Защита

20

Григорьеву впервые в этой командировке никуда не надо было спешить, ни на главпочтамт, ни в корпус строительного, ни на защиту, ни в гостиницу, где его будут ждать лишь вечером.

Может, лучше всего, думал он, взять билет на самолет, и улететь в Усть-Манск, к его золотым сейчас лесам, где по земле, гонимые ветром, летят, смешно переваливаясь с боку на бок, тысячи маленьких, золотых, смешных человечков — сухих березовых листьев. Он любил смотреть на них, когда на каком-нибудь бугре или склоне холма они накатывали вал за валом, словно шли на приступ вражеской крепости, выставив вбок остроконечные копья. А когда ветер вздыхал стремительными вихрями, они пускались в пляс, словно торжествуя победу…

«Хочу в Усть-Манск, — сказал он сам себе. — Хочу на неделю уйти в лес. Хочу спать у костра и говорить своему псу правду, всю правду, ничего, кроме правды».

У очередного встретившегося ему гастронома он задержался, а потом зашел, чтобы выпить чашечку кофе. Пришлось выстоять минут десять. Он поставил чашечку на столик из самого серого в мире мрамора.

Не хотелось даже поднимать руку, чтобы взять чашку. Ничего не хотелось. Совершенно ничего…

А за огромным окном шли прохожие и среди них шла… она, все с теми же подружками. Григорьеву была видна часть улицы и троллейбусная остановка. Григорьев схватил плащ и выскочил из магазина. К остановке подкатил троллейбус, в него уже входили люди. И она сейчас войдет.

Но она не вошла: не ее, наверное, это был троллейбус. Григорьев остановился метрах в пяти, под деревом. Вот странно! Как хотел он раньше ее увидеть, как нужно была ему эта встреча, но нигде не мог он ее встретить. А теперь и встреча не нужна, а она вот, рядом…

Подошел следующий троллейбус, и она вошла в него, самая последняя. Григорьев размял сигарету и зажег спичку.

— Санчо! Санчо! — донеслось до него. Троллейбус ушел, а в его ушах все еще звенело: «Санчо! Санчо!» Это она его звала, а может, и не звала, а просто невольно выкрикнула, заметив его. Наверное, так и было. И он не побежал за троллейбусом, а поплелся по проспекту, разглядывая вывески и рекламы.

Через полтора часа он дошел до своей гостиницы, поднялся на седьмой этаж. И хотя Григорьев не опоздал, его уже ждали. Комиссия вошла в комнату.

— Магнитофонные записи, — сразу же начал один из вошедших, — которые вчера были сделаны нами, мы прокрутили через математическую машину. Для начала делали сравнительный анализ частотных спектров голосов в каждом разговоре. Результат: фонемы речи человека, который вчера говорил здесь, и фонемы речи того существа, так пока условно назовем его, совпадают. Причем совпадение настолько совершенное, что можно сказать — это фонемы одного и того же человека.

— Постойте-ка, — прервал его Григорьев. — Это — правда. Свой голос всегда знаешь хуже других, поэтому до меня не сразу дошло…

— Анализ следующих разговоров показал, что в каждом случае речь велась голосами с совершенно одинаковыми фонемами. Учитывая тот факт, что фонемы человеческого голоса строго индивидуальны, подобно отпечаткам пальцев, можно предположить, что в каждом случае человек говорил по телефону сам с собой.

— Предположить! — хмыкнул Григорьев.

— Даже не предположить. Это — объяснение, которое, впрочем, ставит вопросов во много раз больше, чем их объясняет. Всякому здравомыслящему человеку понятно, что с самим собой разговаривать нельзя. Тем более по телефону. Мы попытались, используя магнитофонные записи, определить расстояние, с которого велся разговор вторым… э-э… существом.

— Что? И такое возможно? — удавился кто-то.

— Возможности техники безграничны.

В это время дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Григорьев.

Дверь чуть приоткрылась, и в проеме появилась смущенная фигура Данилова.

— Можно войти?

— Входи, входи, Анатолий!.. Это мой товарищ — пояснил Григорьев собравшимся.

— Я не один, — сказал Данилов.

— Входите, чего там. Места хватит.

Григорьев подошел к двери и широко распахнул ее. В коридоре, кроме Данилова, стояли: хорошенькая девочка Галя Никонова, ее подруга Любаша и Игорь.

