Загон

Глава 9 Суббота, утро

– У тебя есть печенье? – спросил Андрей. – А, ладно, уже бежать надо.

– Бежать? Куда?

Гертруда вышла из спальни в чем-то прозрачном. Андрей покосился на ее торчащую грудь и решил, что лучше бы она не одевалась совсем.

Это называлось «пеньюар», Андрей уже знал. За ночь он узнал столько всякого, что, казалось, в голове должен был вырасти второй мозг. Например, «спальня»… Комнаты, как и одежда, отличались и служили каждая для своего. Раньше Андрей это видел в фильмах, теперь он очутился в фильме сам.

Много, слишком много нового за одну серию. В том числе – того, чего в приличных фильмах не показывают. Такое можно посмотреть лишь по платному каналу. И, конечно, не в Бибиреве-6.

– Куда ты собрался? – обиженно повторила Гертруда.

– Я ненадолго. Вечером приеду обратно. Если ты хочешь.

– Но это даже неприлично!

Андрей промолчал. За прошедшую ночь он многое сделал единственно из опасения, что отказываться неприлично. В итоге это слово все равно его настигло. Он-то считал, что неприлично – это когда трусы из-под юбки выглядывают. И когда их снимают перед первым встречным – это тоже неприлично…

Нет, Андрей не думал о Гертруде плохо. Он ей был благодарен, и все такое… Скорее, он вообще о ней не думал. Он думал о Барсике и о том, как будет добираться до конвертера. Смена начиналась через два часа, и он не был уверен, что успеет.

– Не знаю, как у вас в Гамбурге, а у нас в Москве мужчины по утрам не сматываются, – сказала Гертруда. – Я тебе что, девка одноразовая?

– Ну зачем ты?.. Я же вернусь. Честно!

Она прошелестела мимо и, открыв в стене одну из многочисленных дверок, достала узкую черную бутылку.

– Не пей вина, Гертруда… – покачал головой Андрей.

– Чего?.. Не твое дело!

– Ничего. Это из «Гамлета».

– Ох, боже мой! А я не читала, понятно?

Гертруда с красивым звуком откупорила бутылку и наполнила стакан тяжелой темно-вишневой жидкостью.

– Все-таки уходишь? – спросила она, насупившись.

– До вечера. Мне вернуться?

– Ты же орал «честно»!

– Так мы не поссорились?

– Поссорились, конечно. Ты хам и бабник. «Вечером» – это во сколько?

– Вечером – это вечером.

– Не придешь – я твой Гамбург вверх дном переверну.

Андрей двумя пальцами взял ее за ткань пеньюара и чмокнул в приторные от вина губы.

– Не скучай, Гертруда.

Если б ему месяц или неделю назад – да хоть бы и вчера! – сказали, что он вот так запросто будет обращаться с полузнакомой женщиной, он бы не поверил. Андрей не был девственником, в тридцать два года это невозможно, однако его интимная жизнь имела характер столь эпизодический, что ее, считай, и не было вовсе.

Выйдя от Гертруды, он оказался в громадном восьмиугольном холле. В этом доме было мало коридоров, мало замкнутого пространства, и много открытого, с асимметрично расставленной мебелью. Здесь и дышалось легче, хотя Бибирево-6, как и все окраинные районы, было окружено лесом.

«Наш Гамбург, – горько подумал Андрей. – Пора ехать в наш Гамбург…»

Он сбежал по лестнице и встал – между двойными дверьми ковырялся какой-то сгорбленный тип. Мужчина вроде как спорил с самим собой и покидать тамбур не собирался. Андрей немного постоял и потянул за ручку. Субъект что-то пробубнил и, вывалившись, уперся макушкой ему в живот.

Это был Вадик, собственной персоной. Пьяный вдрызг.

– Ба-а!.. – воскликнул он, силясь зафиксировать взгляд на одной точке. – И ты, Андрюшка?

– Ты как сюда попал?

– А во!.. – Вадик взмахнул руками – в каждой было по бутылке.

