Западный рубеж

Глава 18 Погибший поручик

Пани Тышкевич, тьфу ты, Ходкевич, конечно же, я порекомендовал поместить в отдельную камеру, со стенами, обитыми чем-то мягким — эдак, разобьет себе голову, как полковник Булатов в Петропавловской крепости[17]. К счастью, подобная комнатка на Лубянке была. Польская шпионка — не первая суицидальница, арестованная ВЧК.

Потом я едва не поссорился с Артузовым, рассказывая ему о книгах Джозефа Конрада.

— А ведь здорово придумали, — с восхищением потряс головой особоуполномоченный особого отдела ВЧК. — Все предельно просто, и никто не догадается.

— Артур, а ты мои донесения читаешь? — с подозрением уставился я на своего друга.

— Конечно, — удивился тот. — Последняя шифрограмма меня чуть с ума не свела. — Артузов прищурился, и процитировал: «С ледореза яхты тайные послания отправляют по воздуси в Ра — зверь — упру в Петербург. Какие дела по сему Высочайшему увещеванию показали гражданские наши начальники».

— Ты мне зубы не заговаривай, — хмыкнул я. — Я же тебе весной депешу посылал о том, что мои подчиненные установили, как господин Зуев получал задания из своего Центра еще во время германской войны. Что задания шифровались методом иглоукалывания в книгах, аккурат, в тех же самых, в Джозефе Конраде. Если ты мои донесения не читаешь, так на кой хрен я их посылаю?

— Володь, не бурчи, — устало протянул Артузов. — Знаешь, сколько мне каждый день донесений и рапортов приходит? Я твое глянул, а там речь идет о терактах времен германской войны, и что о ней вспоминать? Нам бы с нынешними делами разобраться, а о том, что было при царе Горохе, потом как-нибудь. Вот, с радистом из Разведуправ — спасибо огромное, помог. Из-за него целую польскую сеть вскрыли. Считай, что за радиста ты еще один орден заработал.

— Так-то оно так, — не стал я спорить с Артузовым, хотя мне и было обидно. — Но все-таки, не поленись, вытащи мое донесение, и на его основе организуй утечку. Так мол, и так, доблестная польская разведка сумела организовать террористические акты в отношении царской России и Антанты, а бездарные русские контрразведчики их проморгали. Но славное советское чека восстановило историческую справедливость.

— Володя, ты о чем? — нахмурился Артузов. — Какая польская разведка, если еще и Польши не было? И зачем нам утечка? И куда утечка?

— Ладно, давай с самого начала. Польше сейчас помогает Англия и Франция. Так?

— Так, — не стал спорить Артузов.

— Пан Пилсудский, давным-давно создал внутри ППС националистическое ядро, направленное на борьбу с Российской империей, сформировал свою агентуру. Платон Ильич — мой архангельский шпион, работал не столько на англичан, сколько на поляков. А теперь смотри — что скажут англичане, французы, если узнают, что в порту Архангельска поляки взрывали их корабли?

— Думаешь, им не все равно? — с сомнением сказал Артур. — Англичане — те еще твари. Когда им выгодно, они обо всем вспомнят, а нет, обо всем забудут.

— Да кто знает, — возразил я. — Если в европейских газетах пару статей поместить, что-то да будет. Англичане с французами, они тоже разные. Кто-то простит, а кому-то и не понравится. А заодно пану Зуеву пистон вставлю. Его хозяева считают пана Платона добропорядочным шпионом, а он, вишь, на младу Польшу работал, английские корабли на дно отправлял, а заодно и пару французских миноносцев, стоявших в Архангельском порту.

— А там стояли французские миноносцы? — удивился Артур.

— А какая разница? — хохотнул я. — Мы с тобой не официальное заявление делаем, а утечку. Так? Мы сейчас хоть «Марию Целесту» на ляхов навесим, хоть падение Тунгусского метеорита. Можно, со временем, на поляков и взрыв «Императрицы Марии» повесить. Но это, если у них с Врангелем отношения сложатся.

