Затерявшиеся во времени

1

Сон был тот же самый.

Сэм Бейкер в полном одиночестве снова сидел в амфитеатре. В центре каменного алтаря, который, в свою очередь, стоял в центре арены, возвышался огромный деревянный крест. Длинные острые иглы торчали из него, как шипы на кусте роз. А на этих шипах висел молодой человек в красных ботинках, с грязным полотенцем на бедрах.

Он висел там, пронзенный насквозь длинными шипами по меньшей мере в двадцати местах, и умоляющими глазами смотрел на Сэма.

Как будто во сне Сэм поднялся на ноги.

Выходите вечерком, девушки Буффало,

Выходите вечерком,

Девушки Буффало, выходите вечерком...

Слова звучали совсем тихо и, казалось, исходили из камня, на котором стоял крест. Они были едва слышны – голос пел почти шепотом.

Сэм открыл глаза.

Скамьи амфитеатра были заняты народом. Раздалось всеобщее удивленное «ОХ!», которое говорило о том, что все присутствующие испытали шоковый удар, когда осознали, что вернулись назад.

Похоже, что каждый человек был намертво прикован к определенному месту в амфитеатре длинной эластичной лентой, которая позволяла ему удаляться от амфитеатра на какое-то расстояние, а затем натягивалась и рывком возвращала обратно.

Вслед за этим «ОХ!» последовало гробовое молчание, как будто людям потребовалось время для обдумывания того, что с ними произошло. Затем раздался гул голосов, гул возбужденный, пронизанный нитями наступающей паники.

Сэм почувствовал, что кто-то вцепился ему в руку.

Он повернулся и увидел Зиту, смотревшую на него большими испуганными глазами.

– Сэм, это опять случилось! Они снова сделали с нами то же самое, да?

Он кивнул:

– Бесспорно. – Потом подумал и сказал: – Единственный вопрос – на сколько нас отбросило в прошлое теперь?

Тут он услышал чей-то стон, раздавшийся совсем рядом. Там сидел Ли Бартон все в той же накидке Дракулы, совершенно ошеломленный, с тупым остекленевшим взглядом. Он выглядел так, будто еще не пришел в себя после сильнейшего нокаута.

Сэм поискал взглядом следы увечий, которые Ли получил в недавнем прошлом. Описания, сделанные доктором, были достаточно яркими, так что Сэм прекрасно понимал, как сейчас должен был бы выглядеть Ли. Только несколько часов назад – или что-то в этом духе – Ли лежал в реанимации, а в его руку, ноздри и рот были введены резиновые шланги. Пропитанные кровью, обильно вытекавшей из пулевых ранений, марлевые тампоны были крепко прибинтованы к телу, левая рука отнята выше локтя. Кардиограф показывал на экране пунктирную линию неровного пульса, удары сердца все учащались, переходя в тонкий, похожий на звон звук.

И вот он сидит тут. Целехонький.

На белой рубашке ни единого пятнышка крови. Пустым взглядом он уперся в кисти своих рук, свободно лежавшие у него на коленях.

Без сомнения, тот механизм, который доставлял их сюда сквозь время, доставлял их в полной целости и сохранности. Такими, какими они вошли в амфитеатр в полдень двадцать третьего июня.

Сэм невольно бросил взгляд на свои колени. Его брюки цвета летнего загара недавно обзавелись несколькими пятнышками размером в пенни. Вероятно, это были следы кофе, выпитого в кафе. Теперь их не было.

Он перевел взгляд на часы. Их показания были явно ошибочны: тринадцать часов двадцать третьего июня.

А может, имеет место бег по кругу? Может, они кружатся на какой-то временной карусели, раз за разом совершая один и тот же путь? Никогда не постареют, никогда не умрут, даже никогда, черт побери, не увидят, как сносится их одежда?

Сэм бросил взгляд на центр амфитеатра. Там стоял Джад Кэмпбелл, озирая ряды зрителей. Его золотой жилет аккуратно застегнут, идеально выглажен и чист. Совсем как тогда, когда Сэм увидел его впервые. Одна рука приподнята, указательный палец направлен на публику. Сэм понял, что Джад снова пересчитывает своих зрителей. Джад отлично держит себя в руках. Увидев Сэма и Зиту, он махнул им рукой, приглашая спуститься к нему.

