Загон

Глава 7 Пятница, утро

– Не бойтесь, – сказал Илья. – Здесь такие же люди, как и мы. ИС у них повыше, ну и что? Это на лице не написано. Но если будете вот так смотреть…

– А как мы смотрим? – спросил Вадик.

– Как звери в клетке. Лоб не морщить, брови раздвинуть! И ничего не стесняйся. Сделал что-нибудь неправильно – не вздумай краснеть. Сделай еще раз, пусть все увидят, что это не промах, а индивидуальность. Убогим людям это нравится.

– Кто убогие-то?

– Они, Вадик, они. Будешь думать иначе – лучше сюда не соваться. В городе средний балл – пятьсот, а у тебя пятьсот десять, понял? Внуши это себе как следует.

Муниципальный автобус заехал на стоянку возле большого объездного кольца и пшикнул дверьми. Водитель в зеркало наблюдал, как трое черов отлепились от окна и вышли на улицу. Салон опустел. До конечной доезжали лишь те, кто хотел попасть в город, – таких бывало не больше двух-трех за день, и они всегда вызывали интерес.

Водитель проследил, как черы поднимаются к трубе надземного перехода, и вывернул руль. Затем с привычной завистью посмотрел на разноцветные крыши по ту сторону от кольцевой и направился обратно в блок. Ничего, кроме крыш, из кабины он не видел, но ему хватало и этого.

За дорогой находилась еще одна стоянка, тоже для общественного транспорта, но совсем другая. Половину тротуара занимал прозрачный голубой козырек. Под навесом оказалось несколько кресел – гораздо удобней тех, что выдавались в гуманитарной лавке под видом домашней мебели. Тут же, возле козырька, выстроилась шеренга торговых автоматов, оформленных так, что от одного взгляда на них рот наполнялся слюной.

– Дорого, – сказал Илья. – На остановке ничего покупать не будем.

Андрей приблизился к автомату с большим бутербродом за прозрачной стенкой и медленно провел рукой по этикеткам.

– «Колбаса, сыр, салат, горчица, майонез», – прочитал он. – «И хрустящая булочка»… Сыр такой же мерзкий, как у нас?

– Кто его купит, мерзкий?

– И сколько это стоит?

– Меньше вопросов. Там все написано.

Рядом с прорезью для карты Андрей нашел ценник:

– Десять кредит-пунктов… Славно. Мне за эту «хрустящую» три смены работать, даже больше. Ровно двадцать часов корячиться. Славненько.

Автобус подошел минуты через две, и он так же отличался от автобусов в Бибиреве-6, как и остановка. В том числе – тем, что в нем надо было платить.

Андрей трижды сунул кредитку в щель у двери и трижды увидел сообщение: «– 7 к/п». С карты списали двадцать один креп – как за два бутерброда.

«Два бутерброда и еще ма-аленький кусочек, – уточнил Андрей. – Сорок два часа работы, ровно семь смен у бака. Охо-хо…»

Автобус был маленьким, но не таким, как стандартная квартира в блоке или что-нибудь подобное, – он был маленьким как-то по-уютному. В салоне находилось шесть фантастически удобных сидений, хотя Андрей предпочел бы ехать стоя – и бесплатно.

Машина тронулась мягко, будто кошка. Андрей не успел моргнуть, как они уже вылетели на шоссе, вспорхнули на эстакаду и, пронесясь над встречным уровнем, затормозили у следующей остановки.

В салон, пригнувшись, влезли двое мужчин, и с ними мальчик лет семи. На всех троих были короткие рубашки и широченные штаны, косо обрезанные у колен.

– Чего это они? – прошептал Андрей.

– А чего? – спросил Илья.

– Ребенок – ладно, куражится, а мужики-то? Как из мультфильма.

– Это мы с тобой из мультфильма. Мода меняется, люди другую одежду выбирают. А мы не выбираем, мы берем то, что в лавке дают.

