Западный рубеж

Глава 17 Пани Беата

Я не собирался вмешиваться в московские дела, тем более, участвовать в арестах и обысках. Одно дело — допросить Добржанского, здесь наличествует некий элемент творчества, а самому стучаться в незнакомые двери, взламывать их, лень. Да и не по чину, простите. Вон, пущай сам Артур сидит на Лубянке, словно паук, раскинувший паутину, руководит деятельностью мобильных групп. Кажется, опять я втащил в чужую эпоху термин из будущего? А, ладно. Эпоха революции и гражданской войны заполучила столько терминов, что одним больше, другим меньше, не существенно. Она (эпоха) и попаданцев выдержит, и их нелепое вмешательство, и все расставит на свои места именно так, как ей надо. Ну, если мы ее самую чуточку скорректируем, то она этого и не заметит. Или заметит, но сделает вид, что так и нужно? Главное, не переборщить, иначе вылечу отсюда, как пробка, а мне, если честно, здесь уже стало нравится. Странно, на фоне того, чем я занимался в прошлой жизни, здесь у меня была настоящая работа и я понимал, что она действительно нужна.

Артур ушел отдавать приказы, распределяя моих бойцов по группам, во главе которых ставил московских чекиста. Все-таки, они и город не знают, да и полномочий производить аресты у них нет.

Я же отправился туда, куда собирался еще с утра — в секретариат, проверить, не поступило ли чего для меня. Оказывается, в моей ячейке дожидались целых две телеграммы. Бумажная лента уже порезана заботливыми руками сотрудниц, наклеена на листочки. Я опять мысленно вздохнул, завидуя москвичам, позволявшим себе подобную роскошь. Мы в Архангельске для наклеивания бумажной лапши используем старые бумаги Временного правительства Северной области, не представляющие оперативного интереса или хозяйственной ценности, или рулоны старых обоев, что я «реквизировал» в нашем отделе образования.

Первая телеграмма от самого товарища Дзержинского и говорилось в ней, что наша встреча переносится с пятнадцатого (а оно уже завтра!), на семнадцатое июня, потому что Председатель ВЧК задерживается. Где и почему он задерживается, не указано, да и не обязан начальник перед подчиненным отчитываться. Но сам факт, что Феликс Эдмундович предупредил о задержке, очень порадовал. В моей истории, это выглядело бы по-другому — закрытая дверь начальственного кабинета, в предбаннике-приемной секретарша, презрительно выпячивающая накачанные губехи, пожимающая плечиками — мол, нам не докладывают, а если вас вызвали, и Они не явились, то это ваши проблемы. Ждите.

Я не стал спрашивать, где товарищ Дзержинский, потому что знал, что в июне двадцатого года Дзержинский неоднократно наезжал в Смоленск.

Вторая телеграмма из Архангельска, от Муравина. Исполняющий обязанности начальника губчека сообщал, что в Мурманске погиб Кирилл Пушков. Обстоятельства гибели устанавливаются.

Кажется, я зарычал, потому что сотрудники секретариата вначале с недоумением вскинули головы, но увидев, телеграмму, с пониманием закивали, и завздыхали. Верно, они уже все прекрасно поняли, да и не я один получал здесь плохие вести.

На пару секунд появилось желание — бросить, на хрен, московские дела, вернуться домой, поставить на уши Кольский полуостров, вывернуть наизнанку Мурманск. От него все равно пока толку мало, а проблем — выше крыши.

Но ехать и «выворачивать наизнанку» нелепо. Не стоит думать, что в одиночку я справлюсь лучше, нежели целое управление чека по Архангельской губернии. А если так, то меня следует поганой метлой гнать из ВЧК, как начальника, не сумевшего подготовить сотрудников для работы.

И что мне отвечать Полиэкту? Мол, немедленно бросить все силы и средства на поиски убийц, форсировать работу, и все прочее? Так он и так бросит, и форсирует. И дело-то не в том, что убили моего протеже, потенциального начальника Мурманской ЧК. Убили одного из нас, а этого спускать никому нельзя. Потому, я просто написал на бланке «Работайте», и отдал одному из секретарей, отвечавших за обратную связь.

Кирилл был отправлен на поиски Возняка, заведовавшего библиотекой в Мурманске. Все, как в плохом фильме — библиотека, поляки.

