Законы Беззакония

Глава 14

Пётр Андреевич

— Что это за херня? Истерично завопил Тимофей. — Ты уверял меня, что это всего лишь тараканы, и ты легко с ними расправишься, а теперь… Его глаза были полны страха и необузданной, нелепой ярости.

— Что теперь? Ничего страшного не случилось. Произнёс мужчина искренне удивляясь тупости мальца.

Ведь нанятый им сброд не имел никакого доступа к важной информации, а деньги Пётр пообещал уплатить лишь после дела, потери ресурсов нулевые. Однако «74 округ» потрясло; глупцы полагают, что война — это о том, кто кого быстрее убьёт и искалечит, но это вздор! Война — о том, кто кого сломает психологически. И именно поэтому постоянное давление — лучший способ её ведения.

— А если отец прознает? Вопрошал Тимофей изменившись в лице его тело начало трясти.

— Каким образом? У него сейчас крупная сделка в Америке на миллиарды долларов, ты действительно думаешь что он её свернет, и приедет в Россию... В Москву... Чтобы выпороть непутёвого сына? Отвечал он вопросом на вопрос.

— Эм, ну-у, вряд ли. Доперло наконец до Тимофея.

— Вот и я о том же! Расслабься Тимоха. Произнёс Пётр положив руку на его плечо и протянув бокал крепкого шотландского скотча. Выпей, потуси, а с делами я как-нибудь управлюсь.

— Спасибо Петруха. Отозвался он и осущил содержимое бокала залпом. Хорошо! Процедил Тимофей удовлетворенно.

— Кстати по поводу Вадима Григорьевича, ты не в курсе в каком он сейчас штате?

— Вроде в Южной Каролине? А что? Спрашивал Тимофей немного удивившись.

— Да ничего просто в Южной Каролине двести десять аэропортов и не один из них не имеет прямого рейса до Москвы.

— А-а, вот зачем спрашивал, ну ты тип! Ещё и число аэропортов наизусть знаешь! Восхищался Тимофей.

Чем больше Пётр его узнавал тем больше поражался его идиотизму, число аэродромов было названо случайно, а по поводу прямых рейсов он был даже не уверен, но Тимофей возьмёт и примет это на веру.

— Ладно, что мы все о делах да о делах так и перетрудиться можно. Произнёс он вальяжно откинувшись на диван. Ты лучше скажи как тебе та вчерашняя блондинка, пришлась по вкусу?

— Сам знаешь, — пробурчал Тимофей. — В самый раз! — добавил он, облизнув губы и устремив взгляд в пустой бокал.

— В таком случае, сегодня приведу тебе кого-нибудь похожего! — произнёс он, улыбнувшись и подлив скотча.

*****

Горислав Всеволодович

Церковь утопает в утренней тишине, разливающейся по Божьей обители, нарушаемой лишь скрипом лавок и шепотом молитвы.

«Скажи, Христе, — молил настоятель, преклоненный перед иконой Богородицы, — Свет мира, знание вселенной, Слово — Премудрость, всевидящее и научающее без зависти. В отчаянной надежде я вверяю Тебе свою веру. Наставь меня, Спасе, на спасительные пути Твоей воли и велений Божественных. Не оставь без ответа, не скрой от недостойного раба Твоей Божественной воли. Человеколюбящий Спаситель, открой, что желательно пред Тобою».

Закончив молитву, Горислав открыл глаза, перекрестился и, тяжело скрипя коленями, поднялся на ноги. Сомнения бурлили в его сердце. Допустимо ли помогать Артёму? Сдержит ли он своё обещание? Накануне днём Горислав убедился, что их методы лишены насилия — Глеб, с которым они совершали обход, никого не уговаривал, не бил, не шантажировал; люди сами соглашались платить за защиту, ведь их требования были умеренными, в отличие от слонов, не перекраивали закон по-своему, не отпугивали клиентов. Да и, как оказалось вечером, один из них даже в схватку вступил с ворами, чтобы защитить небольшой ларёк. Однако даже так допустимо ли в принципе священнослужителю заниматься подобным. Вопрос.

— Горислав Всеволодович! Восклицал женский голос, резанирующий со скрипом открывающейся двери.

Обернувшись настоятель обнаружил перед собой Анну Васильевну, она была одета в привычный деловой костюм, но вот её глаза в первые за тяжёлые пару месяцев счастливо искрились.

