Заклинатель дождя

Глава 22 ЧТО ДЕЛАЕШЬ, ДЕЛАЙ СКОРЕЕ

На старой даче, совершенно пустой изнутри, со снесенными стенами, перекрытием второго этажа и даже купеческими закутками, пахло смоляным духом свежеструганных досок и накуренным ладаном. Снегов с интересом осмотрелся. Кое-где виднелись декоративные арки и своды, а из вставленных в окна красных витражей вместо дневного света пробивался вечный прибой заката.

– Что, Сергей Олегович, непросто пройти мимо Петра в мой рай? Он совсем как апостол – прямолинеен, бесхитростен и суров. – Борис, в строгом черном костюме, неожиданно появился в зале из неприметного проема в стене. – Впрочем, после наших объяснений в парке о такой чести я и не помышлял!

Снегов демонстративно откашлялся, будто бы от дурманящего ладана:

– Чад развел хуже, чем на похоронах… – он кивнул на витражи. – Неужели, кроме всей этой театральщины, еще и охранника выбирал «со смыслом», по имени?

– Как иначе, Учитель! Разве не вы утверждали, сколь многое значат в нашей жизни знаки?! Неужели вы позабыли свои великолепные лекции о философии имени? О том, как смысловая энергия превращается в предметную сущность, и «слово становится плотью»?..

– Прекрати изображать из себя Мефистофеля! Не за тем пришел, чтобы на твое шутовство лицезреть. Настало время серьезно поговорить.

– Позвольте, милейший Сергей Олегович! Для кого это «время настало»? Мне разговаривать с вами ни к чему! Однако, раз мой Создатель отводит взгляд от своего Люцифера, раз не желает прямо смотреть мне в лицо, пусть разговаривает с всевидящей совой. – Борис рассмеялся и вытащил из бокового кармана пушистую маску. – Помните?

– «Предвестия» Волошина, – удивился Снегов. – Разве не ты на днях убеждал, что не любишь поэзию, даже брезгуешь ею?

– Терпеть не могу! Но вот брезговать… Это твои домыслы, Учитель! Поэзия создана для избранных, а не для досужего уличного быдла. Она, как божественная мудрость, сладка на устах и горька внутри. Не правда ли, восхитительно изъясняться наречием богов! – Совиная маска вздрогнула. – Только представь, что одни и те же строки могут рождать в голове самые необычные ассоциации, подобно ходам шахматной партии.

– Наша жизнь не игра. Это ты, Борис, заигрался. – Снегов пытался подбирать нужные слова, но мысли путались, утопая в кроваво-красных кругах оконных витражей. – Все никак не можешь остановиться с восьмидесятого…

– Вам никогда, Сергей Олегович, не казалось невероятным, что на маленькой доске с 32 фигурами на 64 клетках можно развернуть бесчисленное количество комбинаций? – Заря стал обходить вокруг учителя, стремясь увлечь того в круговорот своего медленного танца. – На первом же ходу игрок может использовать два десятка вариантов. Тем же может ответить и противник. Значит, для двоих возможно уже четыреста. Какая поэзия действия!

– Борис, я пришел… – Снегов замялся, – чтобы просить…

– Почему же тогда из возможных четырех сотен дебютных вариаций большинство тупо выбирает ход Е-2 на Е-4?! – продолжал свой странный танец Заря. – Только немногим под силу постичь секретные коды сочетания звуков и смыслов с пронизывающими мироздания энергиями, чтобы с их помощью управлять людьми и дурачить богов, завлекая их, как мух, в сотканную из слов паутину.

– Оставь Ваню… Отпусти, не губи паренька…

– Око за око, Учитель, а пешку за ферзя. Такой расклад тебя устроит? – Заря остановился за спиной Снегова. – Ставка высока, но пока она лучшая из возможного в дальнейшем расклада!

– Никак не пойму, о чем, Борис, ты сейчас говоришь? – Сергей Олегович стянул с шеи галстук и попытался расстегнуть одеревеневшими пальцами ворот рубахи. – Растолкуй старику, что ты просишь взамен?

– Я ничего не прошу. Я лишь говорю о цугцванге. Помните, что это значит в шахматах?

– Ситуация… положение игрока в партии, когда любой ход приводит лишь к ухудшению. – Снегов потянул за ворот и услышал, как гулко, словно брошенный в пустой колодец камень, отлетела от рубашки пуговица. – Верно?

