае, если человек, на которого его наложили, поверит, будто оно действует. Это известно каждому.

— Отлично! Но в данном случае оно подействовало, хоть я в него и не поверила. Ты что же думаешь, я верю в проклятья?

— Выходит, так.

— Что ж, может, теперь и верю. А тогда не верила. И вот что я тебе еще скажу, Крошка Эд. Помнишь его пухленькую дочку и последователей, которые там собрались? Они верят в его силу — так они это называют. Они видели, как он проделывал это раньше. Помнишь, как испугалась его дочь, когда услышала, что он говорит во гневе?

— Они всего лишь кучка чокнутых.

— Ладно, ладно. С тобой все ясно. Выметайся отсюда. Я собираюсь встать и одеться. Только мне придется надеть самое простое из того, что у меня есть, понятно?

— Увидимся позже, — ответил Эд.

— Чем позже, тем лучше, — огрызнулась она.

Пришло время приниматься за подготовку следующей передачи.

— Соедини меня с Джимом Уэстбруком, да поживее, — сказал Уандер Долли, отойдя от ее стола и направляясь к своему.

— С кем? — переспросила Долли. Эд все никак не мог привыкнуть к ее отмытому лицу и пестрому ситцевому платью, не говоря уже о прическе «маленькая голландка».

— С Джимом Уэстбруком. Он несколько раз участвовал в нашей передаче. В телефонной книге он значится как Джеймс С. Уэстбрук.

Он уселся за стол и вставил ключ в замок верхнего ящика. Что-то не давало ему покоя в деревенском наряде Долли, только вот что — он никак не мог понять.

Что-то очень явное и, тем не менее, ускользающее из памяти. Он потряс головой, избавляясь от ненужных мыслей, и достал письмо от свами. Просмотрел его еще раз. Черт возьми, это как раз тот человек, который отлично смотрелся бы на экране. Нет, все-таки его передача просто создана для телевидения. Половину чудиков, которые перебывали у него в качестве гостей, нужно видеть, чтобы оценить по достоинству… Зазвонил телефон, и Уандер снял трубку.

— Крошка Эд? Это Джим Уэстбрук.

— Привет, Джим. Послушай, у меня тут есть один чудной индус, который называет себя Свами Распа Раммал. Утверждает, что может ходить по раскаленным угольям. Что ты на это скажешь?

— С таким именем, дружище, он, скорее всего, мошенник, — медленно проговорил Джим Уэстбрук. Распа — это начинающий тибетский лама, который на пути к обретению полной святости претерпевает испытание свирепым морозом. А Раммал — имя, скорее, мусульманское, нежели индийское. К тому же он не должен называть себя свами. Это неверный термин. У индусов свами значит все-навсего религиозный наставник. Происходит от санскритского слова svamin, то есть учитель.

— Ладно, ладно, — перебил его Эд. — Бог с ним, с именем. Скажи, возможно, чтобы он умел ходить по раскаленным углям?

— Это делали и до него, дружище.

— При восьмистах градусах по Фаренгейту? — недоверчиво спросил Эд.

— Это ненамного меньше, чем точка плавления стали, — ответил Джим, и, тем не менее, такие штуки уже не раз проделывали.

— Кто и когда?

— Ну, знаешь ли, я так сразу не могу тебе отбарабанить имена и даты, но есть две разновидности огнеходцев. Одни ходят по углям и головешкам, другие — по раскаленным камням. Это распространено среди индийцев и на некоторых островах Южных морей. Кстати сказать, в Северной Греции и Южной Болгарии каждый год отмечают праздник, во время которого по традиции ходят по раскаленным углям. Британское Общество психических исследований и Лондонский комитет изучения психики занимались этим феноменом, наблюдали его, а кое-кто из ученых даже попытался воспроизвести его сам. Одним это удалось…

— А другим? — : нетерпеливо выдохнул Эд.

— Другие сожгли себе ступни к чертям собачьим.

Эд обдумал услышанное и наконец сказал: — Послушай, Джим, а ты не знаешь какого-нибудь обладателя звучного наукообразного титула, который был бы с тобой не согласен? Представь себе: мы устроим дискуссию, в которой примут участие четверо — я, свами, ты, который утверждает, что это возможно, и ученый, который возражает. Может, нам удалось бы растянуть ее на две передачи. В первой мы устроили бы интервью со свами и обсудили бы его со всех сторон. На неделе устроили бы его выступление, и о результатах эксперимента сообщили бы в следующей передаче.

— Погоди-погоди, — сказал Джим Уэстбрук. — Год или два назад мы с Мэнни Леви обсуждали именно эту тему.

— С кем?

— С доктором Манфредом Леви из Ультра-Нью-Йорка. Он большая шишка в области популяризации науки, написал несколько книг на эту тему. Кроме всего прочего, он говорит с сильным немецким акцентом, что уже само по себе производит очень солидное впечатление.

— И ты думаешь, тебе удастся его уговорить прииять участие в нашей передаче? — спросил Эд.

— Даже наверняка — если заплатить ему по высшей ставке.

— А бесплатно он никак не согласится? Просто ради интереса? В этом квартале мой бюджет оставляет желать лучшего.

Джим Уэстбрук рассмеялся.

— Ты не знаешь Мэнни, дружище.

— О'кей, Джим, — вздохнул Эд. — Свяжись с ним, ладно? И сразу же дай мне знать, что он скажет.

Он положил трубку, включил диктофон и стал составлять письмо Свами Распа Раммалу. Неважно, сумеют они залучить на передачу доктора Леви или нет, он все же решил использовать этого огнеходца. Теперь еще и огнеходец! Иногда Эд сам задумывался, как дошел до жизни такой. А ведь когда-то он мечтал стать актером… Потребовалось лет десять, чтобы понять: актера из него не получится. В глубине души Эд разделял человечество на две категории: на тех, кто глазеет и слушает, то есть на чокнутых, и на их кумиров.

И не мог и мысли допустить, чтобы не быть в числе кумиров.

Эд встал и подошел к автомату с кока-колой, хотя пить ему совсем не хотелось. По пути он остановился у телетайпа новостей и лениво пробежал глазами последние сообщения. Эль Хассан решил во что бы то ни стало объединить Северную Африку — даже вопреки воле ее населения. В Советском лагере опять начались внутренние трения. Венгры постепенно вытесняют русских из высших эшелонов партийной бюрократии.

Телетайп бодро застучал, и Эд машинально проглядел последний абзац.

Волна новой моды захлестнула всю страну… Никакой косметики, никаких оборок… Главное — простота…

Роберт Хоуп Третий, телевизионный комик, уже нарек это направление домотканым стилем.

Эд Уандер хмыкнул. Вот почему Долли и все остальные девушки в редакции приходят на работу в таком виде, будто собрались коров доить. Помешательство становится всеобщим. Так бывало и раньше: то длинные юбки, то короткие, то длинные волосы, то короткие, то конские хвосты, то парики, то еще черт-те что.

В этом сезоне бюст в моде, а в следующем уже вышел из моды. И раньше-то от этого можно было свихнуться, а теперь, в эпоху телевидения, государства всеобщего процветания и общества изобилия, любая причуда моды способна заполонить страну за одну ночь. И то, что эта последняя мода докатилась до них, — лишнее тому доказательство. Это, кстати, объясняет сегодняшнее появление в лифте Мэри Мэлоун. Уж она-то никогда не упустит случая оказаться в самой гуще событий.