Артузов ненадолго задумался. Потом улыбнулся.

— Знаешь, а в этом что-то есть, — кивнул главный контрразведчик. — Завтра с утра посмотрю твое донесение, покумекаю, народ озадачу — пусть организуют грамотную утечку. С Польшей англичане с французами отношения не испортят, но кое-кто задумается. Может, английский парламент хай поднимет. У них это любят.

— А заодно и свою креатуру пощупают, — добавил я мстительно. — У меня к гражданину Зубову есть претензии.

— Злой ты, Владимир Иванович, — с уважением произнес Артур. — Хочешь, мы там укажем, что англичане свою агентуру нам «слили»? Всех называть не станем, а парочку фигурантов можно. Из тех, которых уже в живых нет.

— Давай. Хуже не будет. Желательно, не из русских, а из англов.

— Вот и ладно, — кивнул Артур. — Завтра, с утра, этим займусь. А ты давай спать иди. У меня теперь машина, завезу.

На бронепоезде все нормально. Исаков, сменивший на дежурстве Кузьменко, доложил, что происшествий, за исключением давешней драки Семенцова с Прибыловым, не случилось, красноармейцы, откомандированные в распоряжение ВЧК, вернулись в полном составе, отсутствуют лишь Книгочеев с Потылицыным, отправленные заниматься дешифровкой книг. Личный состав отдыхает.

— А почему отсутствуют двое? — удивился я. — А Татьяна, то есть, Татьяна Михайловна?

— Татьяна Михайловна вернулась на борт часа два назад, — доложил Александр Петрович. Кивнув на купе, где обитала девушка, спросил: — Слышите, плачет?

Я прислушался. И впрямь, даже стенки купе не могли заглушить рыдания девушки.

— И давно она так?

— Да как пришла, так и плачет, — вздохнул Александр Петрович. — Разговаривать не пожелала, от еды отказывалась. Жалко девчонку. Случилось что, не знаете? Она же вместе с вами уходила.

Петрович смотрел на меня с немым укором. Дескать — довел до слез женщину. Будь это кто-то другой, даже и не подумал бы оправдываться, но бывшего белогвардейца-сапера, так похожего на моего любимого учителя я уважал.

— Она к тетке отпрашивалась, — сообщил я Исакову. — Вроде бы, ночевать у нее собиралась.

— Наверное, узнала плохую новость, — предположил Петрович. — Кто-то из родственников погиб.

Я кивнул. Вполне возможно, что Татьяна узнала о гибели какого-нибудь своего кузена, с которым вместе росла, играла. Первая любовь между двоюродными братьями-сестрами сплошь и рядом.

— Александр Петрович, а что там с нашими архаровцами? — поинтересовался я.

— Товарищ Кузьменко обоих под арест определил, — усмехнулся Петрович. — Семенцов у железнодорожников сидит, в подсобке, а Прибылов у нас, в служебном купе. Карты новые изъяли, приказано вам отдать.

— Не устали, Александр Петрович? — поинтересовался я, забирая колоду карт. — Часовой у бронепоезда выставлен, двери закрыты, а телефон я себе в купе поставлю, вот и все.

С некоторой опаской я взял в руки творение Саши Прибылова, ожидая увидеть что-нибудь этакое — не то Карла Маркса в лаптях, не то товарища Ленина, оседлавшего мировую контрреволюцию. Но нет, на сей раз изображения походили сами на себя: короли — бородатые мужи далеких времен, валеты — молодые мужчины, олицетворявшие литературных персонажей. Разве, что изображения дам далеки от канонических. Вон, дама треф очень похожа на Веру Холодную. Вполне возможно, что и остальные изображали артисток времен немого кино, но я их не знал. Вот, если бы Прибылов изобразил в образе дамы червей Ларису Долину, а даму пик рисовал с Аллы Борисовны, тогда да, тогда бы узнал.