2

– Итак, это снова случилось, – сказал довольно спокойно Джад, когда Сэм и Зита присоединились к нему у алтаря.

– Только не знаем, в каком временимы теперь живем, – ответила Зита.

– Будем надеяться, что в том времени, откуда мы начали, – отозвался Сэм. – Возможно, вернулись в полдень двадцать третьего.

– Вы и в самом деле так думаете? – Джад недоверчиво изогнул бровь.

– Нет, не думаю, Джад, просто надеюсь, и все. Как я понимаю, нам следует предпринять еще одну вылазку в город, купить там новую газету и начать все сначала.

– Погода очень похожа, – вмешалась Зита. – Ясная, солнечная. Во всяком случае, в середине зимы мы не оказались.

– Итак, – согласился Сэм, – у нас все-таки еще лето.

– Но какое лето?

Несмотря на жару, у Сэма пробежали по спине мурашки. И в самом деле – какое лето? Что, если все вообще пошло наперекосяк, вкривь и вкось? Что, если их утащили так далеко, что они смогут встретить спускающегося с холма тираннозавра-рекс, который вышел, чтобы промыслить себе поздний завтрак или ранний обед?

Сэм облизал губы и поспешил отогнать от себя эти тревожащие душу мысли.

– Полезно вспомнить, что всех нас доставляют обратно в целом виде. Те, кто занят этим, заботятся также о том, чтобы был возмещен ущерб, полученный нами перед новым временным прыжком. Видите, вон там сидит Ли Бартон? На нем нет и следа увечий. Правда, он выглядит здорово потрясенным.

– Черт! – воскликнула Зита. – Из того, что нам сообщили в госпитале, можно предположить, что он представлял собой нечто вроде фарша для кошек. Вопрос был лишь в том, когда именно врачам пришлось бы отключить его от системы жизнеобеспечения.

Сэм скривил губы в вымученной улыбке.

– Если эту идиотскую игру затеял тот господин, что сидит в облаках на самом верху, то надо сказать, что своими пешками он не слишком разбрасывается.

– Не знаю, – вмешался Джад, меланхолически поглаживая челюсть. – Можно назвать все это мономанией, но я привык все считать. Когда я стираю свои носки, то считаю их, когда чищу картофель, то считаю картофелины. И всегда считаю, сколько народу сидит на моих представлениях. Когда я считал эту группу в прошлый раз, их было 52 человека, а сейчас – 51.

– Значит, одного все-таки потеряли?

– Похоже на то. И если память мне не изменяет, я думаю, что это был тот джентльмен, который сидел у самой лестницы.

– Не говорите мне, – воскликнул Сэм, – что это был тот самый старик с тростью!

– Именно его я имел в виду. Я его запомнил потому, что он возился со своим слуховым аппаратом как раз перед тем, как я начал говорить.

Зита взглянула на Сэма.

– Тот старикан, что на стоянке... он тоже был с тростью и жаловался на слуховой аппарат, что он барахлит. Помнишь?

– Помню. Готов спорить на что угодно – это был один и тот же человек. И еще готов спорить, что он же был тем стариком, который на глазах у мороженщика вошел в воду, чтобы совершить самоубийство.

– Значит, нам следует остерегаться, – подвел итог Джад. – Кажется, на данный момент правило таково: если ты ранен, то, пройдя через прыжок во времени, ты возвращаешься здоровым, ничуть не хуже, чем был раньше.

– Но если умер, то из игры механически исключаешься, – добавила Зита.

– Что ж, вообще-то полезно разбираться в их правилах. – Сэм следил, как туристы цепочкой тянутся из амфитеатра. – Но что это за игра? И если это действительно игра, то в чем ее цель?

– И кто в ней выигрывает?

Сэм зашагал к выходу.

– Куда ты? – спросила Зита.

– Собираюсь прошвырнуться к реке и перекинуться словечком-другим с нашим мистером Карсвеллом.

– С этим сукиным сыном? О чем это?

– Верно, – согласился Сэм, – он действительно сукин сын. Но он в высшей степени умный и ловкий сукин сын. Возможно, у него есть какая-нибудь идея насчет этой ситуации.