И тут им снова овладело смутное предчувствие. Он никак не мог уловить нечто такое, что обязательно должен был помнить. Эд пожал плечами и подошел к автомату.

Стоя рядом с ним и глотая из пластикового стаканчика кока-колу, он задумался. Интересно, до чего дойдут наши рационализаторы? И так уже напитки отпускают бесплатно. Эксперты по производительности труда рассчитали, что бесплатные прохладительные напитки обойдутся дешевле служащим не придется тратить времени на поиски мелочи каждый раз, когда им захочется освежиться.

Из своего кабинета выплыл Маллиген. Обведя глазами помещение, он обнаружил Эда и прямиком направился к нему. Везет, как утопленнику! Ну что ему стоило в тот миг, когда шеф появился на сцене, сидеть за столом, изображая полную запарку?

Однако глава студии был настроен на удивление миролюбиво.

— Ты готов, Крошка Эд? — пробурчал он почти дружелюбным тоном.

Эд тупо уставился на него.

— Я о собрании филиала, — напомнил Маллиген. Сегодня твой доклад о чокнутом, который под маской религиозной проповеди занимается подрывной деятельностью.

— Ну, конечно, мистер Маллиген, — бодро откликнулся Эд. — У меня все готово.

Вообще-то он и думать забыл об этом. Нужно будет хоть немножко посидеть над отчетом. Там будет старик Фонтейн и, наверное, не меньше половины здешних тузов. Неплохой случай привлечь к себе внимание, завязать контакты.

Собрание местного филиала Общества Стивена Декейтера состоялось в одном из конференц-залов компании «Кой Парфюм, инкорпорейтед». Эд Уандер и не знал, что Уонамейкер Дулитл, президент «Кой», тоже член Общества. Вот тебе и контакт, прямо как по заказу. Кой Парфюм — один из самых крупных спонсоров в Кингсбурге. И снова невезение: перед собранием даже не удосужились устроить перекур, во время которого он мог бы повстречаться со здешними шишками. Когда они вошли, собрание уже было в разгаре. Кое-кто из присутствующих даже наградил их с Маллигеном недовольными взглядами — в том числе и сам Дженсен Фонтейн, восседавший на дальнем конце стола, за которым собралось около тридцати членов местного филиала.

Эд с Маллигеном проскользнули на два свободных места, расположенных на разных концах стола.

Речь держал сам Уонамейкер Дулитл. Он размахивал газетой и, насколько Эд успел уразуметь, с возмущением кого-то клеймил.

— Нет, вы только послушайте, — призвал глава «Кой Парфюм». — Это же не что иное, как подрыв американских устоев! — И он стал читать, всем своим пронзительным голосом выражая осуждение: «Запланированное устаревание, вызванное колебаниями моды, — наверное, один из самых невероятных элементов нашей невероятной экономики. Вот вам пример, ничуть не хуже других: детройтские автофлаеры претерпевают изменения не реже двух раз в год. В прошлом году автофлаеры компании „Дженерал-Форд“ по вечерам обходились всего четырьмя фарами: по две спереди и сзади.

А в этом их украшают уже четырнадцать — задние, передние, боковые… Очевидно, дизайнеры никак не могут решить, зачем столько источников света. На некоторых моделях часть хвостовых огней — фальшивки, которые даже не присоединены к электрической сети.

Сходную ситуацию мы наблюдаем и с кухонными плитами: для того чтобы внушить домохозяйкам, будто их прежние плиты безнадежно устарели, хитроумные дизайнеры прилепили к последним моделям столько панелей управления, что они стали походить на рубки боевых подлодок. На них можно насчитать тридцать пять кнопок и шкал. Но когда Союз потребителей разобрал одну из таких плит, то обнаружился интересный факт: под кожухом многие из этих шкал ни к чему не присоединены. Это тоже фальшивки».

Уонамейкер Дулитл обвел собравшихся взглядом прокурора и похлопал ладонью по газете.

— Типичный подкоп коммунистов, — проблеял он. — Коварная завуалированная попытка подорвать нашу экономику.

— Вот-вот! — поддержал его кто-то, хлопая ладонью по столу. Раздался общий ропот возмущения.

— Кто он такой-этот Баз де Кемп? — осведомился Дулитл. — Неужели наши газеты готовы нанять любого вредителя, который прикидывается честным журналистом? Разве их теперь не проверяют? Не рассматривают с позиций благонадежности? — Он снова хлопнул по газете. — И что это за редактор, который пропускает такие неприкрытые нападки на две из важнейших отраслей нашей промышленности — производство автофлаеров и кухонного оборудования? А ведь только на прошлой неделе наш президент обратился к народу с призывом: «Покупайте, покупайте, покупайте — этим вы способствуете процветанию нашей страны!». Как спрашивается, мы можем добиться полного потребления наших товаров, если женщины горбатятся над допотопными плитами, а семьи чуть ли не целый год ездят щ разболтанных, вышедших из моды автофлаерах?

Услышав имя База де Кемпа, Эд навострил уши.

Должно быть, Баз умом тронулся, если пишет такие вещи. Ведь так недолго и чокнутым прослыть.

Дженсен Фонтейн, который, очевидно, председательствовал на этом собрании, постучал молотком по столу.

— Вносится предложение: рекомендовать издателю «Таймс-Трибьюн» призвать этого безответственного писаку… как там его?

— Баз де Кемп, — машинально брякнул Эд.

Все взгляды тотчас устремились на него. Он почувствовал, как врезается в шею галстук.

— Так вы знакомы с этим ярым коммунистом? — взревел Дженсен Фонтейн.

— Да, сэр. Доводилось встречаться пару раз. Только он не коммунист. Если его послушать, так у него такое хобби — откапывать разные чудные политикоэкономические теории. Видите ли… — конец фразы повис в воздухе: Эд увидел, что его слова произвели на собравшихся не особо благоприятное впечатление.

— С кем поведешься, от того и наберешься, — мрачно изрек кто-то.

Фонтейн снова постучал по столу.

— Есть еще предложения?

Маллиген торопливо заговорил:

— У меня предложение: пусть комитет, состоящий из тех, кто помещает рекламу в «Таймс-Трибьюн», обратится к издателю с письмом, где выразит неодобрение по поводу статей с красным душком, которые стряпает этот парень, де Кемп.

— Давайте второй вопрос, — сказал кто-то.

Последовал нудный отчет некоей библиотечной комиссии. Как явствовало из доклада, у нее трения с детским отделом городской библиотеки, который отказался убрать с полок книги о Робин Гуде.

Вдруг Эд насторожился: Дженсен Фонтейн только что упомянул его имя.

— Насколько мне известно, — говорил отец Элен, — за время моего отсутствия было получено несколько писем с жалобами на подрывные призывы, содержащиеся в так называемых проповедях некоего… — он заглянул в лежащий перед ним листок и недоверчиво фыркнул, — некоего Иезекииля Джошуа Таббера. Член Общества Элен Фонтейн, моя дочь, и сотрудник УАНТи-Ви посетили собрание, которое устроил этот Таббер, в результате чего Элен на несколько дней слегла в постель. А сейчас мистер Эдвард Уандер даст нам полный отчет.