— И вам здравствуйте. Буркнул Горислав.

— Ой, извините меня, — смущённо произнесла женщина, положив руку на грудь. — Здравствуйте!

— У вас что-то случилось? — вопрошал настоятель, понимая, что даже если не спросит, женщина всё равно сама начнёт рассказывать.

— Случилось! Сегодня нам пришли целых два пожертвования, и, если их суммировать, то благодаря им, пусть впритык, но мы сможем закрыть все нужды детишек! Всех двенадцати, начиная от Олечки и заканчивая Мишенькой, представляете, всех двенадцати детей!

— Все нужды? Но разве будет достаточно пятиста тысяч даже если суммировать с уже выделенным вам бюджетом всё равно будет маловато.

— Горислав Всеволодович, а кто, собственно, говорил про пятьсот тысяч? Пожертвование в три раза больше!

— В три раза? Удивленно вопрошал настоятель, а в его голове так и забегали мысли. —Анна Васильевна, а деньги вам пришли в конверте или на расчётный счёт приюта?

— В конвертах, —поправила женщина Горислава.

— В них было что-то написано?

— Эм, так вроде бы да, на обоих письмах надпись "Не смейте декларировать" , а на втором ещё и цифры какие-то, а вы для чего интересуетесь Горислав Владимирович?—вопрошал Анна, нахмурившись.

— Цифры могут быть связаны с одним знакомым, хочу убедиться, его ли это работа. И ещё, Анна Васильевна, дело в том, что я знаю о ваших добродетелях, но если задекларируете пожертвование, вам урежут и без того мизерное финансирование.

— Я понимаю, но не хочу лгать… А если кто-нибудь узнает?

— Узнает — пусть лучше спросит, на сколько вас обкрадывают чиновники, — сурово рявкнул Горислав.

— Я вас услышала, — произнесла женщина, достала телефон, ловко разблокировала его, видно, пароль был графический, и, зайдя в галерею, начала диктовать: — 55, 44, 16, 37, 17, 55. Cataracta

— Спасибо, — сказал Горислав, записывая цифры в заметках на своем устройстве.

*****

— Глеб, не спи! — произнёс я, тормоша старшину, распластавшегося по скамейке.

— Как не спать? Отозвался он открыв измученные глаза. Я весь день с этими бумагами, туда-сюда, туда-сюда, ну его, Артём. Подхожу сегодня к одному упрямцу Николаю Захаровичу, даю ему договор, а он у меня спрашивает: "Вы уверены насчёт пункта 5.2?" — жаловался измученный Глеб.

— А ты что? — вопрошал я, глядя на ночное небо, на котором красовалось созвездие Малой Медведицы. Было красиво.

— Я что? Давай звонить в юридическую контору, советоваться. Они меня минут двадцать грузили, а потом поворачиваюсь к Николаечу, а он говорит: "Извиняй, Глеб, всё правильно, показалось…"

— Понимаю, работать с людьми непросто, особенно полюбовно. Тоже иногда хочется схватить кого-то за волосы и в Средиземное море! Как в старые добрые, — согласился я с товарищем, видно, реально накипело.

— Но Российскую Империю ведь не омывает Средиземное море, — удивлённо произнёс Глеб.

— Эх, старшина! — восклицал я, придумывая лирическое отступление. — Какая разница, какое море был бы человек!

— И то верно, — согласился он, махнув рукой.

— Ладно, теперь о делах, — произнёс я, сменив тон с дружеского на деловой. — Сколько вышло?

— С Благодатной в сумме один миллион восемьсот пятьдесят две тысячи рублей.

"Ух ты! Ныть-то ноет, но работу делает отменно, да и с цифрами не плошает, в этом весь Глеб".

— Плюс пятьсот тысяч от Бориса Николаевича.

— Минус пятьсот тысяч пожертвований в приют.

— Минус двадцать пять тысяч на поездку Юры в "Гурию".

— Итого один миллион восемьсот двадцать семь тысяч рублей, мин-н-ннус миллион на выкуп склада.

— Да уж, не густо, — хмыкнул Глеб.

— Чем богаты… — произнёс я, пожав плечами, а затем, призадумавшись, добавил: — На самом деле мы ещё должны быть благодарны: рыночная стоимость склада вместе с землёй миллионов пятнадцать, двадцать.

— Тоже верно, на самом деле то, что мы сотворили за этот месяц, само по себе невероятно, грех жаловаться.