3

– 1978-й!

Так приветствовал Карсвелл Сэма Бейкера, который деловито шагал к его яхте.

– Разрешите подняться на палубу? – окликнул его Сэм, но ждать разрешения не стал. Он быстро взбежал по трапу и оказался на палубе, где стоял Карсвелл со стаканом в руке.

– Кажется ли мне, мистер Бейкер, что вы решили подняться на корабль в любом случае?

Сэм оглянулся, чтобы убедиться, что Зита следует за ним. Что касается Джада, то он торопился на свое суденышко, чтобы узнать, как там его жена.

– Год от рождества нашего Господа тысяча девятьсот семьдесят восьмой, – повторил Карсвелл таким шутовским тоном, что Сэм подумал: черт возьми, этот сукин сын откровенно наслаждается своим положением.

– Паясничаете? – выдохнула Зита. – Это значит, что мы отброшены назад почти на двадцать лет!

Карсвелл разглядывал свой стакан.

– Больше, чем на двадцать, а газ в этом тонике ничуть не выдохся. Удивительно, не так ли?

– Чертовски удивительно, – согласился Сэм. – И что вы обо всем этом думаете?

– О путешествии во времени? – Карсвелл отхлебнул из стакана, и сразу стало видно, что он получает от напитка такое же удовольствие, как если бы тот был эликсиром жизни.

– Что ж, – продолжал Карсвелл, – мне сразу стало ясно, что в той ремонтной мастерской, которая находится в лондонском Ист-Энде неподалеку от сверкающих деловых дворцов Канареечного причала, которые будут возведены лишь через несколько лет, сейчас работает двадцатилетний молодой человек. У него измазанные маслом руки, он блондин, очень похожий на меня. Сейчас он ремонтирует машину какого-то богача, а сам мечтает о вещах куда более важных и красивых.

– Как вам удалось узнать дату?

– Да просто слушал радио. Поп-музыка семидесятых.

– Вон что! А может эта станция вела передачу из цикла «Золотой фонд»?

– Диск-жокей, мистер Бейкер, объявил, что ставит только что вышедший диск, который является римейком «Моего пути» сделанного не кем иным, как Сидом Виша из «Секс-Пистолз».

– И вы уверены, что этот диск вышел в 1978 году?

– Точно. А если хотите еще точнее, то в июле 1978-го. Это было лето наивысшего подъема ненависти. И хотя сейчас вы вряд ли застанете меня за подобным времяпровождением, но я и теперь смогу забить вам баки в области классической поп-музыки. – Он постучал согнутым пальцем по своей светловолосой голове. – Тут хранится информация – даты, места выступлений, имена и даже то, что говорилось о тех или иных выступлениях. Неплохо для парнишки-кокни.

– О'кей. Я вам верю.

– А мне плевать, верите вы мне или нет, мистер Бейкер. Ваши мобильные телефоны, кстати, не работают. Такая коммуникационная система будет установлена в этой стране только через несколько лет. – Все еще злые и стеклянные глаза перебежали на лестницу, ведущую в каюту. На его лицо снова вернулось выражение с трудом удерживаемого бешенства. Он подошел к двери, ведущей вниз, и рявкнул: – Ты что, будешь копаться с обедом весь божий день? Или что? – Он одним глотком осушил стакан. – Собираюсь переодеться, а потом поесть. Проследите за тем, чтобы убраться с моей яхты, хорошо?

С этими словами он спустился по лестнице. Зита поглядела на Сэма и закатила глаза к небу:

– Как всегда обаятелен.

– Пойдем поищем Джада, – ответил Сэм.

– Как думаешь, Карсвелл не ошибся в годе?

Сэм кивнул.

– Хоть мне и противно это говорить, но мне кажется, что Карсвелл прав всегда и во всем.

– И от этого становится еще более наглым.

– Полностью поддерживаю твое мнение.

– А когда мы поговорим с Джадом, что тогда?

– Думаю, еще одна поездка в город. Мне кажется, пришло время поискать кого-нибудь, кто сможет нам помочь.

– И кто же это?

– Понятия не имею. Но мы никогда и никого не найдем, если не начнем искать сейчас же.