Эд поднялся. Все это перестало ему нравиться, к тому же у него возникло неприятное подозрение, что лавров ему здесь не сыскать.

— Дело в том, — сказал он, — что я не специалист в области подпольной подрывной деятельности. Я, конечно, знаю, что это важное дело — оберегать страну от коммунистического засилья и все такое. Но, видите ли, работая на УАН-Ти-Ви, я всякого насмотрелся. Может быть, кто-то из вас, друзья, слушает по пятницам «Потусторонний час»…

— От тебя ждут отчета по Табберу, Крошка Эд, а не саморекламы, зловеще прошипел Маллиген.

Эд откашлялся.

— Да, сэр. Если быть откровенным, то из того, что я там услышал, следует: Таббер, скорее, антикоммунист, чем коммунист. По крайней мере, он сам так утверждает. Он критиковал людей за то, что они слишком большое внимание уделяют материальному, вещам, которые имеют или приобретают, вместо того, чтобы интересоваться духовным… так мне, во всяком случае, показалось.

— Мой священник каждое воскресенье проповедует то же самое, — заметил кто-то. — Только к понедельнику мы об этом и думать забываем.

— Так вот что он говорит… — сказал кто-то еще. Как раз с этим вопросом мне хотелось бы разобраться. Чем ему не угодило наше общество потребления? И что произойдет с нашей экономикой, если все мы станем слушать таких, с позволения сказать, религиозных лидеров?

Фонтейн громыхнул молотком.

— Продолжайте, — обратился он к Эду.

Похоже, он пока тоже был не в восторге от того, как Уандер излагал свой отчет. От этой мысли настроение у Эда совсем упало.

— Он нисколько не похож на коммуниста — вот все, что я могу сказать. Более того, когда Элен… мисс Фонтейн, прямо спросила его об этом, он ясно дал понять, что не считает себя коммунистом.

Женщина, которая докладывала по библиотечному вопросу, заинтригованно спросила:

— Но какое все это имеет отношение к тому, что Элен находится под наблюдением врача? Что он с ней сделал?

Эд обеспокоенно взглянул на Дженсена Фонтейна, который начал было отвечать, но потом так плотно сжал губы, что Эд невольно подумал: чтобы просунуть между ними нож, пришлось бы здорово попотеть. Ну, и ладно.

— Видите ли, — сказал Эд, — мисс Фонтейн его слегка покритиковала. Ну, а он оскорбился и… проклял ее.

Воцарилась тишина. Видимо, все пришли к тому же выводу, что и Фонтейн — во время их предыдущего разговора. Уандер поспешил внести ясность.

— То есть он напустил на мисс Фонтейн порчу.

— Порчу? — переспросил Уонамейкер Дулитл.

— Можно еще сказать, сглаз, — уточнил Эд.

— И как это связано с ее недомоганием?

— Она утверждает, что начинает чесаться, — обреченно проговорил Эд.

Дженсен Фонтейн грохнул молотком.

— Кончайте молоть вздор. Что конкретно сказал этот чокнутый?

В своем незадавшемся актерском прошлом Эд Уандер потратил немало времени на развитие памяти, в частности, на запоминание диалогов. Теперь он покопался в памяти и произнес:

— «Воистину проклинаю суетность и тщеславие женское. Воистину..» Когда Таббер входит в раж, то переходит на высокопарный стиль… «Воистину, никогда больше не обретете вы радости в тщеславии своем. Воистину никогда больше не обретете счастья в нарядах или косметике», что-то в этом духе. Не дословно, конечно, но в общем и целом… Теперь вы видите: он не наложил заклятье именно на Элен. Из того, как он это сформулировал, можно понять, что он проклял всех женщин…

Эд осекся на полуслове — по спине его пробежали холодные мурашки и стали медленно подниматься все выше.

Глава четвертая

К утру следующего дня у Эда Уандера почти не осталось сомнений. Он просмотрел бюллетени, пришедшие по телетайпу. Выходило, что помешательство затронуло не всю страну, а весь мир. Объединенная Европа, Советский лагерь, аборигены Галапагосских островов — никто не остался в стороне.

Мир знавал массовые помешательства и раньше, причем самые что ни на есть разнообразные. В наше время люди на них особенно падки. Хула-хупы и повальная мода на стиль «Дэви Крокет»[18] — знаки прошлых десятилетий — просто ничто в сравнении с сегодняшними маниями. По мере того, как бдение у телевизора заменило среднему обывателю ежедневный труд, на смену слабым попыткам восстать против полной неподвижности и заключения в четырех стенах собственной гостиной пришло увлечение объемным кино, которое по крайней мере заставляет вас пройтись до ближайшего кинотеатра, и все новые, новые, новые причуды моды. Мода в еде, мода в одежде, мода в слэнге — мода во всем. Это был один из методов, которые позволяли ловким дизайнерам, искусно управляющим процессом быстрого устаревания продукции, поддерживать товарооборот. Если сейчас в моде кузов с откидным верхом, то седаны безнадежно, устарели, и разве только чокнутый, законченный чудик рискнет в нем показаться. Если в моде твид, то габардины не актуальны, и вчерашний костюм остается выкинуть в мусоропровод. Если в моду входит китайская кухня, то все остальные: итальянская, турецкая, русская, шотландская, любая другая, от которой все сходили с ума в прошлом месяце, — никого больше не интересует. А ресторан, который предусмотрительно забил все кладовые и холодильники продуктами, нужными для вчерашнего крика кулинарной моды, может без колебаний отправить их на помойку.

Да, мир знал капризы моды и раньше, но такого — еще никогда.

Почти каждый крик моды, родившийся на Западе, в конце концов доходил и до Советского лагеря. Стоило коктейлю «Психотравма» стать гвоздем сезона в Большом Вашингтоне, как три месяца спустя их поднимали за здравие главы правительства в Кремле. Стоило ярким полосатым бермудам потеснить вечерние туалеты в Ультра-Нью-Йорке — и всего через несколько недель они красовались на тощих конечностях обитателей Пекина.

Но всегда на это уходили по меньшей мере недели.

Теперь же, насколько мог судить Уандер, мода на домотканый стиль одновременно воцарилась на всей планете сразу. Это подтверждали все сведения, которые ему удалось раздобыть. И, пожалуй, никто, кроме него, об этом пока не подозревал.

Случилось это субботним вечером в восемь сорок пять по местному времени. Исходя из разрозненных обрывков новостей, которые Эду удалось собрать, соседний часовой пояс, лежавший к западу, напасть поразила на час позже, на Англию она обрушилась четырьмя часами раньше, а на Объединенную Европу — шестью. А дальше пошло — поехало. Короче говоря, помешательство поразило мир в одно и то же время.

Кое-кто из комментаторов вполне искренне пытался предложить какие-то другие объяснения. Но пока еще никто не набрел на истинную причину, о которой догадывался один Эд Уандер.