Разложив карты изображением вниз, «рубашкой» вверх, присмотрелся к узору. На обратной стороне. Прибылов изобразил черно-красную решетку. Вроде бы, квадраты везде одинаковы. Ан, нет. Некоторые были чуть больше, некоторые поменьше, а кое-где квадраты превращены в прямоугольники. Но это, если присмотреться. Понятно, отчего скромный художник-комсомолец смог обыграть опытного шулера. Ай да Сашка Прибылов, ай да жулик!

— Заметили? — поинтересовался Исаков. — Я сам не сразу понял.

— Еще бы, — отозвался я. — Кажется, в офицерском собрании за такое положено бить шандалом?

— Не знаю, как там с шандалом, но морду бы за такое начистили, — сурово ответил Исаков. — А в Череповецком пехотном, разве не так было?

— Так откуда я могу знать? Я в офицерских собраниях не бывал, — пожал я плечами, и спохватился. — Александр Петрович, а откуда вы про мой полк знаете?

— Слухом земля полнится, — усмехнулся бывший белогвардеец. — Я, когда в плен попал, поначалу во временном лагпункте обитал, со штабс-капитаном Недотко три дня бок о бок на голой земле спал. Не помните такого? Он в двести тридцать втором полку ротой командовал.

Я в очередной раз пожал плечами, даже не пытаясь придать физиономии раздумчивый вид. Исаков, между тем, продолжил:

— Вы к нам однажды приезжали, начальника лагпункта отматерили…

— Не было такого, — перебил я Исакова.

Если бы и было, то материл бы не прилюдно, а уж тем более, не при задержанных.

— Ну, пусть не было, — не стал спорить Исаков. — Но вы приказали конвойным нас побыстрее в ХЛОН отправлять, и паек вместе с нами везти, не зажиливать. Недотко, как вас увидел, говорил — вот мол, мой новодельный прапорщик Аксенов, которого я на взвод собирался ставить, а теперь он большущий начальник, и нас к стеночке может поставить. Народ, кстати, тогда зашумел — мол, Аксенов, хоть и большевик, и сволочь упертая, к стенке еще никого не ставил. Странно, что вы ротного командира не помните.

— Я, Александр Петрович, после госпиталя ни хрена не помню, словно отрезало, — вздохнул я. — Не помню ни командира полка, ни ротного. Домой приехал — не знаю, как до Череповца добрался, тетку родную вспомнить не мог. То, что после восемнадцатого года случилось — все помню, до малейших деталей, а то, что раньше… И не прапорщик я, а нижний чин, вольноопределяющийся.

— Бывает такое, после контузии, — кивнул Исаков, посмотрев на меня, как смотрят на несчастного человека. Потом неуверенно сказал: — Так может, память-то к вам вернется, Владимир Иванович?

Я неопределенно махнул рукой.

— Привык я уже, к чему мне лишнее? Память вернется, выяснится, что у соседа курей крал, или еще что. Зачем оно мне? И прапорщик… Хм.

— Недотко сказал, что сам на вас представление писал, на прапорщика, командиру полка на подпись отдал, но вы аккурат тогда в госпиталь попали. Вроде, еще на Георгиевский крест представление писали.

Ишь ты, кавалер, да еще и прапорщик. Узнай я такое года два назад, запрыгал бы от счастья. А теперь… Что мне с погонами прапора военного времени делать, или с Георгиевским крестом? Погоны нам долго не носить (а доживу ли до сорок второго года, не факт!), и с крестом разгуливать не придется. Да и документов о подтверждении звания у меня нет. Улыбнувшись бывшему капитану, сказал:

— У меня в Военном билете — то есть, в Записной книжке, прописано — нижний чин, так пусть им и останусь.