Вот, куда не плюнь, везде поляки. Да, а у Татьяны Михайловны, фамилия Ковалева. Может, ее папа, отставной капитан второго ранга был Ковальским, а собственную фамилию русифицировал, чтобы поступить в Морской кадетский корпус? Точно, паранойя началась. Раз началась — здравствуй, голубушка!

Потому, из-за своей паранойи, касательно поляков, всюду забросивших свои змеиные щупальца, вместо того, чтобы отправляться на бронепоезд и спать, я пошел к Артузову, и попросил, чтобы товарищ особоуполномоченный ОО ВЧК приставил меня к делу.

Артур, вместо того, чтобы обрадоваться появлению бесплатной рабочей силы, угрюмо поинтересовался:

— Володя, ты охренел, или как? Посылать начальника губчека на обыски и аресты? Мне Дзержинский голову оторвет, если с тобой что случится.

Стало быть, совсем обрусел товарищ Фраучи, если использует сугубо российские слова.

— Ага, — кивнул я.

— Что «ага»? — не понял Артузов.

— Ага, это значит, что охренел. Скажи лучше, куда ехать?

Артур задумчиво поворошил бумаги с адресами потенциальных арестантов.

— Вроде, мобильные группы отправлены за всеми. Хотя… Вот, специально для тебя. Ходкевич Беата Яновна, одна тысяча восемьсот семьдесят второго года рождения, проживает Сивцев вражек, девятнадцать, третий этаж. Доходный дом.

Я пропустил мимо ушей «специально для тебя», поинтересовался:

— А эта Беата Яновна откуда взялась? Вроде бы, не называл резидент ее фамилию.

— А вот с ней очень интересно. На нее меня Апетер вывел, начальник особого отдела Западного фронта.

— Апетер? — перебил я Артура. — А разве начальник особого отдела не Медведь?

— Не ты первый так думаешь, — хохотнул Артур. — Начальник особого отдела — Иван Апетер, а Федор Демьянович Медведь — личный представитель Феликса Эдмундовича и на Западном фронте, и по всей Западной территории, где наша власть. Иван Андреевич контрразведкой занимается, а Медведь всем остальным. Он и Минчека курирует, и Украину, и все такое. Если я на фронт выезжаю особые отделы проверять, Медведь мне не подчиняется.

— А они власть не делят? Не собачатся, между собой? — заинтересовался я.

— Бывает. Но, в общем и целом, между собой ладят. Так вот, Апетер сообщил, что он курьера перехватил, что к дамочке одной на Москву шел. Потом, едва ли не сразу, второй курьер. Я уж думал, а не дамочка ли в резидентах?

А почему бы нет? Поляки — мастера строить многоходовые комбинации и делать нестандартные ходы. И женщина-резидент — как раз в это вписывается.

О чем думал, о том и сказал Артуру, но тот в версию женщины-резидента не очень поверил. Его вполне устраивал «расколовшийся» Добржинский.

— В общем, езжай, арестовывай, тогда и проверим, — махнул рукой главный контрразведчик страны. — Как первый автобус вернется, сразу поедешь. Вот, номера квартиры не знаю, сам поищешь.

Ага, поищу. Как в старом анекдоте. Стану ходить по квартирам и спрашивать — Васька-шпион здесь живет? Хотя, насколько помню — там и всего-то один подъезд, а справа — мемориальная доска, посвященная Марине Цветаевой.

Я уже успел заметить, что Центральный аппарат обзавелся английскими автобусами, куда можно поместить с десяток человек. Это вам не «черный воронок», с его вместимостью на пять душ, включая водителя и сопровождающих.

Пока Артузов выписывал мне мандат на право ареста и проведения обыска, я смотрел из окна, ожидая, когда подъедет автобус. Вот, подъехал, из него вывели двух крайне разъяренных мужчин, о чем-то спорящих со своими конвоирами и что-то горячо доказывавших. Скорее всего, пытаются убедить чекистов в своей невиновности. Эх, это вы зря, ребята. Убеждать и что-то доказывать тем, кто проводит задержание — то же самое, что объяснять деревянному чурбаку — ничего не услышит, и не прочувствует.

Кивнув Артуру, отправился перехватывать бойцов, с кем отправлюсь арестовывать эту самую пани Ходкевич.