Он прослушал бойкого репортера, который пытался доказать, что домотканый стиль возник еще несколько месяцев назад; он якобы долгое время развивался подспудно и лишь теперь неожиданно расцвел пышным цветом. Этот же обозреватель долго разглагольствовал о последнем крике моды и пришел к выводу, что он долго не продержится, просто не может продержаться, ибо противен основному женскому началу. Это единственный стиль, который не способен надолго приворожить прекрасный пол. Репортер хохотнул и объявил, что домотканый стиль уже принес немалую прибыль ловкачам с Мэдисон-авеню. Текстильная ассоциация спешно выложила первую сотню миллионов на то, чтобы подавить новую моду в зародыше, развернув гигантскую кампанию с привлечением радио, телевидения и воздушной рекламы. Ходят слухи, что производители косметики собрались на закрытое совещание, дабы выработать свои меры борьбы.

Обозреватель не знал одного. И никто этого не: знал, кроме Эда Уандера и самого Таббера, да еще горстки его приверженцев: проклятье не ограничено во времени. Оно уходит прямиком в вечность. Если, конечно, предположить, что проклятья Таббера — как бы он их там ни накладывал — способны сохранять первоначальную силу.

Эд прикинул, не поделиться ли своими подозрениями с Маллигеном, и решил, что не стоит. Начни он распространяться о порче, которую напускает странствующий религиозный шарлатан, люди чего доброго подумают, что он со своим «Потусторонним часом» совсем рехнулся.

Он подошел к столу Долли. Как и вчера, девушка была в полной красе. Платье ее наводило на мысль, что Долли носила его еще школьницей. Наряд, который годится разве что для загородной прогулки, для пикника. Ни помады, ни пудры, ни карандаша для бровей, ни сережек — ничего.

— Как тебе этот новый домотканый стиль, а, Долли? — поинтересовался Эд.

Почти вся мужская половина редакции не давала девушкам прохода, упражняясь в остроумии по поводу их нового облика. Очевидно, Долли ожидала, что Эд возглавит список мучителей. Но в его голосе не было и тени издевки.

— Черт возьми, Крошка Эд, — сказала девушка, чем он хуже любого другого стиля? Мода приходит и уходит. Не могу сказать, чтобы я была от него без ума или наоборот.

— Послушай, — понизив голос, спросил Уандер. — А ты не пыталась в последние два дня накладывать косметику?

Девушка озадаченно нахмурилась.

— Ну… пыталась раз или два.

— И что же?

Она поколебалась, наморщив курносый нос.

— Будь я проклята, только от этого у меня все начинает чесаться. Знаешь, такое ощущение, будто сгорела на солнце кожа и начинает облезать.

Уандер помотал головой.

— Слушай, Долли, соедини-ка меня с Базом де Кемпом из «Таймс-Трибьюн». Мне надо с кем-нибудь поделиться.

Долли наградила его удивленным взглядом, который он вполне заслужил, и сняла трубку. Эд вернулся к своему столу и ответил на вызов.

— Привет, Баз, — сказал он. — Я не был уверен, работаешь ли ты еще у себя.

— Не только работаю, но еще и купаюсь в лучах славы. Так-то старик. Похоже, какая-то чокнутая свора крайне правых накапала на меня редактору по поводу каких-то моих статей. Требовала, чтобы он меня выгнал. Только наш Старый Язвенник говорит: Как раз те статьи, которые способны вызвать противоречивые отклики и даже жалобы, могут хоть ненадолго оторвать наших чокнутых от экрана и заставить взять в руки газету. Так что я получил повышение.

Эд в тоске прикрыл глаза, дивясь превратностям судьбы.

— Вот что, — проговорил он, — мне нужно с тобой встретиться. Как насчет «Старой кофейни», минут через пятнадцать? Кофе за мной.

— Уговорил, — жизнерадостно откликнулся де Кемп.

— Уже иду. А знаешь, ты просто красавчик, даже несмотря на дурацкие усики.

Эд положил трубку и направился к лифтам.

Он спешил, как мог, но когда добрался до места, газетчик был уже там. «Старая кофейня» была почти пуста. Эд предложил занять отдельную кабинку. Выбрав расположенную как можно дальше от телевизора и музыкального автомата, они сели напротив друг друга. Эд мрачно взглянул на репортера и, поколебавшись, произнес:

— Видел я твою статью про то, как продвигают новую моду.

Баз де Кемп извлек из кармана куртки тонкую восьмидюймовую сигару и раскурил.

— Отличная штука, правда? Вообще-то…

— Нет, — попытался было возразить Эд, однако его слова не были услышаны.

— …их стали выпускать в начале шестидесятых, когда вертолеты только-только появились. Знаешь, где я достаю это зелье? У старикана, о котором мы с тобой вчера говорили. Он собрал кучу статистических данных о том, как современная экономика всеобщего процветания расшатывает устои страны.

— Таббер! — выдохнул Эд.

— Он самый. Некоторые из его цифр слегка устарели. Большинство их относится к прошлому десятилетию. Но сегодня это даже более актуально, чем тогда. В последней беседе, которую я слышал, он клеймил страну за то, что она изводит ресурсы на одноразовые товары. Бифштексы и другие мясные продукты, которые продают в одноразовых сковородках. Торты и кексы в одноразовых формах. Одноразовые алюминиевые мышеловки: не нужно больше возиться с мышью — ты ее даже не увидишь. Просто-напросто выбрасываешь ловушку, даже не открывая. И пластиковые бритвенные станки с вмонтированными лезвиями: брейся один раз — и выбрасывай, — Баз рассмеялся и затянулся сигарой.

— Послушай, сейчас не о том речь. Я слышал, как он прохаживался на ту же тему, когда мы с Элен были на его собрании. Вот что я хочу у тебя спросить: — ты когда-нибудь слышал, чтобы он наводил порчу?

— Что-что? — недоуменно воззрился репортер.

— Насылал проклятье. Сглаз. Словом, занимался колдовством.

— Послушай, старик в здравом уме и твердой памяти. Он всего лишь безобидный чудак, который тревожится за будущее нации. Предупреждает о том, что может пробить час расплаты. Не может он верить в проклятья, а если бы даже и верил, то уж наверняка не стал бы никого проклинать.

Эд залпом допил кофе.

— Никого? Все дело в том, что он, похоже, проклял все человечество. То есть, по крайней мере, половину человечества — женскую.

Баз де Кемп вынул изо рта сигару и направил ее на Уандера.

— Знаешь, Крошка Эд, ты просто чокнулся. Рехнулся. Спятил. Кроме всего прочего, этого не может быть. Не может, и точка.

И тут Уандер решил выложить все как есть. Ему нужно было с кем-то поделиться, и лучшего собеседника он не мог придумать.

— Ладно, — сказал он. — Тогда послушай минутку.

Его рассказ занял больше минуты. За это время Баз де Кемп успел заказать еще кофе, однако слушал, не перебивая. Когда Эд наконец закончил, сигара репортера потухла. Он раскурил ее снова. Обмозговал услышанное. Уандер тем временем допивал свой остывший кофе.

Наконец Баз изрек:

— Отличная история получится. Мы займемся этим вместе.

— Ты о чем?

Баз облокотился на стол, радостно тыча сигарой в сторону Эда.

— Повторение истории Отца Небесного. Помнишь, я недавно тебе рассказывал?