4

Наконец-то Ли Бартону удалось избавиться от накидки Дракулы. Сейчас он стоял на раскаленном бетоне автостоянки и воевал с проклятущей пуговицей, пока кончики пальцев не занемели. В конце концов он все же победоносно прогнал пуговицу через узкую петлю.

– Ну и отправляйся к дьяволу, – сказал он накидке, засовывая ее в бетонный ящик для мусора. После этого он отправился в туалет, где и соскреб с лица белый трупный макияж и фальшивые потеки крови. Всего каких-нибудь несколько минут прошли с тех пор, как он пришел в себя в амфитеатре, как будто проснувшись от тяжелого сна. Рядом с ним сидел Райан Кейт – все еще в своем костюме Оливера Харди. По его пухлым щекам катился пот, и он со священным ужасом рассматривал людей, сидящих на скамьях. Вид у него был такой, будто они только что стянули с себя жуткие ярко-зеленые маски каких-то страшилищ. Николь и Сью разговаривали друг с другом тихими взволнованными голосами.

Но с Ли довольно! Будь оно все проклято!

Он сделал все, что мог. Он гонялся за гангстерами, в него стреляли, он ломал кости в автомобильной катастрофе, ему отрезало руку колесами поезда.

Теперь он снова целехонек.

Прошел ли он Испытание?

Если солнце – это Око Господне, которое неусыпно следит за ним, то Всевышний видел все это.

Но прошел ли он Испытание?

Черт с ним! Ему до этого нет дела.

Сейчас он собирался добраться до города и надраться там до чертиков.

Вытерев руки и лицо бумажными полотенцами. Ли покинул туалет и по подъездной дорожке двинулся к главному шоссе, где рассчитывал найти автобусную стоянку.

Позади него человек, торговавший мороженым, сидел на земле, прислонясь к стенке своего фургона и обхватив голову обеими руками. Водитель автобуса безуспешно пытался завести мотор. Стартер не давал искры.

Ли пошел вперед.

День был дивный, летний.

Белая церковь сверкала в ярком солнечном свете.

Среди полевых цветов на лугах деловито жужжали пчелы. Господь должен знать вот что: Ли Бартон намерен насладиться жизнью до упора. Даже если это сведет его в могилу.

5

– Это 1978 год... 1978-й... я слышала, как говорили эти люди на реке... Мы находимся в 1978 году. А месяц июль... – Какая-то женщина средних лет поднималась по лестнице из амфитеатра. Она радостно улыбалась и говорила всем встречным: – Это семьдесят восьмой. Значит, мой Фрэнк еще жив. Разве это не удивительно? Я потеряла его в девяносто первом. Он только вышел в ванную, как я услышала удар. Он упал прямо на дверь, и... – Она поднималась по лестнице, лицо ее расплывалось в улыбке, так что щеки стали похожими на красные надувные шарики.

– Наконец-то хоть кому-то хорошо, – сказала Сью. – Хочешь? – Она достала из кармана пиджака Стэна Лорела пачку сигарет. – О черт, я же только сейчас сообразила! Ведь если это семьдесят восьмой, то я сейчас лежу где-нибудь в пеленках!

Николь сигарету взяла. В этой волосатой, черной и толстой шкуре гориллы она чувствовала себя как в доменной печи. Николь швырнула голову гориллы на каменный пол.

– Ага, и Фредди Мерьюри все еще жив.

– И Керри Грант.

– И Питер Селлерс.

– Ну, его-то я не слишком люблю.

– Неужели? А мне он кажется великолепным. Разве не отличная вещь «Был там»?

Наступила пауза. Потом Николь выпустила изо рта густую струю дыма.

– Господи, да мы же с тобой ведем самый обыкновенный разговор о самых обычных вещах! Правда?

– Ну и что же это означает?

Николь только плечами пожала.

Некоторое время обе курили молча. Часть публики уже покинула амфитеатр. Остальные сидели и разговаривали. Теперь все уже знали, что их почему-то уволокло в прошлое, оторвав от привычных занятий. Подобно куклам, они приделаны к длинным-предлинным эластичным резинкам. Им разрешается отходить только на короткое расстояние, а затем их резким рывком возвращают на прежнее место.