Интересно, а она не потомок гетмана Ходкевича, прославившегося во времена Смуты? Впрочем, каждый второй поляк шляхтич, а каждый шляхтич чей-то потомок.

Вот он, Сивцев вражек, и нужный дом, еще без окружения советской застройкой. Конечно же, мемориальную доску никто не повесил, а сама Марина Цветаева еще не признана великой поэтессой, живет в Москве, работает в каком-то советском ведомстве, и ждет мужа, воюющего в белой армии.

Эх, придется вспомнить старые добрые времена, когда я, еще начинающий череповецкий чекист, случайно залетевший на должность начальника отдела по борьбе с контрреволюцией, лично участвовал в арестах. Может, не разучился?

Оставив двух бойцов контролировать двор и улицу — я же не знаю, есть тут черный ход, или нет, но лучше подстраховаться, а сам с двумя парнями пошел наверх.

Третий этаж, на площадку выходят четыре двери и лишь на одной имеется медная, уже покрытая патиной табличка, удостоверяющая, что здесь живет «Пахом Прохорович Миронский, коллежский асессор». Стало быть, пани Тышкевич живет в одной из оставшихся трех. Тьфу ты, она Ходкевич. А кто же тогда Тышкевич? Вроде, польская актриса, игравшая в «Новых амазонках»[11].

То ли дело, послали бы меня арестовывать литератора, у которого на дверях висела табличка с надписью «Гр. Толстой» — мол, не то, гражданин, не то граф, понимай, как хошь, зато фамилия понятно, если из чека придут. Нет. Шучу. Алексея Николаевича Толстого искренне люблю, и даже ставлю его выше знаменитого родственника и однофамильца.

Значит, придется проверять все три. Расставив людей так, чтобы они не торчали напротив дверей, чтобы не получить пулю, принялся совершать обход.

Звонки, разумеется, не работали, пришлось стучать в двери. За самой первой никто не отозвался, а за второй женский голос спросил:

— Кто там ест?

Вопрос, прозвучал почти по-русски, а если бы не жесткость произношения из-за отсутствия мягкого знака, так и совсем не понятьрусский, или поляк.

— Добры вечур, — вежливо поздоровался я. — Бардзо ми пшыемне позначь пани Беата. Мой назвиско Аксенов[12].

Я пытался использовать свои скромные знания польского языка, почерпнутые из разговорника. Как будет по-польски просьба открыть дверь, я не помнил, потому, произнес то, что всплыло в памяти.

— Чы могэ вэйшьчь?[13]

Похоже, меня все-таки поняли. Дверь открылась на пороге нас встретила дама средних лет, одетая в черное платье, черный передник и черную косынку. Странное одеяние. Может, траур?

— Чи пан есть росъянко[14]? — поинтересовалась пани.

— Так, естэм[15], — с некоторым трудом отозвался я и добавил. — Муве тылько по росыйску[16].

— Оно и видно, — с усмешкой констатировала пани Беата. — Посему, пан Аксенов, не коверкайте прекрасный язык, я по-русски говорю не хуже, чем по-польски.

— Похвально, — кивнул я, и спросил: — Пани, может быть, мы все-таки войдем?

— А если я скажу — нет, то вы не войдете? — поинтересовалась пани Ходкевич, зачем-то засовывая руку под передник.

— Ну, разве прекрасная пани может отказать такому мужчине, как я?

Пока проговаривал эту фразу, и улыбался во все сорок четыре зуба, успел ухватить пани за руку и, резко тряхнуть. Разумеется, воспитанный человек не должен хватать за руку пожилую женщину (хотя, какая же она пожилая, ей и пятидесяти-то нет), но это, при условии, что дама не хватается за оружие.

— Пся крев! — с чувством выругалась пани Беата, когда ее револьвер упал на пол.

— Пшепрошем бардзо, — извинился я перед полькой за причиненную боль, пропуская мимо ушей оскорбление. Да и оскорбление ли это, если называют сукиным сыном?

— Не шкоджи, — хмыкнула пани Беата.

— Вот и славно, — кивнул я, показывая ребятам на револьвер — мол, приберите. Потом осмотрим, и присовокупим как вещественное доказательство. Еще надо бы саму пани Ходкевич обыскать, нет ли чего при ней. Но охлопывать и ощупывать пожилую женщину не хотелось. Но вряд ли она таскает с собой два револьвера, а на Лубянке будет кому обыскивать.