– Прямо с утра? Эх-х!

– С како… какова утра? А-а-а!.. Тс-с-с! У меня утра не было, Андрюшка. У меня еще ночь. И Ленка у меня. Тс-с-с… Такая баба!..

– Ленка? Это та, рыжая? Где «у тебя»?

– Тут. На третьем этаже, – невообразимо медленно вымолвил Вадик.

– Она здесь живет?

– Да. Мы с ней. Живем.

– Деньги на водку у тебя откуда?

– А у Ленки кредит. Неог… неаг…

– Поехали домой, чудо!

– Ну, – ответил Вадик и, закатив глаза, начал сползать вниз.

Андрей подхватил его у самого пола и приставил к стене.

– Идти можешь?

– Куда? – спросил он, мучительно возвращаясь в действительность.

– Домой, Вадик. В Бибирево.

– Не… Тут Леночка. У нее такая… И ты не едь, Андрюшка.

– Мне на работу надо. И тебя по дороге заброшу.

– Ты больной человек…

– Я-то в порядке. Барсик себя плохо чувствует.

– Бар… Бар?.. Который в баке с говном плавает?

– Он там не плавает, – терпеливо произнес Андрей. – Он там живет.

– Я и говорю. Ты же с Гер… с Гер… ты с ней был? Тоже вариант. А ты от нее уходишь. От такой. К Мур-зику своему говняному.

– Слушай!.. – Андрей еле сдержался, чтоб не вцепиться ему в горло. – Половину того, что ты ешь, сделал мой Барсик! Не Мурзик, а Барсик! Запомнил, дрянь пьянчужная? Ты едешь? Остаешься? Ну и черт с тобой!

Он хлопнул Вадика по сальной небритой щеке и, оттолкнув его в угол, пошел к дверям.

– Андрюшка! – позвал Вадик жалобно и почти трезво.

– Что, передумал?

– Андрюша… ты болен. Выздоравливать пора.

– Тьфу!

Он выскочил на улицу и, заприметив невдалеке знакомый голубой козырек, помчался к автобусу. Вокруг было пусто – насколько это возможно в живом городе. По вылизанному тротуару шли, никуда не спеша, человек пять или шесть. Машин было мало, и те тоже ехали как-то с ленцой, точно на экскурсии.

Сориентировавшись в маршрутах, Андрей скормил автомату карточку и зашел в салон. Минус семь кредит-пунктов. Странно: он торопился на конвертер, чтобы получить три крепа за рабочую смену, и ради этого тратил семь. А еще возвращаться… Андрей не был уверен, что приедет обратно, но в то же время сомневался, что у него хватит сил усидеть дома, – когда здесь его ждет такая большая спальня и такой прозрачный пеньюар…

Поездка в автобусе заняла полчаса. Первые десять минут Андрей не сводил глаз со смотровой башни, потом она переместилась вбок и вскоре растаяла в молочной дымке.

Рассматривая аккуратные домики за окном, Андрей вспомнил, как, борясь с собой, заглядывал Гертруде под юбку, и снова подумал о том, что до башни они с Леной могли бы добраться гораздо проще. Им же почему-то понадобилось учесать к самой кольцевой, и оттуда тащиться обратно.

Андрей размышлял об этом до тех пор, пока не поднялся в трубу перехода, но как только он спустился на другой стороне, в мозгу будто что-то переключилось.

Барсик. Как он там, бедный? Поправился или все еще хворает?

По монитору в муниципальном автобусе Андрей узнал, что за прошедшие сутки ничего экстраординарного в Тотальной Демократической Республике не произошло. Народы достойно отметили весенний День Единения и начали готовиться к следующему, зимнему.

Чтобы не слышать диктора, Андрей ушел на заднюю площадку. За гущей темного непричесанного леса появились первые блоки – четверки высотных зданий, пугающие своей нарочитой железобетонной схожестью.

