Зеница рока (СИ)

Глава 5 Вещие сны

Как темна ночь. Ничего не видно… Свет луны мог бы показать красоту долины, но облака черной овечьей шкурой накрыли небосвод, отгородив живущих на земле от Белого Солнца, Млечного пути и россыпи звезд. Ни огонька, ни искорки, только ветер шумит, да поскрипывают дубовые балки на крепостной стене.

Редко в Валахии выпадает такая ночь. Даже собаки не воют.

Как же хорошо…

— Графиня, войско прибыло! — прошептал советник Янош. — Воины ждут, когда вы спуститесь к ним: хотят поблагодарить за оказанную честь.

Капитан улыбнулся.

— Карла, они хмельны от удачи. У нас получилось!

Женщина оторвала взгляд от долины, обернулась.

— Сколько полегло?

— Больше половины.

Кончики губ графини, привычно изогнутые вниз, нехотя дернулись и изобразили подобие улыбки.

— Подготовил награду?

— Как и было велено, графиня.

— Тогда пойдем. Мне есть, что им сказать.

Карла и начальник её стражи покинули башню. Спускаясь по лестнице, в кромешной тьме, они ни разу не запнулись, не оступились и, войдя во двор крепости, не зажгли огня. Свет — для слабых. В замке Карлы Батори из семьи Мартонс, таким не место.

Графиня в черных, клейменные печатью с изображением совы доспехах, подошла к плотным застывшим рядам наемников.

— Я вас приветствую, герои. С возвращением, — голос Карлы был тих и при этом торжественен.

В ответ — только горящие обожанием глаза и клубящийся холодный парок у лиц: ночь выдалась сырой, холодной. Карла, вглядываясь в черные силуэты, широкие плечи, крепкие руки, ощущала, как её тело переполняет почти животное томление. Графиня наслаждалась, позволяя дикарям — наемникам любоваться своей красотой. Ей было приятно осознавать, что нечестивцы, которые недостойны даже её мизинца, стоят с ней, графиней голубой крови, на расстоянии вытянутой руки. Карла думала, что эти воины потом будут передавать из поколения в поколение рассказы о своей службе и единственной встрече с Батори. Графиня почувствовала, как воины уловили её возбуждение, как они затрепетали, как забились их сердца, но ни один не пошевелился, не вскрикнул, не издал и звука.

— Я рада, что вы иполнили мой приказ. Семья Батори никогда не забывает оказанных услуг и нанесенные ей обиды. Семья Батори карает своих врагов и достойно награждает друзей. Я вижу, не все вернулись из похода. Хвала павшим! Но вы — то здесь! Живые! Самые сильные, ловкие, самые удачливые. Поэтому повелеваю четвертую часть добычи павших разделить среди живых.

В этот раз воины не смогли сдержать свой восторг. Карла услышала, как они, дико вращая глазами, начали поскуливать, словно щенки рядом с матерью — сукой. Да, деньги — вот что больше всего любит настоящий воин! Ни власть, ни похоть, ни насыщение — всё вместе взятое не приносят столько удовольствия и радости, как тяжесть набитого золотом кошеля на поясе.

Черные маски на лицах, черные доспехи, черная клепаная тусклым железом кожа, черные легкие сапоги… и белый пар над головами. Двести воинов, двести цепных псов готовых умереть по её приказу. Надо навсегда запечатлеть в памяти эту картину… Десяток каинидов — это уже серьезно. Против сотни выстоять любому войску тяжело, но ей удалось тайно направить в Дикое поле почти четыреста наёмников из племени асамбосам — целая орда!

Перед Карлой на колено встал их предводитель.

— Разрешите сказать, госпожа.

— Говори…

— Акини, — подсказал Янош.

— Говори, Акини.

— У нас есть обычай. Своим нанимателям мы оказываем честь подарком. Вы дозволили нашему племени выйти на богатую охоту против язычников. За это вам наш дар.

