Часть 3 Закон Хроноса

37

В доме у озера, пятница, 4 июня 1895…

– Оскар, не передашь мне масло?

Из-за развернутой газеты появилась рука Гумбольдта, пошарила на столе и наткнулась на баночку с вареньем.

– Ах, черт…

Исследователь опустил газету и облизал пальцы. Обвел глазами накрытый к завтраку стол.

– Где это проклятое масло?

– Несу, – раздалось из кухни. – Жду, пока заварится чай. Еще минутка!

Мелодично зазвенели браслеты, и из кухни появилась Элиза. В одной руке она несла масленку, в другой – кувшин с чаем. Оскар отодвинул корзинку с булочками и помог поставить кувшин. Исследователь налил чаю, добавил в чашку сахар и молоко, а потом еще и своих любимых восточных пряностей. Сделав первый глоток, он с удовольствием причмокнул.

– Великолепно, – похвалил он. – А теперь, пожалуйста, булочку с вареньем.

Другие тоже потянулись к еде. Лена с Бертом взяли яйца, Мышонок и Вилли – грудинку, Оскар с Шарлоттой – варенье. Впереди – воскресный поход за покупками, поэтому, прежде чем идти в продуктовые магазины и к торговцам овощами и напитками, нужно как следует подкрепиться.

– Что пишут в новостях? – спросил Оскар, кивая на титульную страницу «Берлинер Моргенпост».

На ней красовался заголовок: «Подготовка к торжественному открытию выставки в полном разгаре. Метеорологи обещают императорскую погоду».

– Ничего особенного, – ответил Гумбольдт с набитым ртом. – Внутриполитические перебранки, внешнеполитические жалобы и всеобщее обсуждение предстоящего повышения налогов. Ах да, и еще открытие грандиозной выставки в Новом музее завтра утром. Должен признаться, эта выставка меня заинтересовала. Правда, идти лучше, когда пройдет первая толпа. Не люблю я два часа толкаться, чтобы потом осмотреть все экспонаты за пятнадцать минут. Кому нравится, пожалуйста, но меня увольте!

– Завтра обещают хорошую погоду, – заметила Лена. – Можно было бы прогуляться на Шпрее. Пофлиртуем немного, посмотрим, какие платья сейчас в моде.

Гумбольдт покачал головой:

– Завтра в девять у нас встреча в университете, не забыли? Директор Шпренглер ожидает нашего отчета о путешествии на Яву. Кроме того, вы сегодня достаточно накатались. А теперь дайте мне спокойно позавтракать.

Лена засопела, но Берт в знак утешения положил руку ей на плечо, и она успокоилась. Элиза налила им еще по чашке чаю и тоже села за стол.

Они как раз приступили ко второй булочке, когда с улицы послышался грохот. Из окна было видно, как во двор въехал мужчина на одном из новомодных автомобилей.

– Ого, – присвистнул Оскар. – Мы ждем гостей?

– Вроде нет, но… – нахмурился Гумбольдт.

– Я посмотрю, – предложил Оскар.

Шарлотта вскочила:

– Я первая!

Они вместе бросились к двери и так быстро ее распахнули, что посетитель от неожиданности попятился.

Перед ними стоял элегантно одетый господин в котелке на голове, пенсне на носу и темном жилете с карманными часами. На нем были брюки со стрелками и подтяжками, отполированные до блеска ботинки, очень дорогие на вид. Под мышкой мужчина зажал портфель. Когда он пришел в себя, откашлялся и покосился на табличку с именем.

– Правильно ли я понимаю, что это дом Карла Фридриха фон Гумбольдта?

– Правильно, – ответила Шарлотта. – Дядя как раз завтракает. Передать ему что-нибудь?

– Кхе-кхе, у меня для него срочная посылка. Лично в руки. Не были бы вы так любезны пригласить его?

Оскар повернулся и прокричал:

– Отец, для тебя почта!

Послышался звон блюдечка, потом звук передвигаемого стула, и тяжелые шаги исследователя приблизились к двери. За воротником у него была салфетка, вокруг рта еще остались крошки и капли варенья.

– Что угодно?

– Я представляю компанию по доставке «Клаас и Йохансон», у меня для вас посылка.

Чиновник открыл портфель и достал папку. Была она довольно пухлой. Сверху лежал документ, на котором было что-то написано. Оскар вытянул шею. «Своевременная доставка в пятницу, 4 июня 1895, 10:00». Курьер сверился с часами и поставил напротив галочку.

– Не будете ли вы так любезны расписаться? – подал он Гумбольдту золотую авторучку.

– «Клаас и Йохансон»? Я уже слышал это название.

– Дочернее предприятие «Вестерн Юнион». Действуем по всему миру. Пожалуйста, подпишитесь здесь и здесь, – он указал нужные места.

Оскар любовался моторной повозкой. Подобные машины время от времени встречались в Берлине, но такой красавицы он еще не видел. Кожаные сиденья, детали из вишневого дерева, медный руль – дорогая штука.

Гумбольдт не обратил на машину никакого внимания. Он взял ручку, подписался, где нужно, и взял папку. Та была перевязана шпагатом и запечатана воском.

– Кто может отправить мне посылку таким дорогим способом? Важная, наверное. От кого?

– Об отправителе, к сожалению, сказать ничего не могу. Мы только обязались доставить вам эту папку в указанный день и в указанное время. Копия для вас, оригинал я оставлю себе. Доставка уже оплачена. Желаю прекрасных выходных, – он коснулся полей шляпы, сел в автомобиль и с грохотом скрылся в облаке выхлопных газов.

Гумбольдт помахал рукой перед лицом.

– Жалкие отравители воздуха! Надеюсь, эта мода скоро пройдет. Пойдемте закончим завтрак.

Остаток завтрака прошел второпях. Всем хотелось знать, что привез курьер. Во мгновение ока ребята убрали со стола и расселись вокруг исследователя. В Гумбольдта вонзились любопытные взгляды.

– Ну, что смотрите? Насколько я помню, посылка была лично для меня.

– Давай уже, отец, – ответил Оскар. – Интересно же, что кроется за такой загадочной доставкой!

– Может быть, новый заказ? – у Лены заблестели глаза.

– Или почта от Босуэлла и Пеппера, – предположила Шарлотта. – Они могут воспользоваться «Вестерн Юнион».

Гумбольдт вздохнул:

– Ладно. Только не наседайте на меня, терпеть этого не могу. Давайте посмотрим.

Он взял нож для хлеба и вскрыл печать. Потом снял шпагат и раскрыл кожаную папку. Оттуда посыпались фотографии, эскизы, газетные вырезки и написанные от руки листочки, тут же разлетевшиеся по столу. Большая часть, по-видимому, была написана с поспешностью: очень неразборчивым был почерк. Были там два конверта и толстая, изрядно потрепанная книга, содержание которой, надо надеяться, все объяснило бы. На одном конверте было написано «Карлу Фридриху», на другом – «Шарлотте».

– Загадочно, – пробормотал Гумбольдт и повертел в руках предназначенное ему письмо. – Почерк мне не знаком. Интересно, кто это написал?

– Открой и узнаешь, – посоветовал Оскар.

Гумбольдт укоризненно посмотрел на него поверх очков:

– Вот спасибо! Сам бы я никогда не догадался.

– Охотно верю, – ухмыльнулся сын.

Гумбольдт еще раз потянулся за ножом и провел тонким металлическим лезвием по краю конверта. Заглянул внутрь и достал три исписанные мелким почерком листочка. За столом стало тихо.

Оскар вытянул шею. Глаза у него чуть не выскочили из орбит. Если это не шутка и не ошибка, то перед ними письмо из будущего!

38

«Дорогой Карл Фридрих, если ты читаешь эти строки, то я мертв или в плену. Что, впрочем, одно и то же, потому что я слишком опасен, чтобы меня можно было оставить в живых. Ты даже не представляешь, каких трудов мне стоило уговорить Оскара и Шарлотту подняться в машину времени и вернуться в наше время, где нас поджидает отряд вооруженных до зубов солдат, готовых перестрелять нас, едва завидят. Это путешествие – верная смерть, но оно неизбежно, если мы не хотим нарушить течение времени. Какой же он жестокий, бог времени.

Ты уже, наверное, догадался, кто я – ты в будущем. Я пишу тебе, потому что нуждаюсь в помощи. Объясню, о чем идет речь. Мы должны изменить будущее. Или если точнее, это должен сделать ты. Завтра случится то, что изменит историю нашей страны и всего мира катастрофическим образом и приведет к самому мрачному будущему. Хотя я клялся, что никогда не вмешаюсь в ход истории, но сейчас именно тот случай, когда убеждениями следует пренебречь. Странно? Возможно. Но ты не видел того, что видел я.

Ты спрашиваешь себя, не шутка ли это. Может быть, чей-то злой розыгрыш. Позволь тебя уверить, это не шутка. То, что произойдет, произойдет. Ты найдешь доказательства в виде хронологически упорядоченных фотографий и газетных вырезок, и книги, которую привез Оскар из будущего, так что сможешь составить собственное мнение. Поверь мне, речь идет ни больше ни меньше, как о существовании самого человечества.

Завтра утром, в субботу пятого июня 1895 года ровно в десять часов произойдет то, что изменит ход истории. Это событие вызовет реакцию домино. Неминуемую, непрерывную и неописуемую.

Наша единственная возможность – не упустить этот маленький толчок в истории и направить его в другом направлении. Если мои расчеты верны – а ты знаешь, я редко ошибаюсь, – то все ужасы, которые должны будут последовать, не случатся, и мы поможем человечеству ступить на более счастливый и более мирный путь.

К сожалению, я не могу сделать этого сам. Мое задание состоит в том, чтобы все описать и задокументировать, и оставить тебе как можно более полную информацию, чтобы ты и твои помощники смогли бы совершить нужные действия в нужное время. Как только это случится, прежняя прямая времени перестанет существовать. Вместо нее возникнет новая. Реальность, в которой не убьют Элизу, Вилли не станет предателем, и люди не превратятся в рабов машин. Да, ты прочитал правильно. Все это произойдет, если ты ничего не изменишь. Как только предотвратишь покушение, ты должен уничтожить машину времени. Это неизбежно. Путешествий во времени быть не должно, о машине времени никто не должен знать. Обещай, что устранишь все следы. Фриц Фердинанд из „Берлинер Моргенпост“ послал своего ассистента в лабораторию, пока брал у тебя интервью. Он знает, чем ты сейчас занимаешься, и собирается опубликовать свой материал. Запрети ему. Никто не должен знать о твоем изобретении.

Дорогой Карл Фридрих, не хочу скрывать, что это путешествие без обратного билета. Если ты откажешься, то откажешься от всех. Если вы потерпите неудачу, то неудачу потерпит все человечество. Ты объехал много стран и пережил много приключений, но это самая важная твоя миссия.

Не разочаровывай меня. Я в тебя верю.

Твой Карл Фридрих».

Гумбольдт опустил письмо. Лицо его побелело. Губы дрожали, но он не издал ни звука. Жизнь поменялась в одно мгновение. Написанное в письме – написанное собственной рукой исследователя – не укладывалось в голове.

Нужно было время, чтобы все принять.

Оставшиеся два листа были тесно исписаны указаниями, указаниями и еще раз указаниями, а также цифрами – ссылками на рисунки и схемы. Все вместе это составило план, продуманный до мельчайших деталей и учитывающий все подробности. Эпохальное событие должно было произойти завтра. Это перестало быть тайной. В руки упала газетная вырезка, датированная понедельником, седьмого июня. Убит император Вильгельм ІІ, говорилось в ней. Ужасное покушение на кайзера, вероятно, совершено социалистами.

– Выстрел прозвучит завтра в десять утра на ступеньках Нового музея во время торжественного открытия выставки, – заметила Шарлотта. – Это знаменательное событие. Первое звено в цепочке. Шаг, который приведет к закату человечества. И мы должны его предотвратить. Вот еще одна, – девушка достала еще одну статью. – Послушайте: «Неужели Карл Фридрих фон Гумбольдт построил машину времени? Может ли он сделать так, чтобы покушения на нашего любимого императора не совершилось?» Репортаж специального корреспондента Фрица Фердинанда.

– Что? – воскликнул Гумбольдт. – Дай сюда! – Он схватил статью, и брови у него взметнулись вверх. – Это… это чудовищно! Что этот репортер себе вообразил? Мы же договаривались…

У Оскара голова пошла кругом. Пришлось сесть.

– Это письмо действительно из будущего? – пробормотал он. – Ты лично написал его и вернулся в машине времени, чтобы вручить себе теперешнему?

– Передай мне книгу, которая лежит в папке.

Оскар кивнул, поднялся со стула и дрожащими пальцами достал из стопки документов книгу. Гумбольдт раскрыл ее на первой попавшейся странице. Там стояла дата 28 мая 2015 года и красовался заголовок: «Канцлер Меркель приказывает увеличить Берлинскую стену еще на двадцать метров». Ниже было написано: «Во время массового обстрела французских войск в начале месяца была пробита стена в районе площади Эрнста Рейтера и еще в нескольких местах на западном фланге. В выступлении перед военным советом канцлер высказалась за увеличение оборонного бюджета, а также за увеличение стены. „Берлин – бастион свободы и права, – заявила она. – Он не должен попасть в руки французов. Даже если вся страна погрузится во тьму, Берлин должен остаться маяком права и морали. Мы станем надеждой для всех свободных стран этого мира. Только по одной этой причине мы должны любой ценой защитить нашу любимую родину. Увеличение оборонительного вала на шестьдесят метров станет третьим строительным проектом с начала войны. Это решение многим придется не по вкусу. Но может ли такая средневековая форма защиты сдержать создание все более совершенных военных машин и поспособствует ли она окончанию конфликта между Россией, Францией и Германией, весьма сомнительно“».

Второе сообщение, датированное 15 ноября 2020 года, было не таким сенсационным, но пугало не меньше.

«Код Теслы разгадан», – гласил заголовок.

«Ученым из института Штутгарта впервые удалось разгадать легендарный код физика Николы Теслы 1890 года. Тесла, которого наряду с Исааком Ньютоном и Альбертом Эйнштейном можно назвать величайшим гением прошлого тысячелетия, разработал цифровой код для модели робота Герона на основе так называемых римановых положений, которые до сих пор оставались нерешенной математической загадкой. Над ее решением билось не одно поколение ученых. Две недели назад группа математиков совершила прорыв. Теперь, имея ключ к коду Теслы, можно понять сложные процессы внутри автомата и воспроизвести их. Робот может стать предком целого поколения машин с искусственным интеллектом».

Гумбольдт захлопнул книгу.

– Чудовищно! – заявил он.

– Герон? Не тот ли это маленький железный человечек, которого мы видели с Тесла в Париже?

Исследователь кивнул.

– Я попросил Тесла прислать его мне, – тихо сказал он. – Думал, что маленький робот поможет мне решить кое-какие проблемы, возникшие при работе над машиной времени. Теперь, пожалуй, придется отказаться…

– Ты и вправду строишь машину времени? – Теперь Оскар понял, в чем дело. Металлическая стружка в лесу, загадочные посылки, странный шум…

– Это совершенно секретная информация, – ответил Гумбольдт. – В свое время я бы вам все рассказал, поверьте.

– Я думала, ты решил не продолжать исследования в этой области, – выпалила Шарлотта. – Ты же говорил, что опасно удаляться слишком далеко во времени. – Она скрестила руки на груди. – После того как я прочитала твою статью в «Популар Сайенс» за прошлый месяц, я решила, что ты распрощался с этой идеей.

Гумбольдт виновато пожал плечами.

– Я ученый, Шарлотта. Вообще-то, я сам себе обещал, что не буду продолжать исследования в области путешествий во времени. Слишком велик риск. Но беседы с моим партнером и компаньоном Юлием Пфефферкорном позволили мне понять, что существует еще один способ путешествий, при котором можно ограничиться лишь наблюдениями. Тот факт, что из-за меня изменился ход истории, меня очень пугает. Это значит, что мои опасения подтверждаются и построить машину времени нельзя, – хлопнул он рукой по столу. – Как жаль, что другой Я дал нам так мало времени. Одного дня для предотвращения покушения чертовски мало.

Шарлотта разложила все документы и посмотрела рисунки и чертежи.

– Интересно, почему он не сделал этого сам? Почему ты из будущего передал все нам, а не занялся делом сам?

Гумбольдт покачал головой.

– Наверное, слишком велик риск для него. Представь, если бы его арестовали во время этой попытки. Или обнаружили бы машину времени и она попала бы в чужие руки. Тогда все было бы зря. Все же правильно наблюдать, а не вмешиваться в ход истории. Таким образом можно свести опасность к минимуму. Кроме того, сначала нужно было установить, где находился совершивший преступление, каким оружием он воспользовался и так далее, – исследователь потер лоб. – Видите, как все сложно. Именно по этой причине я так долго боялся вплотную заниматься этой темой. Как это ни парадоксально, но время идет. Нам нужно торопиться. Нужно составить план и разработать стратегию. Мы должны продумать все детали. Завтра в десять часов утра пробьет наш час. Решится судьба императора, нас с вами и всего человечества.