— Ну и какое же он, черт побери, имеет отношение…

— Нет, ты послушай. Давным-давно, в начале тридцатых, Отец Небесный был всего лишь никому не известным проповедником и влачил жалкое существование в Гарлеме. Последователей у него было не больше сотни. Однажды в его куще случилась поножовщина или что-то в этом роде. Его арестовали, и судья дал ему весьма мягкий приговор. Однако пара репортеров услышала, как кто-то из последователей Отца Небесного сказал: судья сам накликал на себя беду. Теперь Отец Небесный его покарает. И вот проходит день или два — и судья умирает от сердечного приступа. Репортеры, надеясь состряпать сенсацию, отправляются в камеру к проповеднику. Тот сыграл в открытую — просто сказал: «Не хотелось мне это делать». Веришь, дружище, когда Отец Небесный вышел из тюрьмы, весь Гарлем высыпал на улицы, чтобы его встречать.

— Ну и что, черт побери… — нетерпеливо начал было Эд. И смолк.

— То-то и оно, — с нажимом проговорил Баз. — Теперь дошло? Старина Таббер проклинает женское тщеславие. Насылает порчу на косметику и причудливые туалеты. Что-то в этом духе. И что же случается на следующий день? Воцаряется мода на домотканый стиль. Совпадение, разумеется — но какое!

— Теперь все ясно, — медленно проговорил Эд. — А что ты имел в виду, когда сказал, что мы займемся этим вместе?

Сигара снова чуть не уперлась ему в грудь — для пущей выразительности.

— Не будь идиотом. Такой шанс выпадает раз в жизни. До сих пар в твоей дурацкой программе перебывала уйма шарлатанов — чокнутых, которые утверждали, будто катались на летающих тарелках; спиритов, которым ну никак не удавалось вызвать для тебя духа; знахарей, которые не могли. даже бородавки свести. Но на этот раз тебе крупно повезло. Ступай и постарайся затащить старика Таббера на свою передачу. Он проклял тщеславие — и его проклятье сработало. Усекаешь? Сработало! Более того, есть свидетели. При этом присутствовал ты, присутствовала Элен Фонтейн. Там были дочь Таббера и кучка его последователей. У нас есть настоящие, непредвзятые свидетели, которые могут подтвердить: Таббер проклял женское тщеславие, и на следующий же день родился домотканый стиль. Неужели ты не видишь, что за история сама плывет тебе в руки?

— Вот это да! — только и смог сказать пораженный Эд.

— А я обещаю тебе дать полную информацию в «Таймс-Трибьюн». Для начала — рекламу твоей передачи, а потом целый разворот с большим количеством снимков. Скорее всего, в воскресном приложении.

— Каких снимков?

— Фотографий — Таббера, его палатки, его дочери. Таббер в позе, которую принимает, когда насылает порчу. Все, как полагается.

Его энтузиазм начинал увлекать Эда. С таким шоу он, пожалуй, может cтать пo-настоящему популярным и заинтересовать каких-нибудь спонсоров. Может быть, даже удастся показать эту передачу по телевидению.. — Но на пятницу у меня уже назначена встреча с девицей-экстрасенсом, — вспомнил, он.

— Пошли ее подальше. Перенеси на другой раз. Нужно ковать железо, пока горячо. Использовать Таббера с его домотканым стилем, пока эта мода в самом разгаре. А то, глядишь, через пару недель она устареет. Наши денежные мешки не допустят, чтобы этот стиль задержался надолго. Они просто не могут себе это позволить. Владельцы универмагов, салонов красоты, производители косметики и так уже взвыли. Они хотят, чтобы президент провел одну из своих знаменитых охлаждающих бесед, в которой вразумил бы американских женщин, убедил, что они ставят под угрозу процветание нации.

— Ты прав! — согласился Эд. — Так и сделаем. Придется мне подсуетиться. Нужно где-то откопать людей, которые бы приняли участие в передаче вместе с ним, — задавали бы ему вопросы и все такое.

— Тоже мне проблема! — фыркнул Баз. — Я сам могу поучаствовать. Слышал его не меньше полудюжины раз. Добейся, чтобы пришла Элен Фонтейн — ведь это из-за нее он сглазил всех женщин. Может быть, нам даже удастся ее уговорить, чтобы она попросила его снять сглаз.

— Точно, — подхватил Эд. — И еще его дочь, Нефертити. Она у него милашка, просто загляденье. И голосок приятный. Мы ее разговорим. Она обмолвилась, что старик Таббер уже раз или два напускал порчу, когда говорил во гневе, — так она это называет.

Направляясь к тому месту, где Иезекииль Джошуа Таббер разбил свои палатки, Эд все же ощущал некоторые опасения. Что скажут Маллиген и Общество Стивена Декейтера, когда узнают, что он предоставил эфир человеку, которого всего неделю назад подозревали в подрывной деятельности? И решил, что стоит все-таки предупредить директора студии. Если удастся залучить на передачу Элен Фонтейн, Маллиген не станет особо возражать. Да, Баз прав: эта передача должна привлечь к себе внимание. Наконец-то и ему, Эду Уандеру, выпал счастливый случай!

Они добрались до стоянки, устроенной на обширном пустыре, который последователи Таббера выбрали для его пребывания в городе; Эд Уандер нажал на педаль спуска и посадил «фолыссфлаер».

— Эй, что тут происходит? — спросил Баз. — Что они делают?

— По всей видимости, сворачиваются, — ответил Эд.

— Складывают главную палатку.

Они выбрались из машины и направились к людям, суетящимся вокруг палатки.

Первой их заметила Нефертити Таббер. Она вышла из меньшей палатки, в руках у нее был кофейник и четыре чашки. Глупо, но Эду почему-то пришли на ум строчки, которых он не вспоминал со школьных времен: Красотка Мод Миллер погожим деньком С граблями проходит душистым лужком.

— За последние пару дней я насмотрелся на домотканый стиль. Но впервые могу сказать, что он кому-то к лицу, — тихо проговорил Уандер.

— А все потому, что на ней он выглядит естественно, — ответил Баз. Этакая сельская простушка.

Девушка остановилась, поджидая, пока они подойдут; во взгляде ее читался вопрос.

— О, мисс Таббер, — сказал Эд. — Разве вы с отцом уже покидаете нас?

Нефертити чуть приподняла голову.

— Боюсь, что да. Вы же знаете, мы здесь уже две недели, — она сделала едва заметную паузу и добавила, — Эдвард. Уандер. — Потом взглянула на База. — Добрый день, Баз де Кемп. Я заметила, что вы использовали в некоторых статьях отрывки из проповедей отца.

— Было дело.

— Причем не удосужились сослаться на первоисточник или хотя бы упомянуть, что отец находится в городе.

Баз поморщился.

— Если честно, мисс Таббер, я хотел вставить кое-какие сведения о старом… то есть о вашем отце. Но редактор их вымарал. Вы уж извините. Сейчас никто не интересуется религиозными сектами.

— Мы потому и приехали с вами повидаться, — поспешно вставил Эд.

Девушка обратила на него взгляд невероятно синих глаз.

— Потому что никто не интересуется религиозными сектами, Эдвард Уандер?

— Более или менее. Послушайте, зовите меня просто Эд. Понимаете, мы подумали, что если ваш отец выступит в моей передаче, его услышат сотни тысяч людей, даже не выходя из дома.

Ее лицо на миг просияло, но почти сразу же снова омрачилось.

— Но ведь вы, Эдвард… то есть Эд, приглашаете на свою передачу всяких ненормальных, а то и просто обманщиков?..