– Совершенно верно. Остается лишь выяснить, – Заря положил руки на плечи учителя, – хорошо ли вы понимаете сами, Сергей Олегович, как эта комбинация выглядит в жизни?

– Наверное, если соглашусь, то вместо Вани вы убьете меня… Что ж… если так, то я согласен!

– Как по-комиссарски прямолинейно! И от кого я слышу подобный вздор?! От рафинированного провинциального эстета, непререкаемого школьного гуру! От философа, черт побери! – Заря расхохотался и обнял учителя. – Я всегда знал, Сергей Олегович, что такой момент настанет. С того самого апрельского дня восьмидесятого года!

– Тебе нужна моя жизнь? Так возьми ее! Чего еще ты от меня ждешь?

– Хочешь, чтобы твой новый ученик остался живым? Тогда сам за него умри! До-бро-вольно! Жизнь за жизнь, чем не пресловутая «Священная жертва»?

– Я должен стать самоубийцей? Как Федя? – К сердцу подступила отчаянная безысходность. – Значит, просто моей смерти для тебя уже не достаточно?..

– Можешь покончить с собой эффектно. Например, повеситься или отравиться. Впрочем, не буду возражать, если доведешь себя до инфаркта или случайно попадешь под машину! Оцени, Учитель, предоставленную мной свободу выбора. Прикованный к скале Прометей не мечтал о таком счастье! – Холодные глаза испытующе блеснули из-под совиной маски. – И запомни, ты в цейтноте… Только по своей милости я продлеваю отсрочку на неделю. Если Богу хватило шести дней, чтобы сотворить мир, то семи более чем достаточно, чтобы покончить всего лишь с одной никчемной жизнью!

Сегодня Ивану везло. Вначале удалось проскользнуть в автобус, затем выйти вместе с Сергеем Олеговичем на одной остановке и остаться незамеченным. Следуя за учителем по пятам, Иван все больше удивлялся маршруту, выбранному Снеговым. За бывшим пионерским лагерем с поэтическим названием «Лесной уголок» закрепилась дурная репутация места, где исчезают люди. Ивану доводилось слышать разговоры о том, как в старой купеческой даче приезжающие из Перми «новые русские» проводят странные обряды, за участие в которых малолетним школьницам платятся большие деньги. И что про тайные ритуалы известно и родителям, и учителям, и милиции. Все знают и все молчат…

Воспользовавшись продолжительной заминкой охранника у ворот, Иван легко сумел перебраться через раскинутую поверх забора «колючку» и спрятаться напротив купеческой дачи, в загроможденном строительным хламом сарайчике.

Из-под ветхой крыши пробивались тонкие солнечные лучи, казавшиеся в полумраке светящимися золотыми нитями, привязанными к обломкам разбитых гипсовых горнистов, вихрастых учеников, прижимающих к сердцу толстенные книжки, сажающих деревца девочек…

Под ногами хрустнуло ржавое железо. Иван осторожно расчистил ногой толстый слой пыли и прочитал выведенную красными буквами надпись:

Иван подставил обожженную ладонь под играющий с пылью солнечный луч…

Отец рассказывал о своем пионерском детстве, о мечте всех мальчишек стать космонавтами. О том, как они любили играть в войнушку, сожалея, что теперь нельзя испытать себя по-настоящему…

Проводив Снегова взглядом до купеческой дачи, Иван стал прикидывать, как незаметно проскользнуть вслед за ним. Выждав, когда охранник уйдет в свою будку, он осторожно выбрался из сарайчика и побежал к массивной резной двери купеческой дачи.

За небольшим тамбуром, странно напоминавшим церковный притвор, вместо привычного для таких зданий коридора и комнаток он едва не провалился в огромный зал, наполненный густым запахом ладана и «пламенным» светом, затопившем причудливое нутро дачи через витражи, парящие под куполообразной крышей. Посредине, на только что уложенных и еще не покрашенных досках, стоял Снегов, а рядом, положив ему руки на плечи – человек в совиной маске.

Наверное, это и есть Огун, лукавый пророк и изощренный убийца, любящий огонь и кровь?!

Вкрадчиво, словно карманный вор, а то и нагло, как уличный хулиган, вела себя «маска» с Учителем.

Теперь ясно, почему город приходит в запустение, а мясокомбинат процветает день ото дня! И бычьи черепа, приколоченные на перекрестках, служат знаком твоей власти над Немировым!

По доносящимся обрывкам фраз Иван силился понять их разговор, но расслышать не мог. Слова не разносились по пустому залу, а шелестели и таяли, словно шипящая в воде известь.