Вдруг на стенах загорелись сотни факелов. Графиня не удержалась, закрыла рукой глаза — после мрака ей было больно смотреть на огонь — когда же привыкла и, щурясь, рассмотрела, кто перед ней стоит, то от неожиданности у неё перехватило дыхание. На замковой площади уже не было воинов, здесь, прижимаясь друг к дружке, стояли дети. Чумазые, с повязками на глазах… испуганные… безмолвные… в разорванной грязной одежде.

— О, святой Каин! Вот так подарок!

Акини, всё ещё склонившийся в поклоне, сказал:

— Мы рады, что дар пришелся вам по сердцу.

Графиня положила руку на плечо предводителя наёмников.

— Встань, воин, я уже не твоя госпожа. Вы сделали то, о чем я вас просила, и получили честно заработанные деньги. Теперь я с тобой говорю не как со слугой, а как с другом.

Акана встал. Карла усмехнулась:

— Я редко говорю это слово, воин, но ты его услышишь. Спасибо, — Карла чуть наклонила голову. — Спасибо за службу. Главное сделано, теперь необходимо вас вернуть назад, в родные земли. Этим я займусь неотлагательно. Теперь моя очередь держать слово…

Через час, проводив наемников и заперев ворота, графиня пришла в подземелье. Карла в руках несла факел — ей не терпелось лучше рассмотреть подарок. Капитан Янош согнал детей в холодный каземат с темными от сырости пятнами на стенах. Здесь раньше хранилась капуста — в углу ещё лежало несколько заплесневелых мерзко пахнущих кочанов. Карла вошла, подняла факел выше, вгляделась в испуганные лица. Надо же, выродки из Дикого поля! Это ж целое состояние! Волкулаки — лютичи, три мальчика и одна девочка из леших…нет, больше… за спинами прячутся… тоже огня боятся… Дети степняков язычников… три ведуньи… с пяток маленьких ведьм… Ай, как хорошо… ай какая сласть… это же лучше чем хотелось… Всё бы это богатство да оставить себе… но, нельзя… Эта проклятая Камарилла! Если Мастер клана Сов узнает, кто навел наемников на Дикое поле, погибнет и она и вся её семья… А узнать не должна! Поэтому Карла и Янош заранее решили отправить от греха подальше своё призванное из далеких стран войско в пустующий Идавель. Никому и в голову не придет искать их в заброшенной школе магии… И детей бы отправила… да их — то найдут… Это наемники никому не нужны, а с детьми народов, ведающих магию сложнее. Несчастные родители горы будут грызть, скопом души продавать, а сделают всё, чтобы найти своих наследников…

— Янош!

Советник спустился с лестницы на несколько ступеней.

— Да, госпожа.

— Я же говорила только об одном ребенке, — у графини дрогнули губы.

— Заказ выполнен, — Янош поклонился. — Мальчик в Крым прибудет отдельно.

Графиня передразнила советника:

— Хмельны от удачи! Надо было с этого начинать. Мне нужны воины, а не поэты.

Капитан склонил голову ещё ниже. Карла разозлилась. Почему она вынуждена смотреть на его макушку? Янош прекрасно знает, что графине должно внимать, не отрываясь от неё глаз. Наверное, этим он показывает своё недовольство хозяйкой. Слишком многое стал себе позволять, и самое обидное, ничего с этим поделать нельзя — сама виновата.

— С мальчиком поторопитесь — нам теперь нужны деньги. Видишь, поиздержались… Выродков в Каффу, к крымчакам. Только… — Графиня подняла факел выше и приблизила к детским лицам. — Оставь вон ту ворожею, с опухшей ногой и эту, светловолосую с нарывом на плече… Всё равно до Крыма не дотянут.

***

Северная часть Туркмено — Хорасанских гор. Ночь. Развалины храма огнепоклонников. На открытой площадке под звездами, пляшущий цветок огня осветил склонившиеся над пыльным ковриком две фигуры. Каландары. Одеты как все дервиши, принадлежащие этому ордену — в грубое рубище до пят, на головах высокие черные с меховой оторочкой шапки, к которым пришиты монеты, пуговицы, веревки с растрепавшимися концами, разноцветные лоскуты, птичьи кости.