Николь откинула назад свои роскошные золотистые волосы. Она была спокойна, совершенно спокойна. Наверное, подумала она, правильнее было бы сказать, что она смирилась со своим положением.

Казалось, лишь несколько минут назад она пылала страстным желанием спасти жизнь пожилого мистера Торпа, который был ее соседом. Она соскочила с автобуса в Йорке и помчалась прямо по улицам в этом дурацком костюме гориллы всю дорогу до Invicta Parade. Она стучала в дверь кулаками, пока миссис Торп не открыла ее. Она очень удивилась, увидев Николь в шкуре гориллы на пороге своего домика. Это удивление переросло в шок, когда Николь в очень драматической форме потребовала немедленного свидания с мистером Торпом. Но тут выяснилось, что он только что ушел в местный супермаркет купить хлеба.

Николь побежала по улицам под дружное гудение клаксонов всех проезжавших мимо машин и радостные вопли школьников, когда вдруг... бег просто прекратился.

Она снова оказалась в амфитеатре.

В этой проклятущей шкуре она просто изжарится.

Что же делать в такой ситуации?спрашивала она себя. Сидеть, ждать, надеяться, что та штуковина, которая засорила артерию Времени, постепенно рассосется?

Или бежать отсюда сломя голову и жить яркой жизнью? Пить, смеяться, заниматься любовью, пока коров снова не погонят домой? Отыскать какого-нибудь профессора – психа с растрепанной шевелюрой, который волшебным образом выправит ситуацию?

Или перебросить веревку через сук и раз и навсегда покончить со всем этим? Самоубийство.

А веревка, насколько ей известно, уже лежит в багажном отделении их автобуса.

Почему она там валяется, Николь не знала. Чтобы привязывать лишний багаж к багажнику на крыше? Или ее поставляет Национальное Общество Поддержки Эвтаназии[8]специально на случай вот таких кризисов? Например, если дружок тебя бросил, а ты беременна и денег ни шиша? Или Вселенная вдруг повернулась к тебе совсем другим боком и швыряет тебя в прошлое, совсем как ребенок, играющий в «блошки», посылает куда-то эту самую «блошку».

Вдруг Николь обнаружила, что она улыбается.

Да, именно так. Это и есть ответ на мои проблемы.

Она выдрала кусок белой ваты из подкладки шкуры гориллы, сделав это лениво, будто совершала самый банальный поступок, каких в жизни полно – что-то ешь за завтраком, выбираешь, какую блузку надеть.

– Вернусь через несколько минут, – сказала она, что было, разумеется, самой нахальной ложью. А сама отправилась искать веревку.

6

На восьмой попытке мотор «ровера» заработал.

– Благодарение Господу, – сказала Зита.

– А за что мы его можем еще поблагодарить? – спросил Сэм Бейкер, пряча в «бардачок» свой мобильный телефон. Он попытался из чистого любопытства им воспользоваться, но, кроме фоновых шумов, ничего не получил.

Джад, сидевший на заднем сиденье машины, наклонился вперед:

– Что ж, по крайней мере сейчас эфир стал свободнее от помех.

– Это хороший признак или плохой? – спросил Сэм. – Пока мы не узнаем, что именно происходит, нам придется катиться по времени, пока мы не достигнем нулевого года.

– Надеюсь, мы это все-таки выясним.

Зита провела машину через выход с площадки и выехала на подъездную дорогу, ведущую к главному шоссе.

И почти сразу же попала в глубокую выбоину.

– Можно подумать, что эти дороги двухуровневые. Только раньше я этого не замечала.

Сэм покачал головой.

– Покрытие изменилось. Щебень, плохо залитый асфальтом.

– Стало быть, дороги 1999 года остались позади. Их заменили дороги 1978 года. – Джад Кэмпбелл посмотрел в заднее стекло. – Поглядите на траву. Она стала куда длиннее.

Зита бросила взгляд на зеркало заднего обзора.

– Зато теперь мы можем куда точнее определить протяженность местности, которая вместе с нами совершает прыжки во времени.

– Грубо говоря, в ее центре находится амфитеатр, автомобильная стоянка, Гостевой центр, кусок реки, несколько акров пастбища и сотня ярдов подъездной дороги. Насколько я понимаю, в эту территорию входит и церковь.