«Про меня же говорят! Про то, что случилось с моей семьей!» – Иван отошел от дверного проема и раздосадованно пнул стоящую в углу пластиковую бочку. Качнувшись от сильного удара, она было потеряла устойчивость и чуть не покатилась по наклонному полу. Еще не хватало себя обнаружить! Он перехватил бочку за край и открутил винтовую крышку. Посмотрим, Филин, что прячешь в своем дупле!

На дне оказалась небольшая сумка из искусственной кожи, наполненная маленькими, аккуратно завернутыми целлофановыми пакетиками. Никак наркота? Иван прикинул на руках вес. Граммов шестьсот-семьсот, а то и больше… Вот, совиная маска, ты подставил меня на кладбище! А теперь сам возьму твою дурь для моей и маминой свободы!.. Иван аккуратно сложил пакетики в сумку и вышел из тамбура во двор. Разговор Снегова с Огуном его больше не интересовал.

– Сказки, Ванюша, на толчке рассказывать будешь, а у меня и без тебя башка с бодуна трещит, – Артамонов судорожно пошарил в карманах. Не обнаружив ни сигарет, ни денег, разразился злой тирадой. – Послушай сюда, наркобарон хренов. Если тебе обещают по полкило герыча, то нехай пиво с сигаретами на халяву подцепят!

– Да нет, Кирилл, там не полкило. Там не меньше семисот граммов будет. А товар у меня! Посмотри сам! – Иван протянул маявшемуся с похмелья киномеханику пакетик.

– Гондоном удивить хочешь? – усмехнулся Артамонов. – Не, братишка, я еще не достаточно наальдегидился, чтобы всякую дрянь пробовать! Как говорится, свою меру знаем, да разве столько выпьешь?

Иван нервно сжал кулаки:

– Ты открой да попробуй, если в этом толк знаешь!

– Одна попробовала и родила, – буркнул в ответ Артамонов, но пакетик вскрыл аккуратно, подцепляя еле видимую белую горку на острие ножа. – Братан, где такое добро приподнял? – киномеханик смачно причмокнул губами. – Чистый гер!

– Скажи, Кирилл, за сколько можно это сбыть? Но сразу, чтобы деньги вперед…

– Семьсот граммов, говоришь? Может, и все кило, говоришь? Хороший вес, очень хороший. Двадцать тонн баксов возьмем запросто! Сходу, без базара!.. Хотя реально это стоит мно-о-ого дороже!

– Только есть маленькая проблема, – замялся Иван. – Героин я… украл. Так что продать будет намного труднее…

– Думаешь, я сам не догадался?! Не талибы же в качестве гуманитарной помощи прислали! Сразу понял, у кого всю майскую партию увел! – Артамонов саданул кулаком по тумбочке. – Серьезно влип ты, братишка. Да где наша не пропадала. Тем более, за такие бабки! Помогу тебе, а потом разделим деньги пополам и разбежимся кто куда. Подходит такой расклад? – киномеханик протянул трясущуюся с похмелья руку.

– Неместных покупателей искать станешь?

– А ты пойди да сам предложи купить тому мурлу, у кого дурь увел! Как говорится, флаг в руки, ветер в спину и паровоз навстречу! – киномеханик судорожно рассмеялся и жадно глотнул воды из графина. – Ну, чего уставился? Телефоны никто не отменял. Оклемаюсь да и звякну пацанам в Пермь, с кем службу тащил. Промышляют некоторые дурью. Деньги для такой партии – тьфу да растереть. Отдаем же почти даром! Они без проблем удвоят!

– Кирилл… Спасибо тебе!.. Уезжать мне надо из Немирова. Как думаешь, когда придут деньги?

– До праздника «весны и труда». Однозначно! – Артамонов еще раз подцепил ножом несколько героиновых крошек и с удовольствием растер их языком по нёбу. – Только свистну, сами ангелочками на Божий зов прилетят. Волоки наркоту ко мне, здесь надежнее будет… Третьего мая придешь за своей долей.

– Нет! Вместе пойдем, такое мое условие. Иначе закопаю в землю и забуду место!

– Норовистый! Только мне напрасно не доверяешь, я друг тебе. Единственный в этом гребаном городе, – Артамонов аккуратно свернул пакетик и спрятал во внутренний карман. – Ты рот на замке держи, чтоб ни одна живая душа про наше дело не прознала. Иначе, сам понимаешь, вместо ласкового мая у нас будет рожа кривая…