«Их можно было бы раскрасить», – подумал Андрей. Если дать Вадику море краски и главное – разрешение, он бы превратил эти дома в произведения искусства. «Ну, пусть и не искусства», – оговорился Андрей. Дом – не картина, его вверх ногами не перевернешь. И все же так будет веселее.

«Было бы, – опять оговорился он. – Было бы веселее. Если б разрешили. Но ведь не разрешат же».

Из автобуса Андрей пересел в линейку, точнее – перешел, поскольку свободных мест в вагоне, как всегда, не оказалось. Через полчаса он уже был возле помойки, которая после праздника украсилась грандиозными отвалами мусора. Барсику и его собратьям предстояло все это переработать – не считая штатных ежедневных поступлений.

В камере, кроме сменщика Новикова, Андрей обнаружил троих незнакомых операторов и самого Чумакова. Андрей почувствовал неладное – бригадир к бакам без причины не спускался. Значит, был особый повод.

Уже догадываясь, но еще не веря, он молча подергал Новикова за локоть. Тот поджал губы и провел в воздухе указательным пальцем: два раза, крест-накрест.

– Жив пока, – сказал Новиков. – Но они его собираются заменить.

– Как это заменить?! – воскликнул Андрей. – Кем?

– Хочешь – сам полезай, – не оборачиваясь, ответил Чумаков. – Наверху видел? Работы по горло. А ваш не справляется.

– Он выздоровеет! Я сегодня подежурю, все будет нормально!

Андрей заметил, что табличка на баке не прикрыта, и стиснул зубы – он обещал Барсику краску. Он замазал бы этот злополучный номер, и тогда Барсик обязательно поправился бы, и…

Один из операторов приставил к табличке отвертку и с противным жужжанием начал выкручивать винты. Андрей не сразу сообразил, что это значит. Когда он понял, к баку уже привинчивали новую бирку – с новым номером. С новым именем.

– Нет, не надо! – крикнул он.

– Поздно, Белкин, – ответил Чумаков. – Уже звереныша привезли. Они, когда маленькие, в ведре умещаются. Хочешь посмотреть? Жуть! А этого мясорубкой… Ребята там налаживают. Ну, и ножи поточат, чтоб быстрее. Вж-ж-жик!.. И все. Так что если проститься желаешь, последнее слово, или еще чего – сейчас самое время.

– Не смей этого делать, – тихо сказал Андрей.

– Угрожаешь? Работу потерять не боишься?

– А ты? Ты чего-нибудь в жизни боишься?

– Белкин! Я философов не люблю, – с угрозой проговорил Чумаков. – И, кстати, на брудершафт я с тобой не пил.

– Так и я с тобой – тоже.

– Я гляжу, тебе деньги совсем не нужны.

– Деньги?! Три крепа за шесть часов!

– Белкин, ты свихнулся? Три крепа его не устраивают! Где тебе заплатят больше?

– Грабить буду. По башке лупить, животы вспарывать. И начну с тебя, садист поганый.

– Уволен, – мгновенно отозвался Чумаков. Андрей достал из своего шкафчика последнюю бутылку лимонада и, отпив половину, вылил остальное Чумакову под ноги.

– Ты и правда помешался, – пробормотал Новиков. – Кто убирать-то будет?

– Тот, кому за это платят. Счастливо вам тут… повеселиться.

Андрей хлопнул дверцей и внимательно посмотрел на Чумакова, словно запоминая его навсегда.

Громыхающая платформа с раздвижной решеткой сегодня ползла особенно долго – Андрей успел воскресить в памяти и свой приход на конвертер, и пакеты, без которых вначале не обходится ни один оператор, и первую пачку печенья, съеденную возле бака, и свои беседы с Барсиком. Сможет ли он так же откровенно поговорить с кем-нибудь еще? Андрей сомневался. Поднявшись на поверхность, он миновал проходную с символическим турникетом и вышел к свалке.