– Я бы этот срам все равно не выбрал.

– Тебе и не предлагает никто.

– И предложат – не возьму, – настойчиво повторил Андрей.

– Не предложат. Так что успокойся.

Свободных мест не осталось, поэтому еще два козырька с торговыми автоматами автобус проскочил без остановок. Мальчик сидел тихо – слишком тихо для своего возраста. Определенно, он был либо болен, либо умен; если умен, то, опять же, слишком.

Впереди начинался неестественно ухоженный парк. Машина юркнула в стеклянный тоннель и помчалась по зеленой трубе.

Тоннель и деревья оборвались одновременно и так неожиданно, что Андрей вздрогнул. За окнами вспыхнули яркие пятна домов, машин, каких-то плакатов на земле и в воздухе, точки синих и красных огней, и еще что-то далекое, неразличимое – все это засияло, завертелось, слилось в ослепительную панораму и захватило дух.

До геометрического центра с реконструированным Кремлем было еще далеко, однако все, что лежало в пределах малой объездной дороги, традиционно называлось центром. Возможно, здесь тоже делили районы на центральные и окраинные, но с точки зрения обитателей блоков, центром была не отдельная часть города, а город вообще.

Автобус снизил скорость и покатил по просторной улице. Андрей догадывался, что вертеть головой неприлично, – его почему-то волновало, что о нем подумает мудрый ребенок. Некоторое время Андрею удавалось сдерживаться, но вскоре он забылся и восторженно вытаращился в окно.

Дома вдоль дороги были не просто разноцветными – они были по-настоящему разными. Невысокие корпуса в три-четыре этажа стояли и фасадом, и боком, и углом – так, чтобы разрушить всякую симметрию.

Из-за ближних домов выглядывали другие, из-за тех выглядывали следующие, относившиеся к параллельной улице, или к диагональной, – в окно было не разобрать.

Андрей видел центр и прежде, видел много раз – в новостях и фильмах, но это было совсем не то. Еще не успев выйти из автобуса, он уже получил столько впечатлений, что хватило бы на всю жизнь. И дело было не в празднике. Наоборот – гирлянды, плакаты и пестрые флажки сбивали с толку и заслоняли собой истинную красоту центра.

«Тут и без праздника праздник», – подумал Андрей.

Главное, что он уловил в городе, – это приближение какого-то вселенского карнавала. Не ежегодного Дня Единения Народов – ведь ежегодное не может быть вселенским – а именно того скрытого карнавала, предощущение которого Андрей испытывал, глядя на помойку возле конвертера. Да, пожалуй, город был похож на помойку. В хорошем, конечно, смысле.

Так Андрей подумал. Но делиться этой мыслью ни с Ильей, ни с Вадиком он не стал.

Людей на улицах было не то чтоб очень много, – по крайней мере, обходилось без толкотни, – но все же достаточно для официального праздника. Андрей заметил, что мулатов и монголоидов в центре живет больше. В Бибиреве-6 они тоже были, но не в таком количестве. В блоках, разбросанных вокруг Москвы, преобладали европейские типы, в основном – со славянской и немецкой кровью, здесь же, в городе, перемешались все формы глаз, носов, подбородков и, не исключено, чего-нибудь еще.

Одеты люди были разношерстно, но одинаково чудно, хотя, насмотревшись на пассажиров в перекошенных портках, Андрей уже не удивлялся. Его беспокоило другое: он, Илья и Вадик в своих, так сказать, консервативных нарядах явно выделялись.

– Плюнь на это, – посоветовал Илья. – Им на тебя наплевать, и тебе должно быть так же.

– Они знают, что мы черы, – мрачно произнес Вадик. – У нас брюки из гуманитарки. И ботинки, и все остальное.

– В гуманитарку они не заходят, а блоки они видят только в кино или из окон своих тачек. Ну, кто-то тебя и признает – наставники, допустим. Что из этого?.. Плюнь, говорю.