— Верно, мысли позитивно, Глеб, жизнь налаживается, — произнёс я, легонько толкнув старшину в плечо. — Кстати, мы не вычли юридические услуги, сколько там вышло?

— Ерунда.

— Глеб! — восклицал я строгим голосом, устремив взгляд ему в глаза.

— Сорок восемь тысяч, но ты не парься, я уже из своей зарп…

— И нафига ты это сделал? — перебил я товарища. — Значит так, возьми эту сумму из нашего бюджета, это твои деньги, заработанные тяжёлым трудом.

— Спасибо, конечно, Артём, но на что мне деньги? Квартира досталась от родителей, жены у меня нет.

— Ой, началось! Не нужно мне тут причитать о своей холостяцкой жизни, как слышу, у самого сердце кровью обливается.

— Тебе-то что, ты-то молод, — буркнул Глеб.

В ответ на что я лишь тяжело вздохнул. Фактически Глеб был прав, мой биологический возраст действительно был крайне невелик, но на самом деле я был немногим моложе старшины.

— Слушай, Артём, не хочу лезть тебе в душу, но я одного в толк не возьму: как ты в шестнадцать лет настолько чётко руководишь людьми, что создаётся такое ощущение, будто ты лет десять этим занимаешься, и навыки стрельбы с рукопашным боем… Такого нельзя добиться, изучая теорию, да книжки заумные читая.

— Ну, во-первых, не шестнадцать, а семнадцать позавчера исполнилось.

— А чего не сказал?

— Не хотелось отмечать, да и если бы мы в пятницу начали бы "отмечать", то утро субботы встретили бы явно не в самом боеспособном состоянии.

— Твоя правда.

— Что касается лидерства – это простой расчёт, узнаю сильные стороны каждого и стараюсь использовать. Прямо как старик Del Piero, чуть не вылетело у меня с уст, но в последний момент я сдержался.

— Понимаю, но Кирилл говорил, что до недавнего времени ты вёл себя абсолютно по-другому, будто иной человек, — не унимался Глеб.

— Он прав, ведь, видишь ли, мозг устроен так, что пытается стереть все горькие воспоминания… Они понемногу блекнут, как увядающие цветы, но потом вновь всплывают невзначай и причиняют боль, куда сильнее физической, — произнес я искренне, предаваясь воспоминаниям о минувших днях.

— Понимаю, — согласился Глеб, его руки затряслись. — Как вспомню тех нигерийских детей, что попали на мину, — его глаз также задергался.

******

Кирилл Александрович

День выдался насыщенным. В компании Глеба и двух священнослужителей молодой человек изшагал всю Благодатную, вдоль и поперёк, тело его ломило, а колени ныли так, словно ему не семнадцать, а семьдесят. Но эта усталость, словно нежное объятие, окутывала его, погружая в сладостную полудрему. Кирилл привычно вышел на остановке и, заворожённый, направился домой, в то время как его мысли блуждали где-то вдали. Единственным желанием, овладевшим его разумом, было стремление погрузиться в горячую ванну и отдохнуть. Однако, на подходе к дому его поразила картина, разорвавшая оковы мечты — на бетонной дорожке рядом с соседней пятиэтажкой лежала девушка. Очаровательная, с длинными русыми локонами и большими голубыми глазами, полными слёз. Её руки были покрыты синяками, а на теле красовались лишь рваная футболка и короткая юбка; ни олимпийки, ни куртки. Бедная, наверняка, ей холодно.

— Привет. Поздоровался он опустившись на корточки и протянув свою куртку.

— Что это...? Вопрошала она вытирая слёзы и устремив на Кирилла свой взгляд.

Господи! Как же могут человеческие глаза быть столь прекрасными, словно сапфиры, промелькнуло у парня в голове.

— Куртка. Буркнул он беспристрастно.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем ты мне её даёшь, я ведь... Я ведь не смогу её вернуть.

— Это и не важно, мне будет достаточно того что с утра в сводке новостей когда я буду сидеть за чашкой кофе, не будет сообщений о замершей насмерть дурочке. Ну бывай! Бросил он, намереваясь уйти.

— Стой! — закричала она, крепко схватив его за руку. Снова разрыдавшись, произнесла: — Приюти, пожалуйста, на ночь!