Комбайны по-прежнему рубили мусор и выгружали его в зев транспортера. Водители тряслись в своих кабинах и иногда, съезжаясь ближе, перебрасывались короткими фразами. Внизу, под бетонным основанием, трудились, переваривая отходы, искусственные существа. На конвертере ничего не изменилось. Только Барсика убили.

Андрей зябко задрал воротник и, сунув руки в карманы, пошел на станцию.

Линейка по расписанию прибывала через десять минут, и, чтобы чем-то заняться, Андрей стал рассматривать рекламные плакаты. Каким-то чудакам взбрело в голову призывать черов к покупке особо мягкой туалетной бумаги и высокоинтеллектуальных зубных щеток.

Похмыкав над глупостью рекламщиков, Андрей вдруг сообразил, что плакаты предназначены для пассажиров обычной электрички, которая здесь не останавливается, но слегка притормаживает. Скучающие граждане зацепятся взглядом за голую девичью задницу или девичий же разинутый рот и, не исключено, приобретут – кто бумагу, а кто щетку. В зависимости от потребностей.

Андрея все это не касалось. Его потребности были регламентированы гуманитарной службой, а она подобных излишеств не предусматривала.

Побродив по перрону, он присел на каменный парапет. В ту же секунду сбоку раздался протяжный автомобильный сигнал. Андрей покрутил головой – кроме него, на станции никого не было, лишь у конвертера топали несколько освободившихся операторов.

Андрей поднялся и, обойдя заклеенный плакатами павильон, присвистнул. На узкой трехполосной дороге за полотном линейки стояла черная машина с алыми сердцами на дверях и капоте. В марках Андрей не разбирался, но, судя по форме, это было что-то дамское и весьма изысканное. И, наверно, безумно дорогое.

Левая дверца откинулась, и из нее появились: туфля на высоченном каблуке, нога безо всяких признаков юбки, затем все же юбка, под которой мелькнуло что-то белоснежное и ослепительное, и наконец остальное – тонкая ручка, талия, грудь, лицо.

Гертруда.

Андрей, задохнувшись от испуга, дернулся было за стену, но не успел.

– Попался? – радостно крикнула девушка. – Иди сюда, чего тебе на линейке делать? Я довезу.

Первым желанием Андрея было отказаться, однако он понял, что уже ничего не изменишь. Он мог бы сочинить какую-нибудь историю – например, что ходил на конвертер из любопытства, но это уронило бы его достоинство еще ниже. К чему валять дурака? Надо подойти и признаться: «да, я чер». Авось небо на землю не упадет… Признаться и проехаться в шикарном автомобиле, если уж предлагают. Хоть раз в жизни.

Он перебрался через железнодорожные пути и пошел к машине – сначала робко, но с каждым шагом все смелее и смелее. Когда нечего терять, нечего и бояться. Останавливаясь у открытой дверцы, Андрей уже улыбался.

– Как ты меня нашла? – спросил он. – Вадик растрепал? Товарищ, называется…

– С Вадиком твоим я не общалась. Он у Ленки лежит.

– Пьяный?

– Голый… Что же ты мне наврал? – сказала Гертруда, впрочем, вполне дружелюбно.

– Про то, что я чер? Вернее, что не чер…

– Про то, что в Гамбурге живешь. Ладно, садись.

Операторы с конвертера уже зашли на перрон и ошеломленно замерли – девушка, автомобиль и Андрей никак не увязывались. Был среди них и сменившийся Новиков. Андрей помахал ему рукой и, обойдя машину, утонул в спинках-подушках-подлокотниках.

Гертруда поправила прическу и, прежде чем вернуться взглядом к дороге, рванула вперед. Где-то у самого уха взвизгнули колеса, и машина, оставив позади тучу оранжевой пыли, вылетела на среднюю полосу.

За рулем Гертруда держалась еще лучше, чем в постели. Андрею стало интересно, какое из этих удовольствий она попробовала раньше. Ответить определенно он не смог, зато окончательно понял, что автобус Гертруде без надобности.