Они обогнали Ли Бартона, упрямо шагавшего по дороге. На его лице была написана твердая решимость. Сэм не предложил довезти его. Другие тоже.

Теперь они выезжали на главное шоссе, ведущее к городу.

Джад на заднем сиденье сказал:

– На этот раз, я полагаю, мы наверняка заметим кое-какие перемены.

7

Шофер автобуса не спросил, зачем Николь Вагнер понадобился ключ от багажного отделения. Он просто нажал одну из кнопок на своем пункте управления, а затем вернулся к своему занятию – стал крутить верньер настройки радиоприемника. Голоса Би Джиз, поющих «Не умирай», заполнил автобус.

Когда Николь вылезала из дверей автобуса в своем костюме гориллы, она все еще продолжала в душе смеяться. Дверца багажника зашипела на гидравлических блоках и открылась. Там, на крышке чьего-то чемодана, лежала аккуратно свернутая оранжевая нейлоновая веревка.

Невидимая миру улыбка Николь стала еще шире. В это мгновение она вдруг поняла – как-то отстранение, не вдумываясь, – что скрытая улыбка сродни кривляющемуся клоуну, спрятавшемуся в ее мозгу. Клоун тоже скрывал улыбку, только за красным, как вишня, носом. Да и вообще это была не настоящая улыбка, а просто маска, предназначенная скрывать истинное выражение лица – растерянность и беспомощность.

Сейчас Николь действовала, как бы повинуясь автопилоту. Кто-то дергал ее за веревочки, а они привели в движение ее руки, когда она взяла свернутую в кольцо веревку. Ноги же сами понесли Николь к лесной полосе за стоянкой. Вот это и было правильное решение.

В этом Николь была уверена.

Что делать – стресс последних событий запустил механизм саморазрушения.

Сунуть голову в петлю – самый правильный и одновременно самый элегантный способ решения всех проблем Николь.

Слабенький голосок где-то на задворках мозга еще протестовал. Возможно, все это всего лишь шок от того, что она пережила. Этот полет назад сквозь время и есть настоящая причина ее состояния. Вполне возможно, что этот шок подействовал на психику и всех остальных людей, сидевших в амфитеатре, и они на время лишились способности действовать рационально? Может быть, если бы у Николь нашлось время сварить себе крепкий кофе и подумать как следует, она не стала бы лишать себя жизни?

Но нет!

Голос слишком слаб и неубедителен.

Зато она слышала доносившиеся издали голоса Би Джиз. «Не умирай».Какая ирония!

Улыбка клоуна, сидевшего в мозгу Николь, расплывалась все шире и шире. Всем телом клоун раскачивался взад и вперед, давясь от идиотского смеха. Веревка в ее руках представлялась какой-то особенно крепкой и надежной. Теперь нужно только найти дерево, у которого окажется сук, способный выдержать ее тяжесть.

8

Уильям Босток ссорился со своей женой вот уже тридцать лет. Они привыкли орать друг на друга по меньшей мере раз в день с тех самых пор, как их единственная дочь убежала из дому десять лет назад. Вообще-то сказать, что бегство дочери оказалось таким уж мелодраматическим событием, было трудно. Им вовсе не пришлось прослеживать ее до какого-нибудь публичного дома, где несчастная выделывала бог знает какие фокусы ради понюшки кокаина.

Увы, ничего столь живописного. Дочь Тина добежала только до Понтекрафта, где нашла вполне почтенную работу кассира в местном отделении Вулворта. Теперь она была замужем за нормировщиком, жила в уютном домике, окна которого выходили прямо на поле ипподрома.

Однако ее бегство окончательно испортило отношения Уильяма и Марион. В браке существуют проблемы, которые иногда трудно идентифицировать и которые не поддаются разумному решению.

Вот они-то и обострились.