39

Берлин, суббота, 5 июня 1895…

Фриц Фердинанд из «Берлинер Моргенпост» вздрогнул от звона колоколов собора неподалеку. Подсчитал: часы пробили три раза. Господи, неужели без четверти десять? Он вытащил карманные часы и посмотрел на циферблат. Действительно. Скоро появится император. А он еще штатив не установил!

Репортер взобрался на каменный цоколь музея и обвел взглядом толпу. Собралось уже несколько сотен человек, и с каждой минутой их становилось больше. Шли с запада с Мусоймсштрассе, с востока со стороны моста Фридриха и с юга от Берлинского собора. Фриц Фердинанд оценил погоду и вид, прикинул, как будет выглядеть император и какая толпа соберется у музея. Сердце забилось чаще. Если император с императрицей уже покинули выставку и вот-вот появятся перед народом, нужно быть готовым. Естественно, они могли задержаться. Вильгельма нельзя торопить. Если ему что-то понравилось, он может рассматривать экспонат целую вечность. Тогда он может оставаться внутри часами, и неважно, ждут его на улице или нет. Если же что-то пошло наперекосяк, например, шнурок на каске затянут слишком туго, визит мог оказаться значительно короче. Император привык сам распоряжаться временем, а не наоборот.

– Альфонс, штатив! Если мы установим его здесь, наверху, получится отличный кадр. Десять метров – оптимальное расстояние. Может быть, получится еще и телеобъектив прикрутить и сделать красивый портрет, как думаешь?

– С удовольствием, господин Фердинанд.

Альфонс Штеттнер – молодой человек семнадцати лет. Черные волосы, острые глаза, приятная внешность. Отец его работает в типографии, но сына потянуло в журналистику. В сообщения, репортажи, интервью он вкладывал много страсти и совершенствовался прямо на глазах. Давно уже у Фрица Фердинанда не было такого толкового ассистента. Уже сейчас было жаль, что когда-нибудь придется с ним расстаться. Уж очень приятно было, что не приходится таскать все оборудование самому. Альфонс подал штатив, Фриц Фердинанд принял его и установил наверху. Аппарат был сделан из кедра и латуни и весил не меньше двенадцати килограммов. Подарок старого мастера, который достался ему, когда тот выходил в отставку. «Выбирай тяжелый штатив, – увещевал фотограф. – Легкие всегда подводят в самую важную минуту». Это золотое правило подтверждалось очень часто.

Фриц Фердинанд расставил ножки штатива и отрегулировал высоту. Нужно еще несколько минут, чтобы настроить камеру.

– Альфонс, стань, пожалуйста, на входе, чтобы я смог навести резкость, – он вытянул мехи, нырнул под светозащитную шторку и посмотрел в видоискатель. В кадре появился Альфонс, сделал шаг вправо, поднял руки над головой, потом упер их в бедра, как это обычно делал император. Фриц Фердинанд с улыбкой поднялся из-под шторки. Поднял вверх большой палец.

– Возвращайся! Поможешь мне поменять кассету.

Он уже открыл сумку, чтобы достать планку с порошком магния, как вдруг заметил на краю площади человека, сердито наблюдавшего за происходящим. Расстояние до него было слишком большим, чтобы хорошо рассмотреть, но Фрицу Фердинанду показалось, что это Фридрих фон Гумбольдт. Такое впечатление, что он кого-то ждет.

Репортер почувствовал укол совести. В конторе еще лежала статья о машине времени. Собственно, он планировал ее напечатать, но дал слово Гумбольдту не делать этого. Если рассказ появится в газете, исследователь больше никогда не будет ему доверять. С другой стороны, ничего интересного сейчас не происходило. Ничего стоящего. Журналист он, в конце концов, или нет? Он уже совсем решился было напечатать статью, но главный редактор поручил ему написать рассказ о посещении выставки императором для титульной страницы. История про машину времени подождет.

На короткое время его отвлек плач ребенка, а когда он вернулся взглядом к Гумбольдту, того уже и след простыл. Репортер еще долго искал его глазами, но тщетно.

Шарлотта заметила дядю и помахала ему рукой, приглашая укрыться за лестницей музея.

– Ну что? Нашел? – спросила она, когда тот подошел ближе.

Гумбольдт покачал головой.

– Ни следа террориста. Правда, при таком скоплении народа трудно определить точное место. Можно стоять в двух метрах от него и не узнать. Пока не будет слишком поздно.

– Что же делать?

– Остается только держать глаза открытыми и надеяться, что схема точная. Где Оскар и все остальные?

– Недалеко от входа. Они наблюдают, что происходит.

– Надеюсь, ведут себя не слишком подозрительно. Кстати, я заметил Фрица Фердинанда из «Берлинер Моргенпост». Вон там, на цоколе, видишь? Похоже, он тоже меня увидел, но я быстро скрылся. Нам ни в коем случае нельзя привлекать внимания. Который час?

– Еще семь минут, – ответила Шарлотта, взглянув на часы.

– Тогда мне пора. Ты знаешь, что делать.

Шарлотта кивнула.

– Думаешь, он пунктуальный? Я бы не сказала, что он окажется возле двери в указанный час.

– Окажется, не переживай, – успокоил ее Гумбольдт. – Время не совершает ошибок.

Оскар взобрался на цоколь колонны и посмотрел поверх голов собравшихся. На площади собралось не менее тысячи людей. Жандармерия и конная полиция старались удержать массу народа под контролем. В такой неразберихе трудно заметить подозрительную особу. В месте, которое на схеме было отмечено красным крестом, было особенно тесно. Юноша заметил трех-четырех мужчин, очень похожих друг на друга. Остается надеяться, что с помощью Шарлотты они узнают террориста. Парня в широкополой шляпе и длинном пальто, который должен был бросать листовки после покушения и кричать «Смерть монархии!» и «Долой империалистов!», напротив, узнать было очень легко. Имеет ли он отношение к происходящему, или же это просто слишком рьяный демонстрант, оказавшийся в ненужном месте в ненужное время, – предстояло еще выяснить. Вилли и Берт находились совсем рядом с этим типом и займутся им, как только тот начнет разбрасывать листовки.

Оскар посмотрел на наручные часы. Еще четыре минуты. Можно медленно продвигаться к указанному месту. Взглянув на фасад Старого музея на противоположной стороне площади, он замер. За балюстрадой музейной крыши его острые глаза уловили какое-то движение. На долю секунды что-то сверкнуло в лучах солнца. Металл!

Он оглянулся в поисках помощи. Гумбольдт растворился в толпе и не мог помочь. Юноша взглянул вверх еще раз. Совершенно верно, на крыше кто-то был. Человек хорошо спрятался за статуей, но с позиции Оскара его можно было увидеть.

Что, если человек в толпе не единственный снайпер? Что, если при необходимости будут стрелять и с крыши? Учитывал ли Гумбольдт такую возможность?

Еще три минуты.

Время летело. Нужно было принять решение. Оскар закрыл глаза.

40

Гумбольдт увидел, как Оскар покинул свой пост и со всех ног бросился на юг по Мусоймсштрассе. Он вбежал в толпу зевак, при этом натолкнулся на одного забияку и чуть не получил от него взбучку. Над площадью раздались сердитые крики. В их сторону стали поворачиваться головы особо любопытных.

Оскар бежал так, будто за ним сам черт гнался. Теперь на него обратили внимание несколько полицейских и направились за ним.

– Что он делает? – прошипел Гумбольдт.

– Как будто от кого-то удирает, – предположил Мышонок, стоявший рядом. – Пойти за ним?

– Ни в коем случае! Оставайся там, где стоишь. Император может выйти из музея в любой момент.

– Интересно, почему это Оскар так спешит?

– Скоро узнаем. Надеюсь, он не натворит глупостей.

Площадь осталась за спиной, и Оскар завернул за Старый музей. За ним следовали три жандарма – двое пешком, один верхом. Он слышал сердитые крики и топот копыт.

В направлении Нового музея шли еще люди, но завидев Оскара и полицейских, с ужасом отскакивали с дороги.

– Стой! Держите мальчика!

Но никто не решался преградить Оскару дорогу. Он преодолел пятидесятипятиметровый фасад за рекордный срок, свернул вправо и взбежал по двадцати пяти ступеням, обрамленным конными статуями, к главному входу.

Двери музея были распахнуты, так что была видна великолепная ротонда с коллекцией античных скульптур. Солнце проникало в помещение через стеклянное окно в крыше.

Хотя вход был бесплатным, посетителей в эту субботу было мало. По залу бродило всего несколько человек. Остальные находились возле музея, чтобы посмотреть на императора. Ну и удивились же они, когда увидели еще кое-что!

Когда в святая святых ворвался мокрый от пота юноша, а за ним запыхавшиеся жандармы, смотритель музея застыл перед ротондой.

– Остановись, парень! – крикнул один из служащих, и его слова эхом прокатились по пустым залам. – Не то поймаю и ноги повыдергаю! Стой, тебе говорят!

Смотритель музея, немолодой господин в синей форме и с пышными бакенбардами долго не мог поверить своим глазам, но наконец пришел в себя и вмешался:

– Попрошу вас! Вы не у себя дома, здесь музей. Ведите себя, как цивилизованные люди!

Жандармы притормозили, и Оскар воспользовался случаем увеличить дистанцию между собой и преследователями. Он бросился на лестницу слева и взлетел вверх.

На втором этаже он остановился и растерянно огляделся. Пусто. Никого. Куда ни кинь взгляд – картины да статуи, никаких посетителей. Даже служащего, которого можно было бы расспросить. Где лестница на крышу? Должна же она где-нибудь быть. Время утекало сквозь пальцы.

Фриц Фердинанд вытер пот со лба. Репортер «Берлинер Моргенпост» еще раз проверил штатив, удостоверился, что камера прочно закреплена в нужной позиции и только тогда велел своему молодому ассистенту следить, чтобы никто из зрителей случайно не прошел перед объективом.

– Альфонс, ты проверил порошок магния? Сколько пластинок ты подготовил? Четыре? Хорошо, этого должно хватить. Теперь предельная концентрация. Королевская чета все равно выйдет из музея, там ничего сорваться не может.

Несколько вооруженных до зубов солдат личной императорской охраны вышли на улицу и остановились справа и слева перед главным входом, подняв сабли в знак приветствия. Внутри можно было разглядеть императора и императрицу. Вокруг них проворно сновали музейные служащие и прислуга. На лестничную площадку в сопровождении императорской четы вышел директор доктор Шелльмосер. Едва их величества появились на верхней ступеньке, раздались приветственные крики и аплодисменты. Люди кричали «Ура!» и размахивали флажками. Вильгельм приветственно поднял руку, и его начищенная до блеска каска сверкнула на солнце.

Фриц Фердинанд замахал руками, чтобы привлечь к себе внимание венценосной пары.

– Ваше величество, сюда! Фотография для «Берлинер Моргенпост», будьте так любезны.

Вильгельм заметил газетного репортера и улыбнулся. Чудесный будет кадр! Журналист нажал на спуск, и грянул выстрел.

Выстрел раздался с наружной лестницы национальной галереи. Сначала один, за ним второй.

Отвлекающий маневр Шарлотты.

Китайская ракетница, которую исследователь обычно держал у себя в лаборатории.

Головы присутствующих завертелись в поисках источника. Раздались крики. Все смотрели в направлении национальной галереи. Все, кроме одного.

Гумбольдт прищурился.

Мужчина стоял метрах в двух от него.

Пока все высматривали предполагаемого террориста, настоящий убийца полез в сумку и кое-что оттуда достал. Сверкнул металл оружия. Гумбольдт отреагировал мгновенно и бросился к этому человеку. Они были на расстоянии вытянутой руки друг от друга.

Едва Оскар обнаружил дверь на мансарду, выскочили жандармы.

– Стой, мальчик! – пропыхтел один краснолицый господин, у которого на ребрах было несколько лишних килограммов жира. – Это тупик. Лестница ведет…

«На крышу», – вероятно, хотел он сказать, но Оскар уже исчез.

– Оставь эти глупости! Рано или поздно мы тебя поймаем! – услышал он за спиной, когда уже бежал наверх, перепрыгивая через ступеньки. В этот миг раздались выстрелы. Один, второй, третий. Шарлотта. Должна быть Шарлотта. В документах было указано, что террорист сделал только два выстрела. Один в императора, второй в императрицу. Оба смертельные. Это должны быть пиротехнические эффекты Шарлотты. Еще не поздно.

На соборе пробило десять. Время настало. Оскар распахнул дверь и вывалился на площадку. Остановился, ослепленный ярким светом. Там, в северо-восточном крыле стоял мужчина. Темный костюм, темная шляпа, винтовка наготове, направленная в толпу.

– Брось оружие, – Гумбольдт вцепился в подозрительного типа и сорвал с него фальшивую бороду.

Однако противник оказался сильным. Он так быстро ударил исследователя ногой по колену, что тот даже отреагировать не успел, только застонал от боли. Тогда нападавший ударил сверху и заставил Гумбольдта опуститься на колени. Парень явно прошел хорошую боевую подготовку. Настоящий мастер! Удерживая одной рукой противника на земле, второй он совершенно спокойно поднял оружие. Маузер, как и указано в документах. Исследователь попытался подняться, но железная рука крепко прижимала его к земле. Из глаз посыпались искры. Парень надавил на нерв или артерию, а может, и на то, и на другое. Но не успел он усилить хватку, как в борьбу включилась третья сила. Мышонок! С шипением дикой кошки мальчик подпрыгнул и повис на руке с пистолетом. Он так царапался и кусался, что мужчина закричал от боли. На миг хватка вокруг шеи Гумбольдта ослабла. Этого оказалось достаточно, чтобы освободиться от смертельных объятий. Он ударил террориста под колено и применил древнекитайский захват «рычаг». Мужчина упал как подкошенный и ударился головой о мостовую. Исследователь молниеносно схватил оружие и спрятал его под пальто. Для контроля нажал еще на одну важную точку на теле, чтобы преступник оставался без сознания, и поднялся.

Некоторые из присутствующих заметили: что-то не так.

– Что случилось? – заволновалась женщина с маленьким мальчиком в матроске. Мальчик держал в руке пустышку и не сводил круглых глазенок с террориста.

– Ничего страшного, – успокоил ее Гумбольдт. – Обморок. Наверное, из-за солнца. Не переживайте. Я врач. Прослежу, чтобы его побыстрее отнесли в тень. Эй, мальчик! – обратился он к Мышонку. – Помоги мне перенести пострадавшего под деревья. Бери его за ноги, а я подниму верхнюю часть туловища. Расступитесь, пожалуйста. Этого человека нужно вынести в тень, чтобы я смог с ним поговорить. Освободите дорогу, пожалуйста. Эй, вы там! Не могли бы вы отойти? Спасибо.

Гумбольдт с Мышонком вынесли террориста туда, где, согласно плану, их ждала Шарлотта с машиной.

Человек на крыше еще не заметил Оскара. Он сосредоточился на том, что происходило внизу. Скрючился за одной из статуй, прицелился и ожидал решающего момента. Снизу доносились сердитые голоса.

– Просто хлопушка, – крикнул кто-то. – Пиротехника. Ничего опасного.

– С новым годом! – послышалось в другом месте.

– Где шампанское?

Зазвенел смех. И тут раздался голос, заставивший всех замолчать:

– Да здравствуют император и императрица!

Вверх понеслись радостные возгласы.

Оскар заметил, как мужчина пригнулся. Расстояние между ними было метров пять. Смертельный выстрел мог раздаться в любую секунду. Теперь все зависело от него: жизнь императора и императрицы, судьба его семьи, да и судьба всего мира. Решающий миг настал.

На этот раз он не медлил ни секунды.

Глубоко вдохнул и побежал. Не задумываясь и не сомневаясь. Знал только, что он единственный может остановить неминуемое. И он это сделал.

С яростным криком набросился он на стрелка. Удар был таким мощным, что Оскар не удержался на ногах. Упал, голова свесилась за перила. В последний момент ему удалось схватиться пальцами за поручни. Над головой прогремел выстрел. Пуля с грохотом вылетела из ствола и ударилась в стену напротив. Брызнула штукатурка и посыпалась на зрителей. Снова раздались крики.

– Боже! Смотрите, наверху!

– Там висит человек! Он может сорваться в любую минуту.

– Еще один! У него винтовка!

– Снайпер! Уведите императора и императрицу в безопасное место, быстро!

– Почему никто ничего не делает?

Оскар смутно понимал, что происходило внизу. Он был слишком сконцентрирован на том, чтобы удержаться. Мраморные перила были такими гладкими, что пальцам не за что было зацепиться. И каждый раз, когда он пытался ухватиться покрепче, сползал еще больше.

