Заклинатель костей

Саския Заклинательница костей

Корабль, на котором мы поплывем к Замку Слоновой Кости, уже почти готов к отплытию, а Брэма все еще нет. Возможно, он счел перспективу союза со мной настолько неприятной, что решил покинуть Кастелию – что ж, это будет не первый раз, когда после дня доведывания кто-то пропадает без следа.

С гавани дует холодный ветер, и по моему телу бегут мурашки. Я тру руки ладонями, пытаясь согреться.

– Ты кое-что забыла. – Мои плечи окутывает тяжелый плащ, дарящий тепло. Я поворачиваюсь и вижу матушку, на лице которой отражаются разноречивые чувства. Она пристально глядит на меня с невеселой улыбкой. – Не беспокойся, дорогая, – говорит она. – Он придет.

Я тереблю красную ткань любимого плаща моей матери. Мне всегда нравилось, как он оттеняет цвет ее лица. И моего тоже. Из всего того, что она могла бы мне дать – такого будущего, которого желала бы не она, а я, права самой принимать решения относительно моей собственной жизни, стези, отличной от той, которой шли она и бабушка, – я не получила ничего, мне достался только этот плащ. Я отхожу в сторону.

– Я и не беспокоюсь, – отвечаю я, и в голосе моем звучит такая злость, что она вздрагивает. И возвращает маску бесстрастия.

Я перевожу взгляд с нее на семьи, собравшиеся в гавани. Все, кому предстоит обучаться вдалеке от Мидвуда, должны взойти сегодня на этот корабль и отправиться вверх по реке Шард к Замку Слоновой Кости. Это и есть одна из причин того, что налог на доведывание так высок – должно быть, затраты на доставку стольких людей в разные концы страны составляют огромные суммы. Подобные сцены можно наблюдать в каждом городе и селе Кастелии. Корабли отплывут и, подгоняемые ветрами, направятся к нашей столице – городу Кастелия-Сити, стоящему в дельте реки, недалеко от моря. Там ученики и ученицы сядут на другие суда и поплывут по течению в города и веси, где им надлежит проходить обучение. Разумеется, кроме тех из нас, кто будет обучаться в Замке Слоновой Кости, так что я и Брэм взойдем на корабль только один раз.

Его все еще нет.

– Саския, – отвлекает меня от размышлений матушка, – я хочу тебе кое-что сказать. Ты должна это знать.

Она берет меня за руки и касается крошечной фиолетовой метки у основания моего большого пальца – самой первой в моей жизни. Она появилась, когда мне было пять лет, в тот день, когда я начала учиться в школе, в ту самую минуту, когда я отпустила руку матушки и вошла в каменное здание, где меня ждал учитель. Метки всегда проявляются в результате сильных эмоциональных переживаний – красные, когда тебе радостно, синие, когда происходящее тебя печалит, и метки многих иных цветов, становящиеся порождением самых разных чувств. Придя днем домой, я показала матушке проступивший значок – маленький, округлый, немного похожий на лепесток цветка. Он появился на том самом месте, где моего большого пальца касался большой палец матушки, когда она вела меня в школу.

– Мама, почему он фиолетовый? – спросила тогда я. – Что это значит? Что я почувствовала, когда отошла от тебя: радость или печаль?

Матушка поцеловала меня в висок.

– Фиолетовые значки появляются тогда, когда радость и печаль сливаются воедино, моя голубка, – ответила она. – Этот цвет означает, что тебе было одновременно и радостно, и грустно.

Сейчас у нее на лице такое же выражение, которое было тогда. Меня тянет к ней, но я все еще слишком зла, чтобы поддаться этому чувству. Со дня доведывания мы все ходим вокруг да около – все последние три дня я знаю, что она хочет мне что-то сказать, а она знает, что мне не хочется ее слушать.

Но сейчас мне предстоит уехать на целый год, что я внезапно и осознаю.

– Что ты хочешь мне сказать? – спрашиваю я.

Она открывает рот, но голос, который я слышу, принадлежит не ей.

– Саския! – кричит Эйми, подбегающая к причалу с развевающимися на ветру волосами. Она крепко обнимает меня и прижимает к себе. – Благодарение костям, я явилась сюда вовремя и успела тебя застать. Я бежала всю дорогу.

Я стискиваю ее в объятиях.

– Мне будет так тебя не хватать. – Говоря эти слова, я вдруг понимаю, что они относятся и к моей матери, хотя, произнося их, я и не могла заставить себя посмотреть ей в глаза.

– Пообещай мне, что будешь писать, – просит Эйми.

– Обещаю.

Мы разжимаем объятия, и в ту же секунду раздается звук рожка. Толпа подается к ожидающему кораблю, и у матушки вытягивается лицо. Что бы она ни хотела мне сообщить, времени на это уже не осталось.

И вместо того, чтобы говорить, она просто целует меня в щеку.

– Я люблю тебя, Саския, – говорит она. – И хочу для тебя только самого лучшего. Прошу, верь мне.

Ей не стоило это произносить, и я чувствую, как стены, возведенные вокруг моего сердца, становятся еще выше.

– Если бы ты и правда хотела для меня лучшего, ты бы так не поступила, – отрезаю я. – С какой стати костям было соединять меня с Брэмом? Смотри, он сюда даже не пришел. Разве я смогу питать теплые чувства к человеку, который слишком труслив, чтобы явиться и посмотреть в глаза своей судьбе?