— Ничего подобного, Нефертити, — поспешно возразил он. — Вы просто не поняли. Моя программа существует для того, чтобы дать возможность тем людям, которые в обычных условиях не могут выйти к широкой аудитории, познакомить публику со своими убеждениями, какими бы из ряда вон выходящими они ни казались. Допустим, кто-то из. них окажется обманщиком или даже проходимцем, — ведь из этого не следует, что у нас не бывает по-настоящему честных людей. Для вашего отца это шанс донести свое откровение до максимального числа слушателей.

— Но отец никогда не бывал на радио… Эд, — нерешительно произнесла девушка. — Я даже не уверена, что он одобряет радио. Он считает, что раньше, когда люди сами исполняли музыку, они получали куда большее удовольствие. Когда каждый член семьи мог сыграть на каком-нибудь инструменте или спеть.

— Так это когда было, — вяло возразил Баз.

Девушка в упор взглянула на него.

— Это и сейчас принято. В Элизиуме.

Газетчик хотел сказать что-то еще, но Эд поспешил его опередить.

— Это не так важно, одобряет он радио или нет и выступал ли он перед микрофоном раньше. Я привык работать с неопытной публикой. Ведь почти все мои гости таковы. Главное, что для него это большой шанс. К тому же вы тоже примете участие. И Баз. И еще, я надеюсь, мисс Фонтейн.

Нефертити еще немножко посомневалась, потом пожала приятно округлыми плечами.

— Мы можем спросить у него самого.

Она повела их за собой, и вскоре Эд с Базом увидели старика-проповедника, который вместе с несколькими помощниками собирал большую палатку. Деревянные стулья уже сложили и вынесли наружу, кафедра была разобрана для перевозки.

Заметив посетителей, Таббер что-то сказал своим помощникам, которые продолжали работу, и направился навстречу гостям.

«Вылитый Старый Лесоруб! — снова подумал Эд Уандер. — Эйб Линкольн в Иллинойсе. В этом человеке чувствуется личность. И еще есть в нем что-то отеческое. Просто позор, что моя программа до сих пор не на телевидении. Было бы здорово, если бы публика смогла увидеть этого старикана».

Иезекииль Джошуа Таббер окинул пришельцев внимательным взглядом.

— Вы ко мне, возлюбленные мои?

Эд Уандер откашлялся.

— Меня зовут…

— Мне известно ваше имя, возлюбленный мой. Дочка еще в прошлый раз сказала мне, кто вы такой.

Внезапно Эду пришло в голову, что лучше не стоит предлагать старику сделку. Интуиция подсказывала ему: перед ним не записной оратор, готовый на все ради популярности. Пока они с Базом летели сюда, Эд решил постараться соблазнить проповедника возможностью появиться перед миллионной аудиторией и, произведя на нее впечатление, стать великим религиозным пророком, в сравнении с которым Билли Санди и Билли Грэхем[19] покажутся просто шарлатанами. Теперь он пришел к выводу, что, пожалуй, будет лучше пока вовсе не упоминать о проклятии.

— Мистер Таббер, — проговорил Эд, — я…

— Слово мистер, — ласково заметил Таббер, — произошло от титула мастер, что значило господин, возлюбленный мой. Я же не хочу быть ничьим господином, равно как и не желаю, чтобы кто-то был моим. Называйте меня Иезекиилем, Эдвард.

— Или для краткости Зик, — вставил Баз.

Таббер взглянул на газетчика.

— Согласен, возлюбленный мой, — все так же ласково проговорил он, — для краткости можно и просто Зик. Это славное имя — его носил один из наиболее прогрессивно мыслящих еврейских пророков, который написал двадцать шестую книгу Ветхого Завета.

— Полегче, Баз, — тихо пробормотал Эд, и снова обратился к Табберу: Я вот что хотел сказать, сэр…

— Слово сэр, иначе сир, пришло к нам из феодализма, возлюбленный мой. Оно отражает взаимоотношения между знатью и крепостными. Мои же усилия направлены против таких отношений, против власти одного человека над другим. Ибо я воспринимаю любого, кто хочет меня подавлять, дабы властвовать мною, как тирана и узурпатора и объявляю его своим врагом!

Уандер в изнеможении прикрыл глаза. Потом снова открыл их и сказал:

— Послушайте, Иезекииль, как насчет того, чтобы выступить в пятницу в моей радиопередаче?

— С превеликим удовольствием. Давно пора использовать наши средства массовой информации для того, чтобы распространять кое-что поважнее, чем надоевшие всем банальности. — Бородатый старик устало взглянул на ветхую палатку, которую собирали его помощники. — Ведь не по моей вине слово мое слышат столь немногие. — Его взгляд снова обратился к Эду Уандеру и Базу де Кемпу. — Благодарю Вас за возможность донести его до широкой публики, возлюбленные мои.

Так что уговорить Иезекииля Джошуа Таббера оказалось проще простого.

Другое дело — Элен Фонтейн.

Элен злобно уставилась на них обоих.

— Еще раз приблизиться к этому старому козлу? Мама дорогая, да я даже голос его слышать не желаю! Что у меня, по-вашему, не все дома?

Они сидели в доме Фонтейнов, в так называемой комнате для отдыха. Видимо, Фонтейны связывали отдых главным образом с выпивкой: кроме автобара последней модели в комнате почти ничего не было. Эд расположился перед ним и стал заказывать напитки для всех троих, Баз тем временем непринужденно болтал.

На Элен было простое ситцевое платье и туфли без каблука. Волосы заплетены в косы. Вид у нее был такой, словно она только пять минут назад тщательно вымыла лицо с мылом.

Баз де Кемп задумчиво перекинул сигару из левого угла рта в правый.

— Старика нечего бояться, — проговорил он. — Он добрейший чудак, и опасности от него не больше…

— Чем от динамитной шашки, — резко вставила Элен. — Крошка Эд, закажи-ка мне еще пива.

— Никогда раньше не замечал, чтобы ты пила пиво, — сказал Эд.

— Я и сама этого не замечала, — буркнула Элен. — Но теперь я начинаю подозревать, что табберовское проклятье распространяется и на горячительные напитки. Я потеряла вкус ко всему, кроме пива и красного итальянского вина.

— Послушай, — сказал Баз, — неужели ты и вправду веришь, будто Таббер наслал на тебя порчу?

— Верю, умник. И не имею никакого желания с ним связываться. А вдруг ему взбредет в голову наслать еще что-нибудь?

— Ладно, — сказал Баз. — Допустим на минуту, что он действительно тебя сглазил. Но если он может напустить сглаз, то может его и снять, так ведь?

Элен нахмурилась, глядя на него поверх пивной кружки.

— Я — я не знаю. Может быть, и так.

— Ну, конечно, — пришел на помощь Эд.

— Отлично, — подытожил Баз. — Согласись, что он вполне милый старикан, пока его не разозлишь. Я-то сам никогда не видел, чтобы он злился, просто я опираюсь на ваши же слова: вы говорили, что в тот вечер довели его до белого каления. А вообще-то он миляга. И это главное. Значит, так: ты приходишь на передачу вместе с нами, извиняешься перед ним и просишь снять порчу.

Элен задумчиво потягивала пиво.

— А знаете, — изрекла она наконец, — пусть это звучит глупо, только я не больно-то возражаю против такой пожизненной аллергии. Я прекрасно обхожусь без косметики и модных тряпок. И чувствуя себя так… приятно, как не чувствовала с детских лет.