Мужчины вместе с серьезным ребенком высадились у большого стеклянного павильона – не то театра, не то гигантской столовой, Андрей так и не понял.

На остановке никого не было, но со стороны театра-столовой к автобусу приближались две девушки, и водитель на всякий случай ждал.

– Вот теперь можешь купить свой бутерброд, – сказал Илья. – Здесь дешевле.

Андрей сглотнул и, выскочив на улицу, подбежал к автомату. Дамочки не торопились, но шли несомненно к автобусу.

Колбаса, сыр и так далее, вплоть до хрустящей булочки, – бутерброд здесь был тот же, что и на конечной. Андрей приготовил карточку, но, поднеся ее к прорези, осекся: «– 9 к/п».

– Это и есть «дешевле»?! – возмущенно спросил он, плюхаясь обратно на сиденье.

– А разве нет? Девять меньше, чем десять, ты же не станешь спорить?

– Я за это «меньше» три дня вкалываю. Как они тут живут?

– Как-то умудряются, – улыбнулся Илья. – Не купил? Пожалел?

– Я не денег пожалел, а своего труда. Деньги, я смотрю, у них ничего не стоят.

– Деньги-то? Это ты зря. Работа наша ничего не стоит, вот в чем дело.

– Мне без разницы, – ответил Андрей. – Карта ваша, как хотите, так и тратьте. Вадик, бутерброд будешь?

– За девять крепов?! Я лучше коры с деревьев пожру.

– Я тоже воздержусь, – сказал Илья. – А карточку себе пока оставь, ее на части не разрежешь.

Девушки не спеша дошли до автобуса и, уплатив, сели. Та, что оказалась прямо напротив Андрея, была одета в какую-то переливчато-блестящую курточку и очень-очень короткую юбку, к тому же слегка задравшуюся. Андрей попытался повернуть голову, поднять глаза к потолку, опустить их в пол – все без толку: тонкие белоснежные трусы было видно отовсюду.

Вторая девица носила ядовито-зеленые штаны и сетчатую майку с такими крупными дырками, что сквозь них как раз пролезли неестественно длинные розовые соски.

Вадик кашлянул и прикрыл глаза ладонью, но это тоже был не выход, и он принялся изучать свои руки.

Илья посмотрел на Андрея, потом на Вадика и, развеселившись, похлопал обоих по плечам.

– А вы говорите «бутерброды»! – ухмыльнулся он.

Барышни вроде бы ничего не замечали. Они продолжали какую-то бесконечную беседу, начатую, не исключено, еще в детстве.

Та, что в трусах, кроме прочих приятных черт, имела еще и нос с горбинкой – эта горбинка и привлекала Андрея особенно сильно, даже сильнее, чем узкая белая полоска между ног, хотя взгляд по-прежнему стремился под юбку.

Вторая, с грудью, была тоже ничего, но не в его вкусе. Почему Андрей решил, что рыжие и веснушчатые хуже, чем брюнетки, он не знал и сам, сравнивать ему еще не приходилось.

– Во! Анекдот! – воскликнула первая. При этом она шевельнула коленями, и юбка вспорхнула еще выше.

Андрей почувствовал, как у него потеют ладони.

– Ой, я тоже расскажу, – ответила соседка.

– Сначала я, а то забуду.

Андрей прислушался. Анекдоты он любил. Ему уже казалось, что он любит в этой девушке все, – и нос, и трусы, и вот анекдоты. И голос. У нее был низкий, странно знакомый голос. Он не вызывал каких-то определенных ассоциаций – просто голос, почему-то слегка тревожащий.

– Это артистка, – шепнул Андрей.

– Из цирка? – спросил Илья.

– При чем тут цирк? – оторопел он.

– Ноги подходят.

– Послали однажды чера на Альфу Центавра… – начала девушка, и Андрей сразу же потерял к анекдоту интерес.