К обломку колонны приставлены два посоха.

Перед дервишами лежат кокосовые чашки, в которые обычно служители Аллаха Милосердного собирают подаяния. Сейчас они пусты — полными были ладони каландаров: в них крепко зажаты сухие косточки из скелетов семи птиц.

Мерно звучит заклинание. Тела дервишей раскачиваются из стороны в сторону. Глаза мерцают во мраке… Произнесены последние слова заговора, ладони разжимаются, и кости с дробным перестуком летят в чаши.

Каландары гадают.

Гадают на смерть.

Свою смерть.

— Афрухтан — ба! — от костра вверх взмыли три светлячка — их сияние поможет лучше рассмотреть сложившиеся в чашах магические узоры.

— Я вижу Бараний рог и курай.

— Я вижу Змею, поедающую свою, только что сброшенную шкуру… Курай — флейта или растение?

— Сухой стебель.

— Сколько осталось лепестков?

— Семь.

Молчание. Осмысление.

Один из дервишей, начинает тихо напевать монотонный мотив, древний как печаль, страшный, как сон приговоренного к смерти. Второй, с черной узкой бородой, блестящей от жира или от грязи, говорит тихо, словно самому себе:

— Не думал, что догадаются. Не думал, что так скоро. Воистину — глупец тот, кто врага считает глупцом.

Молчание. Осмысление.

— Но у нас есть время… Целая неделя… Проклятье! И не уйти…

— Вот напасть! — сам того не замечая дервиш начал растягивать слова, вторя гармонии напева брата — каландара.

— Как всё было умно задумано… Как красиво… Но нельзя перехитрить шакала… Нельзя взлететь выше орла… Нельзя убежать от гепарда…

— Мы сделали это. Мерзкий Джабраил посрамлен и обманут. Поэтому оставшееся время, — голос дервиша окреп, — надо прожить достойно.

Только были произнесены эти слова, как оба дервиша обнажили в страшном оскале зубы и в две глотки прорычали:

— Муруган!!!

Этот вопль наполнил келью, растекся по пустым коридорам разрушенного храма, возвысился над щербатыми стенами до самого неба, и в этот миг горы, долину и храм сотрясло землетрясение. Стены покачнулись, каменное крошево осыпалось вниз, над некоторыми ранее разрушенными комнатами не выдержали перекрытия, и упали потолки…

Но дервиши не шелохнулись.

Они знали, что попадут в райские сады не сейчас, не от этой дрожи земли.

У них ещё есть неделя.

Семь последних дней жизни.

***

В ночь перед отплытием в Крым Василий Грач обходил дозоры когда его, бредущего во тьме, окликнули. Сначала Василию показалось, что это ветер шумит, но вдруг рядом отчётливо раздались слова:

— Грач, здесь я.

Воин положил руку на рукоять сабли, готовый выхватить её или, если врагов будет много, обернуться птицей. Вдруг во тьме появилась высокая фигура: белые волосы, белые усы и борода, белая рубаха до травы. Василий, узнав гостя, горько усмехнулся. Грач, предводитель гонимого, презираемого всеми степными племенами народа имел честь видеть одного из высших волхвов — светодара.

— О, смотрите, кто снизошел до нас — старый крылатый пёс. И как только белые крылья принесли тебя в наш проклятый угол и не запачкались? — спросил Грач, презрительно скривив губы.

Старик ответил строго:

— Не смейся, Василий. Я стою перед тобой не для того, чтобы сравнивать цвет наших перьев.

— Говори старик быстрее, что надо? А то вдруг мои воины услышат. Как мне им объяснить твой приход?

Волхв поклонился, коснувшись пальцами травы, и, разогнувшись, пропел:

— Зачекай, зачекай Васыль пока я молвлю. Дай душу открыть, дай горе излить. А потом запроси, хош любаву, хош потраву.

Василий, как зачарованный, поклонился в ответ, пропел:

— Зачекаю, зачекаю, не потяну мослы. Дай и мне горя свого, дай и я поплачу.