И Эйми, и моя мать замирают, и на их лицах отражается ужас. Я закусываю губу и медленно оборачиваюсь. В нескольких футах от нас стоит Брэм с котомкой за плечами и каменным выражением на лице.

– О, – говорю я. – Здравствуй.

Его глаза на миг встречаются с моими, после чего он, не говоря ни слова, устремляется к причалу.

Когда начинает смеркаться, я стою на палубе корабля и смотрю туда, где остался мой дом. Темно-синее небо усеяно созвездиями, похожими на мелкие косточки, рассыпанные по бархату. Как будто, посмотрев на небеса, можно прочесть, что ждет весь наш мир.

Вокруг толпятся десятки других учеников и учениц – они смеются, толкаются, засыпают друг друга вопросами о том, из каких они деревень и где им предстоит обучаться. Что же до меня, то я не в настроении болтать о пустяках.

– Ты тоже оборыш? – Услышав этот вопрос, я вздрагиваю. Девушка, задавшая его, стоит, прислонившись к бортовым перилам. Ее лицо обращено ко мне, но сейчас слишком темно, чтобы можно было разглядеть его черты.

Вопрос застает меня врасплох, и я отвечаю на него не сразу. Оборыш. Так презрительно называют тех, кому оказалось не по карману заплатить за доведывание, или тех, кому оно ничего не дало, поскольку ясных указаний на то, чему им следует учиться и чем зарабатывать свой хлеб, они так и не получили. Таким юношам и девушкам приходится довольствоваться обучением тем родам занятий, которые остались после того, как кости указали всем остальным, какое поприще уготовано им судьбой.

– Нет, я не оборыш, – отвечаю я. – Доведывание показало, что мне предназначено стать Заклинательницей Костей.

– Ах вот оно что. – В голосе девушки я слышу разочарование. – Я просто подумала… – Она поворачивается лицом к воде. – Ты выглядела не такой довольной, как остальные.

Повисает неловкое молчание. Как я могу сказать ей, что она права и я недовольна поприщем, которое выбрали для меня кости, – ведь ее собственная участь намного, намного горше? Моя семья могла позволить себе заплатить за подготовку костей к любому гаданию, так что стать оборышем мне не грозило. Вся моя жизнь была предопределена велениями костей.

Я прочищаю горло.

– А где ты будешь учиться?

– В Лейдене, – отвечает она. – Я буду обучаться ремеслу стеклодува.

– Я побывала в этом городе в детстве и до сих пор помню, как там красиво. Особенно мне запомнились местные витражи. – Я засовываю руки в карманы своего плаща. – Надеюсь, что тебя ждет успех. – Но я и сама понимаю, что мои слова звучат фальшиво, ведь, какой бы способной она ни была, никто не считает настоящими мастерами тех, для кого род занятий был выбран не с помощью костей, не по велению судьбы, а вслепую.

– Да, я тоже на это надеюсь, – откликается она, отойдя от перил. И, прежде чем я успеваю что-либо добавить, исчезает в темноте, как будто уже навострилась оставаться невидимой.

Когда я спускаюсь в трюм, в то большое помещение, где должны ночевать все ученики, Брэм уже спит. А остальные, по-видимому, все еще празднуют. Похоже, только мы с Брэмом настолько недовольны тем, что уготовили нам кости, что захотели рано лечь спать. Даже девушка-оборыш все еще остается на палубе.

Брэм лежит в одном из нескольких десятков гамаков, подвешенных к потолку, положив руки под голову и вытянув босые ноги. Его лицо освещает мерцающий огонек масляной лампы, висящей на вбитом в стену крюке. И у меня вдруг возникает чувство, будто сейчас я вижу его в первый раз. Покой преобразил его, а может быть, он всегда выглядит иначе, когда думает, что на него никто не смотрит.

Я застываю на месте.

А затем замечаю метку на его ноге – зеленый вьюнок с листьями каплевидной формы, красующийся на верхней части его стопы и уходящий под штанину. Никогда не видела ничего подобного и даже не могу себе представить, какого рода переживание могло породить такой красивый и сложный узор, который совершенно не вяжется со свирепыми черными треугольниками на костяшках его пальцев. Я смотрю на его руки, и мое сердце пронзают страх и чувство вины.

Почему, почему кости выбрали мне в пару солдата? Что, если матушка ошиблась?

Но это не так уж и важно. Когда закончится год ученичества, каждый из нас сможет либо принять, либо отвергнуть того или ту, на кого пал выбор костей. Если этот выбор примем мы оба, то нам надо будет назначить день, когда совершится обряд заключения союза, а если кто-то из нас его не примет, каждый пойдет своим путем и проведет жизнь в одиночестве. Как я и говорила, никто не захочет соединиться с той или тем, кого судьба предназначила кому-то другому.

Я выбираю гамак в противоположном углу от Брэма – так далеко, как только можно. Мне не по себе от мысли о том, что придется спать в такой близости от него, хотя я и знаю, что скоро между нами окажется столько людей, что он даже не узнает, что здесь нахожусь и я. Я смотрю на его грудь, вздымающуюся в такт дыханию.

Внезапно он открывает глаза и, повернув голову, встречается со мной взглядом. Я замираю. Он неотрывно смотрит на меня несколько долгих секунд, словно не понимая, сон это или явь. Затем его лицо делается жестким, и он медленно, нарочито отводит глаза.

Похоже, путь до Замка Слоновой Кости будет долгим.