Над перилами появилось лицо стрелявшего. На фоне неба оно выделялось темным силуэтом. Винтовка угрожающе нацелилась на юношу.

– Кто ты такой? Как ты осмелился на меня напасть?

Оскар зажмурился. Лицо незнакомца закрывал платок. А что у него на голове? Не студенческая ли фуражка?

– По… помогите мне, – силы таяли с каждым мгновением. Еще немного, и он сорвется в пропасть.

– Я? Тебе? Не смеши меня, – человек поднял винтовку и ударил Оскара по пальцам. Рука взорвалась от боли. Словно огнем обожгло.

Юноша закричал. Никогда в жизни не было ему так больно. Пальцы разжались. Рука отпустила перила и безжизненно повисла. Теперь он держался только одной рукой. Из глаз брызнули слезы. Из-за пелены слез незнакомца было едва видно. Кажется, под платком он улыбался.

– Ну, мальчик мой, как ты себя чувствуешь?

Оскар понял, что пробил последний миг. Бессильный что-либо изменить, обезумевший от боли, смотрел он, как снайпер приготовился к следующему удару. Все происходило словно в тумане. Он услышал крики людей внизу, почувствовал, как ветер треплет одежду, – но в последний миг его втянули наверх две сильные руки.

– Держите его! Есть? Хорошо.

Он расслабился. Рядом два жандарма прижимали снайпера к полу. Двое крепких мужчин с трудом удерживали извивающегося преступника. Успокоить его было нелегко. Как будто злой дух в него вселился.

– Мы все равно узнаем, кто ты. Держите его, я проверю документы, – один из жандармов вытащил корочку из кармана снайпера и раскрыл.

– Ничего себе! Карл Штрекер. Студент юриспруденции. Что ты делаешь здесь наверху с винтовкой? Собрался стрелять?

– Отпустите меня, свиньи. Мой отец – важный человек в правительстве. Он позаботится, чтобы вы провели остаток жизни за решеткой! Вы… А-а-а! Больно!

– Тихо ты, крыса! Именем императора ты арестован. Ты обвиняешься в попытке убийства, государственной измене и покушении на жизнь нашего любимого монарха.

– Наденьте наручники и сорвите с него эту маску, – приказал другой жандарм, обладатель красных щек и блестящей островерхой каски. – Мы передадим тебя уголовной полиции. Они с тобой разберутся. А что касается тебя… – обратился он к Оскару. – Нужно проверить твою личность, но сначала мы отвезем тебя в больницу. Нужно ли сообщить кому-нибудь?

Оскар кивнул.

– Гум… больдту… Карлу Фридриху фон… Гумбольдту.

– Гумбольдту? – нахмурился служака. – Я уже слышал это имя. Подожди-ка, не ты ли тот юный Оскар, о котором так много писали в газетах?

Юноша растерянно улыбнулся.

– Точно! Я арестовал не того человека, – жандарм осмотрел руку Оскара. – Похоже, с рукой у тебя совсем плохо, нужна срочная помощь. Надеюсь, скоро ты сможешь пожать руку императору, если он решит лично отблагодарить тебя за спасение жизни.

– Спасибо, – сил больше не осталось, и Оскар потерял сознание.

41

Спустя три дня, вторник, 8 июня 1895…

На улице было прохладно и туманно. Появились люди наследного принца и, не доходя до Кенигсплац, свернули налево, на Бисмаркштрассе. На углу Хиндерсиннштрассе они остановились. Для утра вторника было очень тихо. Может быть, оттого, что не было еще и восьми утра, да и квартал был не торговый.

Парламентарии, юристы, служащие и дипломаты, населявшие близлежащие улицы, выползали из своих дыр не раньше десяти утра. Домой они возвращались уже к пяти вечера, в то время как все остальные еще усердно работали. Привилегия чиновников, которой завидовал весь мир.

Случайный прохожий, выгуливавший свою собаку, не заметил ничего подозрительного, ведь для этого ему пришлось бы подойти очень близко. Поэтому он и не увидел тонкого клинка, сверкнувшего между человеком в черном пальто и другим, с аккуратно подстриженными усами. Тончайшая острейшая шпага, которая обычно пряталась в трости с золотым набалдашником. Теперь она покинула свои ножны и целилась в живот, грозя серьезным ранением, если человек решится сбежать.

Оба мужчины были примерно одного роста и телосложения, но у одного из них совершенно черные волосы были заплетены в коротенькую косичку, а волосы второго были коротко подстрижены, к тому же у последнего были усы. Прямая осанка и повелительный взгляд выдавали военное прошлое, а если заглянуть в глаза, можно было увидеть и еще кое-что. Надменность, холодность и полное презрение к людям. Человек, привыкший командовать. Но сейчас командовали им, и это было для него в новинку.

Двое других были значительно ниже и моложе. Молодой человек восемнадцати лет с рукой на перевязи в сопровождении девушки с соломенными волосами, одетой в светло-коричневое пончо. Они подошли к Роонштрассе и замедлили шаг.

Мужчина с усами вздернул подбородок.

– Вы не сказали, что вам, собственно, от меня нужно, господин фон Гумбольдт. И почему бы вам не передать меня в руки жандармов? Штрекер был всего лишь запасным вариантом на случай, если у меня не получится.

– Совершенно верно, пешка, которую можно принести в жертву, – ответил исследователь. – Уверен, вы достаточно хорошо играете в шахматы, чтобы меня понять.

– План был великолепным. Втереться в доверие противника и напасть на него тогда, когда он меньше всего ожидает.

– Именно так. Я знаю, что у вас есть друзья в высших эшелонах власти. Для вас не составило бы труда нажать на нужные рычаги, и уже завтра вы бы снова ходили по Берлину свободным человеком. Разве не так?

– Что вы хотите сделать, чтобы этого не допустить? Хладнокровное убийство в тумане? Почему здесь? На вашем месте я бы заколол себя на мосту и бросил труп в Шпрее.

Гумбольдт покачал головой.

– Вы разочаровываете меня, генерал Фалькенштейн. Может быть, вы бы так и поступили, но не я. Что даст ваша смерть? Отрубленная голова гидры? Не успеешь отрезать одну, как на ее месте тут же появляются две другие. Нет, нет. Такое чудовище не уничтожить одним ударом меча. Нужно вооружиться головней и разрушить его изнутри.

– Вы говорите слишком запутанно, Гумбольдт.

– Неужели? Почему же мы тогда здесь? – исследователь указал на импозантное здание на противоположной стороне улицы. В нем заседала одна из адвокатских коллегий города. В такое время здесь еще никого не было.

– Канцелярия? – нахмурился Фалькенштейн. – Вы что, хотите, чтобы я написал признание на бумаге? Можете попробовать, но я ни с чем не соглашусь и ничего не подпишу. Кроме того, сюда нужно приходить через два часа. Сейчас здесь никого нет.

Взгляд исследователя стал строгим.

– Не играйте со мной в ваши игры, Фалькенштейн. Вы прекрасно знаете, что это за здание. Хотите осмотреть его вблизи? Пожалуйста. Давайте перейдем на другую сторону улицы.

В спину генерала уперся кончик шпаги. Не опасно, но достаточно болезненно, чтобы напомнить, кто контролирует ситуацию.

– Удовлетворите мое любопытство, – сказал Гумбольдт, пока они пересекали Роонштрассе. – Почему вы совершили покушение лично? Почему не наняли профессионального убийцу? Так было бы проще и безопаснее. Почему вы со Штрекером так рисковали? Вас схватили, и план провалился.

– Это все равно, что рассказывать слепцу про цвет. Для меня это вопрос чести. Я люблю Германскую Империю. Люблю и императора. Он чудесный человек. Откровенный, честный и благородный.

– Так сильно любите, что хотите убить? – нахмурился Гумбольдт. – Это слишком сложно для моего понимания.

– Видите? Я так и знал, что вы не поймете. Да, я именно так люблю империю и императора, что не могу сложа руки смотреть, как наша гордая нация все ближе приближается к пропасти. Во внешней политике ее притесняют Россия и Франция, во внутренней политике доставляют хлопоты социалисты. Страна слабеет на глазах. Ей нужна сильная рука. Правительство, которое может принимать неприятные и болезненные решения. Вильгельм слишком мягок. Он друг людей, ему нравится, чтобы им восхищались, чтобы его любили. Но как руководитель он малого стоит. Нужна сила, которая крепко зажмет в руке поводья. – Он понизил голос до шепота: – Заигрывание с Британской Империей – это оскорбление для каждого настоящего патриота. Я понимаю, что хочется произвести впечатление, – все-таки королева Виктория – его бабушка, – но ведь пора идти собственной дорогой. При Бисмарке это стало возможным, но с тех пор, как Вильгельм его уволил, корабль несется по мировому океану совсем без управления.

– И вы решили, что убийство?..

Фалькенштейн обернулся, лицо у него налилось кровью.

– Убийство? Что вы знаете? Вы… Это было не убийством, а актом милосердия и проявления национальной совести. Но таким изнеженным демократам, как вы, этого никогда не понять. Императора лишила бы жизни рука друга, да еще и в момент радости. Яркий солнечный свет, ликующие люди – такой уход пришелся бы ему по вкусу.

– Вы настоящий друг.

– Мы, националисты, единственные, кто может поднять страну из грязи, – закричал Фалькенштейн, теряя терпение. – Как вы не понимаете? Позвольте мне пойти и сделать свою работу. Неужели в вас нет и искры патриотизма?

Гумбольдт приставил шпагу к груди генерала. Он заговорил, и голос его был твердым, как алмаз:

– Не будьте так самоуверенны, Фалькенштейн. Кто знает, к чему приведет ваш так называемый патриотизм? Люди вашего пошиба извращают и перекручивают реальность до тех пор, пока не искалечат страну. Останутся пепел и руины, своими силами она не поднимется. Будет война, баррикады на улицах, военные машины и корабли. Могу заверить, что все, что попадет в ваши руки, рассыплется в пыль. Вы – закат человечества, Фалькенштейн. Вы и ваши приверженцы.

– Почему пепел и руины? Разве вы ясновидящий? – Оскар впервые заметил в глазах генерала огонек.

Гумбольдт опустил шпагу, но в ножны ее не убрал. Нет, Фалькенштейну нельзя объяснять, в какую пропасть они с соратниками толкают страну, ведь тогда волей-неволей придется рассказать и о путешествиях во времени.

– Совершенно верно, господин генерал. Пожалуй, я ясновидец. – Он приложил руку к теплой стене здания из желтого песчаника. – Будете отрицать, что вам знакомо это здание? Да? Хорошо, тогда позвольте нам найти потайную дверь, и мы посмотрим, не сможем ли мы заставить ваших друзей изменить свои взгляды.

42

Если дверь и была, то ее хорошо замаскировали. Фалькенштейн провел их через узкий проход в задний двор, засаженный каштанами. Сзади здание было уже не таким красивым, но достаточно величественным, чтобы у Оскара по спине побежали мурашки. Неужели это место встреч самой тайной и самой могущественной ложи Германии? Песчаник здесь заменили на кирпич, ни колонн, ни эркеров не было, стены были увиты диким виноградом, что придавало зданию еще большую таинственность. Но и здесь двери не было.

Пока Гумбольдт и Фалькенштейн стояли в стороне, Оскар с Шарлоттой исследовали стену, но ничего не обнаружили.

Они растерянно обернулись к исследователю.

– Ничего, – констатировал юноша. – Наверное, это не то здание. Генерал завел нас не туда, куда нужно.

– Заметьте, молодой человек. Я никогда не утверждал, что это место встречи нашей ложи.

– Это я утверждал, – вмешался Гумбольдт, удерживая шпагу у груди генерала. – И убежден в своей правоте. Подойдите ко мне и расскажите, что видите.

Шарлотта растерянно пожала плечами. Вместе они подошли к тому месту, где стояли исследователь с председателем.

– Посмотрите на стену. Вам ничего не бросается в глаза?

Оскар наклонил голову и прищурил глаза. Усики винограда создали на кирпичной стене замысловатый узор. Побеги вились справа и слева и поднимались по стене метров на пять-шесть. При этом средняя часть стены не заросла. Если посмотреть сквозь ресницы, чуть прищурив глаза, можно было увидеть, что по форме эта проплешина напоминала красный треугольник. Оскар рассказал о своем наблюдении. Отец кивнул.

– Полагаю, это не случайно. В определенных местах виноград обрезали. Кто-то хотел, чтобы растение обрамляло треугольник. А теперь посмотрите на кирпичи. Не все одного цвета.

– Теперь и я вижу! – воскликнула Шарлотта. – Некоторые желтоватые. Они образуют полосу, видите? – прочертила она пальцем по воздуху. На кирпичной стене явно проступала буква V.

– Треугольник и V, – подтвердил Гумбольдт. – Иначе говоря, стоящий циркуль и угольник. Священные символы масонов. Не думаю, что это случайно. Подойдите, Фалькенштейн. Посмотрим, что случится, если мы рассмотрим один из фрагментов поближе.

Оскар коснулся места, которое указал отец. Точно! Группа из четырех-пяти кирпичей, которая находилась примерно на уровне глаз. Заметить их нелегко, ведь различие в цвете почти несущественное, а неровная поверхность стены сглаживала все несхожести. Но если стать напротив, их можно было безошибочно определить.

– Здесь! – юноша провел пальцами по камням. Те были шероховатыми и прохладными.

Гумбольдт осмотрел стену, ни на секунду не выпуская противника из виду.

– Есть ли что-нибудь необычное? Отпечатки, углубения, метки? Даже совсем мелкие? Осмотрите каждый кирпич. Сантиметр за сантиметром. Готов спорить, вы что-нибудь найдете. Не так ли, Фалькенштейн? Больше всего масоны любят тайны.

Генерал поджал губы, но ничего не ответил.

– Здесь что-то есть, – заявила Шарлотта. – Маленький круг с геометрическим знаком посредине. Его можно заметить, только если смотреть со стороны.

– Попробуй на него нажать, – предложил Гумбольдт.

Шарлотта приложила все силы, но камень не сдвинулся ни на миллиметр. Оскар тоже попытал счастья, но и его постигла неудача. Он посмотрел на значок с расстояния.

– Не похоже на выключатель или кнопку, – сказал он. – Скорее на печать. Как будто кто-то поставил на камень штамп.

– Штамп? – переспросил Гумбольдт. – Ага. Генерал, можно взглянуть на вашу руку, пожалуйста? Нет. Левую. Посмотрите, какое красивое кольцо! Не могли бы вы его одолжить?

Генерал неохотно отдал кольцо исследователю. Тот повертел его перед глазами.

– Хм. Это не золото, верно? Во всяком случае, не чистое. Чувствуется по весу. Железный сердечник с золотым покрытием. Слишком дешевое для вашего состояния, разве только… – он перебросил кольцо Шарлотте. – Попробуй, не подходит?

Шарлотта подхватила кольцо и приложила его к углублению. Рисунок идеально совпал. Вдруг раздался глухой щелчок. Кусок стены метра в два вдвинулся внутрь, освободив вход, достаточно широкий, чтобы через него спокойно прошел человек. Гумбольдт улыбнулся.

– Магнитный замок! Реагирует на железный сердечник в середине кольца. Я видел такое в южноамериканском храме. Очень изобретательно. Не возражаете, если я оставлю кольцо себе? Думаю, оно мне еще пригодится. После вас, генерал. И только попробуйте сбежать или подать знак. Это лезвие может оказаться смертельным.

– Заколоть беззащитного человека – это в вашем стиле.

– Считайте это проявлением патриотизма, Фалькенштейн. Я думаю только о благе нации, как и вы. Вперед!

Едва они оказались внутри, отверстие с тихим шумом закрылось. Они вступили в темный коридор, который привел в круглое помещение с куполообразным потолком. На стенах мерцали отсветы пламени свечей. В нишах между шкафами висели портреты выдающихся личностей, потемневшие от времени и недостатка солнечного света. Один из изображенных на них показался Оскару знакомым.

– Это не?..

– Александр фон Гумбольдт, мой отец.

– Уверен, он перевернулся бы в могиле, если бы увидел вас сейчас, – заявил Фалькенштейн. – Вы – позор для своей семьи.

– Вы так думаете? – на губах исследователя промелькнула улыбка. – Может быть, да, а может быть, и нет. Насколько я знаю, он был человеком знаний и принципов. И питал отвращение к слепому национализму. Осмелюсь предположить, что он бы одобрил то, что мы делаем, но размышления на эту тему бесполезны. Лучше скажите, что это за помещение.

– Это наша раздевалка. Здесь мы переодеваемся перед работой в храме.

Гумбольдт открыл пару шкафов и обнаружил там длинные черные плащи, белые фартуки и такого же цвета перчатки. На верхних полках лежали искусно изготовленные маски.

– Кажется, мы первые. Отлично. Собрание назначено на девять, а значит, у нас еще… – он поднес часы к свету, – …двадцать пять минут.