Встали оба, протянули руки, переплели их по обычаю магических народов крест — накрест, уперлись лбами, уставились, глаза в глаза, не моргая.

— Весь я пред тобой как на длани, — начал волхв. — Ни псом крылатым прибыл, на своих ногах босых да истомленных дошел. Горе у меня, Василий Грач, враг ты мой покровный. Выгнал я тебя с твоих земель родных своим языком поганым. Малый — малый он, а горя много приносит и хозяину и всем кто рядом. Но прощенья за былое не прошу, потому как поверни время вспять, также всё сделал бы из нова.

— Будет тебе, кто старое помянет — тому счастья не видать, — прошептал воин.

— Слыхал, всех родных потерял. Супружницу, дочь — кровиночку, наследника. Понимаю тебя, как никто другой. — Глаза старика увлажнились. — И я свого отпрыска не уберег.

— Как так? А вас — то каким способом взяли?

— От лютичей был один, ужом прополз, выведал, где сироты да сыны наши хоронятся. А ночью напали со всех боков, еле отбились. На крыло встал и стар, и млад. Страх такой великий был, что и учни — последыши псами обернулись. Но пришлых слишком много было. Двух дитяток наших забрали. Одного мы в степи отбить смогли, а сына мого… Светодара истинного, огнем меченного… Не уберёг. Видишь, почти всем добрый, да себе злой. Искал утром сынка, но исчез он, как и тени пришлые. Остался я один со своим горем. Век жил — нужды не знал, а как пришла беда, вдосталь нахлебался. Хотел наказать лютых, да поздно, ощетинились они, в своей степи заперлись. Но гонцы наши прознали, что им больше всех от пришлых досталось — много их волчат увели. Послали тогда мы ходоков к соседям. Рассказали они, что всё Дикое поле злобой — тоской наполнено, ненависть, да ужас колобродят по степи. И тогда страшно нам стало. Поняли мы, что неспроста этот набег. Поднять нас хотят друг на друга, стравить, потому и врага нашего, лютича, подослали, да так, чтобы он наследил, чтобы мы на руянов серых грешили. Как понял я, что стоит за этим набегом не жажда наживы, а козни чьи — то хитрые, отправил тогда послов всем степным племенам с предупреждением.

— И как?

— От леших гонцы вернулись, от ведуний, от берендеев, отовсюду… Только лютичи не вняли мольбам. Мечи — клыки точат. Война будет.

— Открой глаза старик, уже идет война — то, не прекращается и на год, — возразил Грач.

— Так это человеческая, а то наша. Наша страшнее. Но я не об этом — чему быть, того не миновать, а мы уже готовы. Пришел я к тебе вот по что. Ты для меня, Василий, единственная надежда. Слыхал, идешь в поход, не убоялся.

— Мы все идем. Все кто остался в живых.

— Знаю, за то и уважаю…

Старик прикрыл глаза. Следующие слова он произносил с видимым усилием.

— Прошу тебя, если встретишь Светодара мого, освободи.

Грач кивнул.

— Я знаю, где один из ваших спрятан. В Каффе. Мой следопыт видел. Туда иду. Вместе с людьми. Не так быстро как на крыльях, но вернее от врагов отбиться.

— Спасёшь?

Грач нахмурился, сжал сильнее пальцы, охватившие тонкие старческие запястья.

— Хорошо старик, если это твой сын, добуду наследника, домой верну. В другой бы день, после всего зла и ненависти принятой от вашего народа, своими руками щенка придушил бы и не поморщился, да, правду люди говорят: горе сближает. Всё что между нами было раньше — пеплом припорошено и забыто. Хватит зла в мире и без моей мести.

Светодар растянул губы в жуткой ухмылке.

— А теперь слушай, Василий, свободный воин с рождения. Такое скажу, отчего у меня может потом язык отсохнет. Слушай и помни. Как найдешь того ката, купившего Светодара, убей его. Грех такое даже думать, но я прошу, убей. Нет сил ходить по земле, нет сил сносить взгляды, полные жалости. Убьешь врага?

— Думаешь, полегчает?