— Знаешь, когда я назвал тебя дурочкой, меня начал терзать стыд за то, что оскорбил незнакомого человека. Но теперь, услышав, что ты ищешь приют у случайного мужика, моя совесть вдруг дала задний ход, — произнес Кирилл в лучших традициях образцового сноба.

— Пожалуйста, — ответила девушка, проигнорировав его слова. — Если нужно, я готова… — добавила она, дрожащими губами.

— Боже упаси! — провозгласил Кирилл, перекрестившись. — Ну пошли, дурочка, совестно будет, если ты реально замерзнешь, — сказал он, ухватив ее за холодную руку и ведя к подъезду, чуть сгорбившись из-за тридцатисантиметровой разницы в росте.

— Проходи. Произнёс он открывая дверь своей квартиры.

Услышав что девушка осторожно вошла окинув её взглядом, и разулась оставив кроссовки тридцать восьмого размера, на коврике с надписью, "Добро пожаловать"!

— Как зовут? Бросил Кирилл, небрежно стянув кроссовки и раскидав по сторонам.

— Катя. Едва слышно процедила девушка сквозь зубы всё ещё дрожащие от холода.

— Значит так, Катя, постельное бельё лежит вон в том шкафу. Не смотри на меня так — оно чистое, ещё мама стирала, — добавил он, понизив голос. — Спать можешь вот здесь, — произнес Кирилл, открывая дверь в свою комнату.

На это девушка лишь удивлённо хлопнула глазками, собравшись с духом, и спросила:

— А ты?

— А я на диване.

Получив ответ, который, казалось, порадовал её, Катя засуетилась и скрылась в ванной, где аккуратно стерла следы слёз. Вернувшись, она заботливо приготовила постель, сняла потёртую одежду и, свернувшись калачиком, укрылась мягким одеялом. В это время Кирилл, не желая её беспокоить, заварил себе чай на кухне. Закончив, он вымыл кружку и направился в комнату к Кате, чтобы поговорить и выяснить, что же всё-таки с ней произошло. Постучавшись трижды и не дождавшись ответа, он тихо вошёл внутрь, где пред его взором предстала девушка, заботливо укутанная одеялом.

— Видно, не судьба, ладно, выясним завтра, — произнёс Кирилл и, не желая больше наблюдать за девушкой, покинул комнату. Ведь, несмотря на хорошее воспитание, противостоять соблазну, видя перед собой беззащитную Катю, было бы нелегко.

Через двадцать минут он уже лежал в ванне, наполненной не просто горячей водой, а почти кипятком, в который, ослепленный внезапным порывом, нормальный человек непременно закричал бы, как резаный. Время, словно распущенный ураган, пронеслось мимо, и ощущение обжигающей влаги, подобно огненному поцелую, охватило его тело. Струи пара взмывали в воздух, окутывая пространство пленительным туманом, лампочка то угасала, погружая всё в томительную тишину, то внезапно восходила, взрываясь сиянием, которое омывало всё вокруг ослепительным светом. А на мокром полу лежала пепельница, в которую Кирилл скидывал пепел тлеющей сигареты. В его голове проносились образы: детство, новый год, десятый день рождения, родители, монотонное мамино бурчание, лихо закрученные отцовские усы. Даже вспомнилось, как мать однажды, застав отца курящим в ванной, окатила его тапком. Уголки губ невольно расплылись в улыбке. «Интересно, будь она жива, прописала бы мне тапком?» — всплыл в голове Кирилла вопрос, на который его сознание дало сиюминутный утвердительный ответ.

— Мама, это всё твоя вина, была бы ты жива…! Я бы эту гадость! Да я бы к ней никогда не прикоснулся… — сказал он вслух, тихо, но с таким стойким отчаянием в голосе. На лице невольно выступили слёзы, неконтролируемые, приведшие даже самого Кирилла в шок, ведь он не плакал даже на маминых похоронах, просто не мог. Встав из ванной, он выплеснул воду, которая обильно расплескалась, попав даже на пепельницу. Подойдя к зеркалу, окутанному паром, он провёл по нему руками, оставляя разводы. В зеркале почудился отец, он улыбался, а в ухе послышалось: «Я горжусь тобой, сынок».

Стало легче, будто Кирилл наконец сумел отпустить родителей, слёзы сменила улыбка, лучезарная, настолько ослепительная, что казалось, будто ему под силу всё.

— Как же хорошо! — произнёс он, потянув руки вверх.