«В принципе, смешно, – подумал он. – Чера на Альфу Центавра… смешно, да».

– …а чер прилетает и говорит…

Рыжая подруга заранее прыснула.

– При чем тут ноги? – прошептал Андрей. – Я про голос ее… где-то я его слышал.

– Погоди, не мешай, – отмахнулся Илья.

– Купил однажды чер сетевой терминал… – завела рыжая.

Вадик исподлобья глянул на Андрея и покраснел. Тот отвернулся к окну – разномастные домики все не кончались. Вдоль дороги стали появляться клумбы и висячие цветники. Андрея от этой назойливой красоты Уже подташнивало.

– Заходит однажды чер в ресторан…

– Черы не ходят по ресторанам, – не выдержал Андрей. – Это очень дорого.

– Дорого?.. – растерялась девушка в трусах. – Но у них же свои рестораны есть, бесплатные…

– Бесплатных ресторанов нет, – заявил он. – Расскажите что-нибудь другое.

– А, вот еще, – оживилась девушка с грудью. Решил однажды чер проверить ИС своей собаки…

– У черов нет собак, – отрезал Андрей.

– Как это?..

– Собак им заводить не разрешают.

Он чуть было не сказал: «нам не разрешают», но Илья толкнул его в бок, и Андрей вовремя спохватился.

– Черам можно держать кошек. А собак нельзя. Вы находите это забавным?

– Но это всего лишь анекдот. А про собак… неужели правда?!

– К сожалению, правда, – сказал Илья. – Мы наставники, и для нас это не отвлеченная тема.

– Простите, мы не знали…

Девушка в блестящей куртке смутилась и, поправив юбку, закинула ногу на ногу.

– Ничего страшного. Давайте знакомиться.

– Лена, – представилась рыжая.

Ей, в отличие от подруги, поправлять было нечего, поэтому соски так и остались торчать сквозь редкую вязку майки.

– Гертруда, – сказала брюнетка. Имя, как и голос, Андрею что-то напоминало – что-то абстрактное и до крайности расплывчатое.

– Вы не на башню едете? – спросила Лена.

– Да, на смотровую башню, – сказал Илья. – Хочу друзьям Москву показать.

– И мы туда же. А откуда ваши друзья?

– Из Гамбурга, – быстро ответил Илья. – Они здесь впервые.

– Почему Гамбург? – буркнул Андрей.

– Я там сидел, – процедил Илья. – Замечательный город, – сказал он девушкам. – Музеев много. И пива.

– Значит, вы наставники? – спросила Гертруда. – Любопытно… Андрей, неужели и вы наставник? Вот не поверю. У вас такое доброе лицо…

Андрей вздохнул, при этом у него в горле послышались тонкие хрипы. В груди все перехватило, в животе тоже. Андрея никогда не называли на «вы», и то обстоятельство, что ему пришлось увидеть тонкую полоску ткани, врезавшуюся глубоко в тело, ставило его с девушкой на новый, более интимный уровень общения. Во всяком случае, так он это понимал.

Гертруде было лет двадцать пять – двадцать семь. Она была брюнеткой, но не жгучей, – к цыганскому типу Андрей испытывал недоверие.

– Что же, наставник должен быть злым? – выговорил Андрей, справляясь с нервной икотой.

– Не злым, а строгим.

– Не обязательно. Я ведь не полицейский, не дознаватель. Моя задача – расширить кругозор подопечного, повысить его интеллект-статус. Насколько это возможно, разумеется. И, очень вас прошу, не называйте их черами. Они люди – как я и как вы.

– Слушай, а хорошо! – потряс головой Вадик. – Хорошо сказал!

Андрею и самому понравилось. Он и не думал, что способен так… «формулировать», что ли? Да, формулировать. Не такое уж мудреное слово.