— Все это, конечно, очень здорово, — вмешался Баз.

— Только ты, похоже, забыла обо всех других женщинах. А их миллиарды слышишь? — Миллиарды. Ты молода и красива. И тебе к лицу любой стиль. Даже домотканый. А как быть тем женщинам, которым повезло меньше? Ведь на их головы тоже пало заклятье, на которое ты напросилась.

Эд недоуменно взглянул на приятеля.

— Мне казалось, что ты в него не веришь?

— Заткнись, — огрызнулся Баз. — Это я так, в порядке дискуссии. Потом снова обратился к Элен. Кроме того, это небывалый шанс для Эда. Не передача, а просто конфетка! Она получит не меньше откликов, чем «Десант с Марса» Орсона Уэллса[20], от которого все сходили с ума в тридцатые годы. Но без тебя нам не обойтись. Ты — главный свидетель. Проклял-то он тебя, но не совсем точно сформулировав проклятье, наслал его на всех женщин в мире. Ты должна помочь Крошке Эду.

— Ладно, — решительно сказала Элен. — Я приду. Наверное, у меня не в порядке с головой, но я приду. Только вот что я тебе скажу, умник: женская интуиция мне подсказывает, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

Баз вынул изо рта сигару и уставился на ее незажженный кончик.

— Ох, уж эта мне женская интуиция, — мрачно буркнул он. — Мало нам сглаза и порчи, так теперь еще и женская интуиция. Ничуть не удивлюсь, если на следующей неделе встречу кого-нибудь, кто верит в приворотное зелье.

С самого начала передача пошла не совсем так, как представляли себе Эд Уандер и Баз де Кемп. А вернее, совсем не так.

До той минуты, пока Джерри не подал им из операторской сигнала, что микрофон включен, все шло, как обычно. Эд подготовил третью студию для пятерых участников: себя самого и четверых гостей. Каждого ожидал микрофон и блокнот с карандашом: хочешь — записывай, а хочешь — рисуй. Таббер с дочерью прибыли за целый час до начала. Через полчаса появились и де Кемп с Элен — Баз заскочил за ней, опасаясь, что в последнюю секунду девушка может передумать.

За десять минут до выхода в эфир радиооператор замерил уровень звука. Потом они подождали. Вот зажглась красная лампочка, показывая, что они в эфире, и Эд приступил к делу. Поскольку передача шла не в записи, а живьем и без подготовки, случались разнообразные накладки. Бывало, что помощники, которые своими вопросами должны были разговорить гостя, без толку бились целый час. Случалось, какой-нибудь чокнутый молчал, как партизан, и Эду приходилось вместо интервью болтать самому, заполняя паузы музыкой.

Но сегодня у него была приятная уверенность, что до музыки дело не дойдет.

Как всегда, назвав станцию и объявив программу, Уандер сказал в микрофон: — Друзья мои, сегодня вас ждет кое-что новенькое.

Разумеется, я каждую пятницу стараюсь познакомить вас с кем-то или с чем-то новеньким. Кто только у нас ни перебывал — от человека, который разговаривал с лошадьми, до дамы, которая летала. Я понимаю, что кому-то это может показаться не таким уж потусторонним, но в нашей программе все необычно. Наш гость не просто разговаривал с лошадьми, как это может делать любой жокей или ковбой, но еще и получал ответы, поскольку сам говорил на лошадином языке. А нашей даме, чтобы летать, вовсе не обязательно было пользоваться самолетом. Она летает сама по себе и называет это левитацией.

Краем глаза наблюдая за гостями, Эд заметил, что Иезекиилю Джошуа Табберу его болтовня пришлась явно не по вкусу. А Нефертити, сидевшая рядом с ним, проявляла признаки сильнейшей тревоги.

— Но сегодня, друзья, — торопливо продолжал Эд, — у нас в гостях человек, который приподнесет вам настоящий сюрприз. Это религиозный пророк, вот вам истинный крест, который к тому же умеет наводить порчу направо и налево. Мало того, он намеревается это доказать. Ведь сегодня, друзья мои, у нас в студии человек, которому мы обязаны модой на домотканый стиль, модой, на прошлой неделе заполонившей весь мир. Мы считали это очередным капризом моды, но это не-каприз, друзья мои, совсем не каприз. Это настоящее, истинное заклятье, которое наш сегодняшний гость Иезекииль Джошуа Таббер наложил на весь женский пол. Кроме него, сегодня у нас в студии Нефертити Таббер, дочь нашего главного гостя, а также Элен Фонтеин, всем известная светская красотка из Кинсбурга, и Баз де Кемп, чьи статьи в «Таймс-Трибьюн» вам хорошо знакомы. Мистер Кемп, который не верит ни в какие заклятья, поможет нам с вами, друзья, побеседовать с проповедником Иезекиилем Джошуа Таббером.

— Прежде всего, мистер Таббер, я хотел бы задать вам такой вопрос: судя по вашему имени, на своих возрожденческих собраниях вы продолжаете давние традиции благочестивого христианского семейства?

По мере того, как Эд говорил, линкольновское лицо гостя все больше утрачивало выражение ласковой печали. И ответ его прозвучал весьма сухо.

— Нет, Эдвард, ваше суждение ошибочно. Прежде всего, собрания, на которых я выступаю, не имеют никакого отношения к возрождению религии. В своем учении я утверждаю, что христианство, наряду с иудаизмом, магометанством и всеми остальными организованными религиями — мертвая, бесплодная догма, а я не имею ни малейшего желания возрождать к жизни труп.

— Вот как, — тупо проговорил Эд. — Похоже, друзья мои, у меня и правда сложилось неверное впечатление. Так что же тогда вы проповедовали на ваших палаточных собраниях на Хьюстон-стрит, мистер Таббер?

— Новую религию, Эдвард. Религию, которая отвечает запросам нашего времени. — В голосе старца зазвенело вдохновение.

Неожиданно в разговор вмешался Баз де Кемп.

— Такая новая религия нужна человечеству не больше, чем лишняя дырка в голове, — ехидно заявил он. У нас и без того столько религий, что в них так просто и не разберешься.

Таббер стремительно повернулся к нему.

— Совсем напротив. Но даже не особо разбираясь в религиях, мы можем утверждать, что самая распространенная из них появилась на сцене никак не меньше пятнадцати столетий назад. И что же это была за религия? Мусульманство, которое, подобно иудаизму и христианству, зародилось в пустыне и отвечало религиозным потребностям полудиких кочевых племен. А восточные религии, такие, как индуизм и буддизм, еще старше. И вот что я вам скажу, возлюбленные мои: когда-то религии наших предков, возможно, и выполняли свое предназначение. Но с тех пор мир изменился. И человек изменился. Сегодня ему нужна новая религия, которая отвечала бы нашей современной жизни.

Религия, которая указывала бы путь к более полной жизни — вместо того, чтобы бессмысленно повторять давно устаревшие слова, слова людей, не ведавших проблем, которые стоят перед нами сегодня. А если вы хотите убедиться, что эти отжившие религии совершенно обесценились, взгляните на отношение к ним людей. Мы исправно бубним молитвы в церквях и соборах, в синагогах и мечетях, но из нашей жизни начисто исчезло нравственное начало.