— А вдруг…

Грач еле заметно кивнул. Кому, как ни ему знать, что такое ужас потери? Воин чуть не завыл, представив сына своего, — Сашка, которого также как и светодара, увели темноликие. Что с ним сейчас? В полоне или в ближайшем овраге уже лежит? Тело сына, в отличие от погибших жены и дочки, он так и не нашел…

— Дай и мне горя свого, дай и я поплачу… — прошептал Василий Грач заговор.

И плакали двое, кровь от крови воин и колдун силы необыкновенной, по мощи равный древним волотам. Врагами были, врагами и оставались, да только сковало горе их крепче булата…

Одно на двоих.

А как высохли слезы, сказал старик:

— Если Боги Белые и Чёрные дадут, и свидимся, то не буду нос воротить. За равного приму. Тебя и всё твое племя. В мир, так мир, в сечь — так сечь.

Дорогие это были слова. Раньше светодары даже в бой с грачами вступать не смели, считая это крылатое племя нечистым, называли падальщиками. Руяне и волхвы прогнали граче — перевертней из свободных земель Дикого поля, где издавна селились магические народы. Пришлось племени Василия Грача идти на поклон к людям. Пряча своё истинное нутро, стали казаками. Смирили гордыню, служили и подчинялись чужим законам.

Отряд Василия, промышлявший у местного городского старосты в качестве гонцов, во время набега был на заставах. Когда воины вернулись, то увидели вместо своих домов пепелища. Ужас сковал и так немногочисленный народ грачей. На кого ни посмотри — в каждой семье потеря, кто убит, кто поруган, кого тени забрали в рабство. Мало осталось стариков, старух и женщин, а детей и того меньше.

Похоронив погибших родных, после тризны Василий держал совет.

За столом сидели без малого тридцать мужчин, способных встать на крыло.

Василий тогда сказал:

— Славное наше племя — летом летаем, зимой ходим. Сколько себя помним — воюем, то с оборотнями, то с мавками, то с волхвами. В Диком поле тесно нам было. Год назад собрал я вас на совет, предложил перейти к людям. Думал, среди них сможем удержаться, птенцов воспитать, на крыло поставить. Думал, чего нам людей бояться? Если что, обернулись и вот оно — небо над головой. В любой миг можно в поисках свободного края улететь! Я так думал…

Василий говорил, а собратья слушали.

— Вот уже двести лет, как мы скитаемся по чужим землям, а горе неотступно преследует нас. Когда — то наш народ мог выставить пятьсот острых клювов. Сейчас же я вижу жалких три десятка… Надолго ли нас хватит? Думаю, конец уже близок. Но вас, братья мои, хочу спросить: неужели наше горе убийцам сойдет с рук? Вот ты, Иван, будешь спать спокойно, зная, что где — то на чужбине гниет твоя дочь Анюта? А ты, Стеол, сможешь ли радоваться весеннему солнцу, понимая, что твой сын никогда не услышит журчания ручья? Слушайте же меня, братья. Я говорю не как выбранный вами старший грач, а как равный среди равных. Я так просто не сдамся. Буду мстить убийцам моей семьи, кто бы это ни был. Вы со мной?

Тридцать глоток издали булькающий, почти радостный клекот.

— Я знал, — склонил голову вожак. — Обещаю. Разорение наших гнезд дорого обойдется тем, кто направил врага в наш край, кто убивал наших жен и увел детей!

…не прошло и три дня, как грачи — проведчики, набравшись сил, встали на крыло, разлетелись в разные стороны искать врага, а на десятый день собрались на родном пепелище. Открывшиеся им тайны одновременно поразили и разозлили. Оказывается, виновато в набеге неведомое племя каинидов, прибывшее в степь из далеких жарких стран. Пострадали от их меча не только грачи, но и их недавние соседи по Дикому полю. Сами разбойники пропали, словно в воздухе растворились, но грачам удалось узнать, куда каиниды дели малую часть добычи. Подслушали в тайном месте, что в Крыму, в городе Каффа у торговца магическими животными скоро будет на продажу мальчик из Дикого поля — светодар. Вот в те края утром и собирался отправиться Василий — если одного нашли, может о других что станет известно? Путь неблизкий. А тут собралось людское казацкое войско воевать Крым! Почему бы не воспользоваться выпавшим шансом? В одиночку не справятся — все полягут, а гуртом есть надежда.