К смотровой башне автобус подъезжал по спирали и на протяжении трех кругов ее ствол оставался у Андрея за спиной. Для него башня вынырнула внезапно – если километровое сооружение может откуда-то выныривать, – загородила полнеба, проглотила автобус черной тенью и сплющила пассажиров своим величием.

Вход, как и проезд на общественном транспорте, стоил семь кредит-пунктов. Андрей рассчитался за троих – Лена и Гертруда платили сами – и зашел вместе со всеми в цилиндрическую кабину лифта.

«И еще обратная дорога, – сокрушенно отметил он. – Итого – шестьдесят три крепа».

Андрею было обидно. Он полагал, что кого-то осчастливил, на самом же деле его сбережения оказались пшиком. Подарил друзьям карточку, а что на ней останется? Еще по бутерброду, то да се – вот и весь День Единения, вот и все его деньги. Может, после кино на лимонад хватит. А может, и не хватит уже.

На обзорной площадке было суетно и невообразимо тесно. Башня, у основания такая широкая, что и за полчаса не обойдешь, вверху сужалась до круглого зала метров десяти в диаметре. Восемь скоростных лифтов привозили все больше и больше народу, тогда как покидали площадку немногие.

Андрей попытался протолкнуться к прозрачной стене, но впереди мельтешила группа детей, и за чубами-хохолками-косичками были видны только серые, какие-то несвежие облака.

– Давай руку, – сказала Гертруда ему прямо в лицо, придвинувшись так, что пихни кто-нибудь Андрея сзади, они бы ударились лбами. – Давай руку, потеряемся. И Вадик пусть возьмется, и третий ваш… Илья, да? Держитесь все вместе. А то аукаться тут… Внизу тоже не встретитесь, там скоро такая же давка будет. Люди к салюту подтягиваются.

Она говорила что-то еще – покачивалась, пропуская к окнам особо нетерпеливых, рассерженно оглядывалась, пока не оказалась прижатой к Андрею вплотную.

Он вдруг обнаружил, что ее нос с симпатичной горбинкой – ничто по сравнению с пушистой, отливающей фиолетовым челкой и голубыми глазами. Остального он уже не видел – Гертруда подошла слишком близко, и взгляд расфокусировался.

Какая-то грудастая дама, протискиваясь, толкнула его в спину – или Андрей сам толкнулся, чтоб отшатнуться обратно, – и они с Гертрудой прилипли друг к другу. Андрей помнил, что юбка на ней легкая, практически несуществующая, однако теперь он это не только знал, но и ощущал. За то мгновение, пока Гертруда отступала, он успел почувствовать ее мягкий живот, ее ноги – сильные и теплые, как будто его собственные, и узкую полоску ткани, при мысли о которой кружилась голова.

– Что у тебя в кармане? – спросила Гертруда.

– В кармане?.. Носовой платок… кажется.

– Давно не стирал? Очень жесткий. – Она улыбнулась левым уголком губ – вроде как полуулыбнулась, и подвела Андрея к освободившемуся у окна месту.

Сквозь рваную летящую дымку проглядывали квадратные горошины домов. Красные, желтые, голубые крыши были рассыпаны в невероятном беспорядке – градостроители боролись с любой, даже самой ненавязчивой системой и разбросали строения так, что в городе нельзя было найти двух хотя бы приблизительно похожих кварталов.

Улицы, немотивированно изгибаясь, пересекались где под прямым углом, где под острым, а иногда сходились настолько плавно, что на перекрестках умещались лишь узкие косы газонов.

Далеко, почти на пределе видимости, громоздился темный остров с тонкими, как карандаш, высотками и многоуровневыми эстакадами – Андрей угадал в нем деловой район, пресловутый Москва-сити. Все остальное пространство, до самого горизонта, было усеяно разноцветной мозаикой жилых домов.

– Вот такая она, наша Москва. Второй город после Токио. Ты бывал в Токио?

– Да… давно. Москва лучше.

– Красиво, правда?

– Ты красивее, – коряво высказался Андрей.