А про себя подумал, что лучше бы мое офицерское «состояние» оставалось тайной. Во всех анкетах пишу «нижний чин», указываю медаль «За храбрость». Как бы старшие товарищи потом не сказали, что ввожу в заблуждение партию большевиков и ВЧК. Пожалуй, стоит доложить о том Дзержинскому, посоветоваться.

— Может мне и на самом деле спать идти? — раздумчиво спросил Петрович, и сладко зевнул. — Или, указания есть? Никита сказал, что вы нашим шулерам доморощенным козью морду собрались делать. Любопытственно было бы глянуть. Или уж завтра?

Завтра… Хм. А чего это они у меня бездельничать станут, если хорошие люди работают.

— Александр Петрович, а тащите-ка их сюда, — приказал я Исакову. — И красноармейца бы какого-нибудь. Или, все спят?

— Да ну, какое там, — отозвался бывший штабс-капитан. — Парни молодые, за дорогу все выспались. Половина болтает.

Когда пред мои светлые очи были представлены два нарушителя воинской дисциплины, я поинтересовался:

— Я вас предупреждал о дисциплинарной ответственности за азартные игры?

Оба наглеца с интересом уставились на меня. У одного и так висел за плечами расстрел, у другого условный срок. И чем я сумею их удивить?

— Значит, так, — резюмировал я. — Сегодня я вас наказывать не стану, пойдете работать. Отработаете, как положено, будем считать инцидент исчерпанным. Нет, отправлю вас на Лубянку, в тюрьму.

А я, между прочем, не шутил. Отдам их Артузову, пусть задействует для внутрикамерных разработок. «Наседки» в нашем деле всегда нужны.

Эти дармоеды, похоже, оценили угрозу, потому что во взглядах появилась обреченность.

— А что за работа? — робко поинтересовался Прибылов.

— Москву, как я полагаю, вы не знаете?

— Не знаем. Вот, если бы Питер, то да, — мечтательно протянул уголовник.

Я посмотрел в сторону Исакова и Ануфриева, стоявших неподалеку. Верно, и комвзвода было интересно, что придумает начгубчека.

— Товарищ Ануфриев, отрядите для этих…разгильдяев конвоира. Можно из тех, кто ездил со мной на Сивцев вражек.

— Товарищ начальник губчека, разрешите я конвоиром пойду? — неожиданно предложил Исаков. — В Москве бывал пару раз, Сивцев вражек найду. — Посмотрев на мой удивленный взгляд, пояснил: — Скукота на одном месте сидеть.

— Хорошо, — согласился я. — Сивцев вражек, дом девятнадцать, третий этаж. Там Книгочеев с Потылицыным. Отдайте ему этих… недоразумений, пусть работают. Захотят по дороге сбежать — пристрелите. Да, если пристрелите, я вам Почетную грамоту выпишу, от ВЧК, и попрошу Дзержинского подписать.

Народ ушел заниматься делом. Что ж, может, и отыщут что-нибудь. Что уголовник, что художник, парни внимательные. Да и Книгочееву полегче станет.

Я решил все-таки зайти в купе к Татьяне, но она вышла сама. Света внутри вагона немного, но заметно, что лицо девушки распухло от слез.

— Садитесь, Татьяна Михайловна, — похлопал я по сиденью рядом с собой. — Вижу, случилось что-то, боюсь и спрашивать. Расскажете?

— Владимир Иванович, — официально сказала девушка. — Я хочу уволиться из чека. Мне заявление написать, или рапорт, Как это правильно будет? Или вы меня так отпустите?

— Таня, может, ты мне все-таки объяснишь, что случилось? — спросил я, попытавшись взять девушку за руку.

— Не трогайте меня! — едва не заорала Татьяна, отдергивая руку.

— Да я и не трогаю, — пожал я плечами. — Хотите уволиться? Ладно, пишите заявление. Только, имейте в виду, что с момента подачи заявления вам две недели придется отработать.

— Почему две недели? — опешила девушка.