– Откуда вы знаете, когда мы встречаемся?

– Членом этой ложи был мой отец, уже забыли? Мне знакомы ваши традиции. Который из этих шкафов ваш?

Фалькенштейн недоверчиво покосился на исследователя и указал на последний в ряду. Тот был намного больше остальных и украшенный более изысканной резьбой.

– Что вы задумали?

– Скоро все узнаете.

Гумбольдт подвел пленника к шкафу и открыл дверцу. Внутри был плащ, пара перчаток и церемониальная шпага. Гумбольдт вынул предметы и внимательно осмотрел.

– Меч досточтимого Мастера, я поражен. Похоже, действительно старый. Теперь нужно немножко изменить внешность. Шарлотта, позаботишься о нашем подопечном, пока я переодеваюсь?

– С большим удовольствием! – она взяла шпагу и направила ее на грудь генерала.

Фалькенштейн криво улыбнулся.

– Осторожно, девочка, это не пилочка для ногтей. Ты и сама можешь пораниться.

Шарлотта быстро приставила клинок к его горлу.

– Не говорите такого. А то я начинаю нервничать. К сожалению, я не владею шпагой так же хорошо, как мой дядя. Если испугаюсь, могу надавить чересчур сильно. Ну как, хотите такого?

Фалькенштейн промолчал. Похоже, угрозу он воспринял всерьез. Оскар улыбнулся. Он-то знал, что Шарлотта отлично обращается со шпагой. В маленьких дуэлях, которые они регулярно устраивали, она почти всегда выходила победительницей.

Тем временем Гумбольдт накинул на плечи плащ и надел перчатки. Поверх них надел кольцо Фалькенштейна и опоясался мечом. Превращение было поразительным. С маской на лице его невозможно было узнать. Настоящий тамплиер или розенкрейцер. Выдать мог только голос, но об этом Гумбольдт позаботился заранее. Он приладил под воротником лингафон и настроил прибор так, чтобы тот придавал его речи регистр Фалькенштейна. Превосходная и абсолютно убедительная маскировка, если он не выдаст себя какой-нибудь мелочью. Но исследователь не планировал продолжать спектакль долго. Все будет зависеть от произведенного эффекта, и он был уверен, что не промахнется мимо цели, если взорвет бомбу.

43

Постепенно собрались уважаемые члены ложи. Приходили по одному, переодевались и входили в большой храм, где уже расположился Гумбольдт.

Исследователь сидел на стуле, принадлежавшем великому Мастеру, сложив руки на мече и надвинув маску пониже, чтобы никто не узнал его лица.

Оскар и Шарлотта притаились в нише чуть подальше. Скрытые одной из тринадцати колонн, они наблюдали за развитием событий. Фалькенштейн сидел за ними и дремал. С помощью маленькой инъекции Гумбольдт вывел генерала из строя. Иначе велика была опасность того, что он обнаружит себя на церемонии. Прислонившись спиной к стене и свесив голову набок, Мастер мирно посапывал.

В зал вошли последние из приглашенных. Все были в масках, но у Оскара было такое чувство, что пару человек он точно знал. Если верить Фалькенштейну, здесь собрались самые могущественные мужи империи.

Пока все шло гладко.

Узнать о ритуалах и традициях масонов было не так просто. Братство оставалось очень закрытым для внешнего мира, но друг Гумбольдта Юлий Пфефферкорн, долгое время сам бывший масоном, снабдил компанию важными сведениями и советами. В том числе и словами клятвы Мастера, которую исследователь и продекламировал перед собравшимися масонами вместо приветствия.

– Торжественно клянусь в присутствии всемогущего Бога и святого Иоанна скрывать знания каменщиков, не открывать их никому во всем мире, даже ученикам, разве только членам законной ложи, прошедшим суровые испытания.

– Да будет так, – хором ответили масоны.

– Клянусь выполнять все задания, которыми почтит меня Мастер ложи. Также обязуюсь хранить тайны братьев, которые мне доверяют, как свои собственные, – исключая убийство и государственную измену.

– Да будет так.

– Обязуюсь не наносить вреда никому из братьев и заблаговременно предупреждать о приближающихся опасностях, если таковые мне известны. Также готов я служить своим братьям всеми своими силами, не нанося при этом ущерба себе и своей семье. В дальнейшем обещаю не соблазнять ни сестры, ни жены брата, не выдавать того, что происходит в ложе, и оставаться верным всем законам. Клянусь быть твердым и непоколебимым, отбросить нерешительность и внутренние сомнения, а если нарушу клятву, то пусть тело мое разорвут надвое, и одну половину бросят на юг, другую на север, кости сожгут дотла и развеют по всем сторонам света, чтобы не было среди каменщиков такого подлого и жалкого человека. Да укрепит меня Бог и поможет выполнить свой долг перед Мастером.

– Да будет так, – произнесли братья в третий и последний раз и сели.

Гумбольдт поцеловал Библию и занял свое место.

– Дорогие братья! Глубокоуважаемые члены ложи огня и камня! Сегодня мы собрались здесь, чтобы посоветоваться по поводу событий последних дней. – Он понизил голос: – Как вы знаете, покушение на императора закончилось неудачей.

Многие кивнули. Послышался шепот.

– Поистине черный день для братства. Я потрясен тем, что произошло. Но больше всего меня мучит вопрос, как нашим врагам удалось узнать о наших планах. Каждый из нас давал клятву, что все, о чем мы здесь говорим, не выйдет за пределы храма. Но кто-то клятву нарушил. Как это объяснить?

Братья снова зашептались, на этот раз уже громче.

Гумбольдт поднял руку:

– Понимаю ваше волнение, но прошу соблюдать порядок. Если хотите сказать, поднимите руку и встаньте.

Один из присутствующих поднял руку, снял маску и встал. Исмаил Карренбауэр, государственный казначей. Оскар видел его на фотографии в газете.

– Прежде чем искать виновного, нужно начать с подробной информации. Что случилось вчера во время покушения, досточтимый Мастер? Мы слышали, тебя схватили.

– Нет, брат Исмаил, – покачал головой Гумбольдт. – На меня набросились, это правда, но мне удалось скрыться. Я посчитал целесообразным притаиться на время и подождать, пока все успокоится.

Поднял руку еще один член ложи и снял маску. Полный мужчина с плешью и бакенбардами. Его Оскар тоже узнал. Министерский советник Натаниэль Штрекер считался одним из самых влиятельных людей империи. Он был правой рукой канцлера, и лучше было с ним не спорить. Кроме того, он был отцом Карла Штрекера. Парня, с которым Оскар подрался на крыше и которого схватили жандармы.

– Ходят слухи, что вас выследил исследователь Карл фон Гумбольдт.

– Я тоже это слышал, – подтвердил Карренбауэр. – А еще говорят, что твоего сына поймал сын Гумбольдта. Так ли это?

– Не сам сын Гумбольдта, а жандармы, которые забрались на крышу. У Карла не было ни малейшего шанса. Каким-то образом этому Оскару удалось заманить их наверх.

– Что с ним теперь?

– Мой сын арестован. Его обвиняют в умышленном покушении на императора.

– Это сложно опровергнуть, – сказал Гумбольдт голосом Фалькенштейна. – Есть десятки свидетелей. Кроме того, у Карла было изъято оружие. Как я уже говорил, это черный день для братства.

– Это все, что ты можешь сказать, досточтимый Мастер? – покраснел Штрекер. – Мой Карл у жандармов. Его допрашивает комиссар Обендорфер, чрезвычайно опытный криминалист и один из немногих, чье имя не значится в наших платежных ведомостях.

Встал еще один человек и снял маску. Лицо его тоже оказалось знакомым. Глава верховного совета Штангельмайер, учитель и воспитатель императора, о котором в рукописи Гумбольдта было много написано. Его жесткая и решительная манера разговора была весьма характерной.

– Не хочу обижать тебя, брат Натаниэль, но твой сын – болван. Я считаю, что поручить ему такое задание было большой ошибкой. После его ареста на наших шеях затянулась петля.

– Мой сын – отличный стрелок, – возразил Штрекер. – Да, он не семи пядей во лбу, но послушный помощник и исполнитель. Вместо того чтобы обвинять его, лучше спросить себя, не были ли мы слишком неосмотрительными, планируя это покушение.

– Твой сын глупец, и ты это знаешь.

– Но…

– Пожалуйста, пожалуйста, братья мои… – поднял руки Гумбольдт. – Не забывайте, где вы. Мы все очень расстроены, но не должны позволить, чтобы эмоции взяли верх.

– Я только заметил, что считаю Карла неправильным человеком для такого задания, – не отступал Штангельмайер. – Я говорил тогда и повторяю еще раз.

– Но это не значит, что он виноват в том, что план провалился, – защищал Штрекер сына. – Он прекрасно справился бы, если бы не вмешался Гумбольдт. И в довершение всего этот Оскар еще и медаль за храбрость получил из рук самого императора. Прямо нож в сердце.

– И это снова возвращает нас к вопросу, откуда исследователь узнал о нашем плане, – вступил Гумбольдт. – Может быть, среди нас находится Иуда?

– Есть у нас и еще одна проблема, – поднял руку четвертый брат и снял маску. Лицо его Оскару известно не было, но Шарлотта, похоже, его знала.

– Это Фердинанд фон Кронштедт, начальник полиции, – прошептала она. – То еще животное. – Девушка покачала головой: – Похоже, здесь собрались все самые близкие советники императора. Я бы сказала, что здесь не один Иуда.

– При осмотре места происшествия, – продолжил начальник полиции, – был найден пистолет, прототип маузера. Не хочу ни в чем тебя обвинять, досточтимый Мастер, но как твое оружие оказалось у жандармов?

– Потерял, – ответил Гумбольдт. – Выпал у меня из рук, когда пришлось бежать. Слишком поздно заметил я потерю. Конница уже перекрыла площадь. – Он пожал плечами. – Знаю, это промах, но он ничего не изменит в нашей ситуации.

– Промах? – зло рассмеялся Кронштедт. – Это не промах, это катастрофа. Как вы можете сидеть и утверждать, что это ничего не изменит? У оружия нет номера, но оно уникально. Имеются документы изготовления, накладные, свидетельские показания.

– Человеку твоего чина не сложно было бы сделать так, чтобы пистолет канул в лету, дорогой начальник полиции.

– Не так это просто, – ответил Кронштедт. – Делом занимается комиссар Обендорфер, а он один из тех немногих, которые мне не подчиняются. Он как свинья, натасканная на трюфели: если взял след, не остановится, пока не доберется до цели. Тем более с таким пистолетом. Такое дилетантство будет всем нам стоить головы, досточтимый Мастер.

Слова прозвучали как оскорбление.

В зале повисла испуганная тишина.

– Как ты разговариваешь с уважаемым Мастером? – набросился на начальника полиции Натаниэль Штрекер.

– Я имею право так говорить, – возразил Кронштедт. – В нашем кругу я имею свободу слова. Мы все имеем свободу слова, не забыли?

– И все же. Нужно соблюдать определенную вежливость. Оскорбления могут привести к исключению из ложи.

– Я никого не оскорблял. Эта встреча только подтверждает то, что я уже знал раньше: ложа совершила ошибку, и наш план по захвату управления империей потерпел неудачу. Я не вижу смысла искать виновных. Даже если мы их найдем, какая от этого польза?

– Ты что-то скрываешь? – натянуто улыбнулся Штрекер. – В этом причина того, что ты хочешь так быстро от всего отказаться?

– Именно, – согласился Кронштедт. – Не хочу больше иметь дела с тобой и с твоим слабоумным сыном. Это не для меня. Я выхожу из ложи и считаю, что каждый, сохранивший хоть каплю рассудка, должен поступить так же!

Все разом заговорили. Некоторые вскочили, начали толкать друг друга. То и дело слышались возмущенные крики. В любую минуту в ход могли пойти кулаки.

И вдруг раздался глубокий гортанный смех. Гораздо громче обычного, спорщики замолчали. Досточтимые члены ложи завертели головами в поисках источника. Долго искать не пришлось.

Великий Мастер встал и снял маску.

Раздался испуганный возглас. Один из братьев застонал. Многие попятились. Это был не Эрих фон Фалькенштейн. И даже не член ложи.

44

Штенгельмайер указал на исследователя своим костлявым пальцем:

– Я знаю этого человека. Это Гумбольдт. Карл Фридрих Гумбольдт.

– Гумбольдт? – пробормотал брат Исмаил. – Как вы сюда попали? Почему на вас одежда Великого Мастера?

Отец Оскара слегка наклонил голову.

– Где… Фалькенштейн?.. – запинаясь спросил Штрекер.

– Жив ваш председатель, не переживайте, – фамильярно ответил Гумбольдт. – По крайней мере, физически. В духовном плане я бы за него не поручился. Там дела обстоят похуже. – Он встал и сделал несколько шагов. Масоны расступились перед ним, словно увидели привидение. Гумбольдт упер руки в бока: – Что же вы смотрите на меня с таким ужасом? Думаете, государственные перевороты можно планировать совершенно безнаказанно? К сожалению, это не так. Я заставлю вас ответить, подождите.

Первым стряхнул с себя оцепенение Кронштедт.

– Как получилось, что вы говорили голосом Фалькенштейна? Вы пародист? Умеете имитировать голоса?

– Вынужден вас огорчить, такого таланта у меня нет, – ухмыльнулся Гумбольдт. – Зато есть кое-какие технические навыки. Они-то и позволили мне сконструировать модулятор голоса, – он приподнял воротник и продемонстрировал провода, уходящие в записывающее устройство в сумке. – За основу взят прибор-переводчик, технология усовершенствована. Сердце устройства – языковой процессор, воспринимающий мои слова и воспроизводящий их голосом господина Фалькенштейна. Хоть на словах это звучит и просто, потребовалась огромная работа по калибровке. К счастью, господин Фалькенштейн несколько дней был моим гостем, так что с проблемой я справился. – Он вынул из потайного кармана маленькую серую коробочку, к которой тоже тянулись проводки: – Надеюсь, вы не в обиде, что я взял на себя смелость записать нашу беседу. Небольшая страховка на случай, если вы решите отказаться от того, что только что сказали. Судьи довольно щепетильны, когда речь идет о свидетельских показаниях. В этом случае вы сами будете свидетелями. – Он загадочно улыбнулся: – Но можно обойтись и без этого. Уверен, мы сможем договориться и без суда. При условии, что вы уступите моим требованиям. По каждому пункту. – Исследователь положил устройство назад в сумку. – Что скажете? Хотите выслушать мои условия?

Вместо ответа в руке одного из масонов сверкнул металл. Двуствольный дерринджер! И был направлен точно в сердце Гумбольдта.

Оскар узнал оружие. Такое же было у Макса Пеппера. Идеально для выстрелов на близкие расстояния.

– Руки вверх, Гумбольдт! – прохрипел Штангельмайер. – Вы же не думали, что выберетесь отсюда живым?

Исследователь поднял руки.

– А вы не подумали, что я подготовился к неожиданностям, господин главный правительственный советник? – снова эта загадочная улыбка.

По собственному опыту Оскар знал, что ничего хорошего она не предвещает.

– Я знаю, что оружие в ложе запрещено. Но знаю и то, что вы не так уж и щепетильны. Например, вы, господин Штангельмайер: внешне преданный и заботливый воспитатель императора, а на самом деле – предмет зависти и недовольства участников переворота, которым доставило бы огромную радость увидеть ваше падение.

Оскар понял, что слова попали в цель. Ствол пистолета начал дрожать.

– Откуда вы знаете?..

– О, мне кое-что о вас известно. Обо всех, – он обвел взглядом всех присутствующих. – Возьмем, например, господина Штрекера. У него хорошие связи с преступным миром. В частности, с особой по имени Хайнц Берингер. В моем распоряжении фотографии, на которых ваш сын находится рядом с этим преступником. Навел я справки и о господине Фалькенштейне. У меня документы, по которым можно определить, как к нему попал маузер и скольких людей нужно было для этого подкупить. Это касается и вас, господин Карренбауэр, ведь именно вы отвечаете за финансы. А вы, господин фон Кронштедт, хотели незаметно стащить пистолет и подкупить нужных людей, чтобы те держали рот на замке. Только, к сожалению, не учли комиссара Обендорфера, который и займется выяснением этих обстоятельств. Видите, вы все в моих руках.

– Вот и самая главная причина пристрелить вас, – прошипел Штангельмайер и снова прицелился. – Вы глупее, чем я думал, раз рассказали нам все это. Приготовьтесь предстать перед создателем.

Гумбольдт пожал плечами.

– Что ж, чему бывать, того не миновать. Можно ли узнать, который час?

– Который час? – удивился Штангельмайер.

Кронштедт достал карманные часы и сообщил:

– Без пяти десять.

– Зачем вам это? – глаза Штангельмайера превратились в щелочки.