— И вы считаете, что способны положить начало новой религии? скептически осведомился Баз де Кемп.

— Человек, возлюбленный мой, не может положить начало религии. Религия вырастает из сердец людских в ответ на их чаяния. Родись Христос на две тысячи лет раньше, и его слова никто не услышал бы, ибо время его еще не пришло. Родись пророк Магомет сегодня, а не в шестом веке, он встретил бы полнейшее непонимание, а не восторженный прием, как это было в его время. Просто так уж вышло, что я одним из первых ощутил потребность в этой новой вере, и теперь на мне лежит обязанность нести ее людям.

Эд был вовсе не в восторге от того, как все складывается. Маллиген неоднократно предупреждал его держаться подальше от политики и любых нападок на религию. Маллиген не потерпит на УАН-ТВ ни подрывных элементов, ни атеистов.

— Что ж, друзья мои, все это чрезвычайно интересно, — торопливо продолжал он. — Наш почетный гость считает, что мир созрел для новой религии. Это напомнило мне о том парне, который побывал у нас несколько месяцев назад — он еще утверждал, будто летал на Юпитер и получил там Новую Библию, которую теперь собирается издать.

Лицо Таббера снова омрачилось, а Нефертити напрасно делала Эду знаки, которые, вероятно, должны были означать, что ему стоит сменить пластинку.

— А теперь, сэр, давайте вернемся к проклятью…

— Одну минуточку, Крошка Эд, — перебил его Баз.

— Я насчет этой новой религии. Из того, что вы сейчас сказали, и того, что я услышал на тех ваших лекциях, которые посетил, я сделал вывод, что она имеет социально-экономическую окраску. Не могли бы вы сейчас вкратце объяснить нам, что собой представляет эта новая религия?

— Ну, разумеется, — уже несколько мягче ответил Таббер. — Мы ищем путь к новой жизни. К Элизиуму, где на смену современному обществу придет новое.

— Минуточку, — вставил де Кемп. — Так вы хотите сказать, что эта ваша новая религия намеревается сменить современный общественный строй?

— Вот именно, — ответил Таббер.

— И свергнуть правительство?

— Естественно, — Сказал Таббер так, словно речь шла о самой что ни на есть очевидной вещи.

— И вы собираетесь установить некую разновидность коммунизма?

— Ничего подобного. По мне, возлюбленный мой коммунисты недостаточно радикальны.

Эд Уандер в отчаянии закрыл глаза. Он представил себе лица Фонтейна, Маллигена и остальных членов Общества Стивена Декейтера.

— А теперь проклятья, — поспешно проговорил он.

— Какого проклятья? — раздраженно спросил Таббер. Было видно, что он ожидал от передачи совсем другого. — Что это вы все про порчу да проклятья? У вас серьезная программа или так себе?

— Отец, — шепнула Нефертити, легко коснувшись его плеча.

Но старик, не обращая внимания на ее нежное увещевание, гневно воззрился на Эда.

Баз давился от сдерживаемого смеха.

Эд удивленно уставился на будущего религиозного лидера.

— Я про то самое проклятье, — проговорил он, — которое вы наложили на присутствующую здесь мисс Фонтейн и на весь женский пол.

Теперь пришел черед Таббера удивляться.

— Да вы в своем уме? — возмущенно вопросил он.

Эд Уандер прикрыл глаза рукой и бессильно облокотился о стол.

Тут наконец и Элен надумала подать голос. Она подалась вперед и решительно произнесла:

— Крошка Эд убедил меня публично извиниться перед вами и попросить снять заклятье.

Иезекииль Джошуа Таббер стал раздуваться. Его седая борода воинственно встопорщилась.

— Какое еще заклятье? — прорычал он.

— То, которое вы наложили в прошлую субботу, — обеспокоенно сказала Элен. — Вы еще говорили о бесполезной трате национальных ресурсов и о том, что женщины все время следуют новой моде, тем самым способствуя обеднению страны — или что-то в этом роде. А я стала с вами спорить.

— Отец забывает свои слова, когда говорит во гневе, — попыталась разрядить обстановку Нефертити.

В голосе Иезекииля Джошуа Таббера загрохотали зловещие раскаты.

— Начинаю подозревать, что вы специально заманили меня сюда, дабы подвергнуть осмеянию путь в Элизиум.

Эд почувствовал, как его суперпрограмма расползается по всем швам.

— Но послушайте, мистер Таббер…

— Я уже говорил, что запрещаю именовать себя словом «мистер»… основатель новой веры стал шумно дышать, и Эд с Элен во второй раз стали свидетелями того, как он начинает расти на глазах.

— Ладно, ладно, — Эд уже больше не сдерживал раздражения:-Могу сказать одно: похоже, вы не особо благодарны за возможность выступить перед нашими добрыми друзьями, которые включили свои приемники, чтобы немножко развлечься…

— Развлечься! — загремел Таббер. — Вот именно, развлечься! Выставить меня дураком, шарлатаном, и перед кем — перед сборищем ухмыляющихся ничтожеств! Я и не подозревал, что у вас за передача, Эдвард Уандер. — Он стал подниматься.

— Нет, не надо, — простонала Нефертити, но так тихо, что ее никто не услышал.

Баз де Кемп извлек из кармана пиджака сигару и сунул ее в рот. Он сиял, как именинник.

— Зик, старина, взгляните на вещи трезво, — сказал он. — Радио и телевидение для Вас — единственный шанс донести свое слово до массовой публики. Мало кто захочет тащиться Бог весть куда, чтобы в палатке сидеть на деревянных стульях. Люди хотят, чтобы развлечения приходили к ним домой. И еще, поверьте мне, если вы хотите, чтобы ваше слово имело успех, придется его слегка оживить. Вставить в него пару-другую — анекдотов, — он рассмеялся.

К своему ужасу, через толстую стеклянную стену студии Эд увидел, что к операторской кабине Джерри на всех парусах спешат Дженсен Фонтейн и отдувающийся Маллиген. Эд скорбно прикрыл глаза.

Когда он снова открыл их, то увидел, что Иезекииль Джошуа Таббер, выросший до шести футов с половиной, вздымает сжатую в кулак руку.

— РАДИО! — загремел он. — ВОИСТИНУ ПРОКЛИНАЮ Я РАДИО, ЭТО ПОРОЖДЕНИЕ ЗЛА, ИБО ОНО НАПРОЧЬ ЛИШИЛО НАШИХ ЛЮДЕЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ. ИБО ОНО ПОИСТИНЕ ПРЕВРАТИЛО ИХ В ТУПЫХ НИЧТОЖЕСТВ, КОТОРЫЕ ЖАЖДУТ ЛИШЬ БЕЗДУМНЫХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ!

— Во дает, — радостно выдохнул Баз.

— …вот она, сила… — простонала Нефертити.

Иезекииль Джошуа Таббер повернулся на каблуках и стремительно направился к двери, Нефертити поспешила за ним.

Эд Уандер со стоном откинулся на спинку стула.

Он увидел в операторской Маллигена с Фонтейном. Звуконепроницаемое стекло не позволяло ему слышать распоряжений, которые, судя по всему, выкрикивал побагровевший босс. Однако, похоже, Джерри не особо обращал на них внимание. Уставившись на свои шкалы и стрелки, оператор озабоченно колдовал над пультом.