Усадив женщину на стул, поставив за ее спиной одного из бойцов, отправил второго за оставшимися на улице.

— Значит, позвольте представиться еще раз. Фамилию я вам назвал, должность — начальник одного из губернских чека, какого — не суть важно. Нам известно, что вы являетесь шпионкой Польской республики. Ладно, пусть разведчицей. Отпираться бесполезно, тем более, что доказательства уже есть.

— Какие? — усмехнулась Пани Ходкевич. — Револьвер? Я заявляю, что приняла вас за разбойников. Откуда я могла знать, кто вы такие? Вы же не представились при встрече, верно?

— Согласен, — признал я. — Но вы мне даже возможности не дали представиться, схватились за оружие.

Не стану же объяснять женщине, что ее никто и не спросит, представлялись чекисты, или нет. Но себе поставим жирный минус. Сам же даю подчиненным наставление — вначале следует представиться.

— Впрочем, рекомендую вам написать жалобу на имя товарища Дзержинского, — посоветовал я. — Феликс Эдмундович очень внимательно следит за соблюдением социалистической законности. Кстати, вот мой мандат на ваше задержание и проведение обыска в квартире. Не хотите ли выдать добровольно оружие, иностранную валюту? Может, сразу дадите список ваших контактов?

Польский язык не так богат на ругательства, как русский, но матерные слова в нем наличествуют. И хотя в польском букву «х» заменяют на «ч», но понять, куда пани меня послала, несложно.

— Ай-ай-ай, — покачал я головой. — Ясновельможная пани, а ведь вы из шляхты? Не пристало паненке браниться, словно быдлу.

— Мой предок Москву жег! — злобно заявила полька. — А таких, как ты, мы на конюшне пороли!

— Вот видите, какая у нас разница менталитетов, — вздохнул я. — Вы нашу столицу один раз сожгли, а мы, когда Варшаву берем — сколько раз мы ее брали, не напомните? — всегда к вам с полным уважением и почтением относились. И столицу вашу только отстраивали. Спрашивается, зачем?

Пока мы обменивались ненужными остротами, подошли красноармейцы. Искать по всем правилам — слева направо, не пропуская ни дюйма, а еще разбить комнаты на квадраты, мне не хотелось. Да и времени на это уйдет дня два, если не три. Потому, я просто сказал:

— Ищите все, что интересно. Оружие, деньги, документы.

Пока бойцы с интересом перетряхивали комоды, шкафы, я подошел к книжному шкафу. Не то, чтобы собирался найти там какие-то важные вещи, но все-таки… И тут мой интерес был вознагражден. Я не поверил своим глазам, обнаружив, что на одной из полок стоят три совершенно одинаковых книги на английском языке. Причем, это же Joseph Conrad «The Secret Agent»!

Вытащив книги, разложил их по столу.

— Спрашивается, зачем нужно иметь в домашней библиотеке сразу три книги о террористах? Не подскажете? А я отвечу — у кого-то из «двуйки» не хватает фантазии, или просто лень выбрать другую книгу. Возможно, вы получили слишком много «конрадов», и не знаете, куда их девать. И тогда закономерный вопрос — а не вы ли являетесь резидентом польской разведки?

Бах! Пожилая тетенька подскочила на стуле, ударом локтя вывела из строя своего конвоира и ринулась к закрытому окну, видимо, собираясь пробить его головой, но слегка не рассчитала, запнувшись за ковер, и упала, не добежав всего-то несколько сантиметров.

— Свяжите ее, — приказал я.

Возможно, это уже и лишнее, но если тетенька выкинет новый фортель? Кто ее знает, на что она способна. Может, пани Ходкевич в юности в цирке выступала, или еще что?

А теперь и моему Книгочееву есть работа. Пусть немножечко покорпит, что-нибудь интересное и найдет. А ведь Артузов не верил, что настоящий резидент женщина.

Хм. А ведь одним Книгочеевым не обойдемся. Надо все книги разбирать, осматривать. Ну, у Артура людей хватает, отработают. И надо, чтобы он уточнил у начальника особого отдела фронта — не несли ли курьеры какие-нибудь книги? Неважно, хоть библию, хоть речи товарища Троцкого.