– Откуда ты знаешь, где я работаю? – спросил Андрей.

– Я все про тебя знаю, – ласково произнесла она. – Я даже знала длину твоего члена – еще до того, как ты разделся.

Андрей озадаченно помолчал.

– И что скажешь? – выдавил он.

– Что? А, ты об этом… Не надо цинизма. Я в медицинском смысле.

– Ну и куда мы едем?

– Только не в Гамбург, – усмехнулась она. – Ко мне, конечно.

– Я не хочу.

– Ой, не будь таким киселем! – капризно протянула Гертруда.

– В носках? – спросил Андрей.

– Что?..

– «Не будь киселем в носках». Ты это хотела сказать? Я все не мог вспомнить, где я твой голос слышал. Тогда, вечером. В кустах.

– Да, это была неудачная попытка, – спокойно сказала Гертруда.

– Меня ведь предупреждали…

– О чем же?

– Что появится незнакомка, и…

– Надеюсь, прекрасная? – вставила она.

– Да. Профессор был прав.

– Спасибо. И что дальше?

– Ничего. – Андрей испытующе посмотрел на Гертруду и невольно залюбовался ее профилем. – Ничего хорошего.

– Тебе удобно? – невпопад спросила она. – Сиденье удобное?

Андрей поворочался – упругие сегменты кресла неизменно оказывались на нужном месте.

– Мне не с чем сравнить.

– Можешь сравнить с пластиковым стулом в Бибиреве-6, – сказала Гертруда. – Ошибается твой профессор. Ничего хорошего у тебя не было раньше.

– А теперь пойдет не жизнь, а сметана, – догадался он. – Я выиграл в лотерею? Не помню, чтобы покупал билеты.

– Билетик тебе родители подарили – в тот момент, когда твой папа в твою маму… все, все, не буду. Я знаю, как трепетно черы относятся к родственникам. Неизвестно, правда, почему. Они вас помнят? Они о вас заботятся?

– Еще раз тронешь моих родственников, и у тебя на носу будет не одна горбинка, а две. Или все-таки одна, но большая.

Гертруда резко остановила машину и, положив локоть на спинку, повернулась к Андрею.

– Ты же культурный человек, гамлетов читаешь… Ты чего такой злой?

– Извини, – тихо сказал он. – У меня Барсик умер.

– Соболезную.

– А ты это умеешь?

– Уметь – не значит демонстрировать, верно? Надо быть менее проницаемым и не рисовать на лице все, что чувствуешь. Это первое, к чему тебе придется привыкнуть. В городе живут по-другому.

– Мне-то что? Я в блоке…

– В блок ты больше не вернешься.

– Это почему же?

– Потому, что ты не чер. Ты никогда не был чером, Белкин.

Автомобиль стоял у самой обочины. В сантиметре от окна качнулась потревоженная ветка, и на капот вспорхнула маленькая птичка с пестрым хвостом. За узкой лесопосадкой с лязгом пронеслась линейка…

Андрей все сидел, оцепенело глядя на переднюю панель. Странно, но радости он не испытывал.

Тридцать два года в окраинных блоках. Тридцать два года – продукты из гуманитарки, одежда из гуманитарки, электричество и вода по лимиту… Вся жизнь за счет государства. Бесплатная, никчемная, напрасная. Жизнь среди черов. Кто же он, если не чер?

– Продолжай про билетик, – попросил Андрей. – Про счастливый.

Гертруда запустила ему пальцы в загривок и поцеловала в щеку.

– Ты когда-нибудь причесываешься?

– Когда стригусь, а что?

– Значит, пора подстричься. Кстати, и переодеться. Не будет же весь город изображать, что не замечает.

Она легонько тронула руль, и машина с заносом вылетела на дорогу.

– Тебя долго искали и очень долго проверяли, – сказала Гертруда. – Так что можешь не сомневаться.

– Я и не сомневаюсь…

– И не удивляешься?

– Учусь быть непроницаемым.

– А-а… Быстро учишься, молодец.