– Благодарю… – отстраненно произнесла Гертруда. – А где твой Гамбург? В какую он сторону?

– Вон в ту, – наугад показал Андрей.

– А я думала, там Бибирево.

– Сначала Бибирево, потом Бибирево-2, Бибирево-6 и так далее. А потом будет Гамбург.

– Как-нибудь слетаю. Ты мне его покажешь?

– Гамбург?..

– Ну не Бибирево же! – рассмеялась Гертруда, и Андрей рассмеялся вместе с ней. – Ой, а где твой Вадик? И этот… Илья, да?

– И Лена исчезла, – спохватился Андрей.

– Ленка-то не пропадет. Домой, наверное, поехала. Хорошо, если Вадик с Ильей. Илья ведь Москву знает, да? Или с Ленкой… Она на него запала. Но это по секрету!

– Договорились.

– А Илья этот… ты уж извини, но он какой-то… Дед у меня про таких говорит: «продуманные». Продуманный твой Илья, вот что.

– Тебе обязательно оценивать каждого человека? – спросил Андрей.

– Я работаю с людьми, и должна уметь в них разбираться.

– С людьми?.. Это кем?

– Как-нибудь расскажу… А ты кем работаешь?

– Ты же должна уметь. Разбираться.

– Та-ак, – задумалась она. – То, что ты наставник, это неспроста, с черами ты не для карьеры возишься.

– Гертруда, не надо…

– А, извиняюсь. Граждане «дважды два». Возиться – это твое призвание. Ну, тут много вариантов: учитель, педиатр… нет, ты не с детьми нянчишься. С животными! – осенило ее. – Точно! Ты обожаешь животных. Испытательная лаборатория? Или нет, мучить ты их не станешь. Что-нибудь вроде зоопарка. Да?

– Да. Что-то вроде, – подтвердил Андрей. Разговор сразу перестал ему нравиться.

– Молодые люди, – сказали у него под ухом, – пустите нас, пожалуйста.

Народу на площадке набилось столько, что тесно было везде – и у окон, и в самом центре. Андрей шел за Гертрудой, держа ее за руку и каждую секунду натыкаясь пахом на ее ягодицы – и гадая, доберется ли он до лифта, не замарав брюки, и проклиная лифты за то, что они расположены так близко.

У самой кабины Гертруда развернулась к Андрею лицом и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Салюта ждать не станем, – сказала она. Андрей машинально кивнул, хотя и не понял.

– Ребят бы найти, – пробормотал он, проклиная себя за робость.

– Ребята никуда не денутся. Вадик, сто процентов, с Ленкой поехал, а Илья местный, не заблудится. Ты где живешь?

– Да где-то… – замялся Андрей. – У Ильи мы живем. В гостях.

– Значит, ко мне.

– К тебе, – глупо повторил он.

Дом Гертруды – такой же небольшой, асимметричный, раскрашенный в салатные кубики – стоял неподалеку. Андрей про себя удивился, какого черта она тащилась в автобусе через весь город, но решив, что девушки ехали от рыжей Лены, успокоился. Думать хотелось о другом, например, о том, что под курткой у Гертруды наверняка ничего нет, – конец мая, на улице теплынь. Но если там что-то и есть, то скоро, очень скоро не будет.

Кроме ее куртки, Андрея слегка беспокоило его собственное белье – он не был уверен, что надел носки без дырок. Парадных носков, в отличие от брюк, он не имел.

Однако по-настоящему Андрея волновало другое: вечером, в крайнем случае утром, ему придется уходить. Завтра на работу, к Барсику. Три крепа за смену, нормально. Что на них можно купить? Пакетик воздушной кукурузы, притом маленький пакетик. Большой стоит четыре…

То, что Андрей принял за квартиру Гертруды, оказалось прихожей. Пройдя дальше, он поцокал языком, но и это была еще не квартира, а лишь преддверие под названием «холл».