Только бы добраться поскорее…

***

Охотник Сулейман Убайды шел с третьей молитвы — асра, но не домой или службу, а в гости к визирю людей Малику ибн — Ханбалу. Сулейман вышагивал так степенно и важно, что все встречные расступались перед обремененным годами мужем. Охотник имел нечто общее с шехир — эмини Истамбула Махмуд — бегом — они оба одновременно служили и людям, и волшебникам, но если Махмуд — бег получил благословение и делал это открыто, то мурза, а люди считали Убайды мурзой или проведчиком визиря, нарушал вековое табу, запрещающее использовать магические способности в общении с людьми.

У ворот дома Малика ибн — Ханбала Сулеймана встретил глава стражи и провел в покои к хозяину. Мурза застал визиря за необычным занятием — Малик сидел на стульчике с закатанными до колен шароварами. Ноги его почти до икр были опущены в таз, наполненный жидкостью бурового цвета. Внизу таза стояла жаровня, в которой мерцали угли. По обильно льющему поту, по красному лицу, было видно, что визирь терпит муки уже долгое время. Наверное, поэтому приход советника ибн — Ханбал встретил с несказанным облегчением.

Дождавшись, пока подмастерья лекаря насухо вытрут ясновельможные, бардового цвета стопы со страшными шишками возле больших пальцев и, откланявшись, оставят хозяина и гостя одних, мурза присел возле своего начальника.

— Здравствуйте премногоуважаемый Малик. Разрешите полюбопытствовать, как ваше драгоценное здоровье, помогают ли тепловые ванны, кои прописал ваш новый лекарь?

— И вам здравствовоать, Сулейман, — ответил визирь, вытирая полотенцем мокрую от пота шею. — Хоть и требует закон гостеприимства сначала расспросить гостя о его здоровье, о здоровье его родителей и невежливо перед гостем жаловаться, но… Нет сил держаться! Отвечу на ваш вопрос честно — не помогает. Скольких лекарей сменил, — перламутровый четки в руках больного начали отчет: — Из Дамаска, из Сирии, из Манисы, и даже из Генуи выписывал врачевателей. Этот же, последний, из Ливана, по виду самый ученый. Лечит разогретым вином. Всё хорошо, да только страданий от такого лечения больше, чем от самой болезни. Постоянные кровопускания, умеренный стол без жирного, обильное питье — не так страшны, как… это горе! Клин клином вышибает. Окончания процедуры ожидаешь, словно всепрощающей милости Аллаха. Я рад видеть вас сегодня у меня, мой друг, вас — избавителя скромного слуги нашего звездоподобного султана от нестерпимых мук. Вас, смею надеяться, вестника хороших новостей.

Мурза, участливо слушавший причитания начальника, не переставал улыбаться. С одной стороны он искренне, почти искренне переживал, но где — то в глубине души радовался, что столь богатого, влиятельного человека не обошла кара небесная. Значит, по делам грешным пришло наказание от Всевышнего. Не на небесах, а здесь, на земле. Давно известно — болезни на род человеческий насылаются по воле Всемогущего Аллаха, и в назидание за грехи наши. Знать, нечист хозяин столь роскошного дворца, скромного снаружи, если смотреть со стороны, и почти царского внутри. И не будет большим грехом воспользоваться болезнью визиря.

Так думал Сулейман Убайды, но сказал он следующее:

— Я принес хорошие вести. Как и обещал, мои друзья в Крымском ханстве смогли добыть того, о ком говорила вещая птица Хумаюн.

— И где же он, вы его привели?

Мурза смотрел, как Малик, совершенно не заботясь о своем достоинстве, только не подпрыгивает от нетерпения на шелковых подушках…

— Нет, но как сказал мой человек, скоро в Истамбул войдёт корабль, на котором и будет этот мальчик. Он — то и сотворит чудо — или сам вас вылечит, или, в крайнем случае, его кровь смоет болезнь.