— Ой, сколько тут народу! — смутилась Галя. — Мы не знали, что вы заняты.

— Не волнуйтесь, я не очень-то и занят. Проходите, я сейчас стулья принесу.

Четверо гостей неуверенно и робко вошли в комнату.

Григорьев сбегал за стульями в холл и рассадил вновь прибывших.

Любашин друг тотчас же склонился к Карину. А сама Любаша завела разговор с Даниловым. Анатолий посмотрел на Григорьева, и что-то тоскливое и горькое было в его глазах. Но не злое. Нет, он не злился на Григорьева, он просто жалел себя и презирал. Ведь Галя была неравнодушна к Александру, а он, Данилов, чем-то не подошел. Это он ясно чувствовал и вчера, и сегодня. Особенно сегодня, когда Галя настояла на том чтобы они зашли в гостиницу.

Что-то почувствовал и Григорьев.

— У меня есть сообщение, — сказал представитель телефонной станции. После двенадцати часов нынешнего дня «эффект телефона» исчез.

— Как исчез?! — подпрыгнул на стуле один из членов комиссии. — После двенадцати исчез, а мы до сих пор ничего не знаем!

— Пойду-ка я покурю, — тихо сказал Григорьев. — Сейчас здесь, кажется, запахнет жареным.

— И я с вами, — неожиданно сказала Галя.

— Галя, — спросил Григорьев, — вы разве курите?

— Иногда, — ответила девушка. — А что? Это плохо?

— Лекций о вреде курения вы от меня не услышите Это, конечно, ваше дело.

— И ничего-то во мне тебя не касается? — спросила Галя, переходя вдруг на «ты».

— Это трудный вопрос…

Они дошли до холла и сели в кресла у столика с пепельницей. Александр достал из пачки две сигареты, одну предложил девушке, другую закурил сам. Девушка закашлялась. Нет, курить она не умела.

— Бросьте, Галя, — попросил он. — Не идет вам.

Галя неумело затушила сигарету и сказала:

— Вот и послушалась. Тебя легко слушаться. Почему?

— Это самовнушение. Извини, но ты просто взвинтила себя… Я приехал и уеду, и следа от меня не останется…

— Не понимаю.

— Видишь ли, ты красивая девушка. Таких красивых, наверное, больше и не существует на свете. Знаешь, как я тебя называю?

— Нет.

— Хорошенькая девочка Галя. А в вашем институте я каждый перерыв выхожу в коридор, чтобы посмотреть на твою фотографию. И хорошо на душе становится. Но это не любовь, Галя.

Девушка смотрела на него с улыбкой, но чуть заметная грусть пряталась в уголках ее рта.

— Я тебе расскажу, может, ты поймешь. Есть на свете одна женщина. Я ее почти не знаю, но люблю. И это навечно. Она прошла мимо, а я остался один. Мне по-прежнему нравятся женщины, но ни одну из них я не смогу полюбить… Словом, я не тот человек, который тебе нужен.

— Господи, какую ерунду ты говоришь, — рассердилась Галя.

— Правильно. Я говорю ерунду… Но у тебя все пройдет, да ничего и не было. Посмотри вокруг. Сколько красивых и умных парней.

— Например, Данилов? — спросила она.

— И он хороший парень. А если уж полюбит, то навсегда.

— Да, наверное, — тихо сказала она. Бледность заливала ее щеки. Вчера вечером он просто блистал.

— Еще бы! При виде тебя как не засверкать!

Долгая тишина повисла в воздухе.

— Глупые вы люди, мужики, — сказала наконец Галя.

— Глупые, — согласился Григорьев.

— Что ж, пошли. Твой хороший Данилов, вероятно, совсем раскис из-за того, что я с тобой исчезла.

— Не надо, Галя, — покачал головой Григорьев. — Неосторожное слово бьет насмерть.

К ним вдруг подошел Данилов и, смешно шмыгнув носом, сел в свободное кресло.

— А мы тут поболтали немного, — сказал Григорьев. — Тебя просклоняли. Не сердишься?

— А что я?.. Я обычный, серый, не такой, как другие.

— Не лезь в пузырь, Данилов. Все мы серые, и не такие… Ну, вы тут посидите, я сейчас вернусь. Посмотрю только, что с моей комнатой сделали.