Гертруда что-то где-то нажала, и боковая стена отползла в сторону, открыв свободный отсек, никак не меньше площадки на башне.

Она зашла в комнату, пнула ногой валявшуюся на полу подушку и, заведя руку за пояс, чем-то там тихонько щелкнула. Из-под юбки выпала белая полоска, с одной стороны шелковая, с другой – бархатная.

«Во дают! – подумал Андрей. – У них уже и трусы сами снимаются».

– У нас в Гамбурге таких не носят, – сказал он, дергая на штанах заевшую «молнию».

– Вы уже знаете? – спросил Иван Петрович.

– Знаю, – сказал профессор. – Проходите. Вы ведь пришли не для того, чтоб меня известить? Поверили, наконец?

– Я еще раньше поверил. Не полностью, но… Но он сам. Я выставил охрану, а Эйнштейн… Не вязать же ему руки!

– Гриша давно их ждал. Вот нервы не выдержали. Вы представляете, что это такое – ждать? Ждать каждый день… Да заходите же!

Белкин старательно вытер ноги и, посмотревшись в зеркало, прошел в комнату. Никита Николаевич молча указал ему на кресло и скрылся на кухне.

– И давно он их ждал? – спросил Белкин, неторопливо осматривая мебель. – То есть ее. «Неотложку».

– Около месяца, – отозвался через стену профессор. – Вы не голодны?

– Нет, спасибо. Если собирались обедать, не стесняйтесь.

Иван Петрович отодвинул тяжелую штору и выглянул в окно, затем подергал раму и, развернувшись на каблуках, задрал голову к потолку. Сверху, покачиваясь от сквозняка, свисал провод с пыльным абажуром. Крюка для люстры – или, допустим, петли – в потолке не было.

На кухне что-то скрипнуло, послышался шум воды. Профессор наполнял кастрюлю.

– Надеюсь, вы там не яды смешиваете?

– Что?.. А, так вот вы зачем пожаловали! Оберегать меня собрались? Благодарю. Поздновато, правда, но все равно – спасибо. Если вы, конечно, сами не оттуда.

– Из «неотложки»? – уточнил Иван Петрович.

– Во-во. Из нее.

– Никита Николаевич, у меня уже была возможность вас убить, – благостно проговорил дознаватель, усаживаясь в кресло.

– Ну, если б она занималась одним этим…

– А чем еще?

Профессор закрыл кран и переставил кастрюлю на плиту.

– Это не простая бойня, это некий отбор, – сказал он, появляясь на пороге. – Весьма осмысленный. Своего рода селекция.

– Значит, Григорий Исаакович Эйнштейн был отобран… – молвил Белкин. – Кем? Для чего? По какому принципу?

– Не он один. Нас довольно много. Но принцип отбора общий – интеллект-статус.

– Понятно…

– Понять в данном случае недостаточно. Нужно еще и поверить. А вы, как я вижу…

– Тяжело, Никита Николаевич, – признался Белкин.

– Вы верите одним фактам, – заметил профессор. – А факт – это то, что уже произошло. Вот Гриша руки на себя наложил – вы верите. А то, что и меня через пару дней накроет, – это под сомнением, правильно? Ничего, скоро и это станет фактом. Два-три дня, максимум – неделя.

– Эйнштейн перед смертью написал записку.

– Я так и думал. Гриша был невротик, позер. Наверняка ничего интересного. «Прощайте», «встретимся на том свете»… что-нибудь в этом роде.

– А вы психолог! Я, кажется, начинаю верить. Ваш интеллект-статус не ниже трехсот баллов, – уверенно произнес он.

Профессор снисходительно посмотрел на Белкина и расхохотался.

– Прибавьте еще тысячу.

– А у Эйнштейна? Сколько было у него?

– Где-то так же, – сказал Никита Николаевич. – Тысяча сто или тысяча двести… Особой разницы нет. Простите, по-моему, закипело.