Визирь зажмурился от столь сладких вестей. Он подумал, что скоро все изменится, страдания окажутся позади, и он сможет спокойно ходить, спать, жить, наконец! Ох, быстрей бы!

— А когда прибудет корабль?

— Со дня на день. Я попрошу гонцов поторопиться. Может даже… — тут мурза понизил голос, — Может придется воспользоваться не только кораблём… Вы же понимаете…

Визирь понимал. Сколько раз сидящий перед ним проведчик, старинный друг его родителей, выручал в самых щекотливых делах. Особенно когда надо было срочно доставить весть, разузнать секреты, найти то, что потеряно. Мурза редко знал неудачу, однако плату требовал высочайшую! Визирь не раз и не два задавался вопросом, стоит ли обращаться за помощью к тому, кто знается с силами темными, непонятными, даже может быть запретными, или лучше воспользоваться услугами другого своего советника, не столь способного и не столь жадного? Так было. Но не в этот раз. С наступлением осени — пусть по — летнему жаркой, но осени — у Малика, обострилась подагра, а тут, как назло, Великий визирь Ибрагим безвыездно сидит в Истамбуле, и каждый день требует доклады о делах государственных. Какие тут дела, когда не то, что стоять, лежать невозможно! Но разве Великому объяснишь? Разве пожалуешься? А если и просить жалости, разве он поймет? Строг к себе, а к слугам вовсе беспощаден! Как тут не принять помощь своего тайного проведчика? Как не покуситься на надежду? Но… Всё же интересно, что он в этот раз потребует взамен? Неужто, должность старшего советника? Закон жизни — последний всегда желает стать первым! Ставка высока! Но здесь стоит поторговаться.

Хотя…

Размеренный ход мыслей визиря прервал новый приступ боли.

А! Чего мелочиться, старший, так старший! Пусть забирает. Как получит, так и потеряет. Сегодня его никто не знает, а завтра вторые — третьи и не менее голодные, конечно же, помогут наказать выскочку… Мало ли на свете жадных до золота? Только бы вылечиться…

Ох, как больно…

***

Высокая скала среди горных хребтов на берегу Каспийского моря. На вершине — когда — то давно разрушенная, но тайно заново отстроенная крепость. В тесной келье, освещенной скромным масляным светильником, сидят два старика. Стены голые, на полу ковры и дюжина войлочных подушек. В углу, на кипарисовой украшенной охранными письменами подставке лежат манускрипты, стоимость которых превышает горы алмазов, сотни караванов, тысячи рабынь.

Старики одеты просто, ни богатых тканей или украшений, разве, что пара медных колечек на узловатых пальцах, да незамысловатый узор из бисера на туфлях. Перед ними глиняный кувшин с узким горлышком, в каких хранится вода. На медном блюде горсть фисташек, орехов и фиников — вот и вся вечерняя трапеза.

Один из стариков был шейхом. Рядом с ним сидел сириец Рашид — дай аль — кирбаль, что обозначает правая рука, первый советник. Шейх оторвался от созерцания огня и посмотрел в узкое, как лезвие кинжала, окно.

— Мне сегодня снился сон. На мою голову была возложена огненная корона, а в руки вручен пылающий меч.

— Я слушаю, учитель, — сириец боялся упустить хоть слово.

— Столько совпадений, столько знаков…

— Как и было предсказано.

— Рожденный в одиннадцатый лунный день! В день астральных битв. День судьбы. И он настал…

— Воистину, учитель.

— Так завершим в этот день всё начатое, доведем до конца задуманное много лет назад.

— Воистину, учитель.

— Как предрешено в мудрых книгах, — старец склонил голову. — Настало время решения. Миловать или ждать милости. А что такое милость? Иметь достаточную силу, чтобы удержать рукоять меча и разить им наших врагов — это ли не милость? Иметь глаза, уши, и трезвый разум, это ли не милость? Я никогда не отказывался от ответственности, не боялся ошибиться, потому что лучше сделать что — то не так, но сделать, чем оставить всё как есть. Бессилием питаются семена зла. Бессилием и страхом.