– Сегодня ровно в одиннадцать утра несколько курьеров принесут конверты по определенным адресам. Полицейские участки, издательства, редакции газеты. Поверьте, такого скандала в империи еще не было. Сразу семеро самых важных и самых высокопоставленных членов правительства обвиняются в государственной измене и приговариваются к расстрелу. Вся ваша собственность и недвижимость конфискуются в пользу государства, а имена навеки сотрут из документов и учебников истории. Вашим семьям повезет, если им удастся скрыться за границей от гнева правосудия. Я единственный, кто знает, где находятся конверты с компрометирующим материалом и куда они должны попасть. Даже если бы вы сейчас же бросились искать документы, все равно бы не нашли – слишком хорошо они спрятаны.

Молчание, воцарившееся после этих слов, Оскару показалось громче раскатов грома. Как будто масонам прочитали смертный приговор.

– Вы лжете, – заявил Штрекер, покрасневший как помидор. – Это просто дешевый трюк.

– Не верите? Смотрите сами. Разрешите? – его рука потянулась в потайной карман пальто. Он достал маленькую записную книжку и бросил ее Штрекеру под ноги. – Ваш личный дневник, если я не ошибаюсь. В нем очень точно и аккуратно указаны все адреса, весь переворот расписан по пунктам. Начиная с подготовки, убийства императора и прихода к власти нового военного правительства. У меня такие фотографии и документы на всех вас. Ваши дома не такие безопасные, как вы считаете.

Штрекер уставился на записную книжку немигающим взглядом. Он побледнел. Бормотал какие-то слова, но настолько тихо, что никто не слышал. Штангельмайера же, казалось, это убедило не до конца. Он взвел курок.

Гумбольдт устало улыбнулся.

– Оставьте ваши глупости, Штангельмайер. Если бы вы действительно хотели меня убить, уже давно бы это сделали.

– Опусти оружие, Георг, – едва слышно произнес Штрекер. Когда старый приятель не отреагировал, он повторил громче: – Я сказал, опусти оружие.

– Он хочет нас шантажировать. Нужно от него избавиться.

Вместо ответа Штрекер выбил оружие у него из рук. Раздался выстрел. На противоположной стене зала посыпалась штукатурка. Пуля попала прямо в центр всевидящего ока. Там, где раньше был зрачок, теперь зияла дыра. Штангельмайер уперся в Штрекера безумным взглядом. В этот миг за спиной Оскара и Шарлотты раздался стон. Фалькенштейн приходил в сознание.

– Очень кстати, – довольно заметил Гумбольдт. – Ваш предводитель проснулся. Не хотите его поприветствовать? – Не дожидаясь ответа, он направился к Оскару с Шарлоттой, схватил Фалькенштейна за воротник и вытащил на свет. Генерал был бледен и с трудом держался на ногах. Оскар с Шарлоттой устроили его на стуле, где он и остался сидеть, покосившись.

Кронштедт нахмурился.

– Кто… Кто эти двое? И что вы сделали с генералом Фалькенштейном?

– Разрешите представить, – ответил исследователь. – Шарлотта Ритмюллер, моя племянница, и Оскар Вегенер, мой сын. Они принимали участие в предотвращении покушения.

– Это тот парень, из-за которого мой Карл угодил в тюрьму? – просипел Штрекер.

– Ваш сын-оболтус сам во всем виноват, – резко заметил Гумбольдт. – Между прочим, он ранил моего сына в руку. Они более чем квиты.

– Жаль, что совсем не сбросил его с крыши, – Штрекер был вне себя от гнева. – Интересно было бы узнать, умеет ли ваш отпрыск летать.

– Молчи, Натаниэль, – предостерег его Кронштедт. – Не нужно подливать масла в огонь. Что с Фалькенштейном? Почему он ведет себя так странно?

– Маленькая инъекция, действие которой пройдет через несколько минут. – Гумбольдт похлопал Мастера по щеке. – Эй, господин Фалькенштейн, вы меня слышите?

– Чт-т-то? – изо рта председателя потекла тонкая струйка слюны.

Гумбольдт довольно кивнул.

– Видите, он снова в сознании. Чудесная штука этот опиум. Никакой другой наркотик не обеспечивает такой сладкий сон. Правда, потом у него будет чертовски болеть голова на свету, но в полумраке это проходит.

– Вы собирались что-то предложить, – сказал начальник полиции, единственный из всех присутствующих сохранивший спокойствие.

Гумбольдт кивнул:

– Вы правы. Время идет, и мы не хотим, чтобы документы попали в ненужные руки. Я требую, чтобы вас не было ни в одном из учреждений нашего города. Вы уходите в отставку и передаете должность своим преемникам. И преемники, заметьте, не должны числиться в ваших платежных ведомостях, должны быть независимы и беспристрастны. Вы обоснуете свое решение личными или политическими правдоподобными причинами. Вы, господин Штангельмайер, например, можете сослаться на свой возраст. Господина Штрекера может подтолкнуть к отставке скандал вокруг сына. И так далее. Каждому из вас я приготовил конверт, в котором содержатся точная дата и основание отставки. Если хоть один попытается увильнуть, я приму меры, касающиеся всей группы. Вы должны сделать именно так, как я говорю, никаких самостоятельных действий.

– Но… ведь это шантаж, – пожаловался Штангельмайер. – Вы всех нас шантажируете без всякого зазрения совести.

– А что говорила ваша совесть, когда вы пытались убить императора? – холодно улыбнулся Гумбольдт, раздавая конверты. – По сравнению с этим мои требования совершенно безобидны. О, вот конверт для господина Фалькенштейна. Не может ли кто-нибудь его подержать, пока досточтимый Мастер полностью не придет в себя?

– Я возьму, – вызвался Кронштедт. – Что вы для него придумали?

– Эмиграцию, – ответил Гумбольдт. – Поскольку он дирижер и глава банды, ему самый строгий приговор. Несколько лет за границей пойдут ему на пользу. Лучше подальше. Идеально подошел бы Китай, – он протянул конверт Фалькенштейна начальнику полиции. – Так, мы все выяснили. Вы получили указания. Выполняйте. И выбросьте из головы мысли отомстить мне или моей семье. Документы, о которых я говорил, останутся там, где они сейчас, и в любое время могут «выстрелить». Понятно?

Оскар растерялся. Самые могущественные мужи империи опустили головы и сгорбились, словно группка учеников, пойманных за дракой на переменке. Гумбольдт строго оглядел их и сказал:

– Пойдемте, дети. Мы свою работу сделали. Уверен, что господам хочется поговорить друг с другом по душам. Мое почтение! – он чуть склонился в поклоне, и они вышли из храма.

Довольно долго они шли молча. Почти у самой кареты Оскар отважился спросить:

– Что будет с машиной времени? Ты действительно хочешь ее уничтожить?

– Да, – вздохнул Гумбольдт. – Разберу до последнего винтика. И даже думать о ней больше никогда не буду.

45

Шли дни. Приближалась дата, которую все так ждали и боялись. Пятница, 18 июня 1895 года. День, в который, согласно документам, Элизу должны были убить. Было указано и время – 9 часов 10 минут утра. И этот час неотвратимо приближался.

Чтобы справиться с нервозностью, все окунулись в работу. Ухаживали за садом, убирали в доме и во дворе, обновляли конюшню. Гумбольдт демонтировал машину времени, оставил несколько частей, а все остальное превратил в обломки, включая и меньшие прототипы из лаборатории в подвале. Как Гумбольдт и собирался, он уничтожил все документы и написал своему другу Николе Тесла, что маленький механический человечек Герон ему больше не нужен. Работал молча, и только раз заметил Оскар, как он тайком утирает слезу. Это было тяжелое решение, но отец не тот человек, который поддается чувствам. Письмо, заставившее его и тех, кого он любил, спасать будущее, вынудило исследователя разрушить свое самое важное изобретение и оставить все мысли хоть когда-нибудь его воспроизвести. Он занимал себя ежедневным чтением газеты, визитами в город, разговорами с друзьями и знакомыми. Сообщения давали надежду. Никаких признаков нового покушения, недовольства народа и никаких слухов о гражданской войне и прочих ужасах. Советник Штангельмайер, шеф тайной полиции и воспитатель императора, совершенно неожиданно заявил об отставке, объяснив свое решение почтенным возрастом и проблемами со здоровьем. Министерский советник Штрекер также заявил о своем уходе с политической арены. Скандал с участием сына подорвал его авторитет и сделал невозможным дальнейшее пребывание в министерстве. Удивились немногие. Процесс против сына начинался через несколько недель, но всем было ясно, что его признают виновным. Пред судом должен был предстать и Хайнц Берингер по обвинению в серьезных правонарушениях: кражах, укрывательстве и вымогательстве. Оскар привел комиссара Обендорфера в тайное убежище, и найденного там краденого добра было уже достаточно, чтобы засадить этого прохвоста за решетку лет на десять. О генерале Фалькенштейне почти ничего не было слышно, но прошел слух, что по финансовым причинам и из соображений карьерного роста он собирается в следующем году переехать в Китай, где будет служить военным советником.

Похоже, план Гумбольдта удался.

Что касается личных вопросов, то и тут новости были самые благоприятные. Встреча с директором университета Шпренглером, на которую они не смогли попасть из-за происшествия перед музеем, состоялась и закончилась наилучшим образом. Оскар и Шарлотта были допущены в университет и могли начинать учебу в зимнем семестре. Гумбольдт принял предложение и радовался, что сможет начать все заново. Все было хорошо, кроме одного. Оставался один день, который омрачал радость. Если рассуждать логично, то ничего не могло случиться. Ход событий изменился. Император остался жив, группа заговорщиков разоблачена, Берингер сидел в тюрьме. Ничто не могло испортить им жизнь. Но тень сомнения все же оставалась. Не было ли это ошибкой? Все ли они обдумали? Нет ли еще кого-нибудь, желающего лишить исследователя жизни? Спрашивать Элизу не имело смысла. Ее способности стали проявляться хуже – совсем так, как написано в документах Гумбольдта. Она больше не могла видеть будущего. Видела только расплывчатые образы, которые могли значить все или ничего. Все попытки получить ответ кончались разочарованием. Итак, они ожидали указанной даты и надеялись на лучшее.

День начался так, как и описывал Гумбольдт из будущего: ветром и дождем. Дождь начался еще накануне вечером и не прекратился до сих пор. Хороший затяжной дождь, как описал его исследователь, чтобы поднять настроение. Оскар смотрел в окно и дрожал. Листья на деревьях хмуро обвисли, во дворе сверкали лужи.

Все сидели за столом и завтракали, но беседа не вязалась. Из соседней комнаты доносилось тиканье напольных часов.

– Который час? – спросил Оскар. Горло у него пересохло. Еда сегодня казалась безвкусной.

– Восемь часов пятьдесят три минуты, – ответил Гумбольдт, взглянув на карманные часы. – Еще семнадцать минут.

Оскар застонал. Похоже, время замерло на месте. Как будто минуты увязли в банке с медом.

Юноша глотнул еще молока, чтобы смягчить горло. И снова не помогло. Тогда Оскар отодвинул свою тарелку.

– Я не голоден.

– Я тоже, – поддержала его Лена. – Кусок в горло не лезет.

– Не переживайте так, – улыбнулась Элиза. – Все будет хорошо. Через четверть часа все пройдет. Вы еще посмеетесь над своими страхами.

– Может быть, – согласился Оскар. – Скорее бы уже все кончилось. Ненавижу ждать.

Элиза рассмеялась.

– Еще у кого-то нет аппетита?

Тарелки отодвинули все, кроме Мышонка. Даже Вилма ничего не съела.

– Ну если так, то я уберу со стола, – заявила Элиза. – Нет никакого смысла сидеть за столом с печальными лицами. – Она хлопнула в ладоши: – Конец трагедии. Кто поможет мне убрать?

Все вскочили, обрадовавшись, что появилась возможность хоть что-то сделать. С грохотом и звоном Лена с Бертом понесли тарелки на кухню.

Гумбольдт бросил еще один взгляд на часы и поднялся.

– Подожду на улице. Хочу убедиться, что ничего не произойдет.

– Можно я с тобой? – попросился Оскар. – Одна голова хорошо, а две лучше.

– Пойдем. Только надень что-нибудь устойчивое к атмосферным воздействиям. Жду тебя за дверью.

Через несколько минут Оскар вышел из дому. Гумбольдт стоял с арбалетом наперевес. В широкополой шляпе и длинном пальто он был очень похож на охотника. На Оскаре была непромокаемая куртка с капюшоном. Капли дождя тихо барабанили по плотной ткани.

– Куда идем?

– В лес, – указал отец влево. – Согласно записям, выстрелы были сделаны оттуда. Нужно проверить, все ли в порядке. Чтобы знать наверняка.

Он натянуто улыбнулся, но Оскар хорошо его знал. Отец всегда так улыбался, если не хотел, чтобы заметили, что он нервничает точно так же, как и все остальные.

Часы на церкви в Веддинге пробили девять.

Еще десять минут.

Они пересекли двор и направились на восток. Вошли в подлесок, который в этом месте, к счастью, был негустым. Взобрались на невысокий холм и прошли по дубовой рощице до места, где стояли рядом могучие старые дубы, словно охраняя свои тайны. Гумбольдт ненадолго остановился, проверил, все ли в порядке и свернул вправо. Положил руку на дерево и посмотрел вверх.

– Должно быть здесь. Вот дерево, которое я описал. Утолщение на стволе. Видишь? – указал он вверх.

Оскар посмотрел и кивнул. Деревья были похожи на шаманов, склонившихся над ними.

– Кажется, здесь никого, – оглянулся он вокруг. – Что будем делать дальше?

– Порадуемся и выпьем еще по чашечке кофе, когда вернемся, – ответил исследователь.

Оскар подошел ближе к дереву, надеясь найти сухое местечко.

– Отсюда хорошо просматривается двор, – задумчиво сказал он. – Удобно стрелять. Но расстояние приличное.

– Берингер хороший стрелок, не забывай. И у него был оптический прицел. Но ты прав. Конечно, это подлый и трусливый выстрел, но место здесь очень выгодное. Если бы не ветер.

Ветки закачались, цепляясь друг за друга, на них посыпались капли. Оскар недовольно посмотрел вверх. Поскорее бы прошли эти десять минут, и они вернулись бы домой.

46

– Шарлотта, проверь, пожалуйста, остался ли еще кофе в банке? Может быть, нужно докупить? – Элиза стояла на лесенке в кладовой и сортировала продукты на полке, как всегда перед тем, как отправиться за покупками. Она единственная ориентировалась в запасах продовольствия.

– Минутку, сейчас посмотрю, – Шарлотта вышла из кладовой, прошла к буфету у окна кухни и поискала нужную банку.

Элиза ввела целую систему баночек разного размера и с разноцветными ярлычками, в которых она обычно хранила пряности, чай, кофе и муку. К сожалению, надписей не было, и Шарлотте пришлось открыть несколько банок, пока она не нашла нужную.

– Только треть, – крикнула она. – Лучше купить килограмм свежего.

– Хорошо, отмечу себе. А как дела с чаем?

Шарлотта нашла банку с чаем: подозрения Элизы подтвердились.

– Нужно купить еще чаю с бергамотом, – сообщила она. – Осталось совсем немножко. Куда он только девается! Запиши в список. – Она прислушалась. – Элиза, ты меня слышишь? Нам нужен чай!

Никакого ответа.

Шарлотта направилась в кладовку, как вдруг раздался грохот. Задрожал пол. Как будто часть дома обрушилась.

Девушка на секунду замерла и бросилась в кладовую.

– Элиза, это у тебя? Отвечай, Элиза!

То, что она увидела, заставило ее закричать от ужаса.

Элиза лежала на каменном полу под грудой пакетов, свертков, банок и бутылок. Упала лесенка и увлекла за собой три доверху заполненные полки.

Шарлотта пробралась через обломки и поспешила на помощь подруге. Элиза лежала животом на полу, повернув лицо в сторону. Глаза у нее были широко раскрыты. Из раны на лбу стекала струйка крови.

– Боже, Элиза! Ты меня слышишь? Скажи что-нибудь!

Никакой реакции. Спутница Гумбольдта не подавала никаких признаков жизни. Шарлотта внимательно прислушалась к дыханию, но не услышала ни звука. Она взяла руку и пощупала пульс. Едва заметная пульсация. Элиза еще жива!

Девушка вскочила и бросилась к двери.

– На помощь! – крикнула она. – Все сюда! Случилось ужасное!

Никто не ответил. Шарлотта распахнула дверь. Берт как раз тащил тюк сена в конюшню.

– На помощь!

– Что случилось? – всполошился мальчик.

– Элиза упала. Она без сознания, срочно нужен врач. Она упала с лестницы, когда я была на кухне.

– Что ты говоришь? Как упала?

– Скачи к доктору Делиусу, он в такое время уже не спит. Где Гумбольдт с Оскаром?