Сейчас Уильям следовал за женой, решительными шагами удалявшейся от амфитеатра. Это был коренастый толстяк, носивший рубашки для игры в поло и брюки из полистирола. Над поясом брюк вперед торчало типичное пивное брюхо, которое уже давно продвинулось к тому состоянию, которое мешает некоторым толстякам видеть собственные гениталии. В последнее время Босток стал замечать, что от его тела исходит неприятный запах. Попросту говоря, от его подмышек воняло – резкий неприятный запах пота обволакивал Уильяма и разносился весьма далеко. Сначала Уильям попытался ходить быстрее, чтобы обогнать этот аромат, но, когда понял, что данный способ не срабатывает, начал обильно прыскать себе грудь и подмышки специальным дезодорантом. И когда запах застарелого пота смешался с запахом «Супергеля для спортивных мужчин», они дали начало такому могучему амбре, который заставлял людей останавливаться и глядеть вслед Бостоку, даже когда тот проходил по улице.

Марион Босток была низенькой полной женщиной лет пятидесяти, с огромной грудью, которая за последние годы стала мягкой и похожей на пудинг. На носу у миссис Босток сидели очки с толстыми стеклами и коричневой оправой, которые придавали ей вид совы. Во всяком случае, так считал Уильям. Совы вечно бодрствующей, вечно осуждающей, вечно критикующей каждый его поступок.

Ее глаза казались особенно огромными, когда она зудила мужа.

– Я ведь предупреждала тебя, я ведь не хотела ехать в эту поездку, я ведь предчувствовала, что она кончится катастрофой.

– Какого черта! Разве я мог предвидеть такое! – отозвался Уильям, чувствуя, что его щеки начинают пылать. – Можно ожидать дождей, согласен. Потери чемодана – согласен. Но не этого же, идиотка!

– Идиотка? Это я-то?

– Конечно, ты самая-рассамая идиотка и есть! Только и знаешь, что зудишь, зудишь, зудишь. Только тогда и бываешь довольна.

– А ты счастлив только тогда, когда сидишь со своими корешами да пиво жрешь.

– Вот тут ты чертовски права!

Инстинктивно они уходили от других туристов туда, где можно было орать друг на друга в относительном уединении.

– И я не забыла, как ты меня в автобусе ударил, Уильям Босток! И никогда не забуду!

– Это ты довела меня...

– Ударить меня! Ты хоть понимаешь, что ты впервые посмел поднять на меня руку?

– Марион, я...

– И это будет последний раз, слышишь? Последний!

К этому времени они уже вошли в купу деревьев, довольно далеко отстоявшую от амфитеатра.

– Да заткнись ты! – рявкнул Уильям. – Меня тошнит от твоего голоса! День за днем, день за днем...

– Тебя... тошнит от моего голоса?

– Да еще как! Просто блевать охота.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Зато святая правда.

– А мне осточертели твои вопли по поводу работы каждый вечер, когда ты приходишь домой.

– Эта монотонная работа на фабрике... она...

– Ты жалуешься, ты вопишь, что ненавидишь ее, – глаза Марион пылали страстью и злобой, – но ты всегда только болтаешь...

С этими словами она повернулась и пошла по тропинке, ведущей в лес. Ее мягкие груди тяжело прыгают вверх и вниз, с тоской подумал Уильям, воображая их почти не зависящие от движения тела прыжки. Так бывало всегда, когда она в гневе покидала его. Один из ее излюбленных трюков.

– И куда же ты намылилась, а? – зарычал он. – Домой, что ли?

– Туда, где ты меня не найдешь.

Он бросился за ней. Мускулы на его ногах скрутила судорога, он бежал неумело, почти не сгибая ноги в коленях. Гнев – свирепый, опаляющий гнев – напрягал каждую мышцу его тела. Сейчас, когда он гнался за женой, он чувствовал, что бежит за ней как будто в стальной кольчуге.

– Марион...

Он схватил ее за руку, намереваясь повернуть к себе лицом.

А она подумала, что он снова собирается бить ее, чего Уильям вовсе делать не собирался. Во всяком случае, Марион ударила первой. Неожиданный, удивительно хлесткий удар пришелся ему по лбу и по глазу.

Босток отшатнулся, глаз горел, наполнялся слезами.

Он обнаружил, что почти ничего не видит.

А Марион снова подняла руку. В испуге он отступил, но что-то помешало ему сделать шаг назад, и он, потеряв равновесие, со всего размаху плюхнулся задом на твердую землю.

Несмотря на сумрак, царивший под пологом леса, все вокруг вдруг представилось Уильяму необычайно ярким. И он ощутил приток энергии.