— По закону. Ты ж в канцелярии работаешь, должна знать, что о предстоящем увольнении трудящийся обязан поставить в известность руководителя трудового коллектива за две недели до увольнения. Ну, сама посуди, где я машинистку найду?

— А что, в Москве машинистки не найти? — усмехнулась Татьяна. — Вы только свистните, найдется желающая. И на машинке будет печатать, и в постели…

Я не стал говорить, что инициатива с постелью не моя, а лишь молча посмотрел Татьяне в глаза. Потом встал, отыскал лист бумаги, карандаш, положил на стол.

— Хорошо. Силой держать вас не стану. Пишите заявление, излагайте причины — и, до свидания.

Написав заявление, Татьяна придвинула его ко мне. Я взял лист бумаги, и начал читать.

— Начальнику Архангельского ЧК Аксенову от Ковалевой Татьяны Михайловны. Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию, потому что не желаю работать под начальством убийцы.

Взяв карандаш, написал: «Уволить с шестнадцатого июня с.г. Аксенов». Вспомнил вдруг:

— Кстати, вам же расчет положен. Сколько, не помните?

Татьяна пожала плечами. Я тоже не помнил, сколько должна получать машинистка, и какие ей выплаты положены при расчете. Компенсация за неиспользованный отпуск уже есть, или еще нет?

Вытащив из кармана всю наличность — около тысячи рублей, передал девушке.

— Напишите в заявлении, — ткнул я пальцем в бумагу. — Мною получено в счет оплаты тысяча рублей, и подпись.

Когда Татьяна написала расписку, я сложил заявление и сказал:

— Окончательный расчет проведете в Архангельске, в бухгалтерии. Я всех бухгалтерских тонкостей не знаю, извините. Я распоряжусь выписать вам премию за помощь при допросе особо опасного террориста. Что ж, собирайте вещи. Впрочем, можете подождать до утра. Надеюсь, из Москвы до Архангельска доберетесь.

Татьяна сидела, и словно чего-то ждала.

— Татьяна Михайловна, у вас ко мне какие-то вопросы? — поинтересовался я.

— Володя… Владимир Иванович… И это все?

— А что вы еще хотели? — сухо спросил я. — Кажется, свою позицию вы высказали — я убийца, и вы не желаете со мной работать. Кстати, лучше вам свое заявление переписать. Я-то ладно, но если почитает кто-то чужой, у вас могут быть неприятности.

Девушка презрительно улыбнулась — мол, ей плевать. Развернувшись, чтобы уйти, вдруг вернулась обратно, и спросила:

— И ты меня ни о чем не хочешь спросить?

— Я уже спрашивал, а ты устраиваешь истерику, — вздохнул я. — Погиб кто-то из близких тебе людей, и ты считаешь, что в его смерти виноват я. Так?

— Погиб человек, ближе которого у меня никого не было. Я думала, что ты станешь ближе, но нет. Оказывается, я его люблю.

— Значит, погиб поручик, с которым у тебя был роман?

— А ты и про это знаешь? А, что ж удивляться. Ты же чекист. А у нас с Борисом был не роман. Я была его невенчанной женой.

Вместо того, чтобы как-то выразить сочувствие девушке, спросил:

— А откуда твоя тетка об этом знает?

— Это не моя тетка, а его. Борис не имел других родственников. Знаешь, кто прислал извещение о его смерти? Комиссар дивизии Спешилов, муж Нюси. Еще и написал — мол, красный командир Борис Алексеевич Покровский пал смертью храбрых, в борьбе за свободу народа и мировую революцию. Если бы он оставался на Соловках, остался бы жив.

— Таня, я понимаю, у тебя горе, — осторожно сказал я. — Останься Борис на Соловках, он бы остался жив. Но тогда, вместо твоего жениха — невенчанного мужа, погиб бы другой человек, вот и все. И другая женщина считала бы меня виноватым.