Берт отбросил тюк и махнул рукой:

– Где-то в лесу. Кажется, я их вижу. Они спускаются по холму.

Еще издалека Оскар заметил, что случилось что-то ужасное. Шарлотта размахивала руками, Берт бросился к конюшне и через минуту вылетел оттуда верхом на Пегасе. Не успели они спросить, что произошло, как мальчик уже умчался прочь.

– Что случилось? – заволновался исследователь. – Пойдем. У меня нехорошее предчувствие.

Когда они подбежали к Шарлотте, та была в полном отчаянии.

– Что случилось? – крикнул Гумбольдт. – Куда поскакал Берт?

Вместо ответа девушка схватила дядю за руку и потащила за собой.

– Элиза упала, – бормотала она. – Упала с лестницы.

Втроем они побежали к двери, где их уже поджидали остальные.

– Господин Гумбольдт, господин Гумбольдт! Элиза, она…

– Я слышал. Где она?

– В кладовой.

Исследователь поспешил на кухню. У двери он на мгновение замер. Оскар увидел, что отец побледнел и шагнул в комнату. Оскар услышал грохот, к двери полетели обломки полок и смятые консервные банки.

– Помогите! Нужно освободить проход, – велел исследователь. – Отбросьте доски и другой хлам к стене и откройте дверь в гостиную. Отнесу туда Элизу.

– Как она? Она жива?

– Жива, но больше ничего сказать не могу. Нужна горячая и холодная вода, чистые тряпки и перевязочный материал. Все наверху в ванной. Поторопитесь!

Когда ребята спустились, Гумбольдт уже перенес Элизу в гостиную и уложил на диван. Он сделал так, чтобы ноги находились в приподнятом положении, и расстегнул верхние пуговицы на платье, чтобы женщине легче было дышать.

– Вот вода и тряпки, – Оскар поставил все на маленький столик. – Какая ужасная рана на голове. Будем надеяться, что врач скоро приедет.

Гумбольдт кивнул.

– Нужно наложить швы. Но меня больше всего волнует, что она не приходит в себя.

Он взял тряпку, окунул в воду, приподнял голову Элизы и приложил компресс к затылку. Никакой реакции. Глаза Элизы закатились, рот открылся.

Гумбольдт то и дело подносил ухо ко рту женщины и щупал пульс.

– Ну что?

– Пульс и дыхание снова появились, но сознание не возвращается. Как это случилось?

– Не могу сказать точно, – вздохнула Шарлотта. – Мы были на кухне и составляли список продуктов. Элиза спросила меня про кофе. Мы всегда храним его на самом верху. Я проверила еще и банку с чаем и как раз говорила ей, что чай кончается, как вдруг… – Девушка замолчала.

– Что случилось?

Шарлотта склонила голову.

– Кажется, мне что-то послышалось. На улице.

Во дворе раздался шум. Топот копыт по гравию. Берт вернулся. Он сопровождал экипаж, в котором сидел маленький человечек в цилиндре и очках в золотой оправе.

– Доктор. Подождите, я ему открою, – Оскар вскочил и побежал открывать дверь.

Пока Берт помогал поставить экипаж в удобном месте, доктор с чемоданчиком в руках поднялся по лестнице.

– Добрый день, мое имя Делиус, – представился врач с явным южно-немецким акцентом. – Ваш юный коллега сказал, что речь идет о серьезном случае?

– Вот именно. Спасибо, что приехали так быстро. Пожалуйста, идемте за мной.

Оскар провел медика в гостиную, где его уже ждали Гумбольдт и все остальные. Оба мужчины тепло поприветствовали друг друга, и Делиус занялся пациенткой.

Он работал быстро и профессионально. Осмотрел, посчитал пульс, прислушался к дыханию, проверил глазные рефлексы. Одновременно расспросил Шарлотту, как произошел несчастный случай. Выражение его лица было серьезным. Все это заняло довольно много времени, наконец, врач отложил стетоскоп в сторону.

– Сколько она уже в таком состоянии? – обратился он к Гумбольдту.

– Добрых полчаса, – ответил тот, сверившись с карманными часами.

– Хм, – задумчиво кивнул Делиус.

– Что скажете? Плохо дело?

– Не нравится мне это, – согласился доктор. – Возможна травма черепа второй, если не третьей степени. Она не просто без сознания, она в коме. Видите, отсутствуют глазные рефлексы и реакция на боль? Женщину нужно поместить в больницу. Все, что я могу сделать, это зашить рану. Все остальное от меня не зависит.

– А когда она придет в себя?

– Не могу сказать. Может быть, через полчаса, а может быть, и через несколько недель или месяцев. Я читал о пациентах, которые находились в таком состоянии целый год. Но не будем думать о худшем. Везите ее в больницу к профессору Вайсшаупту. Он главный врач и мой хороший друг. Специалист в области повреждений мозга. Она будет в хороших руках. Если хотите, я поеду с вами.

– Я был бы вам очень благодарен.

Делиус сочувственно посмотрел на Элизу.

– Бедняжка. Как она могла так упасть?

– Если бы я знал, – пробормотал Гумбольдт. – Я позабочусь о носилках. Дети, предупредите Берта, чтобы он готовился ехать.

– Я это сделаю, – вызвалась Шарлотта. – Чувствую себя виноватой в том, что произошло.

– Вздор, – отрезал исследователь. – Несчастный случай, ничего более.

– Ты уверен? – Оскар уже давно поглядывал в прихожую. – А может, и нет.

– Почему?

– Посмотри… – юноша указал на напольные часы на полпути к кухне.

– Не понимаю…

– Часы. Они остановились. А ведь сегодня утром я их заводил.

– Может быть, остановились во время падения, – предположила Шарлотта. – Даже пол задрожал.

– Да, но посмотрите на циферблат, – Оскар показал на римские цифры.

По спине стекла струйка пота. Это не может быть случайностью. Стрелки указывали время, которое в записях Гумбольдта из будущего обозначалось как время смерти.

Девять часов десять минут.

47

Состояние Элизы не изменилось. Друзья ежедневно проводили по несколько часов у ее больничной койки, иногда вместе, иногда по одному. Гумбольдт почти не отлучался. Только работа и потребность в ночном отдыхе могли увести его от спутницы, да и то лишь на короткое время.

Элиза как будто спала. Повязку с головы уже сняли, рану зашили. Небольшой шрам на лбу – вот и все, что осталось от несчастного случая. Никто не мог объяснить, почему же она не приходит в сознание, даже главный специалист по травмам мозга. Он сказал, что одного падения недостаточно, чтобы пациентка оказалась в таком состоянии, но человеческий мозг слишком мало исследован, чтобы знать вопросы на все ответы.

У Гумбольдта была другая теория.

Оскар узнал о ней, когда приехал в больницу в среду вместе с Шарлоттой.

Стояло чудесное утро. Окна были открыты, по комнате гулял теплый ветерок. Щебетали птицы, вокруг роз под окнами гудели пчелы и шмели. Гумбольдт сидел рядом с кроватью Элизы. Рядом с ним лежала газета и лист бумаги, на котором было несколько диаграмм и формул.

«Он ужасно выглядит», – подумал Оскар. Не брит, с темными кругами под глазами. Но вслух, конечно же, юноша ничего не сказал. Гумбольдт заметил их, когда они уже были в комнате.

– О, привет! – встрепенулся он. – Входите. Сейчас освобожу стулья.

Все свободные поверхности были покрыты книгами, расчетами, чертежами и документами. Чтобы сесть, ждать пришлось довольно долго. Оскар достал Вилму из сумки, поставил на пол, и птица с любопытством принялась исследовать все углы.

– Решил, что пока жду здесь, могу немножко поработать, – сказал исследователь с извиняющейся улыбкой. – Сами знаете, каким невыносимым я становлюсь, если мне нечем заняться.

– Сколько ты уже здесь? – спросила Шарлотта.

– Со вчерашнего дня.

– Ты провел здесь ночь?

– Я… Ох, и не заметил, что солнце взошло, пока не вошла сестра, чтобы поменять капельницу.

– Как состояние Элизы?

– Неизменно. Чуть позже зайдет профессор Вайсшаупт и осмотрит ее еще раз.

– Ты совсем не спал? – поинтересовался Оскар.

– Совсем чуть-чуть. Здесь очень неудобно, – Гумбольдт указал на кресло в углу. – Сами знаете, мне достаточно пары часов сна. Кроме того, мне пришло в голову… Проходите, садитесь, я вам сейчас расскажу, – он схватил лист бумаги и начертил несколько горизонтальных линий. – Это имеет отношение к тому, что я назвал законом Хроноса.

– Никогда не слышала о таком законе, – заметила Шарлотта.

– Потому что до сих пор его еще никто не сформулировал, – ответил Гумбольдт.

Оскар склонил голову, чтобы получше рассмотреть, что изобразил отец.

– Кто такой Хронос? Или что такое? – спросил он.

– Хронос – это бог, – объяснил Гумбольдт. – Бог времени в греческой мифологии. Рожденный из темного хаоса, он создал серебряное мировое яйцо, из которого появился бог солнца Гелиос. В некоторых документах Хроноса приравнивают к титану Кроносу, отцу Зевса. Самое древнее его изображение – эллинистический барельеф с безбородым лицом и крыльями. Но с середины четырнадцатого столетия его представляют бородатым стариком с косой и песочными часами. Я нашел иллюстрацию в одной из моих книг, – он повернул том так, чтобы они смогли рассмотреть картинку.

– Повелитель времени и смерти, – пробормотала Шарлотта.

– Мы думали, что победили его, – печально добавил Гумбольдт.

– Думали? – нахмурился Оскар. – Но ведь победили. Мы изменили историю.

На губах исследователя мелькнула едва заметная улыбка, которая исчезла так же быстро, как и появилась.

– Мы добились частичного успеха, это правда. Но удалось ли нам изменить историю надолго, это еще вопрос.

– Ты говоришь загадками.

– Правда? – Исследователь снова захлопнул книгу. – Наверное, ты прав. Может быть, сказывается усталость. Попрошу поставить мне раскладную кровать, чтобы можно было хоть немного вытянуть ноги. Но сначала хочу показать, что я обнаружил. – Он взял бумагу: – Вот прямая времени, по которой мы движемся. Прямая, на которой сначала погибли император с императрицей, а потом убили Элизу. – Он поставил отметки на линии. После этого все завертелось кувырком, дошло до гражданской, а потом и до мировой войны, охватившей весь мир и уничтожившей все в огне. Все это следует из документов, которые я сам себе отправил. Подтверждается путешествиями, которые я совершил на машине времени. Здесь, здесь и здесь, – поставил он еще три отметки. – Ты, Оскар, забрался еще дальше в будущее. Вот сюда, – поставил он штрих с правого края листа. – В это время уже господствовали машины, а люди, словно крысы, прозябали под землей. Но это не должно нас волновать. Как и судьба Берингера, которого ты оставил в будущем. Эта прямая времени обрезана благодаря нашему вмешательству. Основываясь на теории, что время можно изменить, так как исторические события образуют причинную цепь, мы возвратились в момент, предшествующий убийству императора, и предотвратили его. Возникла новая прямая времени, наша прямая. Вы следите за моей мыслью?

Оскар кивнул. Несмотря на обилие информации, он приблизительно понимал, о чем идет речь.

– Хочешь сказать, что мы изменили будущее?

– Не только изменили, – ответил Гумбольдт. – Стерли. Мы удалили старую прямую, и вместо нее создали новую. Император спасен, убийство Элизы предотвращено, Берингер сидит в тюрьме, а не застрял в будущем, человечество обрело надежду на мир… По крайней мере, мы в это верили.

Шарлотта наморщила лоб.

– Разве это не так?

– Я больше не уверен, – вздохнул Гумбольдт. – Случай с Элизой заставил меня сомневаться, действительно ли все так просто.

– Что ты хочешь сказать? Не понимаю.

Гумбольдт изобразил две вертикальные линии, разрезающие обе горизонтальных прямых в правом углу. Одну линию в том месте, когда был убит император, другую – когда умерла Элиза. Рядом с местами пересечений он нацарапал «Событие 1» и «Событие 2». Оскар не имел ни малейшего представления, что он хочет этим сказать.

– Первое событие мы сначала не сочли решающим, – продолжил исследователь. – Тем не менее, задним числом мне стало ясно, что основной принцип работает даже здесь. Согласно документам, которые я послал сам себе, смертельные выстрелы раздались с последним ударом колокола Берлинского собора. Это подтверждают газетные статьи. Вильгельм и Августа Виктория погибли в десять часов, три минуты и тридцать секунд. К этому времени в нашей реальности мы уже обезоружили террориста, и никакой трагедии не случилось. Оскар в этот момент был на крыше и дрался с Карлом Штрекером. Не самый лучший расклад для тебя. Ты держался на одной руке и непременно упал бы, не схвати тебя жандарм в последний миг. Ты ничего не мог сделать – именно в тот момент, который на первой прямой времени указан как время смерти императора.

Оскар пожал плечами:

– Случай.

– Подожди, – поднял руку исследователь. – Второе событие обрисовывает проблему более четко. Тринадцать дней спустя. День убийства Элизы. – Он постучал по красной прямой. – В этот момент мы уже изменили историю. Берингер находился в заключении, группа заговорщиков разъехалась. Существовали все предпосылки для перемен к лучшему в истории. Собственно, мы должны были расслабиться и получать удовольствие. Но вместо этого нас одолевало беспокойство, помните? – В его взгляде мелькнула тревога. – Случившееся потом настолько необъяснимо, что у меня мурашки по спине бегут, когда вспоминаю тот день. Смертельный выстрел прозвучал в девять часов десять минут, именно в этот момент Элиза и упала с лестницы. Я еще раз проверил напольные часы в прихожей. Они были заведены, никаких поломок не было. Их мог остановить только сильный удар. Можно исходить из того, что они остановились в тот миг, когда пол задрожал от падения Элизы. Вибрация была достаточно сильной, чтобы остановить механизм. – Он вздохнул и указал на вторую вертикальную линию: – И здесь уже удивился бы любой человек, обладающий логическим мышлением. Может ли статься, что между четырьмя событиями существует связь?

Оскар уставился на лист бумаги в надежде увидеть все так, как представляет отец. Но для него события все равно выглядели случайными.

Шарлотту тоже не убедили слова исследователя. А уж кто, как не девушка, обладал отличным логическим мышлением.

– Прекрасно, – осторожно начала она. – Допустим, действительно существует определенный закон. Как его можно сформулировать?

Гумбольдт поднялся.

– Каждое событие оставляет след в континууме времени. Что-то вроде эха, которое проносится по множеству параллельных временных прямых. И чем ближе находятся прямые, чем значимей событие, тем сильнее эхо. Смотрите: поскольку мы изменили всего одно событие, а именно убийство императора, прямые расположены совсем рядышком. Мы спасли жизнь двух человек. По сравнению с историей человечества это минимальное вмешательство. Если бы изменений было больше, то эхо было бы отчетливее. Сначала я тоже отнесся к этому скептически. Видел параллели, но еще не мог поверить, что существует закономерность, – так же, как и вы сейчас. Потом я нашел вот это, – он вытащил конверт из стопки документов и высоко его поднял. – Письмо Элизы. Прощальное письмо. То, что она в нем пишет, стопроцентно совпадает с моей теорией, я больше не верю в случайность. Закон Хроноса реален, и в будущем доставит нам огорчения.

– Что она пишет? – спросила Шарлотта.

– Прочти сама, – протянул исследователь письмо. – Лучше вслух.

Шарлотта раскрыла конверт и вытащила лист бумаги. Один листочек, исписанный с обеих сторон. Вычурные завитки заглавных букв подтверждали, что письмо написано действительно Элизой. К тому же, она единственная писала особыми темно-красными чернилами. Когда Шарлотта развернула лист, запахло мятой и миррой.

«Мой любимый, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет с вами. Не спрашивай почему. Только боги могут ответить на этот вопрос. Все, что я могу сказать, мне нужно было идти за тобой, но нужно и покинуть тебя. Дамбалла указала мне путь, и я должна повиноваться ей как ее жрица. Помнишь, когда-то я могла видеть сердца людей. Будущее и прошлое не были тайной, я читала судьбы как открытые книги. Не всегда я понимала, что видела, и не всегда могла управлять своими способностями. Но этот дар, которым я обладала с рождения, помог нам во многих приключениях. Я его утратила. Мне его дали, а потом забрали. Вместо него появилось нечто другое. Дар, который в моей культуре известен как „черное зеркало“. Он проявляется тогда, когда кончается один цикл и начинается другой. Символ перемены времен. Вместо того, чтобы смотреть из времени, я могла взглянуть со стороны. Увиденное мною похоже на то, что видят на ярмарках, когда стоят между двумя зеркалами. Бесконечная цепочка картин, уходящих все дальше и дальше, пока не станут едва различимыми. Но в моем случае „черное зеркало“ показывало сцены, которые не были идентичны друг другу, а незначительно отличались друг от друга. То на мне были брюки с жилетом, то темное платье. То у меня были распущенные волосы, то собранные в прическу. В одних сценах я была веселой, в других – печальной. Это была я. В одно и то же время, но в разных мирах. И всегда картинки кончались в одном и том же месте. 18 июня 1895 в девять часов десять минут зеркало чернело. Пустота. Темнота. Забвение.