— Воистину, учитель.

Шейх прикрыл глаза.

— Предсказано: рожденный в одиннадцатый лунный день, первого месяца осени силен и бесстрашен… Если Солнце находится в Доме Девы, младенец будет наделен великой силой разрушения, а если, в дополнение к вышеперечисленному, в момент рождения на небе появится плачущая Луна, то дитя будет способно сотрясти устои мироздания. В сплетении сиих знаков велик риск рождения врага двенадцатого имама — Мухаммеда Абуль — Касыма.

— Истинно, учитель.

— Слушай меня внимательно, Рашид. Если до полуночи будет рожден мальчик, повелеваю пресечь весь корень правителя… Лечить то, что можно лечить и отсекать то, что вылечить нельзя, этому учит нас мудрость древних книг.

— Мудрость древних книг… — тихо повторил сириец, поглаживая шелковый мешок, в котором хранились манускрипты.

Советник поднял голову и осторожно произнес:

— А может…

— Никаких сомнений! — отрезал шейх. — Всё обговорено, всё решено!

— Да будет так.

— Да будет так, иншаллах, — прошептал старик, смотря в окно, где ночное небо украсили рассыпанные могущественной рукой зерна риса, и сиял белый лик Луны, Луны плачущей кровавыми слезами.

***

По холодному стеклу пробежали молнии, и Махмуд — бег оторвал руки от шара.

Несколько мгновений он сидел с отрешенным видом, потом растерянно посмотрел на Фаруха. Звездочет побледнел, увидев на лице шехир — эмини промелькнувшую тень страха.

— Что случилось? Что вы видели?

Махмуд — бег закрыл ладонями глаза, а когда отвел руки, сказал сипло, словно после многочасового сна:

— Надо предупредить Мастера Клана Сов — я знаю, кто оплатил набег наёмников. Мартонс угрожает опасность — змею — изменницу пригрели под своим крылом, в своём роду. Ещё я знаю, что глава цеха охотников Истамбула Убайды прислуживает одному из визирей… но это, так, мелочь, неважно. Даже не понимаю, зачем мне рыбка его показала. Ради сына волхва — светодара? Может быть…

— Что вы имеете в виду? — спросил звездочет, не понимая ни слова из лихорадочного монолога своего Правителя.

Махмуд — бег же продолжал:

— …Мальчика везут в Истамбул лечить одного из визирей султана, это понятно. Родион тоже скоро будет отправлен к нам. Только я не могу понять… Если кровь светодара на вес золота — это всем известно, но что ценного в сыне мольфара? Зачем Совам тайно нападать на своих соседей, если они и так с русинами воюют? Что дальше… Два мальчишки… Нет, три, ещё сын грача из Дикого поля. Зачем их везти в Крым? Такой клубок намотался, попробуй, разберись…

Шехир — эмини стал сжимать и разжимать пальцы. Звездочет заметил, как они подрагивают.

— Но не это главное, нет, не это. Фарух… Шейх сиратинцев до сих пор жив! Это не слухи религиозных фанатиков. Я только что видел его своими собственными глазами!

— О, Аллах Всемогущий! — не удержался Фарух. — Но как такое может быть?

— Думаю, ответ очевиден, — нахмурился Махмуд — бег. — Он хотел чтобы все поверили в его смерть — так легче управлять орденом. Скрылся высоко в горах в своём проклятом логове и теперь замышляет против нас, волшебников…

Фаруху передалось волнение Махмуд — бега. Звездочёт знал, кого имеет в виду шехир — эмини.

— Нам что — то угрожает?

— Не нам, а я, думаю, моим детям. Из увиденного мною, ясно, о каком ребенке идет речь… Но Анвар под хорошей защитой… Всё же, лучше перестраховаться… Фарух, остаешься здесь. Если начнут поступать от гонцов тревожные, непонятные вести, спустишься к сыну. А мне надо кое — что проверить.