Вместе с энергией пришла ярость.

Приливная волна ярости затопила мозг, в ней потонули здравый смысл, логика, совесть.

Уильям вскочил на четвереньки и стал подкрадываться к жене, как какой-то хищный лесной зверь. Его глаза перебегали то вправо, то влево, ища хоть какое-нибудь оружие.

Вот оно... вот оно... вот оно...

Эти слова звучали в мозгу подобно пулеметной очереди.

Вот оно... вот оно... вот оно...

Прямо перед его носом лежал булыжник величиной в теннисный мяч. Бурый, поблескивающий... и... о Боже!.. тяжелый и твердый... твердый как кремень...

Уильям схватил его и вскочил на ноги.

Его жена застыла, не в силах оторвать глаз от лица мужа. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались невероятно большими.

Старая бабушка Сова.

Красные всполохи затянули поле зрения Уильяма.

Старая бабушка Сова, подойди-ка ко мне поближе!

Он не бежал. Он приближался скачками.

В ярости он взмахнул рукой, сжимавшей камень.

Хлоп...

Не очень громкий звук, надо сказать. Похож на звук, издаваемый ладонью, когда бьешь по подушке, укладывая вечером ребенка спать.

Буфффф...

То ли кряхтение, то ли вздох... то ли еще более неприличный звук...

Старая бабушка Сова...

И он продолжал колотить ее камнем. По голове.

Рука поднималась и опускалась так быстро, что ее контуры как бы размывались.

А Уильям все удивлялся тому, как быстро и легко все происходит.

Тук-тук-тук...

Марион отступала до тех пор, пока отступать стало некуда, так как спиной она наткнулась на ствол дерева.

Она с каким-то тупым удивлением смотрела на мужа, следя, как раз за разом поднимается его рука, мерно обрушиваясь на ее лоб. В такт колыхались похожие на пудинг груди.

Уильям тоже с интересом, будто был посторонним зрителем, наблюдал, как лопается кожа на ее лбу под ударами камня, похожими на удары молота по наковальне. На широком лбу расходились трещины, как на луже, затянутой легким ледком.

Кровь текла густым ярким потоком, заливая все лицо. Иногда она попадала в рот и булькала там, когда Марион непроизвольно издавала губами тот самый не слишком приличный звук.

А Уильям все бил.

Стекла совиных очков разлетелись в пыль, но сами очки каким-то чудом продолжали держаться на носу, к вящему удивлению Уильяма.

Он с силой ударил еще раз. В самую середину окровавленного лба.

На этот раз вместо мягкого тупого звука послышался резкий сухой щелчок, как будто кто-то переломил тростниковую трость.

И тут же Марион рухнула к его ногам.

Теперь она лежала совершенно неподвижно. Колени сжаты, ноги согнуты, руки вытянуты вдоль тела.

Он с хлюпаньем втянул воздух. Казалось, грудь его пуста, в ней нет не только воздуха, но нет ни легких, ни костей, ни сердца.

Наконец Босток оторвал глаза от земли.

То, что он увидел, он сначала даже не понял.

Зрелище было совершенно невероятное.

Невероятное, во всяком случае, для этих мест, для полоски леса в Йоркшире, в Англии!

Может, он спит? Уильям усиленно заморгал.

Однако то, что он видел, и не подумало исчезнуть.

Совсем близко от него на земле стояла огромная горилла, во всем великолепии своей волосатой, местами даже свалявшейся шкуры. В руке она держала оранжевую лиану, которая свисла с дерева, точно как в джунглях.

Уильям глянул на безжизненное тело жены, на ее разбитые совиные очки, все еще победоносно сидевшие на окровавленном лице.

И снова перевел взгляд на гориллу, как и прежде державшуюся за оранжевую лиану.

Внезапно память и способность соображать вернулись к нему.

То, что он видел перед собой, на самом деле было девушкой, одетой в шкуру гориллы. Она держалась за веревку, с помощью которой намеревалась влезть на дерево. Больше того, это была одна из четырех сопровождающих, которые ехали в их автобусе. Все сопровождающие носили театральные костюмы.

Он снова посмотрел на мертвую жену.

Уильям понял: он не может позволить этой девице уйти отсюда живой.