Любимый мой, я ничего не рассказывала тебе об этом видении, чтобы не огорчать тебя. Такой чувствительный человек, как ты, все равно почувствовал бы, но у тебя было сложное задание, требующее всех твоих сил. Теперь, когда я встретила свой конец, я могу, наконец, рассказать тебе. Черное зеркало разбито. Мое задание выполнено. Я пробыла с тобой столько, сколько смогла, пришло время прощания. Сохрани меня в своей памяти такой, как я была, и не плачь о прошедших годах. Они были слишком прекрасны, чтобы омрачать их печалью. Помоги мне вернуться домой. Я написала письмо своей семье, чтобы они были готовы. С их помощью я вернусь к своей прежней жизни.

Гумбольдт, любимый мой, время пришло.

Нельзя записать на бумагу все, что я хочу тебе сказать, поэтому оставляю ее в покое. Думаю, ты поймешь, что я чувствую. Будь счастлив, возлюбленный мой. Мы снова встретимся в наших снах».

Шарлотта опустила письмо.

– Не понимаю, – всхлипнула она. – Что значит, она не с нами? Она же здесь.

– Ее тело, – ответил Гумбольдт. – Но дух уже в другом месте.

– Что это значит? Неужели она больше никогда не проснется?

Гумбольдт обнял девушку за плечи.

– Не могу сказать, моя девочка. Это никому не известно. Но пока она жива, остается надежда. – Плечи у него поникли. – Я долго думал, показывать ли вам письмо, все-таки это прощальное письмо и адресовано мне. Но в нем содержится важное послание. Мне кажется, что-то вроде ключа.

– Что за ключ? – спросил Оскар, у которого на душе скребли кошки.

– Указание, что я не ошибся в своих предположениях о законе Хроноса. Задумайтесь: описанное Элизой совпадает с тем, о чем я вам сейчас рассказал. Это доказывает, что закон Хроноса – неотъемлемая часть природы. События не происходят произвольно. Они располагаются одно за другим, вытекают одно из другого. Они оставляют эхо в памяти нашего мира. – Его глаза печально заблестели. – Это фундаментальное положение, поскольку означает, что будущее не является предопределенным, но оно идет по определенной схеме или плану. Мы не можем менять факты так, как нам заблагорассудится. В определенное время должны случиться определенные события. Единственное, что мы можем изменить, – их интенсивность.

– Что это значит в нашем конкретном случае? – спросила Шарлотта, щеки которой еще были влажными от слез.

Гумбольдт сложил руки и уставился в пол.

– Как бы лучше объяснить? Тяжело мне это дается. И не только потому, что теория новая и необычная, но и потому, что она касается всей нашей жизни. Лучше всего говорить ясно, без двусмысленностей. Хоть я и надеялся, что наше вмешательство сделает мир лучше, к сожалению, полностью устранить угрозу войны невозможно. Вероятно, у нас еще есть несколько десятилетий до ее начала, но она будет. Может быть, не такая ужасная и долгая, как описывается в документах, но она неминуема. Эхо войны разносится по всей Вселенной. Она оставила следы. Поэтому нужно быть готовыми. Можно строить планы, но некоторых вещей нельзя миновать. Вот что вынес я из нашего опыта. Не решаюсь гадать, дойдет ли дело до господства машин. До этого мы все равно не доживем, – он опустил руки. – Мне жаль, что я не могу сообщить вам ничего хорошего, но лучше знать, если приближается что-то неприятное, правда?

Оскар и Шарлотта переглянулись, но промолчали.

Может быть, впереди действительно война? Или же Гумбольдт ошибается? Вдруг письмо Элизы говорит о другом? Совпадения, конечно, поразительны, но не слишком ли далеко зашел исследователь, пытаясь приписать этот закон природе? И если в ближайшее десятилетие разразится война, что станет с ними? С домом, с исследованиями, с учебой?

Если Оскар и усвоил что-то во время путешествий, так это то, что будущее нельзя предугадать. Оно постоянно меняется. Можно формировать или изменять, если приложить усилия. И он сам – лучшее тому доказательство. Всего несколько лет назад он был простым уличным мальчишкой, теперь его знает весь мир. Человек, который спас жизнь императору.

Он поднял голову и посмотрел на Шарлотту. Та улыбнулась в ответ. Кажется, она думала о том же. Не будем сдаваться, кажется, хотела она сказать. Будем делать то, что делаем, пока не победим. И все будет хорошо.

Ее пальцы нащупали руку молодого человека. Та была теплой и сильной.

Шарлотта хотела ее пожать, но тут вдруг открыла глаза Элиза.

– Эде! Ми ла оу йе?

48

Хирург, специалист по травмам головного мозга, главный врач самой большой и важной больницы Берлина сидел за внушительным письменным столом у окна и выглядел довольно растерянным. Шарлотте показалось, что он походил на студента, провалившего государственный экзамен.

– Да… – протянул он, изучая папку с результатами обследования.

Папка была довольно внушительной.

– Не знаю, как вам сказать…

– Лучше всего просто и напрямик, – сказал Гумбольдт. – Поверьте, мы привыкли к странным новостям.

– Вот и славно, – профессор Вайсшаупт опустил папку на стол. – Тогда начну с хорошего. Госпожа Молин вышла из комы. Судя по тому, что мы видим, у нее нормальные психические и моторные реакции. Она разговаривает, реагирует на раздражение органов чувств – на свет, звуки и прикосновения. Может поднести ко рту чашку, есть и пить, встать и открыть окно. До сих пор все в полном порядке. Естественно, ей еще необходим уход, но через неделю ее уже можно отпустить из больницы.

– Чудесные новости! – сказал Оскар с чувством безграничного облегчения. – Значит, после падения у Элизы не будет никаких серьезных осложнений?

– В физическом плане нет, – ответил доктор. – Рана на голове уже зажила, от нее останется только маленький шрам. Мы наложили шину на запястье, но там только небольшая трещинка, и поскольку госпожа Молин еще молода, эта травма быстро заживет. Нет, меня беспокоит ее умственное состояние.

– Насколько все тяжело? – поинтересовался Гумбольдт.

– Как оказалось, падение вызвало тяжелую амнезию. Нарушение памяти, которое касается воспоминаний о прошлом. Беседовать с ней очень тяжело, так как госпожа Молин разговаривает на языке, который я понимаю только частично. Иногда мне кажется, что она говорит на французском, только на каком-то местном диалекте, которого я никогда не слышал. Правда ли, господин фон Гумбольдт, что ваша спутница жизни родом с острова Эспаньола?

– С его западной части, совершенно верно. Она родилась в Гаити и выросла там. Мы встретились девять лет назад, и она решилась последовать за мной.

– Значит, она выучила немецкий язык за короткое время.

– Правда. У Элизы был талант к языкам.

Профессор огорченно покивал:

– Это подтверждает мое предположение. Понимаете, человек, который может быстро и хорошо выучить язык, в большинстве случаев обладает ярко выраженным музыкальным слухом. У таких людей особая память на слова, основанная на коннотации, произношении, мелодичности. Они учат язык, как песню или мелодию. Совсем не так, как люди, которые изучают языки с помощью визуальной памяти. Те читают тексты и пытаются связать их с тем, что уже знают. Такое обучение гораздо более длительное, так как приходится связывать различные понятия, основываясь на смысловых связях.

– Элиза читала с трудом, – подтвердил Гумбольдт. – Но уж если что-то услышала, запоминала сразу.

– Видите? Именно здесь и кроется проблема. Если аудитивные воспоминания исчезли, в большинстве случаев исчезает и способность говорить на иностранных языках. Остается только родной язык.

– Гаитянский? – вмешался Оскар. – То, что мы услышали, было сказано на гаитянском?

– Предполагаю, что да, – сказал доктор. – Но это еще не все. Хотя исследования в этой области находятся еще на ранней стадии, думаю, что здесь имеется связь с чувством времени. Человеку от природы свойственно восприятие времени. Без восприятия изменений времени мы бы не смогли ловить мяч или играть на музыкальном инструменте, или правильно оценивать повседневные события, – мы оказались бы нежизнеспособными. Мы с коллегами полагаем, что центр восприятия времени находится в области, которую мы называем аудитивной корой головного мозга, – в слуховом центре. Именно эти области у госпожи Молин и пострадали больше всего от падения. Так что не пугайтесь, если она ничего не вспомнит.

– С ней можно поговорить?

– Да. Но вы поймете ее, если только владеете гаитянским.

Гумбольдт еле заметно улыбнулся.

– Пусть вас это не волнует. С иностранными языками мы разберемся.

Элиза лежала у окна и смотрела на зеленый каштан. По его веткам прыгали две белки, распугивая птиц. На губах женщины играла улыбка, которая исчезла, едва вошли посетители. Она поднялась и с любопытством принялась их рассматривать.

– Приветствую вас, госпожа Молин, – сказал профессор Вайсшаупт. – С вами хотели бы поговорить гости. Вы не будете против, если я поставлю возле кровати стулья?

– Кийес йо йе?

– Думаю, она хочет знать, кто вы, – предположил доктор.

Улыбка Гумбольдта сменилась озабоченным выражением.

– Значит, она действительно нас не узнает?

– Боюсь, что нет.

– О, раз так… – он откашлялся. – Меня зовут Карл Фридрих фон Гумбольдт. Помнишь? Мы вместе живем в моем доме у озера, – он потянулся к женщине рукой, но та отодвинулась назад и подтянула одеяло к подбородку.

– Карл Фридрих? Па янм мишуре пале де ли. Муэн па конпран.

Исследователь нахмурился.

– Вы правы. Это на креольском. Точнее на языке фаблас.

– Фаблас? – переспросила Шарлотта.

– Родной язык Элизы. Второй язык на Гаити.

– Не помню, чтобы Элиза говорила с нами на своем родном языке, – заметил Оскар.

– Потому что это язык рабов, – ответил исследователь. – Не то чтобы она его стыдилась, но на нем говорят только местные. – Гумбольдт оперся на трость: – Все началось с того, что владельцы плантаций покупали африканских рабов, говорящих на самых различных языках. Это позволяло им надеяться, что рабы не будут общаться между собой, и это предотвратит бунты. Естественно, такая ситуация длилась недолго. Из смеси французской лексики и африканских диалектов возник гаитянский язык. – Он достал из сумки светлую ленту и поднял ее, чтобы все увидели: – Похоже, настало время воспользоваться лингафоном. Я кое-что понимаю по-креольски, но нужно, чтобы и нас поняли.

Он заправил ленту под воротник рубашки и включил прибор. Раздалось тихое попискивание.

Исследователь обратился к Элизе:

– Еске у ка мишуре метр, коулйе а? – Сейчас ты меня понимаешь?

У Элизы округлились глаза. Она так и осталась сидеть с открытым ртом, удивленно глядя на исследователя.

– Уи, – наконец кивнула она.

Гумбольдт улыбнулся.

– Прекрасно. Хорошо, что я уже настроил лингафон на фаблас. Это значительно облегчит общение.

– Сиб а се мажик.

– Волшебство? – улыбнулся Гумбольдт. – Нет. Всего лишь маленькая техническая штучка. Видишь, эта лента принимает твои слова, переводит их, и мне кажется, что говоришь ты. Согласен, технические подробности сложно понять, но в принципе, эта лента не что иное, как модулятор голоса. Мы использовали ее в нашей последней экспедиции, помнишь?

Элиза недоверчиво на него посмотрела и покачала головой.

– Сейчас это не важно. Главное, мы можем говорить друг с другом. Ты не против, если я и тебе ленту надену? Тогда все остальные тоже смогут тебя понимать.

– Муен вле крейе фанта а? Мен, ли ап аншанте. Нан ли рете йон леспри.

– Никаких духов. Это совершенно безвредно, – он передал ей ленту.

Женщина взяла вещь в руки и подозрительно осмотрела. Она прошептала несколько слов, но переводчик не отреагировал.

– Так он не работает. Нужно надеть на шею, вот так, – показал исследователь. – Видишь? – Он хотел ей помочь, но Элиза отказалась.

– Нон, муэн ка фе ли тет у.

– Прекрасно, попробуй сама. Сзади есть две кнопки. Видишь? Молодец. Осталось взять наушник и вставить в ухо, тогда ты будешь понимать, о чем мы говорим. Так, правильно, – улыбнулся он. – Попробуем. Ты меня понимаешь?

Элиза посмотрела на него из-под нахмуренных бровей и кивнула:

– Да.

49

– Я Карл Фридрих. Это Шарлотта и Оскар. Где-то еще здесь ходит Вилма. Посмотрим, найду ли я ее. Вилма, ты где?

Птичка киви выскочила из-под кровати и с любопытством уставилась вверх.

– Иди сюда, – сказал Гумбольдт. – Садись к нам.

Вилма покрутила головой и запрыгнула на кровать.

– Поздоровайся с Элизой.

– Привет. Я Вилма. У тебя есть что-нибудь вкусненькое?

Элиза отшатнулась.

– Она умеет разговаривать.

– Точно, – подтвердил Гумбольдт, укоризненно посмотрев на птицу. – У Вилмы есть собственное переводное устройство. Видишь? Впрочем, она все-таки девочка, и мне кажется, с удовольствием полакомилась бы, – он указал на кусочек булочки на прикроватном столике.

Элиза подала булку Вилме и хихикнула, глядя, как птица разделила его клювом на мелкие кусочки и съела.

Профессор Вайсшаупт наклонился к Оскару.

– Даже представить не мог такого! У вас такие ленты и в поездках были?

– Да. Сначала, правда, это был большой ящик, но со временем его усовершенствовали.

– Усовершенствовали – это еще мягко сказано, мой юный друг, – сказал профессор. – Сенсационно! Если пустить в серийное производство, мы все станем миллионерами. Вы думали о том, чтобы запатентовать устройство?

Оскар покачал головой.

– Отец не гонится за деньгами. Он достаточно зарабатывает на заказах, чтобы заниматься дальнейшими исследованиями. Больше ему не нужно. Копить деньги исключительно ради денег ему бы и в голову не пришло.

Вайсшаупт поднялся.

– Думаю, вы должны над этим подумать. Вы бы оказали человечеству большую услугу, облегчив взаимопонимание народов. Но я, естественно, не хочу на вас давить. Полагаю, в моем дальнейшем присутствии нет необходимости. Господин фон Гумбольдт, госпожа Молин, фрейлейн Ритмюллер. Если понадобится моя помощь, позовите сестру, она мне передаст. Рад был вас видеть, – склонил он голову.

– До свидания.

Едва доктор покинул комнату, все расселись на стульях. Гумбольдт попытался коснуться руки Элизы, но женщина отодвинулась. Исследователь кашлянул:

– Да… Я не знаю, с чего начать, – он помедлил, внимательно глядя на Элизу. – Ты и правда не помнишь, кто мы?

Она покачала головой.

– Хм, – потер он подбородок. – Признаюсь, это неожиданно… Может быть, нам удастся пробудить твои воспоминания. Какое последнее событие ты помнишь?

Элиза уставилась в потолок и крепко задумалась.

– Огонь, – сказала она и шевельнула пальцами. – Большой огонь. Много людей. Слышу музыку: барабаны и кастаньеты. Я танцую, мои ноги взлетают над землей.

– Танцуешь?

– На земле что-то нарисовано белым. Огромная змея.

– Дамбалла.

Элиза взволнованно закивала.

– Дамбалла! Богиня змей. Я должна служить ей. – Лицо у нее просветлело: – Я жрица!

– Да. Что ты еще помнишь?

– На мне полупрозрачные белые одежды. В руке я держу куриное перо, пропитанное кровью. Время от времени я рисую на земле символы. Кровавые символы. Место ритуала освещено свечами. Вокруг сидят люди и раскачиваются в такт музыке. Я танцую змеиный танец и пою.

– Танцевальные заклинания твоей родины. Я видел этот танец.

– Дамбалла говорит со мной, – продолжила Элиза. – Она рассказывает о том, что произошло в далеком прошлом, и о том, что случится в будущем. Мне кажется, как будто я одна во Вселенной. Дамбалла говорит, что очень скоро я познакомлюсь с человеком, который изменит всю мою жизнь. Он приедет издалека, из другой страны. Я танцую дальше, и вдруг… – она замолчала.

– Вдруг?

Элиза шевельнула губами, но ничего не сказала. Через некоторое время она пожала плечами.

– Ничего, – прошептала она. – Мои воспоминания на этом кончаются.

Исследователь приподнял брови:

– Это все? Это последнее, что ты помнишь?