Он поднялся с кровати и, подшаркивая рваными тапочками, удалился на кухню.

– Итак, «неотложка» уничтожает тех, чей статус превосходит… допустим, тысячу, – сказал Белкин, повысив голос.

– Черов, Иван Петрович, черов, – ответил профессор. – Умных людей на Земле много. «Неотложка» занимается только черами.

– Но… чер не может иметь тысячу баллов.

– Почему же?

– По определению.

– Вы ошибаетесь, – спокойно возразил Никита Николаевич.

– В таком случае, ошибается все наше государство, ошибаются все люди и…

– Вы хотели сказать – система? Нет. Хорошая система не ошибается. А у нас она хорошая, Иван Петрович. Очень хорошая.

– Вас подобные мысли не пугают?

– Раньше – да. Пугали. Теперь я боюсь совсем другого.

– «Неотложки»?

– Да ну, перестаньте! Я старый и нищий, что мне терять? Боюсь я не за себя, а за нее, за систему. Она все-таки не идеальна. И я бы не хотел видеть, как она рухнет. Но когда-нибудь это произойдет. Вот этого я и опасаюсь.

Белкин погладил макушку и с тоской посмотрел на окно.

– Вернемся к делу, Никита Николаевич. Что мы имеем? Некоторые люди, далеко не дураки, попадают сюда, в блок. С этим можно согласиться – либо ошибки в тестах, либо чей-то злой умысел… Ладно, приняли за версию. А некая организация под названием «неотложка» их убивает…

– Говоря «организация», вы локализуете явление. Вы ее как бы отгораживаете от системы, а это, между прочим, ее часть. Именно так. «Неотложка» – институт государства, вроде Гуманитарной Службы или Этического Совета. Или вашей полиции.

– А вам не приходило голову поделиться этими соображениями с Советом? Да что ж это я!.. – рассердился Белкин. – Никита Николаевич, вы опять уводите меня в сторону! Мы остановились на «неотложке». Система, не система – бог с ней! Она выбирает или отбирает… ну?!

– Сначала она проверяет, долго и тщательно. Если подозрения подтверждаются, следует тестирование. Не обычное, ежемесячное, а всестороннее – через федеральный исследовательский центр. То, что мы последний раз проходим в двадцать лет. После двадцати проводить контроль нет смысла – так считается. Но у «неотложки» свои резоны.

– И Андрея Белкина…

– Да, вчера его подвергли полному контролю. И знаете, что странно? Я давно уже ничему не удивляюсь, но вчера…

В дверь позвонили, и на кухне раздался грохот – Никита Николаевич что-то выронил из рук.

Белкин вскочил с кресла и, скинув ботинки, тихонько перебежал к профессору.

– Никого не ждете? – спросил он одними губами.

– Кроме «неотложки».

– Не ошпарились? Хорошо, встаньте за стену, чтобы вас из коридора не было видно. И не дышать!

В дверь позвонили снова.

– Ну иду, иду! – по-стариковски проблеял Иван Петрович. – Кому там неймется?

– Никита Николаевич, откройте!

– Ну открываю, открываю уже. А кто это?

– Полиция.

Белкин достал из-под пиджака разрядник и переставил флажок на малую мощность, но подумав, сдвинул его вверх, к самому ограничителю. Пистолет он оставил в кобуре, лишь отстегнул клапан. Иван Петрович надеялся, что стрелять все же не придется.

– Откройте немедленно! Полиция! – повторили в коридоре.

– У меня тут заело!.. Вы не могли бы оттянуть ручку на себя? Эти замки, беда с ними… Я открываю, надо только подержать…

– Да держу я, держу!

Дверь скрипнула и плотно вжалась в коробку. Белкин коснулся контактным усиком алюминиевой ручки, и, мысленно помолившись, тронул курок.

Секунд пять снаружи не было слышно ни звука. Потом дверь отпустили, и чья-то голова гулко стукнулась о кафель.