– Сколько же ты получаешь?

– Такие вопросы у нас не задают.

– Урок номер два, да? Понятно, – сказал Андрей. – Нет, мне интересно, сколько все это стоит. Квартира, машина. Платьица всякие красивые. Что надо делать, чтобы так жить? Кем я у вас буду работать? В центре освободилась вакансия дворника?

– Работать ты не будешь, у тебя для этого слишком высокий статус. Работать приходится таким, как я. У кого от двухсот до тысячи баллов.

– Соболезную! – театрально развел руками Андрей. – У меня-то и подавно – семьдесят пять.

– Гораздо больше, – возразила она. – Немногие могут похвастаться таким интеллектом.

Андрей засмотрелся на приближающийся город и не сразу уловил смысл сказанного.

– О чем ты?.. – молвил он, не решаясь повернуться к Гертруде. – У меня семьдесят пять, даже для конвертера маловато.

– Мы все проходим три контроля.

– Это известно. Мне Эльза Васильевна говорила. То есть Эльза, наставница. Сам я не помню, меня до второго не допустили. И так все ясно было. Уже в пять лет.

– Процентов на девяносто бывает ясно, – кивнула она. – Основные свойства личности в пять лет уже сформированы. Потом остается определить второстепенное – склонности, способности.

– Второстепенное?!

– Второстепенное, – подтвердила Гертруда. – И еще кое-что. Насколько человек со своими талантами окажется полезен обществу.

– Значит, все эти годы я со своими талантами… – начал Андрей.

– Да, – сказала она.

– А теперь, значит…

– Да.

– И кто же это решает? Насчет пользы? – сдавленно проговорил Андрей.

– Не заводись, не надо. Наша роль сравнима с ролью рядового оператора. Мы делаем то, что от нас требуется, – не больше и не меньше.

– И ты – один из них, из этих операторов? Нашего общего конвертера… Но я все равно не понимаю. Я каждый месяц прохожу тест…

– Нет, – покачала головой Гертруда. – Это не тест интеллекта, это фикция. Автомат по сетчатке распознает твою личность и отсылает запрос в координационный центр. А там уже готов результат – на тебя и таких, как ты. Независимо от вашего реального статуса. Вам просто накидывают пару-тройку баллов. Или, наоборот, отнимают. Разницы-то нет. Главное, чтобы ИС не превышал ста пятидесяти.

Андрей задумался. Он мог бы жить в центре – с детства. Мог бы иметь такой же автомобиль, такую же квартиру… Он мог бы себя уважать.

– Сколько у меня на самом деле?

– Это секретная информация.

– Для меня?!

– Для меня, – усмехнулась Гертруда.

– Но почему сейчас?

– Мы ждали подтверждения. Как только мы его получили, я тут же поехала за тобой.

– Я не про сегодня, я вообще.

– Возможно, Республике потребовались твои способности.

– И в чем они заключаются, эти мои способности?

– Не знаю, – ответила она. – Действительно, не знаю. И не хочу знать.

Гертруда, не снижая скорости, промчалась по пустым улицам и затормозила у своего дома. Андрей узнал его безо всякого труда: салатные кубики на небесно-голубом. В Бибиреве-6 ориентироваться было несравненно сложнее.

За входными дверьми Андрей заметил пару мелких осколков и сырое пятно. Интересно, сберег ли Вадик вторую?

Зайдя в квартиру, Андрей почувствовал чье-то присутствие. Он замешкался, но Гертруда ободряюще похлопала его по спине. Андрей остановился у закрытой гостиной и, положив ладонь на ручку, снова обернулся.

– Нас не ждали так рано, – пояснила Гертруда.

Андрей толкнул тяжелые двери.

На круглом столе в центре комнаты лежала знакомая квадратная коробка. Рядом, скрестив руки на груди, стоял его новый наставник, Сергей Сергеевич.

– Здравствуй, Андрюша, – сказал он. – Проходи. Здесь нам мешать не будут.