– Да.

Гумбольдт заметно расстроился.

– Ты не помнишь, как я подошел к вам у костра? Как пожилой человек взял меня за руку и представил тебе? Как с той минуты ты решила сопровождать меня и в дальнейшем путешествовала со мной?

Женщина задумалась, но потом покачала головой.

– Совсем ничего, – призналась она.

Гумбольдт откинулся назад. Он поник и побледнел. К счастью, стул был со спинкой, иначе он бы упал.

– Плохо, – сказал исследователь, помолчав. – Гораздо хуже, чем я думал.

– Почему? – спросила Элиза, но ответа не получила.

Гумбольдт сложил руки и задумчиво уставился в пол.

– Теперь и я могу задать несколько вопросов, – проявила нетерпение Элиза. – Как я сюда попала? Что это за помещение и что там за дерево и животные? Странные птицы и эти рыжие древесные кролики, – я таких никогда не видела.

– Мы называем их белками, – растерянно ответил ученый.

– Ну хорошо, белки. А все остальное? Почему ты расспрашиваешь меня о воспоминаниях? Ведь гораздо более важный вопрос, что я делаю здесь, среди белых людей.

– То, что ты только что описала, случилось девять лет назад, – взволнованно сказал Гумбольдт. – Твоему последнему воспоминанию девять лет. Тогда ты была чуть старше Шарлотты.

Элиза удивленно подняла брови.

– Это было в 1886 году, – продолжил Гумбольдт. – Тогда я отправился в экспедицию на Гаити. Моей целью было изучить приемы мамбо и бокоров, белых и черных магов, и задокументировать их для будущих поколений.

– Я мамбо, – заметила Элиза.

– Знаю. Я уже давно работаю над справочником, который назвал «Гумбольдтианской энциклопедией», в который вношу все, чего нет в обычных учебниках и словарях. При этом особый упор делаю на том, что является специфическим или слишком загадочным, чтобы привлечь внимание «нормальных» ученых. В связи с этим магия вуду представляла для меня большой интерес. Но я не был готов к тому, что в мою жизнь внезапно войдешь ты и будешь сопровождать меня во всех дальнейших поездках. Ты стала моей спутницей жизни.

– Нет.

– Это правда, – подтвердила Шарлотта. – Еще до того, как мы попали в дом к дяде, там уже была ты.

– Я… должна идти… с ним?.. – покачала головой Элиза. – Значит, мы женаты?

Гумбольдт откашлялся.

– В браке мы не состоим, но… – он замолчал. Слова застряли в горле.

Шарлотте стало его жалко, и она попыталась перевести беседу в другое русло.

– Ты больше ничего не помнишь? – спросила девушка. – Наши путешествия по небу, в городе поглотителей дождя, под водой, спуск в страну чертей – совсем ничего?

Элиза только головой покачала.

– Догоны, гигантские насекомые, подводный город, Александр Ливанос?.. – в голосе Шарлотты зазвенело разочарование.

Элиза отшатнулась. Взгляд ее стал подозрительным. «Нет, подозрение – неправильное слово», – подумал Оскар. Женщина испугалась, пришла в ужас.

– Путешествия по небу? – переспросила она. – Подводные города, черти? Кто такой Александр Ливанос? Я вам не верю. Что вы за люди? Я хочу знать, где я и что здесь делаю. Почему я в этой комнате? Что это за место? Что эта говорящая птица делает в моей постели? Где моя семья? Хочу к своей семье! – она почти кричала.

Гумбольдт встал и попытался ее успокоить, но ничего не вышло. Женщина сжалась и прижала к груди подушку. Чем больше ее успокаивали, тем больше она волновалась. Исследователь понял, что дело плохо, и крикнул:

– Быстро, Оскар! Позови сестру. Пусть принесет успокоительное. Торопись!

Оскар выбежал в коридор и бросился к первой же медсестре. Через минуту в палату вошел профессор Вайсшаупт с двумя медбратьями.

Элизу с трудом успокоили. Она кричала и барахталась, так что в одиночку справиться с ней было невозможно. Чтобы удержать ее, понадобилась сила двух мужчин.

– Пожалуйста, отойдите, – велел главный врач, пока сестра набирала жидкость в шприц. – Мы вко-лем ей успокоительное. Пожалуйста, дайте руку, все хорошо.

Оскар отвернулся. Он не переносил вида иголок. Кроме того, у него сердце разрывалось, когда он смотрел на Элизу.

– Готово, – сказал доктор. – Сейчас она успокоится и немного поспит. Что случилось?

Гумбольдт печально покачал головой.

– Из ее воспоминаний выпало девять лет жизни. Я пытался освежить ее память, но, похоже, очень неудачно. Она испугалась.

– Вполне обычное дело, – ответил Вайсшаупт. – Наверное, вы слишком на нее давили.

– Только из благих намерений, – удрученно согласился Гумбольдт. – Согласен, у меня нет опыта обращения с теми, у кого амнезия.

– Это особенный случай, – успокоил его доктор. – Обычно промежуток, который пропадает из памяти, от недели до месяца. Никогда еще не слышал, чтобы забылись девять лет.

– Не можете ли вы как-нибудь вернуть воспоминания назад? Может быть, помогут долгие беседы, встречи с другими людьми, звуковые или визуальные эффекты, запахи?

Профессор покачал головой:

– Успеха не обещаю. Воспоминания исчезли из-за шока, и только шок способен вернуть их обратно.

– Думаете, ее нужно напугать?

– Хм… Нет. – Доктор помедлил. – Хочу предложить несколько более радикальный метод.

– Говорите.

Вайсшаупт сложил кончики пальцев.

– Хотя исследования мозга и находятся на ранней стадии, за последние десять лет мы добились значительных успехов. Несколько необычных методов помогли нам лучше понять сложный аппарат, который мы называем памятью. Стала очевидна такая связь: мозг реагирует на электричество, – он многозначительно посмотрел на исследователя. – Информация обрабатывается с помощью электрохимических реакций и передается дальше. При потере памяти эти цепочки обрываются. Информация существует, но ее нельзя извлечь. Может помочь только сильное «пробивание».

– Пробивание?

– Электрошоковая терапия, дорогой коллега. Электрошоковая терапия. Мы добивались хороших результатов, правда, не всегда и не на сто процентов. Некоторым совсем не удалось восстановить память, некоторым лишь частично. Но все-таки это шанс. Если вы решитесь использовать этот метод в случае с госпожой Молин, должен предупредить, что процедура не из приятных. Может привести к сильным судорогам, и более того…

– Нет, – решительно покачал головой Гумбольдт. – Я этого не хочу. – Он так сжал набалдашник трости, словно хотел стать с ней одним целым. – Ни в коем случае не стану подвергать Элизу подобному.

– Уверены? Как я уже говорил, мы добились определенного прогресса…

– Нет, никогда.

– Можно поинтересоваться почему?

Гумбольдт задумчиво уставился в пол. Все взгляды были направлены на него. Через некоторое время он поднял голову и ответил:

– По двум причинам. Во-первых, хочу избавить Элизу от мучений. Я знаю, что такое электрошок. Такой боли и врагу не пожелаешь. Во-вторых, я почти уверен, что процедура не даст результатов.

– Об этом можно будет говорить только после того, как мы ее испробуем.

– Может быть. Но мои чувства подсказывают, что все будет тщетно. Слишком громко было бы заявлять, но Элиза подготовила меня к своей потере памяти. Она знала об этом. Она оставила указания, как поступить в подобном случае.

– Как это?

– Слишком долго объяснять. Элиза обладала даром, которого нам с вами не понять и не объяснить с точки зрения естественных наук. Она могла видеть то, что находится в прошлом или в будущем, и она знала, что этот день настанет. Она написала об этом в письме. Моим долгом является исполнить ее желание и отвезти на родину в Гаити. Таково, если можно так сказать, ее завещание. Поэтому я чувствую себя обязанным его выполнить. Как бы тяжело мне ни было. Благодарю вас, господин профессор. Большая честь для нас, что вы позаботились об Элизе лично. Я этого не забуду. А теперь нам пора. Дети, упакуйте, пожалуйста, вещи Элизы, и в путь.

50

Две недели спустя…

Пропеллеры «Пачакутека» работали на холостом ходу, потоки воздуха трепали траву внизу. Тихий гул моторов и мягкая вибрация корпуса свидетельствовали о скором отправлении в путь.

У стартовой площадки собрались люди, которым хотелось посмотреть взлет дирижабля, и которые ради этого отложили все свои дела. Главы семей, дети, старушки – все хотели присутствовать при этом сенсационном событии. Оскару хотелось, чтобы их с Элизой и отцом оставили в покое, но по вполне понятным причинам это было невозможно. Исследователь и его летающий корабль были так популярны, что о предстоящем событии написали все ежедневные газеты. «Карл Фридрих фон Гумбольдт на пути к новым приключениям?» – так звучал заголовок статьи, которую Фриц Фердинанд второпях накропал для «Берлинер Моргенпост». Гумбольдт простил репортера, ведь тот добровольно отказался печатать статью о машине времени. Таким образом, никто кроме Гумбольдта, Оскара, Шарлотты и Пфефферкорна не знал о драматических событиях, произошедших за последние несколько недель.

Большому наплыву публики способствовала также и погода – лучшей в последний выходной июня нельзя было и пожелать. Яркий солнечный свет и пушистые облачка, растянувшиеся в небе, как стадо овечек, словно приглашали на пикник или прогулку. А если при этом можно еще полюбоваться и дирижаблем, то почему бы и нет? Собралось более двухсот зрителей, желающих стать свидетелями небывалого спектакля. Жандармы и рабочие прилагали все усилия, чтобы удержать толпу на расстоянии.

– Еще один ящик, Оскар, и мы готовы.

Гумбольдт стоял наверху и крутил деревянную ручку лебедки, которая должна была поднять груз на канате с железным крючком. Оскар подхватил канат, закрепил его на петле на ящике и подал знак. Исследователь поднял груз на борт и понес в трюм. Его не было довольно долго, наконец он появился и спустился к ним. Оскар придерживал веревочную лестницу и ждал, пока отец ступит на землю. Наверху у поручней стояла Элиза и смотрела вниз. На ней было желтое платье с красной вышивкой и зеленая косынка, которую она обернула вокруг головы, как чалму. Она увидела друзей и кивнула.

– Муенкитену. Орэуа!

Вилма сидела рядом с ней и наслаждалась происходящим.

Гумбольдт откашлялся. Странный это был момент.

– Итак… Час прощания настал. Можно еще раз обняться. Думаю, вы справитесь без меня и не сожжете дом. Собственно, я в этом не сомневаюсь, – он натянуто рассмеялся, но попытка развеселить присутствующих явно не удалась. Никто не радовался. Оскар видел, что Шарлотта с трудом боролась со слезами и, похоже, проигрывала эту борьбу. Он обнял девушку за плечи.

– Вот черт, – всхлипнула та. – Я же клялась, что не буду реветь.

– Все в порядке, я чувствую себя точно так же, – у него самого на глаза навернулись слезы.

– Мы справимся, отец. Не переживай. Мы уже не в первый раз остаемся одни.

Гумбольдт кивнул.

– Конечно, справитесь, я не сомневаюсь. Я положил деньги в банке, Берт и Вилли позаботятся о доме и конюшнях, а Лена будет выполнять работу Элизы. Та ее кое-чему научила. Время от времени я буду телеграфировать, чтобы узнать, как у вас дела. А в остальном вы уже достаточно взрослые, и мне больше нечему вас учить. Ах да, и не забудьте, что первого сентября начинается семестр. Ровно через два месяца. К тому времени вы должны записаться и отметиться у декана. Директор Шпренглер заверил, что в любом случае для вас будут места на факультете естественных наук.

– Мы справимся, дядя, не волнуйся.

Исследователь улыбнулся.

– Ты права. Я все время забываю, какими самостоятельными вы стали. Все кажется, что вы пришли в мой дом только вчера. А ведь прошло уже два года. Но какие два года! Могу утверждать, что это были самые интересные и долгие два года моей жизни. Сколько приключений мы пережили, а? Но, как говорят англичане, все хорошее когда-нибудь кончается.

Теперь Оскар заметил, что и в глазах отца блестели слезы.

– Когда ты вернешься? – спросила Шарлотта.

– Точно не знаю. Сначала отвезу Элизу к семье и поближе познакомлюсь с Карибскими островами. Может быть, добавлю еще несколько недель на Северную Америку и нанесу визит нашим друзьям Максу Пепперу и Гарри Босуэллу. Что будет потом, – кто знает? Может быть, отправлюсь путешествовать по миру. Как раньше, в сопровождении Вилмы. Понимаете, чтобы проститься с Элизой, сердцу понадобится долгое время. Путешествие пойдет мне на пользу: разведаю незнакомые страны, познакомлюсь с ритуалами, нырну в приключения.

– Будь осторожен и возвращайся целым и невредимым, – попросила Шарлотта.

– Я всегда так и делаю, – Гумбольдт заставил себя улыбнуться и обнял племянницу.

Затем обнял сына, который изо всех сил старался не расплакаться. Наконец отец отошел, и он остался один. Нет, не один. У него была Шарлотта и его друзья: Лена, Берт, Вилли и Мышонок, которые простились с Гумбольдтом и Элизой еще дома. Оскар с Шарлоттой отошли еще дальше, исследователь поставил ногу на веревочную лестницу.

– Эй, отец! Хорошенько следи за Вилмой, ты же знаешь, какая она любопытная. И… заботься об Элизе. А вдруг память к ней вернется?

Гумбольдт пожал плечами.

– Не знаю. Может быть, когда-нибудь. Но я не могу так долго ждать. Нужно уважать ее желания.

– Понимаю, – вздохнул Оскар. – Полное безумие, конечно, но я до последнего момента надеялся, что все снова будет как прежде. Но час расставания пришел, а ничего не изменилось.

Исследователь похлопал его по плечу и снова взялся за лестницу.

– Пора. Долгие прощания не для меня. Пока, дети. Ведите себя хорошо. Я буду сообщать, где я. Обещаю. А теперь в путь!

Он взобрался по веревочной лестнице и втянул ее на борт.

– Полный вперед!

Рабочие внизу отвязали четыре каната, которые удерживали «Пачакутек» у земли. Когда корабль начал медленно подниматься, среди зрителей раздались возгласы удивления и восхищения. Люди подбрасывали шляпы и желали исследователю счастливого пути. Он махал им в ответ и благодарил. Потом корабль рванул вперед. Все заглушил гул моторов.

Они увидели, как исследователь прошел к штурвалу, и дирижабль поплыл прочь. Желтое платье Элизы светилось на носу, словно огонек, пока не превратилось в едва заметную точку.

Оскар и Шарлотта подождали, пока «Пачакутек» не исчез в облаках, потом развернулись и молча пошли к карете.

Только когда они отъехали, Оскар смог заговорить.

– Знаешь, над чем я все время ломаю голову? – спросил он. – О чем уже давно хочу тебя спросить?

Она кивнула головой:

– Выкладывай.

– Письмо.

– Какое письмо?

– Письмо из папки, которую прислал Гумбольдт из будущего. Одно было адресовано отцу, другое тебе. Не помню, чтобы ты о нем что-то рассказывала. Ты его открывала?

Девушка улыбнулась.

– Конечно! А ты как думал. Прочла через несколько часов, когда вернулась к себе в комнату.

– И?

Она ненадолго замолчала, а потом сказала:

– Это относится к путешествию во времени, в которое я отправилась вместе с Гумбольдтом.

Оскар нахмурился.

– Что еще за путешествие во времени? Не помню ничего подобного. Машину разобрали сразу после не-удавшегося покушения и упаковали в ящики. Когда вы успели ею воспользоваться?

– Не я, – успокоила его Шарлотта. – Моя копия. Шарлотта из будущего. Помнишь, Гумбольдт писал, что после убийства императора они совершили несколько небольших путешествий, прежде чем снова вернуться в свое собственное время?

– Он упоминал это в письме, – кивнул Оскар.

– Последнее состоялось по моей просьбе. В нем принимали участие только я и Гумбольдт.

– И что? Рассказывай, не мучай меня.

Девушка сцепила руки и уставилась в окно.

– Ну ладно, – согласилась она. – Теперь, когда машина разобрана и документы уничтожены, ничего не изменится, если я тебе расскажу. Речь идет о моей семье.

Оскар так и открыл рот.

– О твоей семье? Но я думал… тебя удочерили.

– Я тоже так думала. Но очень переживала, что не знаю, откуда родом, кто мои биологические родители и тому подобное. В отличие от тебя я не знаю, кто мои отец и мать. Думаю, Мария и сама не знает, кто они.

– И что ты узнала?

– Тебе это интересно?

– Да, конечно.

– Это длинная история…

– До дома еще далеко.

Она схватила его руку и пожала.

– Прекрасно, – рассмеялась девушка. – Дело было так…

Загрузка...